Волшебная сила искусства

       Когда я учился в восьмом или девятом классе, нас, старшеклассников, повели в ТЮЗ на спектакль "Спокойный день в конце войны" (по сюжету от одноимённого фильма Никиты Михалкова он несколько отличался, на мой взгляд, даже в лучшую сторону). Были там ещё и наши сверстники из соседней школы, а может, и из двух соседних школ – в общем, полный зал, суета, шум, гам, которые с началом спектакля ничуть не поубавились. Бедные учительницы бегали по рядам, то тут то там пытаясь угомонить не желавших смотреть спектакль учеников, но это слабо помогало. Актёры, надо отдать им должное, в таком гаме играли достаточно самоотверженно, но не помогало и это. Короче говоря, первая половина спектакля для меня, сидевшего на балконе, прошла как в немом кино.
       Так как я, в отличие от многих других, спектакль смотреть, и, конечно же, слушать, хотел, то в антракте перебрался на свободное место в партере. Оно было с краю, но располагалось довольно близко к сцене.
       По сюжету спектакля, в самом конце войны на территории Германии в заброшенной сельской кирхе на ночь оставляют тяжелораненых красноармейцев. Утром за ними должна прийти машина и увезти их в тыловой госпиталь. Так как линия фронта уже значительно ушла вперёд, раненых никто не охраняет. С ними лишь молоденькая санинструкторша, да двое-трое из них кое-как могут ковылять и им на всякий случай оставлено оружие. По ходу действия кто-то из этих "ковыляющих" обнаруживает припрятанные ящики с картинами. Уже не помню, то ли этот "ковыляющий", то ли другой, альфрейщик по профессии, сразу понимает ценность найденных картин. Параллельно, ещё до обнаружения картин, между альфрейщиком и санинструкторшей завязывается роман, как же без этого. Спектакль, конечно же, изобиловал монологами о том, какой чудесной жизнью они заживут после войны. Но, во втором действии, уже в сумерках к кирхе выходит недобитый немецкий отряд. Один из раненых, предусмотрительно посаженный в башне кирхи в качестве наблюдателя, заметив приближающихся немцев, тут же сообщает об этом своим товарищам. Свет в кирхе немедленно гасят, двери запирают. Вдобавок, альфрейщик говорит о том, что чтобы ни случилось, а картины нужно куда-нибудь спрятать, и их переносят на хоры, то есть на второй ярус, надстроенный над сценой и эти хоры символизирующий. На нём же альфрейщик с частью раненых и остаётся. В это время немцы уже стоят у двери и безуспешно пытаются её открыть, а санинструкторша, отступив в глубину сцены, опускается на колени и в полутьме и под не стихающий рокот зала начинает молиться, чтобы, значит, пронесло.
       Далее происходит следующее: актёр, играющий альфрейщика, неловко поворачивается и задевает ногой одну из картин, надо сказать, не самую маленькую. Картина летит вниз и углом попадает прямо в непокрытую голову произносящей молитву актрисы. По какому-то мановению в тот же момент в зале повисает гробовая тишина, а актриса на несколько мгновений застывает с открытым от неожиданности ртом и выпученными от боли глазами. Затем, довольно быстро спохватившись, она всё в той же позе и всё в той же мёртвой тишине с ещё большим надрывом (вполне понятным и объяснимым) завершает молитву и быстро исчезает со сцены, уж не знаю по сюжету ли или для получения первой медицинской помощи, а, может быть, и то и другое.
       Чем, собственно, завершался спектакль, я уже и не помню. Отчётливо помню только то, что вплоть до самого его окончания в зале было очень тихо, и санинструкторша доигрывала уже в пилотке. А потом, когда в фойе кто-то пытался пошутить, что, мол, нужно было не пилотку, а сразу каску надевать, его проигнорировали и всё, хотя при любых других обстоятельствах колкость эта пошла бы на ура. Видать, всё-таки есть какая-то сила у искусства.