РодословнаяЧасть1и2

 



Часть 1-я: То, что я помню.

Это случилось очень давно. Кажется, прошлым летом.

Прошлым летом я приезжала погостить к своему престарелому дядюшке, в его

деревенский дом, что на Волге. По утрам бродила по саду, умирая со скуки и поедая

спелые ягоды с куста малины за сараем. Когда становилось жарко, укрывалась в

доме, сидела у печки (она стояла нетоплена по случаю жары).

В один из летних вечеров я вдруг заметила стопку толстых, потрёпанных тетрадей,

сваленных на пол в углу, за печкой. Некоторые листы были обгоревшими, словно ими

разжигали огонь в печи. На первом листе я увидела полустёршуюся надпись -

"Родословная".

-Дядя, что это? - спрашиваю я, когда мой дядя возвращается с рыбалки. Дядь Леша

подслеповато морщится, с удивлением разглядывая обгоревшую бумагу. Наконец

вспоминает:

-А? Это? Это родственники прислали, да вить я очки ещё весной посеял...

-Взошли?  - с энтузиазмом интересуюсь я.

-Помидорная рассада уся взошла, а огурей! Огурей немеряно! - хвастает мой дядя.

-А вот это? - снова интересуюсь я, поднося к дядиному носу толстую тетрадь.

-Ах, это...Я энтими письменами печь разжигаю...Благо, бумаги они прислали жуть

как много... - без тени смущения, признаётся дядь Лёша.

-Я почитаю? - прошу разрешения у дяди.

-Читай, читай...- разрешает он, - вслух читай, если не поленишься...Я очки ишо

весной посеял...

И вот я начинаю читать.

"Это было очень давно. Ещё когда мы жили в России..." - с удивлением читаю я.

-Племяшка прислала, с Америки!  - горделиво поясняет дядя, - Саша? Помнишь Сашу?

Она тебе вить кто? Троюродная вить она тебе...читай, читай! - машет рукой дядя, и

я продолжаю:

"То, что я помню," - такова последняя запись на этой странице.

-Эт вить она родословную нашу прислала! Про мать мою, баб Симу, помнишь её? -

радостно перебивает меня дядя Лёша.

Я вспоминаю круглое старушечье личико, неулыбчивое, с тёмными, иссиня-чёрными

глазами, носом-картошкой, длинной седой косой.

-Да, вроде как помню...- я говорю, с некоторым сомнением.

-Ну, так вот это про неё...и про всех нас! Читай, читай,а то до утра не

закончишь! - торопит дядя, и я снова принимаюсь за рукопись.

"Он очень красив. Тёмно-зелёный шёлк, в обрамлении красного дерева..." - читаю я.

-Дядя! Тут не про баб Симу, тут про дерево! - замечаю я очевидное.

-Эт ничего! Ты дальше читай! - торопит дядя, поджигая сигарету. И вот я

принимаюсь читать дальше.

"Он очень красив. Тёмно-зелёный шёлк с золотистыми стрекозами, в обрамлении

красного дерева. В то время, как вы можете приобрести ширму в любом магазине

мебели, такую вам уже не найти. Это штучная работа одного знакомого мне мастера,

и она обошлась мне в шестьсот долларов. Но она того стоит: я держу её в уголке

гостиной, перед экраном телевизора, чтобы мне не приходилось видеть событий,

происходящих на экране. Я сижу в противоположном углу гостиной, на высоком

табурете, что стоит у стойки бара. Я не хочу смотреть телевизор, совершенно не

хочу. Я ужинаю, а события на экране могут испортить мне аппетит. На ужин у меня -

яичница-глазунья. Плюс лепёшка, жаренная в оливковом масле. Я не должна была есть

лепёшку. Но я её всё равно съем. Я стараюсь не есть хлеба на ужин. Впрочем, на

завтрак и на обед я его тоже стараюсь не есть..."

-Ишь ты! Старается! - одобрительно поглаживает свой круглый пивной животик дядя

Лёша, - Так вот и я...Стараюсь пива не пить, но куда там! Всё равно пью! Да ты

читай, читай! Не обращай на меня никакого внимания... - подбадривает меня дядя. И

я продолжаю читать:

"Впрочем, на завтрак и на обед я его тоже стараюсь не есть. Диета, знаете ли...Но

моя диета не всегда обходится без хлеба, так же как и моя жизнь простой

американской домохозяйки не всегда обходится без приключений. Ведь у меня тройня,

и это непросто - воспитывать тройню в Америке, когда от России, от тех мест, где

я родилась и выросла, меня отделяет Атлантический океан..."

-Вот я сижу и думаю: а что, ежели на моей моторке махануть через Атлантический

океан? - перебивает меня дядя.

-Месяца два, если не больше... - задумчиво прикидываю я, - только кто ж вам

столько бензина привезёт? Чтобы сразу через весь океан...?

-А я попрошу, шоб мне его с вертолёта скидывали...В канистрах, значить... -

мечтает дядя.

-Ну, если в канистрах, то тогда без проблем, понятное дело... - одобряю я дядин

план, - Будете, дядь Лёша, как Тур Хейердал!

-Читай дальше и не ругайся! Ишь какие слова знает - "Ху...ху...ей дал"! -

неодобрительно говорит дядя, и я переворачиваю страницу:

"Я никогда не бывала в Америке раньше, и в первый раз приехала сюда, когда мне

исполнилось двадцать шесть. Это было в двухтысячном году. Тогда, в начале нового

тысячелетия, со мной произошло сразу два важных события: первое - я уехала жить в

Америку и второе - мне исполнилось двадцать шесть лет. Я и раньше догадывалась,

что двухтысячный год будет особенным для меня. Но не знала - почему. Такие вещи

случаются со мной иногда. Временами я просто чувствую, что чего-нибудь эдакое да

случится. Но обычно я не знаю - что. А иногда я знаю, что будет, но не особенно

доверяю своим предчувствиям. А зря. Потому что они, предчувствия, никогда меня не

обманывают. Мне хотелось бы, чтоб мои предчувствия оставались там, откуда они

пришли - из мира фантазий. Но нет. Они имеют неприятную привычку сбываться. Это

случалось со мной неоднократно. Всё начинается с того, что я выдумываю какую

-нибудь историю. Записываю её на бумагу. И вскоре - крэкс! фэкс! пэкс! Моя

история превращается в жизнь. И поэтому, обычно я знаю, что будет. И всё же,

когда это случается на самом деле, я каждый раз сильно удивляюсь случившемуся.

Потому что никто и никогда не предупреждал меня, что мои фантазии будут

сбываться. Я-то думала, что мои фантазии будут оставаться в фантастическом мире.

Но этого не происходит: мои фантазии имеют обыкновение сбываться. И с этим ничего

не поделаешь..."

-Как ты думаешь, щуки в Атлантическом океане водятся? - снова перебивает меня дядя.

-Щуки - вряд ли...скорее - морские котики... - поясняю я ему.

-Ты думаешь, котик на блесну пойдёт?  - тут же интересуется дядь Лёша.

-И не сомневайтесь! На вашу блесну не то что котика, кита поймать можно! - я

делаю дяде комплимент, и продолжаю читать дальше:

"Моя первая фантазия была довольно обычной. Она касалась моей будущей профессии.

В то время как другие, более нормальные дети, мечтали стать докторами и

учителями, космонавтами и моряками, я мечтала стать домохозяйкой. Эта мечта

овладела мной, когда меня впервые отдали в детский сад. Мне было года два, или

может быть три, когда меня впервые привели в детсад. Мне не хотелось оставаться

там, но это было неизбежно и не зависело от меня. У меня чуть не остановилось

сердце, когда я увидела, как моя ненаглядная, драгоценная мамочка выходит из

ворот и удаляется, и мне тогда показалось, что навсегда. Я тут же решила, что

если у меня когда-нибудь будут дети, то я ни за что не отдам их в детский сад. Я

буду играть с ними дома, чтобы им, моим будущим детям, никогда не пришлось бы

оставаться в этом ужасном месте под названием "детсад".

Скорее всего, это место не было таким ужасным, как мне тогда показалось. Но с

точки зрения двухлетнего ребёнка, там было очень страшно: громкоголосые дети,

бегающие вокруг, выхватывающие из твоих рук игрушки... крикливая женщина.

-Я налью вам всем борща за шиворот! - кричала она.

-Нет, она не может этого сделать... - подумала я.

Вы не можете вылить тарелку горячего борща кому-то за шиворот. Даже двухлетний

ребёнок знает, что этого делать нельзя. Жалко, что эта взрослая крикливая тётка

не догадывалась о таких простых вещах.

-Она просто пугает нас... - вдруг сообразила я, - она никогда не осмелится...

И вправду, она не осмелилась. Но она испугала нас достаточно сильно, и одна

маленькая девочка, что сидела напротив меня за столом, принялась, давясь, есть

геркулесовую кашу. Каша была так противна ей, что в какой-то момент её вырвало,

прямо в тарелку. Но даже после этого она продолжала есть кашу, хотя её тарелка

уже была полна её собственной рвоты. С тех пор, я не могу есть геркулесовую кашу.

Мой выход из этой ситуации? Я никогда не ем геркулесовую кашу. Совсем никогда. Я

помню мою маленькую соседку по столу до сих пор, даже теперь, когда мне сорок два

и моим детям почти четырнадцать"

-Дядя, тут страница пропущена, кажется... - на этом месте, замечаю я.

-Я дико извинтиляюсь, топил печку прошлой зимой... - говорит дядя, и я начинаю

читать кусок текста на одной из следующих, целых страниц.

"Так что я сижу за столом одна, и смотрю прямо на ширму, полную золотых стрекоз.Я

рассматриваю каждую стрекозу подробно: их золотистые крылья расправлены в полётё,

их многогранные глаза-линзы смотрят на меня с сочувствием. Там, за шёлковой

ширмой, сидит моя матушка. Она смотрит русский телеканал, который бы я не стала

смотреть даже за очень большие деньги. Но и деньги мне предлагать бесполезно. Я

всё равно не буду смотреть русское телевидение. Моя драгоценная родительница не

понимает меня. Ей не больно смотреть русский телеканал, как это больно мне. Я, с

другой стороны, предпочитаю зелёный шёлк с золотистыми стрекозами. Вы не

заставите меня смотреть на то, что происходит в России. Я не могу видеть Россию,

совсем не могу: тяжкие воспоминания смешиваются с волнами ностальгии, создавая

некую болезненную субстанцию, которую можно проглотить только в сочетании с

такими сильными пилюлями, как Занакс, Прозак и Сероквелл(последний убивает мои

кошмары на корню и также действует, как снотворное). Если я позабуду принять

Занакс, то ночной кошмар незаметно просочится сквозь спасительную пелену других

препаратов, и я проснусь от собственного крика. Это не очень вежливо - будить

весь дом в два часа ночи, и поэтому я никогда не забываю Занакс перед тем, как

лечь спать. Мои кошмары - болезненные воспоминания, страшные образы моего

детства: мои родители(давно разведённые) снова съезжаются в однокомнатную-

хрущобу, и мы ставим наши кровати бок-о-бок. Мамину, мою и отца. На самом деле,

этого никогда бы не могло случиться: не зря же я так ругалась с отцом, защищая от

него матушку, пока они наконец не развелись? И только в моём кошмаре мы опять,

неизбежно, в одной квартире. По крайней мере два года моей жизни были посвящены

тому, чтобы этого никогда не произошло. Но в моём кошмаре, это неизбежно. Я

просыпаюсь от собственного крика. Мой муж сидит у моих ног, согревая в своих

ладонях мои холодные пятки. Матушка приносит мне воды. Я принимаю забытый Занакс

и сплю, как будто ничего плохого со мной никогда не случалось. Занакс обманывает

меня. И я его люблю за этот обман..."

-Паааад-лец! Зараза! Сволочь! Царствие ему небесное! - неожиданно заключает дядя.

-Кто подлец? - дипломатично интересуюсь я.

-Дед Пихто! - объясняет мне дядя, я согласно киваю головой, и продолжаю дальше

наше чтение:

"...ситуация, в которой я оказалась, смешна до глупости. (Если не присматриваться

к ней поближе). Дело в том, что я не просто живу в Америке, я прячусь здесь. От

моего русского прошлого, от моего самого первого бойфренда, у которого слегка

поехала крыша, и поэтому он стал охотиться за мной, как злой маг охотился за

мальчиком-волшебником в твоей любимой книжке с картинками..."

-В моей любимой книжке с картинками нет ничего про мальчика-волшебника! -

удивлённо перебивает меня дядя, кивая на стопку журналов, сваленных под окном. На

обложке верхнего журнала я вижу улыбающуюся щуку, которая высовывается из

проруби.

"Снасти для подлёдной рыбалки и снаряжение рыболова-любителя" - читаю я заголовок статьи.

-Эт моя любимая книжка! - с удовлетворением потирая руки, говорит дядя, и я

продолжаю читать дальше:


"Мне всегда было известно, что я приехала в Америку, чтобы начать новую жизнь.

Моя новая, прекрасная жизнь включала в себя (в идеале):

-Изучение английского,

-еженедельное посещение церкви,

-счастливый брак,

-рождение детей,

-полное забвение старой русской жизни.

И (только представь себе!) основные пункты моей счастливой жизненной программы

уже выполнены:

-английский - выучен!

-посещение церкви - обязательно! (каждое Божее воскресенье)

-дети - рождены!

-мой брак - счастлив!

И только последний пункт мне никак не удаётся выполнить. Я не могу забыть всего

того, что случилось со мной в России.   


Мой идеальный отпуск (происходит в мечтах).
               
Мне было восемь или девять лет, когда я нашла свою любимую книгу. Как и во многих

книгах для девочек-подростков, главная героиня этой книги тоже была девочкой-

подростком. Она жила в большом доме, недалеко от берега моря, и её отец был

капитаном дальнего плавания. Его часто не бывало дома. И в этом была глобальная

разница, отделявшая книжную девочку моей мечты от реальной меня. В реальности, я

никогда не бывала на море. Мы жили в смежной трёшке на седьмом этаже серого

девятиэтажного дома. И, в реальности, мой отец был инженером. Что не было бы так

ужасно, если бы только он не был таким злым. Я никогда и никому не говорила об

этом. Мне казалось, что никому нет до меня никакого дела. Даже моя собственная

мать не обращала никакого внимания, когда отец, приходя на кухню, говорил, что

все мы сволочи. Когда мы оставались одни, она кротко и терпеливо поясняла, что у

папы "не все дома". И поэтому, как казалось, он имел полное право кричать на нас.

Меня никто не приглашал на кухню, когда папа начинал материться, но я прибегала

при первом же звуке его воплей. Я боялась оставлять матушку наедине с ним, когда

он орал..."

-Гад! Гад! Какой же гад! - вдруг перебивает меня дядь Лёша.

-Кто гад? - испуганно интересуюсь я.

-Да Славка, братик мой младший...Царствие Небесное... - поясняет дядь Лёша, и

осеняет себя размашистым крестом. 
 
"Для неопытного наблюдателя, понять причину его криков было довольно сложно. Мы

жили в большой трёхкомнатной квартире. У меня всегда были хорошие отметки. Мама

очень вкусно готовила. Мы если сосиски с макаронами или с картошкой, щи с грибами

или борщ с кислой капустой (для русского человека нет жизни без борща: ну, сами

знаете...)

