А капелла затерянной мечты
Я знаю только то, что… жизнь
на Земле – это зло.
Цитата из фильма «Меланхолия»
Я сейчас – стебелек, расту в воронке,
где бомбой вывернуло дерево веры...
Александр Исаевич Солженицын
«В круге первом».
I
Скованные одной цепью
или последнее слово комиссара
В одно августовское утро комиссар мюнхенской полиции Петер Газенклевер довольно энергично зашел в свой кабинет, и захлопнул громко дверь. Затем он присел на шаткий стул у стола, и принялся что-то искать среди своих вещей в ящике, бормоча неразборчивое себе под нос.
Это был высокий плотный мужчина лет шестидесяти в круглых очках, с благородной остроконечной эспаньолкой «под профессора». Его интеллигентное лицо, за годы работы в полиции основательно загрубело и стало малопроницаемым, но, сейчас оно выражало крайнюю озабоченность.
В это же время в кабинет зашел помощник комиссара – Генрих Майер, человек лет тридцати-тридцати пяти. Он был похож на не отъевшегося еще белесого мангуста с очень внимательной мордочкой и серыми глазами, которые предстоящая зрелость с годами значительно облагородит, и даже породит чувство обаяния к нему любого собеседника с любой же стороны «баррикады».
Он посмотрел на озадаченного комиссара и поздоровался, приподняв шляпу над головой. – Доброе утро, герр комиссар. Вы что-то потеряли?!
- Здравствуйте, Генрих, - поздоровался в ответ Газенклевер. - Да понимаете, я на днях купил зайца игрушечного в подарок. Внучка завтра из Дрездена приезжает, а заяц куда-то странным образом задевался. А я его на столе оставлял вчера.
Генрих молча подошел к шкафу и, протянув руку, снял сверху плюшевого розового зайца.
Он улыбнулся и протянул игрушку комиссару. – Этот?!!
— Вот незадача!!! – крякнул удивленный комиссар, забирая в руки зайца. - Как он там оказался?!
— Это, наверное, Мария – новая уборщица его туда переложила. – Попытался объяснить Майер перемещение игрушки на шкаф. – Я его только сам сейчас заметил там.
— Вот спасибо, Генрих, выручили старика!!! – Пожал крепко руку Газенклевер Майеру. – Ваша наблюдательность меня спасла.
Про наблюдательность Майера даже завистники, в самом деле, уже начали складывать легенды. Это был тот самый случай, когда «великий английский детектив», правда, в немецком обличии всё-таки пошел работать в полицию по призванию. К тому же, за плечами Майера была Первая мировая, и даже небольшой период русского плена в семнадцатом году, из которого его благополучно отпустили в начале девятнадцатого, как представителя «братской» республики, где тоже началась своя революция.
Все это не могло ни наложить на Генриха свой отпечаток, и сейчас, когда комиссар уже убрал игрушку в стол, он внимательно окинул взором комиссара, и уточнил. – Однако же, герр комиссар, это не все. Я вижу, по Вам, что Вы озабочены чем-то еще, кроме зайца для внучки.
- Да, - согласился старый комиссар, вынужденно рассмеявшись негромко. – От Вас ничего не скроешь. Я жду один важный звонок. Он решит судьбу нашего дела, на которое мы с Вами, и со всеми ребятами потратили, считайте, без малого, десять лет.
- Вы сейчас про дело об убийстве семьи Унрайн на хуторе Хинтерторхайт?!! – пояснил Генрих и его серые глаза в одну толику секунды приобрели металлический, даже немного нездоровый блеск.
- Да, Генрих, - вновь согласился Газенклевер. – Я жду звонка министра. Этот вопрос я не вправе решать один. У меня, знаете ли, внуки… Так уж легла нынче наша колода карт.
Комиссар имел небольшую человеческую слабость к благородству преферанса или покера, и поэтому в своей речи, время от времени, использовал выражение: «так уж легла нынче наша колода карт».
- Я не совсем понимаю, зачем нам министр?!! - сделал несколько удивленный вид Майер. - Такого тёмного зверства в мирное время Германия не помнила еще с времен Карла Толстопузого, при котором повсюду разбойничали шайки викингов. А здесь в XX веке убита целая семья, да еще их несчастная горничная, проработавшая меньше суток!!! Если Вы, герр комиссар, напали на след, то надо брать преступника под строжайший арест и плотно работать с ним в камере, чтобы мерзавец сам во всем сознался. Я не могу Вам советовать, но, общественность, я думаю, нас поддержит.
- Ох, - вздохнул Газенклевер, даже как по-старчески, обмякнув. – Все-таки, при всем Вашем уме, Генрих, Вы еще слишком молоды. А я проработал в полиции 35 лет, простите мне уж мою старческую бахвалу, - изрек комиссар грустно, продолжив. – И если я знаю, что здесь без министра не обойтись, то я это знаю. Просто поверьте мне.
- Я, герр комиссар, всегда Вам верил. - Опять сделал удивленный вид Майер. – Это дело длится уже с 23-го года!!! А теперь еще целый министр добавился ко всему!!!
- Мой опыт подсказывает мне, что одним министром это дело так просто не закончится!!! Но, сегодня, его слово будет невероятно важно, - пояснил Газенклевер.
- Хорошо, герр комиссар, - театрально развел руки Генрих Майер, и уточнил, доставая сигареты и спички из кармана пиджака. – Вы позволите?!!
- Да, дымите себе, Ваше здоровье!!!- согласился некурящий комиссар и стал думать о своем.
Генрих тоже сел на стул, и стал молча дымить сигаретой в распахнутое окно, также размышляя о чем-то своем.
Это началось 3 апреля 1923 года, после звонка из деревенской жандармерии в департамент полиции Мюнхена с сообщением о совершении массового убийства на хуторе Хинтерторхайт.
В тот ненастный день следственная бригада во главе с Петером Газенклевером прибыла лишь глубоким вечером из Мюнхена в отдалённую баварскую деревушку Хартэ, на отшибе которой и стоял злосчастный хутор.
В уже накрывшей всё и всех кромешной тьме хутор представлялся еще более зловещим и мрачным, чем выглядел днем, от чего некоторым «впечатлительным» деревенским фрау, пришедшим посмотреть на случившееся, стало не по себе, так как им здесь же вспомнилась последняя горничная из Хинтерторхайта – Карин Фейг.
Молоденькая девушка убежала с полгода назад с хутора, со словами, что Хинтерторхайт проклят, в нем поселилось нечто потустороннее и необъяснимое. И это «необъяснимое» за ней постоянно наблюдает, пугая её, беспрерывно издает шум на чердаке, предвещая что-то жуткое в будущем.
Любительниц мистического «хоррора» пришлось успокаивать их более здравомыслящим мужчинам, чтобы, чего доброго, жены не ударились в крайний мистицизм, и не пришлось вызывать местного доктора. Но, здесь еще чертовы волки в лесу завыли так, что мороз начал пробирать по коже даже бывалых пообтертых мужчин!!!
Однако же, полицейские, не обращая внимания на всякую мистическую чепуху, бегло смогли осмотреть место преступления и обнаружить в сарае и спальнях шесть окоченевших человеческих тел, залитых кровью… Далее полицейские решили отложить детальный осмотр до утра, направились переночевать в ближайшую гостиницу, и выставили по периметру Хинтерторхайта охрану, так как весть о случившемся мгновенно разлетелась по округе, и зеваки прибывали и прибывали толпами посмотреть на экстраординарное событие, напрочь, видимо, забыв о своих суровых деревенских утрах и ранних подъемах для выживания самих же себя.
Странности и несостыковки в этом деле, а именно логическое несовпадение данных исследований криминалистов, показаний многочисленных свидетелей, и результатов осмотра места происшествия, начались буквально с момента начала детального изучения преступления.
Для разгона выяснилось следующее: четверо из шести жертв – Якоб Унрайн 63-х лет, его старшая сестра Амалия Унрайн 68-ми лет, её племянница дочь Якоба - Вероника Унрайн -33-х лет, и её восьмилетний сын Ульрих… все последовательно зашли зачем-то друг за другом через один и тот же вход в сарай и были убиты ударами по голове некоего тяжелого твердого тупого предмета, однако обладающего рубящими свойствами.
Еще двоих, а именно новую горничную Унрайнов - Регину Готсдинер, проработавшую у них меньше суток, и двухлетнего младшего сына Вероники – Лоренца злоумышленник настиг уже в их комнатах и убил тем же самым способом, что и предыдущих жертв. Причем несчастному маленькому Лоренцу, находившемуся в своей коляске, убийца практически размозжил голову, так что потом полицейские собирали кусочки детского черепа с потолка.
Это была только «разминка» …Дальше выяснилась еще одна загадочная деталь-вопрос, внятный ответ на который ни Газенклевер, ни Майер, при всех его блестящих способностях, не смогли дать за прошедшие десять лет, и надеялись выяснить разгадку у самого преступника.
Но, обо всем по порядку.
Следствие, установило тот факт, что маленький Ульрих в субботу 31 марта ни с того, ни с сего не пришел в школу. Удо, как все звали Ульриха, был очень способный живой мальчишка, и учеба ему давалась с феноменальной легкостью. Это был лучший ученик в классе по успеваемости. Да и характер ему достался отцовский.
Мальчишка был веселый, доброжелательный и любил дружить с другими детьми. Он был полнейшей противоположностью своего деда – Якоба Унрайна. Но, об этом чуть ниже…
В ту субботу никто из учителей в школе не обратил на отсутствие маленького Унрайна особого внимания, решив, что Удо уехал куда-то вместе со взрослыми, и не успел сообщить об этом. Однако на обязательное воскресное богослужение Унрайны всей семьей тоже не пришли… По показаниям же многочисленных деревенских свидетелей и в субботу, и в воскресенье из печной трубы Унрайнов шел дым, но, все двери в доме были наглухо закрыты. А вот при полицейском осмотре было установлено, что в люльках для кормления скота и у домашней птицы был «заботливо»… насыпан корм и налита вода.
Местный почтальон Марк Ланге в последний раз отдал свежую прессу в руки Якобу Унрайну 30 марта, в пятницу. В субботу и воскресенье, и даже в понедельник Марк приносил свежие газеты Унрайнам, однако, на его стук никто не выходил, и почтальон принужден был бросать корреспонденцию в окно кухни.
Именно у Марка первым зародились нехорошие предчувствия. Заглядывая в окна дома, и убедившись, что коляска маленького Лоренца все три дня стоит на одном и том же месте, а хозяев, и вовсе нигде не видать, Марк заволновался. Да и все животные молчали, а значит были сыты. Почтальон первым пошел к лидеру местной деревенской общины – Йозефу Шульцу, и сообщил тому о своих подозрениях.
Йозеф тогда как-то странно попытался отшутится, почесал оцарапанное где-то усатое лицо, и сказал, что, видимо, папаша Унрайн со своим тяжелым характером опять выкинул какую-нибудь невменяемую штуку и запер своих домочадцев, например, в подвале, а сам в приступе черной ненависти ко всему миру ходит по усадьбе, никого не пускает в дом, и думать про коляску с внуком забыл. Дым то идет из трубы, да и соседи видели свет в окошках по вечерам, значит в доме хозяева есть.
Марк пожал плечами и выкинул из головы странные подозрения… Дальше местный плотник Вилли Кляйн поздним воскресным вечером, возвращаясь домой, уже во тьме, увидел свет от карманного фонарика возле кромки леса, что располагался неподалеку от Хинтерторхайта, но на его оклик свет мгновенно потух.
Несколько рабочих человек в выходные, что приезжали на запланированные с Унрайном дела по хозяйству обозленными донельзя уехали ни с чем, так как старик к ним не вышел… 3 апреля во вторник в 9 утра к Унрайнам приехал Адальфунс Хафнер – мастер по ремонту двигателей. Во дворе он расслышал заливистый лай померанцевого шпица Унрайнов, но, не увидел самого пса, и на его стук в дверь тоже никто не ответил.
Прождав хозяев около часа, мастер решил самостоятельно чинить двигатель и достал его с пристройки возле дома. Во время работы, занявшей у него около 4-х часов, он беспрерывно шумел, пел песни и запускал для проверки двигатель, тарахтевший на всю округу. И вновь на эти звуки из дома не вышла ни одна живая душа.
Закончив работу, Хафнер, примерно в 2-3 часа по полудни, направился все к тому же Йозефу Шульцу и сообщил ему, что работу свою он закончил, а вот хозяева в Хинтерторхайте почему-то отсутствуют.
Здесь уже Шульц был вынужден, дождавшись возвращения своих работников, примерно через час с четверыми подручными направиться к Хинтерторхайту. Там они обнаружили, дворового шпица, привязанного и запертого в доме. К тому же собака была здорово избита и на её рыжей мордочке наливался синевой здоровенный синяк, явно от удара тяжелым ботинком или сапогом.
Куры и скот были закрыты вместе с собакой, а на оклики людей хозяева так и не вышли. И лишь зайдя в сарай, Шульц и его работники, увидели четыре трупа, присыпанные соломой и прикрытые сверху деревянной дверью. А затем в доме они обнаружили ещё двоих убитых.
Срочно был вызван представитель деревенской жандармерии, которой около 6 часов вечера и дал экстренную телефонограмму в департамент полиции Мюнхена. Около 22-00 Газенклевер и его сотрудники прибыли на место преступления. Уже во тьме, так что ни зги не было видно, Майер со спичкой умудрился рассмотреть самую первую, даже «нулевую» загадку этого дела. Он обнаружил в руках у старика Унрайна охотничий штуцер. Как показал последующий осмотр ружья, патронов в нем не оказалось…Да и в дальнейшем, полицейские специалисты, внимательно осмотрев оружие, пришли к парадоксальному выводу, что в день убийства из оружия явно не стреляли, и ствол его был вычищен самым идеальным образом. Однако в облупленной стене всё того же сарая была обнаружена выпущенная из штуцера пуля, смявшаяся об удар толщи строения и ждавшая часа своего обнаружения полицейскими. При осмотре же дома, в котором царил, в общем то порядок, и не было никаких ярко выраженных следов взлома, борьбы и грабежа, в чулане, на одной из полок, полицейские нашли с десяток полностью исправных патронов к штуцеру, компактно сложенных и прикрытых сверху небольшой тряпочкой.
Еще при утреннем осмотре места происшествия Газенклевер смог обнаружить разрыхленную почву и следы попытки копания могилы в том же сарае. Однако стылая замерзшая почва не дала убийце осуществить свою идею до конца, и ему пришлось засыпать тела сеном, прикрыв их дверью сверху.
- Видимо, все это делалось в сплошной тьме, – решил тогда Майер. - И с целью спрятать трупы от случайных глаз, он решил их засыпать сеном и на всякий случай потом прикрыть дверью, не особо замечая, что вся его маскировка ни к черту.
- Да, скорее всего, так и было, Генрих. Только вот, почему он после, уже при свете, не закончил свою идею?!! Поленился, передумал, испугался чего-то?!! - согласился вопрошающе Газенклевер, рассматривая стены, где затем и был обнаружен след от загадочного выстрела, из ружья, которое не стреляло.
Отталкиваясь от вышеупомянутой субботы, когда маленький Удо не пришел в школу, полицейские пришли к выводу, что убийство произошло или поздним вечером пятницы 30-го марта, или в ночь с 30-го на 31-е.
Теперь дело было за судебными медиками и кинологами. Первые, с учетом приличной отдаленности Хинтерторхайта от Мюнхена, были вынуждены провести свое исследование в «полевых» условиях, соорудив самодельные столы прямо во дворе хутора.
Результатами исследования стал вывод, что причиной смерти всех жертв стали многочисленные черепно-мозговые травмы, причиненные твердым тупым предметом, который сочетает в себе, и края с рубящими свойствами. Причем у взрослых, убитых на входе в сарай удары, пришлись в правую половину головы. Веронике досталось самое огромное количество ударов, и ее голова была разбита вдребезги, словно остов, упавшей на бетон фарфоровой куклы. К тому же, женщину еще и задушили.
Её тетке Амалии тоже досталось немалое количество ударов, и также с правой стороны…Старик же Унрайн получил один рубящий смертельный удар во всё ту же правую половину лица.
Регина Готсдинер была убита несколькими ударами в правую теменно-височную область головы. К тому же, бедняжка горничная оказалась горбуньей и её было искренне жаль вдвойне. Ей очень не повезло в ее тяжелой жизни.
Малыш Лоренц Унрайн скончался от трех тяжелейших рубящих ударов в левую височную и в лобную области.
А вот с его старшим братом Ульрихом получилась несколько иная история. Он умер от одного удара в затылок острым тяжелым предметом. Однако лицо ребенка напоминало кровавую маску: справа от носа, на щеке было некое круглое раневое отверстие, оставленное каким-то иным предметом. Подбородок Ульриха был разбит ударом твердого тупого предмета.
На шее мальчика были зафиксированы многочисленные резанные раны и кровавые следы от детских пальчиков, в результате, наиболее вероятной попытки, зажать кровоточащие раны на шее. По выводам врачей мальчик был еще жив несколько часов после совершения преступления и умер в результате наступившего отека головного мозга, вследствие причиненной на затылке раны.
Также медики при осмотре одежды потерпевших установили, что Вероника, Амалия и Регина были в своей повседневной рабочей одежде, а вот Якоб, Ульрих и Лоренц оказались в одеждах для сна. На мальчиках были ночные сорочки, а старика обнаружили в кальсонах и нательной рубахе.
Кинологи также сделали свое дело как могли. Служебные овчарки взяли очень быстро след в доме и направили следственную группу к лесу. Но, радость полицейских была преждевременной. За эти несколько дней с момента совершения преступления след, что называется, простыл, и собаки потеряли его у самой кромки леса, утробно завыв, и как бы извиняясь, что большее они не могут.
В самом лесу в нескольких десятках метров от кромки были обнаружены следы старого костра и различный мелкий мусор, дальнейшее исследование которого ничего особенного, за что можно было зацепиться, не дало. Здесь также собаки очень быстро потеряли взятый ими след…Было уже слишком поздно.
Полицейские перевернули дом вверх дном и окончательно пришли к тому самому выводу, который поставил в тупик даже Газенклевера и Майера. Вывод был в том, что убийца после совершения преступления, как минимум, жил еще два дня, а то и больше, в доме убитых и питался, засушенными свиными окороками, висевшими на чердаке.
В северной стороне большого хутора, над той самой пристройкой, где находился двигатель, на чердаке полицейские обнаружили следы пребывания там человека. Здесь валялась примятая солома, объедки и мусор. В этом же месте пол на чердаке был разобран, и в конюшню свисала толстая крепкая веревка. Выброшенный кусок такой же веревки был найден в подсобном помещении возле амбара.
Изучив план строения Хинтерторхайта, полицейские поняли, что он представлял собой единое сплошное здание, где жилые и нежилые помещения соединялись все между собой. По этой причине неизвестный после убийства беспрепятственно перемещался по всей усадьбе, из комнаты в комнату, не выходя при этом во двор, и оставаясь незамеченным для соседей.
И снова наблюдательность Генриха Майера вызвала тайное завистливое восхищение молодых амбициозных коллег, а Газенклевер, уже смог убедится на кого ему оставлять свой комиссариат, когда он соберется на покой.
Генрих в этом тайном лежбище на чердаке смог рассмотреть еле заметную неровность среди досок, присыпанную сеном, и попросил ломик. Взломав доски, он извлек из тайника в полу чердака… окровавленную рабочую кирку.
Ни у кого не вызвало в дальнейшем сомнений, что именно этим сельскохозяйственным орудием и была убита семья Унрайнов и их горничная… И снова в дальнейшем полицейских ждало разочарование. На кирке не было обнаружено никаких отпечатков пальцев. Но, Газенклевер и Майер сделали вывод – раз уж убийца в 1923-м году знал о существовании метода дактилоскопии, о котором простой люд тогда еще мало что слышал, то явно он был не понаслышке знаком с правоохранительными органами, а следовательно первыми под подозрение попадают те, кто уже имел какие-либо проблемы с законом, и ошивался где-то поблизости Хинтерторхайта.
Также в доме в направлении от сарая к кухне и в комнаты к двум последним жертвам вели размазанные кровавые отпечатки на полу, и многочисленные кровавые брызги на стенах. Газенклевер в дальнейшем сделает вывод, что убийца в сарае испачкал подошву своей обуви натекшей кровью, а направляясь в дом, держал кирку в руках, при движении размахивая ей непроизвольно, оставляя брызги с орудия, на всем пути своего следования.
И последним в сарае, чуть в стороне от места нахождения убитых, будет найден окровавленный металлический обод от бочки, имеющий несколько затупленные, но, все же, вполне еще себе острые края. Именно это орудие, предположат медики, и не исключалось, как предмет, которым были причинены резанные раны Ульриху. А на верхней части рукоятки той самой кирки имелся выступающий кверху на 3-4 см винт, которым и могло быть причинено странное круглое ранение щеки Ульриха.
С обнаруженной кирки и появился первый серьезный подозреваемый в этом деле, с учетом всех дальнейших обстоятельств, связанных с семьей Унрайн, выясненных в ходе расследования. А обстоятельства оказались той ещё историей, от которой похолодело внутри у крепких мужчин и не поверилось, что такое изуверство возможно в просвещенной европейской Германии, стране Шиллера и Гете, Бетховена и Баха...
Подозреваемым этим оказался… Йозеф Шульц. Во-первых, он сам внешне, вроде как, оказался очень удивлен и сообщил, что это его кирка, которая пропала у него с год назад, а он, так и не смог её найти. Один из рабочих, пришедших с ним, Гунтер Зиглер, здесь же опознал её как орудие, в самом деле, пропавшее у Шульца с год назад.
Во-вторых, в ночь убийства у Шульца не оказалось никакого серьезного алиби, и выяснилось, что именно в эту ночь он зачем-то пошел спать в сарай, по причине более «свежего» чем в доме воздух. Дескать, ему с возрастом стало тяжело дышать по ночам, и не хватает прохладного свежего воздуха.
Большего бреда полиция не слышала, учитывая, что мартовской ночью в Баварии стоит лютый холод и не один человек в здравом уме не пойдет в сарай в такое время «дышать» свежим воздухом. Если только он не собрался подцепить воспаление легких.
К тому же, Йозеф был худощавым крепким мужчиной средних лет, при осмотре которого врачи не нашли никаких сколь-нибудь выраженных признаков одышки. Поэтому, покопавшись посерьезней в биографии Шульца, полиция установила, что у этого человека был мотив для совершения преступления. И мотив достаточно серьезный. Мотив, вокруг которого, в дальнейшем и строилось все это проклятое дело. Потому что, возможное ограбление было признано лишь частичной пружиной свершившегося злодеяния.
В те годы Германию, подписавшую грабительский и уничижительный для нее Версальский мир, уже начал накрывать своими первыми волнами безысходности тяжелейший экономический кризис. Деньги обесценивались быстрее чем они печатались, вчерашние стабильные банки лопались еще быстрее, а всевозможные хапуги и дельцы только и успевали переправлять в благословенную Швейцарию всё что успели урвать и что имело ценность на финансовых горизонтах.
Поэтому большинство народа предпочитало хранить свои финансовые ценности при себе, и Унрайны не были исключением в этой логике тогдашних событий. При осмотре дома, полиция обнаружила многочисленные места, где хранились вполне беспечно деньги, векселя, облигации и драгоценности. Однако все это оставалось нетронутым, и полиция так и не смогла сказать точно - сколько всего смог унести с собой убийца и почему не забрал всё, если у него в запасе было несколько дней?!
Но, Йозефу Шульцу светил упрямый мотив помимо «гипотетического» ограбления для совершения этого преступления. А здесь еще найденная полицией «потерянная» кирка, и отсутствие алиби, и довольно странное поведение в момент первого обнаружения тел убитых.
По словам самого Шульца на допросе, за день до убийства старик Унрайн жаловался ему, что у него пропал куда-то ключ от входной двери дома, и он вынужден поставить щеколду на дверь.
Также Якоб рассказал Шульцу, брызжа слюной от бешенства, что в среду вечером слышал странный шум на чердаке, ему даже спросонья померещилось, что тихий женский голос зовет какого-то Мартина, а, проснувшись, Унрайн в окне разглядел свет факелов близ Хинтерторхайта. Он выскочил на улицу с ружьем, но, никого не застал… Однако, в пятницу с утра хозяин хутора обнаружил на свежевыпавшем снегу, в направлении от леса к его дому две пары следов, обрывавшихся возле сарая. Обратных следов в лес старик не увидел.
Обыскав весь свой дом, Якоб Унрайн, лишь нашел в гостиной мюнхенскую позавчерашнюю газету, которую он никогда не выписывал и не читал. Не на шутку разозлившись, он дал взбучку своим домашним, чтоб лучше смотрели за домом, и направился к Шульцу, как к главе сельской общины.
Там он ему все пересказал, и предупредил, что, если хоть одна сволочь полезет в его дом, он перестреляет их всех безжалостно. Деревня его знает не первый год. Крови он давно не боится…
Однако ж до прибытия полиции, Шульц нашел тот самый «потерянный» ключ, вставленным с внутренней стороны двери, хотя, кроме него больше никто не видел, что ключ торчал именно в двери в момент первичного осмотра дома, еще до прибытия полиции.
Также четверо свидетелей, те самые рабочие, под присягой показали, что Шульц при заходе в сарае вел себя вполне спокойно, но, увидев, мертвых Унрайнов, вдруг ни с того ни с сего начал машинально и методично зачем-то перекладывать тела убитых, нарушив первоначальный порядок их расположения.
На вопрос полиции – «Зачем Шульц это делал?!», тот ответил, что испугался за судьбу своего маленького сына…Лоренца.
А это и был тот мотив, который выудила полиция, и который мог привести Шульца к гильотине…Но, об этом мотиве стоит рассказать поподробнее, ибо в нем, были уверенны Газенклевер и Майер, и была самая главная причина этого убийства, потрясшего добрую половину Германии своей жестокостью.
А дело было в том, что старик Унрайн нанес Шульцу тягчайшее оскорбление и выставил его деревенским посмешищем у всех на виду. Опустил морально, что называется. Подобное редко прощается и забывается… Дело было в том, что Шульц был связан с Вероникой любовной связью.
И когда эта связь зарождалась много лет назад, молодой ещё Шульц, рассматривая влюбленно, красивую и статную Веронику с зелеными глазами и белокурой косой до пояса, даже предположить не мог в какой личный ад для себя он прикупил билет в то мгновение!!!
У Вероники жизнь была непростая…Непростая настолько, что в 14 лет, когда она начала наливаться женской красотой, она познакомилась со словом «инцест». Её лишил невинности собственный отец, жена которого, ее мать, Гертруда, умерла от водянки года за два до того.
По прошествии лет Вероника уже и не помнила, сама ли она тогда спровоцировала отца или же он насильно её взял. Она помнила только, что Якоб был крепко выпивший в тот момент, и от него разило шкурой застарелого кабана… Да это было и неважно уже, кто был виноват в случившемся. Все произошло тогда так быстро и внезапно, что она даже и не поняла, что стала женщиной, несмотря на жгучую пульсирующую боль.
Поначалу, первые месяцы, она, разумеется, горько плакала и переживала о случившемся, как всякая женщина с которой приключилось подобное. И даже в отчаянии за свою невинную душу поведала об этом на исповеди местному пастору преподобному Михаэлю Траппу, совершенно не зная, что ей делать.
Тот обещал помочь и сообщил о вопиющем факте вначале в полицию, а потом доложил своему церковному руководству, решив посоветоваться, как ему спасти заблудшую душу девочки.
К тому же у Вероники был превосходный контральто, её а капелла была выше всяческих похвал, и она лучше всех, просто божественно пела в церковном хоре, вызывая зависть у приезжавших в гости коллег-пасторов с соседних земель. А тут такое, и с таким ангелом!!! Как же жестока и грязна бывает порой жизнь, созданная Всевышним, размышлял Трапп, и не мог никогда найти ответа для себя на вопрос – почему так происходит?!
Он был хороший священник, добрый и ласковый, он беззаветно любил Бога, к нему тянулись люди с округи, послушать его проповеди, но, в искреннем стремлении обнять всех и направить на путь истинный, он и сам не заметил, что, вообще то, пытаясь помочь Веронике, он своими действиями нарушил тайну исповеди.
Лишь потом пастор Трапп сообразил это, когда услышал о судебном процессе над Якобом Унрайном и Вероникой за уголовно наказуемое сожительство. Отцу Унрайну дали год тюремного заключения. Дочери Унрайн, как несовершеннолетней, дали месяц исправительных работ. А по округе уже серым туманом поползла грязная сплетня, начавшая обрастать бесчисленными подробностями.
Тюремное заключение ни отцу, ни дочери нисколько не помогло, и вернувшись из тюрьмы Якоб Унрайн продолжил своё черное дело в отношении Вероники, причем, теперь в еще более жестокой и грубой форме, чем до тюрьмы. Толи стареющий, но еще невероятно по животному сильный, этот деревенский одержимый мстил Веронике за ее женскую «болтливость», толи тюрьма наложила на него свой окончательный неизгладимый и обезображивающий отпечаток.
За время его отсутствия на хуторе поселилась старшая сестра Якоба - Амалия и попыталась заменить мать Веронике… Да только Амалия, увы, была стара и глупа, хоть и вела отлично хозяйство по дому. И не понимала, что первый мужчина Вероники, в лице младшего брата Амалии, стал для девочки, а потом и девушки настоящим идолом, и она пропала навсегда, томясь в ожидании в бесконечный раз подчиниться этой животной силе собственного отца-изверга.
Дальше всё пошло по накатанной, они жили как муж и жена долгие годы, никого и ничего не стесняясь. Якоб мог заткнуть рот всякому, раздробив ударом пудового кулака челюсть болтуну любых габаритов. Поэтому с ним никто не связывался, зная тяжелый злобный нрав Якоба. Но, изгоями для всей деревни, Унрайны стали очень быстро. И эта пленка вакуума вокруг семейства Унрайн начала разрастаться как снежный ком, пущенный с высокой горы.
Но, однажды Якоб, всё-таки, призадумался…Он знал, что от подобной связи здоровые дети не рождаются. А ему нужен был хотя бы один здоровый потомок, и уж для него старый Якоб Унрайн сделает всё, чтоб внук или внучка стали достойными людьми в Германии.
Поэтому, он отпустил Веронику на время от себя и дал ей свободу ненадолго. Так в жизни Вероники появился симпатичный юноша из хорошей обеспеченной семьи - Артур Рафаэль, отец её будущего ребенка Удо.
