Сад во время зимы. Главы 3 и 4

3. Рита и Чита

Чита, довольная разоблачением навета (до этого ей было неприятно думать, что из их квартиры на весь подъезд слышится легкомысленная вещичка), старательно сыграла гаммы и прислушалась: нет, мама ничего не кричала из кухни. Ни «ровнее темп», ни «тверже мизинец». Наверное, она мысленно до сих пор в Москве и слушает вальс «На сопках Манчьжурии».

    Мама училась музыке всего три года. Потом война помешала. На пианино всегда стоит фотография: выпуск медучилища, город Вологда, 1948 год. Карточку здесь поставил папа. Такой он впервые увидел маму. У девочки-мамы две очень тонкие косички  – последствия недоедания. А сейчас у мамы и у Риты волосы роскошные. У Читы еще в прошлом году тоже были толстые косы. Но вдруг в школьном театре режиссер потребовал, чтобы Красной Шапочке (Чите) распустили волосы. Тут вмешалась директор школы Мария Борисовна. Она сказала, что кудри по пояс – это уже Дездемона, а не девочка с корзинкой. «Искусство требует жертв», – не раз слышала от режиссера Алексея Сергеевича Лиля. Мама с этим лозунгом согласилась, и волосы остригли.


    Старшую дочь мамино пение встревожило. Конечно, не само по себе пение, оно было милым, напоминало детство – самое раннее, но дело в том, что мама давно не пела – пожалуй, с тех пор, как умер папа. Рита, хоть и была поглощена романом Вальтера Скотта, отметила веселое настроение мамы, и холодный чер-вячок, закинутый вчера в ее сознание Соней Крошкиной, неприятно зашевелился. Соня, тактично отводя свои голубые глазки вбок, сообщила, что Ирина Васильевна, мама Читы и Риты, приходила в дом культуры. И обещала начать репетировать новую песенку. Причем будет петь ее в дуэте с лучшим солистом районной самодеятельности. Песенка называется «Ландыши». Мама Сони, концертмейстер, сейчас ее разучивает.

– А ты что, огорчилась? – виноватым голосом спросила Соня, устремив ог-ромные глаза на подругу. – Ты ведь сама говорила, что Ирина Васильевна уже отвела трехлетний траур.

Рита ничего не ответила. Смущенная Соня (ах, как я неловка  – ругала она себя) заговорила о другом.


     Перед сном сестры Фейман читали в постелях. Днем читать лежа запрещалось: «Глаза испортишь, сядь!» А перед сном книга считалась чем-то вроде снотворного. Но какое же это снотворное? Ровно в 11 мама зайдет в девичью и выключит свет, не поинтересовавшись: а вдруг ты на самом интересном, захватывающем эпизоде. Тут уже будет не сон, а стресс.

Старшая сестра задумчиво глядела на мать, роняла «спокойной ночи», не-сколько секунд слушала в темноте, как щелкают выключатели в квартире (в те годы, полвека назад, они, действительно, громко щелкали), а потом привычно выуживала фонарик из-под матраца и – пожалуйста! – луч освещал для нее в темноте царство букв. Владела державой, безусловно, любовь. Мама, кстати, не разрешала говорить, «эта книга – про любовь», но только – «книга о любви». Не все подружки Риты улавливали разницу, хотя Рита терпеливо объясняла: «про лю-овь» – это что-то вульгарное, может быть, даже пошлое. А «о любви» – это поэтично, возвышенно.

 Младшая сестра хранила в секрете изобретенное еще в глубоком детстве снадобье. Свет погас? Тем лучше! Чита перебрасывала себя через пространство и время на выручку героям. Оливер Твист волей уральской школьницы учился читать по «Родной речи», а замерзающую девочку со спичками увозила в теплой карете русская княгиня. Ледяными ручонками девочка держала кружку с горячим шоколадом. Где его взяла русская княгиня? Ведь термосы еще не изобрели! Но это уж ее, княгини, забота. Под воображаемый стук колес на мостовой Чита сладко засыпала – с чистой совестью, как человек, исполнивший долг.

4. Незабываемый урок для Читы

Телевизор покупать пока не собирались, зато радио было законным членом семьи. «Говорит Москва. Начинаем утреннюю гимнастику. У микрофона преподаватель Гордеев и пианист Родионов. Встаньте прямо, ноги на ширине плеч».
Под эту гимнастику удобно собираться в школу: если идет второе упражнение, то можно еще повертеться перед зеркалом, а коли седьмое, то пора заплетать косички. Ежели начались «Последние известия», то пора хватать в руки портфель, а если уже сообщают о победах в спорте, то надо бежать до колотья в боку, жажда знаний тебя подгоняет. Сегодня Чита вышла почти вовремя, на фразе «Хрущев обменялся речами с королем Лаоса». Как это он обменялся? Речи были написаны на свитках, что ли? Спросить не у кого. Девятиклассница Рита пятиклассницу Читу не ждала, у нее были свои попутчицы, а Чита и не обижалась нисколько, она любила идти в одиночестве. Утром хорошо думалось.