Летом мы ходили за грибами, ездили в дальние походы за замляникой и малиной. Мои

родители были инженерами-электриками, и долгие годы работали над космической

программой. Так что, казалось бы, кричать было не о чем. И, тем не менее, мой

отец кричал. Я так никогда и не осмелилась попросить его об игрушках. Если мы

приходили в магазин, я подолгу стояла у витрины, полной кукол. Но никогда не

просила его ни о чём. К тому времени, когда мне исполнилось шесть, я уже

понимала, что он кричит о деньгах. Во время своих криков, он частенько упоминал

деньги, так что я старалась никогда не просить его ни о чём. Вопрос денег был для

него болезненным, даже шестилетний ребёнок мог это понять. Все мои куклы были

сначала куклами моей старшей сестры. К тому времени, когда я появилась на свет,

этим куклам было уже лет по десять, если не больше. Но и это было неважно. Моей

любимой игрушкой была не кукла, а большой плюшевый слон. Это был подарок тёти

Майи на мой день рождения, когда мне исполнилось пять лет. (Я расскажу тебе про

тётю Майю как-нибудь в другой раз: это длинная история...)


Когда мне было лет восемь, я очень любила рисовать: я рисовала своего любимого

плюшевого слона, и свою новую, воображаемую, жизнь. Я рисовала себе большой


двухэтажный дом, так, чтобы интерьеры обоих этажей были видны. Я рисовала свою

воображаемую мебель: шкафчики с массой полок, письменные столы с обилием ящичков,

диваны и кровати. Потом, я рисовала воображаемую одежду в своих свеженарисованных

шкафах, а так же ботинки, забытые под столом, и много других уютных мелочей...

Мой воображаемый дом всегда был уютен, полон моих воображаемых игрушек и домашней

живности. Я и сейчас более чем уверена, что архитектурные планы интерьеров лучше

выглядят, если на спинке стула висит чья-то куртка, а кухня полна

свеженарисованной посуды.

В моих снах, мой папа часто умирал. И это было исключительно моей виной: я должна

была держать его, в то время как он выскальзывал из моих рук, и падал с балкона

седьмого этажа. Он был таким скользким в моих кошмарах, что я никогда не могла

удержать его, он каждый раз падал с нашего балкона вниз головой и разбивался

насмерть. Утром, я видела его на кухне, абсолютно живого и невредимого. Он даже

не догадывался, что прошлой ночью он упал с балкона седьмого этажа и погиб.

Утром, я смотрела на него, не веря своим глазам. Он был мёртв, упав с балкона

седьмого этажа в очередной раз. Но он не догадывался об этом. Кошмар повторялся

снова и снова, и я никак не могла поймать моего падающего отца, как бы я ни

старалась. Но он был таким тяжёлым, он выскальзывал из моих рук и падал вниз,

каждый раз. И каждое утро я встречала его на кухне, не понимая, где мой сон

закончился и где началась реальность. Мне было лет пять. У меня был большой

плюшевый слон, и в моих снах мой отец каждый раз падал. Сон повторялся так часто,

что в конце-концов я перестала обращать на него внимание. Когда мне было лет

девять, я уже переселилась в двухэтажный особняк моей мечты, где мой отец был

капитаном дальнего плавания. Я как-то раз видела его, во сне. В этом сне, мой

отец был очень высоким, красивым мужчиной, и мы провожали его вдвоём: мама и я.

Он улетал куда-то в командировку. Мой настоящий отец был лысым,

малопривлекательным коротышкой. И он никогда не ездил в командировки.   

-Чёрт лысый! - поясняет дядя, я согласно киваю, и продолжаю наше чтение.


Прогулка с собакой по Америке (в настоящее время) и прогулка с собакой по

России (когда-то давно).

Вернёмся к моей сегодняшней реальности: я иду гулять с собакой. Я не закрываю за

собой дверь (мы уже не в России). Так что я оставляю мой особняк на берегу океана

открытым, говорю матушке, что скоро вернусь, и ухожу. Солнце набирает высоту,

солёный ветер горяч и влажен. Наша улица полна особняков, недавно выстроенных и

просторных. Они почти такие же красивые, как те двухэтажные дома, что я рисовала

когда-то. И я вполне уверена, что мебель у моих соседей почти такая же, какую

рисовала я, когда мне было лет десять: симпатичные шкафчики с массой полок,

забытые куртки на спинках стульев, игрушки на полу и посуда на кухне, в полном

соответствии с моими мечтами.


Я иду медленно, потому что мой пёс не любит быстрого бега. Он большой, чёрный

лабрадор и не любит торопиться. Только кошка, перебегающая дорогу, заяц или утка

могут заставить его припустить рысцой. Лабрадоры часто работают собаками-

поводырями, или же охотятся на мелкую дичь. Поэтому мой чёрный лабрадор

(называемый Волком) терпеливо показывает мне дорогу к озеру, не давая мне

уклониться от выбранного им курса. Как только мы подходим к озеру, Волк

неожиданно воображает себя охотничьим псом. Он бежит за утками, а я бегу за ним,

держа в руке поводок. Но утки бегут быстрее нас, в панике прыгая прыгая с

парапета в воду и поспешно отплывая на середину озера, к фонтану. Волк смотрит на

меня выжидающе:

-Где твоё ружьё? Подстрелим парочку уток на обед? - в глазах Волка немой вопрос.

Но у меня нет ружья, или даже пистолета. Только газовый баллончик. Так что я не

собираюсь стрелять уток, и на обед Волку придётся есть собачий корм. Утятина

отменяется. Волк виляет хвостом, и разочарованно гавкает в сторону уток.

-Утятина была бы лучше... - совершенно справедливо, думает он.

Ещё когда я жила в России, у меня тоже была собака. Это была гавкучая, нахальная

дворняга, и я спускала её с поводка в кустах, позади нашего дома. Там, в кустах,

было много всего съестного, поскольку люди выбрасывали объедки из окон. Моя

собака была довольна охотой за объедками. Я не знаю, почему люди в России

выбрасывают объедки из окон, но они делают это регулярно. Проходя по тротуару

мимо высотных зданий, будьте внимательны и соблюдайте осторожность. Когда мои

родители наконец развелись, мы с мамой переехали в однушку, в четырнадцатиэтажном

доме. Многие из наших соседей выбрасывали что попало с высоких этажей. Однажды я

подверглась бомбардировке сырыми яйцами. Яичные бомбы разрывались вокруг меня,

падая на асфальт у моих ног. Как и полагается в случае бомбардировки, я спаслась

бегством, укрывшись от бьющихся вокруг яиц под козырьком подъезда. Но самая

страшная история произошла с моей матушкой, когда она шла под окнами высотки с

коляской. (Я была младенцем, спавшим в коляске). Качан замороженной капусты,

брошенный кем-то с одного из высоких этажей, упал подле коляски, и мы с мамой

чудом остались живы. Возможно, это был первый случай, когда Господне Провидение

спасло наши жизни. Но это не был последний случай, когда Господь помог нам

остаться в живых. Конечно же, не последний.


В автобусе.

Следующий раз, когда Господь спас наши жизни, я помню хорошо. Мы были в

автобусной аварии, возвращаясь из туристической поездки. Мне было четырнадцать.

Наш шофёр был с бодуна, дорога была мокрой, и в какой-то момент автобус потерял

контроль, повернулся поперёк шоссе, и врезался в придорожный тополь. Ствол тополя

разбил окно, около которого сидели мы с мамой. Она загородила меня от удара всем

своим телом, ударившись лбом о толстый ствол тополя. Кровь ручьями потекла по её

лицу, заливая ей глаза. Я всего лишь сломала ключицу. И наши жизни были спасены,

снова.

-Мой скальп на месте? - спросила меня моя спасительница.

-Да, мам, твои волосы в порядке! бодро ответила я, придерживая мою сломанную

ключицу другой рукой, чтобы не было так больно.

Это происшествие стало началом новой жизни, для меня. Женщина-хирург, что

накладывала гипс на мою ключицу, была нашей соседкой. Забинтовывая мне плечо, она

рассказывала мне о своём сыне, который учился в одной школе со мной и был на год

меня старше. Она меня словно заколдовала, передав мне часть любви к своему

мальчику. На следующий день, когда я пришла в школу, я присмотрелась к её сыну

поподробнее (в первый раз за восемь лет), и немедленно влюбилась в него. Он был

высок и строен, с чёрными курчавыми волосами и огромными, иссиня-чёрными глазами.

Во всей нашей школе не было второго такого, как он. И я влюбилась в него с

первого взгляда. 


Куда пропали яблоки?

Моя русская жизнь казалась мне совершенно нормальной. Каждое утро, я уходила в

школу (нашим единственным выходным днём было воскресенье). Улицы были заснеженные

и скользкие в зимние месяцы, грязные и топкие весной, укутанные красными и

жёлтыми опавшими листьями в сентябре. Заморозки прихватывали зелёную ещё траву в

конце октября, ближе к моему дню рождения. К началу ноября, выпадал первый снег.

И яблоки исчезали из нашей жизни. Как по мановению волшебной палочки, они вдруг

пропадали, чтобы снова появиться следующим летом. Но не раньше. Иногда, я

представляла себе яблоко в январе. Двойные окна нашей квартиры были покрыты

блестящими кружевными узорами, солнце медленно и нехотя показывалось на сером,

зимнем небосводе к девяти утра, и снова пряталось за горизонтом к четырём часам пополудни. И яблок не было нигде. Около восьми месяцев в году, я представляла

себе яблоки как продукт своего собственного воображения, существовавший только в

моих мечтах. Мои мечты были также полны и других, воображаемых продуктов:

клубники. Огурцов. Арбузов.

-Прошлым летом, разводил я у себя арбузы... - оживляется мой дядя, - вот

такусенькие выросли, а больше - ни в какую!   

Дядя показывает мне размер арбузов, складывая два кулака вместе. Я согласно киваю

и продолжаю наш рассказ.

"Вечером, когда делать больше нечего, я иду к холодильнику, и нахожу там

полбутылки дешёвого красного вина. Я выпиваю всё вино до донышка, как микстуру.

Малоприятный вкус заставляет меня поморщиться. На закусь у меня черешня. (Я

закусываю после каждого глотка, надеясь, что это поможет мне не напиться.) Но это

не помогает. Пошатываясь и хватаясь руками за мебель, я бреду в спальню.

Растянувшись на кровати, прижимаю к груди свой телефон, и быстро нахожу в его

электронных глубинах свои любимые христианские гимны. Я слушаю их снова и снова,

временами подпевая:

"Mary's bo-o-oy! Jesus Christ! Was born on Christmas day! And men will live

forever more, because of Christmas Day!!!"

-Крисмас? - удивляется мой дядя, - Эт Рождество Христово, вить так?

-Да, так... - подтверждаю я, снова принимаясь за рукопись:

"Я кладу руку на открытую Библию, и держусь за неё, как будто это мой

спасательный круг. Разве я не говорила тебе? Я очень религиозна, само собой. Мой

прадед был священником, убитым коммунистами во время революции в России..."


-А! Эт был как раз мой дед!  - с удовлетворением замечает мой дядя, осеняя себя

размашистым крестом, - деда Вася, никогда в жизни его не видел: убили его когда

мать моя (твоя баб Сима) ещё девочкой была, лет десять было ей...


Выслушав это небольшое пояснение, я продолжаю читать:

"После его смерти, вся семья словно с ума посходила. Все семеро его дочерей были

женщинами со странностями. Они любили публичные скандалы и часто провоцировали

их. Моя бабушка Сима любила падать в обморок. Это был не настоящий обморок,

конечно, но она очень любила представлять, как будто она падает в обморок..."


-Да, уж это она любила! - дядя весело кивает головой, - Царствие ей Небесное!


"Все эти обстоятельства стали известны моей матушке только тогда, когда она вышла

замуж за моего отца. Она была немножко беременной, когда ей впервые пришлось

увидеть свою будущую свекровь. Сразу же после первой встречи, бабушка Сима

пригласила всех своих сумасшедших сестёр: Антонину, Таису, Марию, Веру, Лидию,

Клавдию, и устроила большой скандал. Бабе Симе не понравилось, как её новая

невестка стирает бельё, так что скандал был, практически, неизбежен. Моя матушка

оказалась совершенно неподготовленной к таким драматическим проявлениям по такому

ничтожному поводу. У неё было трое младших братьев, так что она стирала бельё в

течение многих лет, не подозревая даже, что она это делает неправильно. Мои

родители уехали из города в ту же ночь, и моя мама пообещала себе не ездить в

гости к свекрови больше никогда в жизни. Но это обещание было выполнено только

наполовину, и баба Сима приезжала к нам в гости снова и снова, особенно когда моя

сестра Марина, а потом и я появились на свет. Баба Сима по-прежнему устраивала

большие скандалы по ничтожным поводам, но её прощали каждый раз, так как она была

самой лучшей няней для моей сестры, а потом и для меня. Она очень любила нас,

детей. Просто она ненавидела свою невестку, нашу с Мариной мать. Стоило ли

приглашать к себе в гости такую няню? Я не знаю. Моя матушка почему-то решила,

что она может согласиться на такой расклад карт.

Я слушаю "Счастливое Рождество" по второму разу, когда моя матушка появляется в

дверном проёме. По сути дела, это и есть её комната, поскольку мы с ней теперь

спим в одной спальне. Я подвинула свою кровать в её комнату вчера, после большого

скандала с моим супругом. Я могу устраивать большие сцены по ничтожным поводам

чуть ли не лучше, чем моя баба Сима. Я расскажу тебе об этом потом, если

хочешь...а пока в дверном проёме появляется моя матушка. Я слушаю громкую музыку,

и в моей крови такой процент алкоголя, что я уже не могу встать с постели.

-Я только что смотрела программу про алкоголизм среди женщин... - говорит моя

матушка загробным голосом.

-Да ну тебя! Всего две с половиной рюмки вина! - я поясняю ей, выключая музыку.

-Так оно всё и начинается! - предсказывает матушка.

Мой дедушка умер с перепою, после празднования дня рождения моего дяди..." -

читаю я, и с удивлением смотрю на дядь Лёшу. Дядя перебивает меня, наливая себе

стопарик:

-Клянусь, я тут ни при чём! Мой-то папа погиб на фронте, с перепою он не

умирал...

Я согласно киваю, и продолжаю чтение:

"...И поэтому теперь, пятнадцать лет спустя, я должна объяснять каждый выпитый

мною бокал вина. Может быть, мне тоже стоит пить водку, причём в гораздо больших

количествах, чтобы мне не приходилось объясняться с ней каждый раз? Ну, не знаю.

Но у меня есть план. И сейчас я начну ему следовать.

-А что ты ожидала? - я спрашиваю у матушки, - После того, что случилось с нами, я

даже не могу выпить бокал вина? Посмотри, как мы жили! Мне практически пришлось

разводить тебя с моим отцом, потому что ты не можешь даже постоять за себя!

-Я боялась его! - объясняет матушка.

-Если боишься, беги! - я почти кричу на неё, - не оставайся с человеком, которого

ты боишься, тридцать три года!

-Мне было некуда бежать... - говорит она.

-Неправда! - я объясняю ей терпеливо (не в первый раз), - Дом твоих родителей был

в десяти километрах от города, почему это "нам некуда было бежать"?

