Школа

                Московская средняя мужская школа № 254
                1944-1954 гг



Как учили нас в школе, каждое сочинение состоит из: вступления, основной части и заключения. Итак.      

ВСТУПЛЕНИЕ. Сразу предупреждаю, что это не литературное сочинение, а изложение, изложение того, что продиктовала сама жизнь. Здесь ничего не придумано, а описано то, что происходило более шестидесяти лет назад, в послевоенное время. Естественно, память сохранила наиболее яркие и, как правило, фактически аморальные   эпизоды школьной жизни. Само же обучение, в общем, довольно монотонное и однообразное, знакомо каждому.

Описанные ниже эпизоды мало отразились на дальнейшей  судьбе одноклассников. С возрастом, с новым окружением, с новыми заботами налет пошлости и хамства сошел с нас, дав место настоящим ценностям. Мы это наблюдали в течение последующих 50 лет, периодически встречаясь классом. А страдали наши учителя, отдавая свои силы и здоровье ради будущих достойных граждан.

Лет двадцать назад я рассказал некоторые эпизоды своей школьной жизни университетскому другу Алику Кислову. Алик родился в деревне, окончил деревенскую школу в 1954г и поступил на мехмат МГУ. Разочаровался, попытался перевестись на первый курс биофака, но это оказалось невозможным. Его взяли в армию. А после армии сдал экзамены и поступил на биофак, где мы и подружились. Так вот, мой рассказ Алик выслушал с недоверием, покачал головой и потянул: «Да, у нас в школе максимум, что было, так это мышь принесли в класс, девчонок пугать». Такие вот разные школы, а встретились на одной кафедре.

Все персонажи с их именами  реальные, некоторые еще живы. Я, как правило, не даю здесь оценок событиям, а только фиксирую то, что сохранила память. Итак

ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ. В школу я поступил в 1944г. в Алма-Ате. В конце декабря мы вернулись из эвакуации в Москву. Третью четверть я начал в 1 классе «В» школы №254 на третьей Мещанской улице. Как потом рассказывал Миша Алабян, я отстал от класса: в Алма-Ате мы дошли до буквы Ш, а здесь проходили Букварь уже по второму разу. Учителя нас звали по фамилиям. Мы друг друга тоже. Прозвища давали от фамилии, т.е. в обратном историческом развитии.

Учительницей у нас была Ольга Сергеевна, пожилая спокойная женщина. Начальную школу почти не помню. Однажды, опаздывая в школу, я не стал кушать. Но мать настаивала, я капризничал, словом, захожу в класс – урок уже идет. «Почему опоздал?» - спросила учительница. Я честно ответил: «Мама кушать заставляла». Смех в классе. (В те времена – в 45-м -46-м годах мало кого приходилось заставлять кушать). С тех пор каждое мое опоздание сопровождалось этим комментарием. Ну, а я стал меньше опаздывать.

Рядом со школой в старинном особняке находился детский дом. Несколько ребят оттуда училось у нас в классе. Одинаково одетые в серую одежду, сидели тихо, быстро уходили к себе. Потом в этом особняке  располагалось посольство Кореи.
 
                Ученики

Одно время, в 3 классе, я сидел вместе с Арсатьянсом. Звали его Оник, но обычно обращались к нему по фамилии либо Арсатьяшка. Однажды позвонил ему по телефону, подошла мама, я попросил позвать Арсатьянса. Она ответила «Он на работе. А кто спрашивает?». Тут и выяснилось, что его зовут Оник.

Наверное, это было в 4 или 5 классе. Тогда ходили упорные слухи о банде «Черная кошка» и ее зверствах. И вот, как-то нам вернули тетради после проверки. Дома, когда открыл тетрадь, чтобы делать уроки, вдруг увидел внутри квадратик бумаги с черным силуэтом кошки. У меня все похолодело внутри от страха: меня, как сегодня бы сказали – заказали! Я никому об этом не рассказал, долго ходил, оглядываясь, избегая темных мест. Со временем я благополучно забыл о черной метке, долго отравлявшей мне жизнь. И только недавно эта история всплыла вновь.

Несколько лет назад мы с Геной Головкиным возвращались с очередной встречи одноклассников, и он рассказал, как учительница иногда просила его и Глазунова после уроков остаться проверять наши тетради, а сама куда-то уходил на некоторое время. Как-то дома они наделали бумажные квадратики с черной кошкой (исполнение было очень качественное) и вложили в несколько тетрадей. Как и я, никто тогда не обнародовал полученное предупреждение – или побоялись или просто не поверили.

Как-то Ольга Сергеевна обратилась ко мне: «Как бабушка?». Я удивился, не было у меня никогда бабушки. Но было приятно такое внимание. Наверное, она имеет в виду тетю Маню, мамину сестру.  «Она умерла». «Как умерла! Я ж ее вчера видела!». Я растерялся. «Это я тебя со Смирновым спутала». Горечь осталась. 

Смирнов Женя учился у нас с первого класса. Это был толстый, хорошо упитанный мальчик, за что и получил прозвище Свинья. Тем более у него в лице было что-то поросячье. Класса до пятого ходил в коротких штанишках и чулках, в школу его водила бабушка. Учился слабо.

Однажды на уроке немецкого языка он что-то мямлит у доски про глаголы и вдруг истошный крик Геры Вишневецкого: «Александр Александрович, а Смирнов оппысался!». Класс вскочил и замер: из-под коротких штанишек по чулку течет ручеек, увеличивая лужу на полу. Первым пришел в себя учитель: «Что ж ты не попросился? (как будто бы он его отпустил). Иди в уборную». Смирнов прошествовал, смущенно улыбаясь, к двери, а за ним, как в песне про Щорса, «след кровавый стелется по сырой траве».

Когда мы окончили школу, Попов сагитировал Смирнова поступать на биофак МГУ. Он поступил и закончил по специальности геоботаника. Лет через 8-10 я его встретил на биофаке (я работал на каф. Биофизики). Оказалось, он работает с изотопами по хоздоговору на своей кафедре, и уже написал диссертацию. Чтобы получить право на защиту диссертации, нужно сдать экзамен по специальности. А т.к. он исследует в своем объекте распределение меченых атомов, то должен сдавать экзамен по биофизике. Две неудачные попытки были, и он уже махнул рукой. Перед этим женился (родственники нашли ему невесту «десятиклашку», как он выразился), оформляется на работу на Урал в лесничество, где будет заниматься известкованием почвы. Я, наверное, был последним, кто его видел.

Попов Юра все десять лет просидел со Смирновым на второй парте в ряду у окна. Долговязый парень, Юрка бредил насекомыми. Поступил на биофак МГУ и заончил кафедру энтомологии по специальности палеоэнтомология.

Как потом сам рассказывал, был трусоват. Но после  МГУ много пришлось ездить по экспедициям, иметь дело с местным населением при найме рабочих, часто бывших зэков. Там и обрел уверенность в себе. Вспомнил, как мы с ним подрались, я посадил ему фингал. Вызывали моих родителей, дома подвергся «моральному линчеванию».

Однажды классе в шестом во время урока Попов пукнул, да так, что, наверное, вся школа слышала. Класс, конечно, покатился от смеха. Учительница, сама с трудом сдерживаясь, едва успокоила класс. И тут в тишине Попов объяснил: «Это я капусты объелся». Уж тут класс обвалился, даже отличники зашлись в хохоте. С тех пор дежурный вопрос: «Как насчет капусты, Поп?» и все ржут, включая героя.

По начальным классам мне еще запомнился Петя Любимов. Из имени сразу получилось прозвище – Петух (наверное, благодаря сказкам, которые нам читали в первых классах). Самый маленький в нашем классе, с лицом старичка, худой, такой вот военных лет заморыш. Мать работала уборщицей, отец погиб. Его не обижали. Но если случалось, он мог дать отпор. Если же обидчик не успокаивался, то появлялись заступники.

Ольга Сергеевна стимулировала родительский комитет на сбор денег Любимову на школьные завтраки, одежду, обувь. На физкультуру он приходил в тапочках, сшитых матерью из тряпок. Когда рассчитывались по порядку номеров, Любимов, последний, делал шаг вперед и говорил: «Тридцать шестой, расчет закончен». Разница в росте между первым номером и последним была столь велика, что вызывала смех у ребят. После седьмого класс Петя ушел работать. Года два назад Гена Головкин увидел его в транспорте со спины, окликнул. Точно, оказался Петя Любимов, жутко широкий мужик, он выходил, успел сказать, что недалеко живет дочь. 

Классе в 5 я сидел с Афанасьевым. У него водились деньги. И он рассказал, как их добывает: !)собирает бутылки, в том числе и по помойкам, 2)продает папиросы врассыпную (сигарет еще не было). Для этого он собирал окурки преимущественно на трамвайных остановках: человек закурил, а тут трамвай подходит – жирный окурок твой. Народу много и окурков много. Дома горелые концы обрезал, табак высыпал на газету, смешивал и набивал этим ассорти гильзы, которые свободно продавались в табачных ларьках. А дальше ходил по улице и продавал: «Рассыпные, кому рассыпные». Еще он рассказывал, как подглядывал за семнадцатилетней сестрой, когда она мылась в ванной. Он не понимал, зачем сестра завязывала бинт на талии и пропускала его между ног. Я ничем помочь ему не мог. 

