Лишний труп - Хэмптон Стоун

1.
Обитатели острова Манхэттен не могут пожаловаться на отсутствие соседей: соседи у тебя справа, слева, снизу и сверху. Их присутствие, безусловно, замечаешь, однако обычно понятия не имеешь, что они собой представляют. Впрочем, бывают исключения.
Скажем, была у меня парочка совершенно уникальных соседей - на таких невольно обратишь внимание: они постоянно ссорились, а пару раз в неделю сцеплялись до драки. У них были громкие, пронзительные голоса, а дикция такая, что можно было разобрать все реплики до единого слова, поэтому мне было досконально известно, что они думают друг о друге.
Должен сказать, что некоторые её обвинения в его адрес звучали явным преувеличением. Ну, например, в то, что он козел похотливый, можно было легко поверить, но что при этом он - старый кастрат, было крайне маловероятно.
Неправда, будто бы у неё коленки не сходились: я однажды наблюдал, как она танцует чарльстон, а для этого колени должны хоть на секунду, но сойтись. Другое обвинение, которое он однажды бросил ей в лицо, - якобы она проводит столько времени в придавленном к матрацу состоянии, что у неё пружины отпечатались на спине - тоже не соответствовало истине. Видел я её спину, всю, целиком: ничего на ней не отпечаталось. Нормальная гладкая спина.
Вообще я практически ничего не знал о них, но почти все - об их телах. У него, например, на левой ягодице был шрам, у неё к юго-востоку от пупка - маленькая черная родинка.
Объяснить? Пожалуйста. Подглядывать я не любитель; просто они любили позагорать, а жили мы в условиях сугубо городских: избыток близости при полном отсутствии интимности. У наших квартир были небольшие, выходившие во двор террасы, на каждую из которых падали лучи солнца и взоры как минимум нескольких соседей. Их терраса, в частности, была расположена так, что мне волей-неволей было видно все, что там происходит.
Посторонние взгляды этой парочке ничуть не мешали, и с ранней весны до поздней осени они ненасытно впитывали солнечные лучи каждым дюймом своей кожи, не упуская ни единого мгновения. Так уж получилось, что последний сезон он пропустил, но пока он был здесь, то честно торчал на своей террасе.
Расположившись позагорать на террасе, никто из нас не отягощал себя избытком одежды, но эти двое умудрялись "одеться" так, что у всех остальных возникало ощущение неловкости: словно загораешь в смокинге.
В середине лета, когда дни тянутся долго, я частенько возвращался с работы до захода солнца, и они всегда были на посту. А вернувшись поздно, я неизменно обнаруживал следы их пребывания на террасе: шезлонги на обычном месте, солнечные очки и бутылочки с маслом для загара под рукой.
В выходной, в любое время дня - лишь бы было солнечно - соседи составляли неотъемлемую часть пейзажа за моим окном. Если же я случайно оказывался дома в рабочее время в будний день, Она тоже была на своем месте. Иногда - одна; иногда - в компании другого мужчины. Похоже, Другой Мужчина был не таким заядлым солнцепоклонником; не исключено, что он вообще загорал только в её компании. Впрочем, компанию ей он составлял частенько и с течением времени тоже покрывался приличным загаром, хотя и не достигал того богатого оттенка красного дерева, что удавалось приобрести её мужу.
Ростом Другой Мужчина был примерно на дюйм повыше её мужа, весил килограмма на три-четыре побольше и был заметно моложе законного супруга, да и её самой: им обоим было явно за тридцать, а возможно, и под сорок, ему – на добрый десяток лет меньше. Все трое были в отличной форме, и я часто задумывался: интересно, зимой они тренируются в гимнастическом зале так же прилежно, как летом загорают?
Целыми днями они лежали почти не шевелясь - ну, разве что кто-то протянет руку за стаканом, сэндвичем или сигаретой - и пределом их подвижности было переворачивание на другую сторону, когда предыдущая достаточно подрумянивалась в солнечном тостере. Вряд ли при таком режиме можно сохранить стройность фигуры и крепкие мышцы.
Волосы у Другого Мужчины были темнее, чем у мужа. Это было особенно заметно на его теле, где на фоне светлой кожи отчетливо виднелись темные волосы. На теле её мужа в начале лета волос вообще не было видно, и только когда солнце подрумянивало его кожу, выгоревшие волосы начинали соломенным пушком выделяться на шоколадном торсе. Шрам на ягодице тоже становился ярче - он был единственным местом, на которое солнце не оказывало заметного воздействия, и оставался белым на протяжении всего лета. У Другого Мужчины шрамов на теле не было.
Возвращаясь к частым обвинениям её мужа в том, что она якобы изменяла ему все время, пока его не было дома, я должен отметить, что обычно она и тот молодой человек и пальцем друг до друга не дотрагивались. Самое большее, что они себе позволяли - это намазать друг другу спину маслом для загара в наиболее труднодоступных местах.
Мои наблюдения, разумеется, нельзя считать полными: я не уделял им ни достаточного времени, ни надлежащего внимания. Но одно остается бесспорным: главной их целью все же был именно загар. А заниматься сексом, не бросая на партнера тень, - в чисто физическом смысле этого слова - дело практически невозможное. Поэтому-то я и заявляю довольно уверенно, что любовным утехам они уделяли весьма немного времени.
Вы, вероятно, думаете, что с наступлением сумерек они перебирались в квартиру и переключались на другой, более активный род деятельности. Но по вечерам муж обычно бывал дома, и молодой человек всегда уносил ноги загодя, не дожидаясь его прихода. Впоследствие Она не отрицала, что проводила с Другим Мужчиной и ночи, когда её муж был в отъезде, однако, как мне кажется, им нечасто предоставлялась возможность осуществить весь комплекс действий, соответствовавший обвинениям её мужа.
Та крупная стычка между ними случилась в воскресенье в конце августа и оказалась их последним совместным выступлением на террасе. Я к тому времени стал настолько невосприимчив к их искусству (я имею в виду как звук, так и изображение), что и внимания на них не обратил бы, не будь в тот день у меня в гостях Гибби. Это был один из тех редких выходных, когда наш Старик не сумел придумать доя нас какого-нибудь дополнительного развлечения на то время, когда весь остальной белый свет отдыхает.
В ту пятницу мы освободились к обеду и решили провести выходные на пляже. Так мы, в общем, и поступили, однако к полудню в воскресенье надумали закруглиться: в этот раз вечерняя пробка на дороге обойдется без нас. В город мы приехали довольно рано и заскочили ко мне пропустить по рюмочке перед тем, как выйти на поиски подходящего ресторана.
Может, я и слышал голоса своих соседей, хотя вряд ли прислушивался: я как раз доставал выпивку, лед и стаканы. Кроме того, все это я уже слышал, и если они хотели снова привлечь внимание публики, им следовало сменить сценарий: их диалоги уже начали мне приедаться.
- И часто они так? - спросил Гибби
- Кто?
- А вон та парочка нудистов на террасе справа, этажом ниже нас.
Я прислушался. Возможно, звучало громче и даже чуть агрессивнее, но в целом репертуар был, несомненно, старый.
- Ах, эти,.. Они все время так лаются, но он её пока что не убил ни разу, да и она его тоже. Сперва это было интересно, но они повторяются, и я давно уже не обращаю на них внимания.
- И всегда они идут в бой в такой легкой полевой форме?
- Одетыми я бы их не узнал.
- Соседи на них в полицию не жалуются?
- За что? За шум?
- За шум. За неприличный вид. Или за то и другое вместе.
- Ну, шуму от них не больше, чем от машины, что приезжает за мусором, а вид замечаешь только вначале. Пока что никто вокруг не набрался нахальства заявить, что это ему мешает. В жаркий денек на других террасах тоже бывает немало интересного. Можешь полюбопытствовать.
Я протянул Гибби его выпивку. Мне пришлось буквально втиснуть стакан ему в руку: он был настолько поглощен зрелищем на террасе, что даже не заметил его появления.
- На этот раз, - сказал он, - похоже, он её прикончит. Он как раз разогревается, а она не делает ничего, чтобы охладить его пыл. Если женщина сама напрашивается...
- Может, и прикончит, но только после захода солнца: пока можно загорать, они ни на что не отвлекаются.
Гибби с удивлением посмотрел на стакан в руке - можно было подумать, что ничего подобного он в жизни не видывал и теперь понятия не имеет, как с ним поступить. Он поставил стакан на стол и повернулся к окну.
- Нет, серьезно, - сказал он, - надо же их разнять. Он там её молотит, а мы будем стоять и смотреть? Что бы сказал по этому поводу Старик?
Я взял его под руку и повел к столу, к покинутому стакану.
- Сегодня выходной, - сказал я. - У нас свободное время. Расслабься, ты же не на работе.
Вы спрашиваете, о какой работе речь? Тогда позвольте прерваться и представиться, и вы всё поймете.
Гибби - это Джереми Гибсон, помощник прокурора города. Официально в прокуратуре нет специалиста по убийствам. Неофициально и на практике такой специалист есть, и это не кто иной, как упомянутый Джереми. Пока он учился в колледже, он служил патрульным полицейским, а во время учебы на юридическом факультете университета - детективом в отделе убийств, поэтому в прокуратуру он принес больше практического опыта, чем любой другой из нас. Но это не все: у парня к убийствам особый интерес и какое-то чутье. Он иногда выдает правильные версии в таких делах, где другие сидят и помалкивают, причем это ещё с тех пор, как он работал в полиции, А иначе как, по-вашему, он сумел так быстро выбиться в детективы, да ещё в отделе убийств?
Так что Гибби - это Гибби, а я - просто Мак. Я обычный помощник прокурора: я знаю законы, я честен, я трудолюбив, но - ничего выдающегося. Таких у нас полна контора. Если я чем-то и выделяюсь - так только тем, что я друг Гибби и его напарник по работе.
Мне кажется, что работа моя в основном заключается в том, чтобы придерживать Гибби. Дело в том, что когда Гибби идет по горячим следам, он становится - как бы это сказать… Немножечко импульсивен. К сожалению, иногда эти импульсы приводят к последствиям, которые трудно объяснить судьям, и наш Старик надеется, что в случае необходимости я смогу немножко укоротить Гибби - так, чтобы не снижать эффективности его работы, но при этом удерживать его в рамках законности.
Мы давно работаем вместе, и я успел сделать один вывод: если Гибби говорит "это - убийство" лучше с ним не спорить. Он так часто оказывается прав, что я предпочитаю его не дразнить.
В этот раз я не послушался: я был уверен, что знаю этот тип людей, слишком вялых от постоянного торчания на солнце, чтобы перейти от слов к делу. Эти двое бросались угрозами в адрес другого с такой легкостью и частотой, с которой другие говорят "доброе утро".
Поэтому, когда Гибби кинулся на террасу, я рванул следом, чтобы приструнить его: я тут жил, и мне хотелось жить тут и дальше. Жить спокойно. А о каком спокойном существовании может идти речь после того, как человек начинает вмешиваться в личную жизнь своих соседей?
Оказалось, однако, что чутье опять не подвело Гибби. Похоже, он снова был прав. Мужчина держал жену за горло и производил впечатление квалифицированного и опытного душителя. Уже по тому, как он её ухватил, можно было судить, что намерения у него серьезные: большие пальцы мужчины, как клещи, сжимали шею женщины под самым подбородком. Если в этом месте надавить как следует - ломается подъязычная кость, основа гортани.
Гибби схватил мои плавки, сушившиеся на парапете, скомкал и с размаху метнул в голую спину разъяренного мужа.
Шлепок мокрыми плавками по спине вряд ли может помешать человеку осуществить серьезные намерения. Максимум, на что можно рассчитывать - это секундная задержка. Но когда человек от ярости готов на убийство, даже секундной задержки может быть достаточно, чтобы он передумал. Он приходит в себя. Здравый рассудок снова берет верх, взвешивает все "за" и "против." Человек понимает, какого дурака он только что чуть не свалял. Он говорит: ну и черт с ним... И уходит.
Плавки смачно шмякнули мужчину между лопаток, и он на секунду замер. Я, впрочем, полагаю, что и без вмешательства Гибби до убийства дело не дошло бы.
Все дело было в масле для загара, которым они были вымазаны с ног до головы. У него в масле были руки, а у неё - шея. Когда Гибби попал в него плавками, пальцы его уже соскользнули с наиболее уязвимого места, и они боролись, катаясь по террасе. Скользкие они были, как пара шариков в подшипнике, и то, что сперва выглядело как серьезное покушение на убийство, превратилось в пародию на вольную борьбу. Шлепок плавками просто положил конец этой пародии.
Мужчина оставил свои попытки ухватить её покрепче, стряхнул с себя мокрые плавки и обернулся посмотреть, кто же это ещё решил принять участие в представлении. Увидев нас, он отодвинулся. Вставая, он попытался лягнуть её, но и эта попытка оказалась тщетной: его нога лишь скользнула по её телу, он потерял равновесие и чуть не разбился насмерть, Только ухватившись в последний момент за поручень на краю террасы, он избежал падения во двор с третьго этажа.
Спасение от гибели окончательно привело его в чувство: он бросил в нашу сторону смущенный, полный неловкости взгляд и осторожно направился в комнату. Его жена тоже повернулась взглянуть на нас, однако на её лице не отразилось и тени смущения. Напротив, его украшала довольная улыбка! На нём как бы читалось: все прошло так, как я хотела. Ей очень хотелось, чтобы он попытался её убить, и она вышла из этого поединка невредимой. Таким образом, её благоверный крепко сел в лужу.
Она лениво протянула руку, подняла плавки и секунду-другую подержала в руке, довольно улыбаясь. Потом поцеловала их, свернула в тугой комок и швырнула назад, ко мне на террасу.
Гибби поймал плавки на лету, встряхнул, расправил и снова разложил на парапете - досыхать. Мы вошли в комнату и принялись за свои коктейли.
- Однажды эти ребята могут ненароком оказаться не такими скользкими, - пробурчал Гибби.
- Можно сделать из этих плавок чучело и повесить на стенку, как охотничий трофей, - сказал я. - Это первая пара моих плавок, удостоившаяся поцелуя...
Гибби рассмеялся.
- Хорошо, что тот старый дом, где ты жил раньше, снесли. Тут окружение гораздо приятнее, - сказал он. - Я, помнится, ещё опасался, что тебе тут не понравится; слишком отдает средним классом. Такое все солидное, респектабельное...
Выпив ещё по одной, мы переключились на другие темы и забыли о плавках на парапете. Вспомнил я о них только через час, когда пошел внезапный летний дождик. Я выскочил на террасу, чтобы убрать их.
Оттуда я увидел свою соседку. Она сновала по своей террасе, убирая пожитки - шезлонги, бутылки, ведерко со льдом. Хлопотала она в полном одиночестве, мужа видно не было.
Похоже было, что дождю она рада ничуть не меньше, чем солнцу, хотя вода скользила по её намасленной коже, превращая волосы в мокрое месиво. Редкой женщине понравится, чтобы у неё были мокрые волосы. Этой, похоже, было нипочем - судя по её виду, ей было просто наплевать на дождь; она была довольна и счастлива. Она пела. Пела под дождем.
 
2.
Больше её мужа на террасе я не видел. Пару раз вскоре после того случая, придя домой достаточно рано, я обнаруживал, что для неё все идет своим чередом. Она по-прежнему без отдыха валялась на террасе, на солнце, но теперь Другой Мужчина больше не исчезал, предвещая приход мужа с работы. Они торчали на террасе до заката, а когда наконец отправлялись в комнату, то уходили вместе и с явным намерением вместе же и улечься в постель. На этот раз, похоже, муж уехал надолго. А может быть, просто навсегда, а молодой человек перебрался на его место.
Я все гадал: скоро ли они начнут драться? У неё характер был явно воинственный, да и в его облике ничто не предвещало, что он станет подставлять другую щеку. Но у них вдруг появилось много вопросов, требующих обсуждения. Все время, пока они лежали на своих матрацах, их губы шевелились.
Это было что-то новенькое. Раньше они лишь изредка обменивались словечком-другим, безраздельно предаваясь впитыванию солнечных лучей. С мужем она тоже была не слишком разговорчива; а может быть, стоило одному из них сказать слово - и сразу же начиналась потасовка?
Так или иначе, моя самая шумная соседка внезапно превратилась в самую тихую. На этом, правда, изменения и заканчивались - в самую скромную она не превратилась. Тут никаких изменений не произошло и, похоже, не предвиделось, по крайней мере до зимы.
Через неделю Старик поднавалил мне работы по горло, и весь следующий месяц я возвращался домой затемно (если мне вообще удавалось выбраться домой). Это касалось и рабочих дней, и тех, которые принято называть выходными. Я помню, что в этот период выдалось с десяток пасмурных, дождливых дней - такое у нас часто случается в конце сентября. Но к тому времени, как дела в конторе опять вошли в размеренный ритм, дожди кончились. Начался октябрь, наступило бабье лето - теплые, синие, удивительно солнечные деньки.
Когда я говорю "выбраться домой засветло", то имею в виду возможность закончить дела и устроиться с газетой, задрав ноги кверху. Время от времени я забегал домой в дневное время: работали мы круглые сутки, спал я, где и когда придется, а домой наведывался принять душ и сменить носки и рубашку.
Каждый раз, попав домой днем, я обнаруживал, что она загорает на террасе, и каждый раз молодой человек был при ней. Дни шли за днями, и было похоже, что теперь это у него - постоянная работа. Первые несколько раз, что я видел их на террасе, они просто лежали и загорали. Потом произошло ещё одно изменение.
Хотя я и забегал домой всего на пару минут, я сразу же распахивал дверь на террасу - проветрить комнаты. И вот как-то, стоило мне появиться на террасе, как она встала и ушла в комнату оставив парня загорать в одиночестве. В первый раз я и не обратил на это внимания. Вы бы обратили? Может, у неё телефон зазвонил. Может, она пошла в туалет. Мне ни разу не пришло в голову задержаться и посмотреть, вернется ли она, да и времени у меня на это не было.
Однако в следующий раз она опять ушла и в следующий, и во все последующие тоже. Это становилось забавным. В этом появился какой-то порядок, но в чем тут дело, я понять не мог. Совпадением это явно не было, потому что каждый раз, прежде чем быстро собраться и улизнуть внутрь, она пристально смотрела на меня.
Меня это не тревожило, просто было немножко любопытно. Однажды Гибби спросил меня, как там поживают мои драчуны-нудисты, и я загадал ему эту загадку, насчет изменений в её поведении.
- Слишком много загорает, - предположил он. - У неё, наверное, голова кружится.
- Ага. Созрела для визита к психиатру, - сказал я.
- Интересно, найдет она врача, который принимает пациентов на открытом воздухе, на солнышке? - спросил Гибби, и вопрос вроде бы был исчерпан. Вскоре жизнь вошла в нормальную колею.
Однажды я был в суде, на процессе; в три судья объявил слушание закрытым, и я вдруг оказался совершенно свободен. Стоял чудесный, теплый день, а мне некуда было торопиться - ни в контору, ни в другое место, и никто нигде меня не ждал. Впервые - не помню уж с каких пор - я был свободным человеком. И хотелось мне только одного: отправиться домой, скинуть ботинки и проверить, что чувствует человек, ничего не делая шестнадцать часов кряду.
Я приехал домой, распахнул дверь на балкон - в квартиру ворвалась струя свежего октябрьского воздуха - и принялся переодеваться в самую удобную одежду на свете: пижамные штаны. Соседка, как всегда, была на террасе со своим парнем и, опять-таки как обычно, при виде меня кинулась в дом.
Я ещё подумал: вот теперь и узнаем, действительно ли мое возвращение домой заставляет её прятаться до конца дня или просто мой вид каким-то непостижимым образом оказывает на неё мочегонный эффект.
Мысль не задержалась: мне было не слишком интересно - не для этого же я вернулся домой. Я собирался закрыть глаза и начисто убрать из головы все мысли, но тут раздался звонок в дверь. Ворча, я потащился открывать.
Это была наша крошка. Одето на ней было настолько мало, что, мне кажется, я должен был её узнать. Но даже этой малости хватило, чтобы она сделалась другой. Я не узнал её.
На ней были туфли и что-то вроде мини-платья, и если бы вместо пижамных штанов на мне была пижамная куртка, мы были бы похожи, как близнецы.
Чтобы рассмотреть фигуру, не надо тесной, прилегающей одежды. Вы, наверное, заметили: если женщина - женщина, то фигуру её разглядишь в любом случае. Эта была как раз такая. Можно было сказать, не проверяя: под этой мини-штучкой у неё ничего нет.
- Ну, здравствуйте, наконец, - сказала она, но даже тут я ещё не сообразил, кто она такая.
- Чем могу быть полезен? - спросил я.
- Можете пригласить меня войти.
- Зачем?
- Я хочу с вами поговорить.
- О чем?
- О нас.
С какой это стати, подумал я, она говорит о себе и обо мне "мы"?
- О нас? - переспросил я.
- Обо мне и о них.
Она махнула рукой куда-то в направлении моей террасы. Тут до меня, наконец, дошло.
- Вы моя соседка, - сказал я. – Входите. Конечно, входите. Извините. Я вас не узнал.
Она хихикнула:
- А как вы могли меня узнать?
- Масла для загара у меня нет, - предупредил я, - но могу предложить чего-нибудь выпить.
- Я бы выпила водки. Найдется?
- Найдется и водка. Вам как налить, с вермутом и содовой?
Видел я, какие хитрые смеси она готовила себе на террасе. Однако меня она неожиданно решила избавить от хлопот.
- Просто со льдом, - сказала она.
- Извините, не подумал. Водка тоже лучше в чистом виде. Так сказать, нагишом.
- Ой, не надо, - сморщилась она, - Перестаньте. Вот уж не думала, что и вы тоже...
Я подал ей стакан, налил себе. Она провозгласила:
- За взаимопонимание и сочувствие!
Я решил подыграть. Подняв свой стакан, я произнес:
- За солнце.
Мы выпили - каждый за своё.
- Я и друга вашего тоже хочу пригласить, сказала она. - Он такой лапочка. Я хочу попросить вас обоих. Передайте ему, ладно? Или скажите мне, где его отыскать - я сама съезжу, поговорю с ним.
