Наш двор
2 Троицкий пер. дома 6 и 6-А
Всем известный Берия, Долгих (начальник ГУЛАГа), Фишер (легендарный разведчик Абель), Мач (палач НКВД), Булганин (будущий маршал и глава правительства), Шаинский (композитор) — это все жильцы домов нашего двора. Но я пишу, в основном, о сверстниках 40-х — начала 50-х годов. Итак...
Резиденция Патриарха.
Наш двор располагается в районе Самотеки на территории бывшего подворья Троице-Сергиевой Лавры в Москве. Отсюда и названия Троицкой улицы и Троицких и Лаврских переулков (их было по три). До революции подворье служило резиденцией митрополита Московского. Все подворье было окружено кованым забором с высоким каменным фундаментом. Последним митрополитом был Тихон, избранный в 1918 г Патриархом. В Кремль, где до Петра была резиденция Патриарха, Тихона, естественно, не пустили. Поэтому здесь его резиденция как Патриарха и осталась. Со временем к проживающим монахам, как рассказывали старые жильцы, стали подселять (или уплотнять, как тогда это называлось) их, чекистов, которые приглядывали за Патриархом и его окружением.
После ареста Тихона и его смерти монахов выселили, и резиденция перешла к ГПУ. В бывших кельях стали жить работники ГПУ и Кремля. Первый этаж резиденции Патриарха представлял собой ряд монашеских келий-квартир с общим туалетом и кухней. Так, здесь стала жить мать моего сверстника Александра Белова, которая работала в Кремле машинисткой. Также, как утверждал Белов, здесь какое-то время проживал Н.Булганин – будущий маршал и будущий глава правительства, который тогда входил в номенклатуру ГПУ.
Как-то в одну из квартир-келий нагрянули чекисты, арестовали молодых супругов, а их девочку 3-4 -х лет поручили охранять до особого распоряжения участковому милиционеру, предварительно опечатав квартиру. Несколько суток участковый сидел на стуле перед дверью, жильцы его кормили-поили, а из-за двери доносился детский голос «Пить, пить ...». Потом все смолкло. Когда же чекисты вернулись, участковый встретил их безумным хохотом. Его увезли на санитарной машине. Ну, а девочка … История эта проходила на глазах всех жильцов бывшей резиденции, рассказал Белов.
Второй этаж был преобразован в детский сад для детей сотрудников НКВД. Очень высокие потолки, резные дубовые двери, мозаичный пол. До войны туда ходили мы с братом, а потом и наши дети. Также на первом и втором этажах размещались сапожная мастерская и ателье НКВД. Иногда в обеденный перерыв сапожники играли с нашими большими ребятами в футбол. Часто они проигрывали, и мы надрывались: «Сапожники!!!». Двор Резиденции у нас назывался «Детский сад».
Флигель
Сотрудниками НКВД заселили и 3-х этажный Каретный флигель с конюшней с выездом на 1 Лаврский пер. Это красивое здание из красного кирпича с массивными толстыми стенами: на метровом подоконнике дома можно было спать, что и делали жильцы в жару. Флигель был построен на склоне пригорка так, что первый этаж, вернее подвал, с каретами и лошадьми выходил на 1 Лаврский пер., а второй и третий этажи – во двор. Там при Патриархе жила обслуга. Со двора флигель смотрелся как двухэтажный. Когда его ломали в 80-х, земля дрожала от удара гири, а дом все не поддавался. Но, в конце концов, сломали. Сломали, чтобы рядом построить банальный дом для работников ЦК КПСС из желтого кирпича.
Во флигеле жил татарин Алим ***ернасов (да-да, он показывал нам паспорт) с женой и маленьким сыном Тахиром. И сам он был маленький, худенький, тщедушный, с темным, как сапог лицом. Он постоянно был пьян, шел один по двору и все время кого-то громко по-татарски ругал, вставляя через слово русскую мать, и всем протягивал свою руку и настойчиво предлагал «попробовать силу кости: на, ломай, не сломаешь». Мы пробовали, а он только подначивал, давай, мол, давай. Конечно, никто всерьез не пытался. А он торжествующе кричал: «Видел, сила кости! Мне в милиции не могли сломать!». Работал он, кажется, в типографии, у него было две жены, вторая жила в другом месте.
Там же жил Абрамсон Арик, на год моложе меня, очень деловой, независимый. По праздникам (7 ноября и 1-2 мая) зарабатывал продажей детских шаров. Как он рассказывал, хозяин покупал шары у артели по 1руб за штуку, Арик, как и другие, продавал по 3 руб, из них два отдавал хозяину.
Как-то он поехал на велосипеде в кинотеатр «ФорУм» (тогда ударение делали на У) за билетами. Очередь аж на улицу. Там же за порядком наблюдает милиционер. Арик сходу к нему: «Еле успел, - говорит. – Покараульте, пожалуйста, велосипед, я быстро». И не давая милиционеру опомниться, ныряет в кассовый зал. Ну, а там он убедил передних, что стоял здесь.
Еще в Каретном флигеле жил старый тучный еврей. Мы его громко дразнили «Ту-ча, Ту-ча». Потом придумали: «Туча-куча Бармалей, ест он маленьких детей». Он за нами гонялся, мы убегали во двор дома 6-А, забегали в 4 подъезд, а там – черный ход. Мы туда, самый отчаянный и быстроногий ждал, когда все пробегут, захлопывал дверь перед самым носом Тучи и держал ее, пока остальные убегут подальше. Отпускал дверь и - бог дал ноги.
В 1953 г, когда арестовали Берию, пьяный старшина МГБ (забыл его имя) из флигеля сказал ребятам, что сегодня «взяли» Берию. Ребята, конечно, не поверили и посоветовали ему идти домой от греха и проспаться.
Два пруда, в которых монахи разводили карпа, засыпали, наверное, при строительстве нашего дома (6-А) и школы №604. Пруды по периметру когда-то были обсажены тополями, часть которых сохранилась до сих пор. На месте прудов деревья не посадили, ближайший к Резиденции пруд стал футбольным полем, а на другом - дворник бывшей школы 604 косил траву для своих животных и кур, сушил сено и собирал его в небольшие копны. Мы очень любили валяться в этих копнах. Тогда дворник выскакивал из своей квартиры в здании бывшей школы и гонялся за нами. Мы его прозвали «Кулак» и «Сундук с клопами». Это был коренастый мужик, который проживал с семьей в небольшой комнатке с отдельным входом на первом этаже бывшей школы. После Сундука там поселился татарин Умар с женой и дочерью Уразой, который тоже не жаловал нас.
Школа №604
До войны брат успел отучиться в этой школе в 1 классе. С самого начала войны там разместили госпиталь. Существует легенда, что в конце войны госпиталь посетила жена Черчилля. Просуществовал госпиталь, наверное, года два после войны. Мы туда на территорию свободно ходили, играли. Видели, как летом выносили на носилках лежачих на улицу и ставили на землю. Госпитальная помойка была завалена окровавленными бинтами и кишела мухами. Мы с ужасом видели отрезанные руки-ноги и убегали. Это были снятые гипсы, конечно.
После госпиталя здание передали прокуратуре Московской области. Но мы еще долго уходили гулять в «Госпиталь». Затем прижилось название «Прокуратура». Потом здание перешло к Минздраву, и мы стали называть эту часть двора «Министерством».
Дом 6-а
Один из корпусов подворья снесли, а на его месте в 1929 г построили наш дом. Это был один из первых кооперативных домов в стране, и принадлежал он сотрудникам Коминтерна (об этом рассказал Юлик Грамши). Территория подворья охранялась, в воротах дома 6 была проходная. Года с 1935 начали арестовывать жильцов дома, а к нашему приезду в 1937 г дом зачистили от врагов народа и полностью заселили сотрудниками НКВД. В народе дома подворья называли ГПУшкой. (Лет десять назад этот термин напомнил мне В.В. Тихонов, бывший тренер ЦСКА, познакомились на выгуле собак. Он жил на Сретенке и после войны приходил со своими ребятами к нам во двор играть в футбол. Ближе площадок не было).