В 5 или 6 классе всем запомнился Крицкий - небольшой, шустрый, вертлявый. Его постоянно одергивали учителя. И вот на уроке русского языка  Тимофей Макарыч, или просто Тимоша, не выдержал, вызвал к столу: «Крицкий! Ты ничтожество, ты недостоин сидеть за партой, твое место у меня в ногах! Лезь под стол! Лезь!», - «Я больше не буду», - залился слезами Крицкий. «Лезь!»… Чем все кончилось, не помню. Но потом мы долго ему напоминали, где его место. После седьмого класса он ушел из школы. 

Вообще Тимофей Макарыч  фигура достаточно колоритная: высокого роста, костлявый, бывший фронтовик, он очень долго ходил в военной форме. Обладал громким командным голосом. Его побаивались. Не потакал ученикам даже после уроков, когда все парами выходили из класса. Проходя мимо уборной (тогда туалетов не было, а именно уборные, вонючие и грязные), иногда кто-нибудь из учеников просился: «Тимофей Макарыч, можно в уборную?». «Ну вот, - громогласно рубил учитель, - привыкли всю мерзость в школе оставлять. Домой неси!».

Как-то по классу пронеслось слово «Пасха». И сразу клич – красить яйца. Вскоре появляются несколько наших и тащат с собой первоклассника. Укладывают его на стол, снимают штаны, он ревет. Карпейкин макает в чернильницу палец и красит. Вокруг толпа радостно наблюдает. Беднягу отпускают, он натягивает штаны и зареванный исчезает.

Позже с малышами проделывали совсем уж невинную шутку: приводили в класс и перед самым приходом учителя заталкивали его в шкаф. Все разбегались по местам, а ученик с ближайшей к шкафу парты удерживал дверцу ногой. Когда в классе наступала тишина, из шкафа слышались рыданья. Державший дверь отпускал ногу, и из шкафа вываливался ревущий мальчишка. В классе праздник.

Одно время шло повальное увлечение игрой в фантики. Это игра младшеклассников. Конфетный фантик складывался прямоугольником, клался на ладонь и, ударяя пальцами из-под низа подоконника, летел на подоконник. Второй игрок со своим фантиком запускал его так, чтобы накрыть им первый. Если не накрывал, его фантик оставался на подоконнике, если же накрывал, то забирал себе, т.е. выиграл. Здесь могли играть несколько человек, каждый за себя. Особенно ценились «не наши», т.е. иностранные фантики, скорее всего немецкие. Чем фантик больше, чем бумага плотнее, тем он ценнее – больше фантиков может накрыть одновременно. Но и его легче накрыть. Тут надо вырабатывать тактику! Игра почему-то преследовалась учителями. Наверное, они хотели, чтобы ученики ходили парами и обсуждали предыдущий урок.

Ребята постарше играли в пушок. Это что-то вроде волана сегодня. И бьют его ногой, «щечкой». Делали пушок из небольшого кусочка шкуры с длинной шерстью и приклеивали к нему варом груз (тяжелая монета или свинцовый диск). Пушок готов. Подбросив его вверх, надо было не давать ему упасть, ударяя по пушку согнутой в колене ногой так, чтобы он каждый раз взлетал вверх. Кто больше сделает ударов, тот и победил. Находились виртуозы, которые могли отбивать пушок разными частями ботинка, доводя число ударов до сотни и более. Взрослые нас пугали, что так можно заработать грыжу. В школе игра была запрещена, а пушок подлежал конфискации. В пушок играли до 6 -7 класса. В Алма-Ате эту игру называли лямба.

Еще одна заводная игра - пуговичный футбол. Играли на подоконнике. У каждого играющего ученика была своя пуговичная команда. С противоположных сторон подоконника устанавливались ворота, расставлялись игроки-пуговицы на исходные позиции, в центре маленькая пуговица-мяч. Чтобы произвести удар, надо было расческой надавить на пуговицу-игрока так, чтобы она выскочила из-под расчески и попала по мячу, а мяч, в свою очередь, полетел к воротам. В общем, почти, как в биллиарде.

Поскольку на подоконнике играло всего два человека, то со звонком из класса вылетали ученики, чтобы занять место. Их, как и других игроков, учителя гоняли, особенно Федор (завуч). Однажды он подходит к игрокам, окруженным болельщиками, и кладет руку на плечо одного из них. Тот, едва дернув головой в сторону руки, рубит: «Иди на…». Федор руку отдергивает и кладет снова. «А, Федор Викторович, здрасте!». «Ты опять, Гущин, безобразничаешь, марш отсюда».

В более старшем возрасте играли в «Жучка». Водящий стоит, прижав ладонь одной руки к лицу так, чтобы не видеть людей сзади и сбоку, а вторую руку пропускает под мышкой и сгибает в кисти ладонью наружу. Кто-то из играющих бьет по открытой ладони, и все вытягивают вперед правую руку с поднятым вверх большим пальцем. Водящий оборачивается и старается угадать бьющего. Угадал – бьющий водит. Ну а нет, так нет. Игра продолжается.

Водородная бомба. Пока в мире обсуждалась идея водородной бомбы, мы ее уже осуществили у себя в классе. Оболочка бомбы делалась из двойного тетрадного листа. Лист складывали особым образом (гостайна) и получали плоскую конструкцию, затем один угол отрезали и конструкцию надували – получался куб с дыркой в углу (или на плоскости?). В уборной наливали из крана воду - боезаряд, и бомба готова. Бросали бомбы из окна класса, благо под окнами почти никогда не ходили.

Но однажды, как на грех,  пошел какой-то дядя и, как на грех , бомба была заряжена чернилами. Дядя, опять как на грех, шутки не понял и устроил рейд с учителями по школе. Но, как теперь принято говорить, где доказательства? А с чернилами больше не связывались. Особенно эффектно разрывались бомбы, брошенные с 4 этажа.

Венцом же нашей милитаризации стала бомба-гигант, изготовленная из плотной настольной бумаги с учительского стола. Ее из уборной несли двое, но бросал один, сам чуть не полетев вслед. Взрыв был чудовищной силы с большим разлетом осколков.

Надо сказать, что бомбометания происходили и раньше и без применения высокоинтеллектуальных технологий: брался банальный горшок с цветком с подоконника и грубо сбрасывался вниз. Но потом, чтобы не собирать деньги на новые горшки, стали вынимать цветы с землей из горшка и таким нелетальным оружием бомбили территорию противника. Эффект, конечно, был значительно слабее, но экономически выгоден.

Классе в шестом мы проходили грибы. Вызывают Чванова. Плотный мальчишка с крупным довольно грубым лицом по прозвищу Чурбан (наверное, в рифму Чван-Чурбан). Учился слабо, с удовольствием участвовал во всех классных шкодах. Учительница просит рассказать строение гриба. Он беспомощно смотрит на класс, ему подсказывают: ножка, «Ножка», - повторяет Чванов. «Дальше»,- говорит учитель. Он мнется, жадно ищет спасение. Ему подсказывают жестами, губами. Понял: «Шапка!», в классе оживление. «Нет, - говорит учитель,- не так». Весь класс гудит желанной подсказкой. «Шляпа», - говорит Чванов. Класс еле сдерживается. Кто-то громко шепчет: «Кепка», Чванов: «Кепка». Взрыв! Кажется, после седьмого класса он ушел из школы.

Одно время шло повальное увлечение стрельбой U-образными пульками из бумаги или из проволоки с помощью портативной рогатки из тонкой резины в 1 мм. На ее концах делались две петли, которые надевались на большой и указательный пальцы. Электрический выключатель в классе часто отсутствовал – бывал сломан. Чтобы включить свет, нужно было соединить два проводка. Их специально соединяли еле-еле, и тут на уроке начиналась стрельба. Свет гас – шум, крики, в общем, весело. Ну, а если не было рогаток, то просто грубо швырял кто-нибудь тряпку в проводку. Но бывало и так, что выключатель цел. Тогда приходит на помощь чистая физика. На перемене выворачивают лампочки  и на кончик цоколя кладут кусочек мокрой промокашки (была такая бумага – промокательная). Лампочку завинчивают обратно. Влага есть – свет есть. Влага высохла -  контакта нет – света нет.

  Стреляли друг в друга на уроках и на переменах. Но однажды Моргунов попал Баранову в глаз проволочной пулькой – Баранов потерял зрение на один глаз. Был суд, присудили пожизненную выплату пострадавшему. Баранов, кажется, ушел из школы.