- На вечеринку зовете?
- В свидетели, - ответила она. - Мне нужны свидетели.
- Свидетели чего?
- Жестокого обращения: он пытался меня убить - вы же видели.
- Долго же вы собирались искать свидетелей.
- А ещё я намерена заявить, что он пропал. Нельзя же сказать, что человек пропал, на другой день после его исчезновения, Надо сперва подождать какое-то время, прежде чем пойти и заявить, что он ушел и не вернулся. И потом, это вовсе не моя вина, что я так долго: я все это время вас ловлю, а вы все ускользаете. Я как увижу вас, так сразу иду сюда, и как ни приду, вас уже нет!
- А-а... - протянул я, - вот оно, оказывается, в чем дело-то.
- Ну, неважно, - сказала она решительно. - Сегодня все-таки застала. Значит, договорились?
- О чем? Чтобы я стал вашим свидетелем? Хотите получить развод?
- Брак без любви - это не брак, - заявила она. - Жить с мужчиной, которого не любишь, просто неприлично.
- Ну, с тех пор, как он ушел от вас и не вернулся, о приличиях вам, кажется, беспокоиться не приходится.
- Вы что, собираетесь цепляться к словам? Ну, ладно. Тогда скажите мне, где я могу найти вашего приятеля. Я уверена: на него можно рассчитывать. Он же спас мне жизнь. Неужели после этого он захочет, чтобы я оставалась замужем за этим чудовищем?
- Я бы на вашем месте на него особенно не рассчитывал, - сказал я. - Когда дело доходит до лжесвидетельствования, он цепляется к словам не меньше меня.
- Лжесвидетельствования?!
Это был вопль оскорбленной невинности: как это я позволил себе усомниться в искренности её намерений...
- Когда мы даем показания, - пояснил я, - то говорим правду, одну только правду и ничего, кроме правды, К этому делу мы относимся серьезно.
- А я что, нет? - шмыгнула носом она. - Нашли чем хвастаться.
- Значит, вы не возражаете, если суд услышит всю правду?
Надо отметить хладнокровие этой киски: она посмотрела мне прямо в глаза, и у неё даже ресницы не дрогнули.
- Вся правда, - сказала она, - в том, что он пытался меня убить, и если бы не ваш приятель, меня бы уже давно в живых не было бы.
- Мой приятель и ваш крем для загара, - поправил её я. - Вы были вся в этом креме, и у него руки соскальзывали.
- Это к делу не относится, - парировала она. - Это несущественно. Он пытался меня убить. И совсем не обязательно, чтобы у него это получилось. Кстати, если бы получилось, это было бы уже не покушение, а убийство. Ваш друг попал в него плавками, и ему пришлось остановиться: он же понял, что это дело ему с рук не сойдет. Вот вам и правда. Так?
- Это только часть правды.
- Часть, - согласилась она. - А вся правда в том, что это было не один раз. Он давно угрожал сделать это. Вы это слышали миллион раз. Разве это лжесвидетельство - сказать, что вы слышали, как он мне угрожает?
- Я ещё слышал, что и вы ему тоже угрожали.
Она торжествующе рассмеялась: она выиграла у меня очко.
- У вас хорошие уши, - сказала она.
- У меня и глаза неплохие.
- А мне стесняться нечего.
- Вы же хотите получить развод.
- Очень хочу, черт побери. Я вам больше скажу: я его получу!
- Можете, конечно, вызвать меня как свидетеля. На вопросы вашего адвоката я буду отвечать правдиво. Но если адвокат вашего мужа потребует перекрестного допроса, то на его вопросы мне тоже придется отвечать правду, и тогда, боюсь, суд узнает массу довольно неприятных для вас вещей. Не исключено, что он подаст встречный иск и тоже потребует вызвать меня свидетелем. А на моих показаниях вполне можно построить целый процесс, и дело может вообще по вернуться таким образом, что не вы, а он получит развод.
Она засмеялась.
- Ну и что? Так или иначе, а я от него отделаюсь.
- Да, только останетесь без алиментов.
Она посмеялась ещё немножко.
- Алименты? - Она сморщилась. - Кому они нужны, алименты эти? Все равно, как только выйдешь замуж, их теряешь. Тоже мне, великое дело - алименты.
- А вы опять замуж собираетесь?
- Конечно. Всегда так делаю.
Я мог бы и догадаться, что развод у неё намечается не первый. Судя по тому, как она поднаторела в судебных делах, за плечами у неё явно был курс начальной юридической подготовки в каком-нибудь мотеле в Рино...
- Есть опыт?
Она пожала плечами.
- Ну, что тут поделаешь: не везет женщине! Вечно мне попадаются никчемные мужики. Пора бы уж научиться, да вот...
Я взглянул на террасу.
- Невада? - спросил я.
Она нахмурилась.
- Ненавижу Рино, - сказала она. - В Рино мне присудили алименты, но этот гад слинял, только я его и видела. Потом я опять замуж вышла. А во второй раз я вообще даже пачкаться не стала насчет алиментов: я уже знала им цену. А теперь я и ехать никуда не хочу: по-моему, нас и тут разведут. Как вы считаете?
Есть вопросы, которые обычно не принято задавать, но эту женщину, похоже, было трудно смутить.
- Так вот почему вы устраивали такой шум! На публику, да? - спросил я. - Или вам просто было наплевать на соседей?
Я был прав: вопрос её нисколько не смутил.
- И то, и другое, - заявила она, - Вы нас видели? Я имею в виду меня и Терри, и я имею в виду не только наши солнечные ванны. Я знаю, что с Эдом вы меня видели.
Все было просто и ясно, и было бы обидно перепутать все только из-за того, что я не знал их имен.
- Эд - это прежний? - спросил я. - А Терри нынешний?
- Терри живет со мной сейчас, - сказала она, - а Эд - это мой муж.
- О’кей. Я видел, как Эд пытался вас задушить. Вместе с Терри я вас тоже видел, и того, чем вы там занимались, по-моему, более чем достаточно для развода даже по нью-йоркским меркам. Специально я за вами не наблюдал, но и не отворачивался.
Тут она включила ослепительную улыбку, явно собираясь спросить что-то важное.
- А вы нас случайно не фотографировали?
Такого я не стерпел, несмотря на её улыбку.
- Позвольте! - взорвался я.
Она протестующе подняла руку ладонью вперед. Не знаю, где и когда она научилась этому жесту: остановить уличное движение она могла бы, и пальцем не пошевелив.
- Ладно, ладно - не снимали так не снимали. Многие, между прочим, снимают, иногда вполне приличные люди. Ничего не имею против: это своего рода комплимент.
Разумно разговаривать с этой дамочкой было невозможно. Работая помощником городского прокурора, я всякого нагляделся, однако такую видел в первый раз, ей-богу.
- О’кей. Считайте, что я недостаточно галантен. Фотографий нет.
- А фотоаппарат у вас есть? - спросила она.
- Фотоаппарат у меня есть.
- Хороший?
Я пожал плечами.
- Не самый лучший, но недурной.
- И снимать умеете?
Я хмыкнул: меры она не знала.
- Опять-таки не лучше других, но вполне прилично.
- Если я отправлюсь к себе на террасу, вы можете поснимать нас с Терри за этим?
- Нет.
- Почему?
- Потому что я этим не занимаюсь - ни за деньги, ни в качестве хобби. Если вы любите загорать нагишом, то я ничего не имею против, но от съемок увольте. Поищите себе кого-нибудь другого: я для этого дела не гожусь.
- Вы зануда, - сказала она. - Воображения вам не хватает. Вы даже не представляете, как пригодились бы фотографии.
Свое мнение обо мне она преподнесла совершенно бесстрастно, как будто просто перечисляла мои физические данные: рост, вес, цвет волос и особые приметы.
- О’кей, - сказал я, - просветите меня. В каком это плане могли бы пригодиться фотографии?
- Был бы легкий, удобный развод. Не надо ехать на край света. Вы делаете несколько снимков, отправляете их Эду. Ему вполне хватает их, чтобы подать в суд и получить развод. Все так просто!
- А вдруг он не станет подавать в суд? - спросил я. - Вдруг он опять взбесится, как в тот раз? Он может поймать вас в таком виде, как сейчас - несмазанную. Солнечные денечки, похоже, кончились. Вот явится он однажды домой, доберется до вашего горла - и кончено дело.
- Кто, Эд? - презрительно переспросила она.
Судя по её тону, я сморозил страшную чушь.
- Он ведь как-то раз уже пробовал, - напомнил я. - Мне кажется, он на это вполне способен.
Тут она меня поправила. Оказалось, что Эд ни на что не способен, что он безрукий, бестолковый импотент и что она его нисколечко не боится; вот ещё, чего не хватало - Эда Хендрика бояться!
- Ну, тогда давайте считать, что я боюсь, - заявил я ей, - и стройте свои планы без меня.
- Но вы же сказали, что под присягой вы...
- Да, я сказал, что под присягой я буду говорить правду, но не обещал, что стану обеспечивать вас... вещественными доказательствами.
- Ладно, и на том спасибо. Так как насчет вашего приятеля?
- Какого приятеля?
- Ну, того, красивого, который мне жизнь спас. Он тут был в тот день, когда Эд ушел.
- От него тоже ничего такого не ждите, - предупредил я.
Она возразила:
- А вот это ещё неизвестно. Он, по-моему, посговорчивее вас. Он не стал просто наблюдать - он человек действия. Ведь это он кинул в Эда свои плавки.
Спорить было глупо (теперь я это понимаю), но она заявила это с таким всезнающим видом, что я не устоял.
- Это были не его плавки, - сказал я. – Это мои плавки.
- Ваши или не ваши - какая теперь разница? Кинул-то он. Вы, поди, стояли бы и смотрели, как меня душат.
- Я же тут живу, а он нет. Для меня все могло кончиться тем, что в доме стало бы заметно тише.
Вряд ли после таких слов следует рассчитывать на потепление отношений, однако они сработали именно так: рассмеявшись, она снова посмотрела на меня весьма дружелюбно.
- Да вы не такой простак, каким притворяетесь, - сказала она. - А здорово мы с ним дрались, правда?
- С Терри не начните, - посоветовал я ей.
- Почему? Вы что, так тишину любите?
- Потому что, я уверен, с ним этот номер не пройдет, - предупредил я. - Слова у него кончатся гораздо раньше кулаков. Затеете свару - схлопочете от него по физиономии.
Она расцвела.
- Терри настоящий мужчина, - гордо заявила она. - Его на пятерых таких, как Эд, хватит. С чего это мне с ним сцепляться? Это Эд был падаль, а Терри - парень что надо.
- Падаль-то падаль, а вас чуть-чуть не прикончил.
Она хихикнула.
- Да, это надо помнить: пригодится, если у него не хватит духу даже подать на развод.
Она стряхнула пылинку с плеча и направилась к двери. Нельзя сказать, что я кинулся уговаривать её посидеть ещё.
- Да, мы даже не представились, - сказала она. - Я - Филиппа Хендрик. Обычно меня зовут Липпи.
- Значит, раньше вы были миссис Эд Хендрик, а теперь собираетесь стать миссис Терри Кто?
- Вечно я связываюсь с людьми со смешными именами. Эда звали Эдмунд. Терри зовут Ланселот, и если бы он узнал, что я вам проговорилась об этом, он бы меня убил. Он всегда пишет просто "Л. Теренс", и никто не знает, что значит "Л."
- Л. Теренс Кто? - спросил я.
- Теренс. Теренс - это его фамилия. Я буду миссис Л. Теренс. А вас как зовут? Независимо от того, чьим свидетелем вы будете - моим или Эда, - мне надо знать вашу фамилию. Для суда.
Я сказал ей, как меня зовут. Она записала. Теперь она была вся такая деловая женщина. Она даже уточнила, так ли это пишется.
- А фамилия и адрес вашего друга? - спросила она.
Я покачал головой.
- Я ему передам. Если он захочет, он с вами свяжется, А если решит, что это ему не по душе, ищите его сама.
Я думал, что она обидится и начнет возражать. Я уже был готов буквально вытолкать её за дверь, если придётся, потому что едва держался на ногах от усталости и недосыпа. Удивительно, но она не стала спорить.
- Что ж, это верно, - сказала она. - Не знаю, кто это будет - я или Эд, - но мы вас ещё потревожим. Привет.
Я рассказал Гибби об этом визите и спросил его, хочет ли он участвовать.
- Это её проблемы, - сказал Гибби. – Вот пусть она меня и разыскивает, Как-никак, а развод не должен быть легким делом.
Она его не разыскала. По-моему, и не пыталась это сделать; она вообще ничего не делала - только валялась на террасе со своим Ланселотом. Если они и занимались чем-нибудь ещё, то только от заката до восхода. Бабье лето в тот год выдалось долгое, и они не упустили ни единой минутки, пока можно было загорать.
Так прошла ещё неделя. За это время Гибби заглядывал ко мне раза три или четыре, и она каждый раз видела, что он тут. Она не упускала случая послать ему воздушный поцелуй, но на этом все и кончалось. Она не разу не попыталась набросить на себя что-нибудь и поймать его, пока он здесь.
- По-моему, у неё пропал интерес к твоей персоне, - заметил я.
- К твоей, мне кажется, тоже, - парировал он.
- Может, нашла другого соседа, посговорчивее, и тот согласился их сфотографировать? - предположил я.
- А может, - хмыкнул Гибби, - прежде чем решиться на брак с этим Ланселотом, она просто хотела выяснить, что там делается в тех плавках, что спасли её от Эда.
- Она думала, что это твои плавки, - напомнил я.
- Ну да. А ты возьми да и брякни ей, что это твои. Понятное дело, она была разочарована.
- Черт побери, Гибби! Ну что ей было не прийти в другой день, когда я был в лучшей форме...
- И где бы вы с ней устроились? На террасе? - спросил Гибби.
- Этим и в комнате можно заниматься.
- Только не с ней - она явно предпочитает секс на открытом воздухе.
- Посмотрим ещё: зима-то на носу.
- Подумаешь!.. Поставят раму, сделают теплицу, как для огурцов, и будут продолжать под полиэтиленом.
Я не угадал. Незадолго до начала зимы они затеялись все-таки пойти в полицию, а потом нью-йоркская погода закрыла сезон для любителей загорать - до весны.
 
3.
Если бы этим делом занималась полиция Нью-Йорка, я бы узнал об этом раньше: когда у полиции, работающей на нашей территории, появляется хотя бы крохотное подозрение насчет убийства, слух об этом доходит и до нас. Как-никак, именно нам в конечном итоге приходится вести это дело в суде и моргать в ответ на вопросы присяжных, так что они стараются держать нас в курсе дела. Но об этом деле по официальным каналам слухи до нас не докатились. А я вначале был в нём замешан как самый рядовой гражданин - сугубо частным образом.
Явились они ко мне как-то ранним утром – я как раз собирался идти в контору, и звонок застал меня под душем. Я решил, что это Гибби: иногда он заезжает за мной по утрам позавтракать вместе перед работой. Сегодня я как раз ждал его приезда.
- Иду! - заорал я, закрыл кран и, подождав чуток, чтобы стекла вода, завернулся в банное полотенце и отправился к двери, оставляя за собою мокрые следы на полу. Сняв цепочку, я отпер дверь и поскакал обратно в ванную.
- Заходи, - крикнул я через плечо, - я только закончу бриться!
Все ещё думая, что это Гибби и что устраивать торжественную встречу с рукопожатиями не обязательно, я намылил лицо, так что вошедших я сперва увидел в зеркале - они стояли в дверях ванной, занимая весь проем, и с интересом меня разглядывали.
Когда к тебе - явно по ошибке - входят два вполне одетых человека, а на тебе нет ничего, кроме полотенца вокруг пояса да мыльной пены на лице, им следует попятиться, отвернуться или, торопливо представившись, сообщить, по какому они, собственно, делу. Очень недурно также бывает извиниться за непрошенное вторжение. И уж во всяком случае не принято вот так молча стоять и смотреть на раздетого человека холодным, оценивающим взглядом. Можно было подумать, что это мне следует покраснеть и сконфузиться. Кому приятно, когда тебя разглядывают в таком виде? А если при этом ещё и молчат, то все это становится куда более оскорбительным.
Считается почему-то, что полицейского можно узнать с первого взгляда, даже в штатском - по ботинкам, например. Это не так. Полицейские, переодетые в штатское, не носят никакой особой обуви.
Если хотите убедиться, что перед вами переодетый полицейский, посмотрите на его плечи и грудь. Взгляните, как сидит пиджак - не распирает ли его кобура револьвера? Если пиджак хорошо сшит, это может быть почти не заметно - так, чуть-чуть пошире в плечах, чуть посвободнее покрой.
Зная, куда смотреть, всё это замечаешь сразу же, но даже из этого ещё не следует, что имеешь дело с переодетым полицейским - ясно лишь, что перед тобой человек, под пиджаком у которого кобура, что в кобуре - револьвер, и что он привык носить этот револьвер, как другие мужчины привыкли носить брюки.
А теперь чуть-чуть подумайте. Если это - вся информация, которой вы располагаете, то вполне возможно, что ваш посетитель и служит в полиции; хотя не менее вероятно, что он, так сказать, по другую сторону баррикады. Не исключено, что он не в ладах с законом.
Я обернулся и оглядел своих непрошенных гостей: молодые, крепкие. Мало того, что у них был вид пушечного мяса; они ещё и держались так, чтобы это бросалось в глаза. Оба были вооружены, и чтобы распознать это, намётанный глаз не требовался: пиджаки у них были пошиты скверно. Было очевидно, что оружие распирает их.
Они мне как-то сразу не понравились. Мой пристальный взгляд их нисколько не смутил: они продолжали как ни в чем ни бывало рассматривать меня. Просто теперь я предоставил им возможность разглядывать меня с другой стороны.
Я ждал уже более чем достаточно. Стало ясно, что они не намерены объяснить цель своего визита. Мне надоело ждать.
- О’кей, - сказал я, - чего надо? В туалет зашли?
Один из них сделал шаг вперед и назвал меня по имени. Это было явно лишнее.
- Я не знаю, чем вы торгуете, но мне этого не надо, - сообщил я им. - Я ждал друга. Вас я впустил по ошибке. А теперь выметайтесь. Выход у вас за спиной.
- Спокойно, мистер, не надо выпрыгивать из штанов, - сказал мне тот, что уже продемонстрировал свою способность открывать рот.
- Очки надо носить, мистер, - сказал я ему, - было бы из чего выпрыгивать.
Говоривший повернулся к второму типу.
- Смотри, какой шутник. Всё совпадает.
Оказалось, что второй тоже умеет говорить.
- Точно. Он самый.
Я из этого ничего не понял. Они загнали меня в угол: я стоял в ванной, а они в дверях. Сами знаете - из ванной податься некуда, это тупик. Да и под рукой тоже ничего подходящего не было. В любом другом месте можно ухватить что-нибудь тяжелое и размахнуться. В ванной комнате все тяжелые предметы обычно привинчены к полу или стенам.
Оба вооружены.
Я мысленно перебрал содержимое ванной: оружия нет. Нет даже чего-нибудь подходящего, чтобы воспользоваться этим вместо оружия, разве что лезвия от безопасной бритвы.
Да, судя по их намерениям, выпускать меня эти орлы не собирались. Я шагнул вперед, чтобы выпроводить их - и они тоже; шагнули чуть-чуть, всего на полшага, но - вперед, чтобы я понял: они здесь хозяева положения. Делать было нечего; оставалось только одно - тянуть время.
Они, похоже, не спешили. Вели они себя угрожающе, но открытой враждебности в их поведении не было. Может, потом, позже - а пока они только присматривались ко мне.
Отперев дверь, я прямиком вернулся в ванную. Они вошли следом. Я не видел, как они вошли, но я слышал. Теперь я пытался припомнить, что именно я слышал. Я не слышал, чтобы дверь за ними закрылась. Я свою дверь знаю: когда она закрывается, замок громко щелкает. Даже когда слышны другие звуки, этот щелчок не пропустишь, а когда они вошли, других звуков не было.
Значит, дверь по-прежнему не заперта. Они её за собой не закрыли.
Войти мог любой, но я ждал прихода Гибби. Часов у меня на руке не было, но примерное представление о времени я имел. Он должен был явиться от силы минут через десять. За десять минут, правда, они могли меня десять раз прикончить. Впрочем, неизвестно; может быть, ждать придётся гораздо меньше: не исключено, что он придет раньше.
Гибби войдёт и окажется позади них; равновесие изменится. Станет двое против двоих - вроде бы более или менее поровну. Правда, судя по их арсеналу, баланс по-прежнему будет не в нашу пользу. У Гибби оружия при себе тоже обычно не водится, как и у меня, но он по крайней мере будет на свободе, и у него будет богатый выбор тяжелых предметов, которые можно ухватить и кинуть. Нет, с его приходом мне станет заметно веселее.
Что бы у них ни было на уме, начинать они явно не торопились. Они наслаждались ситуацией: я попался им в очень удачном месте, и теперь они развлекались, глядя на меня, а я пытался угадать, когда же они сделают следующий ход. Я не знал, долго ли они намерены ждать, но одно мне было ясно: ни в коем случае нельзя было делать опрометчивых поступков. Я не собирался их торопить, пока на сцене не появится Гибби.
Я повернулся к зеркалу.
- Вы не возражаете, если я закончу бриться? А вы мне пока расскажете, зачем пожаловали.
Глупость, конечно, но ничего лучшего мне в голову не пришло. Если им так нравилось любоваться мною, то пусть себе наслаждаются дальше, решил я. Для бритья мне зеркало было совершенно не нужно: брился я по системе Брайля, не сводя глаз с отражений двух одетых мужчин и пытаясь угадать, что они собираются делать дальше.
Однако на их лицах не читалось ровным счетом ничего, и когда они начали действовать, это было настолько неожиданно - точнее, настолько далеко от того, чего я от них ожидал, - что они застали меня врасплох. Мне казалось, что я готов к любого рода нападению. Но к их маневру я готов не был: он был на первый взгляд просто бессмыслен, и я даже в мыслях ничего подобного не допускал.