     Мысли отличались друг от друга, как книжки авторов разных веков. С первыми глотками свежего воздуха, пересекая упругими шагами двор, Чита представляла Земной шар и себя среди самых честных людей планеты. Еще думалось: скорей бы лето! Из березовых листьев опять сплетем шатёр! Чтобы в нем сидеть и читать книжки. Ах, когда же будут, наконец, уроки литературы и русского языка? Две недели назад учительница ушла в декрет и – вы только представьте! Любимые предметы Читы заменили математикой! Все эти простенькие мысли текли, как весенние ручейки, то смешиваясь, то вновь разветвляясь, они были приятны, и все же душа от них не вздрагивала, не замирала, не взлетала. Но было одно местечко на пути в школу, где само пространство овевало мечтательницу из пятого «А» чем-то таинственно нездешним, несегодняшним.

       То ли вкус самого воздуха был иной, то ли начинали звучать какие-то струны в душе (в какой еще душе? разве она есть?), души пускай нет, но некие струны все же отзывались на ветерок с реки. Что-то обещал этот воздушный поток, щекотал глаза, веки, прядки волос расправлял по-своему. Откуда было знать пионерке Лиле, что за пять лет до ее рождения здесь стояла православная часовня. Но сердце чувствовало святость места. В душе Лили, как в мамином любимом сквере, хранились капельки живой воды. Они-то и улавливали святость, и преломляли в гармонию. Сердечко замирало, предугадывая открытия, совсем иные грани бытия, пока неведомые одиннадцатилетнему существу. Чита улыбалась смелому ветру и любимому крыльцу. Да-да, затоптанному, давно не крашеному крыльцу книжного магазина. «Вот интересно – крыльцо – не от слова крыло?» – подумала Чита. Сколько раз, выходя отсюда с новой книжкой, прижатой к груди, девочка торопила отца домой – читать! «Чита, чита», – лепетала малышка, за что и получила свое прозвище.

 Когда папа умер из-за аварии на заводе, в книжный магазин долго не заглядывали. Потом стали заходить с мамой. Месяц назад, чтобы получить подписку на Чехова, прибежали рано утром, правда, очередь за подпиской оказалась невелика – три человека. Директор школы Мария Борисовна, ласково ответившая на приветствие, да незнакомые мужчина и женщина на лавочке среди клумб с георгинами. Мужчина был пожилой, с бородкой, с темными веселыми глазами, а женщина поправляла завитую челку и смотрела на него влюбленно. Смелые воробьи подбирались поближе к скамейке, надеясь на угощение, но незнакомцы были поглощены беседой. Чита пошарила в карманах и достала огрызок печенья. Отламывала по крошке, бросала воробьям и слушала разговор. Мужчина стал цитировать Мая-овского и забыл слово: «…сильнее и чище нельзя… э… что-то там сделать… ве-икому чувству по имени класс», а Чита помнила, какое слово, но не решилась подсказать: «Причаститься»! Хотя значения этого слова она не знала даже приблизительно и понимала его для себя как «прикоснуться".


              У входа в класс услышала новость, да какую! В школу пришла новая учительница. И сразу – в пятый «А». Все с любопытством ждали, и не зря. Начался такой интересный урок! Учительница была не очень молодая, но старалась казаться молодой. Русые кудри обрамляли круглое лицо. На учительнице был изумительно красивый костюм: темно-зеленый с розовой ажурной кофтой. Что-то это одеяние напоминало… Ах, вот что: магнолию в цвету. Голос у «магнолии» был низкий, так и кажется, что сейчас запоет «Степь да степь кругом.


– Здравствуйте, садитесь. Меня зовут Гертруда Ивановна. Темой нашего урока будет приветствие. В классе принято приветствовать учителя молчаливым вставанием, как вы и сделали. А теперь представьте, что мы встречаемся на улице. И она остановилась перед последней партой, где сидели два самых высоких мальчика. У одного была фамилия Горшков, у другого Кашин. Их звали за глаза Горшок-с-Кашей, но только за глаза, ибо мальчишки были драчуны, и никому не хотелось нарваться на их немытые кулаки.

– Ну, что ж молчите? Приветствуйте меня.

– Здрасьте… – нестройно повиновались Горшок-с-Кашей.

– Теперь вы. И, чур, не повторяться, – Магнолия простучала каблучками к следующей парте.

– Доброе утро, – вежливо сказала Таня Петрова.

– Утро доброе, – не растерялся ее сосед, Ваня Гурылев.

А Сашка Злодеев пропищал нарочито комариным голосом:

– Салям Алейкум!

Теперь была очередь Читы. Она покраснела, но сказала:

– Бонжур, мадам.

