27. Движуха

     — Это какое-то недоразумение, уверена, мы сможем его быстро уладить – стоит только сесть и всё обсудить! – как попугай повторяла Татьяна Сергеевна, влекомая водоворотом взбунтовавшейся живности от пролетариата к закрытым дверям замка феи Флоры.

      Ночь, в одночасье переставшая быть томной, полнилась криками и огнями чадящих факелов. Там, где лишь пару минут назад было место любви, бессмертной поэзии Шекспира, ночному парку и лунному свету, теперь стало душно, громко и вообще некомфортно.

      Особенно некомфортно было чародейке Татьяне Мухиной, под белы рученьки препровождённой размахивающими лопатами, граблями, тяпками и мотыгами зайцами-белками-сусликами-енотами-хомяками и прочими вольнонаёмными и фееугнетаемыми зверушками прямо на ощетинившихся мечами и копьями верных Флоре коротконогих, низкорослых, плотных и весьма серьёзно настроенных гномов.

      И вот, когда уже волна пушистых ополченцев грозила разбиться вдребезги об этот самый гномовий волнорез, Муха, изо всей силы упёршись и не позволяя больше тащить себя вперёд, вкопалась босыми ногами в мягкую, полную полночной росы траву подстриженного газона и, отчаянно замахав руками, завопила, что есть дури:

      — Всем стоять! Не двигаться! Работает «ОМОН»!

      Как и предполагалось, ошарашенные зверьки замерли на месте, а гномы, опустив оружие, озадаченно зачесали головы, пытаясь вспомнить, что это за зверь такой, «омон», и на чьей стороне он будет сражаться.

      А Таня, радуясь произведённому эффекту, зачастила, завертевшись и обращаясь ко всем сразу:

      — Дорогие мои, хорошие мои, гномики-зайки, зайцы-пушистики, какие у вас у всех мечи-лопаты красивые, вы ими, наверняка, очень хорошо махать умеете, а я вот с лопатой, не с мечом, так и не научилась, хоть и ездила каждое лето на дачу, у нас, знаете, шесть соток в двух часах от города, ну, там, картошка всякая, морковка, морковку, я так понимаю, вы любите, она в земле растёт, её лопатой как раз выкопать и можно, а мечом копать, я уверена, не слишком удобно, да и лопатой особо не повоюешь, а зачем нам всем вообще воевать, да и сезон урожая ещё не подошёл, можно, я уверена, договориться и выходной всем совместный устроить – ну, там, мангальчик, шашлычки-коньячки, игры всякие на сплочение коллектива, то есть, тимбилдинг, если по-научному…

      Но весь этот убаюкивающий словесный поток, во время которого у бедных животинок начали слипаться глаза, а гномы и вообще откровенно позёвывали, опёршись, для равновесия, на копья, был в одночасье остановлен вскарабкавшимся на привезённую садовую тачку зайцем в кепке и кожаном скрипучем пальто с алой повязкой на лацкане.

      — Товарищи! – начал, слегка подкартавливая, господин, то есть товарищ Заяц. – Слишком долго мы терпели власть капитала! Слишком долго наша пушистая спина гнулась под плетьми буржуазной интеллигентской гниды! Каждая синичка должна научиться управлять государством! Каждый суслик на поле агроном! Долой диктатора! Даёшь власть пролетариата! Да здравствует мировая социалистическая революция! Морковь, ура!

      «Прям Ленин на броневике!» – подумала Муха, даже и забыв, что не кадры исторической кинохроники сейчас смотрит, а находится в самой гуще революционных, на минуточку, событий, грозящих ей, как племяннице «диктатора» и «интеллигентской гниды», очень даже неприятными последствиями.

      Что делать, что же делать? Попытаться прорваться «к своим»? Или, следуя близким для любого российского уха призывам о свободе, равенстве и братстве, поддержать инициативного вождя пушистого переворота?

      Но прояснить свою гражданскую позицию Тане не дали.

