Яхт-клуб - Дэвид Илай

Самый престижный из всех городских клубов был одновременно и самым обыкновенным, наименее известным среди не входивших в него: это была просто небольшая группа почтенных граждан, не имевшая формальной организации. У клуба даже не было названия, хотя обычно его именовали Яхт-клубом, ибо единственным очевидным родом деятельности клуба был непродолжительный ежегодный круиз на яхте. Не было заседаний, банкетов и иных мероприятий; не было даже клубного здания, так что трудно было вообще рассматривать Яхт-клуб как клуб.
И тем не менее Яхт-клуб был зенитом социальных амбиций, ибо горстка его членов включала наиболее влиятельных людей города, и немало преуспевающих бизнесменов согласились бы отдать все свои прежние достижения за право стать членом клуба. Даже те, кто не питал интереса к походам на яхтах, охотно и безропотно снесли бы долгие часы обучения этому занятию, пригласи их только кто-то в клуб. Звали, однако, не многих. Членство в клубе было сведено к минимуму, достаточному для обеспечения плавания на клубной шхуне, и пока кончина или немощь одного из членов клуба не открывали вакансию, новых не принимали.
Кто же был среди членов этой избранной группы? Почти невозможно сказать наверняка. Поскольку клуб не имел легального статуса, членство в нем не отражалось на страницах "Кто Есть Кто" или в других изданиях, перечисляющих титулы и звания именитых горожан. Более того: члены клуба не афишировали принадлежность к нему. На званых обедах или коктейлях, например, название клуба иногда упоминалось вскользь, но складывалось впечатление, что те, кто поднимал эту тему, не принадлежали к числу его членов, а что касается тех почтенных джентльменов, которые в такие моменты уклонялись от участия в обсуждении - кто знает... Возможно, они и были членами клуба - а возможно, нарочно напускали на себя значительно-отстранённый вид в надежде быть принятыми за таковых.
Естественно, что налёт таинствености, возникший таким образом вокруг Яхт-клуба, делал его еще более желанным в глазах удачливых бизнесменов, мечтавших о том дне, когда им предложат членство в нем. Они отдавали себе отчет в том, что цель далека, а шансы невелики, и всё же в глубине души каждый лелеял надежду, что со временем этот высший знак отличия вознаградит его за годы борьбы и побед.
Один из таких бизнесменов, по имени Джон Гоуфорт, без ложной скромности мог претендовать на место в клубе. Он был необыкновенно удачлив в деловом мире. Хотя ему еще не было и пятидесяти, он уже был президентом корпорации, ставшей одной из наиболее заметных в нескольких отраслях благодаря серии удачных слияний с другими фирмами - слияний, в подготовке которых Гоуфорт принимал самое непосредственное участие. Благодаря его руководству (и честолюбию) корпорация каждый год расширялась, вторгаясь в новые области деятельности, поглощая одних, менее ловких конкурентов и заставляя других вступать с нею в яростные баталии за выживание.
В начале своей карьеры Гоуфорт был осторожен и даже робок, но с годами его уверенность в себе росла, и теперь он с радостью взваливал на себя бремя ответственности, охотно идя навстречу всё новым деловым испытаниям, хотя любая ошибка в оценке ситуации могла привести его большое предприятие к краху и гибели. Быстрый взлёт его карьеры не притупил азарта, а скорее даже обострил его. Всё чаще он препоручал текущие заботы подчинённым, сам же вникал лишь в те проблемы, которые требовали от него наивысшего напряжения сил, умения и ловкости. Оказалось, что он не просто удачлив, но могуществен: проходя по залам своего клуба, он слышал позади восхищенно-завистливый шопот.
Такая жизнь была ему по душе, а его успехи давали повод рассчитывать на признание в самой влиятельной группе города - в Яхт-клубе. Был и ещё один момент, который, как он надеялся, зачтется в его пользу: его неизменная преданность морю и яхтам.
Мальчишкой он стоял, завороженный, на берегу океана, вглядываясь в отдаленные силуэты парусов, проплывавшие за волноломами. Иногда он представлял себя капитаном большого судна; в такие минуты игрушечное ведёрко превращалось в его руках в подзорную трубу или в пиратский тесак, а подобранная на берегу тряпица, которую ветерок норовил вырвать из его пальцев, - в гордое знамя или в черный стяг с черепом и костями.