Один из них протянул руку, ухватил полотенце, которым я обернул себя, идя открывать дверь, и резко дернул. Бритва у меня в руке подпрыгнула, я порезал подбородок. Бросив бритву, я метнулся вслед за ускользавшим полотенцем. Человек сделал шаг назад. Я попытался схватить полотенце, но второй человек замедлил мой рывок, поймав меня за руку. Пришлось остановиться. Первый примерился и хлестнул меня полотенцем, как кнутом. Подростки, развлекающиеся в спортзале или бассейне, частенько так балуются.
Я рванулся вперед, забыв о том, что я один, их двое, а шансов у меня – ноль. Оказавшись вплотную к державшему меня за руку человеку, я резко ударил его коленом в пах. Колено попало в нужное место, и он выпустил мою руку. Проскользнув мимо него, я попытался с размаху врезать человеку, державшему полотенце, но это мне не удалось: тот, второй, сзади, ухватил меня снова, на этот раз – как следует. Его рука обвилась вокруг моей шеи, больно надавив на трахею; одновременно в спину мне уперлось его колено.
Из таких захватов я вообще-то умею уходить, но что толку? Если человек знает такие захваты и выполняет их так ловко, то наверняка знает все контрприемы и будет готов к ним. Я попытался вырваться, но он был на высоте: давление на горло оставалось постоянным. Не то чтобы он всерьез собирался задушить меня, но держал так крепко, что на секунду мне даже захотелось, чтобы он нажал посильнее и все поскорее кончилось.
Захотелось мне этого, конечно, не всерьез - так, мимолетная мысль; все это время мое тело сопротивлялось, чтобы выжить, вырваться, уцелеть. Второй человек невозмутимо стоял с полотенцем наготове и ждал, пока его напарник обработает меня настолько, что я перестану трепыхаться.
Я бы хотел сейчас утверждать, что это ему не удалось и того, что было дальше, просто не было, но тут уж что-нибудь одно: или рассказывать, или нет. У человека, что держал меня сзади за горло, одна рука была свободна, и он хорошо знал, что надо делать этой рукой; я же беспомощно молотил руками воздух. Он поймал меня за левое запястье и резко завернул мне руку за спину. Продолжая давить, он заставил меня опуститься на колени и, удерживая меня в этом положении, отпустил мое горло и убрал упиравшееся мне в спину колено. Теперь он держал меня только одной рукой, но я был совершенно беспомощен: одно движение - и моя рука будет сломана.
Его напарник только этого и ждал - он подошел и ударил меня ногой. Я даже не мог увернуться от удара: завернутая за спину рука была мне ещё дорога. Я так и остался лежать на полу, скорчившись, а эти двое принялись не торопясь обрабатывать меня своими - без особых примет - ботинками.
Только одно пока было мне на руку - их неторопливость. Они явно не спешили, а время сейчас работало на меня. Если сейчас они будут продолжать в том же духе, то до прихода Гибби мне придется туго, - но это ведь только до его прихода, всего несколько минут.
Я не мог понять их бесцельных, хотя явно рассчитанных действий, начисто лишенных ненависти или гнева. Возможно, это был садизм, но поразительное дело - на их лицах не было и следа удовольствия или возбуждения. Они были спокойны. В них была какая-то полнейшая отрешенность. И пока они продолжали размеренно наносить удары, я успел заметить в их "работе" и кое-что ещё: били они, тщательно взвешивая силу удара. Они запросто могли причинить мне гораздо большие страдания. Без особого усилия они могли меня изувечить или даже убить.
Ничего такого они не делали. Мне показалось, что они стараются не повредить мне ничего. Я даже не уверен, что они хотели сделать мне больно. Видимо, вся затея заключалось в том, чтобы унизить меня - с какой целью, я понять не мог.

Вероятно, я мог бы кричать. Я этого не сделал: если они не стали устраивать шума, подумал я, стоит подыграть им и немного потерпеть. Начни я кричать - кто-нибудь пришел бы на помощь. Но на это нужно время, а время в такой ситуации было бы на их стороне. Им, например, вполне хватило бы времени, чтобы дать мне по голове рукояткой револьвера или
даже пристрелить - и спокойно убраться из дома.
Это было совсем не то, чего я хотел. Разумеется, прежде всего мне хотелось выйти из этой переделки с минимумом увечий. Однако не меньше - а с каждой секундой все больше и больше – я надеялся, что им не удастся уйти: вот-вот появится Гибби, и мне надо было во что бы то ни стало задержать их до его прихода.
Вот в этом направлении я и стал действовать.
Я, конечно, не стал поднимать шума, но и совсем молчать тоже не стал: решив доставить себе удовольствие, я начал изливать на них все эпитеты, приходившие мне в голову - достаточно тихо, чтобы не привлекать внимания соседей, но с такой громкостью, чтобы Гибби непременно услышал меня с порога. Это было очень важно: я хотел предупредить Гибби, чтобы тот вступил в игру без промедления.
И когда Гибби появился в дверях ванной, в руке у него был револьвер. В первую секунду я буквально оторопел от удивления: в такие дни, как сегодня, когда, кроме работы в конторе, ничего интересненького не намечалось, Гибби никогда не брал его с собой.
Я смотрел на револьвер и гадал: почему именно сегодня он явился при оружии? В чудеса я не верил, даже когда дело касалось Гибби. Пока я ломал голову над этой загадкой, Гибби решил завладеть инициативой.
- Руки на голову, - сказал он, - и медленно поворачивайтесь. Кто дернется порезче - пристрелю. Если не верите, можете рискнуть.
Мои непрошенные гости предпочли не рисковать. В их положении это было весьма разумно: у Гибби револьвер был в руке, а им ещё предстояло достать оружие. Они сделали так, как им было ведено - положив руки на затылок, они повернулись к нему лицом.
- Смотри, парень, - сказал один из них, - ты делаешь большую ошибку.
- Мак, ты в порядке? - спросил Гибби, проигнорировав это заявление.
Я поднялся на ноги и потянулся за полотенцем.
- В порядке. Они вооружены, и, по-моему, они чокнутые. Пушки в наплечных кобурах.
В данный момент Гибби это было не интересно.
- Ты весь в крови, - сказал он.
Я огляделся: действительно, крови на мне было порядочно. А может быть, и не так уж много, но сильно размазано - грудь и живот, во всяком случае, были сплошь в пятнах крови.
- А, ерунда. Порезался, когда брился, и не успел остановить кровь.
- Тогда давай сперва займемся твоими гостями.
К тому времени я уже успел обернуться чистым полотенцем.
- Я могу подержать их на мушке, пока ты набираешь номер, - предложил я.
- Телефон подождет. Верховный Суд ещё не уточнил, спустя сколько минут после ареста гражданин имеет право позвонить своему адвокату.
Тот, что уже открывал пасть, решил попытаться снова.
- Можете не торопиться, мистер, - сказал он, - мы сотрудники полиции.
- Ага. А я - английская королева, - сообщил ему в ответ Гибби. - Заткнись. Наговориться ты ещё успеешь.
- Оружие у них забрать? - спросил я.
- Подожди секунду, Мак, - сказал Гибби. - Давай по порядку. Сперва поставь их к стенке, как учили. Ты же не хочешь, чтобы один из них попытался воспользоваться тобой как прикрытием.
Я, естественно, не хотел. Есть очень удобный способ обеспечить безопасность полицейских при аресте и обыске. Если вы не служили в полиции, то, возможно, не знаете, как это делается. Хотя и не могу сказать, что процедура мне нравится, но это была возможность немного расквитаться с ними.
Задержанного ставят лицом к стенке, но не вплотную, а так, чтобы, наклонившись вперед, он касался стены вытянутыми руками. После этого надо приказать ему, чтобы он расставил ноги пошире.
Попробуйте как-нибудь на себе, и вы увидите, что это положение, далекое от равновесия. Вы уязвимы и беззащитны. Попытайтесь ударить стоящего рядом человека рукой или ногой: вы непременно врежетесь лицом в стену.
Стоящий сзади человек может делать с вами всё, что заблагорассудится. Попавшему в такой переплёт остается только надеяться, что арестовавший его человек будет действовать строго по правилам: не ударит; не толкнет. Если кому-то придёт в голову пнуть арестованного между ног, тот никак не сможет этому помешать. Впрочем, ваше воображение может подсказать вам множество других действий, которым в этой позе тоже невозможно противостоять достойно.
Я встал так, чтобы они не смогли до меня дотянуться, и начал командовать. Убрав в сторону стоявший рядом стул - теперь у стены было достаточно места, - я повернул их к стене. Они вспотели, и мне это понравилось: я хотел, чтобы они попотели ещё малость. Оба пытались протестовать, но я не очень прислушивался.
Гибби оборвал их протесты:
- Вы, я вижу, носите оружие, но, возможно, не умеете им пользоваться. Когда держишь человека на мушке, палец всегда готов нажать на курок. Чтобы устать и промахнуться, надо много времени. А вот палец на курке устаёт довольно быстро: напряжённые мышцы всегда устают быстрее. Устаёт не настолько, чтобы не суметь нажать на курок - это как раз легко; трудно держать так палец и не выстрелить. Палец начинает дрожать от усталости. Иногда и не хочешь, а выстрелишь. Я уже устал немножко, но, к сожалению, не могу снять палец с курка до тех пор, пока Мак не поставит вас к стенке как следует.
Он ещё не успел закончить, как они уже стояли строго в нужных позах.
- О’кей, Мак, - сказал Гибби. - Теперь забери у них оружие.
Я достал у них револьверы, оказавшиеся специальными - полицейской модели, не спеша пересек комнату и положил в дальнем от них углу.
- Теперь посмотрим, нет ли ещё чего-нибудь, - сказал я.
- Да уж, пожалуйста, - сказал Гибби. - Ты знаешь все места, где можно носить нож?
Я по очереди и намеренно неторопливо обыскал обоих. Даже когда тебя обыскивают с соблюдением всех правил, это унизительная процедура; я же не очень старался что-либо соблюдать, и надо признаться, что это доставило мне определённое удовольствие.
Улов был невелик. Ножей не обнаружилось, но в задних карманах нашлись наручники. Я помотал ими в воздухе. Наручники звякнули.
Гибби ухмыльнулся.
- Может, у них есть верительные грамоты, что выдают вместе с этими побрякушками? А может, и нет. Это, в общем-то, несущественно, но ты всё же посмотри, не найдётся ли чего.
Я сделал вид, что не расслышал.
- Кровь вроде остановилась, - сказал я, потрогав подбородок, - но я буду чувствовать себя гораздо лучше после душа. У тебя есть несколько минут?
- Я абсолютно никуда не спешу, - ответил Гибби.
Тот, что был говорящий, опять попытался;
- Я же сказал вам, что мы из полиции.
- Я-то надеялся, что нет - для вашего же блага, - сказал Гибби.
- Может, мы что-то напутали.,.
- Вполне возможно.
- Слушайте, но ведь это вполне естественно. Ну, что мы могли подумать?
Я крикнул из ванной:
- Вы могли подумать, что не худо было бы прежде всего представиться.
- Это верно. Ну, так вот мы и представляемся: мы из полиции. Так что теперь, ребята, вам пора призадуматься. Вы оказываете сопротивление офицерам полиции при исполнении служебных обязанностей.
Я услышал, как Гибби рассмеялся.
- Испугался, Мак? - спросил он.
- А исполнение-то паршивое, - ответил я, - лично мне совершенно не понравилось.
Я вышел из ванной, огляделся - наши посетители у стены потели вполне успешно - и пошел в другую комнату взглянуть, закрыл ли Гибби за
собой дверь. Дверь оказалась закрытой, а вот ящик, в котором я храню свой револьвер, выдвинутым. Я закрыл его и почувствовал себя ещё лучше. Это, конечно, мелочь, но меня это грызло; теперь я понял, как было дело.
Чудес не бывает. Гибби подошёл к двери и ещё с порога услышал мой голос, доносившийся из ванной. Где лежит мой револьвер, он знал отлично. Все было очень просто: проходя мимо, он на всякий случай прихватил его с собой.
Честно говоря, я решил, что эти двое ненормальные: я просто поверить не мог, что они полицейские, да ещё и офицеры.
На этот счёт я никогда не обманывался: не может каждый полицейский быть порядочным человеком. Даже Гибби, при всей его лояльности к бывшим коллегам, не пытался утверждать, что в этом стаде не бывает паршивых овец. Где-нибудь в Гарлеме, или на подъезде к нижней части Ист-Сайд, или в переулке в районе 80-х улиц к западу от Центрального парка парочка полицейских порой вламывается прямо в квартиру и начинает вот так обрабатывать её жильца. Это против всяких правил, но если у человека нет денег и друзей, но есть срок за плечами, и если при обыске полицейские найдут у него наркотики, то такое может порою сойти им с рук, особенно если, обрабатывая его, они будут вести себя сдержанно и не оставят на теле задержанного следов побоев.
Но какой полицейский в здравом уме учинит такое в квартире у человека, который не похож на одинокого бедняка, у которого может оказаться хороший адвокат и чьё положение в обществе не позволит объявить его болтуном? Трудно поверить, правда? Тогда пойдём дальше: насколько же безумным должен быть полицейский, выкидывающий такой номер в доме у помощника прокурора города?!
Я не хочу сказать, что помощники городского прокурора - такие большие шишки, но полицейские-то должны были бы знать нас - и по имени, и в лицо. Так что для полицейского выкинуть такую штуку - чистой воды самоубийство.
Имя мое было им известно. Трудно было поверить, что они из полиции. Револьверы их на меня впечатления не произвели: эта модель никогда не была доступна исключительно для полицейских - пошел да купил. Наручники тоже можно купить, хотя и непонятно, зачем, если они не из полиции. Разве что они решили, что наручники – необходимая часть гардероба, чтобы выглядеть, как полицейский.
Я опять отправился в спальню и дал им ещё немножко попотеть, не спеша натянув джинсы и футболку. Гибби сидел, непринужденно болтая ногой и моим револьвером. И то сказать: куда они теперь денутся? Они уже простояли у стенки так долго, что вряд ли смогли бы выпрямиться сами, без посторонней помощи.
- Ну, что ж, - сказал Гибби, - эти ребята стали гораздо разговорчивее, но я пока предложил им помолчать. По-моему, это с моей стороны просто подарок: чтобы придумать какое-то правдоподобное объяснение своим действиям, им понадобится немало времени.
- Да, изрядно набирается; нанесение телесных повреждений; проникновение в жилище, да ещё под видом сотрудников полиции,..
- Прибавь сюда незаконное ношение оружия, - добавил Гибби.
Я продолжил обыск, рассказывая тем временем Гибби, как было дело с самого начала, В этот раз я искал бумажники и документы. Долго шарить не пришлось - все оказалось тут как тут. Как они и сказали, они были полицейскими, вот только вне зоны юрисдикции своего участка. Я начал читать:
- Пол Тёрнер и Майкл Стэмп. Оба - детективы из полиции Портхейвена. Получается, что они орудуют в чужом районе, чужом городе, в чужом графстве и даже в чужом штате.
- Мы же пытались вам объяснить, - сказал Стэмп, более разговорчивый из двоих. – Вы же не слушаете, что вам говорят.
- Туристы, - пробормотал Гибби.
Хотя мне и не приходилось раньше делать этого, я знал, как это делается, и вряд ли мне представился бы более подходящий случай. Я просто не мог устоять перед искушением. Все получилось очень просто и легко: легкая подсечка – и готово. Стэмп рухнул, как карточный домик, со всего размаху шмякнувшись физиономией об пол.
Я отправил Тёрнера следом и пошёл к телефону.
- Сдадим их в участок, - спросил я Гибби, - или сперва сами допросим?
- У меня вопросы буквально из всех дырочек лезут, - ответил он. - Ты не возражаешь?
- Вам это так не пройдет, - сказал Стэмп. - Раньше вы ещё могли сказать, что не знали, кто мы такие, но теперь - не выйдет.
- Может, вы и полицейские, - задумчиво сказал Гибби, - а может, и нет. Документы можно украсть или подделать. Да это и неважно: в любом случае вы влипли. Просто если вы полицейские, вы влипли сильнее: вы явились сюда без ордера, и это не ваш район. Тут вы не полицейские - вы два взломщика. А вот мы сейчас вызовем натуральных полицейских, и как только мы сдадим вас им – вам крышка. Ну, что, попытаетесь объяснить нам, почему не надо этого делать, или я могу звонить?
- Давай, звони, - хрипло ответил Стэмп. У Тёрнера такой уверенности не было.
- Подожди минутку, Майк, - начал он.
- Как же, разбежался, - окрысился на него Стэмп. - Я знаю, что делаю.
Гибби расхохотался.
- Вот тут, Майк, ты неправ. Ты хотел сказать: "Я не ведал, что творил." Чтобы тебя простили, этого, конечно, недостаточно; но это лучшее из
того, что ты мог выдать в данный момент.
- Ты блефуешь, и я на твой блеф не поддамся, - сказал Стэмп. - Валяй, звони.
Блеф-то блефом, а ни один из них не сделал даже попытки подняться с пола: лежали оба, как миленькие, там, где я их уложил – видать, помнили о револьвере в руках Гибби. К оружию они явно относились с должным почтением.
Вдруг Тёрнер жалобно воскликнул:
- Постойте! Погодите минутку! Вы же не знаете, как было дело. Он...
Продолжить ему не удалось. Ни на дюйм не отрываясь от пола, Стэмп, как краб, дрыгнул ногой и лягнул его в бок.
- Заткнись, недоносок, - прошипел он.
- Я только хотел сказать... - начал опять Тёрнер и снова схлопотал пинка.
- Не надо ничего говорить, - сказал ему Стэмп. - Тебя на мушке держат, вот ты и разговорился.
Тёрнер перешел на шёпот, и некоторое время они спорили так, лежа рядышком на полу. Разобрать, о чем они там бормочут, было невозможно - не ложиться же рядом с ними! Отдельные слова до меня долетали - например, мне удалось расслышать "извращенец" и "задница". Но когда они наконец замолчали, стало ясно, что Стэмпу удалось заткнуть Тёрнеру рот.
Впрочем, даже не расслышав, о чем они там беседовали, я всё же получил определенное представление о сути их спора и понял, почему Тёрнер дал себя уговорить. Иметь дело с нью-йоркской полицией им явно не хотелось, но из двух зол им надлежало выбрать меньшее, и они решили, что в полиции они будут целее, чем тут, в обществе меня, Гибби и револьвера, который тот держал в руках. Они определённо обсуждали, нет ли у них возможности выйти сухими из воды, сохранив свободу и работу. Но на первом плане у них явно стоял другой вопрос: им очень хотелось выйти из этого дома живыми.
Мы с Гибби тоже немного пошептались и пришли к выводу, что после появления полиции нам неминуемо придется вести себя официальным образом, а это всегда успеется. Но если мы заставим их говорить, прежде чем вызовем полицию, то, вполне вероятно, узнаем гораздо больше, чем потом в присутствии их адвоката. Гибби решил, что стоит попытаться, и я сказал ему, что попробую подыграть на слух.
- Как я уже сказал, - начал он, - вы на чужой территории. Впрочем, то, что вы сделали, не прошло бы ни на чьей территории. Из полиции вас теперь наверняка вышибут, да и вообще шансов остаться на свободе у вас маловато. Я тоже был полицейским и знаю, как легко порой бывает полицейскому ошибиться. В данный момент я не вижу, как мог полицейский в здравом уме совершить ваши ошибки, но мы готовы дать вам шанс: если вы сумеете убедить нас, что вас следует отпустить, то можно подумать. Причины должны быть достаточно вескими, и в любом случае нам судить, насколько они обоснованны, но если хотите попытаться - валяйте.
Туг он сделал паузу - довольно долгую, надо отметить - в расчете на то, что они заговорят.
Они молчали.
- Войти так, как вы вошли, и сделать с человеком то, что сделали вы - это ошибка всегда и везде, а когда допускаешь её в неподходящем месте - вдвойне. Но уж сделать такое не с тем человеком - это совсем непростительно. Глупо позволять себе подобные выходки в отношении любого человека; но избить помощника прокурора города - это стопроцентное безумие.
- Кто помощник прокурора? - хрипло спросил Стэмп. И хотя по форме это был вопрос, по тону его можно было понять, что он считает Гибби лжецом.
Тёрнер простонал:
- Она ничего не говорила насчет помощника прокурора,..
- Кто "она"? - сразу же спросил Гибби. Реакция у него была хорошая, но не быстрее, чем у Стэмпа.
- Мы ещё не знаем, что он помощник прокурора, - сказал Стэмп. - Мало ли что говорит этот, второй? Не больно-то он похож на прокурора.
Гиббн рассмеялся.
- Вы тоже не слишком похожи на полицейских. Мы оба - сотрудники городской прокуратуры. Хотите посмотреть наши удостоверения? Мы их тоже носим с собой.
- А с пола встать можно? - спросил Тёрнер.
- По одному, - ответил Гибби. - Ты первым, Пол. Вставай лицом к стене и не поворачивайся. Да потихоньку, без резких движений, если не хочешь схлопотать пулю.
Тёрнер медленно - точно так, как было велено, - встал и уставился в стену, даже не попытавшись взглянуть на нас.
- Молодец, Пол, - сказал Гибби. - Ну, а ты, Майк? Встать. Лицом к стене, рядом с Тёрнером.
Стэмп не шевельнулся.
- Решили устроить казнь, как у китайцев? - спросил он. - Они, я слышал, расстреливают в затылок. Что, слабо выстрелить, глядя человеку в лицо?
Гибби опять занялся Тёрнером.
- О’кей, Пол, - сказал он, - Майк так устал, что не может встать, но это же не повод, чтобы держать тебя на ногах. Повернись.
Тёрнер осторожно повернулся к нам лицом и прислонился к стене.
- Отлично, - сказал Гибби. Он протянул руку и взял стоявший рядом стул. Стулья у меня скандинавские, легкие - любой мальчишка одной рукой поднимет.
- Лови, - сказал Гибби и бросил стул Тёрнеру.
Тот поймал.
- Ловко, - похвалил его Гибби, - Если ты и подаешь не хуже, чем принимаешь, то можешь попытаться устроиться в бейсбольную команду. Садись, где стоишь - рядом с Майком.