-Мы им были не нужны! - объясняет матушка, - У них было полно своих проблем, и

без нас..."

-Да, у ейной матери, у Саниной, родичи были небедные, но всё одно они её,

Татьянку, замуж выдали с голой жо...й! - поясняет дядь Лёша.

Я продолжаю читать, невольно представляя себе некую абстрактную невесту при фате

и с голой жо...й:

"...Дедушка был постоянно пьян, а бабушка не могла ходить, прикованная артритом к

постели. Мы приезжали к ним в гости каждые выходные, привозили им продукты,

убирались в доме, работали в саду - у дедушки с бабушкой был огромный яблоневый

сад. Но, несмотря на всё на это, они "не особенно нуждались в нас". (В мамином

воображении, в её особом, самою ею созданном мире). Насколько я помню, мы с

мамой были единственными людьми, которые навещали бабушку с дедушкой

регулярно. Не то, чтобы они не нуждались в нас. Без нас, они просто-напросто не

смогли бы выжить. Но я знаю, что матушка имеет в виду: она была старшей дочерью

большого семейства, и трое её младших братьев всегда умудрялись переключить всё

внимание родителей на себя, в то время как их старшей сестре в основном

доставались роли няни и посудомойки. Куда подевались все эти мальчики, когда их

родители состарились? Они приезжали редко, один-два раза в год, и всегда

привозили дедушке водки. Так что их визиты приносили больше вреда, чем пользы:

после каждого их посещения, дедушка Коля бывал вусмерть пьян целую неделю, если

не больше..."

-Татьянкин отец, я так понимаю... - поясняет мне дядя, - Никогда в жизни не видел

его: они нас к себе в гости не звали, гордые оченно были, ясный перец!


"На краю бассейна.


Следующим утром, после двух с половиной рюмок вина, я долго не могу подняться с

постели. Я просыпаюсь, конечно, но только чтобы отвезти детей в школу. После

этого я снова падаю в постель, и засыпаю. Я вижу массу странных снов о моём

городе, о людях, которых я там когда-то знала...Но, когда я окончательно

просыпаюсь, мои сновидения ускользают из моей памяти. Я помню только какие-то

отрывочные эпизоды, но я не в состоянии составить из них единое целое...что-то о

том, как расстроен был мой супруг, когда узнал, что у меня есть любовник. И

больше ничего конкретного.
 
Я быстро выпиваю свой кофе, ещё быстрее съедаю парочку овсяных печеньев. Я

стараюсь не есть мучного и сладкого. По крайней мере, это я помню. После

завтрака, я убегаю в спортклуб.

-Помни, что твои дети будут плохо относиться к тебе, так же, как ты относишься ко

мне сейчас! - такими словами провожает меня матушка. Это она намекает на нашу

вчерашнюю беседу. После пары бокалов вина, я всегда разговариваю с ней на

запретные темы: о нашем русском прошлом. Обычно, я избегаю разговоров о прошлом.

И только когда я выпью, меня неудержимо тянет поговорить о России. О моём отце. О

своих ожиданиях, которые много лет подряд не оставляли меня, вплоть до самого их

развода. (В течение многих лет, я ожидала, что моя матушка однажды наберётся сил


и треснет моего папашу тяжёлой чугунной сковородкой по его лысой башке.) Я всегда

хотела сделать это сама, но мне не хватало роста, и я не могла дотянуться до

папиного лысого затылка. К тому же, мне не доставало сил, чтобы поднять тяжёлую

чугунную сковороду к отцовской залысине..."

-А! Вот это про Стаську, братца моего! Он лысый был, как чёртова коленка... - без

особого удовольствия признаётся дядь Лёша, нежно гладя свою курчавую шевелюру.


"...в противном случае, я бы сама его треснула сковородкой по башке. Потому что я

никому не позволяю обзываться на мою матушку. Особенно, моему отцу..."

-Да не треснула бы она его! Безответная была девка, что твоя овца! - поясняет мне

дядя, и я продолжаю читать, с некоторым удивлением:

"В школе, мне иногда приходилось бить мальчишек. Каждый раз, когда хулиганы

нашего класса пытались вякнуть что-нибудь в мой адрес, я отвечала отборной

матерщиной, выученной за годы общения с отцом, и трескала моих обидчиков

портфелем по башке. Они убегали с плачем. Мой портфель был тяжёлым, папин мат -

трёхэтажным. Позже, на родительском собрании, училка наша пыталась разобраться в

происшедшем. Хулиганы со слезами на глазах объясняли, что только хотели побить

меня, но вместо этого были выматерены и избиты сами.

-Кто её ударил? - спрашивала физичка, наша классная.

-Никто её не ударил! - отказывались мальчишки, - Это она сама нас избила и изругала...

В общем и целом, виноватых не было. Обвинять девочку-хорошистку в том, что она

собственноручно избила и впридачу изматерила полкласса отборного хулиганья, наша

классная не решалась. Ладно. Проехали.

Пятнадцать минут спустя, я сижу на краю бассейна. На мне купальник тёмно-синего

цвета, мои ногти кирпично-красного оттенка, у меня тонкая талия и красивые бёдра.

Живот подтянут, ровный загар покрывает мои стройные ноги. Я пью травяной чай,

лениво оглядываясь по сторонам. Три женщины, немного моложе меня, сидят у

противоположного края бассейна, чирикая по-английски. Бассейн продолговатый и

длинный, мне не слышно, о чём они разговаривают. Может быть, даже и обо мне :)"

-Во устроились, капиталисты проклятые! Райская жисть у них там! Бассейн! - с

одобрением, замечает дядя, и я продолжаю читать:

"Да, вот так я представляла себе свою идельную жизнь: шезлонги в ряд, голубая

вода бассейна. Яркое солнце, брезентовые зонтики, по одному рядом с каждым

шезлонгом. Правду сказать, бассейн несколько прохладен для купания - ещё только

середина апреля. Но солнце уже припекает, и поэтому я прячусь в тени брезентового

зонта. Где же я впервые увидела этот бассейн? Эти шезлонги? Стройную женщину в

бикини? Ещё до того, как вся эта роскошь стала моей реальной жизнью, мне пришлось

как-то раз увидеть один американский фильм. Продюсеры с телевиденья не могли

представить себе, как это опасно - показывать американские фильмы мне,

пятнадцатилетней девочке, застрявшей в бесконечных сугробах длинной и холодной

русской зимы. Потому что, если вы покажете мне кино о таком призывно-манящем,

голубом бассейне, то я немедленно захочу оказаться там. Нет, не в кино, конечно.

В бассейне. Просто в бассейне. А я серьёзно отношусь к своим желаниям. Я не

оставлю мою жизнь в покое, пока она не принесёт меня к бассейну, на шезлонг. В

тёплую весеннюю погоду техасского апреля..."


-В Техасе наша Саня! - вздыхает дядя Лёша, - В самом, что ни на есть, Техасе!

И я продолжаю читать:
 
"И вот я сижу на шезлонге, в спасительной тени зонта, у покатой деревянной крыши

нашего местного спортклуба. Я давно знаю это место, я узнаю его. Откуда? Из той

песни, что пела мне моя сестра. Я помню каждое слово, я и сама пела эту песню

своим детям, когда они были маленькие. Слова там были такие:

-Ну, пожалуйста, ну пожалуйста,
-В самолёт меня возьми,
-На усталость мне пожалуйся,
-На плече моём усни,
-Мне руку дай, сходя по лесенке,
-На другом краю Земли,
-Где встают, как счастья вестники,
-Горы синие вдали.
-Ну пожалуйста, ну пожалуйста,
-Не тревожься ни о чём,
-Тихо ночью сердце города отвори своим ключом.
-Хорошо, наверно, ночью там,
-Темнота и тишина.
-Мы с тобой в подвале сводчатом
-Выпьем старого вина.
-Выпьем мы за счастье трудное,   
-За дороги без конца,
-За прямые, безрассудные, неподкупные сердца.
-Побредём по тихим улочкам,
-По безлюдным площадям,
-Улыбаться будем дворникам
-Словно найденным друзьям..."


-Да, она это пела! - подтверждает дядя.

-Надо же! И я помню! - вдруг, к своему удивлению, восклицаю я, и тотчас всплывает

в моей памяти эта давнишняя песня. Её поёт сероглазая девушка с длинной косой и

носом-картошкой, таким же, как у бабы Симы. Дядя Лёша начинает дирижировать

деревянной ложкой, и мы с ним хором затягиваем:

-Ну пожалуйста, ну, пожалуйста... - поём мы с дядей. Основательно напевшись, я

продолжаю читать:

"Я пела эту песню так много раз, что она сбылась, в конце-концов: я приехала в

Хьюстон в середине жаркой и влажной сентябрьской ночи, потому что мой новый

знакомый купил мне билет на самолёт, и открыл для меня этот большой, тропический

город. Сводчатая крыша нашего спортклуба. Старое вино в пыльных бутылях тёмного

стекла, из коллекции моего нового американского мужа. Всё, о чём раньше я могла

только мечтать.

-Привет! - я говорю трём девушкам, проходя мимо них.

-Привет! - они откликаются, хором. Мы показываем друг другу наши самые

приветливые улыбки. Мы видим друг друга в первый раз. Но всё равно мы улыбаемся и

говорим: "Привет!"

Мы больше не в России, мы в Америке. Здесь все друг с другом здороваются."

-Во устроились, империалисты! - объясняет мне дядя Лёша, и я принимаюсь за

следующую главу:



"Ночная находка.

На следующий день, я просыпаюсь поздно. Кажется, я проспала - супруг уже отвёз

детей в школу. Надо прогуляться с Волком, пока не стало припекать. Я надеваю

поводок на моего чёрного, шерстистого приятеля (он очень рад этому). И вот мы

выходим на улицу. Все соседи, как один, выставили свои мусорные баки на дорогу.

Скоро за ними приедет мусорный грузовик. Похоже, наши соседи справа выбросили

какую-то мебель. Я подхожу поближе, рассматриваю находки: высокий торшер в

хорошем состоянии, пляжный зонт без подставки. Волк обнюхивает наши находки,

смотрит на меня с ожиданием. Нет, Волк, я не возьму этот торшер. И пляжный зонтик

мне сейчас не нужен. Я не подбираю чужую мебель, я больше не в России.

Там, в России, с мебелью было трудно, поэтому мы часто подбирали мебель,

выброшенную на помойку. Тот старый, допотопный "Зингер", на котором я училась

шитью, был когда-то найден на помойке моим дядей Петей, маминым младшим братом.

Как-то раз, гуляя с собакой, я обнаружила огромный старый буфет, крашеный светло-

салатовой краской. Я увидела его внезапно, там, где я не ожидала его найти:

совершенно одинокий, он стоял подле мусорных баков нашего двора. Мусорные баки

были набиты мусором доверху, ка и всегда. Груды мусора лежали на снегу, вокруг

баков. Дворовый фонарь отбрасывал бледные оранжевые тени, безжалостно освещая эту

неприглядную картину. И не было никого вокруг. Только ночь, я и буфет. Я

быстренько сбегала за матушкой и мы решили, что буфет нам подходит. Мы поволокли

буфет домой, через весь двор, к нашему подъезду. Это не было особенно тяжело: лёд

на дорожках двора помогал нам в нашей авантюре. Нам без труда удалось подтащить

буфет к двери подъезда, и только тут мы поняли, что втащить эту махину на

четвёртый этаж будет не так-то просто. (Мы жили в хрущобе в те времена, лифта в

нашем доме не было). Но мы не могли бросить этот салатовый буфет у двери

подъезда, это даже не пришло нам в голову. Любой из наших соседей мог подобрать

этот буфет, увидев его у входной двери. Нет, оставлять буфет в одиночестве было

просто опасно. Таких шикарных буфетов нельзя было купить нигде, ни за какие

деньги. Такой буфет можно было приобрести только одним способом: найти его на

помойке. В те годы, в России с мебелью было трудно, как я уже упоминала..."

-Эт мы знаем! - без особой печали, подтверждает дядь Лёша.

"...Придя в мебельный магазин, мы обычно находили там навесные книжные полки, и

больше ничего интересного. Диваны, буфеты и прочую роскошь в мебельных магазинах

купить было нельзя. Надо было быть ветераном войны, чтобы заслужить диван или

буфет. И, так как мой дедушка Андрей погиб на войне, хорошая мебель была не для

нас. Наш солдат сложил свою голову на Курско-Орловской Дуге, и не мог помочь нам

с приобретением мебели. И поэтому нам с мамой надо было тащить тяжёлый буфет на

четвёртый этаж. Мой дедушка не вернулся с фронта. Он больше не мог помочь нам."

-Эт мой папка! - неожиданно тихим голосом, говорит дядя Лёша. И я начинаю читать

новую главу:

"Последнее письмо для бабы Симы.

Моему дедушке Коле повезло больше, чем моему дедушке Андрею. Дедушка Коля пережил

Вторую Мировую Войну, и умер от инсульта, когда ему было восемьдесят пять лет. Он

говаривал, что доживёт до трёхсот лет, но водка, к сожалению, не позволила ему

этого сделать. Он всегда называл меня своей самой любимой внучкой.

"Внученька моя милая..." - говорил он мне, когда мы с мамой приезжали к нему в

гости по выходным.

У дедушки Коли были яркие голубые глаза, светлые волосы, совсем побелевшие с

годами. Я ни капли не похожа на него: у меня тёмные волнистые волосы, серые

глаза. Я похожа на дедушку Андрея, который погиб на фронте. Может быть, именно

поэтому я смотрю на окружающий мир его глазами. Я гляжу на послевоенный мир,

которого ему не довелось повидать. Он знал, что он не выживет. И он не выжил:

погиб с самом кровавом танковом сражении между Курском и Орлом, на Курско-

Орловской Дуге, на юго-западных подступах к Москве. Он был пехотинцем, и видел

развернувшуюся битву собственными глазами. В своём последнем письме бабе Симе, он

написал:

"Симочка, я наверно жив не буду. Здесь просто ад. Костьми ляж, но проследи, чтоб

наши мальчики получили высшее образование после победы".

Эти маленькие мальчики были: дядя Лёша и мой отец. И после Победы они оба стали

инженерами. Бабушка Сима буквально "легла костьми", работая на складе тракторного

завода. Ей приходилось таскать тяжёлые, многокилограммовые детали, сражаться со

своим диабетом, поднимая на ноги своих мальчиков. Её любимый муж Андрей сражался

с фашистами, её отец, священник Василий, пытался отразить аттаку красных банд на

свою церковь. Они оба погибли. Неудивительно, что временами ей просто хотелось

кричать. Разве можно было винить её в этом?"

-Вот видишь! И о нас написала, не забыла! - Всхлипывая, говорит дядя Лёша.

-Дядя Лёша! Не плачь! - оторвавшись от родословной, умоляю я старика.

-Хорошо! Не буду! - обещает дядя Лёша, продолжая рыдать.

Немного всплакнув, мы с дядей Лёшей продолжаем читать свою родословную. Следующая

страница, Слава Богу, уносит нас далеко от воспоминаний о прошлом, и мы снова

оказываемся в мире Сашиных фантазий:

"Я выйду замуж за христианина..." - пишет Саша, - "У него будут голубые глаза и

свой собственный дом на берегу моря. На первый взгляд, эти фантазии могут

показаться странными и даже несбыточными. Но я могу объяснить, как они у меня

появились, даже если поначалу они были просто мечтами, а позже - частями того

сложного плана, который Бог задумал для меня.