Был еще один способ пострелять – жеваной бумагой через трубочку. Мы тогда писали перьевыми ручками, которые состояли из корпуса-трубки, в которую вставлялся держатель пера, а в другой конец огрызок карандаша со своим держателем. Когда ручку надо было убрать в портфель, перо или карандаш с держателями переворачивались и убирались в корпус.Стреляли в основном в различные предметы, а в человека – можно было и схлопотать. Иногда жертвой становился Тима.

Однажды классе в седьмом у нас появился Арнольд Михайлов. Но так его никто не называл. Он пришел к нам уже с прозвищем Чепа. Был небольшого роста, чернявый, живой, юркий, слегка приблатненный, с выбитым в драке передним зубом, что давало полное право желающим острить на эту тему, вроде «бабка выпердила». Он не обижался, ржал со всеми. С ним всегда было весело, от него так и сыпались всякие шутки-прибаутки весьма скабрезного содержания к вящему удовольствию публики. Похожий типаж учился в классе моего старшего брата – Петя Сретенский. Там его ребята прозвали Сретя Петинский.

Жил Чепа в доме рядом со школой, поэтому связываться с ним было опасно – ребята со двора могли навалить обидчику по полной. Впрочем, он сразу вписался в класс и никаких конфликтов не возникало. Наоборот, он с удовольствием поддерживал всякие вольные начинания. Учителя часто попрекали его мамой, которая работала в ЦК, правда, в качестве машинистки.

Любимым развлечением у нас на перемене было качать Чепу перед учительской, как Папанина. Но только появлялся в дверях учительской Федор, Чепу последний раз подкидывали и разбегались. Чепа шлепался на пол, и если он не успевал убежать, Федор хватал его: «Михайлов, опять ты безобразничаешь! Ты гнилой, прогнил весь насквозь» - орал Федор, намекая на дыру в зубах Чепы. Так у Чепы появилось еще одно прозвище, второстепенное – Гнилой.

Однажды вместе с Чепой Федор прихватил и меня: «А ты, святой сынок!», намекая на мою маму, которая считала, что ее сын не может быть таким плохим, как это представляют учителя. Действительно, из-за большого роста (я был вторым после Мартына) мне доставалось чаще, чем должно было бы быть. Потом Чепа часто передразнивал Федора: «Игорек – святой сынок».

Еще один активный участник в жизни класса - Прокин Саша. Обычно звали его Прока и почему-то Тришка. Учился очень средне. С удовольствием участвовал во всех классных вольностях. Одно время увлекся карманными кражами в трамваях. И чуть не погорел, когда залез в карман собственного отца: тот первый раз надел новое пальто. Когда умер Сталин, на волне призыва «Укрепить», «Усилить» и т.п. вступил в комсомол, но так и остался прежним Прокой. Умер рано, лет в сорок.

В 5 или 6 классе появился у нас Шипилов Витя. Кажется, из второгодников. Худой высокий парень с крупным лицом. Звали его почему-то Шпэк и как производное – Сало, а уж от Сало – Маргарин. Учился очень слабо, активно участвовал во всех затеях, за что Раиса Корнеевна требовала прийти в школу с матерью. «Хорошо, - говорил Шпэк, - я завтра принесу маму, в платочке». Класс радостно смеется. Они приходили. Мать – крохотная женщина с мелкими чертами лица, почти старушка, едва доставала ему до плеча. Выслушав учительницу, она начинала его ругать, он тогда разворачивал ее к двери: «Ну, ладно, ладно, хватит, иди домой».

У него было плохое зрение. У доски он всегда высматривал подсказку. Однажды Курасов высунул ладонь из-за парты и начал тыкать в нее пальцем другой руки – дескать, здесь подсказка. Шипилов постепенно вытягивался вперед, как гончая, стараясь рассмотреть. Дружный смех в классе. Эта шутка повторялась несколько раз все с меньшим успехом. Но жест стал символичным. Впоследствии стал носить очки и получил еще одно прозвище – Очки.

Как-то на перемене он рассказал, что к ним во двор часто приходит мужик и копается в помойке. Они его зовут Зяма-Помойщик. При этом он смотрел на меня, видимо, намекая на мою принадлежность к евреям. С тех пор могли обозвать меня либо Зямой, либо Помойкой, либо тем и другим вместе. Я не обращал внимания, понимал, что моя реакция только обрадует обзывал.

Когда в наш класс перевели Вовку Павлова (из нашего двора), то он принес мое дворовое прозвище – Слон. Однажды мы писали изложение. После проверки учительница меня похвалила, но из-за ошибки поставила мне 4 и вызвала к доске. «Пиши: сердце бешено забилось». Я пишу: «Сердце бешено зибилось». Класс гудит: И-И, А-А. Я стираю И и пишу А: получилось «зибалось». Хохот в классе. Я почувствовал себя Чвановым. С тех пор и пошло: Зибун, хобот бешено зибался, кончай зибаться.

В первом классе меня посадили за одну парту с Мишей Алабяном. Это был пухловатый, спокойный мальчик, учился хорошо, почти отличник. Его так и звали Алабян, Алабяшка. Он жил на Троицкой улице, недалеко от меня (2-ой Троицкий пер.). Мы с ним подружились, я бывал у них дома. Это был деревянный двухэтажный дом, когда-то принадлежавший семье его матери Елизавете Филипповне. Там же проживали Мишина бабушка, черная старуха, которую я считал армянкой. Но много позже выяснилось, что она из калужских крестьян. Ее маленькая комната вся была увешана иконами. Еще там проживали брат и сестра Елизаветы Филипповны – дядя Коля и тетя Аня. Семьи у них не было. У Мишки был старший брат Сурен, с ним в одном классе в той же школе оказался и мой брат Юра. Еще у них была охотничья собака Милька, спаниель. Как-то после восьмого класса ездили с братьями на охоту под Серпухов, есть даже фотография. Отца Мишка не помнил – он его лишился в 1937 г. Когда мы повзрослели и узнали про 1937 год, то посчитали, что Мишкин отец репрессирован. Оказалось, он умер от туберкулеза. 

Списывать Мишка всячески противился, но я иногда ухитрялся. Но все равно получал от 2 до 3, а Мишка 4-5. За нерентабельностью я перестал списывать. Уже много после школы он признался, что нарочно у себя делал ошибки, потом исправлял. Причину такого неблагородного поведения не объяснил. Наверное, с воспитательной целью, и он ее достиг. (Зато я его курить научил! Но это значительно позже).

Когда замаячили совместные вечера с женской школой №235, то Миша, как и некоторые другие ребята (я запомнил Лазарева), озаботились танцами. Они на переменках разучивали всякие ПА, двигаясь с оттопыренными задницами и задранными подбородками. Смотреть было – умора! Наверное, поэтому я так и не научился танцевать. Еще Мишка научился завязывать галстук (не пионерский, конечно) и обучал желающих. Вскоре пошла волна «Стиляги», и Мишу с Лазарем туда понесло. Но наши стиляги не были фанатами: может, возможностей не было или голову не снесло.

На школьные вечера приглашали одноклассниц из женской школы №235. Они приходили организованно, открывались двери в актовый зал – одобрительный гул, комментарии, междометия. Учителя мечутся, укрощая «дикарей». Расселись. Короткая официальная часть, самодеятельность с аплодисментами, объявление: «Танцы». Скамейки уносят: на полу - наблевано. Не придумал, сам видел. Уборщица быстро ликвидирует позор, включается музыка. Две гендерные противоположности у противоположных стен. Учителя пытаются личным примером… Самые отчаянные бросаются на амбразуру, начинается слабое броуновское движение.

Ребята время от времени выходят из зала в уборную покурить или выпить или и то и другое. Некоторое оживление в зале. После окончания очередного танца Астахов из «Б» рассказывает нам, как во время танца нащупал на талии у дамы резинку от трусов, оттягивал и отпускал. Гусары ржут. Вот и помечтай о чем-нибудь большом и чистом.

Примерно тогда же Миша и еще несколько человек пошли заниматься в секцию борьбы в «Строитель» или «Буревестник». Мишка звал меня, но болтаться на улице было интереснее. 

После выпускного вечера мы все 4 десятых класса пошли гулять на Красную площадь. Толпа, все разогреты выпивкой, и тут кто-то из чужих придрался к Мише и обозвал его жидом. Я возмутился, попёр на обидчика. Вижу, меня начинают окружать незнакомые ребята, своих никого не видно. Кто-то сзади услужливо сует в руку железяку, махаю руками. Чувствую, затопчут, и пошел на прорыв. Толпа с улюлюканьем за мной. Васильевский спуск, Москва-река. Вижу, милиционер на набережной, я к нему: «Начальник, выручай». Толпа притормозила, милиционер к ним, а я тем временем железяку (оконный шпингалет оказался) скинул в реку. Ребята ушли, он расспросил, остановил проезжавшую машину, и я уехал.

После школы мы с Мишей подались в Геологоразведочный институт – романтика. Миша недобрал, а я и вовсе на последнем экзамене (математика) получил 2.
         