Артур, как говорилось выше, был смешливый, добродушный и образованный молодой человек. Интересная умница Вероника произвела на него хорошее впечатление и даже больше.
Да и сам Артур, полнейшая противоположность Якоба, как показалось Веронике, нравиться ей самой и даже больше… Не нравился он, разумеется, только Якобу. Ему, вообще, никто не нравился. И будущий тесть не стеснялся говорить о своей лютой мизантропии.
Выждав причитающийся срок после свадьбы Артура и Вероники, и убедившись, что Вероника натурально беременна, он как паук муху снова потянул Веронику к себе, совершенно забыв о существовании Артура.
И для Артура, мальчика из хорошей приличной семьи, застать нечаянно на сеновале собственную горячо любимую уже беременную жену и собственного тестя в чем мать родила оказалось даже не шоком, а артиллерийским снарядом, разорвавшим его юность на «до» и «после»!!!
Никто бы в здравом уме не стал, разумеется, терпеть такое, и в этот же день Артур, собрав пожитки, навсегда покинул дом Унрайнов с тем, чтобы ноги его больше не было в этом притоне Сатаны.
Несколько месяцев он прожил у родителей в глубокой печали и задумчивости, так никогда и не узнав, что у него вскоре родится сын. Да, и его юношеские легкость и веселость ушли как-то сами собой в неизвестном направлении. А потом грянули два роковых выстрела в Сараево, отзвук которых мгновенно облетел весь мир в эту «доинтернетную» эпоху.
Артур в первый же день объявления в Германии всеобщей мобилизации записался добровольцем в действующую армию. Где-то с Востока ему двинулся на встречу тот неизвестный муж, кого мир через сорок с небольшим лет увековечит под именем «Павел Павлович Антипов»…
Артур погиб практически сразу в боях под Арденнами в августе 1914-го, и прах его был погребен вместе с еще сотней бывших мальчишек в общей братской могиле, о чем и было сообщено в похоронке его родным и жене.
Так закончилась история официального замужества Вероники, которая в память о муже, всё таки ею любимом, хоть и оскорбленным смертельно её проклятой слабостью к отцу, до самого 30-го марта 1923-го носила в своей фамилии приставку «Рафаэль».
Как это часто бывает «запрограммированным» с самого рождения, невинный ангел Удо, унаследовавший характер погибшего отца, должен был быть изуродован изнутри своим старым дедом-изувером.
Но, не тут-то было…Мальчик был все-таки отпрыском Артура, у которого были хорошие мозги, позволившие ему даже закончить университет в 23 года. По этой причине мальчик оказался очень живой и сообразительный, и дед, странным образом, в нем единственном на целом свете души не чаял, видя в мальчишке незаменимого подрастающего помощника по хозяйству.
Да и в общении со сверстниками, Удо, благодаря своим крепким уму и характеру, сам того не подозревая, смог напрочь отгородиться от грязной темы отношений его матери и деда. Они-одно, а Ульрих совсем-совсем другое.
Все это видели и не у кого особо не возникало желания мучить мальчишку грязными пересказами, того, что даже дворовые собаки в будках знали. Ему, как будто, даже сочувствовали, что смышлёному мальчугану не повезло родиться в этой пещере современного библейского Лота, тронувшегося умом.
А порочная связь отца и дочери, между тем, и не думала обрываться. Их «утехи» переросли уже в форму какой-то плохой привычки, от которой возможно избавиться только одним путем, когда совсем отрезают голову.
И однажды грянул ожидаемый с 14-ти лет гром…Вероника забеременела во второй раз. У нее не было абсолютно никаких сомнений в том, кто является отцом ребенка… Она могла тысячу раз сказать Якобу, и тот бы не задумываясь, свёз дочь к доктору в город.
Однако Вероника при всей своей уже застоявшейся порочности связи с собственным отцом, продолжала оставаться набожной и считала, что подобное решение проблемы, с лишением невинного дитя жизни-есть страшный грех, и ей останется лишь влезть в петлю после.
Поэтому она поставила Якоба перед фактом лишь тогда, когда уже ничего нельзя было изменить…Поразмыслив хорошенько, Якоб пришел к выводу, что Веронику надо «отпустить» второй раз от себя.
Вторым «Артуром» оказался Йозеф Шульц с самой молодости, делавший намеки красивой Веронике. Однако ж она его всё это время игнорировала. С возрастом, Вероника смогла понять на своём уровне, почему мужчины до самой старости цепляются за женскую юбку. Только по одной причине – не возле каждой юбки мужчина, каким-бы он ни оказался мерзавцем, или, еще хуже трусом, может почувствовать себя мужчиной. Вот и весь секрет.
Пользуясь этим нехитрым знанием, Вероника однажды открыла в себе страсть в манипулировании мужчинами. Вот уже и отец отписал ей наследство, вот уже и Шульц после её мастерской игры со слезами, согласился признать сомнительное «отцовство» над совсем хрупким и больным Лоренцом, вот уже посматривает на нее по-особому даже сам…
Но, случилась внезапная накладка. Этот влюбленный идиот Шульц, к тому же недавно похоронивший первую жену, пришел просить её руки у Якоба. Всё равно, что королю из сказки свататься к девушке-безручке через черта. Так что, результат был предсказуемый и такое между ними пробежало тогда, что Шульц навсегда воспринял тот издевательский глумливый отказ Якоба как личную кровную обиду…
Выскочив на улицу, разозленный Шульц ещё долго слал громогласные проклятия в адрес семьи Унрайнов, желал им стать оборванцами и предвещал им множество бед, которые на них нашлют небеса за всю их скверну. И слышала то, вся деревня. Но, к Веронике Шульц так и не остыл…
И вот в финале этой истории самые жуткие похороны, пожалуй, за всё время существования Германии. Тысячи и тысячи людей стеклись неимоверным потоком проститься с грешным семейством, которое теперь было уже навсегда и наглухо закрыто в четырех больших и двух маленьких гробах. Семейство уносило с собой еще одну жуткую тайну, которую никому из присутствующих не дано было видеть в тот момент. Все головы погибших властями было решено отрезать и направить для дальнейшего детального медико-криминалистического изучения повреждений в Мюнхен…
Жуткая многотысячная процессия направилась к месту единого братского упокоения всех жертв чудовищного преступления. Пастор Михаэль провожал тела Унрайнов и Гертруды в последний путь, вспоминая Каина и Авеля. Он также горько изрек, что только лишившийся веры в Господа, способен был осуществить такое бесконечно гнусное злоумышление, убив даже невинных детей…
А потом были бесконечные суды и тяжбы с поливанием друг друга ушатами грязи между родственниками Унрайнов и Рафаэлями, за наследство которое осталось после хозяев Хинтерторхайта. И всё это к тому, чтобы после, победители судилища всё равно продали имение задарма побежденным в судилище, испугавшись суеверно там жить, едва только переступили порог новоиспеченного владения. А те, в свою очередь, в память о несчастном Артуре, сравняли Хинтерторхайт с лицом земли и оставили там лишь жуткую черную могилу. Как напоминание будущим поколениям тщетности человеческих страстей и жестокого наказания за скверну и гордыню…
- Да, - отошел от окна Майер, и сел за стол. – Тогда Йозеф Шульц был у нас почти в руках. И если бы не признание нами как доказательства запоздалого рассказа его второй жены, что она провела ту злополучную ночь вместе с ним в сарае, из-за своей громкой «темпераментности» … То мы бы уже закрыли дело.
- И совершили бы непоправимую ошибку, - откликнулся Газенклевер в ответ. - Отправив невиновного в камеру смертников.
- Согласен, герр комиссар, - кивнул Майер в задумчивости. – Да и никакой он к черту ни убийца!!! Стал бы глава сельской общины ошиваться в доме поверженных недругов три дня, вязать веревки и есть их свиные окорока?!! Да и кирку он мог тысячу раз выкинуть или разломать, а не прятать её практически на самом видном месте. Конечно, всё там могло быть для отвода глаз. Но, уж больно как-то мудрено. В суде бы все мои рассуждения, только из уст адвоката не стоили бы и ломанного пфеннига.
- И вспомните как Шульц, уже после того, как Хинтерторхайт снесли, бродил там впотьмах, что-то бормоча и выискивая. Его отговорки о том, что он там искал свою фрезу, не выдерживают никакой критики.
- Мне говорили, - подытожил Майер, уже прохаживаясь по кабинету, – что он до сих пор сидит там по вечерам, сгорбленный как старик и все что-то высматривает в черной яме, оставшейся от подвала. Лично мое мнение, он просто тронулся умом с горя. Ведь он все-таки питал достаточно высокие чувства к Веронике.
- Знаете, Генрих, - сказал старый комиссар. – Мы с Вами за эти годы перебрали столько подозреваемых по делу убийства в Хинтерторхайте, от сумасшедших до сослуживцев Унрайна в отряде самообороны в 1920-м!!! И всё мимо, что в какой-то момент меня посетило отчаяние и я, грешным делом, даже ходил к экстрасенсам. Эффект был такой же как с нашим объявлением в 23-м о щедром вознаграждении за информацию о поимке убийцы…Тоже всё одно шарлатанство для дурачков в придорожном балагане.
- Версию о «воскрешении» её покойного мужа я откинул сразу. Нет, мы, конечно, сделали соответствующие запросы и опросили выживших сослуживцев. Но…- начал было Генрих достаточно спокойно и по-деловому, и прервался.
- Что, но…? – поинтересовался комиссар.
- Я не понаслышке знаю, что такое путаница на войне, и как порой разнятся показания даже гражданских свидетелей, что уж говорить про военные сражения, когда зрение сужается до состояния спасения самоё себя?!! Однако у Артура Рафаэля, даже выживи он, или попади в плен как я, не было никаких оснований скрываться или менять имя. Он не дезертир и не перебежчик. Где-то прятаться, жить инкогнито, и вынашивать план мщения бывшей жене и всему ее семейству, и при этом совершенно не опасаться быть узнанным любым из односельчан – это абсурд чистой воды. Сказки братьев Гримм на ночь.
- Да и пять из пяти сослуживцев – все как один подтвердили, что он погиб во время боя. – кивнул Газенклевер. – Итак, из всех отработанных нами за десять лет версий остаются только две: это, всё-таки неудавшееся до конца ограбление, или же это месть односельчан за сомнительный образ жизни Унрайнов.
- Насчет ограбления, - постучал пальцами по воздуху Майер. – У нас были две реальнейшие кандидатуры. Как на подбор: и криминальные наклонности и образ жизни соответствующий, по показаниям многочисленных свидетелей, да и дела они все имели в свое время с Унрайнами. И в обоих случаях железное алиби. Не свернуть.
- Вы сейчас про братьев Гамперов и братьев Гендлер?! – уточнил Газенклевер.
- Да. И в обоих случаях показания против мерзавцев дали женщины. Интересное совпадение. – Подтвердил Майер догадку комиссара. – Только одна рассказала на смертном одре, а другая от испуга долго юлила и вешала нам лапшу на уши.
- Кристин Вебер вполне могла помутиться рассудком после долгой болезни, и сказать священнику на исповеди еще не такое про своих милых братцев. А что касается бывшей горничной Карин Фейг, - здесь не согласился комиссар с доводами помощника.
– Она всего лишь женщина и долго стеснялась сказать нам, мужчинам, истинную причину своего ухода от Унрайнов. Ведь один из их батраков - Антониус Гендлер довольно долго хамски преставал к ней. А потом еще взял моду стучаться по ночам в окно вместе со своим братцем Цезарием, приглашая Карин запустить их в комнату, а также расспрашивая бесцеремонно, что делают Унрайны в данный час?!! Вот у нее нервы и сдали, увидев ночью эти, извините, полукриминальные рожи в собственном хлипком окне. А чтоб любопытные не приставали с расспросами, она придумала историю с привидениями в доме Унрайнов. Её можно понять.
— Это все так, герр комиссар, - протянул несколько резко Майер. – Но, их спасло лишь подходящее алиби. В одном случае, Алоиз Гампер, осужденный за мелкие махинации на черном рынке, полностью опроверг признание на смертном одре своей почившей от болезни сестры Кристин Вебер в том, что её старший брат - Ганс Гампер бахвалился пьяным как они вырезали за компанию со своим дружком - бывшим батраком Унрайнов Гунтером Зиглером всю нечестивую семейку, и даже успели прихватить часть денег. Но, на всей этой версии поставили крест показания Алоиза Гампера, которого видели в тот день и ночь десятки свидетелей достаточно далеко от Хинтерторхайта, что обеспечило алиби и ему, и старшему брату - Гансу Гамперу, который после марта 23-го года, все же, почему-то находился в бегах и дома отсутствовал.
А Гунтеру Зиглеру без связки с братьями Гампер, вообще, нечего было предъявить!!!
- В другом же случае, братьев Гендлеров также спасла их работа, где они были оба на виду, - продолжил Газенклевер. – И работа также была очень далеко от Хинтерторхайта. Они просто физически не могли быстренько съездить туда-обратно и остаться незамеченными в своем исчезновении. Так что в активе остаются только страшные женские фантазии Карин Фейг.
- Все остальные отработанные версии по мотиву ограбления, - подвел итог Майер, - считаю не существенными и не имеющими значения, так как ничем и никем не были подтверждены, более чем в течении десяти лет.
- Что ж, Генрих, давайте перейдем к «народному мщению», раз уж у нас больше ничего не остается на руках, - хитро посмотрел комиссар на помощника. – Что Вы думаете по этому поводу, Генрих?!!
- Что я думаю?!! – спросив как-то странно, тоже хитро посмотрел Генрих на своего комиссара. – Прежде чем я озвучу свои мысли, позвольте Вам рассказать одну историю, свидетелем которой я стал, когда жил в русской деревне, будучи пленным немцем.
- Валяйте, Генрих, - махнул комиссар рукой. - Не стесняйтесь.
- Коротко, плен — это странное состояние. – начал Генрих Майер. – Вроде как от тебя ничего не зависит, разве что убежать. Так что расслабься и жди часа освобождения. А с другой стороны – одно неверное движение и ты покойник. Так что приходится постоянно контролировать себя. Отсюда развивается тяга к наблюдательности…
Я жил тогда в одной избушке у одинокого старика, помогая ему по мере возможностей по хозяйству. По соседству с нами жила одна странная молодая пара. Она была вроде как больная на голову и полностью отрешенная от мира, а он был какой-то приезжий из городской интеллигенции, богобоязненный, и невероятно худой, кожа да кости.
Хозяйство свое он вел довольно шатко, местные крестьяне это довольно быстро заметили, и на первых порах ему даже помогали кто чем…Но, беда была в том, что они увидели, что в его доме живет совершенно беззащитная женщина. Их абсолютно не волновало, что она душевнобольная.
Выманив однажды ухищрениями простака мужа в поле, самый наглый из них пришел к этой замужней женщине и воспользовался ситуацией... – Генрих уточнил, спрашивая. – Вы понимаете, о чем я, герр комиссар?!!
- Вполне, Генрих, - ответил комиссар, уточняя. – И что дальше?!!
- А дальше для этой семьи начался настоящий ад, - продолжил Генрих. – Муж один, слабый физически, без оружия, он все прекрасно стал понимать, когда в его дом, даже в его присутствии бесцеремонно стали заходить крестьяне и звали его «покумекать» на завалинке, всегда оставляя его жену с кем-нибудь из пришедших мужчин.
Долго это не могло продолжаться, и муж начал готовить побег из деревни. Больше ему ничего не оставалось. На это было необходимо время… - здесь Генрих замолчал и добавил, чуть запинаясь. – Но, вдруг… А у русских их «вдруг» это самая страшная вещь.
- Почему? – уточнил вновь Газенклевер.
- Потому что никогда не знаешь когда оно придет это «вдруг», - пояснил Генрих, - и что этому будет предшествовать. Непредсказуемость, одним словом.
Он продолжил через мгновение. – И вдруг у них случился некий летний церковно-языческий праздник купания. Они его отмечали, плясали, пели, и даже прыгали через костры. А потом кто-то из толпы пьяным бабским голосом заверещал, что надо сжечь ведьму, которая привечает у себя их мужичков.
Вся эта бешенная толпа в одно единственное мгновение забыла про песни, и в порыве внезапной черной лютой злобы, направилась к дому той пришлой пары…Дальше было страшное. Их обоих коллективно выволокли на улицу, жестоко избили, обезобразили несчастную девушку. А после запалили дом. Это был невероятный адский пламень, вперемешку с уже бабским хихиканьем и молчаливыми крестными знамениями мужчин.
Затем избитую пару посадили на цепи, словно собак. Потом деревенские ребятишки бросали в них камни, заставляя гавкать на потеху, обещая не швырять больше, если те еще разочек полают, а на следующий день забывали свои обещания. Взрослые же бросали несчастным кости из уже подкравшегося коллективного «милосердия к падшим», глядя на обугленные развалины их дома (хотя мне тогда показалось, что деревенским мужчинам просто захотелось все вернуть назад как было до погрома)… И эта пара покорно приняла свою участь и свои цепи. А потом пришли морозы, им даже дали приют в одном из домов. Там они и остались рабочими руками. Муж, по крайней мере… Так как к девице все также продолжили ходить местные крестьяне, и она куда-то пропала в одно утро. Хозяин говорил, что уехала в город. Врал, вероятно. Куда она одна такая могла уехать?!
А я же был бесправным пленным, у которого даже паршивого пистолета в руках не было. Поэтому позже смог уйти из этой деревни, не желая жить с такими людьми рядом.
Иррациональная странность русских в том и заключалась, и даже пугала меня: они могли с душевной теплотой накормить тарелкой супа меня, чужого для них пленного немца, воевавшего против них с оружием в руках, а после пойти, и всей деревней поиздеваться над своей больной женщиной и ее немощным богобоязненным мужем с ветвистыми рогами как у мюнгхаузенского оленя.
— Это Вы к чему сейчас такое рассказали, Генрих?! – уточнил в третий раз Газенклевер в раздумьях.
- К тому, что я видел однажды воочию «народное мщение», - пояснил Генрих и продолжил. – Оно всегда спонтанно, массово и происходит внезапно. Наши фермеры в начале XX века принципиально пока не сильно отличаются от русских крестьян. Если бы им захотелось «мстить», они бы выкинули нечто подобное как с чудовищем Франкенштейна.
- Да, опять придется с Вами согласиться, Генрих… - посмотрел вперед Газенклевер.
– Нашему убийству предшествовала длительная подготовка, учитывая следы взлома замка в пристройке для мотора, огни факелов под окнами за несколько дней, исчезновение кирки Шульца, некий подозрительный шум на чердаке, и две пары следов из леса, обрывавшиеся у сарая.
- Ну про факелы и следы мы знаем только со слов самого Шульца. А как там было в реальности…трудно судить. Старик мог вполне и не заметить другие следы. Я расспрашивал врачей. В этом возрасте вполне бывают проблемы со зрением. Такие как Унрайн органически не переваривают никаких очков на носу, - кивнул Генрих на очки Газенклевера. – Старик Унрайн поэтому в ту ночь и потащил внука за собой. Он был его молодыми глазами во тьме.
- Хм, - покрутил седой головой Газенклевер и продолжил. – Да и сам «стиль» убийства говорит о том, что убийца или убийцы не собирались врываться в дом, и убивать обитателей прямо в постелях. А значит, их было немного – один, максимум, два человека, им было жизненно важно выманить хозяев в сарай, что они и сделали. А уже после они зашли в дом, желая поживиться, услышали горничную, про которую не знали до этого момента и расправились с ней и с двухлетним младенцем. Затем они остались по неизвестной причине в доме и жили там несколько дней. Скорее всего, ушли в воскресенье-понедельник… В самом деле, очень мало напоминает описанное Вами «народное мщение».
- И что нам остается? – хитро посмотрел Майер на Газенклевера- Тупик?! Сдача на милость победителя?!! Над нами будут посмеиваться коллеги, когда узнают. Знают двое-знает и поросенок.
У него тоже встречались свои присказки, как у комиссара.
- Ха-ха!!! – улыбнулся в ответ Газенклевер, услышав про «поросенка». – Этого я от Вас, Генрих, никак не ожидал. В смысле, «про сдачу на милость победителя».
-Но, всё-таки, что мы будем делать с нераскрытым преступлением?!! – уточнил Генрих. - Все же десять лет. У всех на слуху.
- А кто Вам сказал, что оно не раскрыто?! – выпалил тем самым «вдруг» Газенклевер. – Мне просто хотелось Вас проверить, Генрих.
Генрих помолчал, а потом стал смотреть в деревянное окно с крестообразной рамой своими серыми глазами, застлавшимися в одно мгновение неожиданно дымом некой бесконечной пустоты, от которой становилось холодно и страшно, спустя годы, тем кому довелось в нее посмотреть. Сейчас же Майер смотрел куда-то в августовскую бело-сизую даль за потускневшим стеклом окна.
Там в этой дали шла чужая суетная и сложная жизнь, и с дымящих печных труб заводов выбрасывались кольца черного дыма. Простого безобидного черного-пречёрного дыма, который шел каждый день из этих труб.
Генрих Майер еще смутно догадывался о своем будущем, но, он знал, что вырос в неплохого сыскаря, который может пригодиться любой власти. И дело со злосчастным хутором было для него как экзамен для студента. Можно и на четверку ответить. Комиссара, конечно же, было искренне жаль по-человечески. Он как руководитель комиссариата попал под раздачу. И теперь его спасет только пенсия… А там видно будет, куда ветер подует и понесет черный дым. Жалость к наставнику к уголовному делу, к сожалению, не подшить.
Генрих, наконец, вышел из своего оцепенения и спросил комиссара. – У Вас есть какое-то решение?!! Хорошо, я сдаюсь. Будем считать, что я завалил свой сегодняшний экзамен. Идёт, герр комиссар?!!
- Знаете, Генрих, - начал Газенклевер издалека. – В Германии всё прогнило. Она поражена раковой опухолью. Теперь ее от окончательного развала, в духе Польского царства, с последующим захватом советами или англосаксами может спасти лишь диктатура. А на эту историческую роль, увы, не нашлось никого лучше кроме бывшего ефрейтора и его дружков-сокамерников, начитавшихся книжек по евгенике, словно какие-нибудь школяры бульварных очерков из жизни куртизанок.
- Вам что-то не нравится в них?!! – уточнил Генрих. - Многие немцы напротив феерически восхищены ими.
- Свое седое мнение я оставлю при себе… Мы сейчас все повязаны той самой одной цепью. И Вы, и я, и наш распроклятый убийца. И цепь эта зовется государством. И сегодня государство диктует нам своё условие, как неприятно осознавать такой факт. Наша государство мне вообще стало напоминать Веронику Унрайн в какие-бы мужские костюмы бывший ефрейтор ее не пытался облачить. Веронике всегда нужен Якоб. Ее Калигула. Тот, перед кем она готова унижаться вечно. А прочие ей… попусту и безразличны.
- Не томите, герр комиссар, длинным вступлением, - вскинулся в нетерпении Майер. – Что Вы нашли?!!
- Что-ж, извольте, – начал комиссар, усевшись поудобнее на стуле и складывая руки на животе. – После почти десяти лет бесплодных поисков, я смог, наконец, добраться до кузины Вероники и разговорить ту. Они были дружны. Но, у меня с ней была неофициальная беседа. Я почти не надеялся, что там будет что-то важное, но ошибся. Так вот, если верить милой Марии, то она бывала откровенна с Вероникой. А Вероника с ней. И Вероника ей рассказала однажды со смехом об одном своем интересном поклоннике.
Я покопался в его последних месяцах перед убийством, и всплыли очень интересные факты… Так что надо ехать в Берлин.
- Я тоже догадался, что это за «поклонник», - подскочил неожиданно Генрих с места, словно ему и в самом деле не давали ответить на уроке.
- А Вы каким образом?! – удивился Газенклевер, понимая, что сегодня придется «студенту» поставить пятерочку. Если не врет, конечно.
- В случайном разговоре с ним, я поймал себя на мысли, что для постороннего он как-то очень хорошо знает некоторые потаенные подробности образа мыслей Вероники, о которых она никому бы на свете не поведала. – охотно ответил Генрих. – И здесь же он спохватился, и стал прятать свои знания за нагромождением пустопорожних отговорок про подгнившее германское сообщество. Прямо, как Вы сейчас про «раковую опухоль».
Мне это не понравилось, и улучив момент, я смог обыскать его жилье. Естественно, неофициально. Кто б мне дал санкцию на обыск и арест, по такому ничтожному поводу?!!
Генрих еще помолчал и эффектно бросил. – И вот что я там нашел.
Он открыл ящик стола и извлек оттуда скрученный охотничий хлыст с бурыми следами крови, палку со следами зубов, порнографические фотографии, а также небольшую веревку, связанную парой колец, для просовывания туда рук.
- Пусть теперь поломает голову, куда задевались его любимые безделушки, - вновь хитро подмигнул Генрих и посмотрел на комиссара.
- Ай да Генрих!!! Ай да бывший пленный!!! Сегодня Вы переплюнули всю полицию Германии!!! Слушайте, а если он… - начал было комиссар, но его прервал резко зазвонивший телефон.
Комиссар взял трубку. – Газенклевер у аппарата, слушаю.
Затем он держал трубку несколько минут возле уха, лицо его мрачнело, и наконец, покрылось испариной.
Потом, он вздохнул как-то совсем по-стариковски, и произнес. – Ладно, понял, отбой.
Он положил трубку на место, скривился, снимая очки и протирая глаза. – Ну вот и всё.
Министр отказал мне в аудиенции. Секретарь сослался на загруженность… Так что в Берлин я не еду, и не будет ни официального допроса кузины, ни опознания игрушек нашего герра Линча.
- Эххех, какое раскрытие зарубили!!! Политики всегда дилетанты, когда лезут в полицейские дела. С детства не люблю дилетантов. От них можно ожидать…- искренне не выдержал Генрих Майер.
- Генрих, поведайте кому-нибудь другому про дилетантов, - перебил его вдруг Газенклевер нервно. – Мы сами то сейчас не лучше «дилетантов». Полезли на периферию, потеряли драгоценное время и напрочь проигнорировали главное – ненавидят то, что лицезрят каждый день, и чему завидуют… Ладно Вы еще молоды пока, но я-то старый пень куда смотрел?!!
Генрих снова о чем-то задумался, а выйдя из оцепенения, начал неспеша. – Герр комиссар, раз такое обстоятельство, то я предлагаю оставить зацепку в материалах дела для будущих поколений полицейских. Пусть когда-нибудь правда все же восторжествует. Ребятам, конечно, придется поломать головы, но, если они докопаются до истины, то наши старания не пойдут прахом.
- Хороша идея, Вы уверенны, что среди них попадутся толковые ребятишки?!! – усмехнулся комиссар Газенклевер.
- В Вас заговорила брюзжащая старость?!! – удивился молодой помощник комиссара.
- Ладно. Я оставлю им между страниц телефон Вашей жены. К тому времени мы оба уже будем у архангелов. В случае громкого скандала, фрау Майер всегда может заявить, что ее Генрих тронулся умом еще после русского плена и все это придумал.
- Оставьте-ка лучше телефон своей супруги. Она расскажет, что вы были редкостная скотина, зарубали хорошие идеи молодых коллег, а то и перекладывали свои сумасбродные идеи на подчиненных. Помните дело мюнхенского вурдалака, оказавшегося племянником…?! – отпарировал Майер, не досказав.
- Ну бог с ним, не будем превращать казнь египетскую в комедию, - примирительно попытался улыбнуться Петер Газенклевер и прервал Майера. – Оставим потомкам подробную раскладку на бесхарактерность Вероники отдельным пунктом. Пусть от этого и пляшут потомки, раз так уж легла нынче наша колода карт. Бюрократы наверху, все равно, ничего не поймут из этого «ребуса». Показывай им последующий допрос начальства, не показывай – все едино.
- Герр комиссар, я в Вас не ошибся, - кивнул Майер.
- Я в Вас тоже, мой мальчик, - ответил Газенклевер, складывая подарочного зайца в карман плаща.
Как-то совсем спокойно и смиренно он внезапно добавил. – Пойду прогуляюсь немного. Мне, Генрих, недолго осталось, между нами говоря… Врачи неутешительны, чуда не будет, всего пара месяцев… А я бы мог пристрелить напоследок нашего мерзавца тысячу раз, и повесить занавес на это проклятое дело. Но, я полицейский, а не палач, чтобы стрелять по безоружным. Даже по таким лицемерным негодяям как наш, не понимающим, что всегда можно сделать выбор между злоумышлением и просто уехать. Им такой выбор ни к чему.
Он еще помолчал и добавил. – Знаете Генрих, у меня всегда была мечта. Но, видимо при моей жизни ей не суждено сбыться. Я всегда хотел, чтобы наша работа стала не нужна, а само общество развилось настолько, что даже преступников оно бы не наказывало, а «профилактировало» их преступления задолго до совершения таковых. Видимо, не суждено… Поэтому, пойду схожу напоследок в церковь, исповедаюсь. Надеюсь, там отпустят мой грех молчания?!!
Майер вскинул взор на комиссара, и почесывая почему-то в задумчивости крепкий подбородок, стал точить карандаш за рабочим столом, молча кивнув на прощание.
Комиссар собрался на выход, а из молчавшего все утро кабинетного репродуктора вдруг полилась торжественная речь бывшего ефрейтора, отчаянно по-волчьи рвавшегося к вожделенной власти в эти дни.
Лающим отрывистым потоком, его голос рвал в клочья воздух в кабинете, вещая о грядущем величии германской нации, где нравственность и духовность достигнут своих человеческих вершин.
И будет нынешняя задача решена любой ценой, за которой его партия и он лично не постоят, убеждал бывший ефрейтор…В ответ со всех сторон раздались звуки многочисленных аплодисментов и рев приветственных оваций.
Петер Газенклевер на мгновение обернулся, но, затем громко захлопнул дверь за собой, уходя из кабинета.
II
Теорема печали нежных
Старый-престарый автомобиль марки «УАЗ» затормозил на обочине дороги-каши, выкинув серый смятый снег из-под скрипнувших от внезапного маневра потертых колес, и замер на месте, впрочем, почему-то не выпуская дым из выхлопной трубы.
- Тебе помочь, бегун?!! - спросил водитель, выглядывая из окна дверцы машины. - Или у вас тут соревнование на перегонки?!!