Тёрнер сел. Игра в бейсбол продолжалась: Гибби достал из кармана своё удостоверение и метнул Тёрнеру на колени. Тот взял его, раскрыл.
- О Гос-с-споди! - простонал он.
- Кидай обратно,- велел ему Гибби. Тёрнер послушно кинул. Я присоединился к игре и кинул ему своё. Судя по тому, как он его поймал, ему не слишком хотелось читать то, что было написано внутри. А прочтя, он опять застонал - слов у него уже не было. Стэмп, не поднимаясь с пола, спросил:
- Ну что?
- Майк, они и вправду из прокуратуры.
- Отдохнул маленько, Майк? - спросил Гибби. - Сесть сможешь?
Майк, с трудом выдавливая из себя слова, сообщил, что сможет. Мы подождали, пока он устроится рядом со своим партнером.
- Ну, чудненько, - сказал Гибби. – Говорите, мы слушаем.
- Мы не знали, - проблеял Тёрнер.
- Эта сучка нам ничего не сказала, - жалобно подтвердил Стэмп.
- Это всё ошибка, - добавил Тёрнер. - С чего нам было знать?
- Давайте с именами, - сказал Гибби. – Какая сучка?
- Жена, - сообщил ему Стэмп. – Миссис Эдмунд Хендрик.
- Филиппа! - воскликнул я.
- Липпи, - сказал Гибби.
- Ну, - подтвердил Тёрнер. - Она сказала, что у неё есть сосед, который любит подглядывать за ними все время - за нею и её мужем, за нею и её любовником, - когда они устраиваются на террасе позагорать голяком. Сказала, что любит заниматься сексом на террасе, а тут этот сосед всё смотрит и смотрит. Она говорит, что и в тот день, когда это случилось, они тоже были там, и он это видел, так что он может быть свидетелем.
Несколько раз Стэмп пытался вклиниться в этот монолог. Как только Тёрнер остановился перевести дух, Стэмп тотчас же подхватил.
- Сказала бы, что это прокурор - было бы совсем другое дело. А тут ещё такая штука: прямо на террасе, на виду у всех. Да если тебя видел прокурор - это же такой свидетель, что только мечтать можно. Но ведь она не сказала, что прокурор - сказала просто, что сосед, мужчина. Не были, говорит, мы в Портхейвене. Вот, говорит, у нас сосед есть - так он свидетель, что у нас алиби. Дала нам адрес и фамилию; сказала: хотите - пойдите и спросите: он вам скажет, что в тот день мы были на террасе, как всегда.
Стэмп, видимо, думал, что излагает лучше Тёрнера, Со своей стороны, Тёрнер был этим не очень доволен и попытался перехватить инициативу.
- И вот приходим мы к этому соседу, что разглядывает их всю дорогу. Ну что это должен быть за тип? Извращенец какой-нибудь – смотрит и ловит кайф. Нам и говорить-то с таким противно до тошноты.
Он встревоженно взглянул на меня.
- Видите, мистер? Мы про Вас и впрямь ничего не знали, кроме того, что она нам рассказала.
Покуда Тёрнер говорил, Стэмп смотрел нам в глаза. Я, конечно, попытался изобразить на лице строгое выражение помощника прокурора города, но, боюсь, губы у меня кривились. А Гибби, не сдержавшись, и вовсе расплылся в улыбке. Стэмп заметил это и, набравшись смелости, обратился прямо ко мне:
- Вот поставьте себя на наше место, - начал он. - Приходим мы сюда, ищем какого-то извращенца. Звоним в дверь - и что? Не спрашивая, кто мы и чего нам надо, этот тип подходит к двери, отпирает и кидается обратно. Ну, мы заходим в квартиру, и где же мы его застаем? В сортире, голее голого.
- Неправда. Я был в полотенце, - поймал я его на неточности.
- Я полагаю, у вас в Портхейвене принято принимать душ в брюках, - добавил Гибби.
Они наперебой пытались объяснить нам, как всё получилось - перебивая друг друга, они с грехом пополам тянули ниточку своего повествования. Один не умел говорить вообще; у второго был дар подбирать не те слова. Назапинавшись всласть, они забуксовали и остановились окончательно. Тогда Гибби начал задавать им вопросы, за которые они схватились, как за спасательный круг: когда не умеешь рассказать даже то, что знаешь, отвечать на вопросы намного проще, чем излагать самому.
- Свидетель их алиби? - спросил Гибби. - Алиби чего?
- Убийства.
- А кого убили?
- Его. Мужа. Эдмунда Хендрика.
- Как убили?
- Застрелили. Пять пуль 22-го калибра. Ну, знаете, маленькие такие пульки, пистолетные. Дамское оружие.
- Пистолет нашли?
- Не-а. Они недавно разошлись, а его застрелили. Пять пуль, ну? А у неё любовник, они валяются себе голышом на террасе, на солнышке, любовью занимаются у всех на виду. Ясное дело - избавилась от муженька.
- Где вы все это про неё узнали? Про любовника? Про террасу? Кто вам это все рассказал?
- Она. Она и он.
- Муж? Он что, был жив, когда его нашли?
- Не-а. Когда мы его впервые увидели, ему уже было не до разговоров.
- Тогда кто "он"?
- Любовник. Теренс. Ланселот Теренс. Тоже типчик; он ещё рта не успел открыть, а уже видно, что сейчас будет врать. По-моему, он и про имя своё врет; ну где такое имя слыхано - Ланселот?!
Гибби быстренько увел их с этого курса обратно, в нужном направлении, и помаленьку вытянул из них всю историю.
 
4.
В воскресенье, около двух часов пополудни, к пляжу в Портхейвене прибило труп.
- В какое воскресенье? - уточнил Гибби.
- В прошлое.
- Что, всего три дня назад? Сегодня только среда.
- Ага. В прошлое воскресенье.
Понадобилось ещё немало вопросов, чтобы отделить факты от их домыслов. Большая часть информации, которую можно было считать достаточно надежной, попала к ним от портхейвенского прозектора.
Было ясное, солнечное воскресенье, ещё довольно тепло, хотя, конечно, не так, как летом. Народу на пляже было немного; самые стойкие купались, остальные просто загорали.
Первыми труп обнаружило купальщики: он мирно покачивался на волнах невдалеке от берега, и все, естественно, решили, что это утопленник. Поехал человек покататься на лодке, решил искупаться и утонул. Хотя "утопленник" и был совершенно голый, это никого особенно не удивило, Полиция Портхейвена даже решила, что нагота покойника лишь подтверждает верность гипотезы.
Многие предпочитают купаться голышом. Они находят безлюдный уголок пляжа либо выходят на лодке в такое место, где действительно никого вокруг нет. Вот, скажем, вышел человек на лодке подальше от берега, совершенно один, разделся, поплыл, ему стало плохо, он и утонул. Дело-то нехитрое, по неосторожности с каждым может случиться.
Полицейская процедура в таких случаях довольно проста. Вызывают береговую охрану. Если те находят пустую лодку, а в ней – мужскую одежду, то не слишком сложно уловить связь между трупом и лодкой и установить личность утонувшего.
Тут, однако, дело оказалось не таким уж простым. Лодки береговая охрана не обнаружила, зато судмедэксперт при вскрытии нашел пять пуль калибра 0.22, уютно устроившихся в жизненно важных частях тела. Любая пара из этих пяти пуль была бы причиной немедленной смерти, а схлопотав все пять, человек не прожил и минуты - он умер раньше, чем попал в воду, а не утонул. Вскрытие не обнаружило в легких заметного количества морской воды.
Но судмедэксперт пошёл дальше и подкинул кое-что ещё: исследовав содержимое желудка, он готов был поклясться под присягой, что тело попало в море спустя очень короткое время после наступления смерти: речь шла о минутах; во всяком случае, меньше часа. Столь же уверенно он установил и длительность пребывания тела в воде - тут он тоже давал не более часа. За всё про всё, по его мнению, между моментом, когда человек был застрелен, и появлением трупа на пляже прошло не более двух часов. Он лично считал, что гораздо меньше двух часов, но несомненно не больше.
- И тут, значит, вы решили спросить у его жены, где она была между одиннадцатью утра и двумя часами пополудни в прошлое воскресенье, - сказал Гибби.
- А она говорит, что у неё есть алиби и свидетель.
- Как вы опознали труп? - спросил Гибби. – И как вы нашли жену?
- Никак. Это она нас нашла.
Понадобилась ещё масса вопросов, прежде чем Гибби удалось проникнуть в смысл этой головоломки. Но даже разобравшись в ней, мы продолжали недоумевать: наверное, эти кретины всетаки что-то напутали. Все было понятно, но уж слишком невероятно.
Оказалось, что Филиппа Хендрик, сопровождаемая галантным рыцарем сэром Ланселотом Теренсом, без зова явилась в чертоги портхейвенской полиции. Дама заявила, что некоторое время тому назад пропал её муж и что ей сообщили, что в портхейвенской полиции есть труп мужчины. Так вот у неё, видите ли, есть основания полагать, что это труп её мужа.
Значит, дело было так; в Портхейвене появляется неопознанный труп. Тут является Филиппа Хендрик. Ей показывают тело – жалко, что ли? Она рассматривает его с нескрываемым удовлетворением и без колебаний опознает труп как останки своего пропавшего супруга. Стэмп даже изобразил нам, как она его "опознавала."
- Знаете, что она сказала? - спросил он, вспомнив её слова и моргая от удивления. – Она сказала; "Он. Он, сукин сын." Потом повернулась к своему Ланселоту и говорит: "Посмотри: правда, он хорошо выглядит? По-моему, он в жизни так прекрасно не выглядел."
- Глядя на труп? - переспросил Гибби. – В вашем присутствии? И так, что вы всё это слышали?
- Да, сучка ещё та, мистер, - ответил Стэмп. - Я ещё таких сучек и не встречал, ей-богу.
- Необычная женщина, - согласился я.
- Сама напросилась на обвинение в убийстве? - пробормотан Гибби, - Это феноменально.
- Я не знаю, как это называется, - сказал Стэмп, - но вы сами видите, на что это похоже. Куда деваться - пришлось задать ей несколько вопросов.
Они просветили нас насчёт их вопросов и её ответов.
Знала ли она, что её муж уехал в Портхейвен? Нет.
Заявила ли она об исчезновении своего мужа? "Вот ещё! Я была так рада, что он смотался. Меньше всего на свете мне хотелось отыскать его."
Значит, она никуда официально не заявляла о том, что муж пропал? Нет. Она очень надеялась, что он не найдется.
Тогда, раз ей так наплевать, что же привело её в Портхейвен взглянуть на этот труп?
- Она и это объяснила, - сказал Стэмп. – Он, говорит, сбежал после того, как меня избил. Я бы и сама, говорит, ушла, да квартира уж больно хороша: с террасой, позагорать можно, так чего ради?
Поэтому его уход вполне её устраивал. Она решила, что он подаст на развод, и ждала, что позвонит или он сам, или его адвокат. Все основания для развода она ему дала. Оставалось лишь подождать, пока он ей этот развод на тарелочке преподнесёт. Вы этому верите?
- Вполне могло быть, - ответил я, - Прежде чем он унес ноги, она уже обеспечила его всем необходимым, чтобы получить развод по-нью-йоркски. После его ухода к ней перебрался её дружок. Я так понимаю: они ждали только, чтобы её муж с ней развёлся и они могли бы пожениться. Но если они и откладывали брачную церемонию, то уж брачное ложе разделили, не дожидаясь этого.
У Гибби был ещё вопрос.
- А откуда она всё-таки узнала, что в Портхейвене можно поглядеть на труп? Она же сказала, что не знала, куда он уехал. Что в Портхейвен он двигать не намеревался. Кстати, не исключено, что он и не был в Портхейвене живым: если его погрузили в лодку, пристрелили и сбросили тело за борт, то это могло произойти в любом месте - здесь, в городе, или в любой точке побережья вдоль Лонг-Айленда - на том берегу или на этом.
- Да вообще где угодно, - добавил я. - Мы же не знаем, что это было за судно.
Наши вопросы и комментарии обрадовали этих двоих до чертиков. Теперь мы - все четверо - вроде как бы опять представляли Закон, и им,
похоже, уже начало казаться, что мы настолько увлечены новой загадкой, что можем позабыть, как бестактно они тут появились.
- В том-то и дело, - сказал Тёрнер с энтузиазмом. - Она ничего не знает. Никуда она не заявляла. Нигде ни о чём не узнавала. В воскресенье труп прибило к берегу, а во вторник - вчера днем - она заявляется посмотреть на него. И н; тебе - это он!
Конечно, они решили, что она узнала про труп обычным путём: обратилась в бюро по розыску пропавших родственников, а те сообщили ей про труп в Портхейвене. Чтобы не оставалось неясностей, решила съездить и убедиться. В сумочке у неё нашлась фотография мужа, и все сразу решили, что опознание можно считать законченным.
- Мы бы, может, и вообще не спросили бы, откуда она узнала про этот труп, - сказал Тёрнер, - если бы она не начала крыть его на чем свет
сто;т, как только увидела. Она, на мой взгляд, и через дорогу поленилась бы перейти, чтобы выяснить, жив её муж или мертв. Когда мы её спросили напрямик, она ответила, что ей наплевать и что она его даже и не искала. Тут-то мы и начали спрашивать её: а откуда же ей известно про труп в Портхейвене?
- Ну, и что она сказала? - перебил Гибби. - Откуда она узнала?
- А ей кто-то позвонил, - ответил Стэмп.
- Кто?
- Не знает. Она не представилась.
- Звонила женщина?
- Так она утверждает.
- Неизвестное лицо женского пола звонит ей и - что говорит?
- Звонит ей какая-то баба, себя не называет и спрашивает: можно поговорить с миссис Эдмунд Хендрик? Ну, можно, дальше что? Та говорит:
если хочешь посмотреть на мужа, езжай в Портхейвен, в полицию, - тебе покажут.
- Вот так вот просто? - спросил я. - Тогда не ясно, почему Липпи попросила показать ей труп. Как она из этого поняла, что речь идет о трупе? Вполне возможно, что он просто сидит там в камере по тому или иному поводу.
Тут, наверное, Гибби решил, что наши посетители чересчур расслабились и пора немножко поднять им тонус.
- Судя по тому, как эти парни работают, там у них можно запихать человека в кутузку и без всякого повода.
Тёрнер побагровел; его самоуверенности как не бывало. Он опять начал лихорадочно думать только об одном - как бы оправдаться. Но пока он искал подходящие слова, Стэмп уже затарахтел. Надо отметить, что тактику он выбрал правильную: он проигнорировал замечание Гибби и говорил исключительно по делу.
- Больше того, - сказал он. - Эта бешеная баба сказала той, что звонила, чтобы та морочила голову кому-нибудь ещё. Что миссис Хендрик захочет видеть мистера Хендрика только в том случае, если речь пойдет о разводе. Что она уже на этого сукиного сына досыта насмотрелась. Почему бы той женщине не предложить посмотреть на этого козла кому-нибудь другому?
- Кому же это, например? - спросил я. – Она не уточнила?
- Не-а. Тут та, другая, и говорит ей: "Даже на мёртвого посмотреть не хочешь?" Эта стерва и говорит: если это правда - это здорово, это даже лучше, чем развод.
Она спрашивает: вы шутите или эта сволочь и вправду подохла? Та и говорит: всё правда. Тут эта сучка и поехала.
- Она не говорила, спросила ли она, что с ним стряслось? Ну, как он умер? - поинтересовался Гибби.
На этот вопрос ответил Тёрнер. Он все ещё придумывал что-нибудь в своё оправдание. Вопрос, как ему показалось, давал ему такую возможность.
- Она сказала, что ей и в голову это не пришло: она слишком обрадовалась. Ей только хотелось убедиться, что он мёртв, и она решила поехать и посмотреть сама. Наверное, звонила какая-то шлюха, знавшая его - с неё этого было достаточно. Её совсем не тянуло знакомиться с этой дамочкой или с кем-нибудь из знакомых её мужа. Если она свободна - это прекрасно. К чему задавать вопросы и ворошить старый мусор? Вот такую картинку она нам нарисовала. Ну, теперь понимаете, с каким настроением мы сюда заявились?
К такому повороту разговора мы были не готовы - у нас ещё оставались вопросы.
- А когда она увидела труп, - спросил Гибби, - она была так рада, что тоже не стала задавать вопросы?
- Вопросы задавали мы, - ответил Стэмп.
- Очень разумно с вашей стороны, - похвалил его Гибби. - И что же вы спросили?
- Мы ей сказали, что он не утонул, а убит. Застрелен.
- Это несколько омрачило её радость или, наоборот, прибавило ей веселья?
- А ей было совершенно наплевать. Она пожала плечами и сказала: так и должно быть.
- Вы не спросили её, почему так должно быть?
- Мы спросили её, были ли у него враги.
- И что она на это ответила?
- «Враги? А у него никого, кроме врагов, и не было. Достаточно было знать этого сукиного сына, чтобы ненавидеть его» - вот что она сказала.
- Довольно убедительно, - заметил я.
- Идиотизм, - сказал Гибби. - Никого конкретно она не называла?
- Почему же. Показала на себя и свого дружка, но потом спросила, какое это имеет отношение к делу: его все ненавидели, и она со своим хахалем - не больше других.
Тут уж неизбежно возник вопрос; а что они все-таки делали в воскресенье? И когда она сказала им, что весь день, с восхода до заката, они провели у неё на террасе в Нью-Йорке, загорая на солнышке, то полицейские сочли, что для полноценного алиби этого маловато.
Она объяснила, что дни бегут, что зима на носу и что, не рассчитывая, что в этом году осталось много теплых, солнечных дней, пригодных для загара на террасе, они не хотели терять ни одной минутки - уж больно хороший был денек! - даже на такое привлекательное дело, как разделаться раз и навсегда с её мужем, однако наши доблестные детективы всё же решили, что звучит недостаточно убедительно.
Они спросили, не найдется ли у неё свидетелей, готовых подтвердить, что она провела весь день на террасе, босая по самые уши. Найдется, конечно: вот, Ланселот. Он был с нею весь день. Он - её свидетель, а она - его.
Естественно, полицейских это не впечатлило. Тут-то она и вспомнила про своего соседа. Согласно утверждениям Липпи, на неё постоянно глазеют все жильцы соседних домов, из окон которых видна её терраса. Глазеют поодиночке и группами, по очереди и одновременно, в бинокль и невооружённым глазом. По выходным, сказала она, у неё наберётся добрая дюжина таких "свидетелей." Она, во всяком случае, была совершенно убеждена, что в любое время дня найдётся хотя бы один.
Когда её попросили назвать кого-нибудь конкретно, она выдала им меня. Она была уверена, что я её видел и буду её свидетелем.
- Она сказала: езжайте да спросите его сами, - сказал мне Тёрнер. - У него, говорит, ни жены, никого. К нему, говорит, заходит только дружок - интересный, видный такой - и они вдвоём сидят, на неё смотрят. В воскресенье, сказала она, Вы просидели тут, на террасе, все утро, притворяясь, будто газету читаете - а на самом деле следили за ними. У её Ланселота в тот день, сказала она, было особенно сексуальное настроение, а у Вас-то нету никого по этой части, вот Вы и смотрели во все глаза. Так что часов до двух Вы, говорит, - их свидетель. Потом приехал этот Ваш
красавчик-приятель и увёз Вас. Вот что она сказала. По её словам, Вы вроде бы как извращенец какой. Вроде как она столько всякого про Вас знает, что Вы в лепёшку расшибётесь, чтобы только ей угодить.
Дальше рассказывать нужды не было. Судя по тому, как преувеличила Липпи события на террасе и как она обрисовала меня, виновниками нынешней путаницы были не кто иные, как мои милые соседи. Возможно, цитируя её перлы, наши бравые ребята кое-что добавили и от себя, и не только чтобы оправдаться. Они все ещё надеялись вернуться в Портхейвен с тем, за чем ехали - с опровержением алиби Липпи и Ланселота, и думали, что если меня хорошенько рассердить, я им подыграю.
Пришлось их, конечно, разочаровать, и должен сказать, что лишил я их этой надежды не без удовольствия.
- Воскресенье? - переспросил я. - Тогда у них алиби железное. Когда я проснулся, они уже были на террасе. Это было около девяти. И с этого времени до двух часов они ни на минуту не отлучились. В два я ушел.
Они обменялись полными отвращения взглядами.
- И вы правда пялились на них всё утро, как она и сказала? - спросил Стэмп, и хотя он очень старался не показать этого, в голосе его опять появились прежние пренебрежительные нотки. - Вы провели все то утро, делая вид, что читаете, а сами наблюдали, как они там трахаются?!
Я рассмеялся: вопрос меня позабавил.
- Привирает она, - ответил я. - Не был он в тот день ни в каком особо сексуальном настроении. Что было - так это что они оба были в очень шумном настроении. С мужем она обычно сцеплялась так, что за два квартала было слышно. Но в это воскресенье она с Ланселотом не ругалась. Они просто помирали все время от смеха.
Я повернулся к Гибби.
- Помнишь, как они животики надрывали? Ты же был тут, "красавчик-приятель."
- Это точно, - хохотнул Гибби.
Он повернулся к моим посетителям.
- Прежде чем отпустить вдову восвояси, передайте ей мою благодарность: я не так уж часто получаю комплименты насчёт своей внешности. В воскресенье я пришел без пяти два. Мак сидел на террасе и читал. Он пошёл в комнату повязать галстук и надеть пиджак, и как только он ушел с террасы, они стали ржать на всю катушку. Когда я вышел поглядеть, что там такого смешного, они немного притихли, но стоило мне зайти внутрь, как они опять прибавили звук. И даже когда мы вышли из квартиры в коридор и закрыли дверь, их всё ещё было слышно.
- Так и было, - добавил я. - Я и проснулся от их шума. Практически всё время с девяти до двух я провёл на террасе, и пока я сидел там, на виду, я оказывал на них какое-то шумопонижающее воздействие. Не то чтобы они совсем замолкали, но, по крайней мере, при таком шуме можно было читать. А вот если я уходил в комнату, - скажем, побриться, принять душ или сделать себе чашку кофе - они сразу же поднимали страшный галдёж. Даже стоя под душем, я их слышал. Все утро они, бесспорно, были там. Лучшее алиби просто придумать трудно.