Почти напротив Мишкиного дома на Троицкой улице жил Тима, или Тимур Хаджи-Муратович Мугуев. Появился он у нас в шестом-седьмом классе. Второгодник. Его отец осетин, писатель, а мать русская (почти как у Жириновского). Так и звали его - Тима, прозвища не требовалось. Высокий нескладный парень со слегка косящими глазами, за что дразнили Косым. Жил он в одноэтажном доме. Потом семья переехала (уже после окончания школы) в писательский дом на Ленинградском проспекте (кооператив?).

Был Тима остроумен и находчив, но учился слабо. Учебники и тетради у него были вечно разрисованы, в кляксах, и учителя их иногда публично демонстрировали. На Тиму это не действовало. Человек он был абсолютно безобидным настолько, что любой мог его обидеть, не рискуя получить сдачи. Словом, «непротивление злу насилием» (это когда Толстого проходили).

Любимое развлечение класса: на перемене выкрадывали Тимин портфель, привязывали к нему короткую веревку и закладывали за окно так, чтобы веревка удерживала портфель при закрытой раме. Начинается урок, кто-то тихонько обращается: «Тима, шмотки!». Тима лезет в парту, там пусто, кидается к окну, видит портфель, открывает раму – портфель летит вниз к радости всего класса. Пока учитель врубается, выясняет, посылает Тиму за портфелем, часть урока уже прошла.

Но бывали и совсем мерзостные вещи. Многие приносили с собой завтраки из дому, в том числе и Тима. На перемене так же похищался портфель, вынимался бумажный пакет с завтраком, еду вынимали или оставляли в пакете, кто-то из желающих отливал в пакет, и клали аккуратно его обратно. Дальше - «Тима, шмотки!»…

К Тиме можно было подойти и плевать в него. Он утирался и громко негодовал: «Кончай! Кончай» и делал вид, что бросается на обидчика, но тут же сам себя сдерживал. Толпа потешалась, редкие голоса защиты тонули в общем хохоте.

Повзрослев, и шутки наши стали тоньше и «интеллигентнее». Из школы мы возвращались иногда вчетвером: я, Тима, Павлов и Алабян. Когда сворачивали на Троицкую, Павлов просил Тиму подержать портфель, чтобы завязать шнурок на ботинке. А я как раз собирался закурить и тоже просил взять у меня портфель. Дальше начинался оживленный разговор, мы забывали о Тиме, жестикулировали, убыстряли шаги. Тима вслед догонял нас, совал наши портфели, мы отмахивались и продолжали жаркую дискуссию. Он грозил оставить портфели на дороге, мы не слышали, увлеченные разговором. Тима мог даже остановиться и крикнуть, что дальше не пойдет, но снова догонял нас. Тут мы уже пришли к дому, искренне удивляясь, как это мы забыли про Тиму, благодарили, извинялись, а на следующий раз повторялось с какими-нибудь другими вариациями.

Когда вышел на экран фильм «Тигр Акбар», где дрессировщик укрощал взбунтовавшегося тигра, выставив перед собой стул ножками вперед, мы это проделывали с Тимой, приговаривая, как в кино: «Акбар, Акбар». Он притворно огрызался, рычал.

Тима носил куртку с нагрудными карманами на молнии. Он их выворачивал, и они висели мешочками. Он стыдливо опускал глаза и кричал: «Не подходите ко мне, я голая женщина!». Как-то Раиса Корнеевна назвала Тиму блаженным. Мы подхватили - у Тимы появилось два прозвища: Блаженный и производное от него – Юродивый. Сразу пригодился Пушкин: «Помолись за меня, Блаженный»,- я величественно простирал руку. «Нельзя молиться за Слона-Ирода», - отвечал Тима.

Иногда на перемене, переглянувшись, мы начинали громогласно петь, растягивая в соответствии с ритмом некоторые слова: «Посмотри-ка, мать, в окошко, что там делает шпана, через хату по канату тянут за-а-а, – тут все замолкали, и один Тима, - х… кабана-а-а». Последнее слово пели уже все.

Он поступил в Историко-архивный ин-т, закончил его, работал в издательстве «Советская Россия» на пл. Дзержинского. В коллективе был единственным мужчиной. Женщины его звали Тимурчик. Но жену он нашел не на работе. Нашли родственники. Детей у них не было. Тима всегда с удовольствием приходил на классные встречи у Раисы Корнеевны, видимо, не держал зла на нас. Ну, а мы над ним подтрунивали и подшучивали, конечно, без школьного хамства.

В начале девяностых я его случайно встретил на Грузинском валу около м. Белорусская. В это время мимо нас проехали два самосвала, груженые некрашеными дефицитными гробами. Я попросил Тиму посмотреть как профессионала рассказы моего младшего сына, стоит ли ему дальше этим заниматься. Тима перепугался, замахал руками, сказал, что он на этой работе дисквалифицировался, потерял вкус к литературе и вообще это издательство черносотенное и антисемитское. Меня же интересовало его мнение, а не перспективы издания. Но Тима, на мое удивление, категорически отказывался.

Так получилось, что следующий раз мы с ним встретились на чьих-то похоронах. Все отметили, что Тима очень плохо выглядит. А года через два его не стало.

Прочитал в интернете: Мугуев-папа из терских казаков. В Первую мировую служил есаулом и командовал эскадроном. Участвовал в походе на Багдад. В 18-м перешел к красным. Вот такая генетика.

Вишневецкий Гера. Веселый парень, любитель пошкодничать. С 8 класс самый маленький (после ухода Любимова). Кроме простого прозвища Вишка его называли Коротышка, Обрубок, Окурок – словом, у кого сколько фантазии хватит. Он редко обижался, отвечал тем же. Учился средне, без напряга. Одно время я с ним сидел на одной парте. Как-то мы с ним поменялись местами, и на задней части крышки вырезал его инициалы: Г.В. Когда показал сделанное, он аж расцвел. Потом незаметно от него поместил между инициалами О и дописал НО. Он взъярился.

Кто-то спер в буфете стакан. На химии (это было в клссе) он уже был полный и каждый избавлялся от него, ставя на ближайшую парту. Так стакан появился на парте у Геры. В это время Мария Ивановна заметила оживление в классе и потребовала от Вишневецкого принести стакан. Принес, поставил на стол. Класс затаился. «Фу, какая гадость», сказала учительница. Урок продолжался, последствий не было.

После десятого класса он поступал в Ленинградское высшее ВМУ, но на чем-то срезался (или казарменный режим ему не подошел?) и поступил в институт в Москве. Через два года случилась ужасная трагедия: при участии Геры в ДТП погиб Вовка Павлов. Дело было в мае 1956 года. Вовка  обратился к отцу с просьбой дать ему автомашину, чтобы съездить с ребятами в Царицыно за сиренью. Отец отказал. Мать заметила: «Вот, если бы был родной отец (а это был отчим), он бы не отказал». Пришлось уступить.

Поехали втроем, присоединился еще Вовкин двоюродный брат. Права ребята получили недавно, минуя курсы и без экзаменов (мать устроила). Но Вовка водил с детства очень хорошо, а вот Гера… Вовка сел за руль, брат рядом, Гера сзади. По выезде из Москвы Гера пересел за руль, а Вовка – сзади. В какой-то момент машина начала съезжать в кювет, Гера и брат открыли двери и выскочили из машины, а Вовка с заднего сиденья попытался выровнять машину, но она перевернулась. Вовка погиб на месте. На похоронах с Герой была истерика. Много лет он не появлялся на встречах класса. Потом уехал с женой в Израиль.

Павлов Володя. Мы с ним жили в одном дворе, в соседних домах. У них было две комнаты в коммуналке. Мать, Нина Филипповна, или тетя Нина, была директором магазина «Грампластинки» на пл. Дзержинского. Там же продавали и музыкальные инструменты. Товар был сплошь дефицитный, поэтому у нее были обширные связи. Например, Вовку обучал игре на аккордеоне известный виртуоз Тихонов (в фамилии не уверен).

Его отца, вернее отчима, видел редко. Он был снабженцем и имел служебную машину «козел». У них еще была домработница тетя Нюра, пожилая, в очках, наверное, москвичка. Кажется, она была приходящей. В квартире полно было всяких безделушек типа писающего чертика (флакон из-под духов), духи, одеколоны и пр.
Там впервые увидел одеколон «Кремль».

Ребята двора часто бывали у Вовки дома, родители не возражали. Слушали пластинки (Лещенко, эстрадную музыку, всякую сатиру и т.д.). У них первых появился телевизор КВН, потом к нему линза с глицерином. Мы толпой сидели на полу и смотрели это чудо.

Вовка был заводила с избыточной энергией. У нас во дворе была спортивная площадка, играя в футбол или хоккей, он носился по ней, как угорелый. Его и прозвали Чумовой. Все разбегались он него в стороны. Несколько лет во дворе его называли Вовочкин.