Его вопрос был обращен к мужчине, который бежал по дороге уже на последнем издыхании, а за ним бежали еще трое мужчин. Этот первый, которому задал вопрос водитель, был средних лет, вполне симпатичный русоволосый крепыш со вспотевшим лицом, с невероятно высоким лбом, отметиной величайших полководцев. Одет он был, в черный Ольстер, как у гангстеров эпохи Аль Капоне, в брючную серую пару, и в старые стоптанные ботинки непонятной аляповатой расцветки. В дополнение к одежде, он держал на руках пса-дворнягу, пятнистой белого-черно-пегой окраски, смотревшего на происходящее, усталыми больными глазами, многое повидавшей дворовой собачки.
За этими двумя, как уже было сказано, бежала какая-то сумасшедшая чумазая троица, с криками, бранью и проклятиями. Один из них, держал в руках пошарпанную бейсбольную биту, другой тащил на изготовку кирпич в ладони, обтянутой перчаткой без пальцев, как у нищих или уличных продавцов на холоде. А третий ничего не держал, он дергал свою грязную длинную бороду, и, спотыкаясь, кидал беспрерывно зачуханный снег в сторону убегавшего мужчины со псом.
Хозяин собаки, ни слово не говоря, закинул через открытую дверь Уазика своего пса в салон, и сам в отчаянном прыжке заскочил следом.
- Гони, - прохрипел он водителю надсадно, через сбивающееся дыхание, и захлопнул с грохотом дверь.
- Ты бы, поаккуратнее, дружище, - попросил водитель. – А то моему старику уже сто лет в обед. Отвалится, чего доброго. Кто отремонтирует?!!
- Гони, бога ради, - завопил мужчина громом царь-колокола, - нашел время!!! Потом разберемся!!!
Водитель еще с пару секунд подождал пока троица практически поравняется с машиной…Как только это произошло, а рука в перчатке уже в предвкушении тянулась открыть пассажирскую дверцу, он резко дал по газам.
Машина рванула с места пулей, зарычала, и понеслась прочь…Тот в перчатке злобно что-то прокаркал и швырнул кирпич вслед уезжавшему Уазику, но, промазал и зашвырнул кирпич в грязную серость за обочиной.
- Мазила, - подвел «итог» водитель. – Выйти бы, да фуфырики начистить всем троим. Только нынче некогда. Да и я свой «Смит энд Вессон» дома случайно забыл.
Новоявленный же пассажир, чуть отдышавшись, и приспустив стеклышко дверцы, выбрался из нее на улицу наполовину и показал отставшей троице характерный жест, переломив резко предплечье одной руки, над локтевым сгибом другой.
Удовлетворившись своей маленькой местью, он забрался обратно в салон.
- Я смотрю у вас с псом теплые чувства к этим милым парням, - покрутил головой водитель. – Чего они хотели то?!! Прямо олимпийская сборная побежала в заябре!!!
- Где?!! – отдышавшись снова, не понял, и переспросил пассажир, сморщив лоб. – Что за слово такое - «заябрь»?!!
- Где, где?!! – передразнил водитель и добавил в простенькую рифму. – В заябре. Здесь всегда один сплошной заябрь. Тринадцатый месяц.
- Где здесь?!! Я смотрю, ты веселый малый!!! – совсем отдышался мужчина в черном пальто, и не получив ответа, спросил затем заново. – А вот музыка у тебя чего-то какая-то не веселая играет. Не понятно.
Из проигрывателя раздавались слова Гражданской Обороны:
«…Пластмассовый мир победил.
Ликует картонный набат.
Кому нужен ломтик июльского неба?..»
- Блин, сколько ей лет то уже?!! – спросил пассажир про песню, совсем придя в себя, и кивая на проигрыватель. – Пятьсот?! Или больше?!!
Водитель, притормозив машину, внимательно оценивающе посмотрел на пассажира. - Ты поаккуратнее со смешками давай. А то я тебя сейчас обратно к «друзьям» твоим закадычным отвезу.
- Ладно, извини, - согласился без обид со своей оплошностью пассажир. – Видимо пока бегал по этому твоему «заябрю» мозги застудил. Совсем разучился правилам приличия.
- То-то же, кирпич оказался сильнее… - произнес примирительно водитель, подпевая в такт музыке и глядя на серую даль горизонта, вдоль которого располагались разбросанные в бесконечном хаосе точки многочисленных блокпостов, согреваемых одинокими кострами.
- И вообще, надо с бухаринском завязывать, - добавил пассажир в раздумьях, - а то так и до коматоза недалеко добегаться. Такое ощущение, будто что-то изменилось, а я не в курсе еще.
- Угу, - согласился водитель. – Синька-зло.
- Ой, и не говори, - махнул рукой пассажир, тоже соглашаясь в свою очередь. – Таких дел из-за пьянки этой проклятой начудил!!! Теперь перед женами оправдываться надо будет как-то. Я, кстати, папкой во второй раз стал!!! 3800 живого веса, пацан.
- Ну, поздравляю, папаша. У тебя, судя по всему, несколько супруг?!! - улыбнулся водитель. – Счастливец!!! А чего ты здесь то делаешь, а не в роддоме с женой?!!
Пассажир попытался рассмотреть водителя получше. Это был невысокий блондин лет под сорок-сорок пять, с круглым румяным лицом, которое явно раньше, что называется, «нравилось бабам», да и сейчас у него имеются по разным уголкам «поклонницы».
И показалось едва-едва, что видел он его где-то раньше… Но, вот где?!!
- Одна у меня супруга, законная. Швардакова Надя, а я, значит, Швардаков, писатель детский. Слышал, наверное?! - представился пассажир и кивнул на собаку. – Этого моего ассистента четырёхлапого не знаю как зовут. Хозяин мне забыл его представить. Сразу веселые старты предложил организовать.
- Хозяин тот, который с кирпичами бегает, в чужие машины швыряет?!!- уточнил водитель.
- Не, тот у которого борода, как у Карлы-Черномора, - пояснил пассажир, и продолжил. – Я даже не понял, что это за трио отморозей было. Собакина, представляешь сожрать собирались, утырки. Корейцы недоделанные!!!
- С вами не соскучишься, - рассмеялся водитель. - Как тебя на дорогу то занесло?!!
- Сейчас, пока едим, я тебе расскажу, почему так поучилось. Кстати, пса надо в ветеринарку куда-нибудь завезти. Эти обезьяны придорожные ему, кажется, лапу перебили, чтоб не убежал. Говорю, сожрать явно собирались. А здесь я… Ну и заступился за дворнягина. Только там бородатый один вначале сидел у костра, а потом эти двое «пролетариев» выскочили из кустов и на меня. Один вообще начал ногами размахивать как в Шаолинь. Я такое последний раз в игре на приставке видел. Стрит файтер. Ну мы с псом деру и дали побыстрее. Только хромал бродяга хвостатый, и далеко убежать не мог. Вот и пришлось его тащить. Не бросать же, раз встрял за лохматого?!!
- Понятно всё с вами. Я - Серый, - совсем как-то по обыденному представился несколько запоздало водитель.
Швардаков всё ж спросил. – Слушай, Серый, я тебя где-то видел. А вспомнить не могу. Мы раньше не встречались нигде?!!
- Я тебя тоже видел один раз, ты же писатель!!! «Приключения мальчика Бололо». Читал как-то детишкам на ночь. Там еще слоненок такой забавный был. Вечно забывал всё, - пояснил водитель. – Говорят, это калька с американческой книжки какой-то.
- Вранье. Это адаптированный перевод… А где мы встречаться могли?!! – уточнил Швардаков. – Не помнишь где?
- Ну «где-где»? – пояснил водитель. – В заябре.
- Хахах. Очень смешно, - деланно согласился Швардаков. – Сейчас от смеха загнусь.
Водитель посмотрел на пассажира, не отвечая. – А тебе, кстати, куда надо то?!!
- В город. На Петропавловскую 33, - пояснил Швардаков, уточняя - подбросишь?! Я деньгами не обижу.
- Да не надо мне твоих денег, - отмахнулся Серый. – Я теперь как у китайцев сам тебе должник.
- Ладно, там разберемся, - согласился пассажир. – Кто кому должен.
Они, мчась по одинокой заснеженной дороге, помолчали некоторое время. Наконец, Серый спросил, дослушав музыку. – Так чего у тебя там такое с женами с твоими приключилось, дружище?!!
- Ха, - кашлянул смешком Швардаков, чуть стесняясь. – Блин, нелепая история вышла. Но, у меня всегда так.
- Рассказывай, - по-свойски кивнул водитель. – Все равно, в дороге делать особо нечего.
- Ну, слушай, - начал Швардаков. – Значит, жил я себе не тужил, и работал детским писателем. И был у меня законный нормальный брак со студенческих времен. Жена, Анна Васильевна, умница и красавица. Родила мне пацана, и прожили мы с ней вместе целых двадцать лет!!! Представляешь?!!
- Представляю, - поддержал водитель начало биографии Швардакова. – Ну, а дальше?! чего?!!
- А дальше, - продолжил Швардаков. – Казалось бы, всё мы друг про друга уже знаем. А оказалось, что не всё. Ну, я, по крайней мере, про себя.
- Интересное начало, - изрек Серый, - на исповедь похоже.
- Ну, можно и так сказать… И вот однажды у нас в издательстве появилось замечательное создание – Надя Галушко. Репатриантка из Черновцов. Милое чудесное существо с огромными черными глазами и таким же шестым, где-то, размером груди.
- И ты, конечно, старый пес, - заулыбался маленьким мальчиком Серый. – Завилял хвостом?!!
- Да, не то слово!!! – вздохнул Швардаков. – У меня Анна Васильевна - полная ее противоположность. Маленькая, худенькая, но, с характером, боевая женщина. А за двадцать то лет, я сам того от себя не ожидал. Никогда ни-ни, ни с кем!!! Я жену любил.
- А потом разлюбил?!!
- Никого я не разлюбил, - вскипятился Швардаков. – Я и сейчас ее люблю. Просто Надя меня один раз подстрелила удачно. Даже не подстрелила…бахнула из крупнокалиберного, как по-Зимнему, и не стало Швардакова – мужа Анны Васильевны.
— Это как?!! – опять развеселился Серый.
- Как как, лапсердак… - начал со вздохом Швардаков. – Прихожу, я значит, как-то утром в редакцию. И вижу Надю. А она сама непосредственность!!! Чудо, а не женщина. Пока нет никого с утра, разложила на своем корректорском столике завтрак – сало, хлебушек.
- Горилка?!! – уточнил Серый, смеясь.
- Да ну тебя!!!, - разозлился Швардаков, почему-то покраснев как рак. – Никакой «горилки». Надя - приличная девушка.
- Ладно, - посмеялся водитель. – Не психуй. Я же по-дружески. И что дальше?!!
- Ну и все, - вздохнул опять Швардаков, - увидел я ее непосредственную такую, знаешь, аппетитно сало с хлебушком подносящую через шестой размер, на который крошечки немного так падают сверху кофточки… И пропал. Двадцать лет ничего себе такого не позволял. А тут сорвался.
- Ха-ха, - рассмеялся опять водитель. – Это бывает, дружище. Я сам четыре раза «срывался».
- Да, ладно бы, просто сорвался, - вздохнул в третий раз Швардаков. – С кем ни бывает?!! Ну понимаешь, про что я?!! А тут она меня просто расстреляла из своих «крупнокалиберных». Я таких никогда не встречал!!!
- Ну, понятно, - улыбался Серый, слушая все это. – А дальше то что?!
- Ну, а дальше…закрутилось. Распушил Швардаков хвост, значит, на старости лет. – ответил горе-муж. – Седина в бороду, бес в кошелёк. Пропал, я в общем… Пришел, наконец, однажды к жене и покаялся, так мол и так. Я тебя люблю, но, и Надю тоже люблю. Она меня уничтожила своими орудиями. А вдвоем вы, конечно, жить не захотите одновременно.
- Ну, ты даешь!!! – опять рассмеялся Серый. – И какой сковородкой твоя ответила на этот дифирамб?!!
- Никаких сковородок, - фыркнул Швардаков. – Она у меня женщина сама достоинство королевское!!! Молча собрала мне чемодан и протянула его со словами. – Катись на все четыре. Я тебя знаю как облупленного. Там поживем-увидим. Только про алименты не забывай. И на раздел квартиры не вздумай претендовать – по судам затаскаю… У тебя сын еще подросток. Я ему сама все объясню. Он поймет.
А потом случилась одна штука.
Швардаков помолчал немного и продолжил. – Супруга моя первая про меня всё знала. А вот Надя не всё знала про меня.
- «Не все» — это что?!! – уточнил Серый. – Валяй дальше, дружище.
- «Не все» это она не знала, Надежда моя, что я в глубочайшей завязке, - показал театрально на шею Швардаков и крякнул с досадой. – Закодировался, пять лет не употреблял ни капли.
-Среди писательской братии это дело часто встречается. – изрек Серый. – Фитцджеральд там. Или Гашек все кабаки собой обтер. Много их таких... Наши не отстают.
- Я смотрю, ты начитанный гражданин, - переключился Швардаков со своего повествования. – Можно подумать среди водителей алкашей меньше встречается?!!
- В том то и дело, что алкаш и алкоголик, это как бабища и дама сердца, - ответил Серый. – Вроде одно и тоже. А какая огромная разница!!! Твоих приятелей на дороге кто назовет алкоголиками всерьез, если у них на физиономиях написано, что они алкаш-партия?!!
- Ну, знаешь, - удивился Швардаков, - всякое я слышал, но чтоб водитель такие диалоги о выпитом накручивал!!!
- А я не всегда водителем был, вот и наслышан про эстетическое употребление до поросячьего визга, - поставил загадочную точку Серый. – Так почему ты «развязался» то?!!
- Друг-приятель старинный Гога ко мне из солнечного Тбилиси нагрянул внезапно и привез с собой "Мукузани", "Хванчкару", "Телиани" и прочие полезные сухие натурпродукты, - помотал головой Швардаков, чуть облизываясь даже. – А сам понимаешь, как ему такому отказать?!! Это же кровная обида навсегда. Ну и загудели… С грузинских виноделов перешли на отечественного производителя белой, а потом и вовсе в ход пошла всякая дичь горящая, типа «отверток» с гремучим первачом деревенским, и прочие бухнаполнители.
- Ну, ясно-понятно, ты ушел в крутое пике, - кивнул Серый. – Ну а вышел то, как с автопилота?!! Мультики начали страшные мерещатся?!!
- Фу… Да никаких мультиков отродясь не было, - фыркнул Швардаков. – Жена первая, Анна Васильевна позвонила и говорит. – Поздравляю, Швардаков, у тебя сын. 3800.
Я глаза то продрал, полотенце холодное с головы сдернул и в непонимании. – Какой сын?!! Ты чего, мы же в разводе?!!
Она мне в ответ спокойно так, но издевательски. – Поздравляю еще раз, Швардаков, совсем мозги пропил!!! Как ты еще детям книжки сочинять умудряешься?!!
Я ей, было, хотел какую-то пакость сказать, а она меня и добивает. – У твоей второй жены Надежды сегодня родился сын от тебя. 3800, здоровый бутуз. Весь в тебя, сразу полез на тоже, чем там тебя расстреляли. Ну ты понял?!! Поздравляю, папаша. Давай закругляйся со своими дружками и дуй домой.
- А ты то, как узнала?!! - Опешил я тогда. – Не понял сейчас.
- Сказала бы я тебе как, Швардаков, да Надя сейчас ребенка рядом кормит… Так что чеши домой.
- Подожди, подожди, - совсем я сполз на пол с дивана как и полотенце мое с башки.- А как ты у нас дома то оказалась?!!
- Ты придурок?!! – начала она, - ты телефон свой дома оставил и жену беременную!!! Забыл?!!
Тут я начинаю вспоминать, что точно оставил телефон, когда Гога появился. Ну, чтоб, не беспокоили. Я-то думал, что немного посижу с Гогой и всё. Выпьем за дружбу мужскую, и по домам. Чтоб не мешал никто…
- Ну вы писателя отжигаете, конечно, - от души рассмеялся Серый. – Я бы до такого не додумался, чеснослово!!!
- Тебе «ха-ха», а я-то в тот момент вспоминаю с ужасом, что Надька действительно беременная оставалась. – Проронил невесело Швардаков. – И давай я жену, Анну Васильевну, трясти по телефону откуда она то появилась там?!!
- От верблюда, Швардаков, - кричит в трубку бывшая супруга разгоряченно уже так.
– Ты свинья запил, а у Нади никого в городе знакомых нет еще толком!!! Куда ей было деваться из роддома, маленькой, пока ты там чурчхелу да чачу трескал с Гогой и со всеми остальными своими алкотостерами?!! Ей больше некому было позвонить. Она телефон твой взяла и номер мой нашла. Мне и позвонила, помочь попросила. Хорошая, воспитанная девочка. Долго извинялась, что меня беспокоит. А я как ей могу отказать с дитем на руках?! Понял, Швардаков?! Я-то всех твоих дружков-алкашей на перечет знаю, вот и позвонила кому надо сейчас. Так что, завязывай с пьянкой и марш домой. Мы тебя ждем. Иначе я тебя убью, обещаю.
Сказала и бросила трубку.
И тут я сползаю окончательно с дивана и понимаю, что моя бывшая жена забрала мою нынешнюю жену из роддома, и сейчас они обе сидят у меня дома, и ждут опять же меня.
Но, главное – сын, сын у меня родился!!!!
- Дальше можешь не продолжать, - схватился за живот Серый, и остановил свой Уазик на дороге. – Дальше ты на радостях заорал: «Мужики, у меня сын родился!!!»
- Ну, да, - потупил стыдливо глаза в пол Швардаков, вздохнув в бесконечный раз.
- И, есесенно, вы опять сели отмечать?!!... – дико загоготал Серый, держась за руль. – И ты по второму кругу пошел белочку призывать?!!
- Ничего смешного не вижу, - буркнул Швардаков. – Что я виноват, что у меня слабость такая проклятая с рождения?!! Потому и кодировался. Только ерундой это все оказалось. Вот я на дороге, в итоге, как-то и очутился. А зачем почему – ни черта не помню!!! Иду и вижу, эти собаку в суп пустить собрались. Ну дальше ты знаешь.
- Ладно, - рассмеялся Серый. – Хороший ты мужик Швардаков, хоть и слабохарактерный. Я сам такой же был давным-давно.
Но, здесь водитель неожиданно стал серьезным и произнес, глядя на дорогу, замотав головой в задумчивости. – Странно, и как этих троих не прихлопнули ромуловцы?!! Как они, вообще, за кордон просочились?!! Там же одна сплошная колючка под током на несколько км в глубь. Да, и вам, считай свезло нынче…
- Ты сейчас про что?!! – переспросил Швардаков подозрительно. – Как-то странно говоришь?!! Какие ромуловцы, какая колючка?!!
- Хорошо ты попил, дружище, - пояснил Серый. – Совсем ничего не знаешь, что в стране нынче творится?!
- А что в ней творится?!! – похолодел Швардаков. – Идет жизнь, да идет себе. Муторная местами, местами веселая.
- Обхохочешься, - согласился Серый. – Ты, в самом деле не в курсе?!!
- Нет, – замер Швардаков. – А что случилось?!!
- Да случилось тут, - как-то весь почернел Серый. - Переворот. Войско, как говорится, взбунтовалось, царь не настоящий.
- Ни фига себе!!! – расширил от удивления глаза Швардаков. – И что дальше?!!
- А что дальше?! – загрустил Серый. - Вырастили шакальё всякое. Привыкли же ни хрена не делать за столько лет!!! Только чушь нести, да головой как китайский божок кивать… Вот один из этих выращенных шакалов, самый умный, самый хитрый, самый жадный, зная, что больше такого шанса жизнь не предоставит… Короче, взял он и одним нажатием клавиши на клавиатуре все деньги и драгметаллы, что в стране и за рубежом были на счетах всяких перевел в неизвестном направлении. И всё… встала жизнь в стране. Ромулов начальник охраны, нацгемой который командовал, захватил власть, переворот, значит совершил. Военные, что присягу своей стране давали, против оказались… Дальше такое началось, я даже рассказывать не хочу… «А в горле сопят комья воспоминаний…»
- Слушай, дай телефон, позвонить надо моим, - побледнел и похолодел от услышанного Швардаков, вопрошая у Серого. – Ты сам-то в такое время не боишься один по дорогам ездить?!!
- Я свое отбоялся уже, - здесь Серый вдруг внезапно остановил автомобиль. – Ну все, приехали. Выбирайтесь.
- Куда приехали?!! – испугался Швардаков. - Я же тебя в город просил подбросить. А ты меня где-то в поле высаживаешь посреди «заября» этого своего. Дай позвонить, говорю. Не беси. Будь человеком.
- Тебе не надо в город, Егор, и звонить тебе не надо никуда. - Сказал вдруг очень твердо Серый. – Это все иллюзия, игра воображения… Твое время пришло. Иди по тропинке и некуда не сворачивай, и ни на что больше не обращай внимание. Сам все увидишь.
- Какой еще Егор?!! Ну, ладно, я тебе не понравился, хрен с тобой, редька, - начал Швардаков. – Выйду сейчас, дойду до города как-нибудь. Ты, будь человеком, хоть этого бездомного инвалида довези до ветеринарки. Я тебе денег дам сейчас какие найду. Говорю же у него лапа перебита. Пожалей скотину живую.
- Вообще-то меня зовут Карат, - внезапным басом раздался за спиной Швардакова незнакомый мужской голос с рассудительными интонациями. – И лапа моя уже зажила, пока ехали сюда. В Постсплаттерпанке у нашего брата всё побыстрее заживает. Да и у вас тоже.
Швардаков дичайше обернулся на голос и побледнел еще сильнее. – Что происходит?!!
- Ничего не происходит, - ответил Серый. – Просто ты пришел. А мне как проводнику туда нельзя. Прощай, Егор.
Егор в исступлении покрутил головой. – Что ты несешь?!!
- Да, он прав, - сказал опять пес вполне себе человеческим голосом. – Надо идти. Время подошло.
- Мама!!! – испуганно протянул бывший Швардаков, забившись в припадке, и дергая заклинившую дверь.
- Ладно, успокойся. – угомонил его Серый, проводя около головы пассажира рукой. -Не думал, что ты такой нервный после отдыха будешь!!! Здесь осталось всего пару километров пройти и всё.
- Что «всё»?!! – заорал Егор в недоумении, - вы кто такие?!! Инопланетяне?!!
Серый и Карат рассмеялись. – Альфацентавра-белочка прилетела. Выбирайся, тебя ждут.
- Я никуда не пойду, - уцепился за ручку Егор. – Вызовите полицию и дай позвонить, сволочь.
- Ну, ты совсем плохой!!! Первый раз у меня такой подопечный, - покачал головой Серый и посмотрел в глаза. – Давай вспоминай уже. Ночь, ты выбрался из ямы, кровь с затылка… В теореме печали нежных, радость для грубых лишь знак…
- Мне и теперь, и прежде,
Не интересен мрак… - откликнулся машинально Егор и его здесь же внезапно как кипятком обдало жаром страшных настоящих воспоминаний. И Егор отчетливо и болезненно вспомнил, где он видел лицо Серого в последний раз…
III
Носорог топил соловья
Это случилось в мае 1938-го года.
Егор был импозантным веселым мужчиной средних лет. Но главная его характеристика заключалась в том, что он представлял собой большие надежды в мировой науке в своих будущих изысканиях, и уже состоялся как профессор кафедры зоологии и ботаники Всесоюзного Института вопросов Генетики и Растениеводства. Сокращенно – ВИвГИР.
Местом его рождения был город Вольск, расположенный на Волге. Словно, соответствуя названию места своего рождения, Егор всегда и во всем проявлял свою непреклонную волю. Но, это была разумная воля. С самого раннего детства Егор тянулся к знаниям, которые давались ему очень хорошо. Он был рожден для этого.
Он происходил из небогатой семьи, и даже побыл какое-то время беспризорным в приюте, когда папа погиб в Русско-Японскую, а бедная мама умерла от молниеносной формы тифа, даже не успев как следует обнять своего Егорку на прощание.
Поэтому самым ярким воспоминанием Егора из детства осталось то, как он бегал в булочную одного толстого усатого француза, и рассматривал с наслаждением через витрину ароматные, свежевыпеченные булочки и пирожные.
Рассматривая эту красоту, Егор однажды загадал желание на Рождественскую звезду, чтобы все дети мира могли попробовать такие же булочки и пирожные. И, в целом, это определило его дальнейший жизненный путь.
Потом были бесконечные войны, революции, падении России в бездну, хаос перемен… Егор, когда всё это только начиналось, как и подавляющее большинство людей принял всей душой демократические идеи Февральской революции, а потом и саму концепцию построения социально-справедливого общества, озвученную новой властью. Звучало красиво и убедительно - каждый получает столько на сколько наработал.
На деле, чтобы начать к этому приближаться, хотя бы на йоту, на микрон, понадобилось почему-то проливать многие мегатонны невинной людской крови, подпустить германцев к голодному Петрограду, сдать пол-России, и начать безбожно грабить собственных крестьян, основу основ Руси, а дореволюционную интеллигенцию – нравственную основу страны объявить чуть ли не зачумленными еретиками.
В годы лихолетий и социальной тряски было тяжело и плохо. К какой-то момент Егору даже показалось, что он не переживет очередную зиму. Жизнь остановилась, на службе и дома не было ни дров, ни запасов продовольствия…ничего.
Но, Егор был молод и искренне верил, что это всё не напрасно, и будущие «счастливые» поколения, не знавшие таких бед, смогут жить при хорошем справедливом строе, построенном на принципах уважения и трудового равенства.
Каждый делает, что ему по душе и получает достойное за это вознаграждение.
Так ему всё это представлялось на заре нового социального эксперимента, и уже готовый упасть в самый последний вечный голодный «обморок», он встретил на одном из маленьких съездов биологов своего будущего Шефа, Николая Григорьевича, спасшего тогда молодого талантливого юношу от голодной смерти в замерзающем разрушенном нищетой Петрограде.
Николай Григорьевич был Великий человек, Бог биологии… Своей главной задачей ставил он раз и навсегда избавить планету Земля от того стыда, что называют «Голод» … Он хотел накормить несчастных голодных людей. Для этих целей Николай Григорьевич с еще предреволюционных времен начал фанатично и последовательно собирать свою знаменитую коллекцию семян всех полезных растений мира. Собирать, синтезировать и систематизировать. В первую очередь это было направленно на создание Генетических банка и запаса самой новой многострадальной России на многие десятилетия вперед, являвшейся когда-то до революции продовольственной житницей Европы.
Ведь Николай Григорьевич именно в России собственными глазами увидел впервые ужасы голодающего Поволжья, опустевшей Украины, обезлюдившей целины Казахстана…
Как всякий Великий человек дела, Николай Григорьевич последовательно и разумно собирал вокруг себя коллектив, учеников, настоящих энтузиастов. Семью, если угодно…
Впрочем, Егор не был учеником Николая Григорьевича, но, очень многому у него научился, заразившись этой энергией Великого человека, проживающего каждый свой день как последний.
Егор и Николай Григорьевич искренне подружились. Сам же Егор был воспитанником Семена Ивановича Жегуле, выдающегося генетика еще дореволюционной России, недожившего пары лет, до того момента, когда Николай Григорьевич совершил, пожалуй, самую большую ошибку в своей жизни, посчитав, что из полуграмотного яровизатора с города Гянджа Закавказской СФСР можно вырастить еще одного достойного ученика.
Errare humanum est, как говорится.
Но, остальные «апостолы» Генетики были искренно влюблены в свою науку и творили порой невероятные чудеса на пути к истине. Тот же Егор пошел однажды на форменную авантюру в Берлине в 1927 году и вывез метисов кролика особой породы «Королинус». Сама порода в чистом виде с красивым игрушечно-плюшевым оттенком меха стоила бешенных денег, невероятно ценилась в Европе, и на таможне требовала огромной пошлины. Скромные же и не такие видные метисы породы вообще не стоили ничего при провозе, и таможенник, очень далекий от генетики, преспокойно пропустил Егора с его клеткой, где мирно жевали травку два ушастых «обыкновенных» зверька.
Таможенник знать не знал, что скрытый признак метисов по всем законам генетики проявится в одном из последующих поколений. А Егор знал, и дальнейшее третье поколение потомков привезенных метисов дало тех самых «Королинус» в чистом виде. А выдумка Егора на таможне вошла в легенды генетики.
Но, это было маленькое забавное отдельное приключение для Егора, дополнительное упражнение для условных рефлексов Ивана Петровича… В своей же непосредственной научной деятельности он потратил много лет на изучение дистанцированной гибридизации растений с идентичным хромосомным набором. И даже смог вывести новый гибрид капусты и редьки - рапс, чем положил начало серии дальнейших экспериментов в этой области.
Но, увы, не всё так было лучезарно и хорошо в их научных изыскания в новой советской России. В 1920-м году Егор впервые призадумался на предмет вменяемости пришедшей с октябрем 1917 года новой власти в стране.
В этот год впервые арестовали Шефа, обвинив его и еще десяток выдающихся людей России черт знает в чем и с боку контрреволюционный бантик…Жизнь тогда в институте встала от такого нервного потрясения и чудовищной нелепости самих обвинений.
Даже Егор тогда впал в некую растерянность от произошедшего. Лишь один Шеф сохранил бодрость духа и невероятный оптимизм, делая по утрам гимнастику в камере, чем вызывал носоковырятельное недоумение охраны, наблюдавшей в глазок за «контрой», продолжающей что-то там записывать на своих бумажках.
Даже оглашенный смертный приговор не вызвал у Николая Григорьевича никаких внешних эмоций. Казалось, что он весь был погружен в науку, а эти малоприятные люди с не очень умными лицами и с маузерами в давно немытых руках отвлекают его своими глупыми россказнями о попытках свергнуть власть советов.
Конечно же, это было не так, и Николай Григорьевич очень болезненно воспринял тогда варварский беспрецедентный приговор. Но, внешне не пошевелил ни одним мускулом на лице. Так уж его воспитали когда-то… Не дай повода какому-то чужому сброду почувствовать себя выше тебя.
В тот раз все закончилось благополучно. Вмешательство большого друга Николая Григорьевича - главного пролетарского писателя, тоже мечтавшего с юности о справедливом обществе, где не будет никакого «Дна», и не придется поднимать шапки перед вышестоящим чиновником отменило приговор всем арестованным. Тогда новая власть еще только-только показывала свои растущие коготки. Готовила к «главному», по всем законам политического «хоррора», что было еще впереди.
Николай Григорьевич же, полностью очищенный от нелепых обвинений, был освобожден тогда и продолжил свои научные изыскания с утроенной силой, даже не думая за многие годы брать заслуженный отпуск. Он, вообще, ни о чем другом не думал кроме науки.