В десять лет, отдыхая в летнем доме отца на берегу океана, он научился ходить под парусом. Через пару лет отец разрешил ему выходить на лодке в море одному. А еще через несколько лет, когда он уже собирался поступать в колледж, его приняли в команду одной из яхт, готовившихся к большой парусной регате. К тому времени он научился уважать море – противника серьезного и изобретательного в борьбе, особенно притягательной из-за её опасности. Опасности отнюдь не теорегической: каждое лето после похода команда недосчитывалась одного, а то и более, из своих матросов, а порою и яхта - большая яхта! – так и не возвращалась из летнего плавания.
Теперь, в зрелости, Гоуфорт понимал: море — это нечто большее, чем просто физическое испытание. То-есть это по-прежнему было испытанием, но он осознал, что море для него - это еще и неистощимый источник обновления. Под жалящими солеными брызгами он буквально расцветал, и сила стихии, швырявшая его лодку, будила в нём ответную силу, страстно рвавшуюся к борьбе. В такие минуты он чувствовал себя почти божеством -огромным, безбрежным, словно разделяя с океаном его могущество и сливаясь с ветром, солнцем и небом.
Со временем членство в Яхт-клубе стало единственным почетным отличием, которого Гоуфорт жаждал, но которым не обладал. Он говорил себе: да, пока - пока! - я не член этого клуба. Но он отчетливо понимал, что эта награда отнюдь не обязательно должна достаться ему, несмотря на отчаянные усилия получить ее. Он попытался выкинуть эту мысль из головы, и когда это ему не удалось, решил узнать о Яхт-клубе побольше, чтобы хотя бы удовлетворить своё любопытство.
Это было не просто. Но он был настойчив и находчив, и через некоторое время уже имел довольно точное представление о составе клуба. Все его члены были видными и даже выдающимися в деловых и финансовых кругах людьми, однако Гоуфорт с удивлением обнаружил отсутствие у них каких-либо общих, объединяющих их признаков. Большинство окончили университеты, но были и без университетского образования. Разнообразным было и их национальное происхождение; один или двое вообще были иностранными подданными. Более того, одни давно и серьезно увлекались яхтенным спортом, другие же вовсе им не интересовались.
И вот, когда Гоуфорт был уже готов махнуть рукой на отсутствие связующего начала среди членов клуба, он начал ощущать какое-то сопростивление «материала» анализу. Было ли так на самом деле, или ему просто казалось? Он стал изучать предполагаемых членов клуба более пристально: обычные люди. Несколько отстраненные и даже какие-то... перегоревшие. И все же было еще что-то, скрытое, потаенное: изредка в их глазах мелькала искорка восторга, словно они знали какую-то шутку, очень смешную, но понятную только им.
Продолжая изучать привычки членов клуба, Гоуфорт вдруг начал испытывать и иное ощущение. Он был не совсем уверен, но ему стало казаться, что, пока он потихоньку изучает их, они в свою очередь тоже изучают его.
Наиболее верным признаком было то,что он подружился с мистером Маршаллом - человеком постарше него и почти наверняка членом клуба. Маршалл - председатель правления огромной корпорации - явно лидировал в их отношениях (которые к тому времени достигли отметки, когда друзья обедали вместе не реже одного раза в неделю). Разговоры их были обычно о бизнесе, иногда о яхтах. Оба были заядлыми яхтсменами, но каждый раз Гоуфорт чувствовал, что его очень вежливо, деликатно допрашивают.
Он старался подавить свое возбуждение, но часто обнаруживал, что ладони его влажны. Вытирая их, он сдерживал себя. сердито повторяя, что реагирует на события, как студент-первокурсник.
Вначале он пытался изменить что-то в себе, чувствуя, что его агрессивное отношение к работе не гармонирует со сдержанными манерами членов клуба. Он попытался продемонстрировать напускное беэразличие - и сразу почувствовал раздражение. Ему нечего стесняться! Почему он должен изображать то, что противно его натуре? Он не испытывал безразличия. Он не чувствовал себя посторонним в этой битве, что зовется жизнью, и не будет делать вид, что ему все надоело. Его могут принять в клуб или не принять в клуб. Это уж их дело.
