Остров свободы

Ушедшим и живым, опытным и новоиспеченным, позитивным к статусу и обращению Бабушкам.







                Предисловие


     Слишком резко затормозившей мне потребовалось некоторое время и усилия для того, чтобы оценить обстановку и осознать в ней себя.
     Трудностей хватало, но сложнее всего было договориться с самой собой. Вот почему на страницах этой книги я нередко противоречу сама себе, и в поисках внутренненй гармонии спорю с собой, ругаю себя, заново узнаю себя в близких и близких в себе и в свои шестьдесят учусь, учусь и учусь.





      











       Он взглянул на свою душу в телескоп. То, что раньше представлялось совершенно беспорядочным, оказалось прекрасными созвездиями, ему открылись скрытые миры внутри миров.
         (Сэмюэл Тэйлор Кольридж «Из записных книжек»)


                ПРОЛОГ

                ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ - НЕ ОСЕНЬ


     Первый школьный день, но все не как всегда.
     На дворе лето.  Утром  -  +19, днем  - +30, но дело не в погоде. Лето – по календарю, а осень здесь официально будет признана осенью только 21 сентября.
     У школы не привычная для меня в тысячу с лишним толпа людей, а маленькая, скромная, но для небольшой площади у мэрии, под крылом которой разместилась l’ ecole elementaire (начальная школа), все равно толпа. Ни цветов, ни приветствий, ни музыки – все буднично и по-деловому. Но у нас-то – в первый раз в первый класс!
     Выпускаю маленькую ладошку, чмокаем нашу первоклашку в щечку bisou (поцелуй); еще пара минут в общей очереди к парадной двери, и  светлый хвостик, украшенный заколкой-стрекозой, проплывает через узкий коридор, который ведет в школьный двор, и пропадает из виду.
     Родителей, бабушек-дедушек и прочих взрослых внутрь заведения не пустят. Ни сегодня, ни завтра – никогда.  Таково железное правило внутреннего распорядка. Но об этом вопиющем, на мой взгляд, безобразии, немного позже и подробно. А сейчас входная дверь закрывается и запирается. Всё,  au revoir (до свидания), дорогие родители. Неторжественное столпотворение по поводу начала нового учебного года объявляется закрытым  не открывшись.
     «Дорогие» родители привычно и быстро рассасываются, разбегаются по делам, заботам и работам. Задержавшиеся две-три группы близких знакомых еще минут десять громко и с удовольствием болтают о чем-то общем, и вот уже площадь пустеет совсем.
     Все еще пребывая в тупом недоумении, я присаживаюсь на массивную скамью напротив двухэтажного здания мэрии с трехцветным стягом французской республики  на каменном балконе и темно- розовым фасадом, декорированным художественной ковкой на тему взятия Бастилии. Рядом безмятежно журчит простенький и несуетливый фонтан. Напившийся из него голубь возвращается на привычную крышу, чернеет вороном на фоне чистейшей безоблачной голубизны. День снова  будет очень жарким. Прованс.
 
                ***

     В Южную Францию я влюбилась с первого полувзгляда, с первого полшага. Прованс – это чудо, и те, кто здесь живут – небожители. Я приезжала, уезжала, снова возвращалась и с тоской оставляла  эти места, которые, раз поселившись,  никак не хотели покинуть мое сердце, мысли, желания, сны.
     В тех, теперь далеких, снах были  замощенные скользким камнем улицы, тяжелые и упругие шапки гортензий у самых губ, которые сами раскрываются навстречу соблазну вкусить всем своим существом невероятную эту красоту. Или белая уютная башенка маяка над заливом, где под камнями лазают крабы, грызут потихоньку остатки дохлой рыбины. Оглушающий концерт, который задают прозрачные пилы-цикады. Или розовато-песочные стены старых домов с  деревянными лавандовыми ставнями.
    Как известно, со своими желаниями следует быть  осторожными. Совершенно неожиданно несбыточное вдруг становится явью, и ты обнаруживаешь …
     Для начала я обнаружила, что пропал голос. Это случалось и раньше, обычно во время предпоследнего или последнего урока: связки внезапно отказывались генерировать звук, производя нечто сипло-хриплое. Продолжалось это не больше минуты, очень говорящей несмотря на наступавшую при этом тишину, очень красноречивой минуты.
     Устремленные на меня глаза вопрошали. По большей части с любопытством или с тайной надеждой на то, что мой парализованый речевой аппарат сегодня не позволит мне больше произнести ничего разумного, доброго или вечного. И только в редких, едва уловимых в своей малочисленности взглядах сквозили сочувствие и тревога. Возможно именно они реанимировали голос, но наступил момент, когда не помогло и это лекарство. Пришлось пройти курс лечения.
     А потом я обнаружила еще кое-что. И это было серьезнее, чем нетрудно решаемая проблема со здоровьем. Я вдруг поняла, что не хочу ничего больше сеять в школе, где работала без малого тридцать пять лет.
    Рискую. Ох, как рискую сейчас потерять аудиторию, тотально разочаровав  читателей, которые с ужасом угадывают грядущую занудную дидактику ведущего персонажа.
    Коллеги тоже почти теряют интерес к истории, но по другой причине. Книга-то оказывается пустышка, то есть главной, дорогой сердцу темы школы и всех и всё поглощающих учеников не будет. Предательство в чистом виде, потому что «истинный учитель бывшим быть не может» - раз, «учитель – не профессия, а призвание» - два и.т.д., и.т.п.  Что ж, воля ваша, но разрешите мне, и те, и другие, напоследок вам представиться.


