Выучить немецкий 4. Булгаков

          Выучить немецкий 4. Булгаков. Два города.
            (Не является языковедческим или литературоведческим исследованием.)

   Выучить немецкий… Он звучит сейчас в наушниках… Это как приговорить себя…
Звук малопонятного языка- это шум, это неуправляемая толпа звуков, слов. Отбросить панику. Слушать стрекочущие, как пулемёт, радиопередачи- это выбирать из толпы инициаторов, провокаторов, тех, кто снова и снова обращает на себя внимание. Вы уже запомнили его. Вы можете уже его описать, осталось только узнать кто он. Словарь! - и всё ясно. Словарь- это ЗИЦ, банк данных, база данных. Теперь вы знаете о нём всё, он нейтрализован, он теперь даже ваш товарищ в деле усмирения (или понимания) толпы.
Но время рождает новых лидеров. Вот они, снова и снова, то с приставкой, то с предлогом, то с окончанием, то в связке с кем- то ещё…
   Так изучается язык? Нет, так бросаются в океан, не умея плавать. Но мы умеем плавать! Нам есть за что ухватиться- десяток или сотня знакомых когда- то слов, а латынь, мелькающая во всех языках и наречиях, а новые общеупотребимые термины, а имена собственные и пр. и пр. Давно известные слова возникают уже «раздетыми», мы слышим не слова, не звуки, а сразу их значение. Это дорогого стоит, это навсегда, с этим можно жить. Новые же слова… Как долго они ещё будут оставаться «переводными». И хотя мы помним их значение, оно возникает не сразу. Сначала- звук, узнавание, вспоминание русского эквивалента… Текст, нить повествования уже убежали. Вы вспомнили одно слово и упустили всё предложение. Не жалейте. Важнее вспомнить. Когда- то и эти слова станут вашей опорой в безбрежном океане звуков.
   Наверное, язык нельзя «выучить», в него можно только войти. Он должен принять. И следует постараться быть вежливым и доброжелательным. Понимание найдёт вас, если вы докажете свою преданность. Надо научиться соседствовать с языком, ни на что не претендуя. Просто различать все слова, все звуки, ловить темп и интонации. Язык- это некий музыкальный жанр, в котором мы пока не слишком разбираемся.
И радость первого воспринятого на слух целиком небольшого предложения.
Но ещё долго- долго, обречённо и будто ни на что не надеясь, мы понимаем о чём говорят, что говорят, но не понимаем – зачем. Собственно смысл ускользает. Одно- два «проглоченных» слова или даже предлога- и всё кажется бессмысленным.
   Я слушал Deutsch, когда мне не с кем было поговорить и я привык, что Deutsch «разговаривает» со мной. Да, я тупица, олух невнимательный, давно всё забывший и не схватывающий уже ничего с лёту, но это не лишает меня возможности быть узнанным. Я такой же. Я уже в тексте. И это должно быть комфортно и тепло. Пусть это пока только музыка, нечто вроде рэпа. Я привыкну. Пока- это всё, на что я рассчитываю.
И снова - в «толпу». Но это уже не толпа.
- Привет! Привет! Всё хорошо? Wie geht es Innen?
- Es geht gut.
Это уже нечто своё. Это своя компания, хотя здесь достаточно новых, пришлых, даже незваных. Лексика повторяется не каждую даже неделю и выискиваешь в словаре то, что искал уже десяток раз… Ах, да! Правила уже несколько меняются, и теперь выискиваешь не знакомых, а незнакомых, да и то, когда начинают уже утомлять.

   Где- то за городом, с «пластиковыми» от мороза ушами и будто «проволочным» по той же причине телом, которое для самого тебя обозначается лишь ломаными линиями перешагиваний, оставляя позади узкую и глубокую, так что сумку приходится вскинуть на плечо, тропу, - попадаешь, как подводник, в воздушный купол, в другой мир- тёплый дом. Вокруг темно, и жизнь кажется тёмной.
Согреваешься чаем и всё на той же немецкой волне падаешь на диван. Не надо света. Не надо иллюзий.

   «Михаил Афанасьевич Булгаков, Зовьетише Шрифтштеллер…»
Так не бывает. Нет больше немецкого, нет сугробов и поездов… Ершалаим. Что это? Где? О чём этот роман? О самомечтательности…

   Как модно теперь стало отодвигать то, что не вписывается в чью- то память «в веках». Как дёшевы оказались некоторые пишущие авторы. Когда- то мне попалось стихотворение митрополита Филарета в ответ на Пушкинское «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?..» Не знаю, сколь поэтичен дар митрополита и сколь уместно было вторжение его в чужую епархию, разве что в юридическом смысле- правомерно…

   Роман сегодня показался мне написанным на немецком. Когда это у нас имели значение тонкости, нюансы, пунктики да и личности вообще? Это тот случай, когда перевод не нужен ни цитатам, ни биографии. Как затягивает этот Ершалаим! В нём жизнь, воздух, звуки, запахи и надежды.
Роман можно свести к единственному высказыванию: «Вы хуже бесов.»
Но как хочется в нём жить. Он создан для жизни. И для того, чтобы в Москве на рубеже 70-х- 80-х некий юный человек, дочитывая среди ночи первую часть самиздатовской книги, мог бы захлебнуться от слёз. «За мной, мой читатель!» Что могут знать о романе немцы? Всё! Они- люди.
Немецкий становится вторым домом.