Обедая в следующий раз с Маршаллом, он, не жалея сил, постарался дать тому понять, как полно он наслаждается каждодневной битвой за свою корпорацию, за свой бизнес. Он даже заговорил более эмоционально, чем намеревался, ибо его раздражала ироническая усмешка собеседника.
Погасив улыбку, Маршалл спросил его:
- Так вы находите, что груз деловой жизни вполне удовлетворяет и даже возбуждает вас?
- Да, - ответил Гоуфорт. Он подавил желание спросить; "А Вас разве нет?" Он решил, что если Яхт-клуб - просто прибежище для перегоревших, уставших от жизни и самих себя мужчин, то ему этого не надо.
И в то же время его раздражала мысль, что его, похоже, не приняли. Возможно, для человека его темперамента Яхт-клуб - недостойная него цель. И все же ему было неприятно, что теперь эта цель, похоже, вне его досягаемости.
Не слишком сердечно распростившись с Маршаллом, он направился по узким улочкам к гавани, надеясь, что океанский ветер унесет его раздражение. Подойдя к воде, он увидел, как качается на высокой волне, поднятой проходящим лайнером, таможенный катерок. Пахнуло морем, лицо оросили мелкие брызги, поднятые волнами. Он жадно ловил в горьковатом морском воздухе знакомое ободрение. Но когда оно пришло, это было совсем не то, чего он ждал. Он нахмурился, глядя на воду. Да, ему было не безразлично.
В ту зиму Гоуфорт впервые за много лет заболел. Грипп был не тяжелый, но выздоровление затянулось, и весна наступила прежде, чем он был готов вернуться к работе. Наверное, его неурядицы начались с этой болезни. Но на работе у него были толковые подчиненные, и фирма не пострадала. Неурядицы были в его личных делах.
Сначала у него была небольшая депрессия (врачи, конечно, предупреждали его о возможности подобных осложнений во время выздоровления), а затем наступила не характерная для него апатия, перемежающаяся периодами мучительных сомнений. Например, он отметил, что его заместитель прекрасно справляется с его обязанностями на посту главы фирмы, а затем понял, что это открытие не имеет для него особого значения. Это его встревожило: он должен был ощущать нетерпение, желание вновь впрячься в свое ярмо, чтобы доказать всем, что старина Гоуфорт все еще в силе, в былой форме.
Но он ничего не чувствовал. Вот это-то его и тревожило. Было ли это просто последствием болезни, или это начало неизбежной старости, которое болезнь лишь подстегнула?
Он решил себя испытать. Он сделал анализ проекта акционерной программы, разработанной одним из экономистов фирмы. Работа вышла мастерски, отметил он сам, испытывая прилив знакомой гордости; его анализ был не хуже, чем любое из выполненных им прежде исследований. Нет, это ещё не дряхлость. Одолевший его недуг, несомненно, пройдёт.
Это лето он провел с семьей в летнем доме на берегу. Желания выйти в море на яхте он не испытывал. Лежа на песке, он смотрел, как яхты проходят мимо, и снова удивлялся своей реакции - он совершенно не чувствовал зависти.
Осенью он вновь был за своим письменным столом, снова командовал парадом. Но он тщательно соблюдал совет врача и выполнял просьбу жены: не перегружать распорядок дня. Он избегал часов пик, приезжал на работу попозже, а уходил пораньше. Два или три раза в месяц он вообще оставался дома отдохнуть.
Раньше от такого режима он бы начал испытывать нетерпение, но теперь такой ритм жизни казался разумным и не вызывал ощущения потери. Как всегда, он препоручал рутинные вопросы подчиненным, но теперь, казалось, так много проблем стало рутинными, что деловые бумаги редко скапливались у него на столе.
Позднее, зимою, он испытал потрясение, осознав, что фактически передал на усмотрение своих подчиненных жизненно важный вопрос. Правда, вопрос был решен умело, и Гоуфорт следил за ходом решения, но ему следовало заниматься этим лично. Почему он этого не сделал? Что за метаморфоза с ним происходит? Не превращается ли он в вялого, ничего не решающего председателя правления? Пожалуй, стоит подумать, не уйти ли на пенсию...
В этом новом и необычном для него состоянии неуверенности он вновь встретился с Маршаллом - на этот раз в частном университетском клубе, к которому оба принадлежали. Маршалл выставил угощение и отметил, что Гоуфорт, похоже, совершенно оправился от своей болезни.