Я написал всё это на листе бумаги, подписал и вручил им вместе с их пушками, назвав им ещё с полдюжины соседей, которых я в тот день тоже видел на террасах, и предложил побеседовать с ними, если моих показаний недостаточно для их шефа в Портхейвене. Отпирая им дверь, я предупредил их напоследок:
- Мы вас отпускаем, - сказал я, - потому что особого вреда от вас не было. Но если мы услышим хоть одно словечко, что вы пускаете в ход кулаки, считайте, что вам конец.
К соседям они не пошли. Они отступили, разбитые наголову.
 
5.
В тот вечер я вернулся домой уже затемно, да и день был холодный, неподходящий для загара - похоже, в прошлое воскресенье бабье лето испустило дух. В окнах Липпи горел свет, и шторы были не задернуты.
Липпи с Ланселотом, очевидно, ждали моего прихода, и стоило мне включить свет, как через несколько минут они уже были тут как тут, - на этот раз вдвоём: явились поблагодарить меня за подтверждение их алиби. Оба были навеселе, явно хотели продолжить и явились ко мне с предложением присоединиться к ним и вместе отметить это дело.
- С нас причитается, - сказал Ланселот, - мы должны вам выставить выпивку.
- Ничего вы мне не должны, мистер - я же не стал искажать факты в вашу пользу: я бы не стал этого делать даже ради того, чтобы спасти вас от тюрьмы. Или чтобы упрятать туда. Всё очень просто: вы были на террасе миссис Хендрик, устраивая из себя посмешище, все воскресное утро, о чем я и имел честь сообщить полиции Портхейвена. А что ещё я мог им сказать?
- Да! Что вы им такого наговорили? - хихикнула Липпи. - Видели мы, какие они вернулись из Нью-Йорка: поверженные.
Я отмахнулся:
- А, так, ерунда. Ну, расстроились люди немножко: они-то, наверное, думали, что ваше алиби лопнет; ан не выгорело. Теперь, чтобы построить против вас обвинение, им придётся попотеть всерьёз; а это обидно. Кому охота вкалывать,..
- Обвинение против нас?!
Из них двоих Ланселот отреагировал быстрее - он отбил этот мяч, как говорится, на лету.
До Липпи дошло только после его реплики.
- Против нас? - повторила она. - Почему против нас?
- Потому что у вас есть мотив преступления. Можно сказать, классический мотив. Да и байки вы рассказываете такие, что никто не поверит.
- Какие? Что мы были на террасе весь день? - Липпи рассмеялась. - Конечно, не поверили, пока с вами не поговорили. Теперь верят.
- Имейте в виду: подтвердить насчет того телефонного звонка я не могу.
- Какого звонка?
- Неизвестная женщина звонит и говорит, что в Портхейвене, в полиции, находится тело вашего мужа.
- А, это... - Липпи махнула рукой, словно отметая аргумент. - Мало ли с какой швалью он водился? Пока он жил со мной, я не позволяла ему водить их в дом, но откуда мне знать, по чьим постелям он шастал с тех пор, как ушёл?
- А зачем ей, по-вашему, было звонить?
Липпи хихикнула.
- Думаю, что она мне об этом скажет сама, когда позвонит в следующий раз.
- Она сказала, что позвонит ещё?
- Не сказала, но позвонит наверняка.
- Почему вы так решили?
- Раз она звонила - значит, захочет что-нибудь получить за свой звонок, хотя пока ещё и не сказала, что именно.
- Вам же наплевать, жив он или мёртв. За что же она получит свой гонорар?
- Да, вот тут у неё будет прокол. Она полагает, что оказала мне огромную услугу.
- Его ведь убили, - напомнил я, - и эта женщина - если она была - знала об этом. Возможно, она...
- Что значит "если была?!" - перебили они меня хором. Я продолжал как ни в чём не бывало:
- Женщина, знающая об убийстве и осмеливающаяся звонить насчет этого - пусть даже и не называя своего имени, - наверняка крепкий орешек. И если такая женщина существует, вы с ней вряд ли справитесь.
- Я знаю, как с ней справиться, - отбил подачу Ланселот. - Пусть ею займется полиция. Пусть поработают и выяснят, как она узнала, что его кокнули, и откуда ей известно, где тело. Мне только непонятно насчет этого "если была женщина". Если не было женщины - значит, не было и телефонного звонка. Тогда откуда Липпи могла узнать про труп и где его искать?
- Вот этот-то вопрос вам и могут задать в Портхейвене. Мы здесь его задавали. И очень хотим знать ответ.
- Кто это "мы"? - снова в унисон перебили они меня.
Липпи этого показалось мало:
- Какого черта вы вообще суете нос не в своё дело?!
- А портхейвенские полицейские разве не сказали вам, отчего у вас такое прочное алиби?
- Портхейвенские полицейские нам вообще ничего не сказали. Они заявили, что задерживают нас до уточнения, где мы были в воскресенье с утра. Сегодня нас отпустили, даже не сказав, который час. Мы видели двух детективов, которых посылали в Нью-Йорк. Я уже говорила, что они вернулись, поджав хвосты, но нам никто ничего не сказал - просто отпустили, и всё. А алиби у нас железное, потому что в нём каждое слово правда, и вы им об этом сказали. Поэтому я спрашиваю ещё раз: откуда у вас такое право – совать нос в наши дела?
- Так вы не знаете, кто я такой?
Я рассказал им. Ланселоту новость не понравилась: он промолчал, но нахмурился. Ничего нового в этом не было - недовольное выражение появилось у него на лице ещё в тот момент, когда я сказал, что мы хотим знать ответ на вопрос о звонке. Хмурился он сердито и даже угрожающе, словно хотел показать, что если я не перестану совать нос в их дела, то носу не поздоровится. Не исключено, что хмурился он нарочно, чтобы припугнуть меня.
Но теперь в выражении его лица произошли некоторые изменения: угрожающий оттенок куда-то подевался, не оставив ничего, кроме полной растерянности с легким налётом тревоги.
Липпи Хендрик - вот счастливый характер! - только рассмеялась. Она взглянула на Ланселота. Потом на меня. Хмыкнула. Снова посмотрев на Ланселота и не обнаружив на его лице даже намека на улыбку, она закатилась от хохота.
- Ничего удивительного, что эти олухи явились в таком скверном настроении, - выдавила она из себя.- Это вам не просто алиби. Это чудесно. Как хорошо, что мы не знали.
Она защебетала: если бы она знала, кто я, она бы в жизни не утерпела, чтобы не сказать об этом. Она бы не ограничилась тем, что у них есть свидетель алиби и где его найти. Она бы выложила всё.
- Я бы обязательно брякнула насчет сотрудника прокуратуры и поломала бы весь кайф, - сказала она, поворачиваясь к Ланселоту, - Правда, здорово, что мы не знали, Терри? - спросила она, как бы приглашая его посмеяться вместе над удачной шуткой.
- Угу, - промямлил тот, - замечательно. Действительно, замечательно. Колоссальный розыгрыш.
Он попытался перестать хмуриться.
- Насчет того телефонного звонка, - напомнил им я. - Та женщина, что звонила вам: у вас нет никакого представления, кто она?
- Ни малейшего.
- Вы дали полиции список друзей и сотрудников мужа?
- Нет. Не дала.
- Они не спрашивали?
- Спрашивали, Они столько всякого спрашивали!.. А что толку меня спрашивать, если я не знаю ответа ни на один вопрос?
- Ну, не надо. Вы что же, не знали, чем занимался ваш муж?
- Прекрасно знала. Да и вы тоже: вы же его частенько видели на террасе за этим занятием.
- Видел я его ежедневно. Он уходил утром и возвращался к вечеру. Он же где-то проводил свой рабочий день? Где он работал и кем?
Она пожала плечами.
- А кто его знает? Нигде он не работал.
- Но вы же чем-то платили за квартиру, продукты, выпивку и масло для загара?
- А чем люди платят за квартиру и все остальное? Деньгами.
- А откуда он брал деньги?
- Из кармана брюк. Деньги - это единственная хорошая вещь, водившаяся у него в штанах; от всего остального проку было мало.
- Деньги в карманах не растут. Откуда-то они все-таки брались?!
Она зевнула.
- Да из разных мест. Из банка, из сейфа, с биржи... Может, он сидел весь день в своем офисе и пялился на биржевую ленту. Может, торчал целыми днями в кино. Может, он уходил из дома в рабочее время только из-за того, что муж той бабы ходил на работу, а он мог залезть в её постель?! Я его не спрашивала. Мне было настолько всё равно...
- Значит, насколько вам было известно, он был вроде как на пенсии? Жил на доходы с капитала? На проценты? Так, что ли?
- Мне кажется, он уже родился пенсионером.
- Что, наследство? Хватало на всё?
- Он так говорил. Мне и в голову не приходило проверять. Вполне возможно, это даже было правдой.
- Но у вас есть сомнения? - спросил я.
- Сомнения? Подозрения. Да просто нелогично это. Вот его убили, и меня спрашивают, не знаю ли я кого-то, у кого была причина его убить. А я говорю: зачем искать кого-то конкретного? Он был гнида. Повод прикончить его нашелся бы у каждого.
- Да-да, - перебил я её, - вы уже говорили.
Она подмигнула мне:
- У вас хорошая память - лучше, чем у этих тупиц в Портхейвене: они задавали одни и те же вопросы по двадцать раз и даже не помнили, что они уже об этом спрашивали.
- Это не обязательно от тупости, - возразил я. - Когда не получаешь ответов на вопросы с первого раза, продолжаешь их задавать - в надежде, что всё-таки ответят.
- Не тому, кто просто не знает ответов.
- Но сомнения у неё есть, - ни к кому конкретно не обращаясь, сказал я задумчиво. - Подозрения у неё есть. И если её уговорить, она может блеснуть перед мужчинами своей женской логикой.
- О’кей. Логика так логика. Кому могло захотеться убить его? Любому, но это ничего не значит. Хотеть убить человека, иметь для этого повод - одно. А убить человека - это совсем другое. Я бы его с удовольствием прикончила, но я этого не сделала. Вывод? Это сделал кто-то другой, кому было менее безразлично, чем мне, жив он или нет. Или кто-то, кому была от этого какая-то выгода. С этой точки зрения, подобных людей множество .
- Можете назвать кого-то конкретного?
- Каким это образом, мистер прокурор? Путем логических рассуждений? Тогда у меня есть для вас новость: одной логикой конкретные имена узнать невозможно...
- Но вы же сказали, что таких людей множество?
- Конечно, Но это все из области предположений, По-моему, он занимался каким-то рэкетом, а рэкетиров иногда и убивают, правда ведь? Мне он говорил, что денег у него полно - на всю жизнь хватит, что можно и пальцем не шевелить. Но ведь мог и соврать, как вы думаете?
- Но ничего конкретного он вам не рассказывал? - спросил я. - Даже в начале?
- А с чего бы это ему что-то мне рассказывать - в начале, в конце?
- Вы же были его женой. А жены о своих мужьях знают немало интересных вещей.
- Жены, - рассмеялась она, - знают о своих мужьях кое-что. Одни знают больше, другие меньше. Некоторые пытаются убедить себя, что знают больше, чем на самом деле. Если мой благоверный занимался чем-то, чего другим знать не следовало, то в начале нашей семейной жизни он бы мне об этом не сказал, потому что плохо меня знал, Он и знал-то обо мне только, что со мной приятно покувыркаться в койке. А когда узнал меня получше, то понял, что доверять мне секреты не стоит.
- Значит, вы считаете, что он мог и обманывать, - сказал я, - и не знаете, кем он был.
- Я знаю только, что его убили, а такое чаще выпадает рэкетирам. Так что не исключено. Впрочем, путешествовать по чужим постелям тоже занятие небезопасное, и, зная его, я бы сказала, что это тоже вполне вероятно.
Это к вопросу о той бабе, что звонила. Может, её муженек его убил, а она хотела, чтобы ему это с рук не сошло? Пойти и сдать мужа полиции напрямую ей не хочется - вроде это как-то не по-семейному, вот она и делает, что в её силах, чтобы убитого опознали. Тоже ведь неплохо для начала, а? Теперь она, наверное, сидит и ждет, что сумеет раскопать полиция, имея такую наводку. И если у полиции не хватит ума разыскать её мужа, она всегда может подбросить им пару козырей, позвонив ещё разок.
- Она не звонила в полицию. Она позвонила вам.
- Вы, похоже, знаете о женщинах не слишком много? - спросила Липпи, внимательно меня разглядывая. - Во-первых, вопросы. Звонит она в полицию - и они туг же начинают одолевать её своими вопросами. Она звонит мне - и никто её ни о чем не спрашивает. Вместо этого спрашивают меня. Это очень по-женски, и это ещё не всё. Тут ещё попытка доказать своё превосходство: я его жена; она – просто подстилка, но она знает о нём больше моего. Она может мне кое-что рассказать. Этот звонок доставляет ей удовольствие! Я-то его в грош не ставила, но откуда ей было об этом знать? Для неё он что-то значил, раз она захотела, чтобы его опознали. Она хочет, чтобы полиция поймала его убийцу.
- У него была любовница? - спросил я.
- Вы что, шутите? Конечно!
- Вам же было все равно, есть ли у него кто-то или нет, - напомнил я ей. - Откуда же вы знаете?
Она опять засмеялась.
- Либо была любовница, либо он просто мотался по шлюхам, - сказала она. - Но он явно добирал на стороне, Он по этой части мог гораздо больше, чем доставалось мне.
- Это все предположения, - сказал я.
Не обращая на меня внимания, она продолжала о своем. Никогда не встречал более общительной особы.
- На матрасе он попался, - сказала она. – Это - самое вероятное. Когда его тело прибило к пляжу, он был голый. Точно, женщина.
 
6.
Они откланялись и ушли, забыв повторить своё приглашение. Возможно, у неё хватило ума понять, что я вряд ли смогу по достоинству оценить их гостеприимство; однако, скорее всего, она заметила, что между мною и её Терри возникло какое-то чувство, отнюдь не напоминающее взаимную симпатию.
В техническом плане убийство Хендрика нашу контору совершенно не интересовало. На основании того немногого, что удалось установить, было наиболее вероятно, что убили его вблизи Портхейвена или, в крайнем случае, где-то в море. Опираясь на данные вскрытия – труп вынесло на пляж вскоре после смерти, - было совершенно невозможно предположить, что он расстался с жизнью где-либо в зоне наших полномочий.
Оставалась, разумеется, вероятность, что его похитили в городе, вывезли морем куда-то к Портхейвену и там убили; но, учитывая, что его даже не видели в Нью-Йорке ни разу с тех пор, как он ушел от жены, у нас не было достаточных улик, чтобы начать расследование этого убийства.
Мы с Гибби судили об этом так и сяк и даже пошли к нашему Старику: нет ли здесь признаков преступного сговора? Алиби, которое было у Ланселота и Липпи на это воскресное утро, было подозрительно безупречным. Ни один из них явно не мог выпустить в Хендрика эти пять пуль - в этом плане они были, несомненно, невиновны. Но только в этом. Во всех остальных отношениях их поведение было вопиюще подозрительно.
Старик так не считал. Мне кажется, ему не хотелось так считать. Наш Старик – хороший прокурор (во всяком случае, лучшего мне знать не доводилось, и я не думаю, что во мне говорит стремление защитить честь мундира), на него всегда можно положиться - как на юриста и как на человека. Если кто из нас двоих и был иногда не прочь поворчать насчет его характера, так это скорее Гибби, чем я. Беда в том, что Старик очень уважает техническую сторону нашей работы и всегда готов увязнуть в тонкостях юриспруденции.
По правде говоря, всерьез он этим пороком не страдает, но когда он имеет дело с Гибби, то порою делает вид. Будем откровенны: Гибби талантлив, но нетерпелив и меры не знает. Дай ему волю работать в одиночку - и он наверняка позволит себе что-нибудь этакое. В конце концов ответы на вопросы он находит, Ответы эти убедительны, и присяжные обычно бывают удовлетворены ими, но пока он откапывает эти ответы, за ним нужен глаз да глаз. Как правило, это моя работа. Старик ставит нас в паре не только потому, что мы хорошо работаем в тандеме, но и потому, что он надеется: я сумею удержать Гибби от незаконных методов. Нельзя
сказать, что я справляюсь на сто процентов, но в целом мне удается ограничить нашего малыша такими шалостями, которые могут сойти с рук: ещё ни разу наше обвинение не было отклонено из-за того, что в процессе сбора доказательств были нарушены конституционные права обвиняемого.
Однако частенько Гибби ходит по кромочке, а Верховный Суд недавно принял ряд постановлений, делающих подобную практику очень небезопасной для полиции и прокуратуры. Так что если у Старика и бывают эти приступы чрезмерной щепетильности, то это не более чем тонкий расчет, направленный на одно - уравновесить нетерпеливость Гибби.
Как я уже сказал, Старик на меня полагается, и когда я пришел к нему насчет дела Хендрика, он занервничал: ему показалось, что теперь более осторожный член его "команды", занимающейся убийствами, начинает малость выходить за рамки.
- Ты же сам - свидетель защиты, подтверждающий их алиби, - стал он спорить.
- Да, сэр, - ответил я, - и мне это не нравится. Меня не покидает ощущение, что меня просто используют. Чисто интуитивно я убежден, что они нарочно все это подстроили.
- Для чего?
- Им нужно алиби. Она даже пыталась уговорить меня сфотографировать их.
Я рассказал ему о первом визите Липпи.
- Очевидно, злейший враг этой женщины - она сама, - сказал он. - Судя по её поведению и по её заявлениям, она прямо напрашивается на обвинение в этом убийстве, но её алиби от этого не становится менее прочным. Они там были. Ты их там видел. И слышал. То утро ничем не отличалось от других, так?
- Нет, отличалось, - настаивал я. – Они привлекали к себе внимание. Они словно кричали: "Посмотрите на нас! Мы здесь! Мы хотим, чтобы вы это знали и запомнили!"
- Какие у тебя основания для такого утверждения?
- Их ржание: они смеялись на весь квартал. Эта пара никогда не устраивала подобного балагана. Со своим мужем эта женщина ссорилась очень шумно, и когда они начинали орать друг на друга, слышала вся округа. Но с этим Ланселотом она всегда вела себя сдержанно. А в то утро они расшумелись так, что разбудили меня; шум стоял такой, что даже под душем я их слышал.
Гибби поддержал меня:
- И это ещё не все. Это был не просто шум. Я заехал за Маком и заметил это даже за те несколько минут, что пробыл у него. Если кто-то из нас выходил на террасу и смотрел в их сторону, они угомонялись. Как только мы скрывались из виду, они начинали вопить снова. Была в этом какая-то система. Мне кажется, сэр, они очень хотели, чтобы их видели, причём постоянно. А если не видели, то хотя бы слышали.
- Но, судя по вашим рассказам, так продолжалось все лето. По-моему, они просто эксгибиционисты. Если спросить их, они скажут, что им все равно, видят их или нет. Но люди, которым все равно, не выставляют себя напоказ так настырно. А твои соседи добиваются этого всё время.
- Не совсем так, - возразил я. - В это утро всё было иначе. И если это совпадение, то уж очень странное; именно в тот день, когда её мужа убили, они вдруг начинают вести себя по-другому, стараясь привлечь к себе больше внимания, чем когда-либо.
- Если верить твоим впечатлениям, - засмеялся Старик, - то они так себя вели уже несколько месяцев, и ты настолько привык к их первобытным замашкам, что даже перестал обращать на них внимания. Они все это устроили просто для того, чтобы ты опять начал их замечать.
Я был готов с этим согласиться, но не в том смысле, в каком рассматривал события Старик.
- Точно, - сказал я. – Им было надо, чтобы я заметил их настолько, чтобы подтвердить их алиби, и они хотели, чтобы все утро я непрерывно ощущал их присутствие.
Гибби добавил:
- Тут Мак прав. Если бы они решили, что Маку их спектакли приелись и ему нужны свежие впечатления, они могли обновить сценарий, устроив секс на террасе. Портхейвенские полицейские полагают - с её слов, - что так оно и было, но она врёт; ничего такого новенького они не делали. Они просто шумели, причем громче всего тогда, когда Мак был в комнате и не мог их видеть.
- Не будем недооценивать Мака, - ухмыльнулся Старик. - Под его укоризненным взором они притихали, но как только он уходил с террасы, у них опять закипала кровь в жилах.
- Да ничего у них не закипало! – возмутился я. - Лежали, как тюлени на льду.
- Ну, даже если ты и прав, то это – заботы Портхейвена. Оставь их в покое.

И это был приказ. Старик переключился на другие вопросы. Работы на сегодня резко прибавится, подумал я - и оказался прав. Других вопросов неожиданно оказалось очень много – гораздо больше, чем обычно.
Спокойных дней в прокуратуре Манхэттена не бывает. Всегда есть жалобы, которые надо разбирать, дела, которые надо готовить к слушанию. Частенько надо выступать в суде.
В то утро, однако, Старик начал громоздить перед нами кучу странных заданий. Он велел проверить все дела, которые мы в тот момент вели, причем проверить даже такие вещи, которые - мы все это знали - в проверке не нуждались.
Впрочем, ему было виднее, нуждались или нет: на то он и Старик. Раз он сказал, что надо сделать так - придется делать, как он велел.
Он решил загрузить нас работой, чтобы уберечь от искушения. Если мы с Гибби такие любопытные - пожалуйста: он дал нам возможность удовлетворять свою страсть к открытиям. Отвлекаться на убийство Хендрика нам стало некогда.
Это, конечно, не значит, что мы ничего не знали об этом деле. Информация к нам поступала, но это была улица с односторонним движением. Добывать информацию самостоятельно мы не могли. С полицией Нью-Йорка у нас в целом отношения неплохие, а уж у Гибби в особенности: хотя с тех пор, как он был полицейским, и прошло уже порядочно времени, но он не из тех, кто сжигает за собой мосты, двигаясь вперед и вверх. Где бы он ни служил, он везде заводит друзей и умеет беречь хорошие отношения. В полиции у него осталось немало приятелей, и если какая-то информация не попадает к нам по официальным каналам, ему стоит лишь словечко сказать - и все новости тут как тут.