Мне больше нравятся голубоглазые мальчики. У моей мамы - голубые глаза, и она

всегда была добра ко мне. Поэтому я научилась ассоциировать голубые глаза с

добротой. Глаза моего отца были мутные, желтовато-серого оттенка, и мой отец

почти всегда был злым. И поэтому я стала избегать людей с тёмным цветом глаз. Мне

казалось, что эти люди вполне могут оказаться такими же злыми, как мой отец.

Возможно, эти ассоциации были по-детски наивными, но они были реальны для меня. В

моём мире, люди с тёмными глазами были злыми, а люди с голубыми глазами были

добрыми. Так что я стала искать людей с голубыми глазами ещё в младших классах

начальной школы. Обе мои лучшие подруги - девочки с голубыми глазами. И я дружу с

ними до сих пор. Даже хотя одна из них чуть не увела у меня первого мужа. Но это

было неважно. В душе, я любила свою подругу больше, чем я любила своего первого

мужа. Она была более важным человеком в моей жизни, чем он когда-либо мог стать.

Я не знаю, почему...Может быть потому, что где-то в глубине души я не особенно

любила своего первого мужа. И поэтому, я готова была в какой-то момент подарить

его своей лучшей подруге (это был её день рождения, в любом случае:). Костик был

моим любовником, когда я училась в институте. Как долго такие отношения могут

продлиться? Вы окажетесь правы, если предположите, что они скорее всего

закончатся к пятому курсу. К тому самому моменту, когда мы начали свою трудовую

деятельность, мы обнаружили, что:

-девочки в его офисе выглядели лучше меня (в его случае), и что

-брак не так интересен, когда тебе двадцать два, и поэтому путешествия по разным

странам являются более привлекательной альтернативой семейному счастью (в моём

случае).

Так что мой супруг женился на секретарше своего босса, а я уехала жить за

границу. Я всегда знала, что мы с ним разведёмся. И поэтому я постоянно принимала

противозачаточные таблетки: мне совершенно не хотелось детей от Костика, не

хотелось создать какие-либо связи, которых нельзя было бы избежать в будущем. Так

или иначе, нас связывал секс и ничего больше. Между нами не возникло больше

никаких интересов. По правде сказать, нам и поговорить-то было не о чем. Его

цинизм раздражал меня: я была религиозна, а он - совсем наоборот. Но, тем не

менее, мы всё же поженились. Это был как последний шанс для наших отношений. Но и

этот шанс окзался не наш. Когда мы впервые пришли подавать заявление в ЗАГС, ЗАГС

оказался на замке. Наш путь к совместной жизни был закрыт. Наши отношения не были

достаточны для брака. Я понятия не имею, как я пропустила этот знак, что Господь

послал нам. Но и даже после того, как нам удалось пожениться наконец, я

продолжала мечтать о человеке, который бы привёл меня к вере. Кто бы открыл для

меня дорогу к христианской жизни в стране, где люди уже забыли, кто такой Иисус

Христос  и почему весь христианский мир празднует Рождество и Пасху.

Помимо того, что я была человеком верующим, у меня всегда была практическая

жилка. Рассматривая одного или другого мальчика для серьёзных отношений, я всегда

пыталась представить себе, где мы будем жить после свадьбы..."

-Не поверишь, у нас с Нелличкой была первая брачная ночь в одной комнате с бабой

Симой... - признаётся дядь Лёша, - Нелличка всё говорила: "подождём, пока мама

заснёт, и уж тогда..." Но мама всё ворочалась, никак не засыпала, и спрашивает

наконец мою Неллю: "Ты когда наконец уже ему дашь, я долго ждать буду???"

Отсмеявшись, мы принимаемся читать дальше:

"Двухэтажный дом моей мечты, нарисованный во всех деталях десять лет назад, был

совершенно и полностью забыт. Когда молодые люди женятся в России, никто не

покупает им двухэтажных домов. У них обычно есть только два варианта:

первый - жить с его родителями, и

второй - жить с её родителями.

Но, к сожалению, никто из родителей моих знакомых мальчиков меня особенно не

полюбил. (За шесть лет учёбы в институте у меня было три серьёзных кавалера).

Все, как один, родители моих кавалеров хотели послать своих сыновей жить со мной

и моими родителями. Одна более предприимчивая мамаша сообщила мне, что я могу

забирать её сына куда угодно, хотя бы даже на дачу к моим дедушке с бабушкой. В

конце-концов, у них был свой дом! Не какая-нибудь квартира, а целый дом!

Наверное, в глазах этой бедной женщины я была необыкновенно богатой и испорченной

девицей. Да, у моих дедушки с бабушкой был свой дом! Но я никогда бы не смогла

пригласить туда постороннего, чужого им человека. Мой дедушка Коля был всегда, по

своему обыкновению, пьян. Бабушка Марина уже многие годы не вставала с постели.

Жить с дедушкой и бабушкой было всё равно, что поселиться в госпитале. Жизнь с

моими родителями тоже была невозможна: мой отец был крикуном и матерщинником, и я

чувствовала, что любой нормальный человек должен бы был спасаться из моей семьи

бегством, только чтобы сохранить свою собственную жизнь и рассудок. Другими

словами, мне надо было найти человека, у которого было бы своё место жительства,

как можно дальше от его родителей или моих. И поэтому мне хотелось найти

человека, у которого был бы свой дом. Или квартира. Или комната, в крайнем

случае. Попытки ужиться с чужими родственниками (или же моими) казались мне

бесполезной тратой нервов, времени и хороших отношений..."

-Губа не дура! - смеясь, говорит дядь Лёша.

"...Правду сказать, я подозревала, что любой человек, познакомившись с моим

крикливым папашей или пьяным дедулей, убежит от меня подобру-поздорову, увидев, в

какое жуткое семейство матерщинников и пьяниц он попал. Когда мне исполнилось

четырнадцать, я почувствовала, что мне надо бежать.

-Иди в монастырь...уходи в монастырь...тебе лучше стать монахиней, потому что это

тебе подойдёт... - мне всё чудился чей-то голос, убеждавший меня. И была только

одна причина, по которой я не ушла и монастырь и не приняла пострига, как мне

того хотелось. Когда мне было четырнадцать, я просто не знала, где мне найти

ближайший монастырь. Бабушки Симы к тому времени уже не было с нами, и мне не у

кого было спросить совета..."

-Здесь, в доме, отошла наша баб Сима...представилась, Царствие Небесное.. -

вытирая слезу, говорит дядя Лёша.


"...Так что бежать мне было совершенно некуда. И поэтому, когда мне было

шестнадцать, я поняла, что мне предстоит принять бой." - я дочитываю страницу до

конца и переворачиваю ещё один лист нашей родословной.


"Чёрная тень в продуктовом отделе.

Американские супермаркеты такие огромные, роскошные и светлые, что я каждый раз

начинаю тихо паниковать, заходя в супермаркет. В России, мне были привычны совсем

другие магазины: старые, обшарпанные киоски со стальными решётками на окнах, со

строгими, недовольными жизнью продавцами. Вот почему американские супермаркеты, с

их радушными кассиршами, ярко освещенными витринами и обилием фруктов круглый год

слегка пугают меня. В моём родном городе, где я родилась и выросла, был только

один рыбный магазин. Несколько булочных. На самой окраине - магазинчик "Фрукты-

Овощи", что торговал картошкой, луком, морковью и свёклой. Банки солёных огурцов

должны были заменять нам фрукты, как только наступала зима. Сами знаете, какой

напиток лучше всего закусывать солёными огурцами, не мне вам объяснять..."

-Сами знаем! - подтверждает дядя, вылавливая из банки склизкий огурчик.

"Молочные магазины продавали исключительно молоко, а в качестве роскоши -

простоквашу, масло и сметану. И уже за это мы им были очень благодарны. Сметана

была для нас роскошью (я до сих пор, к ужасу моих детей, могу есть сметану

ложками, как мороженое). Баба Сима, приезжая к нам в гости из Куйбышева, обычно

налегала на сметану и простоквашу, смешивая их вместе в огромной эмалированной

кружке.

-Уж дома я такой сметанки не поем! - с чувстом выполненного долга, говорила она.

По её словам, Куйбышевская шоколадная фабрика скупала все лучшие молочные

продукты, оставляя простых граждан ни с чем. Не знаю: может, так оно и было..."

-Да, так тут и было! - подаёт голос дядя Лёша, - И как-то жили, не

жаловались...щурей ловили по три кила! Веришь?

-Верю! - отвечаю я ему, и продолжаю читать:

"Наши мясные отделы торговали сосисками, докторской колбасой (по 2.20 и по 2.90),

и иногда на прилавки выбрасывали роскошь - серо-голубых, тощих цыплят. Цыплята

были такие тощие, и похоже было на то, что они умерли с голоду, перед тем как

поступить в продажу. Свежее мясо можно было уловить раз в неделю. Если вам вдруг

захотелось говядины в воскресенье с утра, то по пути к этому заветному продукту

вам надо было отстоять длинную очередь (мясо бывало очень популярным продуктом,

по воскресеньям.) Продавщицы не позволяли нам брать больше двух килограммов

зараз.

-Два кила в одни руки! - раздражённо провозглашали они, если кому-то удавалось

ухватить кусман побольше. Для продавщиц, мы не были людьми. Мы были жадными,

голодными руками, так и норовившими стянуть кусок побольше. Нет, они не считали

нас за людей, я убеждалась в этом каждое воскресенье, стоя с отцом в длинной

очереди за мясом. Кусок заветного мяса, вообще-то, не был куском мяса в обычном

понимании этого слова. Это была большая кость, с небольшими островками красной

плоти, прилипшей к костистому остову. Когда я видела размер кости, купленной нами

в мясном отделе, то каждый раз начинала подозревать, что кость эта принадлежит

какому-то старому, допотопному зверю. Динозавру, может быть. Или мамонту, в

крайнем случае. Купив пол-скелета мамонта, отец начинал материться больше

обычного. Мы волокли нашу заветную кость домой, и варили из неё костный бульон.

Из кусочков мяса, приставших к остову скелета, папа обычно делал котлеты. Он

жарил штук десять котлет на большой чугунной сковороде, и запихивал эту сковороду

в холодильник, чтобы мы могли есть мясо всю неделю. Мои мама и папа были детьми

Второй Мировой, и поэтому котлеты каждый день были для них неслыханной роскошью.

Мои родители не доедали в войну. В войну, их обычной диетой были пустые щи и

картошка без масла. (Моя бабушка Марина даже пробовала жарить картошку на

касторке, но эта идея не прижилась, почему-то...)

В общем, теперь, через сорок лет после окончания войны, я была должна, просто

обязана, есть котлеты каждый день. Это было лучшее, что мои родители могли

предложить мне. И по сию пору, я ненавижу котлеты. Никогда не ем гамбургеров,

сосисок и жареного мяса. Мои родители, эти голодные дети войны, так укормили меня

котлетами, что я их просто видеть не могу. (Когда я была маленькая, то не

догадывалась ещё, что мясо, и даже кости, вскоре исчезнут с наших прилавков, как

только Михаил Горбачёв придёт к власти.) Если бы я только это знала, то наверняка

съела бы больше котлет, слепленных папой из мяса наших загадочных, костистых

зверей. После прихода к власти Михал Сергеича, наши немногочисленные продукты

стали исчезать из наших магазинов. Даже фокусник Дэвид Копперфилд не так удивил 

американцев исчезновением Статуи Свободы, как Михал Сергеич удивил россиян, когда

из наших магазинов вдруг исчезли последние, немногочисленные продукты питания.

Да, это было странно: приходить в магазин, и видеть абсолютно пустые полки.

Ничего съедобного не осталось в наших магазинах, совсем ничего.(Дети моей сестры

были тогда ещё маленькими, и я не помню, как нам удалось их прокормить.)"


-Щурями кормились! Браконьерство, говорят, а хавать надо? - поясняет дядя Лёша. Я

согласно киваю, и снова принимаюсь читать Сашины записи:


"Что же было в речах Михал Сергеича, который незаметно, исподволь, увёл нас от

коммунизма, и, одновременно, от всех продуктов питания? Да ничего: ничего

определённого не было в его речах. Никакой логики в его длинных, путанных речах

заметно не было.

"Давайте что-нибудь изменим..." - намекал он, загадочно.   

"А что? Что изменим-то?" - хотелось мне спросить у него (но мне было только

одиннадцать, и поэтому, конечно, спросить я у него ничего не могла).

"Сам не знаю, но хоть что-нибудь..." - казалось, отвечал он на мой вопрос,

путаясь в собственном многословии, - "Какие-нибудь, знаете ли,

реформы...желательно - судьбоносные...и чтоб переломный момент был, обязательно.

Как же без него? Без него, кажется, даже неинтересно страной управлять, без

переломного момента..."

Так запомнились мне речи Михал Сергеича, но он никогда бы не смог, как я,

уложиться в один абзац. Он растекался той же самой мыслью на весь газетный

разворот. Теперь, когда мне уж больше сорока, я наконец поняла: если глава

государства не знает, о чём он говорит, то скоро в этом государстве нечего будет

есть. Эта неприглядная правда теперь для меня очевидна: я жила в России, в 90-х

годах, я это помню. Ну, неважно. Короче говоря, я стою посреди американского

супермаркета. В окружении моих детей и их лучшего друга, Трэвиса. Я плетусь вслед

за детьми, находя по дороге: пакет молока (без лактозы), лимонад, персики и

черешню. Дети приносят мне бутыль газировки, четыре пачки жевательной резинки,

чипсы, диск с каким-то фильмом. Они разговаривают между собой, о чём-то смеются.

Кажется, Трэвис хочет пригласить на свидание десятилетнюю подружку моей Аниты. Я

намекаю ему, что десятилетняя девочка слишком молода для романтических свиданий.

Но находчивый Трэвис объясняет мне, что он как раз любит молоденьких. Вот нахал!

Я смеюсь вместе с детьми: какой он всё-таки смешной, этот Трэвис!

И вдруг, что-то происходит. Нет, не в магазине. Но что-то непонятное происходит

со мной. Как неуловимо надвигающаяся чёрная тень, меня вдруг охватывает тоска. Я

вдруг не могу понять, почему я здесь нахожусь. Воспоминания другой, русской жизни

охватывают меня, и от них нет спасения. Как я здесь очутилась? Кто эти смеющиеся,

весёлые подростки, которые зовут меня "мам". Я ли это? Или всё же не я?

После шести лет технического института, я должна была стать инженером, так же,

как и мои родители: жить в одном из секретных почтовых ящиков, получать 120

наличными в месяц, обитать в двухкомнатной-хрущобе с двумя детьми, пьяным

супругом и свекровью. Жить так, как живут сейчас все мои школьные подружки. Но,

вместо этого, на мне полосатые шорты. Белая льняная рубаха расстёгнута, и из-под

неё виднеется зелёная фирменная футболка с надписью "Революция Одежды".

Ба...даже в моей одежде, кажется, произошла революция. И у меня нет больше

зимнего пальто, но вместо него - штук десять льняных рубашек и штук двадцать

футболок с разными надписями. Я больше не в России. Кажется, что я нахожусь в

одном из своих снов. Странный, многоцветный американский сон, где люди не ругают

друг друга матом, а вежливо улыбаются: "Хау а ю тудей?