                1

                ПРОФНЕПРИГОДНОЕ ПЛАТЬЕ

    Итак, вы уже набросали эскиз к моему  портрету: училка, разведенная, безмужняя, вне личной жизни, но вполне себе при семье, в наличии и  дети, и внуки, которых она просто не в состоянии не учить и не строить. Не в состоянии не командовать всеми и не быть вездесущей.
    И вы абсолютно правы: это – я. Однако есть и некие «но».
    В профессию я пришла с любовью. В ней была любима и всегда счастлива, но очень рано поняла, что не хочу пре-по-да-вать. Преподавали в школе, где я проучилась с первого по восьмой класс, где стены в в коридорах были увешаны мрачными картинами на тему жизни и деятельности великого Ленина и где уроки (даже музыки) вели скучные и неживые, как засушенные бабочки, учителя, о которых у меня не осталось никаких добрых воспоминаний. За одним исключением.

                Экскурс в детство

      Она пришла в наш 5Б преподавать русский язык и литературу. Звали ее Ирина Алексеевна, и в отличии от вышеописанного «преподавательского состава», она была живой, веселой и открыто красивой. И если в абсолютном большинстве женщины-учительницы подавали свою внешность, упакованой в серый, коричневый или черно-белый верх с низом, то Ирина (так мы за глаза ее называли) носила радостные платья, каждое с длинным шлейфом из колкостей, недобрых взглядов, шепотков и полушепотков.  А однажды она пришла в таком наряде, который в стенах школы несомненно был вне закона.
     В окна класса сыпал белые, колючие иглы морозный январь, а на нашей учительнице было надето сиреневое платье. Не слабого пастельного оттенка слишком нежных цветков–  нет, оно будто было сорвано с веток, усыпанных тяжелыми, роскошными, сочно-лиловыми гроздьями персидской сирени. Мало того, платье было декольтировано подобно сарафану, дополнено светлым болеро, и она стояла в нем у классной доски с меловыми кляксами, а казалось – в согретом майским солнцем саду.
     В тот день Ирина Алексеевна принесла в класс  домашние сочинения о зиме и, как сейчас бы сказали, «делала анализ» наших детских эссе: объясняла ошибки, говорила об общем впечатлении, и вдруг...
     - ...но больше всех мне понравилось сочинение Лены...                В классе было три Лены, но учительница назвала мою фамилию.
      Надо заметить, что на тот момент среди одноклассников я была ничем не примечательным персонажем. У меня не было толстой, до пояса косы или больших глаз с длинными ресницами, мне не предлагали ранней дружбы мальчики; чтобы добиться результата, я много работала и была всего лишь твердой хорошисткой, а не отличницей. И вдруг я оказалась лучше всех.
      Услышав свое имя, я не поверила ушам, а Ирина Алексеевна уже зачитывала отрывки из моего сочинения, делая акценты на разных словах и фразах, и в ее интонациях звучало искреннее восхищение. А я не могла прийти в себя. Написанное далось мне без всяких усилий, легким и свободным размахом мысли, также легко облеченной в форму.