Когда портхейвенская полиция попросила нью-йоркских коллег выяснить для них кое-какие подробности, то нам сообщили о запросе и его содержании. Ответы на их вопросы тоже не прошли мимо наших ушей.
Поэтому, хотя Липпи Хендрик и не прислала нам приглашения, мы узнали, что свадьбу она сыграла быстренько, не отвлекаясь на траур по предыдущему мужу. Заявление они успели подать ещё до того, как пришли пригласить меня на дружескую тризну по безвременно почившему Эду Хендрику, а как только портхейвенская полиция отпустила их восвояси, они тут же зарегистрировали свой брак, С тех пор я их не видел, и не только потому, что кончился сезон солнечных ванн: они отбыли в свадебный круиз.
Когда в Портхейвене захотели уточнить некоторые обстоятельства исчезновения Эдмунда Хендрика, то ответы оказались неутешительными. Он успел закрыть свой банковский счет и ликвидировать брокерский счет. Информация, которую удалось добыть из банка и брокерской конторы, тоже не способствовала выявлению его деловых связей: если он когда-либо и имел собственный бизнес или работал кем-то, то об этом никому не было известно. Все считали, что он живет на проценты по банковским вкладам и доходы от брокерских сделок.
Насколько удалось установить, все свои капиталы он обратил в наличные, после чего просто исчез из виду. Наличных было немало - больше четверги миллиона долларов. Если последние месяцы он носил свои деньги при себе, то, должно быть, выглядел гораздо толще, чем был на самом деле.
- Людей убивают и из-за меньших денег, - заметил Гибби.
Мне такое объяснение показалось слишком примитивным.
- Когда человек все продает и обращает в наличные, - сказал я, - у него должны быть для этого веские причины.
- Причины? - переспросил Гибби. - Он рассчитывал, что она подаст на развод, потребует раздела имущества, и решил не оставлять ничего, на что она - или суд - могли бы наложить лапу.
- И что потом делать с этими деньгами? Так и жить с мешком наличных, потихоньку проматывая их?
- Ну нет, он слишком хорошо знал свою жену, - гнул свою линию Гибби. - Ему всего-то и надо было припрятать их на время. Она с ним разведется. Делить будет нечего, А учитывая её темпы, ему и надо-то было продержаться всего месяц-другой.
- Не мог же он их носить на себе в поясе, сказал я. - Сам посуди: ну как в таком одеянии загорать?!
- Можно положить на хранение в банковский сейф. Можно перебраться в другой город. Если поискать хорошенько, наверное, нашелся бы где-нибудь и банковский счет, и брокерский, но на поиски нужно время. А времени, как он знал, Филиппа терять не станет.
Это была одна теория. Согласно другой, Хендрик обратил все в наличные, готовя сделку, в которой было важно не оставлять следов. Мы с Гибби давно варимся в этом котле и знаем, что невинных людей тоже убивают, но нечасто: большинство убитых сами готовят свою смерть. Сделка, в которой одна из сторон платит наличными четверть миллиона - чем не подходящая ситуация для убийства?

 
7.
Только одно не укладывалось в эту картинку: поведение Липпи и Ланселота в то воскресное утро. Следует ли предполагать, что они тоже участвовали в этой подпольной сделке? Зачем они так старались обеспечить себе алиби? Откуда они знали, что оно им понадобится?
Нельзя сказать, что мы совсем не получали ответов на эти вопросы - просто ответы были такие, что вопросы с повестки дня не снимались, даже наоборот: появлялись новые. Из Портхейвена пришел запрос: как у Липпи с деньгами с тех пор, как от неё ушел муж? Да так же, как и каждый раз, когда она временно оказывается не замужем: без денег она не сидела. Как удалось выяснить, её личный доход не шел ни в какое сравнение с финансовыми взможностями её покойного супруга - он был невелик, а поскольку на бирже она не играла, то особого прироста капитала не случалось, но в целом денежки у неё водились.
Оказалось, что к тому времени, как мистер Хендрик её безвременно покинул, на её счету лежало тысяч пятнадцать-двадцать. Брала она оттуда и до этого, продолжала брать и сейчас, и если будет продолжать так и дальше с той же скоростью, то через год останется без гроша.
Правда, она и прежде, оставшись одна, запускала лапу в эту кубышку довольно энергично, но интервалы между расторжением одного брака и заключением следующего обычно были невелики.
Прекращая брать деньги с личного счета, как только возвращалась в "лоно семьи", она так и не сумела пробить в нём ощутимую брешь: пока она в очередной раз была замужем, её скромный доход успевал довести капитал до первоначального размера.
Разница между предыдущими браками и нынешним вряд ли нуждалась в комментариях. Новый муж на этот раз был, что назывется, под рукой: он стоял наготове ещё до исчезновения Хендрика, так что на поиски очередного супруга она сильно не потратилась. Межбрачный период она провела на своей террасе, а солнце, что ни говори, - штука бесплатная. Таким образом, Ланселот Теренс достался ей недорого, но это было не единственное его отличие от прежних мужей.
Было очевидно, что её личный счет, помогавший ей продержаться от мужа до мужа, вряд ли пополнится за время нового брака. Похоже, что финансовые возможности Ланселота были явно недостаточны, чтобы удовлетворить потребности, к которым она успела привыкнуть. Теренс не был безработным, хотя, судя по его постоянному присутствию на её террасе в рабочее время, и можно было предположить, что это так. У него была постоянная работа, но зарплаты его хватало только на одного.
Ланселот Теренс служил в "Большом Банане" - дискотеке на Второй авеню. Работал он там вышибалой, по шесть часов в день - с десяти вечера до четырех часов ночи, что одним махом давало ответы сразу на многие вопросы.
- Теперь ясно, почему он свободен каждый день и весь день, - сказал я.
- Понятно также, почему он такой малоподвижный, - добавил Гибби. - Должен же он когда-то спать.
- И насчет его финансового положения тоже все ясно: дискотеки делают прибыль только потому, что мало платят своим служащим.
- Точно. А кому в дискотеке не дают чаевых? Только вышибале.
- Так что придется им жить на его заработок, - сказал я, - если только, конечно, у них нет ещё доходов на стороне.
Если бы этим делом занимались мы, то обязательно проверили бы и это. Некоторые вещи были очевидны: сходить в "Большой Банан", потереться там вечерок и разведать насчет побочных доходов Ланселота. И хотя мы этим делом не занимались, мы решили, как только выдастся свободное время, сходить туда и оглядеться. Старик, однако, постарался, чтобы свободного времени у нас не появилось. А потом у меня начались неприятности: со мной вдруг стали случаться всякие происшествия. Вначале дома.
Случилось это однажды утром; я как раз собирался на службу. Сами знаете, как ведет себя человек, встав зимним утром и собираясь отправиться на работу. В такие минуты мало что делаешь сознательно - большей частью действуешь как автомат, по привычке, а сам в это время думаешь о тех делах, что ждут тебя сегодня.
Одна из моих утренних привычек - посмотреть, какая нынче погода. Делаю я это перед самым выходом из дому. Если идет снег или дождь, это лишнее - я и так знаю, что делается на улице. Но вот в солнечные дни, или, наоборот, когда небо в тучах, я выскакиваю на террасу решить, что же сегодня одеть - плащ или пальто.
У каждого человека - свои привычки. Поскольку на работе меня постоянно подстерегают неожиданности и ни один рабочий день не бывает похож на другой, позволить себе потакать своим привычкам я могу только в нерабочее время - ну, вот, например, по утрам. Вероятно, тут у меня в порядке компенсации возникает некоторый перебор: мои утренние привычки можно даже назвать ритуалом. Соседи, наверное, по мне часы проверяют, когда по утрам я выхожу на террасу: я надежен, как ходики с кукушкой.
Утро, о котором идет речь, шло своим чередом, как любое обычное утро. Я вовремя встал и начал без помех собираться. Шел я, как говорится, по графику. Старик навалил на нас столько работы, что о нормальном неторопливом завтраке и речи быть не могло, так что Гибби давно перестал заезжать за мной по утрам. Каждый из нас что-нибудь заглатывал наспех и мчался в контору.
Я уже был совсем готов к старту и, как обычно, пошел на террасу взглянуть на погоду. Открыв дверь, я уже сделал первый шаг, но тут зазвонил телефон. Резко развернувшись и даже не закрыв за собою дверь, я ринулся к аппарату.
В этот момент и грохнуло.
Звук был такой, словно на террасе, у меня за спиной, взорвалась бомба. Мне сперва показалось, что весь дом вздрогнул. В разные стороны полетели земля, камни, куски цемента и плитки. Кое-что из этого ассортимента попало в окна, разнеся их вдребезги.
Забыв про телефонный звонок, я закрыл голову руками и кинулся на пол, а когда рискнул подняться, пыль на террасе уже начала немного рассеиваться и, за исключением непрерывно звонившего телефона, сделалось удивительно тихо.
Секунду-другу. я стоял, оценивая нанесенный квартире ущерб, а потом, перешагивая через обломки и мусора направился взглянуть на террасу.
По виду усеивавших террасу обломков я вскоре восстановил ход событий.
Квартира надо мною занимает два этажа, и терраса находится на верхнем, то есть двумя этажами выше моей. В тот момент квартира была необитаемой: жилец был где-то в отъезде, за границей, и собирался вернуться только после Нового года.
Я был вполне доволен его отсутствием, в особенности этим летом, поскольку год назад, когда он жил тут, он был очень увлечен разведением растений, украшавших его террасу. По всему парапету у него стояли большие каменные цветочницы, и пару раз, поливая цветы, он умудрился окатить меня каскадом грязи. Я обратил внимание на размеры цветочниц, поскольку дважды ходил к нему побеседовать насчет его методов полива.
И вот теперь одна из этих огромных, тяжелых цветочниц рухнула на мою террасу. Цветочница пострадала сильно: она треснула, и один угол у неё был отбит. Но террасе досталось сильнее - её буквально разнесло вдребезги. Расколотые облицовочные плитки на полу. Стоявшие на террасе стол и стулья превратились в щепки. От меня, наверное, осталось бы ещё меньше, если бы не спасительный телефонный звонок, остановивший меня за какую-то секунду до падения цветочницы.
Туг я вспомнил про телефон. Телефон уже замолчал: звонивший, видимо, сдался. Потом я узнал, что звонил Старик: он хотел, чтобы я заскочил в одно место по дороге в центр, и когда я не ответил на звонок, он решил, что я уже выехал на работу.
Я поплелся наверх - разбираться с соседом-садоводом, но дверь оказалась заперта, и на мои звонки никто не ответил. Никаких признаков его возвращения я не обнаружил. Вернувшись к себе, я позвонил управляющему. Тот подтвердил, что сосед мой все ещё в отъезде. Ни в квартире, ни на террасе у него никого быть не должно.
Управляющий был в шоке. Мы немного потеоретизировали, как такое могло случиться. Всему виной, решили мы, вибрация: тяжелые грузовики, проходящие но улице под нами; самолеты, пролетающие над городом; стройплощадка в соседнем квартале, где как раз забивают сваи.
Этого не видишь и не ощущаешь, с этим свыкаешься; но иногда замечаешь, что тяжелый шкаф, всю жизнь простоявший на одном месте, потому что его было просто не сдвинуть, оказывается, потихоньку переполз на пару сантиметров в сторону: вибрация.
Это было самое разумное объяснение: цветочницы, хоть и тяжелые, но тоже понемногу реагируют на вибрацию, а поскольку в квартире уже несколько месяцев никто не жил, то некому было и заметить, что они сдвинулись со своего постоянного места. Одна из них ползла до тех пор, пока не достигла неустойчивого расновесия на самом краю парапета. Какой-нибудь проходящий грузовик или пролетающий невдалеке вертолет придали злосчастной цветочнице последний импульс. Она опрокинулась с парапета вниз и рухнула на мою террасу.
Подгонять управляющего не пришлось – он быстро понял, чем дело пахнет, и сказал, что сегодня же утром отправит в квартиру кого-нибудь убрать оставшиеся цветочницы с балюстрады на пол террасы. Он свяжется с жильцом и его страховой компанией: наверняка в страховке есть и ответственность за ущерб, причиненный третьим лицам, так что мою террасу быстро приведут в порядок. Мебель заменят. Стекла вставят.
Управляющий готов был поручиться за жильца верхней квартиры. Когда я в своё время пожаловался насчет того, как он поливает свои цветы, он же пошел навстречу. Он, несомненно, будет очень огорчен случившимся. Управляющий клялся и божился, что в дальнейшем все будет в порядке.
Трудно было требовать большего. Я махнул рукой на разгром, повернулся и отправился на работу. Денек выдался горячий, и я, может быть, даже и не упомянул бы о случившемся, если бы Старик не сказал, что звонил мне утром, но не застал - я уже, видимо, ушел.
Когда он завел об этом речь, я рассказал ему, как он невольно спас мне жизнь. История пошла гулять по прокуратуре, и все пришли к единодушному заключению, что случай дикий, что уцелел я чудом, и что вовремя зазвонивший телефон - это мое счастье.
Потом наступил вечер. Вся осень у меня в тот год выдалась трудная, но это был, пожалуй, самый тяжелый день. Даже того, что было запланировано, хватило бы, чтобы задержаться после работы. Да ещё, сверх того, целый день отвлекали всякие неожиданные дела и непредвиденные проблемы. Я не просто засиделся в конторе до вечера - было уже далеко за полночь, когда я наконец вышел из офиса и направился домой. До станции метро "Бруклинский мост" я доплелся около часу ночи.
Днем на этой станции так же оживленно, как и на любой другой в центре. Из неё три выхода: на Фоли-сквер, напротив муниципалитета и возле парка Сити-холл. Поэтому станция ближайшая ко всем судам: городскому, федеральному и суду штата. От неё рукой подать до прокуратуры, до офиса мэра, до разных правительственных учреждений всех уровней, недалеко до колледжа, что расположен южнее Центрального парка, и пять минут ходьбы до магазина "Вулворт" и других небоскребов, подпирающих облака к западу от парка.
Целый день здесь снуют толпы пассажиров, но наступает ночь - и станция замирает: поблизости нет ни театров, ни ресторанов, ни ночных клубов. К востоку от станции - жилые кварталы: пара огромных зданий, построенных на месте бывших трущоб, а дальше уже самые настоящие трущобы и Чайнатаун.
Обитатели трущоб - как нынешних, так и бывших - трудяги; на работу они выходят спозаранку, да и лишних денег, чтобы развлекаться по вечерам, у них не водится, А население Чайнатауна, если и позволяет себе что-нибудь по ночам, то, как правило, находит развлечения в пределах своего района, так что встретить их в метро в час ночи крайне маловероятно.
Спустившись на платформу поездов, идущих в верхнюю часть города, я и вовсе удивился, обнаружив, что, кроме меня, по платформе гуляет лишь гулкое эхо. Пусто было и на платформе нижнего направления. Никто не спускается по лестнице. Куда ни глянь - ни души; только большая крыса деловито двигается между рельсами невдалеке. Когда интервалы между поездами растягиваются настолько, что даже рельсы перестают дрожать и гудеть, их частенько можно видеть на путях. Впрочем, мне доводилось встречать крыс и на платформе.
Сонно покачиваясь на краю платформы, я с недоумением смотрел на крысу: что ей там, на путях, вздумалось искать? Не было же там ничего, кроме рельсов, шпал и бетонного фундамента.
на который рельсы были уложены. Кое-где чернели пятна смазки - следы проходящих поездов. У противоположного края пути блестел контактный брус - верная смерть для крысы или любого другого существа, коснувшегося его. Там и сям валялся обычный для подземки мусор: пустые сигаретные пачки, обертки от конфет и жевательной резинки. Мне было любопытно, что же именно из этого привлекало крысу.
Когда на платформу спустился пьяница, я услышал его, отвернулся от крысы и посмотрел в его сторону. Не знаю, был ли он стар или молод, худ или плотного сложения. О пьяницах никогда не скажешь точно, какие они: их лохмотья свисают с них так, что все они кажутся большими, и только в больнице или морге обнаруживаешь, какие они истощенные. Но пока он ещё волочит ноги, укутанный в свои драные, грязные одеяния, это незаметно.
Кроме того, они все какие-то серые. Может быть, это цвет кожи - признак разрушенной печени, загубленных почек, слабого сердца, забитых склеротическими бляшками сосудов. Но, скорее всего, то, что бросается в глаза - это налет городской пыли и грязи, скрывающий истинный цвет их кожи, каков бы он ни был. Наверное, не будь я таким сонным, я бы обратил на пьяницу больше внимания, но я был так занят, стараясь удержаться на ногах до того благословенного момента, когда смогу рухнуть в свою постель, что мне было не до наблюдений.
Обычно алкоголики не удосуживаются почтить метро своим присутствием: две поездки стоят почти столько же, сколько бутылка той дряни, что они пьют, да и ехать им некуда. Рассказывая вам о станции, я забыл упомянуть, что всего в нескольких кварталах от неё к северу начинается Бауэри.
Впрочем, это несущественно: даже в часы пик Бауэри не вносит заметного вклада в поток пассажиров, заполняющих станцию. Да если кому-то из тамошних пьяниц и пришла бы в голову блажь поехать куда-нибудь, он скорее всего воспользовался бы соседней станцией, расположенной ближе к Бауэри. Для нас с вами пройти несколько кварталов до "Бруклинского моста" труда не составляет, но для ковыляющих на распухших, покрытых язвами ногах развалин это - непосильный труд.
Да и вообще алкоголики не любят покидать обжитых углов, Кроме Бауэри, мало найдется в городе мест, где они не привлекли бы вскоре внимание полиции со всеми вытекающими последствиями.
Если мой рассказ наводит на мысль, что я большой специалист по пьянству - так это у меня исключительно от работы в прокуратуре. Нам частенько приходится заниматься делами, где фигурируют и алкоголики. В криминальной хронике города им отводится определенное место, но не как активным участникам событий, а исключительно в качестве жертв. Не припомню случая, чтобы кто-то из них привлек наше профессиональное внимание в иной роли. Руки их, отечные и слабые, не сжимаются в кулак, не могут нанести удар. Распухшие пальцы в состоянии держать только одно - бутылку. Запустить руку в чужой карман, ковырять отмычкой замок - это им совершенно не по силам. Придумать какую-нибудь кражу, даже самую примитивную, для них тоже задача непосильная, ибо она требует гораздо большей ясности мысли и быстроты ума. В одурманенную голову не придет идея спланировать и совершить преступление. Да и вместо тела у пьяницы - развалина, которую трудно заставить двигаться.
Несколько лет назад в городе появились банды подростков, и у нас было несколько дел, когда эти чудовища обливали бензином спящих пьяниц и поджигали. Еще пьяниц постоянно грабят - стоит им раздобыть какую-то одежонку, ещё не превратившуюся в совершеннейшие лохмотья, как её с них тотчас же стянут, пока они спят где-нибудь в подворотне. Никакой статистики подобных преступлений не существует: пьяницы не заявляют в полицию. Полиции они не верят и со своими бедами туда не пойдут, да и трезвыми бывают слишком редко, чтобы собраться с духом.
Так что если я и подумал что-либо о ковыляющем по лестнице алкаше, то мысли мои могли двигаться только в одном направлении: не случилось бы с ним чего. Он и так уже ушел из Бауэри - места, где был в относительной безопасности.
Подойдет поезд, он сядет в вагон и поедет - куда? Где его ждут? Кому он нужен? В лучшем случае так и будет ехать всю ночь, пока наконец не доберется обратно до Бауэри.
Впрочем, не помню, думал ли я в действительности о чем-нибудь таком. Я просто смотрел, как он сползает вниз, держась обеими руками за перила. Двигался он медленно, неуверенно, и было непохоже, что он доберется до платформы на своих двоих. Мне казалось, что ещё шаг - и он рухнет вниз, не удержав равновесия.
Вопреки моим прогнозам, он спустился на платформу своим ходом и остановился внизу, все ещё держась за поручень и прикидывая расстояние до ближайшей скамейки. До неё было шагов шесть, но он, похоже, отчаялся одолеть эту дистанцию. Потом собрался, выпрямился, набрался духу выпустить поручень, взял курс на скамейку и, словно снаряд, ринулся к ней. Споткнувшись, он чуть было не промахнулся, но в последний момент успел ухватиться за спинку скамьи. Отдуваясь, он шлепнулся на скамейку и замер.
Убедившись, что с этой задачей он справился, я отвернулся - когда человек настолько беззащитен, кажется, что даже глядеть на него и то неловко. Другое дело - следить за крысой: та была в полном порядке.
От нечего делать я заглянул в туннель – не идет ли поезд. Я прекрасно знал, что ожиданию моему ещё конца не видно, потому что приближение поезда начинаешь слышать задолго до того, как увидишь отблески прожектора. Сперва до тебя доносится низкий, глухой рокот, а вместе с ним ощущаешь и движение воздуха, который толкает перед собою приближающийся состав. Я не почувствовал ни рокота, ни ветерка. Тишина позади была такая, что я вначале слышал тяжелое дыхание пьяницы; потом дыхание замедлилось, перейдя в тоненькое похрапывание.
Я почувствовал искушение присоединиться к нему. Как было бы здорово, в самом деле, сесть и закрыть глаза! Слава Богу, однако, что я этого не сделал: я слишком устал. Стоило мне позволить себе эту поблажку - и я уснул бы рядом с ним, растянувшись на скамейке, а поезда весь остаток ночи приходили бы - и уходили без меня. Я остался стоять: только так я мог рассчитывать добраться в конце концов до своей постели.
Через несколько минут, показавшихся мне часами, послышался отдаленный гул. Я взглянул в направлении туннеля, пытаясь разглядеть там огни приближающегося поезда. Сперва по рельсам побежали серебристые блики; потом показались два ярких луча, обозначив вынырнувший из-за поворота поезд.