Гоуфорт взглянул на него, подозревая иронию. Он чувствовал себя сейчас не моложе Маршалла, а выглядел, наверное, даже старше него. Но предложенное угощение принял. Они разговорились.
Пока они болтали, ему пришло в голову, что он ничего не потеряет, если честно обсудит с Маршаллом свои проблемы и тревоги. Маршалл, как-никак, старше и, возможно, сумеет дать ему совет. И Гоуфорт рассказал Маршаллу о своей болезни, о медленном выздоровлении, о том, что на работе он более не склонен набирать свой прежний темп, и даже о своем немыслимом ранее решении передать ответственность подчиненным. И, что самое важное, о странном ощущении, что все это теперь не имеет значения.
Маршалл слушал внимательно, понимающе кивая головой, словно ему частенько доводилось слышать такие истории. Наконец Гоуфорт умолк и с опаской взглянул на Маршалла.
- Итак, - сказал Маршалл спокойно, - бизнес уже не возбуждает Вас так сильно, как раньше?
Гоуфорт поморщился, раздраженный этим отголоском их давнего разговора.
- Нет, - коротко ответил он.
Маршалл бросил на него насмешливый взгляд, в котором сквозил триумф, и Гоуфорт пожалел, что завел этот разговор. Тут Маршалл наклонился к нему и спросил:
- А что вы скажете, если Вас пригласят вступить в Яхт-клуб ?
- Вы не шутите ?
- Отнюдь.
Теперь наступила очередь Гоуфорта усмехнуться.
- Знаете, если бы мне предложили это пару лет назад, я бы подпрыгнул от радости. Но теперь...
- Что теперь?
Маршалла это вовсе не обескуражило.
- Теперь это как-то не важно. Учтите, я не хотел Вас обидеть.
- Прекрасно Вас понял.
- Если уж совсем честно, то мне просто совершенно всё равно.
Маршалл улыбнулся.
- Прекрасно! Это-то и делает Вас достойным вступления в клуб!
Он заговорщически подмигнул Гоуфорту.
- Мы все настроены примерно так, друг мой. Мы все страдаем от одного недуга...
- Но я сейчас вполне здоров.
Маршалл хмыкнул.
- Может быть, доктора так и говорят. Но ведь мы-то знаете, что это не так, а?
Он засмеялся.
- И единственное исцеление, дружище — примкнуть к таким же страдальцам: к членам Яхт-клуба!
И он с жаром принялся рассказывать о клубе. Большей частью Гоуфорт это уже знал. В клубе было шестнадцать членов – полная команда клубной шхуны, готовая к выходу в летнее плавание. Недавно один из шестнадцати умер, и Гоуфорт был немедленно выдвинут на освободившееся место. Достаточно одного его слова: согласен - и он будет немедленно принят.
Гоуфорт вежливо слушал и размышлял. Маршалл так и не сказал, чем занимаются члены клуба во время плавания, и Гоуфорт с неудовольствием решил, что это не заслуживает упоминания. Наверное, просто пьют напропалую да распевают старые песни, запомнившиеся со времен учебы в колледже. Да, вряд ли завидная перспектива.
Маршалл нарушил его размышления:
- Одно Вам могу обещать, - сказал он серьезно, - скучать не придется.
В его голосе была какая-то особенная нотка. Услышав ее, Гоуфорт насторожился, потом мысленно отмахнулся и пожал плечами. Почему бы и нет? Он вздохнул, улыбнувшись.
- Хорошо. Конечно. Я польщён, Маршалл.

Начало круиза было назначено на последний день июля. Накануне вечером Маршалл привез Гоуфорта на виллу, принадлежавшую одному из членов клуба. Там же, в частном доке, стояла и клубная шхуна. К тому времени, как они прибыли, остальные члены клуба были уже в сборе, и Гоуфорт был должным образом представлен всем как новый член команды.
Многих он уже знал понаслышке, а с некоторыми был знаком лично. Там были настолько известные люди, что их имена зачастую знали лучше, чем названия фирм, возглавляемых ими, и банков, которыми они управляли. Были и менее известные, но никого рангом ниже самого Гоуфорта. Не было и таких, чье имя было бы совсем неизвестно. Он с удовлетворением отметил, что все они выдвинулись, пройдя через годы жестокой конкуренции, как и он сам, а потом, в ходе вечера, постепенно сообразил,
что ни один из этих людей не добился чего-то крупного за последние годы.