      Вперёд, протискиваясь сквозь больше прежнего нахмурившихся замковых гномов, выступил давешний Мухин знакомый – пингвин-дворецкий. Поправив шлем с роскошным плюмажем, делавший его хоть и выше, но всё же не настолько, чтобы изничтожить сложившийся в голове Тани образ морозостойкой птички, и приняв картинную позу, гном, прокашлявшись и сопровождая речь активными, вовсе недружелюбными жестами, прокричал поставленным голосом:

      — Подлые мятежники! Как смеете вы, шкуры, беспокоить ночной покой Её Наифейшества Флоры Великолепной, к врагам Грозной? Сдавайтесь, бестолковые комки шерсти, упраздните ваши никчёмные профсоюзы, выдайте главарей-зачинщиков, и, может быть, Госпожа смилостивится и простит вам ваше вероломство!

      Как и стоило ожидать, вдохновляющую речь дворецкого встретили шиканьем, свистом, писком, визгом и всеми теми звуками, которые можно услышать на любом собрании оппозиции.

      — Профсоюзы – школа зайценизма! – парировал оратор-Заяц. – Наша партия была, есть и будет есть… морковь! Лучше меньше, да лучше – один хомяк стоит десяти буржуйских подхалимов! Наше дело правое, наши лозунги – чёткие! «Кто не работает, тот не ест морковь!» «Сажаем, поливаем, пропалываем, собираем, ненавидим!» «Мы пойдём другим путём – а хоть бы и нафиг отсюда, сами свои гектары лесопарковые обрабатывайте!»

      Правый глаз дворецкого задёргался, а грызуны-революционеры опять переглянулись.

      Поняв, что вождь сказочного пролетариата просто запутался в переиначенных крылатых фразах совсем другого Вождя и вот-вот «посыплется», Татьяна Сергеевна, то ли из жалости, то ли проникшись важностью исторического момента, распрямилась, гордо приложила руку к сердцу и громко, но очень проникновенно завела:

      — «Вставай, проклятьем заклеймённый,
      Голодный, угнетённый люд!
      Наш разум – кратер раскалённый,
      Потоки лавы мир зальют.
      Сбивая прошлого оковы,
      Рабы восстанут, а затем
      Мир будет изменён в основе:
      Теперь ничто – мы станем всем!»*

      Первой на знакомый каждой мятежной душе мотив откликнулась сова, согласно заухав на ближайшем фигурно подстриженном деревце.

      Потом про «время битвы морковной настало» прочувствованно затянули ближайшие к Татьяне, подпоясанные красными поясами крот и скунс, а затем уже про «все сплотимся на бой» подхватил весь ушастый-мохнатый хор, включая товарища Зайца, умильно размахивающего мягкими лапками в такт гимну.

      И вдруг, на самой высокой ноте, по плотнее сомкнувшимся рядам гномов словно пробежала лёгкая рябь, а песня застряла в горле у разгорячённой живности.

      Гном-дворецкий дёрнулся, первым замерев в глубоком поклоне и подметая плюмажем ступеньки замка.

      Из распахнувшихся, словно подчиняясь чьей-то воле, тяжёлых дверей чёрным облаком роскошного мягкого бархата выплыла сама хозяйка замка. Выплыла и замерла на пороге: вся – сплошное презрение, уверенность и сила, вся – чёрный оникс в освещённом свечами проходе.

      Под колючим взглядом тёти, вскользь полоснувшим её по лицу, Татьяна Сергеевна вся съёжилась и вмиг озябла, словно на ледяном октябрьском ветру.

      Ну вот, очередной косяк! А ведь, поди ж ты, ещё и зачинщицей мятежа племянницу признает – вон как посмотрела, как рублём подарила!

      Но фея больше не глядела на притихшую чародейку, а та так и не могла понять – хорошо ли это, плохо ли. Томным взглядом окинув собравшихся, Флора лениво потянулась, тонкими пальчиками, даже не поморщившись от боли, загасив, словно спичку, факел в лапке у ближайшей к ней белочки.

      Во внезапно накрывшей парк тишине было слышно, как испуганно моргнул Заяц.

      — Всем спать, завтра много работы! – бросила фея, поворачиваясь к живности фарфором белеющей в вырезе платья спиной.

      Таня и оглянуться не успела, как толпа ещё секунду назад воинственно настроенной живности за её спиной рассосалась по своим норкам, предусмотрительно забрав с собой весь садовый инвентарь, включая бронетачку.

      Флора же, холодно улыбнувшись подобострастно согбенным слугам-гномам, остановила-таки тяжёлый взгляд на Мухе:

      — А с тобой, племянница, нам давно пора поговорить по душам!
____________________________

      * Международный пролетарский гимн «Интернационал».