Я почувствовал ликование. Лишь бы это был мой поезд! Вот будет разочарование, если придется ждать ещё... Я стал успокаивать себя, повторяя: я везучий. Это будет мой поезд. Словно завороженный, я стоял на самом краю платформы, глядя на приближающийся поезд. Не подумайте, что я решил поиграть с судьбой. Я вполне сохранял равновесие: полшага назад - и поезд промчится мимо, даже не коснувшись меня.
Я как раз собирался сделать эти полшага, когда первый вагон показался из туннеля на свет, и на мгновение я даже забыл, что надо отодвинуться от края: поезд был какой-то не такой. В чем именно было дело - не знаю, но что-то неуловимое отличало его от обычных поездов.
И я остался стоять на краю. Возможно, я даже наклонился ещё чуть-чуть вперед. Неважно: впереди море времени. В последний момент я выпрямлюсь, сделаю свой шаг назад и с достоинством отступлю. Я очень старался сохранить ясность сознания, но из этого ничего не получалось.
Ясность пришла в самый последний момент, но проку мне от этого уже не было. Я почувствовал толчок в спину - и не за что ухватиться, чтобы удержаться. Потеряв равновесие, я рухнул с платформы на рельсы, прямо под колеса приближающегося поезда.
Я знал, кто меня толкнул: в это последнее мгновение я вновь обрел четкость восприятия и ещё успел подумать, что сейчас я расстанусь со своим восприятием навсегда.
Я же видел, как отчаянно пьяница рванулся, чтобы добраться от лестницы до скамьи. Шум приближающегося поезда разбудил его. Опереться было не на что. До вагона он тоже мог добраться либо рывком, либо никак. Покинув скамейку, он бросился навстречу поезду, а я просто оказался у него на пути, В единый миг, в каком-то озарении я понял, как все случилось. Приятно все-таки умирать в полном сознании.


 
8.
Машинисту это совершенно не понравилось.
Служащие метрополитена вообще не одобряют самоубийств, но в особенности они не любят, когда люди кидаются под колеса их поезда, так что они решили, что им повезло: несмотря на все мои усипия, я остался жив - меня даже не задело. Вышел я из этой переделки с парой ушибов и внушительной шишкой на голове, но все это были мелкие сувениры, доставшиеся мне в результате падения с платформы на рельсы. Поезд остановился, не доехав до меня всего ничего – каких-нибудь нескольких метров.
Не подумайте, конечно, что машинист вовремя заметил меня и успел остановить состав: даже когда поезд сбрасывает скорость, приближаясь к станции, его невозможно остановить за несколько секунд. Попытавшись это сделать, любой машинист не только переехал бы меня, но и собрал бы весь поезд в гармошку, неминуемо добавив к моей жизни ещё несколько.
Будь это пассажирский состав нормальной длины, я был бы уже мертв, в полном соответствии со своими предчувствиями; но это был рабочий поезд - коротышка, бегающий по путям с полуночи до рассвета. Вместо четырех или более вагонов, что выходят на работу с появлением первых пассажиров, в нём было всего два: чтобы ездить со станции на станцию, собирая с платформ мешки с накопившимся за день мусором, большего не требуется.
Дело в том, что всю длину платформы занимают только самые длинные поезда, выходящие из депо в часы пик. Поезда покороче останавливаются в середине платформы. Мой "карлик" тоже остановился где-то посередке, и окажись я в центре станции в тот момент, когда меня катапультировало на пути, с меня хватило бы и этих двух вагонов. Но я-то остановился сразу, как только спустился с лестницы: у меня просто не было сил разгуливать взад и вперед, поэтому я стоял достаточно далеко от центра платформы.
Я упал на ту часть путей, куда поезд должен был отправиться только после того, как закончит свои дела на станции. Узнал я обо всем этом, однако, уже в больнице: ударившись головой об один из рельсов, - к счастью, не о тот, по которому идет ток - я потерял сознание.
Как мне помнится, в себя я пришел в тот момент, когда меня уложили на носилки и стали поднимать их с путей обратно на платформу. Тут я даже начал немножко видеть и слегка слышать. Может быть, и чувствовать тоже, но об этом моя память воспоминаний не сохранила - то ли это было что-то наподобие анестезии, то ли мне в голову ещё не пришло думать о своих ощущениях.
Я помню, как меня подняли на платформу; помню белый халат врача "скорой помощи". Реконструируя позже события, я понял, что время для меня как бы сжалось. Я не могу точно сказать, в какой момент я спросил про пьяницу. Помню только, что был ещё в метро. Я даже помню, что именно я спросил:
- Он жив? Его не задавило? С ним все в порядке?
Помню и ответ.
- Спокойно, мистер, - сказал кто-то. – Все живы. Никого не задавило. Все будет в порядке. Не волнуйтесь.
Не помню, кто именно это сказал, но явно не человек в белом халате. Должно быть, один из служащих подземки.
В следующий раз я спросил о нём в машине "скорой помощи." К тому времени я уже пришел в себя настолько, что стал не только видеть и слышать, но и чувствовать. Я достиг той стадии, когда человек начинает потихоньку проверять, все ли у него на месте.
Тут до меня и дошло, что в машине, кроме меня и врача, больше никого нет. Рядом было место для второго пациента - ещё одни носилки, - но оно пустовало. Я вспомнил, как меня вынесли со станции в машину: второй "скорой" в поле зрения не было. Если бы пьяницу тоже везли в больницу, он ехал бы вместе со мною. Куда ещё ему было деваться?..
Значит, в больницу его не повезли. Я встревожился: если уж я не ушел на своих ногах, то как же он? Я перед происшествием еле стоял от усталости, но и только. Я был в добром здравии, особенно по сравнению с тем пьяницей. Он был вдребезги пьян: даже до падения с платформы на рельсы он едва держался на ногах. Нет, не может быть, чтобы после такой передряги его нашли в целым и невредимым. Значит, на мой вопрос мог быть только один ответ: пьяница не едет со мной потому, что "скорая помощь" - для живых. Похоже, его везут совсем в другом направлении навстречу обитому металлом столу, в морг.
Голова моя прояснилась, Я снова спросил:
- Что, он попал под колеса?
Возможно, врач подумал, что я крепко ушиб голову и теперь говорю о себе в третьем лице. А может, он не слишком прислушивался, стараясь лишь, чтобы я не разговаривал.
- Все в порядке, - ответил он. - Раслабьтесь. Не надо разговаривать. Все будет нормально.
- Я-то в порядке, - попытался возразить я, - а что с тем, другим человеком? Он не ранен?
- Никто не ранен.
- А где же он тогда?
- Кто?
- Пьяный.
- Не волнуйтесь, мистер. Вы, наверное, немножко заговариваетесь, но это вполне естественно. Все будет хорошо.
- Он же был еле жив, - настаивал я. - Он едва держался на ногах. Услышав, что подходит поезд, он кинулся к нему, налетел на меня и сшиб на пути. Не мог он при этом остаться на платформе - он был слишком пьян: он буквально на ногах не стоял.
- Пьяниц бог хранит: значит, все-таки устоял. Когда мы приехали, на станции никого не было, кроме вас и машиниста. Так что расслабьтесь и постарайтесь о нём забыть.
Решив последовать его совету, я закрыл глаза и расслабился. Что толку спорить? Сейчас усталость возьмет своё, и боль утихнет. Честное слово, отличная мысль: во мне каждая жилочка ныла. Закрыв глаза, я провалился в небытие и очнулся, когда меня несли из машины в больницу.
Там меня раздели и начали осматривать, отчего я совсем проснулся: где ни дотронься - больно. Похоже, прежде чем положить меня на кровать и оставить в покое, меня решили немного помучить. Попытавшись тем временем привести мысли в порядок, я понял, почему мне не стали говорить про задавленного поездом пьяницу: они не хотят сообщать мне ничего такого, не убедившись вначале, что у меня нет шока, сотрясения мозга и внутренних повреждений.
Объяснение показалось мне правдоподобным; ничего другого мне в голову не пришло. Я бы, пожалуй, этим и удовлетворился до тех пор, пока не приду в себя как следует и со мною соблаговолят побеседовать, но пока меня мыли и осматривали, мне стали задавать вопросы.
Вопросы бьши осторожные и нарочито небрежные, как бы между прочим, но я живо понял, в чем дело - работая в прокуратуре, с подобными вопросами периодически сталкиваешься. В наше время невозможно выйти в процесс с обвинением, не пригласив психиатра. Даже когда их никто не звал, они тут как тут. Стоит добиться обвинительного приговора - и заключение психиатра уже у судьи на столе. Суд всегда учитывает его, определяя наказание. Так что я знаком с манерой мозгокрутов задавать эти свои вопросики: так спрашивают, когда ещё не ясно, буйный пациент или нет.
Узнав и вопросы, и тон, которым их задавали, я догадался, в чем дело: эти ребята решили, что никакого пьяницы нет и никогда не было, и теперь пытались установить, насколько сильно я свихнулся. Очевидно, будь на путях труп пьяницы, вряд ли они вели бы себя подобным образом.
Откуда у них эти идеи, я понял. Вот чего я не мог понять - как это могло получиться: раз они так думают, значит, пьяница действительно испарился. Но я же его видел. Он был не в той форме, чтобы исчезнуть со сцены с такой скоростью. Мысль эта крутилась у меня в голове, и чем дольше, тем меньше во всем этом было смысла.
Пока я мучил себя, пытаясь докопаться до истины, меня уложили в кровать. Мне, наверное. всадили снотворное, хотя в этом не было никакой надобности: я уснул бы и так.
Когда я проснулся, день - следующий день - уже клонился к вечеру. Все тело болело и ныло, но сознание было настолько ясным, что мне не составило труда убедить в этом персонал больницы. Шока у меня не было, внутренних повреждений тоже. Обошлось и без сотрясения мозга. В больницу ещё не попадал более здоровый человек - как физически, так и в смысле психики. И даже психиатры, которые вообще-то убеждены, что нормальных людей просто не встречается в природе, признали, что я в их услугах не нуждаюсь.
Тогда я решил побеседовать с ними. Меня внимательно выслушали. Я рассказал им, что было со мной, а они - то, что застали на станции. Теперь уже никто не пытался выдать мои слова за галлюцинации. Сложив всю информацию в кучу, мы пришли к единому и одинаково невозможному выводу. Врачи, впрочем, уверяли меня, что такое может быть.
Пьяница действительно был. Он действительно ринулся навстречу поезду и на самом деле столкнул меня с платформы на рельсы. Но на этом все и кончилось.
- Знаем мы их, - сказал мне молодой психиатр. - С виду в чём душа держится. Интеллект на нуле, даже ниже. Но стоит им чего-то хорошенько испугаться - откуда что берется: и сила, и сообразительность.
- А чего же он испугался?
- Попасть в наши руки. Пить-то мы ему не дадим,верно?
- Но вы же сказали, что его никто не видел. Значит, он исчез до вашего приезда. Значит, спугнули его не вы, а кто-то другой.
Доктор рассмеялся.
- Точно. Я же говорю: внешность у них обманчивая. Похоже, он отскочил от вас, как теннисный мячик, и упал не на рельсы, а на платформу. Мне трудно представить себе, что он успел уползти куда-то до того, как поезд остановился и машинист выскочил на платформу, но, очевидно, это так. Вероятно, он здорово перепугался, а в таком состоянии они иногда совершают совершенно невозможные вещи. Он сразу смекнул, что упавший на пути человек – это значит приезд "скорой помощи", и что ни один медик, увидев его, не устоит перед искушением отправить его на лечение.
- Трудно в это поверить, - сказал я.
- Настолько трудно, - согласился доктор, что иногда, несмотря на весь наш опыт в этом вопросе, мы видим их распухшие, в язвах ноги, на которых и стоять-то невозможно, и думаем, что они никуда не денутся. У нас такое уже случалось; стоит чуть-чуть зазеваться - и эта беспомощная, без всяких следов интеллекта развалина вдруг становится хитрой, ловкой и быстрой, словно ящерица. Шмыг - только его и видели.
Поскольку такое объяснение устраивало и железнодорожников, и медиков, я решил, что и мне нет никакого смысла упираться. Меня это тоже устраивало: это гораздо приятнее, чем подозрения, что ты либо свихнулся, либо лжешь.
Эскулапы бьши настроены продержать меня в больнице ещё сутки и отпустить на другой день, однако к вечеру явился Гибби, усталый и невыспавшийся. К тому времени я успел уже отдохнуть и прийти в себя, поэтому вопиющая несправедливость ситуации стала особенно заметна: это ему следовало бы быть в постели, а мне на ногах. Мне стало совсем тошно в палате. Я вдруг захотел на свободу, а поскольку у врачей не нашлось убедительных причин держать меня в больнице, кроме древней и непонятно на чем основанной больничной традиции выписывать больных по утрам, я добился своего.
- Ты сейчас куда? - спросил я Гибби.
- Обратно на фронт.
- И ведь ничего срочного, - пробормотал я, - просто у Старика плохое настроение.
- Да, - согласился Гибби, - настроение у него неважнецкое.
- А может, закруглишься на сегодня?
- Это может плохо кончиться. Будут неприятности.
И тут я придумал.
- А ты свали все на меня. Хороший помощник прокурора - штука редкая и ценная. Ну, что тут такого, что ты заехал меня навестить? А меня как раз взяли да и выписали. Врачи сказали, что у меня все в порядке и что в больнице мне делать нечего, но тебе мой вид что-то не понравился: ты же знаешь меня лучше, чем врачи. Тебе показалось, что я немножко пошатываюсь и что не стоит отпускать меня домой одного, да и оставлять дома без присмотра тоже не годится. И ты решил, что за мной надо присмотреть.
Гибби взял меня за руку и сделал вид, что щупает пульс.
- Пульс частит, - пробормотал он. - И неглубокий. Так, что ли, это называется?
Он отыскал телефон и позвонил в контору сказать, что не приедет: ему надо отвезти меня домой, и он решил остаться у меня ночевать на случай, если мне вдруг станет хуже.
- Старик не звонил? - спросил он.
Судя по выражению на его лице, ему ответили, что нет.
- Позвонит. Он меня последнее время что-то крепко пасет. Так вот, скажете ему, что Мака выписали из больницы и что я отправился ухаживать за ним.
На другом конце провода поинтересовались, как я себя чувствую, Гибби ответил очень ловко: с одной стороны, отмахнулся, а с другой - подтвердил их худшие опасения.
- А, ерунда, - сказал он, - все будет нормально. Не беспокойтесь. Он просто слабый, как дитя. Сами знаете, как это бывает, - все-таки человек, можно сказать, с того света вернулся. Как заново родился. Скоро будет снова на ногах. Ему просто надо привыкнуть к мысли, что он жив.
Артист, честное слово. Словами этого не перескажешь: это надо было видеть и слышать. Весь такой озабоченный, и так старается эту тревогу скрыть, что самая малость все-таки слышна, несмотря на все его старания.
По дороге ко мне он уснул в такси, и мне пришось его будить, когда машина остановилась у дома. Войдя в квартиру, он прямиком устремился к дивану, и пока я разливал виски по стаканам и клал лед, он успел отключиться снова. Будить его из-за выпивки было жалко. Я отставил его стакан в сторону и хлебнул из своего.
У порога я подобрал записку. Теперь я мог спокойно прочесть её. Записка была от управляющего: он писал, что побывал в квартире надо мною, посмотрел, что делается там на террасе.
Оказалось, что все в полном порядке - ни одна из цветочниц ни на миллиметр не сдвинулась со своего места, но он решил не рисковать: он отправил людей убрать цветочницы с парапета на пол террасы и лично проверил, что это сделано.
Не беспокойтесь, писал он, больше сверху ничего не упадет - это я вам гарантирую.
Я включил свет на террасе: там тоже побывали его люди. Все обломки были убраны, в окна вставлены новые стекла, и о недавнем происшествии напоминали только огромная выбоина в полу да разбитая плитка. Ремонт был ещё впереди.
Управляющий был человек слова, надежный и солидный. Никаких оснований не верить ему у меня не было, и, наверное, просто от нечего делать я побрел на террасу, перешагивая через разбитые плитки пола, взглянуть на террасу наверху.
Света с моей террасы хватало, чтобы разглядеть балюстраду, уменьшившуюся до нормальной высоты за счет исчезнувших цветочниц. Все вроде бы было так, как писал управляющий: парапет был свободен и чист. Но, чтобы удостовериться, что цветочницы убраны на пол, а не просто сдвинуты к внутреннему краю, я подошел к своему парапету, повернулся и, откинувшись назад, посмотрел вверх.
 
9.
Вид был прекрасный; жаль только, что мне не дали времени как следует насладиться им.
Наверху действительно было все в порядке, а вот сзади меня - нет: я услышал выстрел, почувствовал свист пули над ухом и увидел, как в моем окне рассыпается вставленное только сегодня стекло.
Я не стал задерживаться, чтобы полюбоваться на разбитое окно - оторвавшись от парапета, я плашмя шлепнулся на пол террасы. Любой может подтвердить, что когда в вас стреляют, самое надежное - это падать на пол, и каждый скажет, что если выбирать себе для этого место слишком долго и придирчиво, то не стоит усердствовать: с тем же успехом можно продолжать стоять, изображая из себя мишень, С тех пор, как пистолеты перестали заряжать со стороны ствола, ожидать, что между первым выстрелом – когда пуля прошла совсем близко - и следующим (когда она может попасть гораздо ближе) будет большой интервал, не приходится.
Все куски разбитой и выкрошившейся плитки уже успели подмести. К сожалению, осталось немало кусков, которые разбились, но не выкрошились; оказалось, что все они очень острые. Ощущение было такое, что я приземлился прямиком на ложе индийского факира - вот только выучиться на факира за время полета я не успел, и если после вчерашнего падения на рельсы у меня оставалось несколько мест, которые не болели, то теперь это упущение было исправлено.
Впрочем, меня это не слишком беспокоило: это ведь только кожа да кровь. Я был готов оставить на террасе понемногу и того, и другого при условии, что мне удастся добраться до комнаты, где больше шансов остаться в живых. Спешил я внутрь ещё и для того, чтобы выключить в комнате свет до того, как, разбуженный выстрелом (или выстрелами - кто знает...), Гибби вскочит с дивана и окажется на виду.
Не исключено, что моему снайперу нужен именно я, и он не станет отвлекаться. Но когда откуда-то из темноты по тебе вдруг открывают огонь, лучше не строить подобных предположений. Возможно, будучи человеком целеустремленным, он сосредоточится только на мне; но ведь с равным успехом может оказаться, что он просто решил пострелять по движущимся целям без разбору.
Я по-пластунски пополз к двери. Ткань пиджака то и дело натягивалась, зацепившись за острые края разбитой плитки, после чего раздавался треск рвущейся материи. Кожа моя тоже цеплялась за острые края, но рвалась бесшумно - только но ощущениям я и мог об этом судить.
До комнаты я добрался буквально за секунду-другую, а оказавшись в комнате, начал двигаться ещё быстрее: ползать по полу оказалось гораздо сподручнее. Пол у меня самый обычный, но после террасы мне показалось, что он скользкий, как лед на катке. Два метра в сторону - и между мною и окном оказался диван. Теперь порядок:можно и свет не выключать. За диваном меня через окно не видно, Лежавший на диване Гибби заморгал, глаза его широко открылись, и он начал подниматься. Сейчас он встанет и...
- Лежи! - рявкнул я на него. - Кто-то решил в нас пострелять.
Гибби плюхнулся обратно.
- Он в тебя попал?
- Нет, - ответил я, - Промахнулся. Но ненамного.
- Тогда в чем дело? Вид у тебя такой, словно тебя через ветровое стекло выбросило: ты весь в крови. За тобою даже по полу след тянется.
- Это ерунда. Порезался о края битой плитки, пока полз по террасе.
Он опять моргнул.
- Битая плитка? А, это после того вчерашнего случая. А потом ещё одна случайность ночью, в метро. Теперь окажется, что выстрел тоже случайный?
- Опять, наверное, подростки палят из пневматического ружья. На них все время жалобы: стрельба по окнам. С каких это пор надо тебе об этом напоминать? Ты ведь служил в полиции.
Гибби осторожно приподнялся, выглянул из-за спинки дивана и тут же лег на прежнее место.
- А с каких это пор пули из воздушки делают такие дыры в стекле? Когда я был полицейским, воздушек, стреляющих девятимиллиметровыми пулями, не выпускали, а это вряд ли была пуля меньшего калибра.
Он оборвал себя на полуслове, сполз с дивана и на четвереньках отправился в угол. Подобрав что-то у стены, он повернулся и показал мне пулю.
- Можно не гадать: из воздушки такими не стреляют.
- Полицейские специальные?
- Точно, - кивнул он.
- Даже самые юные полицейские знают, что играть с новеньким служебным оружием, стреляя по окнам, нехорошо, - отметил я.
Я уже дополз до телефона и набрал номер ближайшего отделения полиции. Оказалось – зря старался.
- Да, сэр, - сказал мне дежурный сержант. - Мы уже занимаемся этим. Сигнал поступил буквально несколько минут назад. Звонили ваши соседи по фамилии Теренс.
- Ланселот Теренс?
- Они самые, сэр. Она сказала "Л. Теренс,"
- Они же...
Не закончив, я приподнялся и посмотрел на террасу Липпи. Света у них не было ни на террасе, ни в квартире, но было ещё достаточно светло, и я сумел рассмотреть, что на террасе снова стоит мебель. Вернулись, значит, из своего свадебного путешествия. Понятно, что первым делом они вытащили на террасу свою мебель. Чтобы загорать, погода пока не та: холодновато. Но вдруг удастся хотя бы посидеть на солнышке в пальто?
- Они что, сэр? - переспросил сержант.
- Ничего. Я просто хотел сказать, что они в отъезде. В свадебном путешествии.
Сержант встревожился.
- Позвонила женщина, назвалась миссис Л. Теренс. Про Ланселота она не упомянула, да и я на её месте не стал бы торопиться...
- Все в порядке, сержант - они вернулись. Я просто не знал. Мне отсюда видно, что у них на террасе опять стоит мебель. Они дома.
- Не выглядывайте в окно, пока мы вам не сообщим, что это безопасно, сэр, - поспешил предупредить меня сержант, - Спрячьтесь и погасите свет. Я и ей сказал то же самое. У них в окнах свет есть?