Наш дом имел пять этажей и 7 подъездов по 2 квартиры на этаже: справа 4-х комнатные, слева — 3-х комнатные. Только в 4 подъезде было 6 этажей и 12 квартир. Кроме того 4 подъезд имел второй вход с задней стороны дома и подвал с котельной и общественной прачечной. В войну там располагалось бомбоубежище, а после войны домоуправление использовало для хозяйственных нужд.
Стены дома были двойные, между ними для утепления был засыпан шлак. Когда мы играли в пристеночку, жильцы соответствующей квартиры гнали нас от своей стенки — в квартире звук от удара монеты слышался очень явственно и даже усиливался.
Другая особенность конструкции нашего дома — перила: металлические стойки, к которым они крепились, вставлялись в специальные гнезда бетонной лестницы и заливались расплавленной серой. Кто-то из ребят сделал это открытие, мы ее выковыривали и поджигали. И даже пытались делать порох.
За домом со стороны подъездов 5, 6 и 7 узкой полоской располагался «Задний двор», ограниченный невысоким каменным забором от церкви и других построек. После войны грунт в одном месте Заднего двора провалился, и в сторону церкви открылся узкий проход. Некоторые из худосочных и отважных ребят пролезали туда и утверждали, что видели кирпичные своды подземного хода. Сам я, не будучи худосочным и отважным, не рискнул убедиться в существовании подземного хода. Вероятно, он когда-то соединял резиденцию Патриарха с церковью.
1 подъезд. В квартиру 1 въехал в 1945-46 гг генерал Мордерер (может это прозвище?) низенький и очень тучный, с женой и сыном, моим ровесником Лисеном (прозвище от Лесика). Приехали они из Германии. Занимали две комнаты. Я бывал у них. Столько навезли мебели и др трофеев, что даже мы, дети, с трудом протискивались у них. Вскоре они переехали.
Лева Кувач (это прозвище) жил в квартире 2. В футболе часто промахивался и бил по ногам от души – ковался, за что и получил свое прозвище. Голос громкий, почти не модулированный. На 1-2 года моложе меня.
Там же жил Седой, Седыня. Прозвище получил за белые волосы. Обзывали Седой Дурак. Моложе меня на 3-4 года.
На 2 или 3 этаже в отдельной 4-х комнатной квартире проживала семья Мач: сам хозяин, его жена и дети Эдик (Эдяха, 1932 г.р.) и Игорь (Гога, Гаган, 1934 г.р.). Я запомнил его стоящим на балконе в майке или нижней рубашке, что тогда считалось неприличным, небритого, обрюзгшего. Про него во дворе поговаривали, что он расстреливал заключенных и на этой почве свихнулся. Так и оказалось.
2 подъезд. В декабре 1936 г. отец, Востриков Яков Васильевич, секретарь Клетского райкома партии, Сталинградской обл. был направлен ЦК ВКП(б) на работу в Москву в центральный аппарат НКВД. В дом мы вселились в 1937 г. в отдельную 3-х комнатную квартиру №12 на первом этаже в составе 6 человек: родители с двумя детьми, Юра и Игорь, т. е. я, (1932 и 1936 г.р. соответственно) и мамина сестра-инвалид тетя Маня с сыном Наумом, Нелей, (1925 г.р). (Отдельных квартир в доме было немного: у нас, Грамши, Мач, Берия и Долгих). Брат в школе получил прозвище Стрик, производное от фамилии, которое перешло и во двор, а я Стрюк (модификация от Стрик), Слон (за рост), Папа Слон, Папа.
Напротив нашей квартиры проживали две семьи. Косыгины (не те): молодые с сыном 3-х лет и бабушкой. Малыш распевал во дворе песни, за что и получил прозвище Композитор. Вторая семья состояла из двух пожилых сестер, которые работали машинистками, и их племянницы, лет на 5-6 старше меня. Во дворе она появлялась редко, ни с кем не подружилась. Внешне неинтересная, имела большую нижнюю челюсть, за что и получила у нас прозвище Хомич (знаменитый футбольный вратарь нашей сборной, о котором заговорила вся Англия после войны, когда наша команда обыграла англичан. Тогда и еще долго потом наш спорт мы выдавали за любительский, а обыграли мы реальных любителей).
Над нами на втором этаже в кв.14 жила семья Антонио Грамши - основателя компартии Италии: жена Юлия Аполлоновна, ее старшая сестра Евгения Аполлоновна Шухт и дети Делио (1924г) и Юлиан, Юлик (1926г). Сам Грамши умер в 1937г в Италии вскоре после выхода из итальянской тюрьмы. Родные считали, что его отравили. А если бы он эмигрировал в СССР, то, как говорил Юлик, его бы расстреляли: со Сталиным у него были серьезные разногласия.
Грамши занимали точно такую же квартиру, как и наша. Родители подружились с этой семьей. Подружился с детьми Грамши и мой двоюродный брат Неля: коренастый, плотный, физически сильный мальчик с бойцовским характером. В семье его звали Нюня, это тут же стало известно во дворе. Но он быстро разобрался с насмешниками, чем и заслужил авторитет сверстников. А Делио и Юлик совсем не обладали бойцовскими качествами, да были еще и «иностранцами» (шел 1937г). Поэтому некоторые ребята тянули с них деньги. Неля взял их под свою опеку, и вымогательства прекратились.
В войну Делио призвали в армию и направили в морское училище. С тех пор он так и остался на флоте, преподавал курсантам Калининградского училища баллистику. Когда приезжал в Москву, заходил и к нам. Он так обнимал и тискал меня, что было даже немного больно. Часто от него пахло спиртным. Делио был среднего роста, худощав, с густой шевелюрой черных волос, очень подвижным , улыбающимся лицом – типичный итальянец. Умер он рано, уже выйдя на пенсию, в санатории.
Юлик тоже был призван в армию. Но прослужил совсем немного. Как он мне со смехом рассказывал, при первом же построении он обоссался, и его комиссовали. С детства у него проявились музыкальные способности, окончил ин-т Гнесиных, играл в оркестре театра Моссовета, преподавал в музыкальной школе. Самостоятельно овладел итальянским языком (Юлик родился в СССР вскоре после эмиграции Юлии Аполлоновны и Делио) и преподавал его в консерватории для вокалистов. По комплекции Юлик был рыхлый, полноватый, мешковатый, среднего роста, круглолицый (в мать), с темными, рано лысеющими волосами. Много читал, много знал, с ним интересно было разговаривать. Он играл на всех музыкальных инструментах. Мы часто слышали, особенно летом, то скрипку (кстати, Юлия Аполлоновна была скрипачкой), то флейту, то кларнет.
Иногда мама брала меня с собой к Грамши (это уже после войны). Однажды Юлию Аполлоновну застали в кровати полулежа. И с ней случился эпилептический припадок: лицо изменилось, то ли смеется, то ли плачет, тело начало дергаться. Евгения Аполлоновна обняла сестру, удерживая ее от движений, мама помогала ей, велев мне идти домой. Я был напуган. Потом мама рассказала мне, что заболела Юлия Аполлоновна после известия о смерти мужа.
Жили Грамши весьма и весьма скромно, отдавая почти все немалые средства, регулярно получаемые по линии Красного Креста на нужды Итальянской компартии, а свои персональные пенсии - в различные фонды и общества (например, в фонд Мира). Мама пыталась убедить сестер тратить на себя больше, лучше питаться, но им, говорили, хватает. За продуктами ходила Евгения Аполлоновна. Когда с покупками заходила во двор, гулявшие там дети подбегали и брали у нее сумки и помогали донести до квартиры. Мама говорила сестрам, что Красный Крест может выделить им помощницу (домработницу). Но Грамши категорически отказывались: коммунисты не могут эксплуатировать чужой труд.