   Как- то в одном весьма респектабельном Московском суде я увидел занятную сцену. Балкон, как в театре, ряд дверей в судебные залы, ожидание, топтание, болтовня. Мрамор.  Один из участников, потоптавшись возле глубоких кресел, спрашивает другого, утонувшего в кресле с учебником немецкого на коленях:
- Вы же немолодой человек, зачем Вам немецкий?
Тот слегка смутился, но ответил сразу:
- Сократ перед казнью учился играть на лютне.
Сократ… «Иду я как- то и вижу Сократа, умытого и в сандалиях. – Куда это ты так вырядился?..» В диалоге «Пир» Платон обозначил трасцендентность (или потустороннесть). Трансцендентный Сократ и перед казнью учился играть на лютне, он готовился к встрече с теми, кого почитал и любил.
Я не готовлюсь в Германию, ни в этой жизни, ни в следующей. Я помню глаза восточного немца- художника в Дрездене и помню глаза отца семейства на пароме на Остзее (Балтике). И знаю, что взгляды не требуют перевода, они «обнажены», как те оставшиеся ещё со школы и института слова и фразы, которые считаешь своими, родными, не требующими перевода. Или как Булгаковская простота мистики, естественней которой вряд ли что- то есть. Когда простые вопросы ставят в тупик и от них прячутся в неОбОзримых прОстОрах словесных и боговедческих спекуляций.

   Некогда человеческое законодательство сводилось к простому принципу: «око- за око». Это не было культивированием насилия или ненависти. Испытавший наказание в этой жизни, избавлялся от последствий своего поступка в будущем. В чём же тогда упомянутая мистика или сказочность! Сделал- получи. Мир Булгаковского романа куда реальнее «реального» оттягивания последствий, когда любой может совершить любое и ощущать себя «победителем».
«Мистические» персонажи Булгакова прежде всего- просвещённейшие существа, равных которым не сыскать в сюжете: лжи не бывает (можно обмануть только себя), предательства, злобы, зависти… Казни.
Окружающий нас мир, где всё понарошку- скуднее и мельче мира романа. А любовь? Не быть, по- Булгаковски, вернее, чем быть. И лучше ничего, чем любовь притворная. «Оттянутое» время у Булгакова становится настоящим, живым, каково оно и есть на самом деле. А наши поступки- это оттягивание и отпускание резинового жгута с прикреплённым на нём убийственным грузом. «Не тяни резину.»
Оттягивание последствий или смерти и называется жизнью. А смерть- это плата за рождение.
Это редкая встреча с существами без придыханий, пафоса и самолюбования (самомечтательности, о которой мы упомянули ранее), взгляд в правдивое зеркало, где сами персонажи принимают свой облик лишь в угоду нам. Ведь это же мы- такие. А всех, кто отваживается быть ЛУЧШЕ нас, мы немедленно убиваем, полагая, что смерть распространяется и на них. И эту нашу «благодарность» ИНЫЕ принимают с удивлением как нечто невообразимое: «Или, Или! Лама савахфани!» *

   Город, где Правда сняла маску - и город, где маска стяжала Правду. Кто- то полагает, что Воланда нет и его спутников тоже. Вздох почти равен выдоху. Если его задержать- то можно покраснеть и даже вспотеть…

   Как хорошо было бы проспать на этом диване до самого утра. Немецкая волна молчит, требуя перезагрузки.
«Тьма… накрыла ненавидимый прокуратором город…» «Не будет вам милости…»

   Первая электричка вспарывает ночь, и вонзается робким заревом в самое сердце, в Третий Рим. Пересаживаясь на этой огромной Московской площади будто на обратную сторону Сущего , свет уносится куда- то на северо- запад. Стрела света в январской тьме. Никто не желает остаться во тьме. Никто не хочет пропасть. Просыпаясь в вагоне, каждый хочет обмануться: я в город или из города?
   Каждый хочет света. Но свет- это часто стрела, пронзающая сердце.

     05.01.19
*/ Боже, Боже! Почему Ты меня оставил? (Слова, сказанные на Кресте Спасителем.)