Младший сержант. О, ужас! И это были мы!!

Нельзя сказать, что мне не хотелось получить сержантские погоны и что моё назначение на должность командира отделения прошло без моего согласия. Нет, предварительный разговор со мной был, и я был не прочь получать ежемесячно не обычные курсантские рубли, а в несколько раз больше. С другой стороны, было и некое "моральное удовлетворение" - значит, всё-таки ценят мои старания, как в учёбе, так и в строевой подготовке. Правда, и дополнительных забот и ответственности тоже прибавлялось. Теперь следовало отвечать перед командованием не только за себя, но и за восьмерых подчинённых, научиться командовать, требовать, объединять, защищать при необходимости, отстаивать наши права и т.д.

Объединить даже такую небольшую группу не так уж и просто, как кажется с первого взгляда. У каждого своё мнение, свой характер, свои внутренние амбиции, и не всегда требования необходимости соблюдения воинской дисциплины и безоговорочного выполнения указаний командиров и начальников соответствуют внутренним убеждениям твоих подчинённых. Чтобы убедить, доказать, в крайнем случае, заставить, начальнику требуются особые душевные (психологические) качества: воля, настойчивость, терпение, понимание своих подчинённых, вместе с тем уважение каждого как личности со всеми их противоречиями и сложностями характера.

Как здорово всё получается у нашего бывшего командира отделения (теперь командира взвода) Бори Догадина! Скажет, посмотрит, скомандует - и всем сразу всё ясно: не хочешь, а выполнишь. На занятиях всё легко и весело - крутимся ли на плацу, занимаемся ли с оружием, выполняем ли какие иные работы. И вышестоящее начальство не так уж страшно становится, когда рядом "свой" командир - спокойный, уверенный, понимающий! Практически с ним никто из подчинённых не вступал в споры ("пререкания"), как это бывало с другими командирами. Смотришь, - там крик, шум, даже угрозы наказания! У нас в отделении (и теперь во взводе) до этого никогда дело не доходило.

Внутри других отделений на фоне глубоких внутренних противоречий проходили даже боксёрские поединки (своего рода дуэли на полуофициальной основе, хотя и по всем правилам боксёрской этики). Однажды я случайно присутствовал на такой "репетиции". Проводил поединок весьма авторитетный в нашей курсантской среде рефери - Лёша Захаров - сам прекрасный боксёр, не раз становившийся чемпионом факультета и чуть ли не всей академии. В тот раз он тщательно проверил готовность обоих соперников, правильность шнуровки перчаток, дал обоим предварительные указания относительно выполнения его команд, и бой начался. Проходил он в одном из кубриков нашей Рузовской казармы. Койки в помещении были несколько сдвинуты, так что в центре образовалось некое подобие ринга.

По характеру движений боксёров я сразу понял, что работают далеко не профессионалы (да они никогда и не выступали в наших курсовых соревнованиях). Работа ног у них совершенно не ощущалась, а хаотическое размахивание руками скорее напоминало обычную "разборку" драчунов в школьном туалете (свидетелем чего я тоже не раз бывал у нас, в десятой школе). Единственным отличием от последней было наличие у соперников перчаток да профессиональное судейство со стороны Лёши, который внимательно следил за всеми действиями подопечных, периодически делая им те или иные замечания.

В какой-то момент особенно широких взаимных "обмахиваний" один из соперников вдруг опустил руки и стал валиться на пол. Подбежавший к нему Лёша успел подхватить его под обе руки и немедленно дал команду "стоп", закрывая собой потерпевшего от вошедшего в раж соперника, продолжавшего бегать вокруг, имитируя апперкоты и прямые левой. Лёша усадил поверженного на табуретку и стал усиленно трясти его голову, ухватив её за оба уха (явно совмещая роль судьи и секунданта). Некоторое время голова болталась, как кочан капусты, и я уже опасался, как бы Лёше не пришлось взять на себя ещё и задачи медика. Виновник же произошедшего (соперник), отстранённый судьей на всякий случай подальше, уже успокоившись, стоял в углу (у стенки), сочувственно покачивая головой и изрекал какие-то плохо слышимые фразы. Мне удалось услышать только одну - "Так ему и надо!" Вероятно, было сказано: "Так ему не надо!", но слышимость на фоне рассуждений болельщиков была далеко не идеальной... После описанного случая Лёша, несмотря на свой большой боксёрский опыт, больше подобных поединков в условиях казармы не проводил, опасаясь, вероятно, возможных непредсказуемых последствий подобного рода "сражений", проводимых, к тому же, далеко не в идеальных условиях загромождённых помещений.