Здесь, в этом красочном сне, я покупаю черешню в апреле, вместо банки солёных

огурцов. И почему-то, меня это пугает. Этот сон так красочен, огромен и

прекрасен, а я привыкла к маленьким, обшарпанным магазинчикам "Фрукты-Овощи", где

продавщицы никогда не улыбались нам, но частенько матерились вместо этого. Так

было в русских магазинах, я это помню  детства. Русские воспоминания врываются в

мою американскую реальность. Мне придётся сражаться с ними, прямо здесь и сейчас.

Глядя на своих смеющихся детей, я повторяю про себя:

"Господи, спасибо тебе! Спасибо, что принёс меня в страну, о которой я могла

только мечтать. Спасибо, что мои дети могут есть арбузы и клубнику круглый год.

Россия, мы выжили! Так много моих родных погибло там, на моей родине, но мне

удалось спастись, и уехать в Новый Свет. И теперь мои дети всегда будут жить в

демократическом обществе, и покупать клубнику в продуктовом посреди зимы и ранней

весной, когда в России земля ещё скована льдом, покрыта снегом, когда гололёду и

слякоти, кажется, не будет конца..."

Мы стоим около витрины с сыром. Сто видов сыров показывают нам свои желтовато-

кремовые бока: вот сыр из Франции, а вот бельгийский выдержанный сыр, вот сыр с

орехами, а вот - сыр с черникой. Сыр с фирменной плесенью и сыр, напоминающий

плавленный сырок - "Виолу". Продавщица улыбается нам, предлагает попробовать

какой-нибудь из сыров. Я беру пару кусочков, предлагаю детям. Но они не хотят

сыра.

-Да не голодные мы! - отвечают, нетерпеливо.

Не голодные? И это уже хорошо! Это, по сути дела, и было делом всей моей жизни:

привезти свою семью в страну, где мы больше не будем голодать. Ради этого, мне

пришлось расстаться с Россией. И я рассталась с ней, окончательно и бесповоротно,

так что теперь мои дети уже и не говорят по-русски. Они понимают меня, когда я

говорю с ними по-русски, но отвечают каждый раз по-английски. И меня это

устраивает. Мрачная тень русской жизни наконец покидает меня, я расплачиваюсь у

кассы, и веду моих детей к машине. Моя машина - зелёный микроавтобус. Я его

просто обожаю. В России, я таскала продукты в тяжёлых авоськах: молоко и

картошку, батон белого и половинку чёрного, сосиски и несчастного голубого

цыплёнка(если уж очень повезёт). Замороженная треска смотрела на меня своим

мёртвым, неподвижным глазом, выглядывая из моей сумки, всю дорогу домой.

Что ещё было в моих авоськах с продуктами? Это большой-пребольшой секрет: как мы,

инженеры-ракетчики, выживали в России. Но, на самом-то деле, тайна моя была

проста: помимо замороженной рыбы, я несла домой свёклу, лук, картошку и молоко.

Раз в неделю, баба Сима варила костный бульон (из огромной кастрюли высовывалась

могучая кость добытого папой зверя, вокруг неё плавали овощи). Матушка моя варила

картошку, сосиски, делала солянку с кислой капустой. Мы ели макароны по-флотски,

мясной борщ на костном бульоне. Жизнь людей, мастеривших космические корабли,

была не так уж плоха. Но уезжать из России нам не разрешалось. Мы были

"невыездные". И самым ближайшим местом, куда нам можно и нужно было лететь, был

Марс. Зачем, собственно говоря, нам было путешествовать куда-то ещё? Согласно

моим учебникам и нашей крикливой училке, мы жили в лучшей стране мира. Даже

сравнивать нашу жизнь с жизнью в капиталистических странах было настолько нелепо,

что делать этого не разрешалось. Мы жили гораздо лучше. Но, чтобы нам не с чем

было сравнивать нашу прекрасную советскую жизнь, нам не разрешалось покидать

рубежи нашей советской родины.

Итак, сравнивать было нельзя. Но я всё равно сравнивала. Я читала Конан Дойля и

сравнивала. Меня не особенно интересовали детективы, но мне нравилось читать про

свободные от идей коммунизма земли, где народ и партия не были едины, и где

Ленин, лёжа в Мавзолее, не считался вечно живым. По-детски наивная

коммунистическая пропаганда наводила тоску. Мне казалось, что моё будущее будет

недостаточно светлым в двухкомнатной хрущобе. Хотелось жить в собственном доме с

садом, и чтобы муж не пил, а был верующим, и чтобы по воскресеньям мы ходили бы в

церковь, а не стояли в очереди за костьми огромных, вымерших исполинов."

Последнее предложение смешит дядю Лёшу, и он начинает хохотать, хлопая себя

ладонями по коленкам, дыша мне в лицо винными парами:

-Где эт видано, шоб мужик не пил? Ежели разве малахольный он какой? Язвенник и

трезвенник, что ли?

Мы с дядей Лёшей начинаем дико ржать, но, отсмеявшись, снова принимаемся за

рукопись. На следующей странице родословной, Саша пишет:

"Встречи с Прекрасными Принцами.

Вообще-то, в России мне не встретилось ни одного Прекрасного Принца.(У меня даже

возникли нехорошие подозрения, что компартия извела их всех, как класс, в 17-м

году). Но, несмотря на эти подозрения, я поступила в технический вуз и приступила

к поискам жениха. Были у меня тогда ещё некоторые надежды, что среди технарей всё

же остались приличные люди. Я познакомилась с массой молодых технарей, но ни

одного Прекрасного Принца среди них не оказалось. Это было странно. Почему-то, я

чувствовала себя как тигр, запертый в клетке со львами. Да, львы тоже вроде бы

были кошками. Но не моей породы. У них были роскошные, жёлтые гривы, а я искала

кого-нибудь полосатого, чьи повадки и окрас напоминали бы мои собственные. (Я

была и остаюсь Тигром, согласно китайскому гороскопу). Так что, образно

выражаясь, моим супругом тоже должен бы был стать тигр. Львы мне как-то никогда

не были симпатичны (выражаясь образным языком)."

-Ишь какая! Тигрица выискалась! - одобрительно кивает дядь Лёша.

"Львы нашего факультета упивались по праздникам, часами играли в карты и вели

пустые, непонятные мне разговоры. Я сама в карты не играю и предпочитаю домино.

Так что, ничего общего между мной и нашими львами не возникло, помимо чертежей

консоли самолётного крыла. Но и это был недостаточный повод для любви, с моей

точки зрения. Временами, наши львы посматривали в мою сторону то ли с интересом,

то ли с испугом. Трудно было понять. Один из них так упился на моём дне рождения,

что мне пришлось оставить его бездыханное, воняющее перегаром тело в коридоре на

коврике. На следующий день, очнувшись, он читал мне стихи о любви. Но и в тот раз

влюбиться в пьяницу мне не удалось: нос его был слишком красным, глаза - немного

окосевшими, запах - отвратным. Нет, влюбиться в русского алкаша мне, казалось,

была не судьба."

-Цаца нашлась! - сурово говорит мне дядя.

"Это было сложно хотя бы уже по той причине, что больше всего на свете я любила

себя. Я рисовала себе прекрасные чёрные очи с помощью простого карандаша и туши,

украденной у сестры. Тем же карандашом рисовала себе чёрные брови вразлёт.

Красивые губы появлялись на моём лице после того, как я точно и ровно накладывала

сестрину помаду на свой бледный, слабо очерченный рот. Я всегда хорошо рисовала,

так что нарисовать на своём лице кого угодно, от Надежды Бабкиной до Мэрилин

Монро, была не проблема.

Сын моей соседки всё ещё занимал мои мысли, даже когда мы оба закончили школу.

Иногда он пытался заговаривать со мной, когда мы сталкивались на лестнице. К

своему ужасу, я вдруг обнаружила, как это трудно - разговаривать с человеком, в

которого ты влюблён по уши. Мои колени подкашивались, мой рот пересыхал, в голове

не оставалось ни одной-единственной мысли, когда он проходил мимо. Да,

втрескалась я в него порядком, надо признаться. Настолько, что даже поговорить с

ним толком ни о чём не могла. В конце-концов, он стал встречаться со своей

одноклассницей. Она была весёлой, голубоглазой блондинкой, и совсем его не

боялась, в отличие от меня. Мне он продолжал нравиться, само собой. Мне было всё

равно, что теперь он ходил в обнимку с блондинкой. Ревновать к такой красавице

было бы просто глупо. А как он хорошо пел! Как играл на гитаре! Мы все,

старшеклассники, сидели в актовом зале, затаив дыхание, когда он играл и пел для

нас. Никогда не забуду, как он пел. Сейчас он нейрохирург и живёт в Лас-Вегасе.

Мы созванивались как-то, накануне его свадьбы. Я поздравила его. К тому времени,

как он женился (в 36), я уже была матерью троих первоклашек. Ладно...Проехали."

-Ишь ты! В Лас-Вегасе! - мечтательно цокает языком дядь Лёша.

"Сентябрь девяностого года был моей последней школьной осенью. Я всё никак не

могла выбросить из головы моего соседа: певца, гитариста (и будущего

нейрохирурга). Он к тому времени поступил в мединститут, и я больше уже не видела

его каждый день в школьных коридорах. Я наконец освободилась от привычки

постоянно смотреть на него. Но это была грустная свобода. Привычка смотреть на

него никак не хотела оставаться в прошлом, никак не хотела отпускать меня. "Не

хочу больше этого навязчивого чувства..." - думала я, вспоминая свою первую

любовь. Странная, болезненная навязчивость любовных эмоций была мне не по душе.

"Пусть лучше любовь будет сначала дружбой, с интересными разговорами, с какими-то

общими увлечениями. Пусть мне встретится не такой красавчик, вокруг которого все

тётки штабелями складываются, а просто интересный для меня человек, не надо мне

больше красавцев..." - так мечтала я.

Но, несмотря на все эти благие намерения, я опять загляделась на самого красивого

мальчика на подготовительных курсах моего института, в классе по математике. Он

был старше меня, и тоже не смог оторвать от меня глаз. На втором или третьем

свидании, он заговорил о сексе. Меня это слегка испугало. Я думала, мы будем

говорить о наших чувствах, но вместо этого он заговорил о каких-то сексуальных

позициях, стал показывать мне рисунки разных интимных поз. Моя одноклассница,

девочка лет четырнадцати, была беременна. Она по-прежнему приходила в школу, уже

с огромным животом и со справкой, что ей можно и нужно немедленно выходить замуж.

Я стала подозревать, что обилие сексуальных поз может запросто привести меня к

такому же печальному финалу. Я оставила моего красавчика безо всяких церемоний, и

тут моя сестра познакомила меня с другом своего мужа. Он не стал рассказывать мне

о сексуальных позициях, вместо этого он сказал, что любит меня. Я тоже сказала

ему, что люблю его, и мы провели много месяцев в жарких и страстных поцелуях,

пьянея от сладкого, почти медового вкуса на наших губах. К восемнадцати годам я

знала, что хочу выйти за него замуж. Я была абсолютно уверена, что мы скоро

поженимся, и этот сладкий вкус наших поцелуев будет началом новой, прекрасной

жизни для нас.

Но ничего этого не случилось: как только я спросила его, хочет ли он на мне

жениться, он тут же, и вполне определённо, ответил, что как раз этого он не

хочет. Оказалось, его родители хотели, чтоб он нашёл себе невесту с квартирой.

Наши страстные поцелуи не были важны для его мамы с папой. Отдельная квартира

ценилась дороже поцелуев. А у меня отдельной квартиры как раз и не было. Более

того, я не была достаточно красивой, по мнению Бориса.

"Мне нужна красавица, а ты...ты так себе...не очень..." - сообщил он мне как-то

раз. Его мама, при встрече со мной, попросила меня больше не заходить к ним в

гости. Их общая неприязнь ко мне росла, ширилась и набирала мощь. Я поняла, что

пора уходить. Мой предполагаемый Принц из Прекрасного превращался, прямо на моих

глазах, в Ужасного. Я не хотела видеть конца этой метаморфозы, я не могла выйти

замуж за пресмыкающегося. Большой зелёный Лягух, покорно вторящий всем желаниям

своих родителей, был не моим принцем. И я посоветовала ему (уже чисто по-

дружески) найти себе другую невесту. Более привлекательную, чем я. И со своим

собственным жильём.

Он ушёл, и я обрадовалась его уходу. Два года, проведённые с Прекрасным, но

неприятным в общении Принцем, привели меня к мысли, что свобода важнее любви. Ну

да ладно...оставим мальчиков, поговорим о мужчинах...

Отношения с мужчинами очень важны - догадалась я, глядя на свою собственную

семью. Моя матушка была инженером, талантливым и востребованным. В 60-х и начале

70-х, разработанное ею оборудование кружило вокруг Земли в составе первых

спутников. Ей нравилась эта работа, и она всегда убегала из дому, занимая свою

голову передачей электрических сигналов между разными системами летательных

аппаратов, и прочими неземными устремлениями. Но, несмотря на всё на это, наша

семейная ситуация была ужасной. Отец кричал на нас, матерился без удержу, и,

казалось, так будет всегда. И я поняла для себя одну вещь: карьера не так важна в

жизни женщины. Муж, которого ты себе выбираешь, важнее. Если он крикливый,

ругачий тип - твоя жизнь никогда не будет счастлива, будь ты хоть доктор наук и

профессор впридачу.

"Это не так уж важно, кем ты работаешь..." - решила я, глядя на свою семью, -

"важнее люди, которые находятся вокруг тебя...Я дойду до края Земли, но я найду

человека, с которым мне будет хорошо...Он будет христианином, как и я...и мы

будем жить отдельно от его родственников, и от моих, тоже...

Н-да...запросы у меня были отнюдь не маленькие, когда мне было 18. Сейчас,

двадцать пять лет спустя, мы живём одной семьёй с обеими нашими родительницами. И

нас это вполне устраивает.

У него будут голубые глаза, - мечтала я, - Добрые, голубые глаза, как у моей

мамы. И по роду своей работы, он будет помогать людям. Он будет серьёзным,

ответственным человеком, всегда помогающим людям вокруг...Мы вместе будем ходить

в церковь, мы будем изучать Закон Божий. У нас будет большая христианская

семья...

Как мне удалось стать христианкой в коммунистической стране, забывшей все свои

христианские традиции? Это уже совсем другая история...И сейчас я тебе её

расскажу."

-А я и так знаю! - откликается дядя Лёша, - баб Сима у нас была, что твоя ходячая

Библия! 


"Мой Бог и я.

-Бога нет! - сказала нам учительница в школе, проводя с нами, девятилетними

октябрятами, урок атеизма. Так что, в тот день я пришла из школы домой  и

поделилась этой хорошей новостью с моей, глубоко религиозной, бабушкой Симой.

-Ба! - сказала я ей за обедом, - Ты знаешь, Бога-то нет!

-Тише! - шикнула на меня моя бабушка, - Даже не говори так! Бог всё слышит!

