Всем. Фауст. Из автобиографии

Фауст
«Ты, погань, уходи», - все время твердила я и казалась себе сумасшедшей. Это сумасшествие в своем роде и было – в комнате постоянно присутствовал усопший отчим, пьяница и бийца. Конечно, он был великим – или не очень, но все-таки ученым, но в моих глазах это его не извиняло.
В детстве он порол меня раз в неделю «для профилактики», даже когда я получала пятерки. Как-то раз, когда я получила отлично по поведению, истории, географии, русскому и английскому языкам, он зверски избил меня ремнем, «чтобы не выделялась из общей массы». Профессиональные учителя в советские времена воспитывали мельчайших, низкопробных малолетних шлюшек и серость. Впоследствии мы с мамой и ее подругой Нэлей стали называть это «сырковой массой в головах».
У Олега Ивановича Огарева в голове и была сырковая масса, сильно пахнущая алкоголем. Он пил каждый вечер – у него была отличная, обернутая в казенное армейское сукно фляжка с водочкой.
«В сумке посуда, а в посуде – паскуда», - частенько говаривал он. –«Никогда не пей водочки, белоголовенькой, Оля». По пятницам он приходил поздно, глаза его были налиты кровью, как у бешеного быка, он неизменно произносил: «Ну что, свиньи, как дела?» в адрес жены и меня, его несчастной падчерицы.
Вообще говоря, я не уверена, что я его падчерица. Мужик был ревнив хуже Отелло и по вымышленным поводам избивал свою рыжую жену Татьяну кастетом. Один раз он даже обварил ее в ванне крутым кипятком и долго смеялся пьяным смехом в коридоре, когда я пыталась помочь бедной матери встать из ванны. Мать потом лежала в больнице, а Огарев ушел из дома к своей второй жене или любовнице, я уж и не знаю. Денег он, конечно, не оставил. Мне было лет десять, брату – восемнадцать, и брат тоже денег не давал. Я ела одни сухари, пока матери не было. По одному-два сухаря в день.
С этого момента у меня начался страх голода и ада. Огарев не показывался дома, я заболела коклюшем, брат купил лекарства на стипендию ровно за два дня до выписки мамы из больницы. Я была истощена, а братик каждый день кушал творожок и ходил по ресторанам с отцом, чем и хвастался, не стесняясь.
Потом я на десять лет уехала в стольный град Москву, с ее золотоголовыми куполами, широкими улицами и белыми часами, развешенными, как вешают белье в деревнях, на каждом шагу, работала в Кремле на творческой должности, редактором и переводчиком в английской редакции ИТАР-ТАСС, вступилась за диссидентов конца ельцинского времени и меня уволили с работы по доносу большинства тассовцев-коллег. За эти десять лет я пережила два госпереворота, включая расстрел парламента нашей властолюбивой партийной сволочью, взятие ТАССа мятежниками, теракты. Я вышла из метро, когда меня подтолкнула невидимая рука то ли Христа, то ли Богородицы, за пять минут до взрыва. О Фауст души моей, ты был со мной, когда я голодала, но не продала чорту душу, когда меня изгоняли из церковки, когда я собирала акафисты Богоматери! Ты умер, пока я нахожусь в добровольной ссылке в Сибири и не имею возможности работать в московских библиотека уже 19-й год… Я защитила магистерскую диссертацию по философии, но по нищете своей семьи не могла учиться в аспирантуре и пошла работать секретаршей к одному чудесному еврею в местную физико-математическую школу, и он за плевок под ноги антисемитке вынужден был выгнать меня без выходного пособия без права дальнейшего поступления на работу из этой школы. Прошло 15 лет с этих пор, и я опубликовала монографию по истории формы и материи у Фрэнсиса Бэкона в Вильнюсе. Только теперь, Фауст, мне разрешили заниматься средневековой философией и Аристотелем.
Да, мой отчим Огарев умер, но его жизнь и дело живут. Он был партийным, злостным антисемитом, дрался с женой и мной и пил без жены, тайком, со дворниками-сталинистами. Меня зовут Ольга Олеговна Огарева, на самом деле я Мария Гершевна Жиглова, это мой псевдоним, потому что я не знаю своей настоящей фамилии и отчества. «Женись на ком хочешь, ты сын не его», - с детства моего шутила моя рыжая мама Таня, когда я опять ныла, что мне нравится не Фауст, а мальчики, и что Олег Иванович подсматривает, когда я в пионерских шортиках взвешиваюсь на весах.