                ***


     Это был момент истины, но поняла я ее много позже, с годами, с моим взрослением, с опытом. Чем бы я ни занималась в жизни, через что бы я ни проходила, любовь к слову была сильнее всего: сильнее времени, сомнений и проблем, сильнее привязанностей, разлук и разрывов, неудач и побед и наконец , как оказалось, сильнее профессии, которую я выбрала. Да, я хотела быть учителем, но истина в том, что это желание родилось от моей влюбленности в слово и русскую словесность, а урок давал мне счастливую возможность не просто передавать эту мою любовь, не просто делиться ею, но заражать. И я делала это одержимо, увлеченно и страстно.
     Ирина Алексеевна. Вспоминая ее, я не стану говорить , что всегда хотела быть на нее похожей. Походить на кого-то вообще не в моем характере. Не могу сказать даже, что она была моей любимой учительницей. Возможно, просто не успела ею стать, потому что продержалась в нашей школе еще только полтора месяца. То ли уволили, то ли уволилась. Но открытое платье цвета персидской сирени крепко засело в моем сознании и стало еще одной истиной.
      Как всякий учитель за мою трудовую биографию я слышала немало доброго: благодарностей, признательных слов, лестных оценок и.т.п. Но самым ценным комплиментом для меня стала замечательная фраза, которую я услышала от одного моего  ученика лет семь тому назад.
    Он пришел новичком в мой 11Б в середине учебного года. Некоторое время мы приглядывались друг к другу, и однажды в частной беседе он вдруг сказал мне:
     -Вы знаете, я что-то никак не пойму. Вы какая-то... не учительница...   По лицу мальчишки было видно: боится, что я обижусь. Он и не подозревал, как возрадовался сиреневый прикид моей внутренней сущности. Да я была просто счастлива это услышать.
       Подсознательно я всегда боялась и не хотела принадлежать своему клану. Учитель очень узнаваем: говорим громко и поучающе, одеваемся строго соответственно, держимся либо скованно, либо начальственно, высокомерны, не извиняемся, даже если неправы, панически боимся упасть, потеряться, ошибиться, сознательно ограничиваем свою свободу и почему-то гордимся этим.  С нами интересно только нам самим, поэтому мы еще и дружим между собой, ограничивая себе еще больше.
      Все это не мешает большинству из нас быть отличными педагогами. Но и только. Чаще всего. К сожалению. Парадокасально: профессия, которая требует от человека гибкости, разноплановости, многофункциональности, в то же время постепенно, но верно загоняет в рамки. Что же делает нас несвободными? Регламент, вечный звонок, бесконечные установки, планы, стандарты? Боюсь, все-таки не они, ведь у каждого из нас всегда есть возможность выбора.
      За год до моего «прошу освободить» нашу школу сотрясала фронтальная лихорадка, предваренная, как водится, накачками, страшилками, легендами, мифами, которые успешно превратили нормальный, добросовестный коллектив во взвинченное стадо, ведомое на бойню. И как-то одна из моих коллег, устремив взгляд на надетый на мне серо-голубой свитшёт с крупным цветочным принтом,  предупреждающе изрекла:
    - Говорят, что если учительница одета вызывающе или маникюр яркого цвета, то ее урок заведомо провальный.
     Благонамеренная коллега явно хотела меня спасти, а я подумала «больше не могу».
     За плечами у меня  не просто опыт, а реальные два поколения, владеющие русским словом как иностранным, и всегда все языковые навыки прививались через любовь и интерес к нему, которые я пробуждала самыми разными способами,  позднее где-то и кем-то названные иновациями и разными другими значительными словами. Должна сказать, что мне очень повезло, потому что я сразу попала в школу, где мне 35 лет позволяли быть собой.
     А потом вмешалась система, сотворившая убийцу- реформу, которая за какой-то год сначала изуродовала лицо школы до неузнаваемости, потом изломала, раздробила ее основу, выдавив честных, умных и преданных педагогов и разметав учеников,  и наконец влезла в душу и поселилась в ней злобной, завистливой змеей, тупой, слепой и глухой. Работать на эту систему я и не могла, и не хотела. Школа перестала быть моей школой, а я ее учителем. Тогда я и  вынесла сама себе вердикт: профнепригодна.
     Спастись с тонущего корабля можно только одним способом: прыгнуть в воду. Если ты не решишься это сделать, утонешь непременно. Рано -что еще сможет стать для тебя спасением, или поздно, что означает: ты будешь тонуть долго; тоскливое погружение растянется на годы, пока ты не обнаружишь себя на самом дне с концами. Выуживать дохлое тело, очищать от слизи и реанимировать – работа тяжелая, результат не гарантируется, и опять же отнимет это все  много бесценного, отпущенного щедрой рукой, времени.
     И я спрыгнула. Торопливо, боясь раздумать.

                Продолжение следует.