Так я узнала, что хотя Бога и не было для нашей училки, но в жизни моей бабушки

Бог, разумеется, был. Он был повсюду: в маленьком серебряном крестике, что баба

Сима принесла мне из церкви, Он был в её ежевечерних молитвах, которые она

тихонечко нашёптывала, когда мы лежали в своих постелях, и свет в комнате был уже

погашен. Она просила у Бога прощения, она просила у Него здоровья и счастья для

всех нас, и для каждого в отдельности.

Моя школьная училка была злющая, как чёрт. А моя бабушка Сима всегда была добра

ко мне. Так что я поверила ей, а не учительнице: мне тоже хотелось счастья и

здоровья для своих близких. Только Бог знал, как нужны были моей семье здоровье и

счастье. Потому что, на самом-то деле, ничего подобного у нас не было. Ни

здоровья, ни счастья в нашей семье попросту не водилось.

-Господь даст тебе всё, что ты хочешь...надо только верить в Него, и просить Его,

молиться Ему... - говорила баба Сима.

Я верила, что мне нужен другой, более добрый отец. И жизнь на берегу моря будет

лучше, - верила я."


На следующий день, мы с дядь Лёшей как бы невзначай встречаемся у печки, и, будто

бы ненароком, открываем одну из Сашиных тетрадей. И я начинаю читать:

"О чём он кричал.

Поначалу, сложно было даже сказать, о чём он кричал. Он ежедневно ругался и

матерился, пугая мою мать и меня. Иногда, он кричал о деньгах. (Мы тратили

слишком много денег на продукты и туалетную бумагу.) Иногда, он кричал о маминых

родственниках. Какими ужасными людьми они были. Какими богатыми. (У дедушки с

бабушкой был дом: мой дедушка Коля построил его сам.) Да, они были слишком

богатыми, по коммунистическим стандартам: у них была машина! И это само по себе

было недопустимо. Баба Сима тоже порой возмущалась богатству дедушки Коли и

бабушки Марины. В глазах бабы Симы они были ужасно, чудовищно богаты. Мой

дедушка, мамин отец, был главным технологом авиазавода, а бабушка Марина -

начальником химлаборатории. И бабе Симе, папиной маме, это не нравилось. Я долгое

время не могла понять, почему..."

-Крутая была бабка, Царствие Небесное! - поясняет дядя Лёша, тихо посмеиваясь.

"Но чуть позже, когда я узнала историю семьи бабы Симы, мне стало и это ясно.

Тогда я внезапно поняла, о чём она кричала: её отец, священник Православной

Церкви, был убит коммунистами. Он пытался защитить свою церковь от аттаки красных

бандформирований, которые решили "экспроприировать", а попросту украсть бронзовые

церковные колокола. Бабушкин отец пытался защитить колокола своей церкви, и был

убит. Так что, баба Сима лишилась отца, когда ей было десять лет. Она была второй

старшей дочерью в семье священника, а всего детей было восемь: мал-мала-меньше.

Это было в 1917-м году..."

Я взглянула на дядю Лёшу. Он тихо плакал, безо всяких объяснений.

"...Я не знаю, как удалось выжить осиротевшей семье моей бабушки Симы. Но они

выжили: семь маленьких девочек и один мальчик, Петя. Скорее всего, крестьяне

местного села стали помогать сиротам своего погибшего духовного наставника, и

спасли их, выкормили мою семью в лихие годы гражданской войны. В те годы иконы

ещё стояли в красном углу каждой избы, и каждый входивший в дом осенял себя

крестом, глядя на святые образа. Я и сейчас делаю точно так же, и рядом с иконой

Спаса Нерукотворного я каждый вечер зажигаю свет. Я знаю, что мой прадед Василий

одобрил бы меня..."

-Да, ты молись ему, убиенному, детка! - шепчет, всхлипывая, дядя Лёша, - я ему до

сих пор молюсь! Он, за веру убиенный, значится святым...Когда Иисус открыл Пятую

Печать, Он увидел души всех, убиенных за веру...Помнишь? 

-Помню! - говорю я убедительно, хотя ничего подобного я не помню, и слышу про

Пятую Печать в первый раз в своей жизни.

"И так, с Божьей Помощью и по доброте окружавших нас людей, моя семья выжила в

годы революции и гражданской войны. Когда бабушка Сима была молодой женщиной, она

работала кассиршей в ресторане круизного парохода, что ходил по Волге. Там, в

ресторане, она встретила моего дедушку Андрея (он был директором этого

ресторана). Незадолго до Второй Мировой Войны, они поженились, и у них родились

сыновья: мой дядя Лёша и потом - мой отец, который был на четыре года младше

своего брата."

-Вот он я! - с гордостью поясняет дядь Лёша.


"Когда дети были ещё маленькими, началась Вторая Мировая. Мой дедушка был призван

на фронт, и погиб в самом большом танковом сражении, под Прохоровкой, на Курско-

Орловской Дуге, к юго-западу от Москвы. Так что бабушка Сима осталась вдовой со

своими мальчиками. Ей было тогда тридцать пять лет. Но и на этом её несчастья не

закончились. Во время войны, бабушка работала в булочной, и однажды попыталась

украсть оттуда кусок хлеба.(Хлеб был строго по карточкам, каждому человеку

полагалось только по одному куску хлеба в день). Бабушку Симу поймали на

воровстве куска хлеба, и посадили на два года. Её мальчики остались сиротами в

самый разгар войны. Так что, учитывая все эти печальные обстоятельства, можно

было понять, о чём кричала баба Сима..."

-Да, эт можно... - шепчет дядя Лёша, вытирая глаза.

"...Это было совсем несложно понять. Но только кричала она не на коммунистов,

которые убили её отца, и не на фашистов, убивших её мужа. Заместо фашистов и

коммунистов, жёны её сыновей частенько попадали под её горячую руку. Даже и мне

временами казалось, что во всех несчастьях бабы Симы была виновата лично я.

Определённо, это была моя вина, что коммунисты захватили Россию, а потом и

фашисты пытались захватить её. Так мне казалось, когда баба Сима начинала

голосить. Каждый раз, мысленно, я брала всю вину за горе бабы Симы на себя..."

-Да, мы все брали...кому ж было брать, как не нам? - согласно кивает дядя Лёша.

"...Старшая сестра бабушки Марины, Галя, покончила жизнь самоубийством, когда ей

пришла повестка, что её муж попал в плен к фашистам, и потому считается

предателем Родины и перебежчиком. Она оставила двух маленьких дочерей, двух и

четырёх лет, и повесилась в крошечной ванной нашей старой квартиры, по улице

Большая Дмитровка. Но, бабу Симу было не взять никакими повестками: она была

настоящим бойцом. И поэтому, спустя много лет после революции и Второй Мировой,

она по-прежнему воевала. На этот раз, она воевала со своими невестками. Этими

невестками были: моя мама и тётя Нелля, моя любимая тётушка, жена моего дяди

Лёши..."

-Нелюшка, душа моя! Царствие Небесное! - снова всхлипывает дядя Лёша.

"Жизнь победителей.

Как я устала сегодня! Ходила гулять по округе, было жарко: градусов под сорок,

если вспомнить шкалу Цельсия...Сегодня четвёртое мая, год 2016. И, хотя с тех пор

прошло уж много лет, я хочу рассказать тебе о прошлом. О том, как жила моя семья

в России много, много лет назад. Как они пережили Вторую Мировую Войну. Во время

войны, бабушка провела два года в тюрьме (она украла кусок хлеба, что было

непростительно, по тем временам). Пока их мать была в тюрьме, дядю Лёшу забрали в

военное училище, а моего отца взяла к себе одна из сестёр бабушки: ему тогда было

лет пять...После войны, баба Сима была вдовой с двумя мальчишками, восьми и

двенадцати лет. Они жили в Самаре, на первом этаже двухэтажного дома, и у них

была там одна комната. Их единственная комната всегда была очень чистой (даже моя

матушка это помнит). Бабушка Сима любила убираться, и всех окружающих тоже

заставляла любить чистоту и порядок. В их коммуналке не было туалета, а

общественная уборная, что была на улице, примыкала к окну их комнаты, и запах из

неё был ужасным. Воду брали из колонки на улице. В том же самом доме, на втором

этаже, тоже жили наши родственники: моя прабабушка, вдова прадедушки Василия, и

их незамужняя дочь, бабушкина младшая сестра, Мария. Позже, в середине

семидесятых, семья бабы Симы наконец получила отдельную квартиру, двухкомнатную-

хрущовку, где баба Сима жила со своим старшим сыном, дядей Лёшей, и его семьёй:

тётей Неллей  и их дочерью, Светланой."

-Помнит нас, надо же! - замечает тут дядя Лёша, - и сколько же лет я уже не видел

эту Сашу, а она всё о нас не забывает!

"Мой отец к тому времени уже уехал из Самары, и поступил в московский вуз, где он

и познакомился с мамой. Но тётя Нелля и дядя Лёша провели всю свою жизнь в

двухкомнатной хрущобе с бабой Симой, и эта жизнь была не из лёгких, хотя баба

Сима всегда старалась помочь. Это она, конечно, оставалась с моей двоюродной

сестрой, когда дядя и тётя уходили на работу. Но, как только они возвращались

домой, она начинала кричать. Чаще всего, по самым ничтожным поводам. Дядя Лёша

обычно придерживался нейтралитета, даже когда баба Сима и тётя Нелля начинали

военные действия, крича друг на друга и расцарапывая друг другу лица до крови.

После таких событий, тётя Нелля писала письма моей матушке, умоляя её пригласить

бабу Симу к себе хотя бы на зиму. Она объясняла моей маме, что больше не может

терпеть жизнь с бабой Симой. Так что мои родители брали билет для бабы Симы, и

она приезжала к нам на зиму из Самары. И, правду сказать, она была нужна нам, как

никто другой: я была первоклашкой, и за мной некому было присмотреть после школы.

Папа и мама работали, конечно: инженерская зарплата была 120 рублей в месяц, так

что никто из них не мог оставаться дома со мной. И вот поэтому я, возвращаясь

домой после школы, находила там бабу Симу, свежие стопки жаренных в масле блинов,

и её рассказы о Боге. Мы жили в одной комнате, баба Сима и я. И Бог всегда был с

нами, как говорила баба Сима. Она всегда говорила с Богом так, как будто он был

совсем рядом. И, конечно же, так оно и было.


Часть 2-я: Счастливое вчера.

Я хорошо провела вчерашний день. Настолько хорошо, что подробностей не помню.

Кажется, я делала то, что и всегда: погуляла с собакой, пробежалась по округе,

приняла душ, поехала в клуб, посидеть у бассейна. Наш район ещё не полностью

застроен, новые дома растут повсюду, как грибы после дождя. Так что, и клуб у нас

совсем новый. Позади клуба, нам построили бассейн. Он совершенно потрясный. Ярко-

голубая вода, цветущие мирты на клумбах вокруг, маленькие фонтанчики постоянно

льют воду в бассейн. Или нет, это даже не фонтанчики, это прям-таки водопады. И

посреди всего этого райского пейзажа - я, в шезлонге. Когда я остаюсь в этой

райской местности одна, я каждый раз пою гимны Творцу. Нахожу в своём телефоне

мои любимые христианские мелодии, и начинаю подпевать им:

"О, Господи! Ты держишь меня в своих ладонях, и я сильна Твоею Силой, когда Ты со

мной! Пусть Твоя воля пребудет в судьбе моей! Не моя, а Твоя воля превыше всего,

Господь Мой!"

Спев пару своих любимых песен, я замечаю, что к моему райскому уголку

приближается компания: три девочки, лет десяти. Болтают о чём-то, снимают

сандалии, плещутся, прыгая в бассейн. Этот бассейн - только для взрослых, но я

вижу, что их седовласая бабуся тайком провела девочек мимо администраторши. Я

тоже так поступаю, иногда: она не первая придумала этот трюк...

Посидев у бассейна часок, я почувствовала, что проголодалась. Автомат с закусью,

что в холле спортзала, оказался сломан. Так что я просто пила кофе, сидя в

шезлонге на краю бассейна (в нашем новом спортклубе и кофеварка новая, так что

можно пить кофе сколько хочешь, хоть упейся). После кофе я проголодалась ещё

сильнее, и решила съездить в новый паб, что на другой стороне озера, за

бассейном. Мне не хотелось ехать одной, и я решила пригласить Райана. Его дом в

пяти минутах езды от моего, так что мы, практически, соседи. К тому же, мы какое-

то время были любовниками. Были. Пока он не сказал мне нечто странное. Он сказал,

что хочет попросить благословения у моего супруга, чтобы встречаться со мной. Я

просто не поверила своим ушам. Вообще-то, я не дочь своему мужу. И не его

сексуальная рабыня (чего нет, того нет). Мы просто друзья, в основном. И родители

троих детей, что немаловажно для меня. Мне даже кажется, что в какой-то степени

мы уже стали родственниками. Ну, как если бы он был мне двоюродным кузеном.

Почему он не может считаться моим двоюродным кузеном, если все мои настоящие

кузины и кузены разбросаны по всему миру, и наша общая семейная история - в

прошлом? Уж если так получилось, и вокруг меня осталось так мало родных людей, то

теперь я буду считать своего мужа ближайшим родственником...В конце-концов, это

единственный родственник, которого мне можно было себе выбрать самой. Да и к тому

же, уже довольно поздно - не считаться родственниками: мои сыновья всегда будут

выглядеть, как он. Его дочь всегда будет моей точной копией. Наши дети почти уже

совсем взрослые и возможно, что лет через пять-шесть мы станем бабушкой с

дедушкой. Когда я стану бабушкой, то мой супруг будет тем самым дедушкой, в

компании с которым я буду няньчить своих внучат. И никто другой мне не подойдёт.

И мне совершенно всё равно, что мы спим в разных спальнях, и что последний раз мы

занимались любовью, когда ездили в отпуск в горы, лет восемь или девять назад...

Я не знаю, почему так получилось. Когда моему супругу стукнуло сорок, он вдруг

стал говорить, что он уже старый. Мне сейчас сорок два. И я чувствую себя совсем

молодой. Я чувствую себя даже лучше, чем когда мне было четырнадцать. Моя жизнь

сейчас гораздо проще: мне не надо выбирать, в какой институт поступить, мне не

надо шить себе платье для выпускного, и я больше не влюбляюсь по уши в каждого

симпатичного подростка. Уже не девочка, надо заметить. И поэтому могу менять

любовников так часто, как только захочу."

-Во, вертихвостка! Ясный перец - Славкина дочка! - одобрительно замечает дядь

Лёша. Я киваю и продолжаю читать:      

"Дети мои почти уже выросли, так что я провожу свободное время у бассейна, в

одном из самых престижных районов нашего города...Так. О чём это я? А, о Райане.

Мы встретились этой весной в ресторане. Я работала там администратором, так что

Райан подошёл ко мне однажды, посмотрел на меня своими озорными, ярко-синими

глазами, и принялся флиртовать, как семнадцатилетний мальчишка. Эти глаза, эта

белозубая улыбка...Я не удержалась, и оставила ему свой номер телефона. Мы

договорились пойти вместе побегать. И, после первой же пробежки, мы как-то

незаметно оказались у него дома. Позади дома, у Райана был огромный батут. Мы

стали прыгать на батуте, и где-то между первым и третьим прыжком, мы принялись

целоваться. Он не умел хорошо целоваться, вообще-то. Но мне было всё равно. К

сорока двум годам, я уже встретила довольно много мужчин, которые не умели как

следует целоваться. В своё время, я пыталась научить целоваться своего второго

мужа. (Кто-то должен научить человека хорошо целоваться, когда ему уже под сорок?