В 60-е появилась новая форма торговли продуктами с мобильных лотков. К нам во двор стал приезжать на тележке от ближайшего магазина Николай, веселый добродушный мужик. Въезд во двор он оглашал: «Молоко, сырки, творог, яйца. Ох, и яйца!». А когда стала приезжать женщина с хлебом, добавлял: «Анютка с хлебом в собственном соку!». Народ веселился. Мать звонила Грамши и при необходимости мы покупали и на долю соседей.
К Грамши часто приезжали гости из Италии: представители компартии, профсоюзов, навещал и Тольяти. Однажды к ним пришли двое итальянцев от профсоюза. Их усадили за стол. Но у хозяев, как потом рассказывала Евгения Аполлоновна, оказалось 1 вареное яйцо, немного хлеба и масла. Она разрезала яйцо пополам и посетовала, что так получилось. Гости ее тут же успокоили: «Если бы у каждой рабочей семьи был такой ежедневный обед, то никакой революции делать было бы не нужно». При случае мы спросили у Юлика (он уже несколько раз бывал в Италии), действительно ли в Италии так плохо с продовольствием. Он рассмеялся, оправдывая визитеров тем, что они не хотели огорчать хозяев. С тех пор выражение «Если бы у каждой рабочей семьи….» стало у нас дома крылатым.
Но сестрам становилось все труднее обслуживать себя. Они переехали в пансионат для старых большевиков. Иногда родители их навещали. Мама сразу обратила внимание, что они стали выглядеть значительно лучше. А в квартире стал жить Юлик с женой Зиной, тоже окончившей Гнесенку, и сыном Антоном (Антонио, в честь деда), года на два старше нашего Максима.
Дружеские отношения продолжились и со вторым поколением Грамши. Оба родителя Антона работали, не всегда получалось купить необходимое, тогда Зина обращалась к нам. Мы, конечно, выручали. Возвращать долг она всегда старалась с лихвой, что мы категорически отвергали. Как-то Зина позвонила и попросила меня придти и помочь отвести Юлика из туалета в постель: он пришел домой пьяный. «Это все Завадский устроил в театре, – сказала Зина, - и он не может подняться с унитаза и идти». (Вообще Юлика никогда не видели не только пьяным, но даже выпивши). Тут же поднялся к ним, Зина подводит к туалету: Юлик сидит в одной майке на толчке, ругается непотребно, кому-то что-то доказывает. Меня узнал, я убедил, что нужно идти спать и вдвоем с Зиной с трудом отвели его в постель.
Он довольно часто ездил в Италию, и по приезде заходил к нам и что-нибудь приносил итальянское. Так, мы познакомились с ликером Амаретто с золотыми блестками внутри (я был потрясен, когда узнал, что золото выпивается вместе с ликером), с пиццей-полуфабрикатом (это слово тогда не было известно) и пр. Однажды вечером в августе 1965г Юлик зашел к нам после приезда из Италии. Света, моя жена, готовилась рожать, мои родители уехали отдыхать, сын Дима был в лагере (пионерском, к счастью). Мы долго разговаривали, пили чай. Наконец, Юлик попрощался, мы проводили его до дверей. Света оборачивается ко мне и говорит виновато: «У меня отошли воды». «Когда?». «Да с час назад». «А что ж ты сразу не сказала?». «Он так интересно рассказывал….».
Антон был поздним ребенком, трудным для родителей и воспитателей детского сада. Иду как-то по двору. Антон в песочнице хватает горстями песок и швыряет в отца. Юлик беспомощно: «Антончик, Антончик…». Антон ходил в тот же детский сад в нашем дворе, что и мы с братом и наши дети. В его группе были еще двое таких же активных малышей – татарчата Ренат и Рушан. Однажды Света пошла забирать Максима домой и задержалась с его воспитательницей. Подходит воспитательница из другой группы: «Александра Алексеевна, присмотрите за моими?», но, увидев как Александра Алексеевна напряглась, тут же ее успокоила: «Антонио, Рушанио и Ренатио уже забрали». Мы долго хохотали, когда Света рассказала об этом.
У Антона проявились незаурядные способности в музыке, живописи, а позднее и в математике. Но поступать он решил на биофак МГУ на специальность геоботаника. Зина обратилась ко мне, не могу ли я как-то помочь с поступлением Антона. Я пообещал. Обратился к своему одногруппнику и другу Кирилу Тимофееву, ответственному секретарю приемной комиссии естественных факультетов. «Грамши? - воскликнул Кирил, - уже из ЦК звонили и не только». Но Антону никакой помощи не потребовалось – он прекрасно сдал экзамены и поступил. Окончил, работал, а дальше дом наш расселили, сделали капремонт и вселили в него работников ЦК. Дальнейшие встречи с семьей Грамши стали редкими, в основном на похоронах.
Над Грамши (кВ.16) в 16-метровой комнате жила семья Ковалевых – супруги и 4 детей: трое мальчиков (старший Вася, средний Толя, суворовец , младший Олег, на несколько лет моложе меня) и девочка Света, моя ровесница. Ковалев крупного телосложения, по двору шел тяжелым размеренным шагом командора, словно «Каменный гость». Про него во дворе говорили, что работает надзирателем в тюрьме (много позже я понял, что эта походка у него – профессиональная). Его лицо было изуродовано, ушей и носа почти не было. Его родные говорили, что он горел в танке, а всезнающие большие ребята утверждали, что это заключенные в лагере обварили его супом. Его сын Олег, как говорила Зина Грамши, оказался очень талантливым гитаристом. Но что-то случилось с головой, будучи взрослым, наложил на себя руки.
Напротив Грамши проживала семья Петра Чумака: жена и сын Феликс (сильно старше нас с братом). Феликс женился , 2 детей, дед Петр развелся, получил комнату на 5 этаже в нашем же подъезде. На пенсии общался с писателями, артистами и т.п. Однажды в разговоре с отцом сильно расхвастался автографом Чарли Чаплина. Отец перевел разговор на НКВД, он смутился: «Это давно было». Больше к отцу не приставал. «Помню я его, - рассказывал отец, - все ходил по улицам, шею вытягивал, высматривал, топтун».
Когда дом начали понемногу расселять, к Чумакам вместо уехавших соседей подселили старуху Кузнецову: Коробочка по сравнению с ней – светская дама. Начались конфликты с женой Феликса из-за грязи на кухне, в туалете, принесенных клопов в квартиру. Кузнецова выбегала на лестничную площадку и истошно кричала «Спасите, помогите». Поначалу мать пыталась вмешиваться, убеждать обе стороны. Но вскоре стало ясно, что здесь психиатрия. От уголовщины спасло переселение.
Помню, подселили в наш подъезд какую-то полную старушку – на 5 этаж без лифта с потолками три двадцать! Она носила с собой подушечку и на каждом пролете садилась отдыхать, благо подоконники были очень низкими и широкими. Я с ней разговорился. Их дом был аварийный, сюда ее поселили временно. Не роптала.
На четвертом этаже проживала семья Прохоренковых с двумя сыновьями — Вовкой, года на 2 моложе меня, и Борисом, ровесником брата. Вовка носил полосатую трикотажную рубашку, за что и получил прозвище Полосатик. Так звал его и родной брат. Когда мы по Истории стали проходить Ассирию и ее царя Тиглата-Полосара, то это имя перешло на Полосатика, а затем сократилось до Тиглата. Так и осталось за ним. Как-то рассказал: они с другом, старшеклассники, торопились из загорода в Москву на электричку, часов у них не было. Тропинка вьется через заросли. Навстречу идет женщина, никого вокруг. Друг спрашивает: «Часы есть?», - На, - она снимает и протягивает ему. «Сколько время?». Когда он уже учился на первом курсе, к ним домой пришли с обыском и нашли, как писала мне в армию мама, «чемодан часов». Тогда я и вспомнил этот эпизод. Дали ему приличный срок. Как потом рассказывал сам Вовка, его отец рыл носом землю, обошел всех друзей – добился послаблений. Восстановился, институт закончил.