Как-то летом на даче кто-то из взрослых дачников по ошибке назвал его Шузиным. С тех пор его стали называть этим прозвищем, которое с дачи перекочевало во двор, а из двора в школу. Сначала он учился в классе «Б» (мы в «В»), но классе в 6-7 его перевели к нам, чтобы ослабить слишком теплую компанию в «Б». У нас он сразу прижился. Его дебютом стала подложенная на стул учителя немецкого языка  кнопка (не банальная канцелярская, а игольчатая). Когда в начале урока все ученики расселись по местам, Немец плюхнулся на стул и замер. Затем медленно поднялся. «Кто это сделал?». Молчание. Повторил. Тишина. Тогда он пошел по рядам. «Ты сделал?», - «Нет», - «Ты», - «Нет» и т.д. Пока он не дошел до Шузина. Ну, и расколол, конечно.

Александр Александрович Волков, наш учитель немецкого языка с 3 класса, - блондин с серыми водянистыми глазами, бывший военный переводчик, действовал на нас, как удав на кроликов. Ученики его боялись, хотя никаких действий по отношению нас он не проводил. От него часто пахло перегаром, и это становилось все очевиднее.

Впоследствии он ушел из школы, и у нас стала вести немецкий Тина Михайловна – седенькая маленькая старушка, которая робко пробиралась по стенке школьного коридора, прижимая классный журнал к груди. Она панически боялась быть сбитой проносящимися мимо нее школьниками. Иногда мы развлекались: весь класс начинал гудеть с закрытыми ртами и невинными глазами, Тина вскакивала, требовала прекратить, кричала: «Вы меня не запугаете!».

Потом вместо нее, уже в старших классах, вела немецкий Людмила Владимировна, только что окончившая Иняз. Ее прозвали Лягушка-путешественница, или просто Лягушка, за большие глаза навыкате. Меня она однажды выгнала из класса: «Востриков, выйдиТЕ из АУДИТОРИИ», чем привела класс в восторг. На Вы нас никто не называл, а класс – аудиторией.

Так вот, скандал с Немцем и Павловым был как-то улажен, наверное, не без помощи Раисы Корнеевны, нашего классного руководителя: человек она была совсем не кровожадный. Словом, Вовка продолжил обучение и участие в классных забавах, но уже с оглядкой. Учился он весьма посредственно, зато физкультурник оценил его сразу: все соревнования были его.

Вел физкультуру Борис Алексеевич Галустьян, небольшого роста, чернявый, тоже молодой специалист, пришедший в школу, когда мы были в еще начальных классах. Он пришел, как рассказывали, оформляться к директору, тот читает документ: «Галустьян Карл Карапетович. Нет, нельзя, ребята смеяться будут. Будешь Борис Алексеевич».

Перед соревнованиями он обычно подходил к кому-нибудь, ощупывал его мышцы и говорил: «Пойдешь на ядро, - к другому, – на эстафету» и т.д. Уже после школы ребята вспоминали, как он любил страховать учеников, выполняющих упражнения на спортивных снарядах.

На четвертом этаже школы в спортивном зале и по совместительству актовом у Бори, как мы его звали заглаза, была кладовка, куда он приглашал приближенных учеников и где они выпивали. Кажется, и наш Ляля Щеголихин там числился. Впоследствии, уже после нашего окончания, его посадили, как говорила Раиса Корнеевна, «за мальчиков». Много лет спустя кто-то из ребят его встретил: это был опустившийся человек.

А Вовка Павлов увлекся травяным хоккеем и подавал большие надежды, но… После школы он поступал в институт (забыл какой). Экзамены за него сдавал Илья Драгилев – отличник. Для этого надо было переклеить фотографию Ильи на экзаменационный лист Павлова. Этой проблемой занялся я. Хитрость состояла в том, чтобы перевести печать на Илюхино фото. Технологию разработал экспериментально.

«Павлов» блестяще сдал все экзамены кроме последнего: экзаменационный лист оставался у экзаменатора. Это мы знали, естественно, и пришлось все восстанавливать обратно, а Павлову самому сдавать экзамен. Там он что-то мямлил, путался, и экзаменатор выразил удивление по поводу несоответствия в оценках. Вовке пришлось что-то врать и выкручиваться. Но, главное, операция прошла благополучно. Павлов поступил. Через два года он погиб.

Драгилев Илья пришел к нам классе в четвертом – пятом. Учился на отлично. Очень остроумный, доброжелательный, всегда давал желающим списывать. Ребята его любили. Его почему – то прозвали Гагой, потом Птицей. Так это прозвище и закрепилось за ним. Тима иногда протягивал к нему руку и призывал: «Птицы, покайтесь в грехах публично!». 

Родители его инженеры жили в комнате с родственниками в деревянной развалюхе, каких тогда было полно в районе Мещанских. Сам Илья спал на сундуке в коридоре. Раиса Корнеевна попросила Илью подтянуть Павлова. Илья приходил к ним домой, занимался, они подружились. Но Вовка был шалопай, учеба быстро ему надоедала и переключался на что-нибудь более приятно. Илья терпеливо увещевал его.

Илья поступил вместе с Мартыновым в МИСИС. В более престижный вуз поступать не рискнул – пятый пункт никто не отменял. Вскоре им с матерью дали двухкомнатную квартиру, Илья женился, жена и мать оказались мало совместимы, Илья и теща тоже. Так они и жили, смеясь говорил Илья, - членораздельно. Но сына родили. Илья с удовольствием участвовал в классных встречах, фонтанировал юмором. С женой и сыном уехал в Германию.

Мартынов Валера, все звали его, естественно, Мартын. Высокий темноволосый парень. Наш бессменный староста. На уроке сидел не шелохнувшись, положив руку на руку, как научили в первом классе. Ни на что не отвлекался. Не участвовал ни в каких антиучительских акциях, ни в массовых прогулах. Его пробовали поколачивать, но он твердо держался своей линии. И от него быстро отстали. Бывало, весь класс прогуливает, а он один сидит за партой. Но он и не закладывал никогда.

Учился он, конечно, на отлично. Илья переделал частушку: «Ах, Мартын, Мартын, Мартын, повесил яйца на тын, девки думали малина – откусили половину». Он только улыбался. Поступил с Драгилевым в МИСИ, закончил с красным дипломом, и загремел в армию. (Наверное, это была спланированная его отцом, зам. Начальника главка Минсредмаш, акция). Мы потешались – стоило ли за красный диплом горбиться, чтобы оказаться на краю света в богом забытой воинской части. Однако, через год-два Валера оказался в Москве и бодро пошел по линии стройбата вверх.

Он всегда с удовольствием приходил на встречи класса к Раисе Корнеевне, часто приносил дефицитные продукты. Мы, конечно, деньги возвращали. Как-то на такой встрече узнали, что у Валеры на плечах по одной очень большой звезде, потом по две, потом по три. Сам он не хвастал (он всегда приходил в гражданском), но если его спрашивали, то спокойно отвечал. Он командовал той частью стройбата СССР, которая строит гражданские объекты, а сугубо военные объекты строит другая часть стройбата.

Мы никогда не были друзьями, поэтому, когда матери в конце 80-х выделили участок под дачу, а стройматериалы просто отсутствовали в продаже, я долго не решался обратиться к нему, чтобы не поставить его в неудобное положение. И он не просто помог, а принял самое близкое участие: подсказал, чего и сколько кроме досок, необходимых для постройки сарая, нужно еще выписать. Да еще и транспортом обеспечил. Полковники, когда я получал материалы, были очень недовольны – своим, дескать, не даем, а тут неизвестно кто. Валере я очень обязан. В 1992г он умер от рака.

Еще один наш отличник - Вайншельбаум Дмитрий. На его фамилии спотыкались все учителя. Из-за сложности фамилии мы называли его Шнек, но гораздо чаще Димка – все-таки постоянный отличник без вредных привычек. Очень редко не поддерживал классную вольницу, за что полагалось общественное презрение, вплоть до всевозможных угроз. Но до физического не доходило – интеллект ценился. Родители его из артистической среды. Поступил в горный ин-т. Уехал в Германию.

Агеев Шамиль. Прозвища у него не было – само имя звучало в те времена как прозвище. Я с ним сидел на одной парте в 9-!0 классах. Однажды он принес колбасу, сказал медвежья. Предложил попробовать. Мне понравилась. Я, говорит, наврал, это конская. И смотрит на меня внимательно. «Вкусная,- говорю, - а зачем врал?». «Я думал, ты побрезгуешь». Я рассказал, что в войну в Алма-Ате мы ели конину с удовольствием. Шамиль рассказал, как делают у татар конскую колбасу. Где-то покупают конину, готовят фарш, набивают кишки и вывешивают зимой за окно на солнце. Через несколько месяцев колбаса готова. Учился он очень средне. Ничем не выделялся, после школы связь с классом не поддерживал.

Стулов Гена и Овчинников Шура. Два неразлучных друга - постоянные сидельцы на последней парте среднего ряда с первого класса: Стул и Овчина. Учились весьма средне, с охотой участвовали во всех каверзах. Не дай бог учителю сострить, даже посредственно, как раздавался стуловский ненатуральный хохот, который приводил класс в неистовство. При попытке урезонить, Стулов отвечал учителю, что он не виноват, он так смеется.