Для многих оставалось загадкой как Николай Григорьевич в обстановке революционной разрухи в головах пролетариев смог из маленького института в несколько комнатушек сделать один из мировых центров Генетики.
На такие вопросы Николай Григорьевич лишь скромно в ответ таинственно улыбался в пышные коричневые усы…
А вот власть очень даже была озабоченна всем этим «притоном вольнодумства», где по разговорам надежных товарищей («сыновей пьяных падших проституток с дореволюционной Хитровки и неизвестных отцов»), пристроились кататься за государственные деньги по всему миру и жить в свое удовольствие, выкладывая регулярно в иностранных капиталистических журналах какие-то непонятные научные статейки про «пестики, чешуйки, и прочую ерунду» даже не на родном языке, а на английском. А про обещанную продуктивность полей и новые сорта отбрехиваются, мол будет, только нужно время, 10-12 лет спокойной работы и не узнаете сельское хозяйство… Хорошо пристроились со своим бесплодным теоретизированием, как с тем ишаком, которого Насреддин обязывался выучить богословию за двадцать лет. Тьфу ты!!! Не очень удачный пример, но, надо «умниками» заняться вплотную.
И генетиками «занялись», в прочем, как и всеми остальными в стране советов, кто еще мог выразить свое несогласие с генеральной линейкой и карандашами. Не сразу же, конечно, стали это делать, постепенно и постепенно сжимать смертельную петлю год за годом, миллиметр за миллиметром, начав с создания организации ВАРНИЧО. – Всесоюзной ассоциации работников науки и челночных открытий.
И вскоре это ВАРНИЧО бросило соревновательный вызов самому Народному Комитету… по выявлению «врагов революции». Активисты ВАРНИЧО во ВИвГИРе здесь же создали партком и выбрали мишенями атаки по разоблачению скрытой буржуазной сущности Николая Григорьевича и его ближайшее окружение.
Но, просчитались и в этот раз.
Николай Григорьевич оказался ко всему, еще и талантливым администратором, конформистом и даже конъюнктурщиком. Поэтому путем кадровых перестановок, с необходимыми согласованиями, отправил весь этот кусающийся и шипящий актив на ответственную работу в сельскохозяйственную станцию куда-то в Забайкалье недавно открывшегося сибирского филиала НИИ «Цитологической генетики». Пусть любуются на самое глубокое и красивое в мире озеро, и там актируют своих собратьев по разуму.
Но, вот библейская сакральная история про одного из сребролюбивых «учеников» никуда не делась из этого мира… И Николай Григорьевич сделал свой единственный промах, когда решил познакомиться и пригласить к себе на работу молодого амбициозного яровизатора, занимательные агрономические опыты по выведению морозоустойчивых сортов пшеницы которого освещали в тот период все советские газеты.
И странное дело, когда они познакомились, у Николая Григорьевича от этого знакомства появилось ощущение пульсирующей зубной боли со скрежетом… Он не предал тогда особого значения нехорошему предзнаменованию.
Но, через пару лет уже призадумался, видя, как у его новоявленного «ученика» пошел фантастический карьерный взлет. И всё бы это было хорошо, если не считать того, что подобного взлета он добился бесконечными поездками на митинги и собрания, где упоительно вещал с высоких трибун сам или, читая по бумажке, написанной его подручным толстяком марксистом-философом Презерсом. Вещал всё что хотели от него слышать на поднебесных кремлевских высотах.
А вот с научными работами возник резкий напряжометр, и все его генетические «изыскания» не то, что не выдерживали какой-либо серьезной конструктивной критики…они просто вызывали бешенный смех у всех проверенных сотрудников Николая Григорьевича.
Для них это стало замечательным «юмористическим» открытием в их сложном научном процессе. Они даже ратовали оставить яровизатора на правах заведующего культмассовым сектором. Эх, молодость прекрасная, не знаешь ты еще печалей зрелых дней…
Лишь Николаю Григорьевичу стало не до смеха… Так просто этого «ученого» не отправишь в Забайкалье, как его предшественников из ВАРНИЧО. Он заручился слишком серьезной поддержкой, везде заявляя, что он всем этим буржуазным генетическим штучкам никогда не учился и мохнатых ножек насекомых не рассматривал в микроскопы. Заодно он, используя исконную русскую веру в Чудо, наобещал с три короба, попутно собирая ахинею про превращение пеночек в кукушечек, и в общем то, ничего особо нового, не придумал в самой агрономии. Просто банально украл и применил всё те же агрономические методы, что были и раньше в дореволюционной России, а теперь отсчитывался за выращенный урожай, используя для значимости и солидности подслушанные в кулуарах мудрёные научные словечки, да подтасованные отчеты.
Это все равно б, что буржуазный строитель построил бы домик богатенькой молодой жёнушке миллионера-фабриканта и начал бы тыкать пальцем в архитектурную схему, рассказывая, как у него замечательно получилось построить домик. А владелица бы домика верила и кивала пергидрольной головушкой, ничего особенно не понимая из речи болтливого строителя.
Но, выход, все-таки, Николай Григорьевич, поразмыслив, попытался найти. Он, как-бы сказали позже, пролоббировал создание нового научно-исследовательского института в солнечной Одессе (с довольно тонким намеком на толстые «юмористические» обстоятельства) и рекомендовал туда директором своего «строителя».
Стоило это ему тогда больших нервов, времени и сил, доказывая на бесконечных партийных совещаниях, что товарищ яровизатор уже достиг своей научной зрелости, и для расширения его научных горизонтов ему требуется уже отдельный институт.
Услал, с повышением, в конце концов, и вздохнул ненадолго с облегчением. Теперь можно было заняться Генетикой в полную силу, и продолжить своеобразную непростую гонку с западными коллегами за самое главное.
Но, увы, не тут-то было… На этой стадии уже само советское государство подключилось к вопросу и нашпиговало ВИвГИР осведомителями-стукачами и «сотрудниками» всех мастей и цветов.
День ото дня ВИвГИР начал превращаться в какую-то камарилью, куда раз в месяц регулярно наезжал марксист-философ Презерс, проводил какие-то бессмысленные партийно-директивные совещания и раз за разом все громче и громче критиковал Николая Григорьевича за его скрытую двурушническую позицию поддержки империалистов. А его частые поездки за границу в капиталистические страны не являются ли, друзья-товарищи, прикрытием деятельности для иностранных разведок?!!
Николай Григорьевич странно молчал всякий раз, слушая бред Презерса с трибуны, сложа руки на груди, и словно был как-бы поглощен сном, чуть прикрыв глаза, внешне будто и не слушая эту мракобесную антинауку. И многих преданных коллег Николая Григорьевича очень сильно удивила подобная реакция на обвинения в собственный адрес.
Ведь он же уже пережил арест в 1920 году!!! Недавно ему было отказано в выезде заграницу для дальнейших сборов экземпляров коллекции, затем отказали в праздновании юбилея ВИвГИРа, куда были приглашены все мировые светила… А сейчас его уже сняли с должности президента ВИвГИРа, и назначили вице-президентом. А президентом планируют… угадайте с одного раза кого?!! Тот уже заручился самой главной поддержкой, когда ему, после громкой торжественной речи о борьбе с врагами революции и с «кулаками от науки», прокричали: «Браво» откуда надо.
Что же Николай Григорьевич молчит, когда его убивают?!!
А Николай Григорьевич, на самом деле, в этот сложный момент был занят размышлениями как ему помочь своим сотрудникам и вытащить их из лап Народного Комитета?!! Ведь когда всё это началось, его люди стали навсегда пропадать один за одним. И сами «исчезновения» уже принимали масштабы некоего детективного триллера, где каждый последующий выживший персонаж - потенциальная мишень неизвестного злодея. Только в данном случае хорошо известно кто «злодей».
Егор в один из дней также подошел к Шефу, и в недоумении, спросил его почему тот не дерется за себя, а спокойно слушает весь этот поток абсурдной грязи в свой адрес?!! Егор мог много на кого подумать, что тот шпион, негодяй и двурушник, но только не на Николая Григорьевича!!!
- Для начала, Егорушка, - начал Шеф с улыбкой (а он всегда по-дружески называл Егора то Егорушкой, то Гор Юрьевичем). – Я считаю себя выше этих паяцев, коих я непредусмотрительно пригрел на груди в свое время, и не намерен вступать с ними в какие-либо серьезные научные дискуссии. Это даже не смешно, это невероятно нелепо!!! Ничего они мне не сделают, руки коротки у них нынче. Институт наш с 1920-го года стал слишком известен в научном мире планеты.
Затем Николай Григорьевич пригласил по-дружески Егора к себе в кабинет на чашку чая. Там, когда секретарь все сделала, а все «телохранители» уже навострили свои уши, Николай Григорьевич, произнес, взяв чашечку чая, и отхлебывая:
- Я Вам, Егорушка, никогда не рассказывал одну сказку, которую услышал в Западной Африке?!
- Нет, - откликнулся Егор. Он знал Шефа, и сейчас понимал, что тот будет говорить иносказательно, чтобы «уши» ничего не поняли из услышанного.
- Так вот, - начал Николай Григорьевич, - сказка называется: «Зачем носорог утопил соловья?»
Егор молча слушал внимательно и не перебивал Шефа.
Жил да был в Африке Носорог. И был у него верный помощник - птичка Личинкоед, которая чистила шкуру Носорогу от всяких букашек и за это пользовалась его дружбой и поддержкой.
И вот однажды отпросился Личинкоед у носорога ненадолго по делам слетать. А вместо себя оставил Соловья, прилетевшего на зимовку в Африку, который с охотой согласился помочь своему приятелю Личинкоеду.
Носорог поначалу заслушался пением соловья, переловившего быстро в коже носорога всех личинок, и принявшегося затем петь. Носорог по началу даже захотел Соловья оставить вместо Личинкоеда.
Но, потом подумал-подумал, да и утопил Соловья, прекрасно певшего и одновременно чистившего кожу носорога, обманом заманив птичку на водопой. А Личинкоед только букашек вылавливал, а петь особо не любил… Знаете, Гор Юрьевич, зачем он это сделал?
- Нет.
- Он испугался в последний момент, что если оставит Соловья надолго у себя, то ему придется прогнать Личинкоеда. Но, потом-то, рассудил Носорог, Соловья могут сманить другие звери за прекрасное пение, посулив что угодно негоднику. А кто тогда будет чистить шкуру носорога, если не будет его надежного союзника Личинкоеда?!! Так понятно, Гор Юрьевич?!!
- А Носорог не мог дождаться возвращения Личинкоеда и отпустить на все четыре Соловья?!! – уточнил Егор на всякий случай.
- Хороший вопрос, - поставил чашечку на поднос Николай Григорьевич. - На то он и носорог, чтоб такой вариант вообще не рассматривать. Заратустра с его заповедями к царям человечества, судя по всему, сегодня в тяжком недоумении как-никогда.
- Я бы предпочел быть разъяренным бегемотом, - сложил большие кулаки на стол Егор, - который на водопое способен утопить с десяток носорогов.
- Ну-ну, - помахал ладонями Николай Григорьевич с грустью и напоминая о стенах «с ушами», - у Вас всегда был горячий нрав. Многие бы предпочли, но кто б тогда пошел на место Носорога или Соловья?!!
Они попрощались и пошли заниматься своими делами…Но с этого дня пролегла какая-то отчужденность между ними, Николай Григорьевич совсем стал замкнутый, и часто просиживал в свое кабинете до самого утра, совершенно никого, не пуская к себе.
А потом однажды случилось событие, как говорится, из ряда вон.
Как-то в мае 1938-го года приехал во ВИвГИР с очередной своей лекцией марксист-философ Презерс. Но, был он в этот раз не очень «убедителен», и всё посматривал в зал, путаясь в своих привычных формулировках про «вредителей в науке», «врагов-интервентов» и классовых походов куда-то там (за пивом, предположил вслух из зала кто-то особо веселый и неунывающий) марксистко-яровизаторской науки.
Егор его особо не слушал, будучи погруженным в мысли о своем нынешнем исследовании по вопросам борьбы с насекомыми вредителями. Так что, сейчас Презерс ему представлялся эдаким толстопузым майским жуком, который почему-то забрался на трибуну и разговорился, шевеля усами.
Необычное поведение Презерса объяснилось, когда Егору как профоргу ВИвГИРа надо было подписать какую-то резолюцию у марксиста-философа, которому по приезду, каждый раз выделяли отдельный кабинет, где он мог разложить спокойно свои «особо важные», вероятно, обладающие большой исторической ценностью бумаги, и подготовиться к речи.
Было так и в этот раз. Поэтому Егор подошел и вежливо постучался. Ответ раздался не сразу, а только после какого-то шуршания. Наконец, дверь отворилась и Презерс, не здороваясь, спросил через порог. – А это вы, простите, забыл по имени-отчеству. Что-то надо?!!
- Резолюцию подписать, - также не здороваясь, ответил Егор и как-то сам собой запихнул Презерса в кабинет, поближе к письменному столу. Егор осмотрелся, видя, как Презерс полез за ручкой, чтобы поставить подпись.
Маскировка Презерса оказалась совсем никчемной, и из-под висящего на напольной вешалке плаща, выглядывала маленькая женская ножка в красной туфельке и чулочках. Егор непроизвольно улыбнулся (он-то был приличный женатый человек и о всяких сомнительных «порно-манифестах» со стаканами воды даже не задумывался), и попытался отвести глаза в сторону от неловкости.
И здесь случилось то, что случилось.
Отводя глаза в сторону, Егор внезапно увидел на столе одинокую бумагу. У него было прекрасное зрение, а читать он умел давным-давно и вверх ногами… Это был подготовленный официальный донос с обвинениями во вредительстве на Николая Григорьевича.
И такие там подписи стояли под этим доносом, которые Егор никак не ожидал увидеть, что аж дух перехватило!!! «Наши» люди в Голливуде, что называется. Не было там пока самой главной подписи, «замечательного новатора».
Главная подпись уехал в тот момент в командировку на просторы солнечного Фуфлостана, скрещивать Гваделупу с ганджубасом…
А впрочем, справедливости ради, стоит отметить, что с «главной подписью» оказалось тоже не всё так просто и однозначно. Он был хорошим агрономом, гениальнейшим карьеристом и гамноученым в одном босоногом костюме.
Гамноученый рассмешил научный мир, гениальнейший карьерист заставил плакать научный мир, а хороший агроном однажды окажется выше научного мира, заполучившего долгожданный пьянящий шанс отомстить неучу за весь его сатанинский шабаш. Случится это когда агроном будет единственным и в одиночку защищать вверенную ему жестокой властью землю от кукурузного сумасшествия, ещё большего чем его «гамноученая» ипостась.
Но, это случиться потом, много лет спустя.
А сейчас у Егора перехватило комом в горле дыхание, и он прохрипел, усилием воли, сдерживая бешенство. – Что это такое?!!
- Где?!! – машинально спросил Презерс, и в долю секунды понял свою оплошность-забывчивость, из-за ножки девочки, откровенно спрятавшейся за напольной вешалкой.
Он, мячиком-метеором, которая совершенно не угадывалась в его расплывчатой маленькой фигуре, подскочил к столу, и проглотил донос с потрясающей скоростью, словно какой-то блин с маслом в столовой.
Егор двинулся на него угрожающе, собираясь вырвать кусок торчащей из рта Презерса бумаги, но, одумался в последнюю секунду, понимая, что с этим жалким обрывком бумаги, он покажется, мягко говоря, очень не убедительным и ничем не будет отличаться от Презерса и Ко.
Егор яростно с грохотом ударил по столешнице кулаком, так что пошла небольшая трещина по дереву, и выдавил из себя. – Я вас закопаю сегодня же. Радуйтесь, что я очень редко пускаю кулаки в ход. Но, Вы дождетесь своего. Не я, так кто-нибудь другой набьет прилюдно Вашу мерзкую жирную морду и вышвырнет с трибуны. Это я Вам обещаю.
Егор как в воду смотрел, на 10 лет вперед…
Он развернулся, пошел гигантским шагами на выход, нечаянно опрокинув вешалку на входе, и заставил, тем самым завизжать, прятавшуюся там молоденькую хорошенькую обладательницу ножки в туфельке.
Не обращая внимания на визги, Егор вышел, и хлопнул дверью так, что посыпалась штукатурка с потолка!!! Презерс же, оставаясь в кабинете, бросился к телефону, стоявшему на столе, и принялся куда-то названивать.
Егору очень сильно захотелось вернуться и, взяв за шкирку названивающего Презерса, спустить его с лестницы до самого парадного входа. Но, сделав вдох и выдох, он немного успокоился. Во-первых, у них очень разные весовые категории, что уже будет нечестно, а во-вторых, нельзя было терять ни минуты. Мордобой подождет, есть дела поважнее.
Он пулей прилетел к Николаю Григорьевичу и, задыхаясь пересказал ему всё, только что произошедшее в кабинете марксиста-философа. Николай Григорьевич же воспринял новость с невероятным олимпийским спокойствием, и показал указательным пальцем на рот, напоминая, что «большое ухо» всегда и везде рядом.
Егор в недоумении замолчал, ожидая продолжения. А Шеф, вдруг, как-то совсем по-свойски добавил. - Я на следующей неделе уезжаю в длительную командировку по Украине. А послезавтра со своими планирую грибочков свежих пособирать напоследок перед отъездом. Вы любите грибы собирать, Егорушка?!!
- Не знаю, - в недоумении пожал крепкими плечами Егор на столь странное в данной ситуации предложение. – Не помню. Давно это делал, еще перед революцией.
- Ну, вот и славно, - улыбнулся Николай Григорьевич, - приходите послезавтра ко мне. Я вам как своему покажу уникальнейшие грибные местечки в наших лесах. Оставлю в наследство их. А то, кто знает, когда я командировку закончу?!
Они пожали руки друг-другу руки на прощание, и Егор отправился к себе, удивленный и озадаченный таким поведением Шефа, в условиях, когда над ним нависла жесточайшая угроза. Уже сегодня ночью, а никак не послезавтра всё может оборваться, как только раздастся визг тормозов, подъехавшей служебной черной «Эмки» …
Но, два дня пролетели быстро, и они встретились вместе со своими семействами.
- Здравствуйте, Егорушка, - поздоровалась Елена Полиевктовна - супруга Николая Григорьевича, и обратилась к жене и дочери Егора. - Здравствуйте, Леночка. Здравствуй, Варечка. Как Ваше здоровье, мои хорошие?!!
Женщины-тезки и Варя обнялись, поцеловавшись троекратно. Мужчины молча поздоровались за руку. Николай Григорьевич в костюме-грибника и Егор в старой одежде, смотрел друг на друга с забавным любопытством. Они привыкли за много лет видеть друг друга в строгих официальных костюмах, или в белых халатах. А здесь совсем иной «вицмундир», и кажется, что Егор нормальный такой водитель автобусов, а Николай Григорьевич – дачник-огородник со стажем. Вон и руки у него крестьянские, грубые. Предки то его были из крепостных, выкупивших сами себя в эпоху «самовластия», на обломках которого горячие головы собирались писать длинный список имен и фамилий!!!
И Николай Григорьевич, и Егор были типичными выходцами из того самого народа, который новая власть себе в угоду уже начала потихоньку отучать работать и растлевала повальной чернухой с доносительством и алкоголизмом в коммунальных углах, да в землянках.
А завтра была ждала новая Война…
В теплый майский день 1938-го года утреннему солнышку предстояло еще много работы, и вся компания со смехом и передразниваниями разбрелась по лесу, выискивая первые майские грибочки.
Николай Григорьевич мимоходом бросил про, между прочим, потряхивая лукошком. – Пойдемте-ка, Егорушка, - я вам покажу свои обещанные заповедные грибные места. Леночки вы не против?!!
Женщины рассмеялись. – Ступайте, только не заблудитесь, чего доброго, грибники.
- Хорошо, если вдруг занесет нас с Николаем Григорьевичем на финскую границу, мы вам телеграмму пришлем, - пояснил Егор, женщины хихикнули, а мужчины стали уходить, не оглядываясь, в лесную чащу, треща буреломом и раздвигая кусты по пути следования.
Они уходили в непролазную глубь, становилось совсем прохладно и по лесному свежо, и молчали, пока шли…Забравшись в непролазный дремучий чащ, Николай Григорьевич изрек, наконец, осмотревшись еще раз по сторонам. – В наше время глухая лесная чаща это, пожалуй, единственное место, где советский человек может себя почувствовать более-менее свободно от всех директив и указаний. И слежки.
- Ну, наше правительство делает многое, чтобы люди себя чувствовали свободными не только в лесу. Все-таки каждому обеспеченно рабочее место, бездомных нет. Отработал свое и будь свободен себе. В Кремле все-же не забывают о нуждах простых трудящихся. Сволочи только всякие, навроде Презерса, мешают строить нормальную жизнь. Я думаю, надо сообщить Самому об этом безобразии, – поднял демонстративно голову к небу Егор и напомнил о позавчерашнем инциденте с доносом. В его русской душе, несмотря на всю учёность, жила неистребимая генетическая вера в «хорошего» царя. – Я думаю, он там разберется с ними. Вы, Николай Григорьевич, все-таки величина мирового масштаба. С этим должны считаться. Хотя бы из соображений международного престижа советской страны и науки.
Николай Григорьевич, еще раз обернулся по сторонам, и посмотрел на Егора. – Вы полагаете?!!
- Вполне уверен, - ответил Егор уверенно. – Есть, конечно, временные трудности, навроде этих доносов Презерса. Но, мы с ними разберемся.
- Ах, как мне нравится эта уверенность не увядшей молодости!!! Сам когда-то таким был, - улыбнулся Николай Григорьевич и спросил затем. – А Вы не огорчитесь, если я вам сейчас открою кое-какую правду про наших правителей и про то, что происходит?!! Если не хотите, можете отказаться. Потом пути назад уже не будет, предупреждаю.
- Николай Григорьевич, мне такие вопросы не очень приятны. Если у Вас есть что-то сказать, - оперся на сук Егор. – То, пожалуйста, говорите. От Вас я приму любую информацию. А там решим, что мне с этим делать. Как говорит наш вождь, не может быть у рабочих веры в правителей, там, где слова не подкрепляются делом.
- Ну, что ж, Гор Юрьевич, извольте, - начал Николай Григорьевич и спросил. – Вы знаете, что будет когда наш «вождь» умрет?!!
- Нет, - пожал в недоумении плечами Егор. – Да и когда это будет?!!
- Напрасно, - ответил ему Николай Григорьевич и продолжил. – Когда он умрет, то будет великая скорбь… Но, пройдут годы и морок развеется. И останется лишь великая печаль. И будем мы, Гор Юрьевич, всего лишь одними из многих того сонмища людей, кого Он сгубил в погоне за мифическим призраком мировой революции.
- Вы говорите, какие-то страшные вещи, Николай Григорьевич…За это могут и расстрелять. – опешил откровенно Егор. – Ведь ходи по лесу ни ходи, Он все равно узнает, о чем мы тут разговаривали сейчас. Такая у Него особенность.
- Егорушка, мы и так уже, с большой долей вероятности, расстреляны. Я-то уж точно… - ответствовал Николай Григорьевич. – Просто мы пока ещё находимся в другой временной точке. Но, суть от этого не меняется. Лично мне на всю оставшуюся жизнь хватило отмененного в последнюю минуту смертного приговора по «Русскому стратегическому штабу» в 1920-м. С тех пор, моя супруга носит всегда при себе перстень с ядом. Она сказала мне, что если со мной что-нибудь случится, то она пойдет за мной следом…Сколько уже наших коллег исчезло навсегда в этих жерновах?!! За что их?!! Вы ведь их всех знали лично. Это были приличные порядочные люди, а не Презерсы с никчемными докладами. И ведь все начиналось с вполне себе невинного тезиса о «партийности» науки. Не забыли?!!
- Может быть, они действительно в чем-то усомнились, разбираясь в текущем моменте, и это было воспринято по ошибке как крамола, такие как Презерс сделали свое черное дело, - снова задумался Егор, который до сегодняшнего дня верил, что все, более-менее, нормально, хоть и встречаются отдельные «перегибы» на местах. – Он во всем разберется со временем. Извинения принесут, тем кто невиноват, в конце концов. Тоже, ведь, надо понять: вокруг страны, которая выбрала курс на социалистическое строительство сосредоточенно огромное количество старых и новых врагов, которые ее попросту хотят уничтожить.
— Вот, вот оно в действии!!! – загорелись вдруг глаза Николая Григорьевича, и он покраснел.
- О чем Вы? – в недоумении, глядя на Шефа, спросил Егор.
- Вы, Егорушка, говорите о Нем как о Господе Боге, - не отвечая прямо на вопрос, продолжил Шеф. – А ведь Он всего лишь недоучившийся семинарист, уцепившийся в нищей юности за марксизм как за палочку-выручалочку. К тому же, наш, так называемый, вождь подружился с непомерной манией величия, гордыней, начитавшись по ссылкам и тюрьмам средневековых трудов Макиавелли, и теорию государства Платона, не вполне отдавая себе отчет, что на дворе уже XX век, а не XVI!!! А труды эти надо было читать с поправкой на свое время. Такое равносильно тому, что в современных больницах врачи начнут лечить по трактатам средневекового доктора Парацельса, а мы у себя в институте начнем обсуждать самозарождение мышек в грязном белье. Костры инквизиции уже давно отгорели, а у нас их только сейчас распалили!!! И нам, Гор Юрьевич, увы, придется пойти на свои костры, чтобы сохранить убеждения, и не изменить науке. Настроения в стране уже сейчас откатились в форменное средневековье, а дальше будем только хуже по нарастающей!!!
Николай Григорьевич перевел дыхание и продолжил нервно. – Какой уж тут тайный отец, русский генерал-путешественник, который и на Кавказе то никогда не был?!!А пофантазировать хочется, как всем из нас!!! Так что, там и богослужение до конца не поняли, и Маркса трактуют чуть ли ни как нового Моисея грядущей мировой революции в бурлящем океане человеческой крови. Выходит, так, будто в остальном мире сидят спокойненько и ждут, когда же к ним нагрянут для уничтожения «классов» по заветам Моисея-Маркса, где между строк прописано, что гегемон пролетариата и желание урвать у «буржуа» с помощью винтовки без всякого труда чужое имущество есть понятия равнозначные?!! То есть банальный грабеж возвести в политический статус?!! Это конгениально!!!
Да и все они полагают, что для революции винтовка априори единственно полезная вещь, а там разберутся… И на мнение международного сообщества чихать они хотели из-за Кремлевской стенки. На то самое международное сообщество, которое в свое время их же выкормило и выпестовало, опасаясь промышленного усиления на Запад до этого вполне себе дремавшей полуденным сном аграрной сельскохозяйственной России. И ведь эта взаимная «любовь» с сепаратными договорами, интервенциями и отказами выплачивать долги за свое содержание - у них у всех надолго, если ни навсегда. Один Господь Бог знает когда всё это закончится.
А здесь еще взяли моду курок нажимать, чтобы «гегемон» не смел ни о чем другом помышлять… А после, когда придут к невеселому финишу, еще придется ждать лет сорок, чтобы из буйных головушек галиматья окончательно выветрилась.
- Хаос историчности, - отозвался Егор задумчиво, первый раз слыша от Шефа такие невероятные слова о режиме, подумать которые страшно было, не то, что произносить в слух… — Вот что всегда было настоящим вождем этого мира.
- Действительно, хаос, - согласился Николай Григорьевич. – И вот где-то на стыке этого хаоса, непроверенных идей, неизжитого двухсотлетнего рабства, и торопливой зависти от власти скороспелодумцев первых семнадцати лет текущего столетия, устроивших своими речами искусственный, а потом, реальный дефицит хлеба в военном Петрограде, выкинуло инфернальное нечто во всемирную историю словцо «расстрэлат».
- Ну а дальше?! – заинтересованно спросил Егор, в самом деле понимая, что из этого леса ему теперь нет пути назад прежнему. Надо было что-то решать пока он здесь еще… Невозможно было оставаться равнодушным после посыпавшихся горохом «откровений» Николая Григорьевича.
- А дальше?!. - не менее заинтересованно повторил Николай Григорьевич и продолжил. – Если сможет выжить истерзанная Россия после катастрофического столкновения с «человеком со звезды» (так, кажется, некоторые особо изощренные, трактуют его псевдоним), ну, хотя бы, в ближайшие лет сто, то поумнеет и закалится. И никто ей не поможет, кроме самой себя. Такой вот космический жесточайший пазл для лечения глупости планетарного масштаба.
- Но ведь это же тупик!!! – удивился вновь Егор. – Исходя из ваших слов, все самое лучшее и разумное будет растоптано и уничтожено.
- Одна из исторических особенностей России в том, что она сама себя регулярно загоняет в многовековые ловушки. То она устраивает трехсотлетнее иго при помощи распрей недальновидных князей, то ей подавай двухсотлетнее крепостное право, чтобы крестьяне не разбегались, то ей резко понадобилось отказываться от всего исконного и переиначивать себя под чуждые фасоны Европы, то теперь нынешняя беда.
Найдутся здесь рано или поздно умы, которые скажут одно – от чего ушли к тому и надо возвращаться. Россию спасут только земства, там, где труднее всего будет воровать и растрачивать в российских бескрайних условиях. А не указания, репрессии и чистки, превращающие граждан собственной страны в говорящих амеб по заданию партии и правительства.
Все прочее – фикция, в духе нашего главного научного в кавычках оппонента, основной целью коего являемся даже не мы, Егорушка, а превращение отечественной биологической науки в сплошной шаманизм, послушную шляпу угодную власти, где будут рекой сыпаться спецпайки, распределители и прочие блага жизни, о которых простой трудящийся и понятия то не должен иметь, не то что видеть собственными глазами!!! А такие как мы, вполне могут ему глаза-то приоткрыть пошире, что властям совсем не в радость. Но, вот наш яровизатор с Азербайджана до сих пор, наверное, верит, как для здоровья новорожденного того надо запекать в печке, а кикиморы и домовые живут в банях и водоемах!!! Вот это вполне соответствует требованиям времени и ЦК. Яровизатор никогда не подумает стреляться от позора, как Пауль, бог саламандр на швейцарской горе. Нашему оппоненту «благодарные» ученики, когда отечественная генетика отстанет лет на семьдесят от остального мира, потом где-нибудь в уборной памятник поставят вверх ногами…Мне даже жутко подумать, что будет с наукой через 30, 40, 60 лет?!!