Отец рассказывал, что до войны в нашем подъезде жила семья: она майор НКВД, он – домохозяин, не работал. Может, это были Денисевичи, но после войны хозяин в квартире уже не жил. Илья Денисевич жил вдвоем с матерью на пятом этаже. Мать называла его Иля, мы тоже. Она ходила в военной форме (врач?). До войны Иля учился одновременно в двух институтах. Не окончил – шизофрения. Когда выходил на улицу, за ним толпа ребят. Вопрос у нас, конечно, про женщин. Иля: перевязали канатики в больнице, проблем нет. Хорошо играл в шахматы. Не агрессивен.
В 1958г. я пришел из армии, Или уже в нашем доме не было. Скорее всего, мать умерла, а его отправили в Дом скорби. В комнату вселились новые жильцы.
К осени 1984 г из всех жильцов подъезда мы остались одни. Стали приезжать на машинах какие-то люди снимать окна-двери для дачи. Я пошел по квартирам, чувствуя себя мародером. В квартире Или вдруг обнаружил старинный массивный буфет из карельской березы, прямоугольной формы без излишеств, кроме ножек в виде птичьих лап с зажатыми в них шарами. Столешница залита чернилами, все остальное в хорошем состоянии. Он был очень хорош, но совершенно не вписывался в наш интерьер.
Пока я дома размышлял о буфете (например, отпилить ножки и потом использовать их для чего-нибудь, а плоскостями облицевать часть стены в новой квартире), в подъезд наведался зять Дубовиков, архитектор, из подъезда напротив. На следующий день я обнаружил, что он аккуратно вынул из всех четырех дверец вставки из карельской березы. Тут я, как Ленин, понял, что надо брать, а потом разбираться. Призвал детей, втроем не без труда спустили.
Переехали в новую квартиру. Для начала заделал зияющие дыры в дверцах – вставил толстые рельефные стекла желто-коричневого цвета. Не вписывается и не впишется. А пилить - варварство. Решил сдать в комиссионный, рассчитывая получить не более ста рублей (что само по себе великое благо), а главное, вещь сохранится.
Приехал оценщик, поздоровались. Прохожу вперед в комнату, он стремительно за мной, жестом указываю направо, где стоит буфет. Он влетает и останавливается, как вкопанный. Смотрит, долго смотрит. Я жду. Молча подходит к столу, достает из портфеля бланки, заполняет две квитанции. «Это плата за вызов – два рубля, а это отдадите в магазине, когда привезете буфет». Буфет он датировал конец 18 века. И так же быстро ушел. Тут я глянул в квитанцию и ахнул – 600 рублей! Две моих зарплаты ст. науч. сотр.! Но на этом история с илиным буфетом не закончилась.
Через некоторое время достаю из почтового ящика повестку: явиться к районному следователю …. по адресу …. к …. при себе иметь паспорт. Ломаю голову, чист, не воевал, не состоял, не находился - ну, нет ничего! Просто можно бальзамировать и класть. Иду, благо недалеко. В кабинете двое. Лица не из Гарварда. Один картинно протягивает лист: «За дачу ложных показаний …. Подпишите». Второй: «Вы недавно сдали в комиссионный буфет». Вот! В голове мелькает: кража, хищение, разбой … Ничего вроде не подходит. Объявился владелец, требует? «Откуда он у вас?». Откуда, откуда. Оттуда. Что сказать? Жму плечами. «От бабушки, фамильное?». Ну, можно и так, что дальше? Согласно киваю. «Так и запишем». «Решили сдать?». «Да, не вписывается в новую квартиру». «Спасибо, прочтите и подпишите». Я уже смело: «А что случилось?». Из краткого туманного ответа я понял, что в магазине какие-то махинации с антикварной мебелью.
На обратном пути вспомнил: сдал буфет в субботу, в понедельник зашел (благо работал недалеко от Фрунзенской) – буфет не выставлен. Во вторник – не выставлен. Можно получить деньги? «Да». Знаю, что новые поступления по четвергам осматривает музейная комиссия, а до этого продавать не имеют права. Но это уже не моя забота. Так «бабушкино наследство» и уплыло к какому-то счастливчику-коллекционеру.
3 подъезд. Там проживал генерал ветеринарной службы Капустин. Жил вдвоем с женой в коммунальной квартире. У них был сын, врожденный гидроцефал или что-то в этом роде. Они его навещали в специнтернате. Когда генерал шел по двору, его облепляли дети, часто он раздавал им конфеты.
Там же жили братья Агаповы: старший Коля работал в МГБ, средний Володя, футболист, и младший Славка, на год моложе меня. Они жили с матерью и бабушкой, которая ходила, сильно переваливаясь с ноги на ногу: как говорил Славка, ей отрезало пальцы трамваем.
Володя (1933г) постоянно играл в футбол во дворе. Прозвище Агап. Потом его взяли в «Спартак». Поразил нас тем, что числился в какой-то артели. (Т.к. в СССР профессионального спорта тогда якобы не существовало, то все спортсмены были записаны в разных организациях). Когда Василий Сталин набирал себе команду ВВС, Володю призвали в армию и сделали предложение, от которого он не смог отказаться – стал играть за ВВС. После 1953 г ВВС расформировали, Агапов перешел в ЦСКА, так и остался там. Году в 1956-57 я его встретил в ГДР на всеармейской комсомольской конференции ГСВГ. Немного поговорили, он и рассказал, что играет за ГСВГ.
Младший Славка на 1 год моложе. Прозвище тоже Агап. Тоже, как и брат, хорошо играл в футбол, хоккей. В 6-7 классе влюбился в барышню из двора, на руке написал ее имя, при случае поколачивал ее. Как-то сообщил нам, что дети появляются из пупка, мы его дружно оборжали.
Славка обладал красивым голосом, любил Лемешева и не любил Козловского (горло, видите ли, бережет, шарфом обматывает). Зимой мы часто собирались в каком-нибудь подъезде, рассаживались на подоконнике, благо они очень низкие, на ступеньках лестницы, курили, сплевывали, рассказывали и пели. Пели русские народные, советские, блатные. Славка иногда соло из Лемешева. Изредка с опаской проходили жильцы, но, бывало, дверь открывалась и разъяренная тетка гнала нас, ругая за плевки и окурки, грозясь вызвать милицию. Мы скатывались вниз, звоня и колотя попутно в двери, и вылетали на улицу. Это называлось у нас «шухарить», «пошухарить».
Вовка Федоров или просто Федор жил с родителями и сестрами Капкой и Данарой на 1 этаже. Мать крупная, шумная, энергичная женщина, не блещущая интеллектом. Поговаривали, что она была домработницей в семье родителей будущего мужа, тот вынужден был жениться. Из детей средняя Капа (Капиталина) более менее нормальная, Данара и Вовка - не очень. Федор прославился тем, что хотел с кем-то бежать на Кавказ, но их поймали на Рижском вокзале (наверное, потому, что он был ближе всех). Мы долго смеялись.
Были времена, когда в одни руки давали по два кг муки. Мать Федора брала всех детей стоять в очереди, приговаривая: «Капа, Данара за мной, Вова впереди», чтобы иметь его все время в поле зрения. Это выражение вошло в дворовый эпос, как и сага о Рижском вокзале.
Сам глава семьи Федоров был инвалид и выпивал. Поэтому жена бралась за мытье полов и окон у жильцов дома. Еще Федоровы сдавали одну из двух комнат циркачам. Те детей хозяев иногда проводили в цирк. Там Данарка влюбилась в мальчишку-гимнаста. Однажды ей разрешили собрать крошки в лотке из-под пирожных. Она из них скатала колобок и преподнесла своей симпатии. Ну, а мы потом дразнили ее.
Лысенко Юрка года на 2 моложе. Прозвище Шпана, Шимпанзе (за некоторое сходство с японцами). Стырил у матери 100 рублей, позвал меня на растрату. Попировали. Потом мать его лупила.
Цепа, прозвище, года на 2 моложе меня. Появился во дворе году в 1947. На вопрос , откуда ты появился, отвечал: «С неба по цЕпочке». Это цЕпочка привело ребят в восторг и стало его прозвищем. Вскоре сократилось до Цепы. А прибыли они из Кургана.
