Последние годы

Он нечасто появлялся на людях, все реже выступал, заметно терял силы. Шел вперед, вместе со временем, — скорее по привычке, а еще потому, что знал: падать нельзя!

Как всегда, старался много читать, но иногда что-то более могучее, чем стальная воля, вознесшая его на вершину мира, отвлекало, мешало закончить страницу, затемняло четкие образы, создаваемые мощным  мозгом. Из четырех углов комнаты на него смотрели широко раскрытые глаза небытия.

И он верил и не верил в смерть. Мало, мало было ему одной жизни: вот бы десяток, либо такую, как у старозаветных пророков: лет хотя бы на восемьсот!

Краем сознания, его сотой долей надеялся, что он не такой, как все; что сталь не стареет так быстро:  не может быть, чтобы всего лишь на двадцать пять лет  он переключил на себя огромную Страну да еще полсвета; стал ее нервами, кровью, мускулами, мыслью, зубилом каменотеса и мастерком каменщика…

Потухшие глаза, глаза уставшего тигра, вдруг  вспыхивали с новой силой, и невозможно было смотреть в них, не опуская головы, и нельзя было выдержать взгляд этих умных, прожигающих металл глаз!

Как и раньше,  не спали по ночам райкомы, изобретали  академики,  стояли навытяжку маршалы и генералы, долбили вечную мерзлоту заключенные, снижались цены, открывались новые заводы и фабрики, ковалось грозное оружие.

Он один понял трагическую серьезность мгновений Ядерного Века! Один знал им цену!

Как прежде,  он работал до полуночи, собирал соратников-гостей на ночные обеды, готовый  и дальше вести за собой Жизнь по дорогам Победы и Славы, и Слово Его было Делом, и за Слова, как за дела,  Отвечали Жизнью.

Но что-то надорвалось в стальной душе. Все острее, реальнее, ощутимее проступал в комнатном рассветном полумраке — холодный пятый угол. Развязка близилась.