Всё-таки двадцатипятилетней практики поцелуев должно быть достаточно, чтобы

научиться хорошо целоваться, правда?) Но нет. Мои надежды не оправдались и на

этот раз. Райану было уже сильно за сорок, но он совершенно не умел целоваться. Я

пыталась научить его, я честно пыталась. Когда я повторно показала ему, каким

образом меня надо целовать, он засмеялся и спросил:

-Ты что, девочка? Ты учишь меня целоваться, что ли?

После этого, он засунул свой язык мне в рот, так что я больше уже ничего не могла

сказать. Он шлёпнул меня по заду, стянул вниз мои треники, и потом, внезапно, мне

стало так хорошо, что я перестала его критиковать. Он оказался очень, очень

хорошим любовником. Поцелуи уже не имели никакого значения. Мы с Райаном были

счастливы почти два с половиной месяца, но потом он неожиданно решил, что ему

нужно благословение моего супруга, чтобы встречаться со мной. Он сказал, что не

хочет со мной встречаться без разрешения моего супруга. Я сразу сказала ему, что

повторно признаваться своему супругу в том, что у меня есть любовник, я не

собираюсь. (Я уже как-то признавалась ему в этом. Это было после того, как Трэнт

по уши втюрился в одну из моих подруг). Но знакомить Трэнта с каждым из своих

любовников? Ну нет, это уже лишнее...У нас всё-таки семья, как-никак! Нам нужно

водить детей к зубному, в бассейн, на пляж...Что же будет с нашими семейными

поездками, как же мы будем ходить вместе в церковь? Мне ведь по-прежнему нужно

диктовать ему список продуктов на неделю, и я никогда не забуду, как мы,

перешёптываясь и смеясь, стригли ногти двухлетней Аните, при свете фонарика,

после того, как она засыпала...(Анита не была сторонницей маникюров, когда ей

было два года. Она любила отращивать длинные ногти, и потом царапаться, когда

Майк отнимал у неё игрушки.)

Наши с Трэнтом общие воспоминания - моя главная драгоценность. А любовники могут

меняться. И, вся штука в том, что я люблю их часто менять. Я не отличаюсь

особенным постоянством. И единственная константа моей жизни - это моя семья. Так

что я сказала Райану, что ничего говорить своему мужу я не собираюсь..."

-Конечно, негоже семью рушить!Как можно! - подаёт голос дядь Лёша, - Ты знаешь,

что мой папка сказал, когда я родился?

-Что? - спрашиваю я у дяди Лёши, заранее предполагая известный мне ответ.

-Он сказал баб Симе, маманьке моей: "Это не от меня, это ты нагуляла..." Вишь,

дело в том, что у меня глаза-то голубые, а у баб Симы - чёрные...И у папки моего

тож глаза были - карие. Так что, поначалу, он меня не признал. Но потом,

посмотрел на мои пальчики и говорит: "Нет, кажись, всё же мой..."


Дядя Лёша показывает мне свою босую ногу, для убедительности шевеля пальцами.

Между вторым и третьим пальцами на его ступне - почти утиная перепонка, так что

второй и третий пальцы словно бы срослись вместе.

-Эт, характерные пальчики у всех Чеботарёвых... - поясняет он мне, и я согласно

киваю головой. (Я-то на самом деле никакого отношения к Чеботарёвым не имею: моя

родная бабушка - Антонина, сестра баб Симы, а мой отец - двоюродный брат дядь

Лёши.)

-Вот так, по моим ножкам, мой папка меня и признал...у него в роду у всех такие

ножки были... - повторяет дядь Лёша всем известную семейную байку. И я продолжаю

читать: 

"...Мы долго обсуждали этот вопрос, перебрасываясь длинными страстными текстами.

Обсуждать все эти проблемы лично было бы труднее, в текстах как-то проще. Мне

даже показалось, что Райан понял меня.

После этого, мы не виделись недели две. Я поссорилась с владельцем ресторана, и

искала себе новую работу. Райан попал в автодорожное происшествие, но отделался

лёгким испугом. Так что, мы с Райаном не виделись пару недель, как я уже сказала.

Ну и вот, вчера я пришла к нему в гости. Смотрю - гараж открыт, его машина на

месте. Я прошла через гараж на кухню, и позвала его. И тут, внезапно, я увидела

за столом у Райана эту женщину. Она была немножко старше меня, но всё ещё

моложавая и в хорошей форме. Короткие крашеные волосы, совсем как у меня. Она

сидела за обеденным столом, и смотрела в свою тарелку с гороховым супом. В

следующий момент, Райан оказался между нами, и представил меня Кристал. (Так

звали крашеную блондинку). Мы пожали друг другу руки, и Райан сказал, что я - его

"старая, старая знакомая".

Вот это да! Я и не представляла себе, что за две предыдущие недели могла так

сильно состариться! Так что, после знакомства с Кристал, я поехала в паб одна. Я

по-прежнему была голодной, и даже знакомство с Кристал не уменьшило моего

аппетита. Я села у стойки бара, просмотрела меню, и в следующие пять минут

познакомилась с Дэвидом. Он сидел по правую сторону от меня, и порекомендовал мне

заливную рыбу по-гавайски. Я поразмыслила насчёт заливной рыбы, и решила заказать

креветки с рисом. Официантка сказала, что это не острое блюдо. Совсем не острое.

Через десять минут она принесла мне заливную рыбу. Я посмотрела на рыбу, и решила

настаивать на креветках. Мы с Дэвидом стали смотреть баскетбольный матч (молодые

чернокожие парни перебрасывались мячом, иногда подбегая к корзине, хватаясь за её

край, опуская в корзину мячик.) Мы поговорили о чернокожих игроках, их

неимоверном росте и мульти-миллионных контрактах, потом завели разговор о местной

школе: оказалось, что наши дети были одноклассниками.

-Школа - так себе... - сказала я Дэвиду.

-Да, мне говорили, что там бывают драки... - подтвердил Дэвид.

Он сам был отцом девочек-погодков, и поэтому имел смутное представление о

школьных драках, про которые я знала достоверно:

-Это мои мальчишки дерутся! - храбро призналась я.

-Из-за чего же? - вдумчиво поинтересовался Дэвид.

-Ну так...если кто-нибудь начинает обзываться, или там ещё чего-нибудь... -

туманно объяснила я.

-Приходи завтра утром в клуб? Я буду там с восьми до девяти... - радушно

пригласил Дэвид.

-Да, могу подойти... - согласилась я на его предложение.


Следующим утром (после счастливого вчера).


Следующим утром я получаю текст от Райана:

-Ты в порядке?

-В смысле? - я отвечаю ему, не совсем понимая, что ему от меня ещё нужно.

-Мне кажется, мы как-то нехорошо расстались... - он пишет мне, задумчиво.

-Ничего страшного, проехали. - Отвечаю я, в надежде, что этот разговор скоро

закончится. Но нет. Разговор ещё не окончен, оказывается. Теперь, Райан хочет

встретиться и поговорить. Выяснить, что же произошло между нами. Как будто он не

помнит! Мы занимались сексом прямо у него на батуте. Помимо этого, мы

разговаривали, смеялись, ездили на лошадиные бега, где выиграли пятьдесят

долларов. Было здорово. Мы вернулись с бегов, опять прыгнули в койку, и потом он

сказал, что ему нужно разрешение моего мужа, чтобы наши встречи приобрели более

официальный характер.

О, Боже мой! Мне показалось на секунду, что Райан сошёл с ума. Я пояснила ему,

что не являюсь собственностью своего мужа. Да и вообще, я меняю любовников

довольно часто. Что же мне теперь - каждый раз у мужа разрешения спрашивать? (Я

не сказала Райану, как часто я меняю любовников. Ему этого знать было совершенно

необязательно).

После того, как я отказалась просить благословения у своего мужа, мы с Райаном не

виделись недели две. Но всё же, мне хотелось снова увидеться с ним - я надеялась,

что он уже забыл свою идею про супружеское благословение наших с ним встреч.

Поэтому я и зашла к нему в гости вчера вечером, собираясь пригласить его

поужинать вместе. Вот тогда-то и обнаружилось, что Райан уже ужинает с Кристал.

-Я думала, у нас с тобой всё серьёзно... - я отсылаю Райану очередной текст.

(Уж если он собирался просить благословения у моего мужа, что же может быть

серьёзнее?) Мне и самой показалось, что Райан относится ко мне серьёзно. И вдруг

- на тебе! Он ужинает с пожилой девушкой по имени Кристал. Но, с другой стороны -

и слава Богу! Пусть он лучше встречается с Кристал. Может быть, её муж окажется

более благосклонным, и благословит их кратковременный союз. А может быть, Кристал

вообще не замужем. И того лучше: Райан тогда сможет сделать ей предложение, ну и

всё в таком роде...Как говорится: совет да любовь! Послать ему, что ли, своё

благословение?

-Райан, мне сейчас некогда... - пишу я ему текст, вместо благословения.

(Нет уж, Райан. Если ты обедал вчера с Кристал, сегодня со мной ты завтракать не

будешь.) Я обнимаю своего пушистого, верного Волка, надеваю на него поводок, и мы

с ним идём гулять."
 
Следующая страница оказывается непригодна для чтения: по Сашиным записям

расплылись бледно-розовые пятна, которые размыли чернила текста почти полностью.

-Я очень извиняюсь, здесь я варил малиновое варенье... - поясняет мне дядя, так

что я переворачиваю несколько страниц, и снова принимаюсь читать:

"...Я приношу с собой мою Библию." - пишет Саша, - "Это книга - особенная, и не

только потому, что она старинная. В моей Библии, я обнаружила автограф маленького

мальчика, который был владельцем этой книги в 1665-м году. Он написал на

свободной строке, между библейскими строфами:


                "Джон Бургос и его Книга. 1665"

Его каллиграфия безупречна. Его гордость тоже заметна: он много раз подписал свою

Библию, и на одной из страниц даже перечислил имена своих друзей:

                "Томас, Николас, Иоанн"

Мне тоже повезло, что Бог послал мне эту книгу. В ней - моё Спасение. Я открываю

Библию на своей кровати, падаю перед ней на колени. Сейчас я буду молиться.

-О, наш Создатель! Всё с Тобою возможно. Ты - наш Вечный Свет и Сокровище душ

наших. Ты даровал нам жизнь и принёс нам Спасение. Очисти души наши от всего

лукаваго и нечистаго, даруй нам Спасение, надежду и прощение в этот день,

созданный Тобой. Аминь.

И так я молюсь минут двадцать. Я молюсь об избавлении от старых проклятий, о

прощении всех наших грехов, ведомых и неведомых. У меня нет выбора: я просто

должна молиться обо всём об этом. Когда я помолюсь, мне будет лучше. И, очень

может быть, тот старый кошмар, что снится мне постоянно, сегодня забудет

присниться мне. В этом кошмаре, я вижу один и тот же город, с серыми высотками

домов, с заборами, забранными поверху колючей проволокой. Я вижу также людей:

старых женщин в длинных цветастых платьях, детей, играющих в снежки. Постепенно,

на город спускается тьма, и улицы пустеют. Вдруг, раздаётся крик. Тёмный силуэт

человека с ножом в руках. Кто-то падает в снег ничком, крупные капли алой крови -

на заледеневшей тропинке между сугробами. И снова, крик. И опять, тишина. Только

чёрная одинокая фигура, осевшая в сугроб, на окраине дороги. Красное пятно

расплывается по снегу, вокруг неё.

Это и есть мой кошмар. И поэтому, я молюсь каждое утро, положив старинную Библию

в изголовье своей кровати. Мне хорошо известен этот город серых высоток и заборов

с колючей проволокой. Я помню старушек в цветастых платьях и ботах "Прощай,

молодость". И я помню этот нож, с длинным острым лезвием. Это мой родной город,

где я родилась и выросла. А нож принадлежал моему отцу. Я узнаю его где угодно.


Но кошмарам меня не одолеть: сдаваться я не собираюсь. Я буду сражаться с этим

кошмаром до конца. И поэтому я падаю на колени перед моей спасительной Книгой, и

пою молитвы моему Богу - Творцу всего сущего, и моему Христу - Спасителю душ

наших. С Богом, всё возможно. С Богом, мы победим." 

И снова я вижу алые пятна - расплывшиеся красные капли посреди страниц Сашиных

записей. Мне даже начинает казаться, что Сашины кошмары просочились на страницы

нашей родословной, и застыли здесь, на листах бумаги, высохшими пятнами крови.

Я вопросительно смотрю на дядю Лёшу.

-двадцать пять банок малинового сварил, десять - вишнёвого... - так объясняет

дядя Лёша беспорядок на страницах нашей родословной. Я не знаю, верю ли я ему

сейчас. Но всё равно, я продолжаю читать, там, где это возможно:

"...и только слышали мои истории о жизни в России: то, что я помню сама, то, что

мне рассказывали мама, и бабушка с дедушкой. Конечно же, я рассказала им о

большом пожаре, который случился однажды в доме дедушки с бабушкой. Это было в

канун Нового Года. Мне было лет десять, наверное.

Весь второй этаж дома сгорел: подвела электропроводка. К счастью, дедушке удалось

вынести бабушку Марину из дома. После пожара, все наши родственники собрались

восстанавливать дом: три маминых брата, муж тёти Майи (дядя Игорь), муж моей

сестры, Дима, и брат Димы - Андрей, который был в городе проездом.

Чудом, уцелели все дедушкины книги (библиотека была в его комнате, на втором

этаже). Вся эта библиотека была перевезена в мою комнату, и сложена на шкаф. Мой

шкаф был полон книг, до самого потолка. Они были слегка подмокшие, но совершенно

целые, не тронутые огнём. Так что я всю зиму читала библиотеку бабушки с

дедушкой, открывая одну страницу за другой, просушивая их, постепенно...

Мои дедушка с бабушкой не смогли приехать жить к нам, после пожара. Это было

невозможно, хотя у нас было достаточно места для них. Но мой отец был тогда уже

очень злым: он кричал и матерился каждый день. Так что, для бабушки с дедушкой

приезжать к нам было небезопасно. Поэтому они перезимовали у Кувакина, лучшего

друга дедушки, который жил на соседней улице..."

И вот опять, пара страниц вырвана из тетради с нашей родословной. Я рассматриваю

уцелевшие останки страниц, принимаюсь читать тот текст, который я могу разобрать:

"...обыкновенно, моя матушка просто прекращала разговор и уходила, когда у отца

случались приступы ярости, и он начинал вопить и материться. Она и меня этому

научила - немедленно прекращать разговор, и смотреть на матерщинника, как на

пустое место. А я сама всегда пыталась понять, что у моего отца на уме. Но я не

могла его понять. Когда мне было десять лет, мой собственный отец был загадкой

для меня. И я всегда пыталась увести этого загадочного человека, который считал

себя моим отцом, подальше от нашего дома, подальше от моей матушки. Когда мне

было десять лет, я уже догадалась, что её присутствие выводит его из себя. Я

пыталась понять, что с ним происходит. Почему он так громко кричит. Я пыталась

его понять, но я просто не могла. Я тогда не знала ещё, что даже попытки понять

этого странного человека были опасны для меня. Потому что однажды, я наконец

увижу, что происходит с моим отцом. Однажды, правда нашего положения откроется

мне. И она, эта правда, будет ужасна. Правда была в том, что мой отец медленно

сходил с ума. Его приступы ярости не были бы удивительны для психиатра. Но для

меня, десятилетней девочки, они были не понятны. Психиатров вокруг не было. И

никто не мог помочь моему полоумному отцу. В какой-то момент я поняла, что он

живёт в своей, особенной реальности, которая сильно отличается от реальности

нормальных людей. В этой реальности он был всегда прав. А все окружающие его люди

были всегда неправы. В этой реальности, его мысли крутились вокруг одного и того

же происшествия, и он не мог, или же просто не хотел, расстаться с этими мыслями.