Нет, в Борином подразделении до таких форм выяснения отношений между начальником и подчинёнными дело просто дойти не могло - моральное (и физическое) превосходство нашего командира над подчинённой курсантской братией было более чем очевидным. Правда, однажды, ещё на первом курсе, попробовал, было, выразить своё категорическое несогласие начальнику наш самый юный товарищ - курсант Баранчиков. Он вообще отличался оригинальностью суждений и поступков и постоянно принимал близко к сердцу аргументацию товарищей. Указания начальников (любого ранга) он тоже не считал руководством к действию и порой позволял себе некоторые контраргументы.

Обычно начальникам удавалось довольно быстро убедить его - тем или иным начальственным приёмом. Но в тот раз почему-то дискуссия затянулась, возможно, потому, что в день увольнения Боря пытался использовать одни лишь морально-нравственные убеждения. Мы, остальные Борины подчинённые, выполняли порученную нам работу в некотором отдалении и обратили внимание на дискуссионный процесс только на завершающей его стадии. В этот момент Баранчиков, уже не способный находить дополнительные аргументы в свою защиту, просто беспрерывно повторял некие магические заклинания, из которых нам понятно было только одно, наиболее громко произносимое слово - "Начальник!.. Начальник!.. Начальник!!." Истинный же смысл остальной словесной тирады был доступен только нашему командиру. Чувствуя, что одного речевого воздействия на начальника сейчас недостаточно, Баранчиков для большей убедительности совершал ещё какие-то непонятные движения руками перед самым лицом командира, - очень похожие на медленные "пасы", как сейчас оценили бы их современные экстрасенсы. Ко всему прочему, маленький Баранчиков, с издевательской улыбкой на физиономии, передрыгивался с ноги на ногу, осуществляя всем телом некий таинственный танец вокруг недвижно стоящего командира.

Всё это выглядело бы довольно забавно, если бы это был не наш командир, а кто-либо из равнозначной Толе по положению нашей курсантской братии. "Уберите руки, Баранчиков! - всё требовательнее звучал голос командира. - Руки! Уберите руки!.. " - Мы в этот раз впервые услышали, как наш командир повышает голос.

Это весьма оригинальное "противостояние" продолжалось довольно долго - оба выдерживали характер. Последний у начальника оказался крепче, да и положение его, как командира, предопределяло его неоспоримое преимущество в подобного рода дискуссиях. В конце концов, руки Баранчикова отодвинулись от опасной близости к командирскому носу, и юный "искатель справедливости" был удалён "для охлаждения чувств" в умывальную комнату - наводить там порядок. А вечером (на всякий случай) Толя был лишен воскресной прогулки в город (очередного увольнения) и остался в казарме под присмотром дежурной службы. Нет, в нашем взводе этот случай был единственным исключением из правил "гуманного" разрешения конфликтов, и никто в последующем не пытался нарушать эти традиции.

Получив отделение со своими, хорошо знакомыми ребятами, своими товарищами, я не сомневался, что по части "межличностных взаимоотношений" у нас всё будет хорошо и до противоречий с подчинёнными дело не дойдёт. И действительно, мы неплохо работали на строевых занятиях (и у меня даже стали получаться команды!), на субботних уборках ребята кое в чём мне даже помогали, когда мы драили и натирали коридорный паркет и приводили в порядок кубрик. Порой после моих рекомендаций кое-кто из подчинённых и залезал в свои тумбочки, делая вид, что выбрасывает из неё остатки несъеденного провианта и ещё что-либо лишнее. Правда, не в пример Бобу, многое мне приходилось делать самому, и я не сумел вывести отделение в передовые, но и предпоследнее место нам казалось вполне достаточным. Основные же "критические замечания" вышестоящих начальников я принимал на себя, грудью защищая своих подчинённых и порой расплачиваясь за всё собственными потерями.