Это его несколько приободрило. Если им овладела странная апатия, то, вероятно, и ими тоже?.. Похоже, Маршалл сказал правду. Он - среди товарищей по несчастью. Эта мысль утешила его, и он уже увереннее стал переходить от группы к группе, беседуя с ними так непринужденно, словно был членом клуба много лет.
Ему уже сказали, что судно полностью готово и что они выходят в море до рассвета, так что его не удивило, когда в девять вечера хозяин - крупный пожилой человек по имени Тичер - предложил всем отправиться отдыхать.
- А новичок уже дал подписку? - спросил кто-то.
- Нет еще, - ответил Тичер. Он поманил Гоуфорта большой безволосой рукой. - Сюда, друг мой, - сказал он.
Он проводил Гоуфорта в соседнюю комнату. За ними последовали ещё несколько человек. Отперев сейф в стене, Тичер вынул большую черную книгу - такую старую, что кусочки переплета осыпались под пальцами.
Старик положил книгу на стол, начал листать страницы. Через некоторое время он позвал Гоуфорта и вручил ему перо. Гоуфорт заметил, что старик прикрыл верхнюю часть страницы чистым листом бумаги. Все, что было видно ниже - подписи других членов команды.
- Подпиши, моряк! - хрипло сказал Тичер, подражая старым капитанам.
Гоуфорт улыбнулся и нагнулся над страницей, хотя опасался подписывать документы, с содержанием которых ему не удавалось сперва ознакомиться. Он взглянул на лица окружавших его людей. Кто-то позади произнёс:
- Если захотите, сможете прочитать всё. После плавания.
Гоуфорту ничего не оставалось, как подписаться. Он поставил размашистую, с закорючкой подпись, а повернувшись, увидел протянутые к нему для рукопожатия ладони. Молодец, воскликнул кто-то. Все сгрудились,  чтобы подписаться в качестве свидетелей, а Тичер настоял на том, чтобы пропустить по рюмке бренди за появление в клубе нового члена (что и было с радостью сделано), после чего отправился спать.
ГоуФорт сказал себе, что церемония была глупая, мальчишеская, однако почувствовал, что она наполнила его ощущением братства и теплоты.
Это ощущение благополучия сохранилось и на следующее утро, когда его разбудили до рассвета, и он торопливо оделся, чтобы позавтракать вместе с остальными.
Было еще темно, когда они отправились к судну, каждый со своим дорожным мешком. Поднимаясь на борт, Гоуфорт едва разглядел название судна - "Свобода-4," - выведенное белой краской на борту. Он был опытным яхтсменом, поэтому его поставили палубным матросом, и, готовясь вместе с другими ставить паруса, он ощутил заметное изменение в их отношении к нему.
У клуба была репутация заведения непринужденного, и накануне вечером члены команды действительно выглядели раскованными и вальяжными. Теперь - дело иное: каждый выполнял свое дело быстро, совершенно серьезно, без лишних движений, так что вскоре "Свобода-4" уже неслась по проливу навстречу кроваво-красному восходящему солнцу.
Гоуфорт был приятно удивлен. На судне царили четкая цель, порядок и добрый морской дух, и он с радостью избавился от прежних опасений, что они станут бесцельно болтаться по волнам, убивая время за вином и картами.
Он прогулялся по судну, с удовлетворением отметив, что все прибрано и ухожено - на палубе и внизу, в кубрике и трюме. Тичер, который, похоже, был тут за капитана, расположился в маленькои каюте на форпике, где тоже все было в образцовом порядке.
Гоуфорт заглянул внутрь, чтобы разглядеть получше. Тичера в каюте не было, но через минуту старик вышел из узкой двери в переборке напротив, ведущей в какой-то отсек внизу, а за ним — ещё двое из команды. Они вежливо приветствовали Гоуфорта, но закрыли и заперли за собою дверь, не предложив ему осмотреть загадочный отсек. Он, со своей стороны, воздержался от вопросов, но позднее, днем, обследовал палубу над отсеком и обнаружил: то, что он раньше принял просто за несколько необычное расположение досок палубной обшивки, в действительности оказалось ловко замаскированной крышкой люка.