Однажды он какое-то время отсутствовал на уроках и принес справку о болезни. На уроке Раиса Корнеевна подняла его с места и попросила сказать, чем он болел. Он, честно глядя в глаза, заявил, что у него болело горло. Тогда Раиса Корнеевна торжествующе поднимает справку и спрашивает: «А почему на ней стоит печать Женской консультации?». В классе – обвал.

Вычеров. Тихий, ничем не примечательный мальчишка. Немного заикается. Когда его вызывали к доске и он был не особенно готов, а это случалось нередко, он заикался очень сильно. И класс начинал жалобно канючить: «Он заикааается, он заикааается». Пока учитель реагировал на этот народный стон, приходила желанная подсказка. Как-то Вычеров на переменке выложил на парту учебник гинекологии (стащил у матери) - что тут началось! Но на одной из следующих перемен этот пир потерявших бдительность учеников был решительно пресечен вошедшим учителем. Книга была конфискована впредь до прихода матери.

Белов. У нас появился в классе 7-8 как второгодник. Мы с ним были из соседних дворов, звали его Арик (Арнольд) с говорящей фамилией Мудель (папа Мудель из латышских стрелков) с соответствующим в народе прозвищем. На прозвище он обычно обижался и лез на обидчика с кулаками. Дрался он без правил, чем ошарашивал противника. Поэтому часто его называли бешенным или психом. В конце концов драться ему надоело, и он взял фамилию матери, а заодно и поменял имя на Александр, с чем и пришел к нам в класс.

Фамилия Белов тогда была очень популярна благодаря конферансье Афанасию Белову, и наш герой тут же получил соответствующее прозвище Афанасий, или попросту Афоня. Тем более что Афанасьев у нас уже не учился. В класс он абсолютно вписался, был добродушен, сговорчив, поддерживал все общественные мероприятия, как то: коллективный прогул, срыв урока и т.п. Иногда на переменке мы, переглянувшись, затягивали на мотив "Эй, ухнем» А-фа-на-сий, про-сти-тут-ка " (почему проститутка, никто не знал, наверное, просто для ритма). Если возникала фигура учителя, заменяли на «прости, господи». Он только улыбался и приговаривал: «ну, хватит, хватит». Обижаться было не на кого – несколько разверстых глоток весело славили его. 

Афоня хотел быть дипломатом. После школы поступал в МГИМО, не поступил. И так 10 раз. Работал на швейной фабрике, там вступил в партию. Наконец, приняли, но на экономический ф-тет: на международном учились только дети элиты. У него была отличная память и способность к языкам. Но с французским были проблемы с произношением, пересдавал несколько раз.

Афоня с удовольствием участвовал в посещениях Раисы Корнеевны. Обычно мы приходили с продуктами (все-таки собиралась орава до 15-20 человек), купленными по дороге. Уходили все вместе и на улице считали, кто сколько потратил. Складывали, делили и вычитали или прибавляли для каждого. В последние годы Афанасий то портфель забудет у тети Раи, то уйдет в другую сторону и его уже не дождаться, то еще что-нибудь. Словом, избегал трат. Появилась агрессия. Наверное, крыша поехала. Бывает. Человек не виноват.

Шульман пришел к нам классе в девятом, оставшись на второй год в другой школе. Это был крупный, хорошо упитанный парень. Вел себя независимо, его пробовали поколотить, но быстро отстали. Он был единственным в классе, кто уже брился. Временами на уроке кто-нибудь плаксивым голосом говорил: «А Шульман бреется». Или радостно: «Раиса Корнеевна, а Шульман бреется».

Щеголихин остался на второй год в восьмом классе и оказался вместе со своим прозвищем Ляля у нас. Крупный парень с широким каким-то бугристым лицом, всегда слегка улыбающимся. Держался уверенно, но и не задирался. Зауважали его сразу. В те времена много писали о китобойной флотилии «Слава», какие экзотические подарки она делала разным организациям. И он принес в класс сообщение: «К нам прибыла дрессированная амеба, подарок китобойной флотилии «Слава». Или из другой уже темы: «Есть в продаже билеты в крематорий со своими дровами».

У Ляли был друг по прежнему классу Иванов, или просто Иван, небольшой, чернявый с хитрованистым лицом. Однажды еще до нашего класса они провернули аферу. После уроков Ляля обнаружил, что у него пропало пальто (хорошее, Ляля одевался хорошо). Школа вызвала милицию, составили протокол и по горячим следам пальто обнаружили на рынке вместе с продавцами – Лялей и Иваном.

Они уже регулярно выпивали в забегаловке около школы на углу 3-ей Мещанской и ул. Дурова. Царил там дядя Гриша. Особо доверенным постоянным клиентам он наливал в долг. Такими были Ляля с Иваном. Потом Ляля познакомил с дядей Гришей и некоторых одноклассников.

Однажды на уроке истории Ляля отвечал домашнее задание с указкой в руке. С парт громкий шепот: «Ляля! Ширинка расстегнута!». Ляля глянул вниз – действительно расстегнута, и указкой пошевелил там. «Вон из класса!!!» - взъярилась учительница. «А за что, Екатерина Алексеевна» - проговорил Ляля, широко улыбаясь… Он ушел из школы, не закончив десятый класс. Больше у нас не появлялся.

На первой парте у окна всегда сидел Сева Ромов. Небольшой, черненький, с остреньким лицом еврейский мальчик, тихий, без звезд с неба. Его сразу прозвали Крыса – уж больно похож. Кажется, еще в начальных классах учительница опрашивала учеников о национальности и записывала в журнал. Когда очередь дошла до Ромова, класс замер. Он чуть слышно прошелестел: «Еврей». Учительница не расслышала. Он повторил. Класс оживился – все ясно. Учился он слабо. Но в десятом классе он всех поразил – только 4 и 5. Оказалось, он все лето прозанимался с репетиторами. И результат сказался сразу. Он уже был не Крыса, а Севка, к нему обращались решить задачу или правильно написать слово. Поступил в Текстильный ин-тут. На встречах класса появлялся редко. Потом уехал в Израиль. Однажды появился на встрече - маленький, худенький, седой, рот до ушей, так и сыпет анекдотами.



                Учителя.

Иван Иванович Винокуров (Иван). Директор. Высокий, сухощавый со светлыми седеющими волосами, старомодном пенсне. Учился еще в гимназии. Идет величественно, все жмутся к стенке. Рассказывали, если он ловил прогульщика, отчитывал, бил ключом от кабинета по голове и говорил, окая: «Пшел вон, болван», или "Такой здоровый пердила…" Его отлично копировал другой Иван, Лялин друг. Как-то учительница выгнала его из класса. Через некоторое время около двери класса он устроил спектакль. В классе слышно, как Иван распекает другого Ивана, тот оправдывается. Все затаились. Наконец, дверь приоткрывается и голос директора: «Надежда Михайловна, пусть садится».

Однажды меня вызвали к директору. Захожу. «Востриков, ты советскую власть признаешь или не признаешь?» - «Признаю». – «А советские законы признаешь или не признаешь?» - «Признаю». – «Так вот, советские законы обязывают тебя учиться, а не дурака валять! Понял? – «Понял». – «Иди». Вопрос о советской власти голосом Ивана мне иногда задавал Тима ко всеобщему удовольствию.

Федор Викторович (Федор). Математик (не у нас). Завуч в старших классах. Высокий худощавый, с громким голосом, очень эмоциональный. Бывало, Федор идет на перемене по коридору, а сзади ученики скандируют: «Дя-дя-Фе-дя-по-ли-цай! Дя-дя - Фе-дя-по-ли-цай!». Он разворачивается и к ним. А из другого конца коридора – то же самое. Он к ним, а сзади опять и т.д. Или: «Фе-дор-му-дак! Фе-дор-му-дак».

Иногда он приходил на урок, садился сзади на свободное место. Класс затихал, Федор, подперев голову рукой – засыпал. И начиналась потеха: навешивались ему на спину бумажки, нецензурные записки, плевки. Звенел звонок, Федор вскакивал «А, что?» и выходил из класса. Видели учителя или не видели все эти художества, сказать трудно. Но ни разу они не осудили нас за это.

Лидия Михайловна Винокурова (Лидушка). География. Худощавая, плоская. Ее побаивались – жена директора. После каникул пришли в 8 класс и увидели – Лидушка располнела, появился живот. Мы понимающе переглядывались, ждали. На следующее 1 сентября – то же самое. Через какое-то время Ляля ставит диагноз: запущенная беременность.

Через несколько лет у них случилась трагедия. Их единственный сын военный летчик погиб. Это произошло, кажется, в Болгарии.

Анастасия Александровна (Морковка). Рисование и черчение. Небольшого роста, плотная, коренастая, за что и получила свое прозвище. «Мир будет сохранен и упрочен, если народы дело сохранения мира возьмут в свои руки. И.Сталин». Это когда проходили шрифты – домашнее задание. Однажды Астахов из параллельного класса с приятелем возвращался с катка. Впереди идут две чувихи тоже с коньками. Ребята нагоняют, Астахов их раздвигает, обнимает: «А, девочки!». Одна поворачивает голову, грозно: «Астахов!» - у Астахи челюсть до земли – Морковка с дочкой (как потом стало известно). Отчисление. Восстановление.