Ошибки других людей были непростительны, и он мог орать на кого угодно, никогда

не извиняясь за свои грубые слова..."

-Да, чего там его долго понимать? - подаёт голос дядь Лёша, - Ну, гавнюк он был,

Стаська...Без отца остался в пять лет, без матери - в шесть...фулюган, дитя

улицы...

-Да, мой тоже остался без отца... - я вспоминаю моего собственного папу.

-Ну, а я что говорю? - подхватывает дядь Лёша, - Все мы остались без отцов! И я, и Стаська, и Юрка, и Лёвка...

(Этот последний и есть, как раз, мой отец).

-Из всех моих тёток, сестёр баб Симы, мамочки моей, тока у Клавки муж на войне не

погиб, вернулся майором... - вспоминает дядь Лёша. Я согласно киваю, и продолжаю

читать дальше:

"Какие сегодня красивые облака! Я сижу на краю бассейна, вода в нём такая тёплая,

как парное молоко. И вокруг - ни души. Я поднимаю глаза к небесам. Белокрылые

облака бегут куда-то вдаль, исчезая за кромкой горизонта. Высокие росчерки

перьевых облаков возвышаются надо мной, снисходительно простирая чистые

ангельские перья над всей Землёй, над быстрыми белокрылыми облаками, и над всем

нашим городом, до самого горизонта. Мне нравится смотреть на облака. Чистые

ангельские крылья укрывают всю Землю, словно дар Божий. Шустрые белокрылые

лошадки всё бегут, бегут куда-то, поспешно растворяясь за кромкой зелёного

горизонта. Эти облака, они как жизнь наша. Всевечный Бог над нами, грешными, а

вся наша жизнь мчится куда-то, исчезая за зелёным земным горизонтом, растворяясь

без следа. И только Бог нам свидетель. И я благодарна Ему, как всегда."

Следующая глава предстаёт передо мной целиком. Она называется:

"Читаю Библию.

...И когда Господь посылает облака по всему миру, они подчиняются Ему...

Я читаю эти строчки снова и снова. Я кланяюсь, и целую эти строчки, сохранившиеся

для меня с семнадцатого века. Моей Библии, что лежит передо мной, 415 лет. Я

шепчу моему Богу:

-Я целую Твоё Имя в Святой Книге, которую Ты даровал мне. Я целую Твоё Святое

Имя.

В России, когда я была маленькая, у нас не было Библий. Мы не ходили в церковь по

воскресеньям. Вместо этого, мы ходили стоять в очереди за мясом. Мой отец стоял

два часа в очереди, каждое воскресное утро. Он приносил домой огромную кость, с

приставшими к ней шмотками мяса. И не было ничего удивительного, что он кричал и

матерился, возвращаясь домой по воскресеньям. Мы поклонялись мясу. Из добытой

кости, мы варили костный бульон. Папа перемалывал шмотки мяса в мясорубке, жарил

котлеты. Мои родители были инженерами-электриками, работали над космической

программой. Отправлять ракеты на орбиту было их основной задачей. Поэтому им надо

было, хоть иногда, хоть раз в неделю, есть мясо. Без мяса, было трудно

представить себе такие глобальные вещи, как исследование космического

пространства и светлое будущее для грядущих поколений. Без мяса, светлое будущее

не казалось таким уж светлым, и космические путешествия не имели смысла на

голодный желудок. Мне самой было совершенно непонятно: зачем летать в космос,

если я и Земли, собственно говоря, ещё не повидала? Где-то там, далеко, в

поднебесье поднимались Альпы, Великая Китайская Стена извивалась вдоль зелёных

лесистых сопок, Антарктические льды блестели на солнце как тысячи бриллиантов,

тропические леса покрывали своими непроходимыми джунглями Южную Америку, а

огромные бурые медведи охотились за свежим лососем в реках Дальнего Востока.

Когда я была маленькой, на Луну мне не хотелось. Она и так, довольно назойливо,

постоянно заглядывала ко мне в окно по ночам, и от неё приходилось загораживаться

занавеской.


Дедушкин голос.

Я спала, и мне снился дедушкин голос.

-Саня! - он звал меня.

-Дедушка пришёл! - подумала я, и проснулась. И конечно, обнаружила себя в

собственной постели, в своей спальне, далеко-далеко от России, от тех мест, где

под сугробами, в окружении заснеженных сосен, в мёрзлой земле, похоронен мой

дедушка. Он там не один: бабушка Марина рядом с ним, а так же моя прабабушка,

Екатерина Николаевна. Вот уже пятнадцать лет, как дедушки с

нами больше нету. И всё же, я слышу его голос иногда, как он зовёт меня:

-Саня!"

-Меня тож мама зовёт!  - признаётся дядь Лёша, вытирая глаза. - А я ей всегда: не

волнуйся, мамочка, я скоро приду!

После этого небольшого признания, я продолжаю читать: 

"Я иногда вижу дедушку во сне. Один раз, мы гуляли с ним по нашему посёлку,

вдвоём. И он уже не был слепым. Он показывал мне двухэтажные дома вокруг нас,

повторяя свою обычную фразу:

-Как в лучших домах!

Это было его любимое выражение, и он использовал его очень часто. Если яблочный

пирог удался, и кофе был крепким, он говорил:

-Как в лучших домах!

Когда мы настелили новые полы в квартире моей сестры, он тоже сказал:

-Как в лучших домах!

Дедушка всегда повторял это с таким удовлетворением, с таким мальчишеским

энтузиазмом, что в его присутствии я ясно видела Свет Господень. Ясный Свет

всегда был с дедушкой: в его улыбке, в его шутках, в его историях, что он

рассказывал мне. Даже когда дедушка ослеп, он всё равно помогал нам. Это он

соорудил наш первый дачный домик, это он помог нам настелить новые полы в трёшке-

хрущовке, которую выменяла для моей сестры мама.

В России, у нас была риэлторская контора. Её открыла моя мама после развода с

отцом. Много лет, наша контора располагалась в нашей квартире, по улице Фрунзе,

дом пятнадцать. Сидя дома, я принимала телефонные звонки, пока матушка бегала по

городу, показывая клиентам квартиры. Мы в основном занимались расселением

коммуналок (коих в нашем городе было большое множество). В начале девяностых, про

ипотеку ещё и слыхом не слыхивали, так что клиентам приходилось копить наличные,

если они хотели купить квартиру. Но и квартиры тогда в нашем городе были

относительно дёшевы: я помню времена, когда однокомнатную квартиру можно было

купить за 7-8 тысяч долларов. Я не знаю, сколько это было в рублях: курс рубля

менялся ежедневно, и на рубли надежды было мало. Наша национальная валюта была

так же нестабильна, как и сама Россия, в то время как доллар был недвижим, как

скала. За американским долларом стояло стабильное демократическое государство, та

страна, где Конституция была одна и та же на протяжении двухсот лет, где люди

уважали чужую собственность, помнили Заповеди Господни и воскресное утро

проводили в церкви, молясь Христу-Спасителю. Где даже на самой мелкой монете не

было имён президентов, а было Имя Бога.

"Мы верим в Бога" - так написано на каждой американской купюре, любого

достоинства. И Бог, как та самая библейская скала, всегда поддерживал ту землю,

что любила и помнила его:

"Наш Бог - наша незыблемая скала, и на ней мы построим свой дом..." - так пели

многие поколения американских верующих, каждое воскресное утро.

Все остальные государства, построенные без поддержки Господа, могли проваливаться

в зыбкий песок и умирать, в то время как Любовь Господня всегда была с теми, кто

любил и почитал Его. И даже россияне, храня драгоценные доллары под матрасами,

интуитивно чувствовали эту незыблемость Америки, имя которой было: любовь к

Создателю, почитание Заповедей Господних. Даже не осознавая этого, россияне

хранили под своими матрасами Имя Господне, отпечатанное на каждом долларе.

Сама же Россия так часто видоизменялась в двадцатом веке, и каждый её новый

правитель приносил с собой новые правила, новые законы, новые порядки, отменявшие

всё то, что было раньше. Ленин отменил царя и Бога (умер вскоре - антихристов

земля не носит), Сталин отменил всех соратников Ленина и просто тех, кто ему не

понравился. Хрущёв отменил всё то, что натворил Сталин, но Хрущёва вскоре и

самого отменили - видно, он тоже кому-то не понравился...

Брежнев не стал дожидаться, пока его отменят, и помер сам. Вскоре после него

пришёл Горбачёв, который, в свою очередь, опять сказал нам, что мы должны всё

поменять. И, вслед за всей этой изменчивостью законов и порядков, само Советское

государство стало так изменчиво и нестабильно, что быстро распалось на части: в

его основе не было Заповедей Божьих, и без них, не было стабильности, не было

постоянства, не было одной, общепринятой морали. Довольно быстро выяснилось, что

без Заповедей Господних государство наше было выстроено на зыбучем песке

ленинских тезисов, которых никто никогда не читал. И поэтому, в самом конце

двадцатого века, россияне с ужасом увидели, как распадается их страна, как зыбок

и непрочен мир, где нет Бога, где нет веры Христовой, где люди не чтут Заповедей

Господних. Я помню это стремительное падение, этот обвал нашего государства,

когда коммунистическая доктрина вдруг оказалась ложной, неправедной, убийственной

даже, и когда российские люди, словно осознав наконец свои грехи, свою вину перед

Господом, стали поспешно восстанавливать взорванные коммунистами храмы, снова

искать в самих себе погубленную коммунистами веру. Найдут ли? Не знаю..."

-Найдём! - торжественно пообещал мне дядь Лёша, размашисто крестясь. Я киваю

головой в знак своего согласия, и продолжаю читать:

"До начала девяностых, в коммунистические времена, нам ничего было нельзя: нельзя

было ездить за границу, нельзя было организовать свой бизнес, нельзя - крестить

детей, нельзя - рассказывать политические анекдоты, нельзя вспоминать своих

расстрелянных родственников...

Нельзя было так же покупать и продавать квартиры: и это было незаконно. Поскольку

покупка и продажа квартир не были легальны, квартиры приходилось обменивать.

Например, в случае развода, вы могли поменять свою двухкомнатную-хрущобу на две

комнаты в разных местах. Многие люди по всей России живут в коммуналках с

соседями. Это и была главная коммунистическая идея - чтобы все мы жили в

коммуналках, единой коммуной, так сказать: пользовались общей кухней, общими

удобствами - туалетом и ванной. Впринципе, ничего ужасного в этом нет. Но только

если вам (с Божьей Помощью) достались хорошие соседи. Если же ваши соседи -

алкаши, или матерщинники, или люди на игле, тогда, конечно, приходится держать

ухо востро. Чтобы кто-нибудь ненароком не плюнул в ваш борщ, кипящий на

общественной плите.

Мои родители так никогда и не смогли ужиться с соседями по коммуналке. Они

пытались, но их попытки так и не увенчались успехом. Мой отец был крикуном и

матерщинником, так что им пришлось сменить несколько коммунальных квартир, в

попытках ужиться с соседями. По правде сказать, мой отец и сам был очень, очень

плохим соседом. Он часто курил на кухне, орал и ругался со старушками-

пенсионерками из соседних комнат. В начале шестидесятых, когда родилась моя

сестра, у дедушки ещё не было своего дома. Они с бабушкой Мариной, прабабушкой

Екатериной Николаевной и тремя сыновьями жили в двухкомнатной квартире. Моя

матушка пыталась ужиться с ними, но это было просто невозможно. Дедушка выделил

моим родителям и моей сестре закуток в кухне, но жизнь в кухне тоже оказалась

непростой: бабушка вставала в пять часов утра, и принималась растапливать

керогаз, так что вся кухня была в дыму и воняла керосином.

Но и из этой невыносимой ситуации моя матушка сумела найти выход. В России, в те

времена, было много новых научных центров, где требовались инженеры (это было в

1961-м году). Так что матушка моя поехала в министерство, и там ей предложили

несколько научных центров, на выбор. Можно было поехать в Новосибирск, в

Зеленоград или в Протву. Мои родители выбрали Протву, так как там, в только что

открытом научном центре, им сразу предложили новую двухкомнатную квартиру. Они

уехали моментально, и провели десять счастливых лет, разрабатывая

электрооборудование для космических ракет, катаясь на лыжах в лесах вокруг

Протвы, собирая грибы летом, покупая прекрасный белый налив в соседних

деревеньках осенью. Мама много раз рассказывала мне, как они были счастливы в том

маленьком городке, далеко-далеко от Москвы..."

-Ты вить там тоже родилась? - спрашивает меня дядь Лёша.

-Угу... - я утвердительно киваю головой, - тёть Таня и дядь Слава пригласили туда

моих родителей, мои-то, они же оба были химики, так всю жизнь там и работали... И

всю свою жизнь так там и прожили, в Протве...

-Царствие Небесное! - снова крестится дядь Лёша, вспоминая моих родителей (мой

отец приходился дядь Лёше и дядь Славе двоюродным братом).

"Я сама помню моих родителей счастливыми только один раз. Я стояла в маленькой

детской кроватке, держась обеими руками за бортик. Мои папа и мама стояли

напротив моей кроватки, и, глядя на меня, они вдруг обнялись и поцеловались. Это

моё первое воспоминание, вообще-то: мои родители стоят рядом со мной, они

целуются и обнимаются, глядя на меня.

Когда же они стали ругаться? Я была ещё мала, я не помню...Но, когда мне было лет

пять, я уже довольно часто видела их ссоры. Когда они ссорились, они переставали

меня замечать. И поэтому, я постепенно научилась быть незаметной. К тому же, мой

отец не считал меня особенно умной. Иногда мама просила его не материться "при

Ребёнке" (так они называли меня, когда ругались). Но отец каждый раз отвечал ей:

-Не спекулируй на Ребёнке! Ребёнок ничего не понимает!

Я тогда, стоя рядом с ним, вздрогнула от его злых слов в мой адрес. Я и сейчас

вздрагиваю, вспоминая эти его слова. И я всегда стараюсь стоять подальше от

людей, чьи слова заставляют меня вздрогнуть. От таких людей, как Владлен. От

таких, как Лёля. От мальчика, который любил меня и от его сестры, которая любила

его. Любовный треугольник, который мне не сразу удалось разглядеть. Как же я не

догадалась, что Лёля была без ума от Владлена? Ведь он был так красив, что перед

ним было сложно устоять. Так сложно, что даже его собственная сестра не устояла

перед ним."

 
   


Продолжение: часть 3-я.


На фото: одна из этих молоденьких девочек - моя бабушка