В классе раздался смех, но Гертруда  была довольна.

– А теперь представьте, что вы идете по улице и встречаете Александра Сергеевича Пушкина.

О таком необычном уроке и такой необыкновенной учительнице Чита даже и не мечтала, поэтому была счастлива все 45 минут. И когда тянула вверх руку, желая ответить на вопрос Магнолии, то и душой своей, жаждущей новизны, словно дотягивалась до чего-то, вчера еще неведомого. С каждым ее удачным ответом Магнолия все больше расцветала теплой, почти родной улыбкой. Старалась, конечно, и звезда класса – отличница Таня Петрова с ее звонким голосом. По всем прочим предметам Чита ей без сожаления уступала первенство, но по русскому и литературе – дудки!

Отличники – они ведь ко всем наукам дышат ровно, а Чита живет литературой, поэтому звезда на уроках словесности слегка тускнела. Так что веточка родственной связи протянулась от Магнолии все же к Чите, а не к Тане. Чита одна узнавала поэтов по четырем строчкам, а прозаиков по маленькому отрывку.

 Ничего удивительного в этом не было: Тургенев, Чехов, Некрасов, Пушкин – как их не узнать, они ведь почти «родственники», всю маленькую жизнь Читы живут рядом, на полке. И не скучают. Не дают им скучать сестры. В конце своего роскошного урока Магнолия провела тур прощальных фраз.

Посыпалось: «До свидания», «Желаю удачи», «В добрый путь». Сашка Злодеев ляпнул: «Звоните». Таня Петрова пожелала: «Будьте счастливы». Чите ничего не оставалось, как сказать: «Не поминайте лихом!»

Магнолия довольно рассмеялась:

– А сейчас я скажу вам, как прощался со своими учениками в письмах писатель Карамзин. Он писал: «Здравствуй!» А почему, как думаете?

С минуту класс молчал.

– Потому что это то же, что «будь здоров»! – осенило Читу.

Класс развеселился, стало как-то тепло и хорошо, хотелось улыбаться.

– Замечательно, – перешла к резюме Магнолия, – а сейчас всем, кто актив-но работал, я поставлю заслуженные отметки. Как твоя фамилия, девочка? – ласково обратилась она к Чите, раскрывая журнал.

– Фейман.

– Как? – переспросила Магнолия, будто была глуховатой.

– Фейман Лиля, – уточнила Чита.

Магнолия протянула то ли «о-о», то ли «у-у» и внимательно посмотрела на темные волосы Читы и непослушные завитки на висках. Лицо учительницы на миг стало чужим, она отвернулась, и снова приветливая улыбка изобразилась на лице:

– А твое имя, умница?

– Петрова Таня.

– А твое?

– Злодеев Саша.

Вместе со звонком открылась дверь, и в класс заглянула худенькая уборщица тетя Тоня:

– Идите к директору, – позвала она Гертруду Ивановну.

Та поспешила выйти, совершив при этом непозволительную ошибку: оста-вила на столе журнал.

– Фейман, ты – дежурная, – крикнула рыженькая Катя, избранная первого сентября старостой класса.

Чита помчалась в туалет – полоскать под краном тряпку для стирания с доски. А когда вбежала в класс – обомлела. Гурьба мальчишек и девчонок скло-нилась над учительским столом, раздавались шиканья и неясные возгласы.

– Что вы делаете? – возмутилась Чита. – Нельзя брать журнал, отойдите!

Двое – толстяк Жора Чесноков и Марат Валеев – отошли. Разогнулся от стола и самый высокий в классе Вовка Дружинин. Он подкинул в руке ластик и пошел к своей парте. Несколько учеников продолжали выискивать что-то в журна-ле.

– Не трогайте! – в отчаянье крикнула Чита. Ее пронзил стыд. Сейчас войдет новенькая учительница и увидит, каких нечестных детей она взялась учить. И Чита бросилась на защиту чести класса. Завладеть журналом оказалось нелегко. На нем лежал кулак Горшкова.

– Ну, ты, Фейман, не нарывайся, –  прошипел он.

Чита не отступила и попыталась двумя руками сдвинуть кулак с журнала. Ей это, как ни странно, удалось. Горшок снял кулак. Чита схватила журнал. Она не могла видеть, что уже вошла в класс Гертруда Ивановна.

– Что происходит?

От ее громкого голоса дислокация поля боя моментально изменилась. У стола с журналом в руках стояла Чита. А Горшка и других ребят словно ветром сдуло.
– Так что ты делаешь?

Этот вопрос относился уже персонально к Чите.

– Фейман в журнал лазила, а на нас хочет свалить, – после секундной тишины объявил Горшок.

У Читы пересохло в горле, лицо вспыхнуло.

– От тебя это можно было ожидать, – бросила Гертруда Ивановна, взяла из рук застывшей Читы журнал и вышла.


5. Легко ли быть взрослой