Рубль с шахтёром

      

Учился я уже во втором классе Пастинской начальной школы. Места наши глухими, ну, никак, не назовёшь. И пусть не было в нашем колхозе, с таким красивым названием – Красное Заречье, радио и электричества, а семилинейные лампы-керосинки  невозможная роскошь из-за отсутствия фитилей, керосина и стёкол, зато - мы жили на берегу Вычегды. Самая большая река, которую я видел, свободно несла двухэтажные пассажирские пароходы. И думалось мне, глядя на этих красавцев, что там совершенно иная, прекрасная жизнь.

Но и у нас, в эту осеннюю пору, жить тоже можно было. Не нужно вскакивать каждое утро ни свет, ни заря, и босым, по холодной росе, летать наперегонки с несмышлёными телятками. И живот от голода не урчит, а наоборот, даже надут, как резиновый мячик. Это от осенней картошки.

И не надо мокнуть под холодным дождём целыми днями. Совсем прекрасна жизнь. Сходил в школу, посидел, послушал интересности, и свои второклассные, и третьего класса, и четвёртого.  А для первого класса не интересно: всё знамо-знакомо.

Уроки четырех классов в одном помещении. В одно время. Одна учительница пожилая – Анна Ильинична Шубина. Живёт она при школе и управляется со школьным хозяйством самостоятельно. И с нами управляется успешно. И мы тоже самостоятельности учимся: выдаст нам Анна Ильинична задание и «уходит» в другой класс. И мы начинаем совершенно самостоятельно заниматься: кто в носу ковыряется, кто довольно усердно выполняет задание, а кто-то отрешённо в окно смотрит.

Я слушал курсы старших классов и разглядывал единственный застеклённый шкаф с наглядными пособиями. Притягивали початки кукурузы. Нет, у нас она не растёт. Привезли её и большие дубовые бочки с вином с юга, в обмен на наш колхозный лес. По трудодням распределили то и другое. Колхозникам весело, нам, ребятишкам удовольствие: разгрызать задубелую кукурузу.

Анне Ильиничне не понравилось то, что и на уроках, терпения не хватало, грызли зёрна. Устроила облаву и изъятые початки перебрались в шкаф. Вот их я и любил разглядывать.

Ещё в шкафу стояли две книги: Путешествие Гулливера и Доктор Айболит. Раз в неделю, после уроков, учительница читала нам их. На руки не давала. Были они старенькие, порядком потрепала их жизнь. Приходила в школу «Пионерская правда», вот её от корки до корки читали мы сами. Печатали тогда «Кладовую солнца» М. Пришвина. Мне она казалась скучной и неинтересной.

Образцы древесины, разных пород деревьев, отшлифованные  до невозможного блеска, хранились тоже в шкафу. Были тут и бук, и граб, и дуб, и яблоня.  Я был не согласен, что яблоню пустили на поделки. Уж я-то знал, что такое яблоня и что значит яблоко...

Дядя Ваня, зять Александры Фёдоровны, привёз из Питера яблоки и угостил меня яблочком. Дрожащими ручонками я принял этот дар. Зелёное яблоко, маленькое и сморщенное, нашло надёжное убежище в кармане штанов. Я не смел откусить хотя бы бочок. Незнаемый аромат и кислую сладость познал я от пробы первого фрукта. И вот, из родителя такого чуда пилят дощечки. С чем категорически не согласен.

25 мая заканчивался учебный год. Анна Ильинична после последнего урока открыла стеклянные дверцы шкафа и раздала початки кукурузы хозяевам. Радость ещё более увеличилась.

Рубль с шахтёром? Я о нём и забыл. А история такова.

В войну писали в школе на любых бумагах, а потом стали давать тетради на уроки. Писали, решали, считали и оставляли в школе. Домой не носили. И перья для письма тоже выдавали. №86. С очень тонким и острым носом, который никак не хотел скользить по шероховатой бумаге, запинался и ставил кляксы.

И была у меня мечта: заиметь чистую тетрадь и пустить её под альбом. Был такой у моей старшей сестры. Училась она в Яренске в двухэтажной школе. Приходила на выходные домой. Отец ушивал ей валенки, брала мешочек сухарей и снова уходила. Альбом у неё был очень красивый, даже рисунки раскрашены цветными карандашами. А какие песни записаны! У меня тоже есть красный карандаш, правда маленький, но держать ещё можно, а вот тетради нет.

Есть только книга-календарь 1864 года. Там можно писать между строчек. Но книга уже оборвана, отец для самокруток листы отрывает и ругается: бумага плохая, горит пламенем и воняет. И мама иногда листок вырвет для кухонных надобностей. Куда я книгу не запрячу, не помогает, всё одно найдут. И читать её можно. Прописано там про мальчика из племени дикарей. Интересно. Зимы у них нет.

Помогал я Анне Ильиничне копать картошку. Свою выкопали уже. И вдруг, на меже поля, объявился мужичок нездешний. И достал он из сумки тетради. Толстые. Бумага серая, нелинованная, но чистая. Предложил купить.

Я вспомнил: дома в малом сундуке, в корытце, лежала смятая денежка коричневая, с шахтёром.

- Дядя, я сейчас слетаю за денежкой, - и не дожидаясь ответа бросился бежать домой. А дом рядом и никого не было.  Счастливый, протянул дяде денежку. Тот взял, посмотрел на меня. 
 
- А ещё?

Я не понял, но почувствовал крах: плакала моя мечта заиметь тетрадку для песенника. Я виновато смотрел на незнакомца.

- Надо зелёненькую денежку, с пехотинцем, - протянул мне мою с шахтёром…

Я был мал. А жили мы в колхозе с таким красивым названием «Красное заречье». И не было у нас денежных отношений, а только изредка товарные…

Прошли годы. Ирта. Жаркий июльский день, безветрие. Ниже пристани весело купаются ребятишки. Я тоже не вытерпел и разделил с ними веселье. А пробирался я в Яренск, по каким делам, не помню. Среди ожидающих увидел невысокую совершенно седую старушку.

Изумлению моему не было предела: Анна Ильинична Шубина, первая учительница. Уехала она из Пасты, когда я кончил третий класс.

- Анна Ильинична, здравствуйте!

 Недолго смотрела и соображала старушка:

- Витя Проскуряков! Ты взрослый! Но всё такой же… Помнишь, как я тебе двойки ставила, за то, что ты читал не по слогам, а целыми словами?

Я, конечно, помнил, и с уважением и любовью  смотрел на удивительного человека, неугомонную сельскую учительницу.