Плахов Вовка по прозвищу Плаха. Мой ровесник. Дело было в 6-7 классе. Мы с ним слонялись по двору, никого нет, вечер, жара, скука. Вырыта траншея (меняли трубы?) напротив левого торца дома. Окно на 1 этаже в 62 кв. (Корчагины) раскрыто, звон тарелок, оживленные голоса. Мы переглянулись и поняли друг друга: испортим праздник. Спрыгнули в траншею, слепили из земли по три снаряда. «Приготовиться, огонь!». И полетели в окно наши боеприпасы. Резкая тишина. И вдруг на окне появляется фигура их домработницы (молодая коренастая деревенская девка) босиком, прыгает из окна, мы прыгаем из траншеи и – за ворота. Она за нами, мы в разные стороны, не сговариваясь. Убежали. Я долго бродил по улице, во двор вернулся другой дорогой. Плахи не было. Все и закончилось. Скучно.
Алиевская Эсфирь Львовна. Небольшого роста, полноватенькая женщина с дробными чертами лица. Очень общительная, говороливая. Ее муж Алиевский якобы служил в охране Ленина. Ее сын Викторушка, как она его называла и как все называли его во дворе, был лет на 6 старше меня, напускал на себя вид эдакого приблатненного. Некоторое время ходил с виолончелью в музыкальную школу. Как-то она пожаловалась моей матери, что Викторушка категорически отказывается ходить в музыкальную школу. Мать посочувствовала ей, дескать, ничего не поделаешь, придется смириться. На что та возмущенно отвечала: «С какой стати я должна терять 100 тысяч рублей - это же будущий лауреат Сталинской премии!». Этот пассаж прочно вошел в наш домашний лексикон. После одного случая мать прервала с ней всякие отношения. А дело было так. Как-то мать обмолвилась, что отец ее был очень религиозным, и в местечке даже поговаривали, что он мог бы быть раввином. Эсфирь Львовна творчески переработала эту информацию и разнесла по всему двору, что отец Иды Павловны был раввином.
В 60-х — 70-х гг. на 2 Троицком начали сносить старые деревянные дома. Из такого дома переселили в наш дом в 3 подъезд семью Осмоловских, явно не из профессоров: муж и жена лет по 60 и взрослые дочь (с детьми) и сын. Сын Саша по прозвищу Чиля - ровесник моего брата, вместе ходили в 1 класс в 604 школу. Мать Осмоловская — красивая даже в этом возрасте женщина, великолепно соложена, с прямой осанкой. Муж — крупный мужик, с палкой, вечно поддатый, обрюзгший. В детстве Чиля часто приходил к нам во двор играть в футбол и хоккей. Кажется, как и Агапов, он начинал в Спартаке, а затем его взяли в ВВС в хоккейную команду вратарем. Подавал большие надежды, но отцовские гены вывели его быстро из игры в прямом смысле. Я часто встречал его неизменно поддатым, иногда с фингалом под глазом. Работал он тренером. Что меня поразило — ни разу я не слышал от него ни одного матерного слова, наоборот, речь правильная и грамотная. Всегда передавал привет брату.
В 4 подъезде на 1 этаже жил Вовка Чугунихин. Прозвище, конечно, Чугун. Зимой он всем предлагал погреть свои руки о его горячие, за что и получил второе прозвище Печка, или, сокращенно, Печа. А с учетом узковатых глаз – Печенег. Мой ровесник.
Как-то стоим во дворе под окнами дома 6. Вдруг кто-то истошно: «Гондон!». С верхних этажей планирует использованный презерватив, и толпа кидается его ловить. Печа оказался всех проворней, и с восторгом принялся надувать добычу. По мере роста объема содержимое проявлялось все отчетливей, толпа медленно пятилась и вдруг – бах. Презерватив лопнул, а лицо и одежда бедного Печи оказались забрызганы чьими-то неродившимися детьми. Хохот.
Одно время все увлекались кладами – прятали, выслеживали и отыскивали. Однажды Вовка Павлов вынес во двор роскошный флакон из-под одеколона «Кремль». После того как восторги утихли, кого-то осенило – помочиться туда и зарыть. А затем объявить о где-то спрятанном кладе. Мы, человека три-четыре посвященных, раздобыли деревянный ящик, вложили в него заполненный флакон, фантики, стеклышки и пр. ерунду. Нашли подходящее место в «Министерстве» под тополем и зарыли так, чтобы место легко выделялось на общем фоне. Далее всенародная сенсация – по секретным сведениям где-то здесь должен быть зарыт клад. Желающих набралось немало, стали обследовать местность и, о радость, что-то есть! Энтузиасты разгребают, находят ящик, толпа густеет. Открывают – все как зачарованные смотрят. Тут чья-то рука хватает флакон, и из толпы выскакивает Чугун с флаконом, на ходу открывая крышку. Толпа за ним. Флакон открыт, Чугун опрокидывает его себе на голову и останавливается. Его окружают, жадно тянутся руками к струе и мочат себе головы. Тут мы начинаем ржать. Сеанс черной магии закончился ее разоблачением.
Борис Авербух, мой ровесник. Прозвище у Бори было Крыса. Потому что его дразнили: Борис – председатель дохлых крыс. Он жил на 5 этаже с матерью и старшим братом Аликом лет на 6 старше. Мать работала в МИДе переводчиком с румынского (она, кажется, оттуда родом), немецкого и еще какого-то. Их отец был прорабом на строительстве нашего дома, и получил две комнаты. В войну погиб. Борин брат, высокий стройный парень, поступил в МГУ на геологический ф-т и ходил в роскошной форме. Ну, а некоторые из нас воротили губу и от зависти хаяли эту форму, ну, совсем как у дедушки Крылова.
Боря был среднего роста, худощавый, отличник, хорошо играл в футбол. Речь грамотная и логичная. Мы с ним подружились. Классе в 7-м безответно влюбился в Эмку Коваленко из 7-го подъезда. Страшно переживал. Мы с ним обсуждали все возможные причины отказа дружить.
Как-то нам с Борей удалось достать билеты в Большой на «Бориса Годунова». Григория Отрепьева исполнял приезжий поляк, маленький толстый и не очень молодой. Когда он вышел на сцену, мы переглянулись и прыснули. Потом весь спектакль смотрели с веселыми лицами.
Слушаем с Борей фортепьянный концерт в консерватории. Музыка заканчивается, пианист застыл над роялем, в зале гробовая тишина. Надо же аплодировать! И я начинаю хлопать. Меня жидко поддерживают, и тут пианист оживает, концерт продолжается. В перерыве подходит незнакомый парень, выражает свои восторги по поводу исполнителя и сетует на публику, которая перерыв между частями приняла за конец произведения. Чувствую жар на лице. Боря тактично молчал потом всю жизнь.
Боря закончил школу с золотой медалью, поступил на мехмат МГУ, преподавал в Лестехе, защитился по теме какой-то заумной алгебре.
В 70-х гг. в 4 подъезд въехал композитор Шаинский с молодой женой в отдельную квартиру. Смотрелись они довольно комично: он - небольшого росточка, плотный, в годах, она — молодая, худощавая, высокая, на голову выше его. Вскоре у них родился сын Иосиф, Ёсик. Лет через 10 Шаинский переехал на Садовое кольцо в дом напротив к/т «Форум». Возможно, что к тому времени они уже развелись.
5 подъезд. На 4 этаже проживала семья Абеля (Фишера). Его дочь, как вспоминал мой двоюродный брат Неля, носила записки от него к даме его сердца Лиде Лебедевой (1925г.р.) и обратно. Эта «дама» жила в одной квартире с Фишерами. «Лида в войну служила на флоте, - как записал впоследствии Неля, - и была в охране Ялтинской конференции. После войны вышла замуж и жила в Одессе. Семья Фишер жила очень скромно. Периодически (до войны) их навещал какой-то мужчина. Мы считали, что это сам Фишер, т.к. мы знали, что он часто бывал в командировке за рубежом».