Клавдия Евгеньевна Добровольская (Клавушка). Русский язык и литература. Полноватая, средних лет, очень энергичная. Учила, как легко запомнить глаголы-исключения: СЛЫШАТЬ – она прижимала руки к ушам; ДЫШАТЬ – она усиленно дышала; ДЕРЖАТЬ – она сжимала кулаки около груди, удерживая кого-то нехорошего; и в финале - ГНАТЬ – она отпихивала от себя нехорошего, одновременно давая ему пинка ногой. Мы еле сдерживались. Потом на перемене с жаром, кривляясь и ерничая, объясняли друг другу, внося свои коррективы. Результат налицо, помню до сих пор.

Она была грозой курильщиков и прогульщиков, скрывавшихся в уборной. Успевший взобраться на дальний толчок, обычно избегал встречи с Клавушкой. Однажды прозвучала тревога «Атас, Клавушка!». Но противник успел подготовиться: Клавушка рванула дверь и в глаза ей уперлась чья-то голая безобразная задница. Враг с позором бежал. Больше она никогда в уборную не заходила, только, стоя в коридоре, требовала всех выйти.

В уборной свои законы и традиции. Закаканая, залитая, с ущербными унитазами и разбитой лампочкой, со следами агрессии на перегородках и похабными надписями – все это уборная. Она же и убежище. Предбанник с раковиной – курительный клуб за закрытыми дверями. Обсуждают футбол, кино, новости. Заходит завсегдатай клуба в новеньком лыжном костюме с ворсом (самая доступная одежда для школьника). Товарищи выражают восторг, поздравляют, тут же полыхнувшая спичка поджигает ворс и делает на обновке рыжую плешь величиной с две ладони. Все смеются и показывают свои шрамы на аналогичной одежде.

В уборную заходит Лешка Менделеев из «Б» (в своей среде он проходит как Мендех..ев), достает из кармана пистолет – у отца спер. Все с завистью рассматривают. Пистолет возвращается владельцу. «Сейчас буду стреляться», - картинно приставляет дуло ко лбу, гремит выстрел – все ошарашены. Лешка отнимает пистолет ото лба, а у него, как у индийской женщины, круглое черное пятно посередине лба. Все снова ошарашены. Попытки смыть черную метку оказались напрасны. Так и осталась на нем эта отметина до конца школы и, видимо, дальше.

Уборная служила и местом кремации журнала. Но это совсем редко: слишком долго и дымно. У нас однажды этот вещдок просто засунули из окна за водосточную трубу (наверное, обнаружили, когда в 70-х сносили школу). Обычно в уборной стирали двойки и ставили тройки. Бывало, стирали до дырки. Тогда просто выдирали лист, что порождало у некоторых (отличников, конечно) недовольство. Но никогда не закладывали. Еще вариант – залить в нужном месте чернилами, свести хлоркой или кислотой.

Когда на выпускных писали сочинение, в уборной на подоконнике были разложены чьей-то заботливой рукой папиросы и спички.

Николай Николаевич Верюжский (Никола, Миклуха, Миклуха-Маклай). Это все наш многолетний математик. Небольшого роста, сухощавый, в больших очках, среднего возраста. Он недавно приехал из Америки, где несколько лет проработал в школе при нашем торгпредстве. При возвращении наш теплоход «Победа», на котором плыл Никола, загорелся. Вернулся Николай Николаевич в Москву налегке, с семью ключами от багажа – они висели у него в квартире на стенке. Зато спас много детей и женщин при эвакуации в шлюпки. Эту историю он рассказал, когда мы были у него дома (наверное, навещали, когда он болел). Десятилетия спустя я услышал историю с пожаром на «Победе», где говорилось, что пожарные рукава были забиты контрабандой. Сегодня этим слухам я не нашел подтверждения.

Урок он обычно начинал с «похода за двойками»: шел вдоль рядов и проверял домашнее задание. Оценки он ставил разного размера: например, «большую заслуженную тройку» или «маленькую четверку», что почти тройка и т.п. Его лозунг: «кто не работает, тот зарабатывает» и ставил большую жирную двойку. Перед вызовом к доске он некоторое время взглядом скользил по журналу, негромко называя начальные буквы фамилий: «Ви…, Во.., - класс замирал, - Вычеров!». Вздох облегчения в классе. Игра нам нравилась, иногда помогали ему с выбором фамилии. 

Если в классе, когда он писал на доске, происходили какие-либо действия, он оборачивался и безошибочно указывал на нарушителя. Как у него получалось, так и осталось тайной. Только много лет спустя Раиса Корнеевна раскрыла секрет. Обычно над классной доской висел застекленный портрет, в котором и отражался класс. Надо было только посматривать на него, не поднимая при этом головы. Николай Николаевич был справедлив, добродушен и спокоен. Он ни у кого не вызывал неприязни, его мы уважали.

Однажды на 8 марта мы решили сделать подарок и Николе. Собрали денег и несколько человек побежали покупать папиросы (он курил). Накупили всяких дорогих коробок (Казбек, Футбол, Советский Союз) и кто-то из отличников сказал речь. (Тогда на 23 февраля мужчин не поздравляли). Он растрогался. Потом видели, как он в учительской курил эти длинные папиросы.

Евгения Александровна (Китобраз - искаженное от Китоврас). Учитель  литературы. Небольшого роста старушка со свисающими с головы кудельками, похожая на гоголевские литературные персонажи. Требовала, чтобы в сочинениях было 30% цитат, также и при устном ответе. При ответах с места ставила у себя на листочке «+». Набравшему 5 плюсиков выставляла в журнал 5. Одно время Илья Драгилев так и сыпал цитатами из Белинского, Писарева, Добролюбова и др., зарабатывая плюсики. Мы удивлялись. «Да я их сам придумываю», как-то, смеясь, сказал он. Но до пятерок часто дело не доходило – листочки терялись. Доказывать о наличии плюсиков было бесполезно. Однажды Илья увидел у Китобраза селедку, завернутую в листочек с плюсиками.

Лондон. Борис Наумович (Лондон, он и есть Лондон – и фамилия и прозвище). Вел литературу, и как вел! Пришел он к нам в 10-м классе. Молодой выпускник МГУ с соответствующим значком на лацкане темного костюма, худощавый, небольшого роста, элегантный. Лицо вытянутое, умное. Речь правильная. Он сразу завоевал внимание и симпатии класса. С ним было интересно. Он уже год, с 9 класса, преподавал и был классным руководителем в «А». Лондон, как и его жена – заядлый турист, организовывал походы для своего класса. Мы им дико завидовали.

В 10 классе он поставил отрывок из Горького «На дне». Барона играл прошлогодний выпускник нашей школы и студент 1 курса театрального училища Айбоженко. Мне досталась роль Бубнова. Но за отсутствием талантов переквалифицировался в декораторы и хориста («Солнце всходи и заходит»). Кроме того, я выпросил у отца его велюровую шляпу для Сатина. Потом со страхом наблюдал, как он ее пинает на сцене.

После нашего выпуска мужские и женские школы начали объединять. А через несколько лет Лондон женился на своей ученице. Был скандал. Лондон перешел в другую школу.

В интернете нашел о нем несколько очень хороших отзывов его более поздних учеников. Было приятно.

Юзеф Аронович (Юзеф). Учитель психологии. Тоже выпускник МГУ. Молодой, полноватый. Безобидный, классом не владел. Как-то я притащил в школу булыжник и выложил на психологии на парту. Юзеф вызывает меня к доске. Иду, прихватив булыжник. Он что-то спрашивает, я отвечаю и подкидываю булыжник в руке. Он улыбается, я улыбаюсь. Но в глазах у него страдание. Его урок у нас был последним – пятым или шестым. Кто-то спер у него ключ от класса. Все из класса уж вышли, а Юзеф закопался. Его заперли и убежали. Просидел взаперти он долго. А на следующий день прямиком в РОНО или ГОРОНО. Скандал был сильнейший, а Юзеф так у нас и не появился.

Шефер. По-нашему Шифер. Военная подготовка. Пели строем «Соловей, соловей, пташечка». Требовал прекратить, продолжали. Валяли дурака: поворачивались не туда, путались, словом, веселились. А он грозил дать плохие характеристики в военкомат.

Ефим Емельянович Жибров (Ефим). Вел у нас астрономию. Небольшого роста коренастого телосложения, плотный. Голова седая стриженая под ежик. У него была очень длинная указка, которой он мог слегка урезонить слишком активного ученика. Любил, когда ученики приносили ему всякий хлам для физического кабинета, повышал за это оценку. У нас он преподавал астрономию. Запомнил только урок в Планетарии. Было известно, что в зале будет несколько школ, включая и женские.