Тоже самое ждет и советских людей!!! Ведь критического анализа своих действий ни грамма не останется, будет одна большая говорильня, неверие ни во что, и тотальное воровство на всех уровнях!!! Если бы сейчас здесь была машина Уэллса, мы спокойно бы могли в этом убедится. А начиналось всё, как обычно, с невообразимого «ура-воодушевления».
Николай Григорьевич замолчал и отошел посмотреть примеченные грибы.
- Страшные, страшные вещи, Николай Григорьевич, - вновь покачал головой Егор. – Ведь большевики собрали развалившуюся страну в единый кулак.
- Но, какой ценой!!! – отразил Шеф, срезая ножичком пойманный гриб. – Я видел умиравшие от голода бывшие хлебосольные деревни, где съедали маленьких детишек, роняя обреченные слезы от этого ужаса…Уж лучше б этот «кулак» и дальше оставался фигой в кармане. К тому же, если вчера алкоголизм был пороком, на который старались прикрыть глаза, а сегодня это уже вполне себе норма, то завтра оно станет единственной радостью в беспросветности.
Вы представляете, что ждет потомков этих людей, если они не перестанут уничтожать свои жизненные резервы таким путем?!! Какие гены они оставят последующим поколениям?!!
- Однако же, я вас не понимаю, - опешил Егор и совсем разнервничался. – Ваши слова похожи на клевету в адрес советской власти!!! Где в мире еще решились на строительство социалистического общества, имея на руках одну лишь теорию?!! Конечно же, неизбежны ошибки и ошибки трагические. Но, советская власть дала Вам такие возможности для работы как никому!!! А Вы сейчас, когда появились трудности с нашим академическим неучем, говорите такие вещи, буквально плюетесь в сторону нового уклада. Выходит, Вы такой же как Презерс, только поумнее. А значит, тоже храните камень за пазухой!!!
Николай Григорьевич подошел поближе к разнервничавшемуся Егору и дернул его за рукав, успокаивая. – Не кипятитесь, Гор Юрьевич. Всё гораздо сложнее, чем простая обида на власть. Просто верьте мне, Егорушка, если Вы еще на моей стороне, после услышанного от меня.
Егор кивнул. Николай Григорьевич, тоже кивнув, продолжил. – Я и Вы ученые и обязаны верить лишь фактам, а не домыслам и непроверенным предположениям.
- И что же это за факты такие?!! – с явным недоверием в голосе поинтересовался Егор.
- Извольте. - начал Шеф. – Я сам попал под это наваждение, проявил слабость, хотя сейчас, после мучительных долгих размышлений уже готов драться хоть с сотней «яровизаторов» до последнего издыхания, уж будьте уверены в том.
Но, на моей совести есть пара пятен в виде приветственных телеграмм в Кремль с поздравлениями о расстреле «врагов революции». И я искренне в это тогда поверил, несмотря на свой первый арест. Нас-то тогда всех отпустили, то есть не тронули невиновных, разобрались, так сказать. Проклятый конформизм на лицо.
- А потом, что произошло?!! – размял руки Егор, задавая вопрос.
- А потом я себя одернул. – Пояснил Николай Григорьевич. – И одернувши, ужаснулся. Я никогда не был кровожадным, и проанализировав себя, пришел к выводу, что оказался под воздействием резонанса толпы. Мой брат, Сергей Григорьевич, мне рассказывал: это что-то среднее между сказкой про волшебную дудочку для крыс и амплитудой шагов роты солдат, способной разрушить мостовую. Помните курс физики для начинающих?!!
- Да.
— Вот и у нас. В основе темная сторона человеческой природы. Высокомерная толпа распнет невинного и не вспомнит потом. А по одиночке всем страшно такое творить. Вот по одиночке и выдергивают из этой толпы то одного, то другого, то третьего… Забивают в гены страх для послушания. А толпа и рада опять. Замкнутый круг для будущей тотальной кровавой бойни, мирового пожара, завещанного в 1924-м. Лучший способ из человечества наделать биороботов. – Здесь Николай Григорьевич вздохнул и переключился. – Сейчас все и каждый переживают один из величайших в истории кровавых эскапизмов, сродни религиозному экстазу, помешательству. И как это ни странно, чтобы не сойти с ума от главного вопроса нашего десятилетия. Даром что ли кое-кто семинарию посещал?!!
- Что за вопрос?!!
- Вы сами знаете, Егорушка, «что за вопрос»… Самое большое счастье, когда смерть квартирой ошибается.
- Но… - начал было Егор и замолчал, а Шеф его не дослушав, вдруг, начал с внезапно почерневшим как туча лицом. – В 27-м году один наш хорошо известный академик-нейрофизиолог внезапно отравился «несвежими» тарталетками в театре. Тело его в течении суток службисты экстренно кремировали. И всё бы это было большим трагическим совпадением, если бы академик не работал над неким нейрооружием. А я это слышал в свое время от очень порядочных и толковых людей, которых уже нет.
Глаза Егора стали принимать размеры неупорядоченной окружности, но он молчал, в непонятном полувосхищении-полуодурении от происходящего сейчас. За двадцать с лишним лет знакомства с Шефом он первый раз слушал такое!!!
- За сутки до отравления под видом медицинского осмотра академик был с докладом у нашего с вами бывшего семинариста.
Егор продолжал вопросительно молчать.
- Он, разумеется, мог и может многое. Но, так быстро академика с мировым именем за сутки устранить… - Шеф покачал отрицательно головой. - Не его метод. Даже когда меня придут арестовывать, придумают какой-нибудь отвлекающий маневр, вызовут куда-нибудь срочно и увезут навсегда…Наш семинарист предпочитает политический трагифарс в духе убийства первого декабря.
- Так это он всё подстроил?!! – обалдел Егор, не веря своим ушам. По Ленинграду много какие слухи бродили-бередили воздух. Был и такой частушечный.
- Нет, - оправдал Шеф тирана в этот раз, однако продолжил. – Но, на Его черной совести крупнейшая политическая провокация, со времен выстрелов на Балканах. Причем провокация, раздутая из личной трагедии трех взрослых советских граждан. Ему докладывали к чему катилась та ситуация, но, Он приказал не вмешиваться. Мол, личное дело, сами разберутся. Это когда Его волновали личные дела?!! Про то только ленивый в первые дни в Питере не болтал. Вы то, Гор Юрьевич, тогда в отъезде были и не слышали ничего этого. А потом всем разговорчивым стало страшно, когда поняли каким адом, дело запахло. И когда люди стали исчезать в Большом доме, как в черной дыре.
Егор всё больше и больше съеживался от услышанного, чувствуя себя сейчас каким-то беззащитным маленьким мальчиком под прицелом опасного психопата со швайсдогами и винтовкой на вышке … Он вспылил по началу, но всегда знал, что его Шеф не умел и не умеет врать. Николаю Григорьевичу враньё было всегда противно и претило его научной этике. Он считал, что от этого разрушаются клетки головного мозга. И враль однажды попросту превратиться в умственно отсталого.
Поэтому, наверное, на закате жизни, встречается так много маразматиков?!! Кто знает, кто знает?! А Николай Григорьевич своими мыслями о недопустимости вранья, сам того не подозревая, предвосхитил всю эпигенетику будущего в её глубинном смысле!!!
А впрочем, вранье в этом мире началось, как только пошел бан за несанкционированное поедание яблок в Эдеме…
Николай Григорьевич продолжил свое повествование. – А тогда, в 27-м опричники, Малюты, испугались, что прохлопали смерть великого исследователя от рук настоящей, а не выдуманной иностранной разведки. Эти ребята еще не умели как на американском конвейере создавать из воздуха очередной «заговор» и сажать невиновных людей многотысячными списками. Тогда еще были последние отголоски НЭПа, относительной свободы в воздухе. Поэтому они быстро уничтожили все следы, спасая свои карьеры… А теперь в одной из соседних стран, есть очень похожий режим. Практически, брат-близнец. И люди там также безоговорочно верят всему, чем заклинает их вождь. Говорят, он был недоучившийся художник, а наш – поэт. Замечательное сочетание, лучше не придумаешь!!!
- Кажется, я начал понимать, - нахмурил лоб Егор. – Исходя из логики Вашего рассказа, они вновь столкнутся рано или поздно, как с академиком в 27-м. И дело закончится еще одной большой кровью. И кому-то с этого будет очень большая выгода. Так?!
- Так, - согласился Шеф. – Да и, по пресловутому закону Оккама, не надо искать сложных объяснений там, где вполне можно довольствоваться простым… Хотя, исходя из последствий, это всё же какой-то один глобальный нечеловеческий, даже дьявольский замысел по зачистке самой огромной страны на планете от её же населения, причем при участии этого же самого населения. Человеку физически такие замыслы неподвластны. Подумайте к чему это может привести?!
- Трудно сказать, - пожал плечами Егор. – Я генетик, а не демограф.
- Я Вам скажу, Егорушка, эти две области сейчас очень даже пересекаются… Пройдут годы, десятилетия, Генетика уйдет далеко вперед. Откроют новые лекарства, способы лечения болезней, научаться получать искусственную пищу. И в результате человек начнет жить дольше, а то и приблизится к биологическому бессмертию и созданию своих абсолютных копий. Тот человек… - показал Николай Григорьевич куда-то вдаль в сторону. – Не пуганный, в генах которого не будет жить страх. А значит, в популяции начнется проблема перенаселения. Но, «старики» не захотят уступать свои насиженные места под Солнцем молодым. Одно-два поколения сломаются на этом. Даже поставят некие опыты на мышках, и убедятся в том… Но, уже их дети все такие же молодые и хищные начнут осваивать пустующие территории России. У нас то уже никто больше к тому времени не будет желать «мировых пожаров», наглотавшись сполна собственной кровушки, да и сама утопическая концепция, свернувшая Россию с её исторического пути, в итоге загонит в невообразимый спад саму жизнь здесь. У власти останутся не фанатики, а меркантильные лизоблюды. Те, кто прислуживал касте первых революционеров, ослепленных своей идей. А что может быть ужаснее бывшего лакея, занявшего господское кресло?!! Люди настолько устанут, что даже не будут иметь воли и желания сопротивляться этому холуйству, настолько будет велик страх в генах от дней сегодняшних!!! Подавляющее большинство не будет желать связываться с ними. Будет лишь одно желание – лишь бы отстали… Вот что произойдет в итоге.
- И как же быть?!! – помотал головой Егор. – Если всё сегодняшнее завтра пойдет прахом.
- Вспомнить того же академика. Он утверждал, что личность человеческая бессмертна. А раз так, то существует некая высшая метафизическая инстанция, перед которой всё равно придется держать ответ. Это и должно удерживать от аморальности, синоним которой – смерть. Смерть духовная.
- Вы уверовали в эти сказки для детей про загробную жизнь?!! – откровенно, и даже с иронией удивился Егор.
- Хочется «уверовать», - вздохнул Николай Григорьевич. – Иначе всё теряет свой смысл, и нам, людям, остается признать лишь свою эволюционную тупость и эволюционную же неповоротливость. Цивилизация вирусов за тот же временной промежуток вместе с нами совершила гигантский скачок. А что мы?!! Всё тоже топтание на месте, что и 40 тысяч лет назад?!!
- Я слышал, что родственники грешат на вторую супругу нашего академика. Мол, разница в возрасте приличная, огромное наследство в лучших традициях империалистов?!! Что ж «высшая инстанция» не вмешалась, чтоб академик успел передать свое чудо-оружие в надежные руки?!! – засомневался Егор после секундной паузы.
- Если б все было так просто как басни в немецкой пивной?!! Раз и вмешался, два вмешался, три… Входишь во вкус, понравилось. Появляются постоянные просители «вмешиваться». «Какая уж тут нынче свобода выбора между добром и злом?» — спросив Шеф, продолжил также вопросительно. -А после, совершив уголовное преступление, жена академика, племянница наркома страшных дел пошла в ближайший райком партии, и выкинула там кунштюк, преспокойненько взяв разрешение на экстренную кремацию тела мужа-академика с мировым именем, без какого-либо серьезного судебно-медицинского исследования, несмотря на всю внезапность и скоропостижность своего вдовства?!!
- Но, как же жить и работать после всего услышанного от Вас?!! – совсем загрустил Егор. – Это же милиция должна заниматься такими вопросами, люди из народного комитета, а здесь полнейшее разгильдяйство…
- Как и раньше живите, Егорушка, - попытался успокоить его Шеф. – Просто знайте об этом и будьте вооружены знаниями. В народном комитете работают те, кто уже давно отказался от имени человека. Им милее термин – сруптерторг, прости господи.
— Это еще кто такой? – не понял Егор слова.
- Специальный революционный уполномоченный по террористическим организациям. – ответил Шеф и продолжил. – Им совершенно безразлично, что представлял собой человек в сумме своих поступков до ареста. Им важно какого «врага» они смогут из него вытащить. Лютого и неприкаянного, или же кающегося и женоподобного. Это какое-то патологическое изуверство на государственном уровне… Вожди всех этих «срубтерторгов» умрут однажды, и загадочное действие чертового препарата уйдет вместе с ними. Создателей этого оружия, всех, увы, под разными предлогами, уже отправили в след за академиком…Выиграет в итоге лишь посредственность, которая осталась незамеченной в этой темной истории, и которая продаст однажды эту тайну воздействия на людей какой-нибудь капиталистической акуле. На то она, и посредственность, что большее не сумеет сделать. И если я не ошибся, то не могу позавидовать нашим потомкам. Ведь в их головы с самого рождения набьют массу всякой дряни, лишь бы те обслуживали великого бога наживы, отродье английского банкира, победителя при Ватерлоо.
Таков наш мир, к сожалению. - Николай Григорьевич замолчал, словно хотел обыкновенно выговорится о наболевшем, и больше ему сказать, собственно, нечего.
- Всё, Вами сказанное, Николай Григорьевич, я, разумеется, признаю, но, зная, Вас не первый год… - Егор тоже помолчал немного, изрекая затем. – Воленс-ноленс, вряд ли бы Вы, Николай Григорьевич, стали тащить меня в лесную чащу под предлогом собирания шампиньоньчиков и подберезовиков исключительно для запретных тем о несовершенстве и преступлениях режима, на который Вам удалось открыть мне глаза. У Вас, ведь, есть что-то еще о чем я должен узнать? Что-то такое, что не терпит отлагательств?! Так?!
Крупная даже кряжистая фигура Николая Григорьевича как-то сжалась вся, словно сберегала последнюю нерастраченную энергию перед решительным шагом, в последних мучительных раздумьях - доверять или не доверять.
Наконец, он внимательно посмотрел Егору в глаза, и на все лицо, и проронил отчетливо и тихо. – Простите, Гор Юрьевич, мне мое небольшое недоверие. Когда Вы позавчера пришли ко мне с информацией про это ничтожество Презерса, я, грешным делом, решил, что на лицо какая-то хитроумная провокация Народного Комитета, капкан. Поэтому, я немного проверил Вас, поразмышляв последние два дня. Руки у них, увы, уже не коротки. Это не первый и не последний донос на меня…Поэтому я захотел немного Вас посмотреть повнимательнее, поделившись общей информацией, которая и так секрет Полишинеля для многих людей от науки. Будь Вы «их» человеком, у вас бы была совсем иная реакция. А Вы себя повели как вполне живой советский гражданин. Даже вон возмутились поначалу.
Он еще помолчал и полез куда-то в свое лукошко для грибов.
- Теперь я Вам доверяю, Гор Юрьевич. - Произнеся это, он достал со дна своей корзиночки какой-то запакованный и зашитый сверток, протянув тот Егору. – Держите, это Вам. Вы спрячете или закончите за меня нашу работу, если вдруг у моей супруги появится повод открыть свой перстень.
- Что это?! – удивился Егор, рассматривая протянутый сверток.
- За моим домом установлено наблюдение, я уже точно знаю… Есть шанс, что Вас пока еще не взяли в разработку, но, после Презерса могут сделать это вскоре. – Пояснил Шеф, наливаясь прежней силой разума гениального ученого. – Наш институт стоит на пороге нового открытия, которое может переиначить всю Генетику. Да что там Генетику!!! Всю Медицину и Биологию. Стоит только подключить специалистов из всех фундаментальных областей науки.
Егор удивленно проронил. – Странно, а почему я об этом ничего не знал?!!
- Этим исследованием занимались Тимофеев-Бешальский, Богданов, я, Четверников и Дежников… Мы нашу совместную работу в шутку называли: «Дамой пяти мужчин». Сейчас из этих пяти у «дамы» остался только один на свободе, то есть я, да и то теперь невыездной за пределы Союза. И меня могут забрать ни сегодня-завтра. Это я понял позавчера, поразмыслив. Мой приговор мне уже вынесен. Со мной просто играют сейчас как кошка с мышкой, готовят к эшафоту, дело ближайших дней… Вы знакомы же, конечно, с термином «энтропия»?
- Естественная необратимая потеря энергии любого замкнутого и незамкнутого контура, - откликнулся как на экзамене Егор. – Почти вся термодинамика на этом базируется.
- В философском смысле энтропии придают значение нашего с вами «хаоса», царя истории. – Продолжил Николай Григорьевич. – Кстати, на гены энтропия тоже влияет по-своему. Передача наследственной информации от поколения к поколению подчиняется жестоким требованиям эволюции.
- А эволюция это всегда непредсказуемая в предыдущем и закрепившаяся в последующем поколении выжившая поломка гена, мутация, - продолжил за Шефа Егор со знанием дела. – То есть, всевозрастающий хаос в генном многообразии живой природы.
- А моя личная энтропия, увы, подходит к финишной черте. Моя же мечта - накормить голодных людей, увы, еще далека до исполнения. - вздохнул грустно Николай Григорьевич. – И ничего здесь не поделаешь. Псы уже идут по следу… Но, как же я хочу, чтобы все проснулись!!! Как же мне этого хочется!!! И хочется, чтобы наше исследование было закончено… Сейчас пока еще не хватает данных и аппаратуры до финальной точки. Вы же знаете как у нас со снабжением последние годы?! Мы же не из «спецприближенных», чтоб нам по заказу аппаратуру возили заграничную. Так что приходится по старинке, чуть ли не с микроскопом Левенгука!!!
- Хорошо, Николай Григорьевич. Вы можете доверять мне полностью. Я Вас не подведу.
Шеф вздохнул облегченно, словно скала с плеч свалилась, и положил могучую лапу на плечо Егора. – Благодарствую. Если Господь, вдруг, милует, и нам обоим удастся вырваться из этой мясорубки, я никогда не забуду Вашей помощи. Даю слово.
- Ну что, Вы?!! – стало неудобно Егору и уже он попытался успокоить разволновавшегося Николая Григорьевича. – Нормально всё будет у нас. Еще успеем западным коллегам нос утереть.
- Нет, Егорушка. Все наши попытки угомонить этот гвалт против Генетики, как вой вопиющего в пустыне, - покачал отрицательно головой Шеф. – Я постарше Вас, и понимаю кое-что еще, хоть Вам, совсем еще юношей и довелось взрослеть на фронтах Отечественной войны 1914-го года.
- И что же это?!! – уточнил Егор.
- Трагедия и ужас в том, что Гражданская война не закончилась. И продлится еще много десятилетий. Главным ее последствием станет ощущение глубочайшей тотальной несправедливости, которое поселится среди самых обычных граждан нашей страны. И ощущение это будет бить по мозгам сильнее всякого алкалоида Чемерицы Лобеля. В день, когда эта проклятая Война закончится придет дичайшая боль за каждого убитого на ней к каждому, кто способен мыслить и сопереживать. Тот день станет днем национального траура и одновременно национального праздника. И такая двойственность будет чисто российским явлением. Эта Война переместилась в головы, сознания, кабинеты и лагеря.
Любая война — это всегда отставание страны от нормального цивилизационного развития. Пока здесь вынюхивают шпионов, иностранное влияние среди профессоров и академиков, те, кто свободен от всего этого уходят от нас далеко вперед. Возьмите того же Моргана, и всех его учеников!!! Они придут к тем же научным выводам, что и мы, но, без мучений и терзаний. В режиме нормальной свободной конкуренции, состязательности. У нас же этого уже не будет никогда. Всегда теперь будет оглядка на правящую верхушку. Иначе не просто лишат всех косточек, а затравят насмерть…
Я бы мог тысячу раз увезти эти бумаги на Запад, обратившись в любом посольстве здесь за помощью, попросив политического убежища и выкупить тем самым и себе, и своей супруге безопасное существование, но, никогда этого не сделаю по причине профессионального уважения к своим коллегам, которые работая вместе со мной в наших немыслимых сумасшедших условиях, зная, что их могут арестовать в любой момент и лишить жизни, всё равно, не опускали руки до самого последнего момента. Я понятно выразился, Гор Юрьевич?!!
- Более чем, - отозвался решительно Егор. – Я сделаю всё что в моих силах.
Затем Егор спрятал сверток под кофту, осмотревшись по сторонам. Вроде никого вокруг?!! Хотя черт их знает, легавых, под какой елочкой пролетарскими экскрементами прикинулись…
- Гор Юрьевич, дорогой, береги семью… Если что, забирай документы, и в любое посольство, у тебя ребенок, и мужского долга перед четырьмя погибшими товарищами на тебе нет, - тихо шепнул Николай Григорьевич на прощание Егору, когда они вернулись из лесной чащи к своим, с лукошком полным грибов, рассказывая друг-другу веселые байки.
Словно, и не было этого тяжелого получаса на двоих. Рай ученого заканчивался… Двое взрослых мужчин с высшим университетским образованием это понимали прекрасно и пожали крепко друг-другу руки на прощание.
Они расстались, и пошли своими путями, не зная, когда теперь встретятся вновь…
Егор успел прочитать полученные документы, и даже успел их зарыть в саду в очень потаенном месте до лучших времен. Ему надо было хорошенько обдумать, что следовало бы сделать с доставшейся от Николая Григорьевича информацией.
Это была информация… о дезоксирибонуклеиновой кислоте как об основном хранилище, источнике синтеза и пути передачи наследственной информации, в противовес бытовавшей тогда размытой теории о несвязанных единой последовательностью белковых телах, несущих наследственные факторы вместе с собой.
Исследование обрывалось в месте, где доказывалось, что жизненно важно найти способ раскрыть физическое строение ДНК. В перспективе открывался фантастический метод, позволяющий прививать полезные признаки в генотипе (например, той же гениальности) даже не отдельно взятого организма, а целых популяций и внутренних их подвидов!!!
Вот где был зарыт истинный сакральный смысл коммунизма от Пифагора до Дюмениля, а не окрики: «На выход с вещами, падла», на вящую апатрид-печальку автора теории всеобщей межклассовой войны за всеобщее «счастье» победителей и побежденных.
Но, Егор не успел толком до конца ничего обдумать. Проскочила, конечно, шальная авантюрная мысль – бежать далеко, не оглядываясь, через ту же финскую границу в поисках будущей «рентгенограммы №51», сообщить обо всем происходящем в Советском Союзе, раздуть международный скандал, попытаться защитить своих собратьев-генетиков, погибающих в тюрьмах и лагерях… Но как?!! С женой и маленьким ребенком без соответствующей подготовки, да имея еще на руках подобные документы?!! Это просто немыслимо. И заложниками их оставлять в этом аду… Он никогда бы на это не пошел. На посольства выходить – тоже нужно было определенное время, пока там проверят всё... Им советские провокаторы ни к чему.
И потом, как Егор мог бросить свои нынешние незавершенные исследования метода борьбы с насекомыми-вредителями, но основе массового рождения самцов вредного вида с генетическими аномалиями?!
В своих расчётах, самостоятельно и еще совсем не подозревая, что его ожидает наследие Николая Григорьевича, Егор невероятно близко подошел к тому же самому выводу, что и Шеф с коллегами.
Оставалось просто погрузиться в работу с головой, предварительно, от греха подальше, услав свою жену Елену Сергеевну и дочку Варю к деду, отцу Лены, в Подмосковье. Он послушал совета мудрого Николая Григорьевича. И предупредил Лену, что даст в течении недели телеграмму. Если вдруг этого не произойдет, то пусть забирает Варьку и бежит в самую глушь страны, на Камчатку к двоюродной тетке, у которой можно будет переждать грозу.
В последнюю же их общую ночь на двоих, муж решился...и пересказал всю полученную информацию жене, с тем чтобы она сумела использовать её, когда настанут лучшие времена.Пусть даже через годы и десятилетия. Память у Елены Сергеевны была выдающаяся.
Она плакала, обнимая Егора, но, впитала каждое слово им сказанное.
А там дальше ясно станет как быть и что делать...
Его милая Лена, верная подруга жизни, с которой он познакомился в начале 20-х, еще всплакнула, но, уже собирала вещи… Бывшая смешная девчонка, носившая самые первые резиновые сапожки в стране, и от этого обожавшая бесконечно гулять по лужам и ручьям. Так они и познакомились тогда в весеннем Питере на Невском… И прожили вместе счастливые 16 лет.
А теперь рай заканчивался. Необратимо…
Через несколько дней за Егором, а не за Николаем Григорьевичем, пришли демоны-псы в штатском. Жизненная энтропия Егора вышла на финишную прямую. Его взяли прямо за рабочим столом в Детском поселке, бывшем Пушкине, где он жил и работал последние годы. Случилось задержание тихой-тихой майской ночью, пахнувшей душистыми цветами.
В такие тихие ночи Егору лучше всего думалось и день не мешал своими бесконечными заботами. Но, в эту последнюю ночь, смерть не ошиблась, в отличие от Николая Григорьевича, полагавшего, что его арестуют первым. Но, у демонов была своя логика, лишь им понятная, которая заключалась в том, что, чем внезапней арест и чем меньше человек его наблюдают, тем лучше.
Когда его везли по безлюдной ленинградской дороге, Егор еще успел рассмотреть в окошко в последний раз отблеск куполов так и непокоренного большевиками Исаакиевского собора, безудержным светом в ночи, словно прощавшегося среди бесовской вакханалии с еще одним своим чистым сыном, угодившим в смертельную западню врага рода человеческого.
Когда задержанного доставили в казематы следственного изолятора, то началась бесконечная череда допросов следователя с «замечательной» фамилией Клешня, вместе с ними пошли бесконечные избиения костоломами, начавшиеся буквально с самого первого допроса, и бесконечные же требования подписать признательные показания с раскаянием об участии в антисоветской подпольной группе генетиков-вредителей ВИвГИРа сотрудничавших аж с пятью разведками мира.
Егор, помня последний разговор с Николаем Григорьевичем, упорно всё отрицал и требовал предоставить ему адвоката, согласно Конституции СССР, а также возможность написать протест в ЦК и лично…, с заявлением о своей невиновности…
Однажды Егор потерял счет времени, и уже не помнил толком, когда всё это началось. Следователь Клешня помимо избиения подследственного, применил к нему регулярные пытки током, ледянным карцером с крысами,угрозы пристрелить без суда и следствия, тыкая своим наганом в лицо, а после и вовсе лишил сна, взяв себе в напарники такого же люмпена в форме, как и он сам, с тем чтобы допрашивать Егора 24 часа беспрерывно, сменяя друг друга через каждые 12 часов.
Егор, чтобы не сойти с ума от отсутствия сна, вначале пытался вспоминать разные стихи, так как у него была хорошая память и он многое читал своей Леночке из ленинградских поэтов.
Но, избитому до состояния кровавого месива неспящему мозгу арестованного некогда выдающегося советского ученого-генетика, в тот момент было не до стихов, поэтому Егор смог лишь вспомнить какой-то детский стишок про скотинку во хлеву, что жует свою траву, охраняет скот собака, в будке у собаки кака.
Так слово, «скоты» и стало беспрерывно раздаваться из уст Егора… На любое предложение покаяться, подписать признание, Егор называл своих мучителей скотами и плевал им на бумаги, за что получал по голове тяжелыми кирзачами.
Однажды, когда он «ждал» смены очередного следователя, два палача-надзирателя разговорились между собой, тыкая пальцем в сидящего на табурете окровавленного распухшего Егора, словно того и не было вовсе здесь.
- Говорят, этот гад служил в Империалистическую с самим Сидором Поликарпычем. – начал один с интересом.
- Та брешуть. - отмахнулся второй. – Какая из него вояка?!! Белоручка очкастая. Пакостить втихаря по заданию империалистических разведок только и умеют. Он отродясь ничего тяжелее мелкоскопа своего не поднимал. Плесень буржуйская. Это он сейчас не колется… Но, товарищ Клешня, у нас орел, он его дожмет. Не таких ломал об колено.
Егору было безразлично, о чем они там вздумали трепаться, у него появилась прекрасная возможность поспать на табурете, пока следователь-садист задерживался, но, получив удар в спину чем-то тяжелым с криком. – Врагам спать на допросе запрещено, - он упал на пол, затем был поднят и посажен на табурет. И снова Егору, чтобы не забыть зачем он здесь, бесконечно пришлось бормотать. – Скоты, скоты, скоты…
Вне Народного Комитета все эти «орлы», конечно же, были любящими мужьями и отцами, пили водку с проверенными друзьями, выгуливали любимых собак, и ходили на фильмы с Любовью Козловой, о которой втайне от жен иногда даже умели мечтать, рассматривая интересный крючочек на туалетной двери,которому передавались колебания по воздуху от движений работающей натруженной руки.
Но, надев на себя маску дознавателя, они обо всем этом забывали. Сантименты с интеллигентскими соплями и пароходами оставались за порогом родного следственного изолятора.
Как завещал железный челдобрек, спец по выявлению и созданию наседок, нам не нужна сейчас справедливость, идет война лицом к лицу, война до конца, жизнь или смерть… А что будет через сто лет?!! Да кого это волнует?! Недалекие наши потомки и так будут тряпочкой-лажой с ваксой протирать героические революционные табло и сапоги в музеях. Полтора класса начальной школы, жи-жи пиши через «ы», и сразу в подочищающие от Народного Комитета, а там и в цк вкпбу-пикабу. Деды-богодулы о таком только мечтать могли. Всё-таки есть справедливая справедливость в этой жизни. И оклады, и спецпаек, и служебная жилплощадь, и привилегии перед коммунальным безмолвным «быдлом». И много чего еще… И любая актрисулька не пикнет, если понадобится. Красота. А расстреляют возле долбоящиков конечно же, других, а не нас. Мы то всегда преданны делу партии и революции!!!
Иногда Егору «везло», если это возможно назвать таким словом… Следователь Клешня или второй «бесфамильный» иногда куда-нибудь уезжали по делам, или на отчеты, и уже не могли беспрерывно допрашивать своего подследственного, и тогда тому выпадали краткие минуты отдыха в переполненной до потолка такими же несчастными как он сам камере, где ему уступали место на лежаке, чтобы он вздремнул немного.