6 подъезд. Мой сверстник и друг Витя Александров жил с родителями и сестрой на втором этаже в 16 метровой комнате 3-х комнатной квартиры с соседями Акопянами. С Витькой мы дружили вплоть до переезда с Самотеки. Я часто у них бывал. Витькин отец Георгий Иванович всю жизнь проработал шофером (как тогда говорили, не водителем, как говорят сейчас) в системе ГПУ-КГБ. Был персональным водителем у Микояна (очень хорошо о нем отзывался), у минфина Зверева (оправдывает свою фамилию, как говорил Г.И.), других не помню. Согласно правилам дорожного движения того времени водителям запрещалось поднимать груз больше 3-х (или 5-и?) кг. Как объяснял Г.И., чтобы не дрожали руки. Еще он рассказывал, что бутылка пива до войны стоила 1 руб, а за пустую бутылку с корковой пробкой возвращали 50 коп. С возрастом его перевели на грузовую машину. Витькина мать тетя Люба была домохозяйка. Родители были деревенскими, так ими и оставались. Когда вселялись в наш дом, им предлагали и большие комнаты, но выбрали поменьше, много ли двоим надо? В 1935-м родилась Галя, в 36-м – Витя.
С раннего детства Витьке дали прозвище «Восемь копеек», за то, что он на эту сумму обещал накупить множество вещей. Позднее прозвище сократилось до «Копейки». Так и звали его Копейка. Мы с ним подружились в более старшем возрасте, классе 6-7-м. Учился он в школе-семилетке на 4-й Мещанской, и после окончания перешел в нашу школу, где сформировали восьмой класс «Г». С восьмого класса мы начали потихоньку выпивать, а еще раньше – курить. Это нас еще больше сблизило. Помню, как-то в теплое время года поехали за город в Домодедово, где Витькины родители всегда снимали дачу. Третьим присоединился Боря Авербух. Из дома взяли еду – хлеб, вареные яйца, колбасу. По дороге купили бутылку или две вина. Приехали на природу, а пить не из чего – забыли взять стаканы. Тут кого-то осенило: из яичной скорлупы!
В другой раз тем же составом пили уже водку из стакана, который я взял из дома. Выпивали в подъезде. При выходе на улицу Борю обильно стошнило прямо на ходу. Было смешно и жалко Борю.
Школу мы благополучно закончили, а вот поступить в институт не получилось, да особенно мы и не стремились. И решили мы с Витькой пойти в военкомат, чтобы нас пораньше призвали. Пришли. Там нас, как пишут в книгах, внимательно выслушали, похвалили и сказали, чтобы готовились на будущий год, когда будет призыв нашего года рождения. Пришлось устраиваться на работу.
Витька пошел работать на завод в ОТК. В отделе у них работала очень красивая женщина. Иногда она рано уходила с работы или отсутствовала на работе целый день. Поговаривали, что ее приглашают в таких случаях на правительственные банкеты специально для иностранцев. Администрация завода, естественно, не возражала. Возможно, так оно и было на самом деле.
Тогда же мы мечтали, как на фестивале молодежи и студентов 1957 г (шел 54-55 г) мы познакомимся с роскошными иностранками: я – с негритянкой (экзотика!). а Витька с полячкой. Почему с полячкой? Они, - сказал Витька, - сексуальные (тогда, правда, такого слова в дворовом языке еще не было, и он выразился строго по-русски).
Через год меня призвали в армию, а Витька, как он мне потом писал, оказался незаменимым кадром на заводе и получил бронь. На самом деле отец его устроил в КГБ. Это я узнал уже после возвращения из армии. Витька тем временем поступил на вечернее отделение Иняза (немецкий язык). А я на биофак МГУ. Встречались редко. Жаловался на работу, «все на нервах», а конкретно ничего не говорил – запрещено.
Как-то вечером я зашел к нему. К тому времени его родители и Галя с сыном получили квартиру, Витька жил один. У него оказались его сослуживцы. Выпивали, засадили и меня. Очень доброжелательные, веселые, нормальные ребята. Про работу – ни звука. Вскоре они ушли. Витька рассказал, что так они каждый день заканчивают работу. Иначе не выдержать – «все на нервах». А что все – не говорит. Понимаю. Как-то рассказал ему, что у нас на кафедре хороший парень из Египта – Реда. Мы с ним подружились. Тут Витька очень резко предупредил: «Ты себе можешь испортить биографию!». И опять молчок. Словом, по полунамекам и околицам, понял, что все иностранцы под наблюдением. А их ведь сколько у нас! А Реду пригласил домой только перед его отъездом. Родители и дети отдыхали, мы были только вдвоем со Светой. До сих пор испытываю неуют в душе.
На какое-то время Витя исчез. Потом выяснилось, что он был в командировке в ГДР, не зря же язык учил!
Была у Витьки подруга Юля, блондинка, круглолицая, улыбчивая. Одно время она работала кассиршей в «Форуме» (наш ближайший кинотеатр). Это был восторг: билетов нет, а я подхожу и получаю на глазах у возмущенной публики два билета «из брони», как объясняет Юля стоящим у окошка. Впоследствии они оформили свои отношения, у них родился ребенок.
Когда дом уже выселили на капремонт, и оставались только мы, я встретил Витю. Он ехал недалеко от Самотеки в такси, водителем, увидел меня, затормозил. Усадил, чуть-чуть поговорили: из КГБ он ушел (пил, как потом рассказывала его сестра Галя), с Юлькой разошлись, зарабатывает на такси.
Это была последняя встреча. Дальше у нас был переезд на новую квартиру, обустройство, в общем, как после пожара.
Галя, Витина сестра, была довольно крупной хорошо сложенной девочкой, сдержанной, держалась с достоинством, во дворе тусовалась мало. Ребята ее уважали. Она поступила в Рязанский медицинский ин-т, получила распределение во Владимирскую обл. ст. Костерево. Кругом – сплошное пьянство, как она рассказывала. Было очень жаль ее, подумывал даже предложить фиктивный брак, но это Светке (мы еще не были женаты) почему-то не очень понравилось. Там Галя сошлась с местным парнем, родила мальчика и вернулась в Москву. Отец ребенка приезжал неоднократно, уговаривал выходить за него, но получал отказ. Помню, тетя Люба как-то гуляла с внуком во дворе зимой. На внуке было одето женское голубое трико с начесом. Не шиковали.
Временами я обращался к Гале за помощью. Так, еще, будучи студентом, на практических занятиях по органической химии, требовалось выделить из чая кофеин. Согласно методики одним из компонентов реакции был этиловый спирт. Если бы у нас был готовый кофеин, то спирт мы пустили бы для других реакций, например, смешивания с водой – так мы рассудили с Аликом Кисловым, моим другом и напарником на химпрактикуме. С этой целью я обратился к Гале. Она выписала рецепт, мы купили кофеин, растолкли таблетки, взвесили нужное количество и благополучно сдали. Позднее, когда Алик заболел, она достала у себя в поликлинике Госплана (Китай-город) дефицитный трентал.
Напротив Александровых жили Левины. Старший Сергей был на год-два моложе меня, а младший – на 4-6 . Когда младший был совсем маленьким, выходя во двор из дома, всем показывал, что он наелся – гладил свой живот. Отсюда и прозвали его Пузеня, Пуза. Запомнил его с вечной соплей под носом, замызганным, обшарпанным. Он рано начал подворовывать и вскоре попал в тюрьму. А далее пошло по накату.
Когда дом начали расселять, то в эту квартиру въехала совсем простая семья из 5 человек: родители (на 5-10 лет моложе меня), двое детей и бабушка. Окна кухонь нашего дома выходили во двор, и мы из своего окна часто видели, как вся семья, вытягивая шеи, смотрят во двор и оживленно комментируют. Такой вот панорамный телевизор уже тогда.