Уже выпал снег. Мы, четыре десятых класса, «А», «Б», «В», и «Г», собрались в проходном дворе на Троицкой у музыкальной школы. Кто-то предложил купить у голубятника (такие еще были) голубя и запустить в Планетарии. Обошли с шапкой, собрали деньги. У кого-то оказались презервативы. Договорились, через несколько минут как погаснет в зале свет, запоем «Ципленок жареный» и запустим Голубя с надутым презервативом. Все так и вышло: мы запели, голубь прошелестел крыльями и уселся на аппарат, а другая школа, не сговариваясь, бросила в это же время под кресла смесь марганца с глицерином, озарившую часть зала багровым отблеском.

В зале вспыхнул свет, голубь с аппарата слетел со своим презервативом на пол под хохот школьников. Через некоторое время пришла уборщица, схватила беднягу за крыло и унесла с развивающимся презервативом из зала. А лектор объявил, что лекция отменяется и безуспешно призывал покинуть помещение. Тем временем откуда-то стали появляться надутые презервативы, разгорелся волейбол с женской школой. Одни девицы с ужасом отпихивали от себя этих чудовищ, другие брезгливо сторонились, третьи весело отпасовывали. Прибыло несколько милиционеров. Тут уж не попрешь. Вышли на улицу. Вдруг какой-то парень через форточку начал нам кричать: «Ребята, убегайте быстрее, тут милиция всех хватает». «Провокатор», закричали из толпы, и в него полетели снежки. По Садовому шли пешком, непрерывно развлекаясь. Помню, пристроились длиннющим хвостом за молоденькой женщиной, которая очень нервничала.

На следующий день – дознание. Ефим кипит. Когда в своей речи дошел до бедной птицы, сказал «запустили голубя с, - тут он запнулся, весь класс напрягся в ожидании, как он выйдет из положения (тогда слово «презерватив» считалось чуть ли не матерным), - с предметом», облегченно вымолвил Ефим. Кто зачинщик? Мы хлопаем глазами и все валим на другие школы, мы не такие, это все они. Скандал был серьезный, на уровне ГОРОНО. Виновных не нашли, следующие запланированные лекции отменили.

Бензин-Керосин. Помню только прозвище. Школьный библиотекарь. Несчастная женщина преклонных лет, неопрятная, бывшая учительница, потерявшая разум. Ее не уволили из гуманных соображений, к чести директора. Малыши ее часто изводили: приоткроют дверь библиотеки и орут «Бензин-Керосин», она вскакивает и за ними. Возвращается, ругает всех школьников, изо рта брызжет слюна. Пользоваться библиотекой было неприятно.

Елизавета Михайловна. Вела Конституцию и  Историю СССР. Небольшого роста, плотная, один глаз чуть косит. Партийный секретарь. Рассказывая материал по революции, с пафосом выкрикивала лозунги, декламировала революционные песни и тут же буднично переходила на прозу. Как-то летом встречает меня в нашем дворе: «Востриков?» - «Да» - и руку протягивает. Вот это честь! «Ты в каком институте учишься?» - «Я в девятый только перешел» - «Ой, это я тебя за брата приняла. А я ему руку подаю!» Честь отобрана! Оказалось, она пришла за внуком в детский сад (он в соседнем доме).

Владимир Яковлевич Рабинович (Вовка Рабинович). Историк. Очень пожилой, солидный, в очках, с гривой седеющих волос. Дикция ужасная, говорил тихо, но очень интересно. Все желающие послушать пересаживались поближе, по трое за парту, остальные развлекались, как хотели. В классе стоял гул. Если гул усиливался, передние просили задних дать послушать. Помогало. Сам Вовка Рабинович на шум не реагировал.

Чапай. Это прозвище за соответствующие усы. Школьный истопник (центральное отопление было еще не везде, а диссидентов совсем не было). Член партии. Косноязычный, иногда гонялся за нами.



И, наконец, наш классный руководитель Раиса Корнеевна Бычкова. Молодая красивая женщина, энергичная и с доброжелательным лицом. Таков наш новый классный руководитель и преподаватель физики с 6 класса. Между собой называли ее Райка, тетя Рая. Занятия проходили без эксцессов – как-то не возникало желания нашкодничать, сорвать урок. Приходим однажды на занятия в физический кабинет, а за первым столом сидит трехлетний малыш, сын Раисы Корнеевны Ярик, что-то рисует. Начались занятия. А ребятам не до МАСС и СИЛ, начали Ярику игрушки из бумаги втихаря делать и ему переправлять. Раиса Корнеевна делает вид, что не замечает. Но тут Ярик от восторга как закричит: «Ой, мам, смотри!». Она его одергивает, нельзя, мол, тихо. А лицо так и светится.

В те времена классы были перегружены. У нас училось до 42 человек. Управлять такой армадой нелегко. При этом класс был и социально и интеллектуально очень неоднороден. Нас мало что связывало друг с другом. Немногие ученики дружили между собой вне школы. Но окончив школу, мы охотно каждый год или через год собирались у Раисы Корнеевны на ее День рождения 22 июня. Когда многие обзавелись семьями и дачами, встречи перенесли на осень. Мы не интересовались карьерой друг друга, зарплатами, женами, детьми и т.п. Обсуждали политику, спорт, кино. И подшучивали друг над другом, доставалось и Мартыну, «свадебному генералу». А Раиса Корнеевна сидит за столом рядом с Анатолием Ильичом, мужем, улыбается, изредка вставляя свое слово. Классе в 7-8 получили домашнее задание: каждому изготовить ватерпас. Дело непривычное, нужно напрягаться, да и гулять охота. Словом, тянули, кто-то сдавал, Раиса Корнеевна каждый раз на нас жала, грозила двойками, мы тянули. Продолжалось долго. Наконец, сдали все.  Начинается урок физики. «Раиса Корнеевна, ватерпасы проверили?» - «Нет еще». Следующий раз «А ватерпасы проверили?» - «Нет» …. «?» - «Нет»…. «?» - «Нет»… И все уже начинали смеяться, включая и Раису Корнеевну. А лет через двадцать к очередной встрече у Раисы Карнеевны я вырезал из дерева фигуру, которая перед собой держит круг чуть меньше самой фигуры и в руке у нее нитка с отвесом на конце – злополучный ватерпас. А если развернуть ватерпас обратной стороной, то оказывается, что фигура голая. Подарок был встречен хохотом.

Годы шли, народ убывал по разным причинам, а традиция продолжалась. Что нас связывало? С некоторых пор мы стали задаваться этим вопросом и не получали убедительного ответа. Скорее всего, дело в самой Раисе Корнеевне. Общаясь с ней в школе, ученику было как-то неловко обхамить ее или просто нагрубить. Наверное, от нее исходило некое внутреннее уважение к ученику, доброжелательнось, стремление понять. И это было свойством ее натуры, а не обязанностью как педагога. 

Класса с восьмого она стала называть нас по именам – а это многого стоит. При этом строгость и справедливость, даже в ущерб себе, – тоже ее качества. Помню, за какой-то серьезный проступок Раиса Корнеевна оставила весь класс после уроков до выяснения исполнителя. Сидели до вечера, потом до позднего вечера, родители звонили в школу, но обе стороны упорствовали. В конце концов, ребята уже сами стали требовать признания. Кажется, нарушитель признался.

При обращении ко всему классу нередко звучало слово «мальчишки». Звучало как-то по-домашнему. В десятом классе приглашала нас к себе в Никольское, где жила ее семья. Играли в футбол, дурачились и выпивали, конечно. Она понимала, что запрещать бесполезно, лучше контролировать и влиять, чем запрещать и толкать нас на обман. Да и запретный плод слаже. Так и создавалась атмосфера доверия.

На все это нужны были и силы и время. Когда Раиса Корнеевна взяла наш класс, у нее уже были дети Ярик (3 года) и Ира (1 год). Но у нее был и крепкий тыл – Анатолий Ильич и мама. Без их помощи внимание к нам было бы значительно меньше. Вот, наверное, сочетание личных качеств нашей учительницы и обстоятельств собственной жизни послужили той, выражаясь физически, центростремительной силой, которая влекла нас к этому человеку.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Наш класс – обычный класс послевоенной московской школы. Дети разных социальных слоев, многие без отцов. Но мне не известно, чтобы кто-нибудь из одноклассников попал в тюрьму, опустился, был замешан в некрасивой истории. Подавляющее большинство получило высшее образование. Многим есть, чем гордиться в своей жизни. Всех недосягаемо обошел, конечно, Мартынов, но это не в счет, это «товар» штучный. Например, Головкин – проректор МАТИ, Лазарев, Бабошин, Облезов, - руководили коллективами, с десяток, наверное, кандидатов наук, Головкин и Попов – доктора наук. Похожая картина, на мой взгляд, наблюдается и для других московских школ. Поэтому я не могу сказать, что благодаря Раисы Корнеевны … Благодаря Раисы Корнеевны в душе каждого осталось светлое пятнышко на всю жизнь.