Он присел и провел пальцами по скрытым краям люка, виновато поднял глаза и... встретился взглядом с Маршаллом. Тот насмешливо посмотрел на него, но спросил только: "Пойдем обедать?"
Следующие несколько дней Гоуфорт иногда пытался угадать: что же там, в носовом отсеке? Потом он как-то забыл об этом, ибо наслаждение от похода было таким сильным, что он отгонял малейшие вопросы, не желая, чтобы они тревожили его. Он был теперь удовлетворен жизнью сильнее, чем когда-либо за многие последние месяцы. И не потому, что опять идет на яхте - скорее, наверное, потому, что разделяет с людьми, похожими на него, трудное и ответственное дело. Ему казалось, что тут, на "Свободе-4", у них получилась небольшая корпорация. И какая ! Даже юнгой на камбузе был человек, привыкший оперировать миллионами.
Да, вот это была команда ! Теперь Гоуфорт начал понимать тот тщательно скрываемый блеск в глазах, который он давно уже приметил как тайный знак, отмечающий членов Яхт-клуба. Их поход не был обычным круизом - это была великая проба сил для каждого, кто считал себя моряком, словно они решили противопоставить свою коллективную волю силе и коварству океана, вернуть себе в борьбе с самым яростным противником то чувство дерзания, которое они некогда испытывали в работе...
Они что-то искали. Неделю они шли зигзагами, меняя курс, всегда вне видимости берега, и Гоуфорт не имел ни малейшего понятия об их местоположении, полагая, что спрашивать не следует. Может, они ищут шторма, чтобы море подвергло их великому испытанию? Он не знал. И всё же он был готов ждать, ибо каждый раз, проснувшись на борту "Свободы-4" в своей каюте, чувствовал, что счастлив.
На восьмой день он почувствовал внезапную перемену. Среди членов команды ощущалось почти осязаемое ожидание: их походка, движения стали быстрее, улыбки - натянутыми, а смех напомнил ему атмосферу конференц-зала в его корпорации в преддверии принятия какого-нибудь важного решения. Он решил, что о приближаюшемся событии предупредили всех членов клуба, кроме него – новичка.
Люди были напряжены, но это было напряжение тренированных атлетов, уверенно ожидающих испытания, которое им по плечу. Настроение было заразительным: не имея понятия, что ждет его, Гоуфорт начал разделять их оживление и жадно всматривал в горизонт.
Чего он ждал? Это было ему безразлично. Что бы ни было, он ощущал, как распирают его изнутри гордость и сила. Гоуфорт знал, что сумеет встретить это испытание со всей смелостью и отвагой, которые жизнь дала его естеству.
"Свобода-4" изменила курс и помчалась на восток, в марево, лежащее ниже тяжелых облаков. Гоуфорт решил, что шторм, наверное, в той стороне, и стал искать его признаки. Их не было, но он обрадовался при виде другой яхты, идущей им навстречу, и решил, что она уходит от бури, которой так ищет «Свобода-4».
Он оглядел небо. Облака бесцельно плыли над головой. На мгновение в разрыве мелькнул лоскут синего неба. Он вздохнул, увидев синеву, и оглянулся, ожидая, что другие члены команды разделяют его недовольство.
Но на их лицах не было разочарования. Наоборот: напряжение, казалось, достигло почти невыносимой стерпени. Люди вокруг него стояли неподвижно, напряженные, зорко вглядываясь в пространство.
Не понимая, Гоуфорт отчаянно всматривался в их лица, и понимание постепенно пришло к нему. И поняв, наконец, он почувствовал, как открытие физически сжимает его безумым, всепроникающим возбуждением. Он понял и, поглощенный зрелищем, без удивления смотрел, как откинулась крышка люка в форпике, и как содержимое отсека подняли на палубу, смотрел, как команда быстро готовит поднятое со сноровкой, которая вырабатывается только многолетней практикой.
Он отошел в сторону, понимая, что ему ещё долго предстоит учиться, прежде чем он тоже сумеет выполнять свою часть этой работы. Но когда первый же выстрел из маленькой пушки разнес в щепки борт той, другой яхты, он вместе с остальными бросился вперед и схватил одну из винтовок. Описав плавную кривую, «Свобода-4» приблизилась к уцелевшим после обстрела, беспомощно барахтавшимся в воде, и его восторженный крик слился с криками его товарищей, а их винтовки гремели весело и звонко, и морское эхо вторило им...