Со всеми ребятами отделения у меня остались хорошие, товарищеские отношения. И, чтобы закрепить нашу курсантскую дружбу, в ближайшее же увольнение мы все вместе отправились в какой-то отдалённый клуб на танцы. Это было для меня весьма запоминающееся похождение, и некоторые детали его, несмотря на давность событий, встают в памяти вполне отчетливо. Правда, сами по себе танцы у нас не состоялись, так как таинственно исчез куда-то клуб, затерявшийся в лабиринтах ленинградских проспектов и улиц. Зато очень ярко вспоминается какая-то забегаловка, прилавок с массой всевозможных напитков, и вся наша гвардия со стаканами в руках, до краёв наполненными таинственным содержимым, которое до этого момента я никогда в жизни не употреблял и даже не мыслил когда-либо испытать на себе его особое, одухотворяющее действие.

Ярко-красный напиток почему-то сразу не произвёл должного эффекта на наши перевозбуждённые головы, поэтому его сменила некая абсолютно прозрачная жидкость, поданная любезной продавщицей в том же объёме. Действие её мне показалось куда более эффективным. Началось с серьёзного затемнения моего сознания, и я уже слабо помнил последующие наши маршруты, а, в общем-то, и цели движения. Кажется, в основном, мы занимались поисками таинственного клуба, где должен был состояться танцевальный бал.

Организаторы так законспирировали место его дислокации, что нам, ещё недостаточно опытным второкурсникам, отыскать его в тот вечер так и не представилось возможным. То нас вежливо выпроваживали (почему-то под руки) из какого-то незнакомого фойе. То более грубо отправляли в неизвестном направлении. То вдруг оказывалось, что помещение клуба почему-то занято под музей, или некую административную контору, которые в этот час были уже закрыты, а суровые сторожа на наши настойчивые просьбы только закрывали перед нашим носом двери. Под конец поискового маршрута мы ехали куда-то на трамвае - чуть ли не через весь город. Окончательно запутавшись в бесконечных лабиринтах его улиц - переулков, мы отдались во власть Эрки Фельдмана, наиболее опытного из всех нас (в поисковом плане). И он решительно повёл нас на пятый этаж какого-то большого здания с узенькими лестничными площадками, где (как он совершенно точно утверждал) нас ждали все удовольствия вечернего отдыха, вместе с танцами. В этот момент я, кажется, несколько пробудился от сладкодремотного забвения и уже кое-что соображал, созерцая плохо видящими глазами выскакивающих из всех четырёх дверей площадки мужчин и женщин, которые настойчиво призывали нас покинуть их (домашнее!) заведение, не допуская до танцевальных апартаментов.

Узрев в их словах нечто провокационное, мы не менее настойчиво требовали допустить нас до танцев и даже пытались удержать закрывающиеся перед нами двери. Кажется, это противостояние продолжалось довольно долго. И только тогда, когда со стороны наших противников всё чаще и настойчивее стали раздаваться некие намеки на "милицию" и "патруль", мы поняли, что имеем дело с опытным противником, и следует срочно менять место дислокации - мало ли что могут наговорить на нас эти ничего не понимающие в матросской душе особы.

Мы довольно проворно спустились во двор и вышли через какую-то арку в тёмный закоулок, расположенный опять-таки невесть где. Мои часы показывали уже около десяти вечера, поэтому было принято единогласное решение прекратить поиски. Какое-то время мы порассуждали в темноте о причинах нашей неудачи и решили, что в следующий раз поисковые мероприятия будем вести уже в светлое время суток. А сейчас следовало возвращаться на Рузовскую - в запасе оставалось уже не более часа.