Один из эпизодов допросов основательно «подпортил» здоровье измученного избитого генетика и отправил его на больничную тюремную койку. Дело было в том, что на очередном допросе кое-кто из здоровенных палачей, листая страницы дела Егора, наткнулся на состав его семьи.
Облизывая, толстые как разъевшиеся змеи губы, палач непечатно принялся объяснять Егору, что если тот будет продолжать молчать, то Народный Комитет найдет Елену Сергеевну и его дочь Варю, и сделает с ними у него на глазах…, а потом бросит в камеру, где сидят сотни голодных уголовных рыл. И рассмеялся своей матерной тираде, как очень удачной шутке.
В измученном сознании Егора стали всплывать отрывистые воспоминания, в которых фигурировали Елена Сергеевна, Варя…
Бывшая смешная девчонка, носившая самые первые резиновые сапожки в стране, и от этого обожавшая бесконечно гулять по лужам и ручьям. Первые свидания в весеннем Питере…
Плюшевый медведь для Вари, зоопарк, смешные суетливые волки в клетке… Как давно это всё было!!!
И тут же лишенное долгие месяцы нормального сна сознание хлестанул ошпаривающей грязью весь смысл того, что сейчас сказал палач про его жену и дочь. Егор на мгновение пришел в себя, единственным здоровым глазом оценил палача и, практически не вставая, молнией, с прикрученного к полу табурета, перенес вес исхудавшего, но все еще крепкого тела сначала на сложившийся в долю секунды левый кулак, а потом левым боковым без замаха в челюсть верзиле, вложив в этот удар всю свою боль, ненависть к палачам и Любовь к тем, кого он больше никогда не увидит в этой жизни.
От такого резкого внезапного удара народный комитетчик отлетел в угол допросной, опрокинув на себя кадку с парашей, чем вызвал непроизвольный смешок остальных надзиравших, которые, впрочем, уже в следующую секунду повалили Егора и принялись молотить его брошенного на пол тяжелеными хромовыми сапогами, облепив со всех сторон.
Закрываясь уже поломанными кистями рук под сапогами мучителей, Егор в то мгновение поймал себя на мысли, что он счастлив от того, как успел услать своих, иначе бы давно их привели сюда…Здесь, в камере ему повстречался один горе-художник авангардист. Нарисовал однажды портрет вождя. А краска с усов предательски при высыхании потекла книзу, и стал вождь народов каким-то предводителем воинствующих запорожских казаков. Естественно, нашлись те, кто тут же стукнули Клешням всяким.
Приволокли художника, начали ему вменять контрреволюцию. Тот, как и Егор, вначале отказывался от всего, и говорил, что краска некачественная попалась, это вина продавцов, вот и все… Он отказывался подписывать признательные документы, заявлял, что он старый проверенный большевик ровно до момента, пока ему не привезли фотографию… с простреленной головой жены с места её обнаружения милицией, добив тем, что у художника еще дети остались… После такого кто угодно подпишет.
После неудачного допроса полумертвого Егора были вынуждены доставить в лазарет. Где он две недели провел на больничной койке, едва-едва придя в себя и не совсем, в принципе веря, что еще жив.
А впрочем, народные комитетчики, все равно, выходцы из того же народа, что и Егор после этого стали уже по-другому как-то относиться к нему. «Белоручкой» не обзывались, и жену с ребенком не трогали в своих угрозах… Рассея, одним словом. «Снова пьют здесь, дерутся и плачут…» и только памятники, как известно, не сажают.
А однажды Егору удалось даже «отдохнуть» во время допроса… Следователь Клешня возившийся с ним уже шестой месяц и так у него не получивший никаких признаний, продолжал избивать его и запугивать по инерции. Но, энтузиазма первоначального уже не было. Придется, скорее всего, отправлять в судебную тройку без признательных показаний упертого врага-генетика. А это «минус» в отчетность Клешни по раскрываемости. По головке не погладят.
Но, всё было бесполезно… Егор, находясь в полубессознательном состоянии с выбитым глазом и сломанной нижней челюстью, упорно продолжал повторять одно слово – «Скоты», обитая в каком-то своем уже иллюзорном мире, поближе к Бразилии.
Пригласили психиатра, то осмотрел бормочущего Егора, и сказал, что с психикой у того все в порядке. Единственное, ему бы не помешало в лазарет. Сильное истощение и падал он с нар неоднократно по ночам, судя по записям в журнале дежурных надзирателей.
Мучители с усмешкой покивали некрупными головами и выпроводили «заботливого» эскулапа с козлиной бородкой восвояси. Попугав для привычки в бесконечный раз Егора, они усадили его на стул, но, уже помня историю с зазевавшимся треплом, отправившимся на парашу, переломанные, едва поджившие руки Егора застегнули за спиной наручниками.
Пришел как обычно следователь Клешня, но, сегодня понес не классический абсурд про работу на пять разведок, а заявил о целом заговоре во ВИвГИРе с целью свержения действующей власти. Сама-то она, власть, никуда не хотела и не могла сверзнуться, ни в какую преисподнюю. Раньше Егор был просто агентом пяти разведок, а теперь еще, оказывается, готовил покушение на горячо любимого и дорогого… И когда только Егор все успевал?!! Было бы смешно, если бы не было столь трагично.
И вот в момент выбивания показаний из Егора, когда Клешня со своими питекантропами привычно лупили Егора, в камеру для допросов зашел кровавый злобный гном из газет, тогдашний глава Народного Комитета.
Он пришел с инспекцией своих подопечных, проверить как они выполняют долг перед партией и лично перед главными усами страны накануне Ноябрьских праздников. Вместе с гномом пришел еще один, неизвестный Егору человек в хорошем черном двубортном костюме из английской ткани, и в…пенсне. Он встал чуть поодаль за спиной гнома и сразу же не мешкая,с тяжёлым кавказским акцентом властно попросил дело Егора.
Клешня и его подручные из откровенных псов войны с контрреволюцией, мучивших Егора целых пять месяцев, превратились в домашних послушных болонок, при виде этих двоих, пришедших с проверкой.
Гном, в нестиранной гимнастерке, поинтересовался кто такой подследственный и в чем обвиняется?!! Клешня стал перечислять обвинения и рассказывать, как он достает показания из обвиняемого.
Гном, пискнув, что Клешня и его дуболомы работают из ряда вон плохо, подошел уверенно к Егору, и сказал, что он сейчас покажет, как надо работать с вражеской сволочью.
После этих слов он с остервенением принялся молотить Егора, утробно урча как голодная шавка, грызущая кость, и матерясь через слово… И странное дело, через пять месяцев после беспрерывных допросов настоящими мясниками, которые уже давным-давно превратили Егора в инвалида, этот гном со своими неожиданно женственными слабыми ударами стал настоящим «подарком» для Егора.
Толи в самом деле Егор привык, толи просто никто никогда не говорил гному, по понятным причинам, что он не умеет бить по-настоящему, как его архаровцы, но, тот день для Егора оказался очень даже хорошим. Впервые он мог «отдохнуть» на допросе.
Пусть злобный гном бьет подольше, а приходит почаще, думал в тот момент Егор, не забывая изображать как ему больно… Но, гном, к сожалению, быстро выдохся, и сказал подчиненным, чтоб знали как, надо работать с врагами.
Один из мордоворотов совсем превратился в угодливого полового из ресторана, пробора, разве что, на маленькой бритой башке и полотенчика через рукав не хватало, и потрогав за плечико гнома, подобострастно заметил, что у товарища наркома кровь на гимнастерке, надо бы застирать.
Злобный гном, гордо выпятив вперед челюсть, сказал, что не стесняется такой крови. Это кровь врага революции и ею надо гордиться. Клешня и его питекантропы угодливо закивали и даже попытались зааплодировать сказанному.
Тот второй неизвестный Егору в пенсне, стоявший за спиной гнома, не участвовал в этом трагицирке. Он внимательно быстро просматривал дело, и когда досмотрел его до последней корки, пальцем величественно поманил к себе Клешню.
Тот послушной зайкой, чуть ли не в припрыжку подбежал к неизвестному в пенсне, и английский костюм, притянув его к себе, что-то шепнул на ухо, загадочно и выразительно, сверкая своими стеклышками.
За пять месяцев арестантской жизни и беспрерывных побоев Егор безошибочно научился распознавать настоящую опасность, от кого бы она не исходила. И Клешня, демонстративно хлопнув себя по лбу, заявил во всеуслышание, что неизвестный в пенсне настоящий гений, и как это, он, Клешня, до того раньше сам не додумался?! У Егора по спине пробежал жуткий холодок, и сердце остановилось… Неужели нашли Леночку и Варю?!!
После этого Егора зашвырнули в камеру и оставили без допросов на несколько дней. Но, за эти дни Егор места себе не мог найти, и намучался еще на пять месяцев вперед с прикупом.
А неизвестный человек в пенсне, и в самом деле, оказался «гением» в работе палачей. И вскоре Егор понял почему у злобного гнома за спиной появился подобный персонаж, учитывая то, как он решил проблему с упертым генетиком, категорически отказывавшимся в течении 5-ти месяцев подписывать какие-либо документы.
На следующий допрос Егора привели как обычно и усадили на табурет. Вскоре с довольным лицом в допросную занырнул Клешня, и хищно рассматривая Егора, спросил того, будет ли он продолжать упираться или уже станет, наконец, сотрудничать со следствием?!
Затем крикнул-гавкнул, чтобы заводили… В следующее мгновение Егор всё понял и осознал окончательно, что обречен сгинуть здесь в этих застенках, больше никаких иллюзий не питая. В кабинет для допросов заволокли кого-то грязного и сгорбленного, усадив напротив Егора.
Сердце Егора сжалось от давящей боли как никогда!!!… Перед ним сидел избитый, разорванный и уничтоженный Николай Григорьевич. Он весь поседел как лунь, его глаза были потускневшими, посеревшие лицо и тело все были в кровавых потеках, покрытых струпьями и язвами.
Егор и Николай Григорьевич, встретившись взглядами, с минуту смотрели друг другу в глаза, и целая тысяча лет пролетела между ними за это время. Сухие высохшие слезы катились по впалым заросшим седым щекам Николая Григорьевича, а Егор сдерживал себя, чтобы не схватиться за сердце, до того оно было сжато и казалось, что сейчас лопнет со звоном!!!
- Вы подтверждаете, что он вместе с вами учувствовал в подготовке теракта на эти Ноябрьские праздники на Красной площади?! – спросил Клешня у Николая Григорьевича, кивая на Егора, и послушная стенографистка, которую следователь любил время от времени угощать карамельками из пайка, записала вопрос.
Николай Григорьевич затравленно молчал, глядя то на Егора, то в пол…
- Ну?!! – в нетерпении переспросил Клешня Николая Григорьевича, и один из подручных, схватив за седые волосы, поднял резко кверху измученную избитую этими изуверами голову Великого человека.
- Да… - прошептал распухшими разбитыми губами Николай Григорьевич, глядя в грязный пол. - …Я подтверждаю.
- Не мучайте его больше, я прошу, - бросил Егор, не в силах переносить страдания Николая Григорьевича. – Несите свои чертовы бумаги, я всё подпишу, где надо. Во всем сознаюсь!!! Только не мучайте его, он старый больной человек!!! Неужели не видите это, сволочи?!!
- Так-то, - довольно тявкнул Клешня, поднося ручку Егору, и закрывая для себя эпизод с особо упертым генетиком-вредителем и его непосредственным руководителем. Пусть теперь Военная коллегия Верховного Суда СССР с ними разбирается.
И Военная коллегия с ними «разобралась».
Егор на этом судилище, понимал, что для него всё кончено, и теперь единственное, что осталось важного на этой Земле, так это попытаться сохранить свое Честное имя ученого для жены и дочери, для потомков… Поэтому в своем последнем слове Егор полностью отрекся от всех своих признательных показаний, заявив, что из него выбили самооговор, путем физических и моральных бесконечных пыток… Потом вынесли приговор. Окончательный и обжалованию не подлежащий.
Егора еще с год продержали в камере смертников, только уже этапировав в Москву, и зачислив бывшего генетика особо опасным врагом советской власти, злоумышлявшим против всего, что только было возможно в стране советов.
Эта камера отличалась от той, в которой он провел предыдущие пять месяцев, тем что здесь была какая-то особая атмосфера. Все обреченные знали, что выход из нее только один и смертельно боялись, когда тусклая красная лампочка, высоко под потолком над входом вдруг резко темнела. Это означало сигнал, чтобы приговоренные приготовились к выходу из камеры по названным в списке фамилиям.
У подавляющего большинства здешних обитателей жила последняя, пусть и лживая соломинка в душе, и как последнее издевательство от власти, о том, что вдруг не туда…, а на помилование, на длительный срок, умирать от голода и холода, а не от пули…
В камере, бывало, случались истерики некоторых несчастных, но, редко…Большинство вели себя тихо, уже распрощавшись с миром живых и находясь в непонятном состоянии души, в народе больше известном под названием «не живой, не мертвый».
В этой камере Егор успел подружиться… с протоиереем Александром Козьмадемьяненским. Он был добрый, отзывчивый священник, утешал здешний народ и призывал не впадать в уныние.
У него давным-давно отобрали Библию, и отец Александр читал библейские тексты на память. Он часто повторял фразу с Евангелие от Матфея о том, что «блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное».
Егор, будучи очень далеким от религии, однажды ночью вдруг разбудил отца Александра, с очень бледным лицом, и спросил. – Простите, отец Александр, я хочу к Вам обратиться.
- Что случилось, Егор?!! – протер глаза Козьмадемьяненский от сна.
- Я сейчас не спал, - начал Егор, запинаясь. – И вдруг увидел вон в том углу камеры какого-то улыбающегося благообразного юношу, но, с совершенно отсутствующим выражением глаз, в приличном таком костюме. А через мгновение его уже там не было. Я боюсь, что начал сходить с ума!!!
- Не волнуйтесь, Егор, - успокоил его Козьмадемьяненский, - нам всем здесь недолго осталось. Это приходил Ангел Смерти, проверял свои новоиспеченных присных. Значит, скоро придут за новой группой. Спите. Вы будете его часто здесь видеть, пока Вас не заберут. В подобных местах они не редкость.
Егор пошевелил сухим кадыком, и попытался уснуть… Днем же и вечером он успел пообщаться со священником, который знал много интересного и рассказал такие вещи, которых Егор в своей мирской научной жизни и не замечал.
Слушая священника, Егор спросил. - А кто они такие, эти нищие духом?!!
- Они дети, - ответил отец Александр. – Приходят детьми, и уходят детьми. Не успевает их испортить этот мир. Потому и нищие. Среди русских, украинцев, белорусов много нищих духом.
- В том смысле, что наивные?!! – переспросил Егор. – Верят обещаниям и всему что говорят сильные мира сего, известные товарищи?!! Хотят к ним поближе присесть?!!
- Да, в чем-то Вы правы, - согласился Козьмадемьяненский. – Отсюда и много бед на земле этой… Наш последний Император был нищий духом.
- Ну, тут Вы немного, кажется… загнули, отец Александр!!! - попытался ответить Егор. – В такую анархию страну загнать, не понимая, что она уже давным-давно революцией беременная!!!
— Вот, Вы сами и ответили на свой вопрос, Егор, - произнес отец Александр, - не принимала душа Императора всех новомодных веяний времени, и революции в том числе… Вот и верил всегда всем на слово, как дитё пятилетнее. Церкви строил, деньги выделял на это, которые бесами разворовывались. И всё разворовывалось… Людей стреляли беспомощных, Ему докладывали, что само собой так получилось, по инструкции. Снова искренне верил всему, не наказывал. Жене и родственникам поверил, что не надо отдавать престол, когда была еще возможность без крови обойтись… И, в последний раз, когда отрекался на слово поверил шарлатанам, за весь народ решивших, что всё будет хорошо, надо только отречься. А поставил бы им условие жесткое, чтоб вначале семью всю вывезли за границу в безопасность, а там и отрекаться… Так не был бы он тогда таким и ничего бы этого не случилось. Да и Россия без самопожертвования, это не Россия. Потому и мучают ее бесы, что не повзрослела она еще. Ума разума не набралась в детях своих многих.
- Да, - погладил теперь уже свою зажившую без побоев голову Егор, лишь глаза левого не было нынче стараниями «детей». – Поучительная история. Васса Железнова и родня.
- Напрасно грустно улыбаетесь, Егор. Алексей Максимович, тоже ведь из того самого, народа… - ответил отец Александр, демонстрируя свое знакомство с мирским пролетарским творчеством. – Конечно же Вас мучает горькое разочарование, что Вас, молодого талантливого ученого, которому жить да жить… и сюда.
Егор вздохнул и положил руку на плечо отца Александра, больше ничего не говоря.
Вспомнился Егору Николай Григорьевич, и разговор тот финальный в лесу. Где он сейчас интересно, Великий человек, мечтавший накормить остальных?!! И документы все также ждут своего часа... Как там отец Александр рассказывал, закопать талант в землю?!!
Вспомнилась Егору эта притча, рассказанная все мученикам отцом Александром в одну из бессонных ночей. Так, примерно, все у них и получилось с Николаем Григорьевичем, но, видит тот самый далекий холодный Бог, что не была в том воля двух ученых, живших в безбожной стране.
На следующую ночь, и в самом деле, пришли за новой группой приговоренных. Среди названных был и отец Александр… Егор обнял его на прощание, сдерживая слезы, а священник в дорогу благословил и перекрестил его и всех остальных несправедливо осужденных мучеников.
Когда увели смертников, и дверь камеры захлопнулась, Егор подошел к маленькому зарешеченному оконцу в стене, где "намордник" сегодня сняли на ремонт(кто-то сдуру продырявил его снаружи, выстрелив из револьвера), и смотря на далекую звезду, увидел, вдруг, как во дворе тюрьмы какой-то дегенерат в форме народного комитетчика с таким же дегенеративным лицом, но, с детской непосредственной улыбкой до ушей, держа за горло в своей лапе полосато-серого с сиамским оттенком кота куда-то направляется.
- Я тебе покажу, твою мать, - грозится он коту, неизвестно за что, и тащит в другой руке длинную веревку. – Сейчас я тебя вздерну. Ты будешь знать, падлюка.
Разговаривая с котом, как с человеком дегенерат не замечает, что Егор наблюдает за ним из окошечка смертников. Поэтому дико пугается, когда Егор зычным армейским голосом неожиданно кричит. – Равняйсь, смирно. На краул…
Рука дегенерата дернулась непроизвольно, и кот бросился стремглав со всех ног… А Егор отошел от окошечка побыстрее, чтоб дегенерат ничего не понял, и не сообразил откуда был внезапный голос.
Это было последнее живое воспоминание Егора. Не считая еще нескольких посещений молчаливого Ангела Смерти и подслушанного однажды через всё тоже оконце ужасного разговора двух надзирателей, которые со смехом рассказывали третьему, что когда пришло время попа стрелять, то патроны кончились, да и Никанорович, как назло, пьяный в дымину был, мазал много. Пришлось топором попа в расход пустить…
Вскоре и Егора вызвали вместе с еще несколькими заключенными под затухающую лампочку, объявив, что прошения тех, кто писал о помиловании рассмотрены и всем отказано. На выход без вещей.
Везли в закрытом автозаке. Когда везли, молодые конвоиры сально похихикивали. – На Комсомолке сейчас кокнут, вас, контры, радуйтесь.
Егор не понял причин их дурацкой радости, да ему оно, и не интересно было. Но, сосед рядом, бывший профессор математики, пояснил, что когда грузили в автозак, он услышал от разговаривающих надзирателей за приговоренными, про то, как «Комсомолкой» называется полигон куда отвозят для исполнения.
- Скоты, - в последний выдохнул Егор, поняв причину неадекватных шуточек народных комитетчиков ни к месту.
Когда всех выгрузили и построили, мрачный полигон в ночи встретил их черной бессмысленной дырой. Прах к праху, сказал бы отец Александр, но, сейчас Егор хотел смотреть только на небо с одинокой луной. В подлунном мире всё было уже навсегда кончено.
IV
Добро пожаловать в Постсплаттерпанк.
Когда он очнулся в яме, в которую всего мгновение назад смотрел сверху, где только что лежали другие расстрелянные, он ничего в первые секунды не понял. С затылка капала теплая липкая кровь, голова трещала, а последним воспоминанием был резкий звон в ушах.
Неужели недострелили, промазали?!! – не веря самому себе подумал Егор, ощущая красный давящий ручеек на затылке.
Но, в самом деле, он был положительно жив, в ушах гудело, а тело ныло. А тут его еще постиг неприятный сюрприз… После исполнения приговора, по распоряжению главы Комсомолки всю одежду с мертвых снимали и пускали ее в «оборот».
Вот и Егора оставили в одних кальсонах, и было жутко холодно на завывающем позднеосеннем ветру.
- Надо выбираться отсюда, - сказал сам себе Егор, - пока они меня не заметили. Теперь я официально мертв. И впредь буду умнее. Больше я не попадусь их поганым Клешням.
Яма оказалась достаточно глубокой, и Егору пришлось воспользоваться телом лежащего мертвого соседа. Извинившись перед мертвым, и взобравшись ему на плечи, Егор через край уцепился за землю, затем с натугой выбрался на поверхность.
Припав здесь же к земле, он внимательно осмотрелся. Увидев где-то вдалеке от полигона горящий огонек костра, он бесшумно, и стараясь громко не дышать направился в ту сторону.
Он опасался, что там могут оказаться солдаты с полигона, но, приблизившись никого не увидел в военной форме. Все присутствующие были исключительно в гражданской одежде, а сидевший к костру лицом мужчина в серой куртке с капюшоном, даже читал стихи:
- В теореме печалей нежных,
Радость для грубых лишь знак,
Мне и теперь, и прежде,
Не интересен мрак.
В вихре полотен бесчинства
Средь всех Мазеп и Далил,
Ветер свободный к нам мчится,
Выпьем, что ль, брат, херувим?!
Ты ведь теперь как мы, ты бывший,
И не жалей о былом,
И для мехов той Венеры лишний,
Просто присядь за столом,
Выпьем за Родину что ли?!
Там, где крестьян больше нет,
Где по колхозному полю,
Бродит усталый рассвет,
Где поросло бурьяном,
После кровавых невзгод…
Нет, я пророчить не стану,
Где закипит народ,
Время, когда пребудет,
После ударов вставать,
И ничего не забудет,
С торицей чтоб воздать,
Там и меня припомнят,
Жившего на Руси,
Каждую кроху боли,
Век мой сказал - неси.
Век тот железный, багровый,
Всё окропил собой…
Выпьем же брат, мой кровный,
Много ль нам надо с тобой?!!
Присутствующие зааплодировали, а какой-то экзальтированный дамский голос выкрикнул. – Сережа, я тебя люблю!!!
Сидящий к костру мужчина бросил. – Взаимно, Юлия Полуэктовна. Давайте,друзья-товарищи, в самом деле, выпьем уже, такая ночь!!!
Все присутствующие принялись счастливо чокаться друг с другом, и обниматься. Егор, видя, что народным комитетом здесь не пахнет, откашлявшись, поздоровался. -Здравствуйте, всем. Можно к вам присоединиться?!!
- Конечно, конечно, - оживились в темноте незнакомые голоса. – Садись, грейся. Измучился, бедняга.
Мужчина-поэт обернулся, оказавшись круглолицым блондином, и поздоровался. – Ну, здравствуй, Егор. Давно тебя уже ждем. Добро пожаловать в Постсплаттерпанк. Держи одежду. Всё закончилось, успокаивайся, дружище. Осталось в порядок привести тебя и в путь. А там сам решишь, как тебе дальше быть.
Он бросил в руки Егору одежду – пальто, брюки, ботинки и т.д...
Егор быстро оделся и удивленно присел рядом с остальными.
Какое-то время он сидел, задумавшись над лицом блондина, которое он где-то встречал давным-давно. Память сейчас на удивление хорошо работала, и вытащила необходимое воспоминание.
И вот здесь Егору по-настоящему стало не по себе, даже ужасы застенков народного комитета временно отодвинулись на второй план…
Весна 1924 года. Егор со своей будущей супругой Еленой Сергеевной в числе слушателей в Большом зале Городской Думы Ленинграда, где выступает знаменитый русский Поэт, приехавший всего на один день в колыбель революций.
Поэтическое воззвание к стране лицемеров… Тогда творилось что-то феерическое, не подвластное обычной логике и рассудку!!! Надрывный голос "королевича" гремел до потолка, заставляя пришедших людей забывать о насущном, и терять в этом яростном бурном потоке строк и рифм всякое правильное классовое сознание, в желании просто жить и наслаждаться мгновением…
Здесь Егора обдало уже жаром, а не холодом. Он вспотел, пытаясь сообразить и подобрать нужные слова.
— Это какой-то сон плохой!!! Вы же… - чуть ли не запинаясь протянул Егор. – В гостинице тогда, ну…того.
- Разреши, сразу перейдем на «ты»?!! Здесь все свои, грызня за место под Солнцем осталась там, у Бездны... Идёт?! — спросил поэт.
Егор кивнул молча в знак согласия, смотря то пылающий костер, то на «воскресшего» поэта.
- Хорошо, - продолжил поэт, и протянул ему бутылочку с белой. – Тогда держи, выпей. Легче будет.
Егор отрицательно помотал головой. – Спасибо, конечно. Но, я никогда не пил. А сейчас уже поздно начинать.
- Как знаешь, хозяин-барин, - ответил поэт, отхлебнул с бутылочки, и спрятал ее в карман куртки. – Начну с ответа на твой вопрос. Тебе ведь отец Александр говорил, что русские люди - наивные создания?!! Классика жанра, пьяница проспится, наивному только лапша в морозы уши согреет.
- А откуда вы…ты знаешь?!! – удивился Егор. – Или это ты был тем, кого отец Александр назвал Ангелом Смерти?!!
- Нет, это был не я… У меня другие дела. Я по темницам несчастных не считаю. И вообще, уж больно любопытный ты, Егор. – заметил поэт.
- Профессиональное, - ответил Егор. – Ученый без любопытства, что свадьба без «горько».
- Хорошо, принимается, - согласился поэт, и еще отхлебнул, вновь достав бутылочку.- Так вот, отвечая на твой вопрос про «того», сразу скажу, что не люблю эту тему, я другим запомнился для знающих людей, а не гостиницей той дурацкой… И говоря твоим языком я - «не того». Глупость получилась. Не моя, хоть я и не увидел опасности от дружка своего Эрлиха… Пакость там случилась внезапная от него, пока я приспал вечерочком. Попался я тогда в капкан хитроумный, не досмотрел, хоть и почувствовал. А вся эта особня в фуражках после испугалась, что за бардак на ведомственном объекте будет им «того» сверху, от хозяев-собаководов. Вот они и придумали ерунду. Да в газетах пропечатали, и делу конец, а наши…наивные души и поверили в этот лай пустой. А потом обратный патефон завели, когда заработать рублики-копеечки на этом стало возможно.
- Правильно, Сергуня, - присоединился чей-то мужской голос из темноты близ костра. – Особня сами-то герои: беззащитных по подвалам мучить всегда смелые, а как самим ответ держать – все штаны отвисли.
- Ладно, - махнул рукой Сергей. – Чего вспоминать дурь эту?! Сколько лет имя мое трепать будут, не надоест, ведь?!
- Как с академиком в 27-м… Выходит, и я?!! – удивился Егор и потрогал переставший кровоточить затылок. – Значит, все-таки, не промахнулись, гады.
- Не промахнулись, вон и глаз твой уже на месте, - согласился Сергей, пристально рассматривая Егора. – И рука у того срочника, что по твою бессмертную душу, не дрогнула, и никто ее не отвел. А на всё том же гигантском куске глины в заброшенном уголке космоса, уже на пенсии наш срочник будет рассказывать, глядя своим совершенно пустым взором о том, что это была обычная такая нормальная работа. Такая же как у всех.
- Ясно, - понял всё Егор и спросил. – И что дальше?!! Небесные сады или черти со сковородками?!!
Сергей, усмехнувшись, мотнул головой. – Ты вроде ученый с серьезной репутацией, а собираешь такой детский лепет… У нас с тобой сейчас дела поважнее будут. Я твой проводник. Ближайшие дней так 40 ты будешь находится на Постсплаттерпанке.
- What it is?! – переспросил Егор на английском и продолжил на русском. – Слово вроде бы английское по звучанию, а я такое первый раз слышу. Постсплаттерпанк?!!
- Шутник один-англичанин придумал, - пояснил Сергей, - вроде как от одних злобных тварей кусающихся сумел уйти, а попал в продолжение… Вот и прилепилось. Некоторые еще называют его «Чистилищем», но это тоже не совсем верный термин. Сути не отражает.
— Здесь такое место навроде перевалочной базы, что ли, после жизни, - пояснил с охотой все тот же мужской голос. – Здесь астральная частица биополевая ждет пока перейдет в состояние волны и покинет навсегда фарватер Бездны. Корпускулярно-волновой дуализм, значит. Всё во Вселенной ведет себя или как частица, или как волна…
- Ладно, Жора, не забивай ученому голову. – отрезал Сергей. – Он из другой науки, биологической.
- Напротив, - не согласился Егор. – Мне очень даже интересно послушать что это сейчас такое со мной происходит?! Вот еще и Бездна какая-то появилась!!!
- Жора, - вздохнув, обратился Сергей к голосу, - будь другом, объясни ему, раз уж вы нашли друг друга. Только, пожалуйста, покороче. Без всяких лирических отступлений. Не забывай, время-деньги. Ты то про деньги всё знаешь.
Сказав, Сергей встал с места. – Пойду пока тропинку проверю, вдруг Постсплаттерпанк ловушку какую очередную выдумал. От него чего угодно можно ожидать.
Затем он почти бесшумно ушел в темноту…
- Проводник, Постсплаттерпанк, Бездна?!! – что все это?!! – недоумевал Егор. - Из огня да в Постсплаттерпанк какой-то!!!
- А ты как хотел, старина, чтоб все легко прошло?!! - подошел к нему из темноты Жора, оказавшийся старым знакомым Егора… Презерсом, только в совершенно незнакомой одежде. Черной кожаной блестящей куртке, брючках с лампасами и в стоптанных остроносых туфлях с блесками под куртку. За спиной на красноармейский манер была перекинута массивная застегнутая наглухо сумка тоже с лампасиками.
Он дружелюбно протянул руку для знакомства Егору. Тот, чуть не поперхнувшись воздухом, подскочил как ужаленный, сжимая кулаки, хорошо помня их последнее тет-а-тет в ВИвГИРе. – А Вы здесь, что делаете?!