7 подъезд. 1-ый секретарь ЦК Грузии Берия имел здесь служебную квартиру на 2 этаже — две соединенные квартиры, 3-х и 4-х комнатные, отделанные дубовыми панелями. В 1938 г Берия становится наркомом НКВД и переезжает на ул Качалова. С ним из Грузии переезжает и поселяется в дом 6 п. 2 его личный повар Ртвеладзе Александр с женой и двумя дочерьми. После войны к Ртвеладзе из Грузии приезжает племянник Жора, чуть старше нас. Работает у дяди по холодным закускам. Жора по нашей просьбе научил нас грузинским ругательствам. После ареста Берии семья Ртвеладзе уезжает в Грузию, кроме одной из дочерей. Она стала пить, родила Гиви с ДЦП и тут же сдала его в дом ребенка. Сама мать пропала. Гиви дорос в детском доме до 18 лет, ему дали комнату на Троицкой ул, но не аучили «правилам социалистического общежития». В квартире он начал устанавливать детдомовские порядки и стал подсудимым Товарищеского суда нашего микрорайона – прямиком клиентом моей матушки (а она лет 30 инспектировала эти детские дома). Словом, Гиви попал под опеку моей матери. Но об этом в другом месте.
Долгих И.И. Начальник ГУЛАГа. Эту фамилию я услышал впервые от жены моего друга А.Романова Люси. В ее классе учился сын Долгих, она даже была у них в квартире на ул.Горького напротив метро «Маяковская» в доме, где был знаменитый магазин «Колбасы». Ее поразила 12-комнатная квартира «с анфиладой бесчисленных комнат» (сама Люся тогда жила с матерью, братом и сестрой в комнате в коммуналке). Кстати, само управление ГУЛАГ размещалось в соседнем с Люсиным доме на Садовой-Сухаревской. В 1954 г Долгих разжаловали за применение танков (давили людей, 40 человек убито) при подавлении восстания политзаключенных. Об этом статья в Википедии (см. Долгих ГУЛАГ). Так вот, Люся вскоре после окончания школы случайно встретила сына Долгих, который рассказал, что живут они на 2-Троицком в нашем доме. Проблема с мебелью, 3-комнатная квартира мала, обещали большую.
Мой двоюродный брат Неля незадолго до смерти по моей просьбе записал довоенных жильцов нашего дома, кого сохранила память. Там был и Долгих из 7 подъезда, который до войны работал на Дальнем Востоке крупной шишкой, а в Москве, видимо, имел служебную квартиру в нашем доме.
Жена Менжинского. Как записал Неля, «ее каждый день выводили на свежий воздух, кутали и усаживали в кресло-качалку». Наверное, на балконе. О других свидетельствах проживания в доме семьи Менжинского мне не известно.
Красный уголок.
Справа от нашего дома (6-а) одновременно с ним построили деревянное одноэтажное строение – «Красный уголок» для жильцов-коминтерновцев с квартирой для семьи дворников Заварзиных – дяди Вани, тети Фени и их сына, моего сверстника, Юрки. У них был палисадник с цветами, куры и поросенок, пока не запретили в конце 40-х держать в городе живность. До самой войны дом так и оставался «Красным уголком». После войны там поселили рабочих коммунальных служб, набранных из деревень. У них часто играла гармошка, пели песни. С ребятами контакта не было - мы их презирали, они нас побаивались.
Наши дворники постоянно мели, поливали вокруг наших домов.. Гоняли нас, если мусорили, жаловались родителям. Когда я не поступил в Геолого-разведочный ин-т, ребята предложили с горя отметить это дело. Отметили. Пришел домой через окно (у нас 1 этаж), все спят уже. Лег. Мутит. Вскочил с постели на подоконник, и меня понесло. Потом еще. И еще. Словом, как потом рассказывали ребята, дядя Ваня, стоя утром с метлой около моей громадной лужи, грозил кулаком верхним этажам.
Однажды дядя Ваня нашел на помойке сваренные макароны и большой кусок масла, решил – как раз для Тузика. Ближе к вечеру пришел с работы Юрка, никого дома не было. Увидел макароны, масло, обрадовался, разогрел и съел.
Дядя Ваня умер рано: нес с Центрального рынка для кого-то из жильцов мешок картошки, упал и умер.
Потом дворниками у нас стали татарин Аким (Хаким) с женой. Их поселели в подвале дома 6. Брался за любую работу, делал быстро и хорошо: мыл полы, окна. Когда его спрашивали, а почему не жена, он говорил: «Я люблю свою жену, я берегу ее».
Домоуправление
Еще один флигель, деревянный – у левого крыла нашего дома - служил домоуправлением. Потом домоуправление уплотнили и левую заселили рабочими. Когда же наш дом перестал быть ведомственным, освободившееся помещение передали общественной библиотеке, партбюро и товарищескому суду.
Дом 6.
До революции трехэтажный дом 6 служил гостиницей для паломников. В 20-х годах надстроили еще два этажа и заселили дом чекистами. В доме имелась арка с решетчатыми воротами для проезда и прохода людей. Проход охранялся часовым, а позднее — вахтером. Вход в дом всегда был со двора, но в разные времена открывали и оба подъезда со стороны 2 Троицкого. В доме был полуподвал с котельной, остальная его часть была заселена.
Зимой для котельной на больших санях истопники подвозили уголь. При случае мы воровали эти сани и бежали на Троицкую улицу кататься на них с горки по Троицкой улице. Благо наши улицы тогда не чистили. Поэтому многие грузовые машины ездили с цепями на колесах. На Троицкой всей гурьбой плюхались на сани «кучей мала» и – вниз. Весело. Если внизу появлялся трамвай или машина, то эта гурьба валилась на снег, а сани самостоятельно вылетали на трамвайные пути. Но это бывало редко. Тащить сани вверх было уже не так весело, но …. люби и возить. А если появлялся разъяренный истопник, все – врассыпную.
Часто съезжали с Троицкой на коньках «Снегурочки», прикрученных к валенкам. Обратно же без особой любви. Но если вдруг появлялся грузовик в горку, то мы нагоняли его, цеплялись один за другого такой колбасой. Машина надсадно ревела, шофер догадывался о перегрузе (боковые зеркала еще не изобрели, а если бы изобрели, то их тут же украли или разбили) и – по тормозам. Передний влетал лицом в борт, задние натыкались на него и друг на друга, и колбаса разваливалась. Чтобы избежать возможного членовредительства, стали цепляться за машину крючком из толстой проволоки. Если прицепилось много, грузовик буксовал, из кабины выскакивал шофер, а мы – деру. К легковой машине мог прицепиться только одиночка, тогда шофер его мог не заметить. Даже к трамваю цеплялись на коньках некоторые лихачи. И из-под коньков летели искры – пути чистили.
Еще один способ покататься с горки — стоя на самодельных санках из очень толстой проволоки. Бралась проволока метра четыре длиной, сгибалась буквой U так, чтобы между ножками буквы (будущими полозьями) было расстояние 40 см. Затем отгибали дугу под углом 120 град к полозьям, оставив на полозья по 120-150 см, и санки готовы. Разбегаешься, держась за дугу, прыгаешь на полозья и едешь. Отгибая полозья каждой ногой по отдельности, можно санки поворачивать в разные стороны, а одновременно обоими – тормозить.
В первом подъезде дома 6 жил мой ровесник Володя Павлов. Очень активный, многосторонний, шумный, миролюбивый парень. Спорт, гитара, курение, выпивка – все его. Прозвище его было Вовочкин, потом заменилось другим — Шузин. Они жили на четвертом этаже в двух комнатах с соседями. Оба родителя, мать и отчим, работали, хозяйство вела домработница тетя Нюра, пожилая, интеллигентная женщина в очках. (В те времена людей в очках было мало). Она его любила, баловала, прощала его шалости. Мы часто приходили к нему домой. Он и научил меня играть на гитаре – три аккорда на все песни.
Я выклянчил у родителей гитару. Пошли с кем-то из ребят на Неглинную в «Музыкальные инструменты». Все гитары производства Шиховской фабрики (под Звенигородом). Отличаются инкрустацией и, соответственно, ценой. Выбрал, конечно, самую дешевую. Она со мной потом была в армии, а много лет спустя дети, уже школьники, раздавили ее, валтузя друг друга.