В других условиях этого времени было бы вполне достаточно, чтобы вернуться заблаговременно даже из самой отдалённой точки города. Сейчас же ситуация складывалась не в нашу пользу. Где Рузовская, куда идти, на чём ехать, - было совершенно не ясно. Спрашивать об этом одиноких прохожих казалось, вроде бы, и неудобным. Да и прохожие в этом районе оказались какими-то уж очень пугливыми - все стремились скорее убежать от нас, или перейти на противоположную сторону улицы. А древний-предревний старичок, ведомый своей не менее дряхлой собачонкой, почему-то вместо ожидаемого ответа пристыдил нас (очевидно, за нашу бестактность). Его же Моська вдобавок облаяла всех по очереди, когда мы пытались её погладить.

Было уже начало одиннадцатого, когда мы, наконец, решились двинуться наугад по предложенному Гешей Сальниковым маршруту, направленному "строго по азимуту"! Идти строго по азимуту было довольно трудно, ибо некая сила неудержимо сбивала нас с курса, направляя то на проезжую часть улицы, то отбрасывая вдруг к самым домам - вероятно, сказывалась усталость, накопленная за время вечерних похождений.

Для придания большей устойчивости друг другу, мы взялись под руки и сомкнутой цепью, перекрыв большую половину улицы, уже веселее пошагали по намеченному маршруту. Вспомнив, как мы ходим строем в баню, наш непревзойдённый ротный запевала Эрка принялся исполнять строевые курсантские песни, а мы (остальные безголосые) с восторгом подхватывали знаменитый припев. И по улицам засыпающего города понеслось разноголосое, но достаточно мощное: "Эх, василёчки-василёчки, эх, василечки-васильки! Мои вы милые цветочки, эх, голубые васильки!.." Далее звучал уже один великолепный тенор Эрки, громко и вместе с тем лирично повествующий о некоторых похождениях всем известных героев из стихотворного романа гениального поэта: "Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…" Дальше следовали некоторые перефразировки (да простит нас великий гений!), более соответствующие курсантскому мировоззрению на характер прошлой и современной жизни... И сейчас, впервые куплеты звучали в полную силу, не ретушированные и не прерываемые грозной командой старшины роты Кости Артарчука. И распахиваемые на разных этажах близлежащих зданий окна свидетельствовали о глубине воздействия этой хоровой ночной серенады на чувства и мысли наших невольных слушателей. Эрка сегодня был, как никогда, в ударе. И если бы мы не вышли на некую широкую площадь, и впереди не заблестели бы воды реки, отражавшие тусклый свет фонарей и окон, вдохновенный концерт ансамбля Военно-морской академии продолжался бы и дальше.

- "Братцы! Да это же Фонтанка! А дальше Академия! Немного осталось! Вперёд, на брудершарф! - Почему именно туда и так ли следует произносить эту всем известную команду, я не успел осмыслить. Потому что почти в тот же самый момент послышался чей-то настороженный голос: - Атас! Патруль, ребята! По курсу, справа".

Я сразу их увидел - впереди, на мосту: двух офицеров и человек пять курсантов с красными повязками на руках. Они тоже заметили нас и стали переходить на нашу сторону, двигаясь нам навстречу.
- Если что, то бежать! - предупредил Эрка. - И в разные стороны!..

Мои беговые способности в тот момент явно не соответствовали обстановке, и я не знал, что буду делать в случае "если что". Мы сразу высвободили руки и смело пошли, твёрдо чеканя шаг (будто на строевых) навстречу надвигающемуся противнику. Метрах в пяти от них я, сам того не ожидая, вдруг скомандовал своей гвардии: "Смирно! Равнение налево!" И мы, приложив правую руку к головным уборам, а левую твёрдо прижав к корпусу, прошли сомкнутым строем в непосредственной близости от двух майоров со свитой, продемонстрировав им всю нашу академическую выправку. Идущий впереди офицер даже остановился, принимая неожиданный парад, и тоже приложил руку к головному убору, засвидетельствовав тем самым своё уважение нашей ретивости.

Мы даже не оглянулись, миновав патруль и предоставив им право думать о нас, что хотят. В быстром темпе (уже свободным шагом) добрались до Рузовки и за пять минут до срока доложили дежурному о прибытии... Завалившись на койку, я сразу погрузился в небытие и проспал безмятежным юношеским сном до самого подъёма, прервавшего наши воскресные будни.

Из книги Виталия Бердышева "Курсантские будни", Иваново, 2009 г.