- Ты что припадочный?!! – обиделся Жора.
- Егор, успокойтесь, - прокричал из темноты голос, который назывался Юлией Полуэктовной. – Он ничего не знает. Это другой человек. Игра природы.
- Ой, простите, - как помидор покраснел Егор. – Я действительно принял Вас за другого человека. Похожи как близнецы!!!
- А паспорта у тебя случайно этого человека не найдется?!! – с явным интересом оживился вдруг Жора, оглядываясь по сторонам.
- А вам…тебе зачем?!! – удивился Егор столь странному вопросу в подобном месте.
- А наш Жора-Жук – чудо-человек живой. С бабками сюда с огромными с чужими сквозанул, голубчик, - пояснила Юлия Полуэктовна, - теперь его по всему земному шару ищут, скорбят безмерно без Жоры.
Егор совсем выпал в осадок, потирая высокий могучий лоб, и не зная, чего говорить. – А-эээ…
- Да не выясняй, старина, - проворковал совсем как Презерс Жора-Жук, потрогав на всякий случай массивную сумку за спиной. – Не твоя забота. А ты, Юлия Полуэктовна, не суй свой язык без костей куда не надо.
- Я уже свое отсовала, - бросила язвительно-издевательски Юлия Полуэктовна и расхохоталась в ночи. – Мне то чего?!! Не меня же добрые молодцы, братва депутатская, ищут.
— Вот ведьма же, прихлопнуть бы ее, - прошипел Жора-Жук, садясь к костру и беспрерывно трогая свою сумку, чтоб не убежала, видимо.
Егор хоть и понимал, что это совершенно другой человек, а никакой не марксист-философ, к тому же как-то умудрившийся пролезть в это запредельное пограничное пространство вполне себе живым, да еще с чужими деньгами… а, всё равно, на душе появился неприятный осадок.
Поэтому Егор постарался отсесть подальше и больше в диалог не вступать. Да Жора-Жук и сам куда-то через энное время ретировался в темноту по-английски, ни с кем не прощаясь.
— Это он ныкается всё время в новые лёжки, чтоб, коллеги бывшие не засекли и за ж… - хотела произнести хорошо известную часть тела Юлия Полуэктовна, но поправила сама себя. - За жабры не взяли нашего Жука. Шифруется Жора.
- Простите, - удивился Егор, который за время длительного нахождения в Народном Комитете наслушался всяких «диалектов». – Откуда у тебя…у Вас такой полукриминальный жаргон?! Вы ведь даже стихи Сергея, судя по всему, любите и вдруг, «шифруется», «за жабры взяли»?!!
- Профдеформация, как у тебя, Егор, с твоим любопытством. – Ответствовала Юлия Полуэктовна.
- Вы были следователем?!! – насторожился Егор, как всякий кто успел познакомиться с порядками в отечественных пенитенциарных учреждениях.
- Хуже, - пояснила Юлия Полуэктовна. – Я была королевой иронических детективов. Вот и нахваталась. А отвыкнуть не могу.
Егор молча покрутил в недоумении головой, уже совершенно не желая вступать в бессмысленные переговоры о том, кто кем здесь был и чем занимался. Поэтому стал рассматривать черную ночную даль, где были рассыпаны миллионы таких же костров, и миллионы других проводников ждали своих подопечных… А вскоре вернулся и Сергей, сказав. – Все нормально. Чисто. Можем выдвигаться, пока Постсплаттерпанк спокоен.
Егор поднялся, сказав в занемевшую темноту. - До свидания, – и направился вслед за Сергеем.
Когда они чуть отошли, он задал вопрос. – Можно тебя спросить?!!
- Спрашивай, не стесняйся. – Согласился ответить Сергей.
- Пока был возле костра, узнал, что Жора-Жук… живой и украл чужие деньги. Как он здесь очутился?!!
Сергей гомерически вдруг расхохотался, не отвечая на вопрос. Егор, которому было не смешно совсем, стоял смущенный, не зная куда ему деться.
Просмеявшись, Сергей пояснил. – Это персонаж серии книжек Юлии Полуэктовны. И очень она его любит. Вот и заставляет Жору тут бегать по Постсплаттерпанку, пока сама очередную детективу обдумывает возле костра. Неугомонная… Постсплаттерпанк еще и не такие фокусы выкидывает.
Егор, осознав сказанное, впервые за долгое время тоже рассмеялся…
Их путь проходил по ночной тропинке, которая своей извитой бесконечностью, казалось, уходила в такую же бесконечность, где мелькали по сторонам разные тени и раздавались всяческие потусторонние звуки.
Пока шли, Сергей строго настрого запретил обращать внимание на что-либо по сторонам, не останавливаться без его команды, и двигаться исключительно за ним.
В пути они сделали три небольших привала, во время которых Сергей постарался максимально понятно объяснить логику Постсплаттерпанка:
1.Существует четвертый закон термодинамики, пока еще не открытый, но, существует.
Он гласит, если при абсолютном нуле энтропия стремится к нулю, то при достижении планковской температуры она стремится к состоянию Большого взрыва.
2.Энтропия, как известно, постоянно растет, а Вселенная, как известно, постоянно расширяется и охлаждается. Энтропия «обогревает» постоянно собой Вселенную по второму закону термодинамики. А вот по тому самому четвертому, энтропия однажды окажется сильнее охлаждения Вселенной, и это приведет к новому Большому взрыву.
А так как Постсплаттерпанк нормальный физический объект и также подчиняется законам термодинамики, то результатом постоянной потери его энергии с энтропией является его стремление и желание держать при себе внешний источник энергии подольше. То есть, «гостей», прибывших сюда временно.
3. Для этой цели Постсплаттерпанк придумал множество уловок, вплоть до создания жизнеспособных иллюзий целых государств, более-менее точно повторяющих их земные прообразы. И то, что кого-то из «гостей» здесь могут дополнительно умертвить, а несчастный имеет все шансы загреметь на еще более низкие уровни Бездны, где совсем отсутствуют проблески разума… Это никого не волнует в этих местах. Спросят лишь потом с нерасторопного проводника, если проворонил.
- А почему так жестоко?!! – заинтересовался Егор. – Ты же говорил, что борьба за выживание здесь закончена. Трудно что ли помочь бедняге, который угодил в западню?!!
- Человеческая природа везде одинакова… Здесь все, за очень малым исключением, стремятся к главной вожделенной цели. И на пути к ней часто забывают про помощь ближнему.
- А что это за цель такая?!!
- Этого я тебе сейчас не скажу, - решил умолчать Сергей о главном. – Иначе, мы все можем испортить, и ты начнешь думать только об одном. Иные проводники без опыта совершают эту ошибку и после получения последствий раскаиваются в том. Проводники то тоже ведь невечные, приходит время, они уходят. На их место приходят новые, необученные. И Постсплаттерпанк, по понятным причинам, только рад таким заменам.
- Хм, - задумался Егор и спросил. – Слушай, а можно тебе последний вопрос?!!
- Пожалуйста, - ответил Сергей, - только не длинный. Идти уже надо. А в пути я не люблю разговаривать. Реакция хуже становится. Алкоголь, в данном случае, не в счет. Это моё «Альтер эго», если угодно.
- Хорошо, - поинтересовался Егор. – А как ты сам то здесь, проводником?!! Как-то не вяжется, согласись, ты же признанный мастер словесности и вдруг встречаешь таких как я?!!
Сергей, задумавшись на минуту, затем произнес. – Вот меня «словесность» и подвела…Глупость по пьяной лавочке сморозил про нерожденного еще сына Сашку…теперь отрабатываю. Каждый раз надеюсь, что последний. Мои-то все там уже давно. А я вот здесь еще.
- Где там?!! – не понял Егор, но, Сергей уже ничего не ответил, и они вновь отправились в путь…
Когда они подошли к какому-то высокому деревянному зданию в ночи, которая видимо, никак не хотела уступать место утру, Сергей остановился и сказал, что их путь пока закончен. Егор теперь идет один, нигде не останавливается и ни с кем не разговаривает.
В прочем, еще перед своим уходом Сергей, вдруг сказал, что на представление, которое сейчас будет – стоит, пожалуй, посмотреть и убедится воочию как Постсплаттерпанк умеет запутывать, с чем и предложил Егору пройти к зрителям, которые стояли чуть поодаль от деревянного здания.
Сам же проводник поздоровался с другим проводником (кстати, афроамериканцем в ковбойской шляпе и со значком шерифа на груди) и остановился, перекурить, перекинувшись парой-тройкой слов о текущих делах в Постсплаттерпанке.
Темнокожий в это время инструктировал о чем-то огромного бородатого дядьку и спрашивал какое оружие тому подойдет лучше всего?!! Бородатый сообщил, что ему подойдет дробовик, как у самого темнокожего, и желательно с нескончаемыми патронами, а также две канистры керосина.
- Что они задумали?!! – поинтересовался вслух Егор, глядя на приготовления могучего бородача.
- А это он сейчас будет агитировать товарищей из Народного Комитета, чтоб покаялись, - ответила ему с большой охотой маленькая благообразная старушка в чепце и с пяльцами в сухоньких пальчиках.- За семью свою раскулаченную. Да за малых деток.
При словосочетании «народный комитет» Егор не то-что выпрямился весь, он стал самым внимательным зрителем, который и дышать то громко боится во время спектакля, чтобы только не нарушить действо лишним звуком.
Между тем, возле Егора раздался молодой тянущий какой-то голос.
- А мне можно вместе с бородой?!!
Егор обернулся. Это был парнишка типичного хулиганского вида.
Он продолжил довольно весело. – Я этим Бруньковым тоже ща устрою наркомана Георгия Фридмана с гравицапой. Нормальный такой касплей пойдет. Шмотки тока найду подходящие. Ку-клукс-клановские, или там фашиков, или псов войны…
- Обойдетесь, - отрезал кратко проводник вооруженного бородача-крестьянина. – Без оружия себя неприлично ведете.
Но, хулиганистый и не думал обижаться, присев на корточки классическим славянским приседом на ближайшей металлической горке, доставая из кармана бутылку Агдама, и потирая руки. – Хрена они лысого теперь Агдамчика попьют. Ща борода всем этим гейлюсаковым воткнет шпильку в глаз как у Мопассана.
Парнишка с Агдамом, видимо, себе не изменял никогда. В качестве зрителя сюда он попал в результате того, что полез вдрабадан пьяный через высокий деревянный забор, да так и уснул в тот самый момент, когда надо было свешиваться и перелазить через штакетину. Его нашли утром уже холодного, уткнувшегося горлом в деревяшку забора.
- Фи!!! Ну какой же, однако образованный пошел нынче «биомусор»?!! Куда мир катится?!! – подивилась тихонько все та же благообразная старушка. - Мопассан?!! Это прелестно…В мою молодость они только матюгались через слово, заглядывали под юбки, да водки глотали.
- Не бздо, старая, это тырнет, растём… Лучше зырь туда, ща борода за старпера твоего малахольного на барже тоже рассчитается, раз уж вы сами только и можете парафин глотать, - не остался в долгу хулиганистый за расслышанный «биомусор».- Шоу вмажь гоан, бабка…
- Вам бы не помешало, молодой человек, вашу бутылочку почаще ко рту подносить… - погрустила интеллигентная старушка и больше не проронила не слова.
- Да, молодой человек, Вам бы и в самом деле не помешало рот прикрыть, - «перевел» Егор язык благообразной старушки для хулиганистого и добавил очень по зрелому, найдя в себе силы для этого. – Там ведь есть и те, кто, в самом деле, просто ходит на службу, на жизнь зарабатывает по своему разумению…
- Ага!!! Все они… - попытался огрызнуться хулиганистый, но крестьянин в грозовом молчании и громовым раскатом оборвал его, передернув дробовик, мощным пинком сапога открыл входную дверь, и зашел в здание «Народного Комитета» …
Выстрелы посыпались сразу же как горох с неба. Первым с горочки слез хулиганистый и спрятался под ней, затем переползя подальше от здания. Прочие зрители также отошли на максимальное расстояние для своей видимости.
Выстрелы раздавались с ошеломительной скоростью, уже посыпались где-то стекла окон, выпуская временами пороховой дым. По этажам в панике заметались люди, некоторые вываливались с верхних этажей из выбитых их телами окон, некоторые еще успевали кричать в окно и просили о помощи, но, получив в спину заряд дроби или умолкали, сползая по стеклу, или, что чаще, от полученного выстрела вылетали из окна.
Крестьянин в своём неистовстве не разбирал кто перед ним - мужчина, женщина, служебная собака, портрет вождя и учителя, или автомат для газировки, и методично выпускал дробь в следующую мишень, не обращая никакого внимания на производимые в его сторону выстрелы, словно наглотался пресловутого «термината кальция»…
Минут через двадцать всё было кончено и звуки раненых в здании затихли… Однако крестьянин вышел обратно через тот же вход, с помощью того же пинка в дверь, но, на выходе тащил за лацкан пиджака старого знакомого Егора – человека в пенсне.
Крестьянин схватил его за толстую шею, приподняв, уткнул лицом в табличку у входа, приговаривая и размазывая пенсне по табличке. – Народный… Народный Комитет. Ты читать, падла, умеешь?!! Народный… То есть для Народа.
- Я всего лишь вы…выполнял при…каз, - попытался оправдаться костюмный бывший страшный человек уже без всякого акцента. — Это был ппп…риказ. Я не хотел.
Крестьянин его не дослушал и н…цать раз стукнул об именную табличку голову костюмированного, приговаривая снова и снова: «Народный… понимаешь ты, Народный?!».
Затем, когда ему это, видимо, надоело, он могучей ручищей сгреб побитого за волосатый кадык, так что тот захрипел, и зашвырнул его головой обратно во входную дверь, забаррикадировав ее всякими деревяшками и хламом.
Затем облил здание двумя канистрами керосина, и бросил горящую спичку. Строение мгновенно полыхнуло, а крестьянин, доставая папиросу из пачки, прикурил от бушевавшего уже в ночи пламени.
Сладко затягиваясь и выпуская дым в небо, крестьянин наблюдал как корчатся в огне тела тех, кого он не заметил и не добил сразу же, что уже совсем его не волновало, выполнившего всё, что было задумано.
- Как говаривал наш барин: «Tout est parfait», - произнес неожиданно крестьянин, и добавил. – Обязательно напишу об этом Сальвадору в Далатье.
- Пока Вам надо пойти погулять, проветриться после содеянного, - неожиданно бросил ему его проводник. – А потом можете писать сколько хотите.
- А бабу свою с дитями я могу повидать?!! – вдруг испугался чего-то крестьянин и стал невероятно подобострастным перед проводником, словно и не было секунду назад темной яростной силы, готовой перемолотить в порошок весь Народный Комитет.
- Я предлагал Вам на выбор. Либо то, либо то. Вы кипели гневом и хотели его выплеснуть… Вы его выплеснули. Их всех и так к стенке поставят, в итоге. А те, кто избежал, так их и здесь сейчас не было. Теперь идите и подумайте, а позже приходите опять.
- Эх!!! Не для меня придет весна… - махнул рукой крестьянин и понуро пошел куда-то в темную даль. А проводник щёлкнув пальцами руки, вернул здание Народного Комитета в первоначальное до разгромное состояние.
Сергей подошел и тихо подергал за рукав Егора. - На следующий раз это опять всё повторится. Вот такая она крестьянская Русь… Надо идти.
- И сколько это будет продолжаться?!! – удивился Егор. – Зачем его и этих народно-комитетных мучают?!!
- Да кто их знает?!! – пожал плечами Сергей. - Пока у кого-нибудь в голове не просветлится. Я тебе хотел показать классическую ловушку Постсплаттерпанка, чтоб ты имел представление. У Него таких миллион в запасе.
Они отошли подальше от здания, и Сергей, протянув руку Егору, сказал, что на этом месте им пора расстаться. Здесь начинается относительно безопасная локация Постсплаттерпанка и Егору надо пройти самому ее самостоятельно.
Уходя, Сергей еще напомнил, что Постсплаттерпанк никого так просто не выпускает, дурит посетителей своих. Все здесь через это проходят. Если Егор запутается окончательно в хитросплетениях Постсплаттерпанка, то Сергей появится и поможет.
Сказав это, Сергей исчез бесшумно в темноте ночи…
А Егор, удивленный и несколько подавленный всем увиденным и услышанным пошел бродить по просторам Постсплаттерпанка по направлению к неизвестной цели и спиной к той точке откуда он пришел.
Ему ужасно не хватало родных в пути… Поэтому, спустя где-то три дня, его мозг с подачи Постсплаттерпанка и защищая себя от страшных воспоминаний, начал потихоньку фантазировать и замещать реальные события на вымышленные, подсмотренные по пути к неизвестному финалу.
Так родился Швардаков со своими женщинами, друзьями и книжками для детей…
И вот теперь, когда Егор всё это вспомнил, он окончательно распрощался с Сергеем, сердечно поблагодарил его за помощь и вместе с псом Каратом отправился в финальную часть Постсплаттерпанка.
Он шел молча по этому небольшому заснеженному проторенному другими людьми пути, и слушал умного интересного пса Карата, который, оказывается, при жизни был звездой кино, и даже снялся в одной знаковой для всех и каждого роли.
Знаковой, так как каждый посмотревший тогда решил на чьей он стороне. Потому Карата и угостил в Бездне какой-то бесчувственный мерзавец отравленной крысиным ядом колбасой… У собак в Постсплаттерпанке нет проводников, и если б не Егор, то пропасть бы псу совсем.
Теперь в благодарность Карат тоже включит все свое обоняние и унюхает каждую хитрую уловку Постсплаттерпанка, истово не желающего подпускать идущих "гостей" к главной цели здешнего пребывания.
И в самом деле, по пути Карат тончайшим нюхом улавливал 4 раза изменения стороны света. Поэтому им приходилось останавливаться, и менять свой курс в новую сторону, не обращая больше внимания на лживые и мучительные крики с мольбой о помощи, якобы женщин, стариков и детей издаваемые Постсплаттерпанком.
Каждый раз Карат принюхивался и говорил, что все это ложь и обман, и нет ничего, есть только стремление сбить с пути, запутать, задурить и отправить по ложному направлению, где еще больше запутать.
Но, однажды, их путь был закончен.
V
Храм
Издалека еще Егор понял, что главная цель в Постсплаттерпанке – невероятно величественный огромный белоснежный Храм, на стенах которого лучи блеклого Солнца, приобретали ярко-золотистый цвет, а лежащий серый снег поблизости в этом золоте лучей превращался в рассыпчатую свежесть и зимнюю упокоительную чистоту.
Подойдя к Храму, Егор и Карат увидели, что здесь, помимо них, под стенами стоят разные группы людей, которые тоже пришли сюда каждый своим путем, и все хотели попасть внутрь.
Пес с мудрой грустью смотрел на все происходящее, почесывая свое висящее черное ухо. Егор же присел на камешек рядом, почувствовав усталость от многодневной дороги.
- Интересно, и что дальше?!! – поинтересовался Егор. – Просто зайти туда и всё?!!
- Нет, - покачал умной головой пес, - я думаю, туда запускают каким-то особым порядком. Иначе все эти люди были бы давно там, задолго до нашего прихода.
- Логично, - согласился Егор с Каратом. – Что ж, понаблюдаем.
- Да, можно и не наблюдать, - произнес над головой Егора незнакомый голос. – Храм просто оценивает каждого подошедшего и решает, стоит того пускать или нет. На принятие решения уходит разное время. Кого-то сразу, кого-то попозже, кого-то… никогда.
- Простите, а Вы откуда знаете?! – поднял голову Егор и рассмотрел подошедшего.
Это был нестарый еще с восточной внешностью и даже симпатичный по-своему мужчина с длинными черными волосами, в белом свитере и с гитарой в руках.
- Я здесь не первый раз, - уточнил мужчина, и поздоровался с Егором и Каратом. Звали мужчину Багатур.
- Что, не пускают?!! – сочувствующее предположил Егор.
- Нет, меня сразу пустили, - ответил Багатур. – Но, у меня осталось в той жизни, в Бездне очень важное дело. Я погиб внезапно и непредсказуемо от инфаркта… Поэтому, я пока не могу зайти в Храм, пока не доделаю своё главное дело.
- Хм, - удивился Егор ответу. - А зачем Вы тогда сюда приходите?!!
- Есть где-то далекий Бог, который все знает и понимает, – объяснил Багатур, - а Бездна, из которой мы вышли это его несостоявшаяся заброшенная мечта об идеальном мире, где он не будет мешать людям жить своими наставлениями и действиями, а люди сами будут мудры и благополучны…
Ему пришлось забыть эту мечту навсегда, начав искать другие пути для идеального мира. Но, здесь Он не мог покинуть созданные Им самим живые души и оставил вот этот Храм, который запускает только самых искренних и самых достойных, самых измученных, но стойких в Бездне. Тех, кто смог что-то понять, приблизившись к Нему… А я просто прихожу полюбоваться на Его творение и отдохнуть глазами.
Багатур, сказав это, замолчал, став смотреть на Храм, думая о чем-то своем сокровенном и загадочном.
В это время к Храму грациозно, неспеша и даже величественно подошел еще один посетитель…серо-сиамский полосатый кот.
Егор настолько уже привык, что в этих местах с тобой разговаривают собаки, коты, персонажи книжек, что и не удивился, когда кот обрадованно промурлыкал, завидев Егора. – О мой спаситель!!! Помните тогда той ночью?!!
Егор вспомнил, действительно ночью в окошечко смертников он напугал живодера… Боже, как давно это было!!! И вот тебе на… Встреча.
- Я так рада, что мы увиделись!!! – замурлыкала кошка (а вовсе не кот). - Чем я могу Вас отблагодарить, мой спаситель?!!
- Пожалуй, подружитесь вот с этим псом Каратом. – улыбнулся Егор. – Мне он тоже стал как родной. А то кошки с собаками не очень, говорят.
— Это с глупыми псами не очень, - замурлыкала кошка, кивая на Карата. – а у него глаза умные. Мы всегда договоримся, если что.
И она подошла и потерлась об собаку как ни в чем не бывало…Карат дружески лапой хлопнул ее по спине.
- Ну что ж, отлично, хозяин назвал меня Шарлизой I, – проронила чудо-кошка, кивая на Храм. - Шарлиза I замолвит за вас обоих свое словечко там, как только окажется внутри.
Но, тут Егор загрустил. – Выходит, Вас поймал опять какой-нибудь живодер, раз Вы здесь?!
Шарлиза I муркнула. - Вы немного ошибаетесь, мой спаситель. Кошка единственное существо на белом свете, спокойно живущее и в мире Бездны, и в мире Постсплаттерпанка одновременно. Я хочу замолвить словечко за своего доброго сердцем, но, глупого головой хозяина. Мне искренне жаль его, из-за того, что так получилось в его жизни… А с тем котоненавистником произошло досадное недоразумение, я сама не доглядела тогда. Теперь уже поумнела.
Здесь, вдруг, до ушей всей компании раздался дикий шум, обезьяньи выкрики и гам. Возле одной из стен Храма, сконцентрировалась стая лемуров, усиленно начавших зачем-то делать подкоп, который непостижимым образом уже через пару минут возвращался в первоначальное состояние не разрытой почвы. Однако, это не смущало лемуров, и они продолжали свое занятие с удвоенным энтузиазмом, переходя на новое место.
Руководил процессом вождь лемуров и еще один странный лысоватый человечек в круглых черных очках и в одеянии пастора, держащий под мышкой Святое Писание, и напутствующий обезьянок-лемуров, делающих подкоп.
Венчала собой всё это безобразие пышная парочка двух человечков-колобков в дорогих заграничных костюмах, усиленно чмокающих пухлыми своими губехами, водящих наманикюренными лоснящимися толстенькими пальцами по стенкам Храма и что-то себе сосредоточенно прикидывающих в уме. В целом, они даже чем-то напоминали пузатых кротов-счетоводов из сказки про Дюймовочку. Очков, разве что, только темных не хватало.
- Что лемуры делают?!! – не понимал действий стаи Егор. – И еще пастор среди них затесался и эти два беляша рядом. Совсем абсурд какой-то!!!
- Их не пускают в Храм. Вот они и решили сами туда подкоп сделать. А рядом стоит мой хозяин, пастор Трапп, - муркнула Шарлиза I. – За него я и собираюсь замолвить словечко.
- А что натворил Ваш хозяин?!! – спросил Егор в недоумении рассматривая пастора, читавшего проповеди обезьянам-лемурам. – И эти два жирдяйских еще?!!
- Насчет «жирдяйских», - мяукнула кошка. – Все просто и обыденно. Это то, во что вылилась вся ваша человеческая революция в конце концов… Эти двое в Постслаттерпанке оказались: один без своей любимой яхты, а другой скучает по загородной вилле близ Монморанси в пригороде Парижа. Вот ждут, когда лемуры сделают подкоп и тогда они смогут дать откат кому-надо в Храме, чтоб получить свои большие бирюльки назад. По крайней мере, они так полагают.
- Ужасная трагедия!!! Сейчас припущу слезу. Яхты, виллы… - делано скуксился Егор, глядя на «небожителей»-коррупционеров.
- Я тоже бы их цапнул за куриные окорочка… - меланхолично заметил Карат, - там есть где разгуляться на бройлерах. Это у них такая игра – поимей свой народ, как дедушка из политбюро наказывал, и получи дополнительно соточку к карме.
- Ладно, меня предупреждали в одном майском лесу о чем-то подобном. Я и не удивлен сильно, это ж «особая материя», небожители, спецпайки, праздники, оладушки со сметанкой у дедушки Валтасара. Может поперхнутся быстро и больно своими игрушками?.. – прокряхтел Егор устало. – Так что там с Вашим хозяином приключилось, Шарлиза I?!!
- О, это долгая грустная история, - пояснила кошка. – Мой рассказ займет слишком много времени, и боюсь утомит Вас. Здесь на стенах Храма отпечатались личные истории всех, кто приходил сюда. Есть уже и Ваша история где-то…Походите, посмотрите и Вы сами найдете ответ.
- Откуда ты все это знаешь, Шарлиза I? – спросил Карат, завиляв хвостом.
- Дар свыше… Мы кошки в отличии от людей, - начала с поистине королевским достоинством Шарлиза I, - всегда искренне любим Бога, но, никогда ему до конца не доверяемся в трудные времена. А люди частенько не любят Бога, но, всегда ему доверяются в трудные времена.
Здесь вдруг за спиной Шарлизы I прошел взлохмаченный странный до невозможности совсем молодой еще человек. Двери Храма открылись для него за несколько метров… Шарлиза I, услышав скрип открывающихся ворот, сделала книксен. – Я обещаю попросить, чтоб Вас забрали пораньше. Всего!!!
Она мелькнула перед взлохмаченным юношей, тот вежливо ее пропустил в дверь, а уже затем зашел сам…Егор хотел пойти было тоже следом за юношей, но, невидимая прозрачная стена встала у него на пути.
- Бесполезно, - пояснил Багатур, - пока «проверка» не пройдет, не пускают туда.
- А как бы мне на этом Храме посмотреть истории, про которые наша Шарлиза I говорила?!! – заинтересованный странным пастором, окруженным лемурами, поинтересовался Егор у Багатура.
- Просто поднимите руку к глазам и закройтесь от яркого света, - пояснил Багатур. – Вам всё станет сразу видно.
Егор так и сделал. И в самом деле на белоснежных стенах Храма он увидел сотни тысяч, если не миллионы историй тех, кто когда-либо приблизился к Храму.
Егор смог разглядеть множество необычных историй и судеб.
Был там и солдатик, закрывший собой неучтенный в штабах вражеский дзот с крупнокалиберным пулеметом, чтобы мужики из взвода смогли пробиться дальше в глубь обороны противника; был и хилый очкастый студентик со своим профессором, которые с одной винтовкой на двоих остались защищать родную улицу, когда промозглой октябрьской осенью враг уже подступил в плотную к Москве, пока «партэлита» разбегалась вся кто куда как распоследние крысы; был и врач, которого отпустили единственного из всех, но, он не ушел, потому что у него оставался маленький пациент-сын поверженного последнего Императора; был и народный бард, который мог переждать наркотический сухой закон Олимпиады в благословенном отпуске любой благословенной капстраны, но, уже всё понимал после первой остановки своего сердца и хотел умереть на Родине… Много было интересных людей.
История молодого взлохмаченного человека заключалась в том, что он был из далекого относительно Егора будущего. Из тех времен, когда пришла эра репликантов Сети. Это было время, когда стало модным подключать свое сознание к Сети и даже не получать мгновенно информацию из Сети, а жить с этой информацией каждую секунду и пользоваться ей. Одно было не фонтан – то была информация, которую поставляла сама Сеть. Но, никто об этом не задумывался, кроме взлохмаченного молодого человека.
И потом все стали терять самую последнюю нерастраченную искру Творца, превращаясь в говорящих манекенов с годами все больше и больше. А наш юноша отказался соединять себя с Сетью. Новую белую ворону остальные черные собратья очень быстро заклевали, как водилось во все эпохи и времена… Но, взлохмаченный молодой человек будучи талантливым архитектором самой Сети, перед финалом жизни, смог залить в Сеть неуловимым вирусом свой живой разум. И, естественно, у него довольно быстро нашлись поклонники, начавшие повторять тот же самый алгоритм…Всё как обычно. В плохие времена каждый против всех, в хорошие все против каждого.
Повстречалась Егору история и Багатура… Он был отличный музыкант, дарил людям радость своей музыкой. Храм сразу решил пустить его к себе. Но, Багатур отказался. У него осталась совсем еще молоденькая жена, которая любила Багатура, а он любил ее. И чтоб оградить ее от всех навязчивых причуд Бездны, Багатур остался здесь, научился уходить из Постсплаттерпанка и будет защищать свою женщину, пока та ни станет совсем зрелой и ни найдет достойного себе нового мужчину.
Была здесь уже, в самом деле, история и самого Егора. Талантливого генетика, погибшего в страшные годы государственного террора и не отказавшегося от своей науки-Генетики и своих коллег.
Взгрустнулось Егору, когда он смотрел отпечаток собственной истории, и надо было переключиться на что-нибудь другое. Здесь ему на глаза и попалась история странного пастора в круглых очках, из-за которой Егор и начал осматривать стены Храма…
В недобрый час своей жизни Вероника Унрайн рассказала пастору Михаэлю беду с её отцом. Не догадывалась она к чему, иной раз, может привести разговор со святым человеком.