С этого времени начались у нас «концерты» во дворе: песни под гитару, дуэты, трио: Шузин, Алик Буланов (Булан) и я. Как-то вечером мы, человек десять, сидели на скамейке в парк на Самотеке с гитарой. Пели песни хором и соло. К нам подкатывает здорово поддатый мужик, присаживается, хвалит, комментирует, перебивает, в общем, мешает. Кому-то приходит идея проучить его. Передаем друг другу на ухо план. Все готово. Булан громко произносит «Раз» - все переглядываются, «Два» - все напряглись, чуть привстали и ухватились руками за край скамейки, «Три!» - перекидываем скамейку на спинку, ноги мужика взлетают вверх, а мы - деру.
Как-то летом сидим под тополем во дворе, Шузин достает сигару — спер у отчима — и закуривает. Мы с завистью смотрим и наперегонки «забиваем» - кто после кого будет докуривать сигару. Вдруг Вовка бледнеет, глаза сходятся к носу, он отползает в сторонку и начинает блевать, долго и мучительно. Тут появляется тетя Нюра и уводит его домой. Докуривать никто не стал. Потом выяснилось, что сигары курят, не задыхаясь, т. е. не вдыхая в себя дым. А ведь мы как учились правильно курить: надо глубоко вдохнуть в себя дым и произнести «Бабка печку затопила, из трубы дымок пошел», - и только тогда дым должен был появиться изо рта.
Вовкина судьба трагична. Он погиб в автоаварии по вине нашего одноклассника Геры Вишневецкого. В это время я служил в армии. Рассказывали, весь двор и весь класс его хоронили. Мать не могла жить в этом доме, и вскоре они переехали в другой. После армии я так и не смог заставить себя навестить Нину Филипповну. Однажды даже пришел на Кировскую в магазин «Спорт», где она была директором, видел, как она выходила из своего кабинета в зал, но ноги словно приросли к полу.
В доме 6 во втором подъезде жила семья Алексеевых – мать и три сына. Был у них сарай, который служил им мастерской. Средний, Герман, работал в ОРУДе (ГИБДД по-нашему), покупал на рынке (Коптевском?) ломаные велосипеды, ремонтировал их и продавал. Накопил денег и стал покупать уже мотоциклы, чтобы после ремонта продать. А дальше уже пошли легковые машины, трофейные. Так он стал обладателем автомобиля. Так вот, на стадии мотоциклов наш управдом Митрофанов, увидев Германа на отремонтированном мотоцикле, попросил его дать прокатиться. Герман слез, Митрофанов взгромоздился, крутанул газ, поехал. Сделал во дворе круг, другой, третий. Пора останавливаться. Кричит на ходу «Где тормоз?» и пролетает дальше. Герман кричит что-то про тормоз, мотоцикл ревет, Митрофанов пролетает снова, кричат уже все. Наконец, Герман крикнул: «Тарань дерево!» (там росли еще с монастырских времен несколько толстенных тополей). Митрофанов услышал и направил мотоцикл на ближайший тополь. Но за метр от цели наш славный управдом малодушно вывернул руль, проскочил свой деревянный тормоз и понесся на второй заход. Мы хохочем. Вторая попытка еще больше прибавила веселья. После третьей или четвертой попытки наш наездник все-таки попал в дерево, двигатель заглох, управдом вместе с мотоциклом завалился на бок. А мы потом еще долго потешались между собой, кривляясь и передразнивая управдома на мотоцикле.
Младший Алексеев, Славка, мой ровесник, с вечно подвешенной соплей, предпочитал играть с малышами. Мы его за это презирали. Однажды он завел на Задний двор несколько маленьких мальчиков и девочек и показал на примере маленькой пары, как размножаются люди. Кто-то из жильцов увидел в окно этот ужас и поднял крик. Мы несколько раз пытались его бить. Но он успевал убежать домой. Такой вот зачаток педофилии.
Напротив квартиры Алексеевых жила семья Панченко, занимала две комнаты. С младшим сыном, Юркой, Панчей по-нашему, моим сверстником, я подружился в классе 6-7. Сблизились мы, наверное, на почве любви к Шаляпину. Открыла его для меня мама. Услышав по радио запись Шаляпина, я бежал к ней и сообщал. Выяснилось, что и Панча любит Шаляпина. У него был патефон и очень много разных пластинок, которые он звал слушать. Тогда я познакомился со многими оперными певцами, нашими и итальянскими. Слушал он, наверное, уже в сотый раз какую-нибудь арию, замерев. Но когда исполнитель брал очень высокую или низкую ноту, толкал меня: «Слушай, слушай!», и затем расслаблялся, словно сам только что взял этот рубеж.
Во дворе Панча мало болтался, предпочитая общество ребят не из нашего двора. С одним из таких приятелей они, как рассказывал Панча, любили летом ездить в троллейбусе. Пробирались к молодой женщине, положив одну руку в карман, и прижимались к ней. Реакция жертвы всегда была однозначная, но это не смущала наших донжуанов, и потом все повторялось. Рассказывал он с таким восторгом, как будто речь шла о съеденном мороженом. Приглашал и меня в эти поездки, но я соблазна почему-то не почувствовал.
Со временем странности в поведении Панчи усиливались: экстравагантно стригся, одевался, бросил школу. В семье его не упрекали, не укоряли, делали вид, что все нормально. Видимо, диагноз им был известен.
В этом же подъезде жил Игорь Волошин. На год старше меня. Получил прозвище Буржуй, т.к. всегда был хорошо одет. Не так давно он рассказал Белову, что отец его был нелегалом, кажется, в Австрии – отсюда и одежда.
В подвале жил наш электрик Артур Опперман, из латышей, с женой и маленьким сыном. Сын свою кепку или шапку называл тяптей на потеху нам, за что и получил прозвище Тяптя. Он болтался среди нас, больших ребят, мы привыкли, не гнали. Кто-то во двор принес песню, где был куплет: «Как у тети Нади все подруги бля, а что? Да ничего, бляхами торгуют». Так вот, Тяптя, как-то идучи с матерью по двору, загорлопанил: «Как у тети Нади все подруги ****и», но мощный подзатыльник матери прервал тяптин вокал, перешедший в рев. После этого мы Тяптю отлучили от своей компании во избежании жалоб нашим родителям.
Войны с «армяшками» на Заднем дворе.
Внизу на 1 Троицком пер. рядом с церковью стояли два-три дома, в которых жили, как мы их называли, «армяшки». Мы со своего бугра швыряли в них камни, они отвечали тем же, сопровождая взаимными угрозами и ругательствами. Иногда устраивали вылазки через пролом в кирпичном заборе. Помню, в очередном пограничном конфликте они ждали какого-то Вилли. Наконец, он появился и толпа «армяшек» побежали на 2 Троицкий к нам во двор, мы навстречу. Но когда увидели превосходящие силы противника, развернули коней и с позором - во двор и по домам под их насмешки и улюлюканье. Много позже я узнал, что это были ассирийцы, бежавшие в Россию еще до революции. Они занимались чисткой обуви, изготовляли гуталин, продавали шнурки, стельки и т.п. В 80-х у нас на работе был завотделом Алахвердов Вильям (Михайлович?), примерно моего возраста. Кто-то сказал, что он ассириец, видел паспорт. Я вспомнил наших «армяшек», но постеснялся спросить, не тот ли он Вилли.
В октябре 1984г мы последними покинули наш дом, прожив там 47 лет. Дом поставили на капремонт с перепланировкой. Первый этаж стал нежилым, внутри дома смонтировали лифты, двор заасфальтировали. Дом заселили сотрудниками ЦК КПСС. Резиденцию Патриарха вернули церкви, на первом этаже там церковный магазин. Церковь восстановлена, там проходят службы. А дом 6 остался в прежнем виде. Только прежних жильцов там, скорее всего, не осталось.
Свидетельство о публикации №219011301313
Владимир Дар 02.11.2022 19:42 Заявить о нарушении
Востриков Игорь Яковлевич 03.11.2022 15:49 Заявить о нарушении