Потом, когда из-за благих намерений пастора Михаэля грязь о семье Унрайн растеклась по всей округе благоухающим ручьем, было уже поздно и ничего нельзя было вернуть назад.
Пастор искренне жалел милую Веронику и желал, разумеется, только добра ей и ее детям. Чего он не мог сказать в отношении ее отца, старого дьявола Унрайна!!! Он много лет гнал от себя шальные далеко нехристианские мысли расправиться со старым негодяем, и воздать ему по заслугам.
Всякий раз, когда на воскресном богослужении он видел эту мерзкую старую лживую рожу, как с картинок про преисподнюю, ему хотелось крикнуть людям, что они разорвали его прямо в соборном зале.
Как же он этого хотел!!! И с каждым разом желание становилось все сильнее и сильнее, терзая душу пастора. «Но, это желание, согласно божественному провидению», оправдывал себя пастор Михаэль. Об этом еще было сказано в 12-й главе Откровений Иоанна Богослова: «И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый дьяволов и сатаною…»
И каждый раз, ругая себя за все эти смертные мысли, в осознании, что вообще-то под ногами грешная земля, а небо далеко, пастор Михаэль, пока никто не видел, избивал себя плетью и хлыстом, испытывая непередаваемые муки и…наслаждение, в чем боялся себе признаться многие-многие годы.
А дело было в том, что страстное потаенное желание боли и унижения, занесенное в его душу в еще далеком детстве, когда он имел однажды неосторожность подсмотреть в шкафу за взрослыми, имело для него эффект взорванной в руках петарды, фетиша, въевшегося неизгладимым сладострастным впечатлением на всю оставшуюся жизнь.
За долгие годы терзаний в желании отомстить старому Унрайну, он незаметно для себя подружился и сблизился с Вероникой, главной певчей, а капеллой его церковного хора…Нет, у них не было никогда никаких интимных отношений. Святой отец даже помыслить такого не мог!!!
Единственное, в чем он пожелал довериться Веронике, так это разрешить ей бить его хлыстом со всей беспощадностью, на которую она была способна. Что Вероника и стала делать со всей прилежностью, но, похихикивая от пикантности ситуации. К тому же во время «экзекуции» святой отец первое время нёс такое, что Вероника никак от него не ожидала услышать, в том числе о страстном желании убить её отца-изверга за все его прегрешения.
Через некоторое время пастор Михаэль одумался и уже вставлял палку поперек рта, чтобы молчать во время избиения хлыстом, лишь тихо посапывая, и дергая от ударов рыхлой окровавленной спиной.
А однажды Вероника потихоньку от пастора даже «подшутила» над ним и по своей уже окончательно растлённой порочной натуре решила подложить ему фривольные фотографии девушек с мужчинами.
Пастор тогда догадался о «природе» и авторе шутки, но, из природного же стеснения ничего не сказал. Лишь демонстративно выкинул несколько фотографий как скверну, но несколько штучек, все же, потихоньку оставил. Уж больно красивые там были девушки!!! Богини. Венеры. Ни у одного мужчины не поднялась бы в тот момент рука выкинуть их. Пускай на этом мужчине хоть десять сутан было бы надето!!!
Об одном пастор не догадывался и не знал… Какой дьявол скрывался под милым ликом белокурой Вероники!!! Взращенная и воспитанная, а потом и растленная методично собственным отцом-демоном, Вероника взросла в приличного манипулятора людьми, и в первую очередь, мужчинами, что доставляло ей неслыханное удовольствие.
И вот когда настало неизбежное время, а оно настало…Вероника пришла к выводу, что надо решать вопрос со стареющим отцом. Он начал впадать потихоньку в старческое брюзжание и слабоумие, да и его жизненная сила, которая прежняя наивная молодая Вероника столь безропотно подчинялась, начала его покидать тонким ручейком. И дальше будет лишь хуже.
А здесь старый идиот еще ко всему в своих каких-то детских мужских амбициях сорвал ей такую выгодную партию с Йозефом Шульцом, став женой которого, она бы вполне неплохо могла соединить капиталы Унрайнов и Шульцев в единое целое.
Однако, Вероника понимала, что Йозеф мужчина перспективный, хоть и сам тоже приличный идиот, но, уже вдовец, и молчаливое улыбчивое согласие на его письменное предложение повстречаться с ним ночью у него в сарае, в тайне от отца, есть даже проявление некой симпатии к Шульцу.
Но, прежде, она продумала план действий в отношении Якоба. Сама она, такими запрещенными вещами заниматься не умела, и ее «манипуляции» дальше рамок бытовой психологии не выходили.
Однако как-то вечером, начав откровенно дерзить старому Якобу, она предсказуемо вызвала в нем бешенство, и он отсыпал дочке «горячих» со всей отцовской щедростью… На следующий день в избитом виде она пришла в церковь и мужественно отстояла богослужение и пение.
В последующем разговоре с начавшим утешать ее пастором Михаэлем, она пожаловалась на совсем взбесившегося Якоба, который совсем ей житья не дает и бьет ее смертным боем день ото дня все сильнее и сильнее. Скоро, наверное, совсем ее убьет. Такая, видимо, жизнь несчастная?!!
Может быть, эти слова и прошли бы мимо пастора в очередной раз, но, как обычно, но…
Из-за Унрайнов с их сомнительной славой расползшейся по всей округе как тесто с опары хозяйки-ротозейки, у преподобного Михаэля Траппа возникли серьезные проблемы с его непосредственным церковным начальством в Берлине.
Он был вызван на ковер и ему был задан классический вопрос всех времен и народов: доколе?! И как долго будут еще происходить все эти мерзостные непотребства в его приходе с его же певчими?!! Если он не хочет лишиться сана и вылететь прочь, то пусть решает эту проблему и не позорит святую немецкую церковь!!!
Церковные архистратиги тоже умеют разговаривать достаточно жестко с подчиненными…
Вот в этот момент многолетние терпение пастора Михаэля и лопнуло, скопившимся гнойником разорвавшись в целенаправленные мириады молекул ненависти, полетевших в сторону прихожанина Гунтера Зиглера.
Этот Зиглер был типичным проходимцем, к тому же нечистым на руку, и многие в деревне и окрестностях знали об этой его слабости к тайной экспроприации чужого добра, пока хозяин далеко.
Но, как и многие мелкие проходимцы, Гунтер Зиглер был типичным набожным протестантом, и когда надо было идти на исповедь, то для него это был настоящий праздник какой-то, яркое событие в жизни!!!
Для преподобного Михаэля Траппа его исповеди тоже были «ярким» событием. Ведь каждый раз слушая это всхлипывающий голос, кающийся во всех смертных грехах, пастор неоднократно ловил себя на мысли, что в такие минуты, отпуская грехи Зиглеру, он чувствовал себя невероятно значимым и состоявшимся как священник.
И состояние это было посильнее всяких там алкогольных угаров и неизвестных широкой публике в ту пору каннабисов. Да и Зиглер уже не чувствовал себя обычным мелким деревенским жуликом, а как-минимум очнувшейся «заблудшей овцой», возвращающейся в лоно родной матери-церкви.
Неизвестно, сколько бы у них и дальше продолжались эти взаимные похвальбы, но, как-то после причастия пастор Михаэль попросил задержаться Зиглера на минутку. Тот, согласившись, уединился с пастором в его келье, что стало для Зиглера знаком высшего доверия.
- Ты же работал когда-то с Унрайнами? – спросил вдруг пастор Михаэль.
- Да, герр пастор, - ответил Зиглер, - я нанимался у них когда-то батраком.
- Скажи, что ты думаешь об их хозяйке Веронике?! – продолжал пастор.
- Хорошая милая женщина. Никогда не обижала меня. А вот папаша – злыдень самый натуральный. Я таких троллей только в страшных сказках встречал.
— Значит, мы с тобой схожи в мыслях, дитя мое, - начал очень плавно подводить к теме разговора пастор, перебирая неспеша четки с крестом, чтоб не показать своих волнений. – Я наблюдал за нашей сестрой во Христе Вероникой – она в смертельной опасности. Да и сама она мне в том исповедовалась неоднократно в слезах. Ее отец Якоб злоумышляет против нее и готовится убить.
- Так донесите в полицию, отче, - смиренно сложил руки Зиглер, решив в присутствии святого отца помолчать про то, что каждый день деревня обмусоливала про «сестру» и папашу Якоба.
- Полиция не поможет, Гунтер, да и мне не разрешается связываться с судами, - совсем уж доверительно шепнул пастор, видимо, решив позабыть временно, что однажды уже заявлял в полицию на Якоба Унрайна и пригнулся поближе к Зиглеру. – А ты как истинный верующий брат Божьей Матери во Христе среди нашей общины единственный можешь помочь спасти изглоданную душу сестры Вероники, пока не поздно. Накажи старого нечестивца, стань молодой карающей рукой Господа нашего Иисуса Христа. Господь от моего имени благословляет тебя.
И столько было лет работы с паствой, столько часов прочтения молит для убедительности было вложено в это «благословление», что Гунтер даже вроде как всхлипнул от признательности, но пастор перекрестил его, а он поцеловал руку Траппа в почтении.
С этого дня началась подготовка к трагедии… Религиозные всхлипывания — это религиозные всхлипывания, а серьезно озадачится тем, чтобы наказать такого борова как папаша Унрайн это совсем другая грубая песня.
Зиглер понимал, что в одиночку ему не справится с подобным делом. Поэтому для надежности притянул своего закадычного дружка из Мюнхена Ганса Гампера, жестокого и опасного уголовного типа, незаменимого в кровавых переделках. Пугающей силой, способной переломать любого, от него веяло, будь здоров.
К тому же выяснилось, что Гампер немного знаком с Якобом Унрайном по годам службы обоих в гражданском отряде самообороны. Выслушав предложение своего приятеля, Ганс сразу задал два вопроса по существу: «Сколько он лично, Ганс Гампер получит за это?!» и «Чем будем «наказывать» старого?! Устраивать с ним кулачные состязания это несерьезно».
Ни на то, ни на другое Зиглер ответить конкретно не смог, но, назвал сумму наобум. Гампер здесь же поднял ее в трое.
Зиглер попросил несколько дней на раздумье, чтоб найти деньги. За эти несколько дней он пришел к пастору и рассказал ему, что найден надежный человек, который может капитально помочь их делу, но, со всем смирением, Гунтеру неудобно говорить об этом святому отцу, человек этот требует денег. И назвал сумму… чуть побольше чем та которую запрашивал Гампер… Стыдно не стало. Нормально. Деньги есть деньги.
Пастор согласился, прикинув сколько у него лично на счете. Должно хватить… Обсуждая детали мщения, Гампер пришел к выводу, что лучше всего для этих целей подойдет что-нибудь тяжелое и крупное, чтоб наверняка свалить такую гору мяса как Якоб Унрайн.
Зиглер вспомнил, что у него есть «пришвартованная» у старосты Шульца кирка. Гампер как выходец из сельскохозяйственных мест, умел хорошо обращаться с различным деревенским инвентарем, и кирка ему понравилась.
Оставалось оговорить детали плана, чтоб сделать всё быстро и по-тихому. Первым «хорошим» моментом для них стало то, что у Зиглера, как у бывшего батрака Унрайнов сохранился ключ от одного из замков на дверях подсобных помещений.
Но, дальше уже без их ведома обстоятельства, словно играясь с приговоренными людьми, как кошка с мышкой подкинули еще несколько моментов, которые впоследствии запутали все это дело до невозможности, и чуть ли не до мистического таинственного клубка.
Во-первых, тайная связь Вероники и Шульца. Они договорились о свидании на территории Шульца в ночь на субботу 31-го марта, путем записки, сунутой в платье Вероники самим Шульцем.
Во-вторых, за несколько дней до назначенного свидания Йозеф Шульц приходил еще раз и миром по-соседски, что называется, хотел договориться с Якобом о Веронике. В этот раз Якоб даже не стал разговаривать с Шульцем, а просто выволок его в сарай и выстрелил в стену возле головы Йозефа, прорычав, что в следующий раз пуля пройдет левее и поближе к голове Шульца. Вопрос был закрыт.
В-третьих, Якоб обладал одной маниакальной страстью. Он любил собирать и разбирать свое ружье, чистя его, бывало на дню по два-три раза. Не стал исключением и тот инцидент с Шульцем.
В-четвертых, Вероника потихоньку выкрала заранее у отца ключи, чтоб в пятницу без проблем выйти из дома и закрыть его с тем, чтобы после потихоньку вернуть ключи на место, повздыхав над старческой рассеянностью Якоба.
В-пятых, шпиц Унрайнов всю пятницу истошно безудержно выл, словно предчувствуя беду, да так, что к вечеру он безумно надоел уставшему от работы Якобу. Который, выскочив, злобно пнул собаку и запер ее вместе со скотом, чтоб не выла. Оповещать о приходе чужих стало некому.
В-шестых, по какой-то дьявольской неизбежности в пятницу Вероника затеяла небольшую уборку в кладовой, где хранилось ружье Якоба. Ей по-женски не понравился творившийся там хаос старого мизантропа и «Гобсека» и она, среди прочего, переложила штуцер на одну полку, а патроны на другую, не предав этому особого значения.
В-седьмых… а в прочем чуть позже об этом, и по порядку.
И вот глубоким вечером, доставав заранее припрятанную в помещении для мотора кирку, Гампер и Зиглер, пробрались через тот самый вход, ключ от которого оставался у Зиглера.
Будучи оба знакомыми с сельским бытом и через Зиглера представляя прекрасно схему строения хутора, они решили выманить старого Унрайна проверенным деревенским способом.
Пробравшись в сарай и встав на изготовку, они стали ждать старого хозяина Якоба, который пойдет и угомонит разбушевавшуюся вдруг ни с того ни с сего к ночи скотину, почуявшую в доме чужого, а именно Ганса Гампера… Рев скотины страшен, когда она чувствует чужих людей возле себя. Любой деревенский это знает и знал.
Но, здесь и вышла на сцену та раковая оплошность, на которую они, мужчины со своим природным эгоизмом, никогда не обращали особого внимания до той самой пятницы, считая такой уклад нормальным явлением жизни. А кто на нормальных вещах акцентирует внимание?!! Никто.
Ошибка заключалась в том, что пятницу в деревнях женщины, как правило, ложились спать позже мужчин. Им надо было приготовить различную стряпню на выходные, чем они и занимались. К тому же в этот вечер Вероника в своих мыслях уже «телепортировалась» в сарай Шульца.
И вот когда из кухни вместе со своей теткой Амалией Вероника услышала, что домашняя скотина, что-то не в меру громко раскричалась к ночи, она решила пойти успокоить лошадей и буренок, так как старый Якоб к этому времени уже приспал хорошо, утомленный за день тяжелыми фермерскими делами.
Не доходя до темного входа в сарай, смотревшего уже на нее потусторонним черным оком, Вероника вдруг сразу решила проверить ключ, который взяла у отца, чтобы потом не выяснилось, внезапно, что старик сменил замок и еще чего-нибудь в том же духе ни придумал.
Проверив и убедившись, что всё нормально, Вероника уже начала беспокоится почему скотина так беспрестанно жутко кричит, словно ее режет кто. Оставив ключ в замке, и, вытерев руки об передник, она быстрым шагом направилась ко входу в сарай…
Вероника еще успела истошно испуганно выкрикнуть в первую секунду, когда на нее из темноты сарая посыпался град смертельных ударов, а потом какая-то неведомая сила повалила ее на пол, и закрывая рот, задушила.
Чиркнув спичкой в ночи, и разглядев лежащую жертву, Гампер выругался, чертыхнувшись, поняв, что всё пошло наперекосяк. А Зиглер, так вообще, впал в нервный ступор, не зная, что ему теперь делать и что он будет говорить преподобному.
Решение уходить или оставаться пришлось делать Гамперу. Будучи человеком опытным в подобных делах, он мгновенно сообразил, что уже завтра они будут сидеть в полицейском участке и валить всё друг на друга, если сейчас в эту минуту они решат уйти. Для полиции найти молодчиков не составит особой сложности.
Жестко стукнув Зиглера по физиономии, он приказал ему стоять на месте и не дергаться. Он сам всё решит… На раздавшийся неясный какой-то шум в ночи из сарая и продолжающиеся вопли скотины пошла проверить обстановку Амалия.
Ее Гампер уже убил спокойно и методично, даже не дав успеть старухе закрыться руками.
Оставалось ждать того, ради кого, собственно, и было задумано дело… А Якоб, продрав глаза, от истеричного рева скотины, и безрезультатно крича с постели дочь и сестру, понял, что происходит что-то неладное.
Он прихватил из постели внука, так как последние месяцы его зрение, действительно, начало предательски падать, и в сумраке ночи, он, порой, не мог ничего различить. Но, несмотря на это он заскочил в кладовую и схватил штуцер.
И вот здесь его ожидал неприятный «сюрприз»… Патронов нигде не было видно, хотя днем они еще лежали на месте. Обругав на чем свет стоит Веронику, возившуюся здесь последней, он бросился с незаряженным штуцером (лишь бы было чем отбиться) к сараю.
Гампер убил его с одного удара, так как уже весь первый мандраж прошел… С побежавшим, было, прочь мальчишкой пытался справиться Зиглер, но, «успокоить» мальчика пришлось опять Гамперу.
Они полагали, что больше в доме никого нет и теперь, раз уж так все вышло, можно вполне чем-нибудь поживиться побогаче… Зайдя же в дом, при обыске в одной из комнат, Гампер обнаружил неучтенную в плане только-только прибывшую горбатую горничную. Судьба несчастной больной женщины как опасного свидетеля была предрешена… А в одной из последних комнат они обнаружили в коляске маленького худого мальчика.
Зиглер объяснил ему, что это за младенец… Невообразимое чувство омерзения напало на Гампера и он в безумной какой-то ярости поднял кверху кирку…
Когда все было уже кончено, Зиглер предложил выкопать могилу в сарае и закидать туда тела убитых… Гамперу идея понравилась, но первые же неудачные попытки продолбить стылую мартовскую землю киркой заставили злоумышленников отказаться от затеи. Но, зато они решили прийти завтра с лопатами и кайлом, и спокойной дневной субботой закончить дело. А чтоб в субботу с утра и в обед тела в сарае никто не обнаружил, решили закидать их сеном и прикрыть дверью на всякий случай.
Но, бесконечное «но» этой мрачной истории… Вмешался тот самый, седьмой по счету неучтенный фактор, перемешавший абсолютно всё в этом деле, и поставивший в тупик даже лучшие полицейские умы города Мюнхена.
Убийцы, выспавшись как следует, пришли после обеда с заготовленными штыковками и кайлом. И вот здесь их обоих ожидал суеверный пронизывающий ужас, от которого двое взрослых мужчин, совершивших этой ночью кровавое злодеяние, бросились прочь от проклятого черного дома словно маленькие дети.
Из печной невысокой кирпичной трубы мертвого уже много часов хутора Хинтерторхайт шел, как ни в чем не бывало, поднимаясь черной заволакивающей пеленой, жуткий грязный дым, выбрасываемый высоко в субботнее небо, словно уходило теперь из него навсегда то адское, что поселилось здесь много-много лет назад.
Никто не догадывался, что за несколько дней до своей гибели, Вероника у кромки леса увидела… Мартина. Это был бывший батрак Унрайнов, мобилизованный, как и погибший муж Вероники Артур на тот самый западный фронт без перемен.
Она помнила Мартина ласковым, прелестным как купидон голубоглазым юношей, в которого тогдашняя молодая Вероника влюбилась по уши, разумеется, втайне от деспотичного грубого отца.
Теперь Мартин был жутко исхудавшим, больным, в нем нынешнем было трудно нынче узнать прежнего голубоглазого купидона, покорившего сердце порочной Вероники просто самим фактом своего существования.
Все эти годы с момента его ухода на фронт Вероника считала Мартина погибшим… И вот теперь он жив, хоть и оборван, и пришел просить приюта у своей бывшей хозяйки хотя бы на несколько дней.
Он дезертировал, не выдержав бессмысленности уничтожения солдат с обоих сторон окопов в этой ужасной мировой бойне, которую историку потом гордо назовут Первой мировой. Продолжение следует…
Много лет скитаясь, прячась и блуждая по Германии неприкаянным бродягой в последние мартовские дни 1923 года, она оказался на Родине, где не был очень-очень давно. В голове и сердце начали всплывать милые теплые довоенные воспоминания, хорошей счастливой жизни, и, разумеется, в первую очередь, его чудесная хозяйка Вероника.
Конечно, когда она увидела его, то кинулась бывшему мальчишке, а теперь уже заросшему многодневной щетиной мужчине на шею, разрыдавшись по-бабски, обнимая и целуя его.
Конечно же, не могло быть и речи, чтобы она его куда-то выгнала в такую погоду. Вероника поселила потихоньку от всех Мартина на том самом чердаке, где они когда-то очень много лет назад поцеловались. А утром Мартин стал уходить в лес, чтобы вернуться к ночи…
Несчастный избитый жизнью бывший купидон и бывший солдат Мартин слышал в ту последнюю жуткую ночь в своей коморке на чердаке все крики и вопли убиваемых, в первую очередь самой Вероники, от которых он мгновенно проснулся и больше уже не мог уснуть в эту ночь, боясь пошевелится.
С утра пораньше он спустился потихоньку с чердака и осмотрел вымерший хутор… После обнаружения всех до единого убитых, Мартин понял, что ему надо бежать отсюда и бежать быстрее. Никто и никогда не поверит, что он по старой памяти пришел к своей довоенной возлюбленной и хотел у нее отсидеться хоть какое-то время, передохнуть немного.
Но, поразмыслив с час, он привел свои мысли в порядок, и пришел к выводу, что первые-два дня убитых точно не хватятся. Ведь в выходные хутор всегда отдыхал, это Мартин знал сам, еще с времен работы здесь.
За эти два отпущенных ему дня, Мартин разобрал на чердаке пол и протянул веревку вниз, чтобы лишний раз не выходить на улицу, а также накормил и напоил скотину, чтобы та не начала орать от голода, и не привлекла внимание соседей.
Он схватил брошенную в доме окровавленную кирку, с тем чтобы, когда сегодня придут убийцы, разговор которых он вчера подслушал, он мог с ними рассчитаться за свою Веронику их же проклятым орудием…
Но, убийцы ни в этот день, ни в последующий почему-то не пришли. Но, надо сказать, что Мартин, будучи внешне очень хорошо природой награжденным, в плане интеллекта блистал на слабенькую троечку.
Последним своим действием Мартин решил растопить печь и согреться, так как в мертвом доме стоял жуткий холод и ему хотелось хоть немного согреться после всего увиденного с утра.
Убийцы, выспавшись как следует, пришли после обеда с заготовленными штыковками и кайлом. И вот здесь их обоих ожидал тот самый суеверный пронизывающий ужас, от которого двое взрослых мужчин, совершивших прошедшей ночью кровавое злодеяние, бросились прочь от проклятого черного дома как маленькие дети.
Из печной невысокой кирпичной трубы мертвого уже много часов хутора Хинтерторхайт шел, как ни в чем не бывало, поднимаясь черной заволакивающей пеленой, жуткий грязный дым, выбрасываемый высоко в мартовское небо, словно уходило теперь из него навсегда то адское, что поселилось здесь много-много лет назад.
А бедный Мартин даже и подумать об этом не мог, его измученная жизнью голова не могла выдать такое решение, которое напугает двух душегубов как детишек лет пяти от роду. Мартин просто захочет согреться… Спал он на чердаке, потому что ночевать в одних комнатах вместе с мертвецами было выше его и так не слишком больших человеческих сил.
В воскресенье с утра, он понял, что надо уходить к вечеру, когда стемнеет и его нельзя будет сильно разглядеть. Тяжелую окровавленную кирку он, измотанный и обессиленный, спрятал в тайнике на чердаке, совершенно не желая таскать ее с собой, когда будет покидать хутор.
Будучи до всего произошедшего несколько раз задержанным за бродяжничество, Мартин знал, что теперь полиция снимает фотографии-отпечатков пальцев у задержанных и хранит их у себя в картотеке, чтобы потом, в случае чего, по этим пальцам найти нужного человека. Снимали такую штуку и у Мартина. А теперь у него в руках была та самая кирка… Вытерев ручку кирки, Мартин припрятал ее в тайнике.
Оставалось, взять кое-какие ценности на первое время и можно было уходить. Найдя в доме карманный фонарик, он рассовал по одежде различные украшения, деньги и всяческую мелочь.
Однако ж, на пути в лес его кто-то окликнул, Мартин дико испугался, что за ним сейчас бросятся в погоню и мгновенно выключил свет, лихорадочными быстрыми шагами удаляясь в спасительную для себя гущу темного леса.
Но, бедный измученный Мартин в панике бегства не представлял, что лес для него не спасение, а погибель… В ночи голодная стая волков приметила пробирающуюся через ветки одинокую человеческую фигуру. Охота ночных серых разбойников на свою будущую жертву в это же мгновение была объявлена…
Несколько дней спустя полиция все же вышла на Гампера, которого некоторые сельчане смогли опознать по фотографии из картотеки. Будучи хитрым и расчетливым Гампер это предвидел, поэтому залег на дно, дабы переждать первое время, пока всё не утихнет окончательно.
Договорившись со своим младшим братом – Алоизом, не участвовавшим в расправе, и которого видели десятки посторонних людей, Гампер смог обеспечить себе железное алиби. Ведь запротоколированные под подпись слова Алоиза Гампера, о том, что его старший брат Ганс Гампер провел ту злополучную ночь у него дома никем, не могли быть опровергнуты.
И сомневаться в них позволила лишь исповедь умирающей сестры братьев Гампер, рассказавшей, что однажды выпивший Ганс ей во всем проболтался…
Справедливости ради, стоит отметить, что Бездна всегда возвращает то, что в ней посеял ее очередной "гость". Ей чужое без надобности… Вернулось и к Гансу Гамперу его черное дело.
Однажды утром, много лет спустя, его найдут бездыханным с многочисленными черепно-мозговыми травмами. Поговаривали, дескать, раззадоренные его издевательствами французские военнопленные, которых он охранял во времена Второй мировой, устроили надсмотрщику темную в одну из темных же ночей.
Остается рассказать про пастора Михаэля Траппа. Он пришел в невероятный шок, когда узнал о случившемся на хуторе Хинтерторхайт и во что превратилась его идея о божественном мщении одному единственному грешнику. Естественно, ни о каких дальнейших разговорах «по душам» с Зиглером, речи и быть не могло.
Пастор стал старательно его избегать и не смотреть на того. Да и сам Зиглер тоже особо старался не попадаться на глаза. А после и вовсе куда-то задевался. Говорили, что он перебрался в Берлин и примкнул к НСНРП.
Преподобный Михаэль Трапп никогда себе так и не признался, что своими действиями желая помочь Веронике, первый раз, он, нарушил ее тайну исповеди, а второй раз, желая наказать старого грешника, своими абстрактными представлениями о справедливости сгубил не только ее реальную жизнь и ее отца-изувера, но еще, как минимум, четверых невинных людей, включая двоих детей.
И прожил бы он и дальше спокойно отпущенные ему Бездной годы, но… через десять с небольшим лет от той злосчастной ночи, к нему на исповедь приехал умирающий старый комиссар, который, исповедуясь о своем последнем грехе молчания, рассказал абсолютно всё преподобному Михаэлю Траппу, на всю оставшуюся жизнь посеяв в нем страх разоблачения и позора.
На то старый полицейский, повидавший жизнь, и рассчитывал, зная как тяжело будет кое-кому теперь жить, опасаясь каждого нового стука в дверь и внезапных звонков по телефону в ночи.
Но, пастор Михаэль, из всего случившегося не понял самого главного… Поэтому, когда пришло его время оказаться в Постсплаттерпанке Храм не пустил пастора к себе, чем вызвал у служителя культа настоящий когнитивный диссонанс и непонимание!!!
Поэтому, он пришел к выводу, что Господь его в очередной раз проверяет и надо смиренно нести свое бремя… Так он присоединился к племени лемуров, желая перевоспитать их до людей, пока они делают свои бессмысленные подкопы под Храм.
Что ж, удачи, нашему пастору Михаэлю Траппу в его начинаниях в Постсплаттерпанке...
Егор оторвался от истории, потому что его внезапно окликнул до боли знакомый голос. - Ну здравствуйте, Гор Юрьевич.
На пороге открывшегося Храма его окликнул Шеф, помолодевший и окрепший в белоснежном костюме-тройке.
- Простите меня, Гор Юрьевич, за то, что было тогда!!! – Попросил Николай Григорьевич. – Они меня очень измучили.
- Бог простит, а я тем более, - ответил Егор, незримо ощущая, как Багатур стал обратно уходить в даль Постсплаттерпанка, к той единственной, которую он обязан защитить.
- Ну, что Гор Юрьевич, продолжим познавать истину?! – предложил ему Великий человек. - В здешних черноземах она не заканчивается. Вы со мной?!!
Егор, молча кивнул Карату на открытую дверь, предлагая зайти тому первым.
Мудрый пес ответил кратко, укладываясь поудобнее возле стены Храма. – Я буду ждать свою хозяйку. Она скоро должна прийти.
Оставалось сделать всего несколько шагов и всё будет кончено.
Егор оглядываясь по сторонам, и глядя на уходящего всё дальше и дальше Багатура, резко сообразил одну мысль – а что если это сон, он проснется, и снова будут допросы… или срочник, в самом деле промазал, а сейчас он, Егор, придет в себя, выберется из ямы и всё начнется по новой, когда его обнаружат?!! Ведь никто не подумает его жалеть!!!
Но, даже не это было сейчас главным для Егора.
И главная мысль тихой-тихой Шарлизой I подкралась к нему незаметно. А что если уж придумалось ему про Швардакова, то и этого нет ничего, и неизвестный сумасшедший художник со штрихом к своему трансцендентному полотну, или некто незнакомый из всеобщей реабилитационной комиссии будущего, изучает материалы дела Егора и ему, незнакомцу, бессознательно хочется, чтоб Егор жил и дожил до глубокой старости, и увидел внуков, и сделал много-много интересных открытий за свою Жизнь?!!
Или произошедшее… ещё одна большая уловка Постсплаттерпанка?!!
- Нет, лучше пусть остается всё как есть, - решил Егор, смотря в высокое вечно безмолвное зимние небо, и задал самый важный вопрос без всякой надежды на ответ. - Кто же защитит моих от Бездны, если не я?!!
А капелла затерянной мечты
© Copyright: Александр Меркурианис, 2019
Свидетельство о публикации №219011300081
Свидетельство о публикации №219011300081
Рецензии