- Нет, света нет. Она сделала, как вы велели, сержант. И я тоже. Сообщите, когда будет что-то новенькое, ладно?
- Ясное дело, сэр. А пока будьте осторожны. Это либо подросток с воздушным ружьем, либо псих. Но чтобы убить человека или, по крайней мере, оставить его без глаза, пушки не требуется.
- Это не воздушка, сержант, - сообщил я ему. - У меня в стекле дыра с арбуз, а на полу мы нашли стреляную пулю. Револьверную. Если это и не полицейские специальные, то калибр подходящий.
- Ну точно псих!.. - простонал сержант.
Гибби подполз ко мне и забрал у меня трубку. Отдохнуть на диване он не успел: красные глаза, припухшие веки. За последние несколько дней выспаться по-человечески ему не удавалось.
Ну, тут уж он себя показал: быстренько назвался и велел сержанту передать всем работающим в этом районе, что они имеют дело не с подростком и не с сумасшедшим. Речь идет об убийце.
- Это уже третья попытка за последние полтора суток, - сказал он. - Пока что ему не везет, но рассчитывать на это не стоит: он настойчив, последователен и, по-моему, не шутит.
Он подождал, пока сержант передаст информацию. Я уже давно махал ему рукой: кончай, мол. Теперь у меня появилась возможность поспорить с ним.
- Это, конечно, правильно: пусть поберегутся, - запротестовал я, - но ты что-то глубоко копаешь, Гибби. Два те случая, а теперь ещё это - ладно, на третью случайность не похоже. Тут я готов с тобой согласиться, но какое отношение все это имеет к первым двум? За покушения на убийство их выдать не удастся. Ты же провоцируешь полицию на стрельбу. Хочешь, чтобы они пристрелили какого-нибудь мальчишку, который нашел заряженный револьвер и решил попробовать, как он стреляет?
Гибби отмахнулся так, словно я вообще не сказал ни одного путного слова. Сержант опять был на проводе, и Гибби уже говорил ему:
- Мы ещё не знаем, кто этот человек и какие у него мотивы, но одно ясно: он опасен. Я не знаю, из чего он стрелял, но промахнулся он совсем чуть-чуть, так что не надейтесь, что он плохой стрелок: стреляет он отменно, и если кто-нибудь попадется ему на подходящем расстоянии, он вам покажет, на что он способен.
Я оставил свои попытки усмирить Гибби и стал слушать молча. Оставалось лишь надеяться, что полиции удастся взять этого снайпера без перестрелки и что это окажется подросток: увидев полицейских, он испугается и бросит оружие; на маньяка вид полиции может оказать обратное воздействие - он опять начнет стрельбу и погибнет под градом пуль.
Через несколько минут я понял, что можно не волноваться. Напротив моей террасы, в глубине квартала, стоял старый, ожидающий сноса дом. Последние жильцы уже покинули его, и окна были жирно перечеркнуты крест-накрест полосами белой краски. Дом стоял пустой и обреченно ждал, когда приедут строители и разрушат его до основания.
Сейчас в нём кипела жизнь; на крыше и в комнатах мелькали огоньки карманных фонариков. Значит, полиция уже была на месте, и стрельбы пока, к счастью, слышно не было. Не исключено, конечно, что стрелок ещё сидит, укрывшись в укромном уголке, и его просто пока не обнаружили, но с каждой секундой вероятность, что вспыхнет перестрелка, резко уменьшалась.
Гибби тоже заметил свет в доме напротив и отстал от бедного сержанта. Желания вылезать из укрытия у него было не больше моего - подождем, пока не получим о’кей от полиции, Хоть я и не купился на предположения Гибби, но нельзя было полностью исключить вероятность того, что наш снайпер пока где-то прячется и что он, будучи человеком настойчивым, может выстрелить в нас даже под самым носом у полиции, стоит нам лишь на секунду появиться в поле его зрения.
Я пополз в ванную. Оказавшись под защитой её стен, я рискнул встать. Соблюдая аналогичные предосторожности, Гибби последовал за мною. Я осмотрелся: костюму конец - порван и порезан в дюжине мест. Руки тоже порезаны, и судя по тому, как болят ноги и как пропиталась кровью ткань вокруг порванных мест, руками дело не ограничилось. В основном досталось коленям.
Сами посудите: полз-то я как по бритвам. Там, где на мне было несколько слоев ткани, пострадала одежда. На ладонях одежды, естественно, не было. На коленях, где был всего один слой ткани, острые края разбитых плиток прорезали брюки и впились в мою шкуру. Я вымыл руки и обработал все порезы, не без помощи Гибби заклеил их липким пластырем и, выбравшись из брюк, осмотрел прочие повреждения.
Как я и ожидал, пострадали в основном колени: на них пришлась основная нагрузка, и выглядели они плачевно, несмотря на то, что вроде бы были защищены брюками. На коленях кожу как наждаком исполосовало, и когда я начал обрабатывать колени йодом, то ощущение было соответствующее.
Одно было хорошо: колени я мог обработать сам, обеими руками - тут мне помощь не требовалась. Гибби отошел в сторону и зевнул.
- Да, супермен, отоспаться тебе не помешало бы, - сказал я.
- Ты это о чем?
- Да все о том же. Глупости болтаешь.
Гибби посмотрел на меня так, словно это я чокнулся.
- Ты по-прежнему настаиваешь, что это два случайных происшествия и одно покушение на убийство?
- Нет, - ответил я. - Это три случайных происшествия.
Теперь, судя по его взгляду, он был совершенно уверен, что у меня не все дома.
- Ты знаешь, иногда, чтобы поумнеть, отоспаться маловато. Нет, бывают, конечно, случайности и с оружием. Скажем, решил кто-то почистить свой револьвер и думает, что он не заряжен. Ошибка. Выстрел. Или оставил человек свой револьвер на виду. Кто-нибудь другой его берет побаловаться, думая, что он не заряжен. Выстрел. Это - несчастные случаи. Такое бывает, но гораздо реже, чем мы думаем: за многими так называемыми несчастными случаями скрываются самоубийства, а за некоторыми - и убийства. Но с чего бы человеку идти в пустой, заброшенный дом только для того, чтобы там в темноте чистить свой револьвер?
- Кстати, есть и ещё одна возможность. - Я с радостью пустился в рассуждения, чтобы отвлечься от боли, причиняемой моим коленкам струей антисептика. - Мальчишка находит револьвер. То, что с оружием играть нельзя, ему говорили. Он знает, что если его накроют за этим занятием, то взгреют от души. Что же удивительного в том, что он залезает в заброшенный дом, полагая, что там его никто не увидит? Он играет с револьвером; происходит случайный выстрел.
Мальчишка наверняка напуган сильнее нас. Выронив револьвер, он бросается наутек. Сдается мне, не найдут там полицейские ничего, разве что револьвер. Я прямо вижу, как парень его бросил и задал стрекача во все лопатки.
- А какие ещё случайности пришли тебе в голову? - спросил Гибби, - Что-нибудь менее невероятное было?
Поверить в бредни Гибби о том, что никаких случайностей тут нет, а есть - одно за другим три покушения не убийство, было почти невозможно. Но я на этот счет промолчал, а просто ответил на вопрос.
- Могло быть кое-что похожее. Какой-то дурак или просто мальчишка идет в пустой дом с револьвером. Он знает, что револьвер заряжен, но ведет себя так, словно это просто воздушка. Ему зудит проверить, как он стреляет - не в когото конкретно, а просто по освещенным окнам. А я - я просто выбрал неудачный момент выйти на террасу, но случайно откинулся назад в момент выстрела и разминулся с его пулей. Стрелял он не в меня, а в мое окно.
Гибби кивнул.
- Точно так же, как цветочница, которая чуть не размозжила тебе голову, тоже предназначалась не тебе - это была вполне законопослушная цветочница, безропотно подчинявшаяся закону всемирного тяготения. Да и пьяный прошлой ночью вовсе не собирался столкнуть тебя на рельсы. Он только хотел вскочить в поезд.
 
10.
Я, конечно, и сам думал обо всем этом с тех пор, как Гибби стал обрабатывать по телефону дежурного сержанта. Пожалуй, даже раньше – с того момента, когда раздался выстрел и над ухом у меня просвистела пуля, Только круглому идиоту не пришла бы в голову мысль о том, что цветочница, возможно, не просто упала: её столкнули. Если бы не тот пьяница в метро, я бы легко поверил, что во всем этом есть некая система, в которую укладываются и сброшенная сверху цветочница, и этот злополучный выстрел.
Но пьяница в эту систему не укладывался. От силы это могло быть двумя покушениями, между которыми, как сыр в бутерброд, оказался втиснут случай в метро. Это было уж чересчур. В это я поверить отказывался.
- Смотри, - сказал я. - За последние два дня я трижды был на волосок от смерти. Конечно, есть сильное искушение заявить, что три раза за такое короткое время - это многовато для совпадения. Не может такое произойти
три раза подряд, - бам-бам-бам! - если за этим кто-то не стоит. Три попытки подряд свести со мной счеты?
Возможно, что первый случай – попытка убить меня, да и третий тоже, но второй нарушает всю схему. Если бы вчера на платформе, кроме меня и пьяного, был ещё человек, я бы поверил во все это. Он столкнул цветочницу, рассчитывая размозжить мне голову. Он толкнул на меня пьяного в надежде, что я упаду под поезд. Сегодня он стрелял в меня.
Но на платформе не было третьего человека - только пьяный да я. Толкнуть на меня пьяного дело нехитрое, но только руками, а не при помощи дистанционного управления.
Гибби помахал передо мной бумажкой. Как только он начал читать, я понял, что это – он подобрал записку управляющего и сейчас решил зачитать мне ту часть, где тот писал о своей предусмотрительности.
- Хотя он и осмотрел самым тщательным образом все остальные цветочницы и обнаружил, что ни одна из них даже на миллиметр не сдвинулась, пишет он, тем не менее он решил не рисковать, - читал Гибби, - и велел убрать их все с парапета.
- Ну и что? - спросил я. - Ни одна с места не сдвинулась? И ты в это веришь? Наверняка и другие сдвинулись. Бывает. Нам повезло: все остались целы и невредимы, страховка покрывает причиненный ущерб, и он решил преуменьшить происшествие, словно одна упавшая цветочница - это мелочь. Он считает, что так будет звучать гораздо безопаснее. Как будто не могло случиться так, что они все рухнули бы мне на голову.
Стал бы он так спешить стаскивать их с парапета. если бы они все стояли как вкопанные?! Он хотел показать мне, что все было совершенно нормально; мол, никто и подумать не мог, что одна из них возьмет и сдвинется к краю, перевесит и опрокинется. Нет! Они все поехали, и именно потому, что он перепугался, он и велел их снять.
- Ну что ж, посмотрим... – пробормотал Гибби. - Вчера ты отправился на террасу точнехонько в тот момент, что и всегда, только не успел выйти: зазвонил телефон - он-то тебя и спас. Как?
- Не вижу во всем этом ничего особенного. Да, уцелел чудом - разве так не бывает?
- Бывает, конечно. Просто ты спросил: "Ну и что?" А вот что: цветочница пролетела мимо только потому, что ты отклонился от своего ритуала, на который преступник мог рассчитывать стопроцентно. Верно?
- Верно.
- О’кей, пойдем дальше. Ты стоял на краю платформы, и от тебя до середины станции было расстояние, примерно равное длине одного вагона. А любой пассажирский поезд состоит как минимум из четырех. Даже когда пассажиров почти нет, поезда все равно не бывают короче - просто увеличиваются интервалы движения.
- Знаю, - ответил я. - Меня спасло только одно: это был не пассажирский поезд, а короткая рабочая сцепка, собирающая мусор со станций.
- Ну, вот ты и начал что-то понимать, - проворковал Гибби, - В случае соблюдения железных правил тебя опять-таки не было бы в живых, и лишь вмешательство непредвиденных обстоятельств спасает тебе жизнь: в нужный момент звонит твой телефон; поезд, под который ты чуть не попал, оказывается единственным проходившим в ту ночь через станцию поездом, в котором было меньше четырех вагонов.
- Да, но... - Я начал выкладывать свои аргументы.
Он попросил подождать немного: ему не терпелось закончить свою мысль.
- Я просто хочу взглянуть с этой точки зрения на третье покушение.
- Тут никаких рутинных действий не было. У меня нет привычки выходить на террасу и, опираясь о парапет, откидываться назад, чтобы посмотреть, что делается на верхней балюстраде.
Гибби засмеялся.
- А по-моему, все не так, - сказал он. – Ты действительно делаешь это не чаще, чем по станции проходит поезд из двух вагонов. Обычно ты выходишь и либо подходишь к парапету, стоишь и смотришь по сторонам, либо усаживаешься в шезлонг покурить. Но в эту ночь оставалась лишь одна возможность - ты должен был стоять у парапета: шезлонги твои разбиты в щепки, и сидеть тебе не на чем. И вновь тебя спасает отступление от привычки: ты решил откинуться назад и посмотреть наверх, на парапет соседской террасы. Не сделай ты этого, пуля не прошла бы над твоей головой. Она не была выпущена выше, чем следовало. Вмешалась неожиданность: твоя голова оказалась ниже обычного.
Вот так, не больше и не меньше. Я приготовился выложить свои аргументы, добавив к ним новые, успевшие прийти мне в голову, пока я слушал рассуждения Гибби.
- Тут у тебя явный перебор, старик, - начал я. - Я готов принять твою трактовку событий в первом эпизоде, хотя и считаю, что управляющий приврал насчет остальных цветочниц. Но если он сказал правду и они не сдвинулись с места, то я согласен: это было покушение на убийство, и тогда трудно объяснить сегодняшний выстрел чем-нибудь иным, кроме как ещё одной попыткой убрать меня. Конечно, никакой критики эта гипотеза не выдерживает: действительно, в момент выстрела моя голова была ниже, чем можно было ожидать, но вообще трудно требовать, чтобы человек не шевелился, когда в него стреляют. Я мог чихнуть или наклониться завязать шнурок.
- О’кей, - буркнул Гибби, - но это ничего не меняет в основе: три раза за прошедшие два дня ты был на волосок от смерти, и если ты хочешь назвать все это несчастными случаями, то придется признать, что все они случились с кем-то другим. Ты не поскользнулся в душе. Ты не споткнулся о ковер. Каждый раз с тобой что-то случалось из-за несчастных случаев, происходивших с другими людьми. Соседи поставили цветочницы на парапет, не учтя, что от вибрации они свалятся. Пьяница непременно упал бы под колеса поезда, не будь на его пути тебя.
Он собрался уложить в эту схему и выстрел в окно, но я решил возразить.
- Все так, - сказал я, - но ты не учитываешь одного случая, который под эту теорию ну никак не подходит. Это пьяный в метро.
- Я знаю все, что ты намерен мне сказать насчет него, - сказал Гибби, - можешь не тратить времени. Я согласен: пьяница, трезвый или пьяный, слишком неуверенно стоит на ногах и плохо координирует свои движения, чтобы так сильно и точно толкнуть тебя с платформы метро. Ни один пьяница не смог бы сделать этого нарочно. Он мог только случайно наткнуться на тебя.
- Да и голова у пьяницы для этого не годится, - добавил я. - Если речь идет о том, чтобы украсть бутылку или сбежать из больницы, тут они могут
внезапно проявить удивительную сообразительность, но во всех остальных случаях сознание у них настолько притуплено, что они не могут не только спланировать действия, но даже выполнять приказы или следовать инструкциям.
- Согласен, - сказал Гибби, но в голосе его не было ни малейшей уступки.
- Ты что, будешь утверждать, что этот пьяница чем-то отличался?
- Обязан был отличаться, - ответил Гибби.
Я разинул рот: это было на него непохоже.
- Потому что он не подходит под твою теорию? Стыдно, дружок. Ты же сам всегда говорил: когда факты не соответствуют теории, пора менять теорию. Факты - штука упрямая.
- Это у тебя - теория, - хохотнул Гибби. – И ты в неё поверил. А потом ты же сам добываешь факты, которые от твоей теории камня на камне не оставляют, и начинаешь лепить другую теорию. Не торопись, Мак. Сперва посмотри как следует на свои факты. Иногда человек видит не то, что есть на самом деле.
- Я же не слепой, - настаивал я, - Пьяницы это пьяницы. Ноги-бревна - это ноги-бревна. И язвы на них - тоже то, что есть на самом деле. Больная печень, барахлящие почки, перебои в сердце и поврежденный мозг - все это есть на самом деле.
- Только если тот человек был алкоголиком, - сказал Гибби, - причем давним, хроническим алкоголиком.
- Я же его видел. Это был хронический алкоголик.
- А что ты, собственно, видел?
Я выдал ему весь сценарий по кадрам: как тот человек спускался по лестнице, держась обеими руками за перила. Как он плюхнулся на скамейку. Его храп. Лохмотья. Вонь.
- Ноги-бревна и язвы, - задумчиво сказал Гибби. - А ты видел его ноги?
- С какой стати? Я на него вообще почти не смотрел. Мне так не терпелось добраться до дому и рухнуть в постель, что...
- Значит, ты предположил, что у него ноги в язвах? Ты не видел их, но ты так решил?
- Да, точно так же, как и все остальные болячки, характерные для пьяниц. У них у всех одни и те же хворобы, и ты это прекрасно знаешь. Тут и смотреть нечего. Достаточно взглянуть, как он стоит, сидит, двигается, - и становится понятным, что у них не в порядке. Это же очевидно.
- А руки? Руки его ты видел? Толстые, мягкие белые пальцы, бескровные и распухшие до такой степени, что почти не в состоянии что-либо держать?
- Я видел, как он держался за поручень, когда спускался по лестнице, - сказал я. - Будь его пальцы в лучшем состоянии, ему не понадобилось бы цепляться за него обеими руками.
- Но ты видел его руки? И эти пальцы, которые не могли как следует ухватиться за поручень?
Я понял, к чему он клонит; в памяти моей всплыла картина, и, пытаясь ответить ему насчет рук, я остановился как вкопанный.
Гибби ухмыльнулся.
- Не видел, - сказал он. - Они были забинтованы так, что напоминали боксерские перчатки?
- Нет, - ответил я.
Воспоминание было не из приятных: я вдруг вновь увидел эту картину так явственно, так ярко, словно опять попал в метро и сейчас впервые глядел по сторонам.
- Знаешь, как они одеваются? Они напяливают на себя всякое старье, подобранное неизвестно где. На нём было огромное пальто, свисавшее почти до полу, а рукава были такие длинные, что совсем закрывали его руки. Я не видел его рук - только рукава. И на ноги его мне тоже ни разу не удалось взглянуть. Обычно, когда человек садится, штанины немножко подтягиваются кверху, и можно разглядеть его лодыжки. А у пьяниц видны и стопы: носки они не носят, а ботинки разрезают сверху вдоль и подвязывают шнурками или бечевкой - только так их можно надеть на распухшие ноги.
- Но у этого пьяницы, - подхватил Гибби, - ты ни разу не видел ни рук, ни ног. Штаны на нём были под стать его пальто - длинные и огромные. Их кто-то выкинул, и они наверняка были старомодные: даже на их владельце они сидели не в обтяжку, а на нашем пьянице, когда он сел, они и на сантиметр не сдвинулись кверху. По ширине у них был запас, и они свисали, закрывая его ноги до ботинок. Они даже волочились немного по земле - он наступал на них при ходьбе.
- Ты что, видел его ? - спросил я сипло.
Гибби описывал его так, что и я не мог бы сделать этого точнее. Наверняка видел!
- Нет, - сказал Гибби. - Я просто размышляю: как бы я оделся, чтобы сойти за пьяницу? Причем обмануть мне предстояло человека, который знал о пьяницах больше, чем многие простые смертные, и имел с ними определенный опыт. Первая мысль у меня была - намотать грязные бинты на руки и ноги. Но тут ты упомянул длинное пальто, и мне все стало ясно. Если он сумел подобрать пальто такого размера, почему бы не добавить к этому наряду и подходящие брюки? Он же знал, что ему надо обмануть специалиста.
Я застонал.
- Он меня действительно обвел вокруг пальца, - признался я. - Я даже не видел его лица: свою грязную, потрепанную шляпу он натянул на глаза, а вокруг лица и ушей намотал лохмотья, бывшие некогда шарфом, но покрытые коркой засохшей слизи, крови и бог его знает чего ещё. Только пьяница мог бы до этой гадости дотронуться, а уж тем более обмотать вокруг лица. Ты же знаешь, Гибби - пьяницы всегда так одеваются.
Но ты мне скажи: ты можешь себе представить, чтобы обычный человек, не пьяница, обмотал эту мерзость вокруг своего лица, и чтобы его не стошнило?
- А почем мы знаем - может, и стошнило?.. задумчиво сказал Гибби. - Но если даже он был весь в блевотине, разве от этого его карнавальный костюм стал бы хуже? Да это, наоборот, придало бы ему полную достоверность, дружок!
 
11.
Гибби повернулся и вышел из ванной. Я давно уже закончил обрабатывать свои раны, поэтому отправился в спальню, где натянул чиспую футболку и целые штаны. Гибби прямиком прошествовал в гостиную.
- Итак, - провозгласил он оттуда, - теперь перед нами встает вопрос: кто? И зачем? Ибо в доме напротив наши парни, очевидно, никого не обнаружили и, я полагаю, и не обнаружат. Он не стал их дожидаться, так же, как до этого в метро он не стал ждать следующего поезда или перед этим на террасе не стал проверять, что будет, если опрокинуть ещё одну цветочницу.
Мне вдруг отчаянно захотелось выпить. Я вспомнил, что на террасу я вышел со стаканом в руке. Там он и остался, и нельзя сказать, чтобы мне очень хотелось вспоминать, что с ним сталось.
Возле дивана все ещё стоял стакан, который я приготовил для Гибби, но не успел ему подать: он уснул. Я взял стакан и перелил его содержимое в себя.
- Опасности не улучшают человеческого характера, - отметил Гибби. - Раньше ты отличался б;льшим гостеприимством.
Мне не стало стыдно от его укоризненного взгляда.
- Я приготовил этот стакан для тебя, - ответил я, - но сейчас он мне нужнее. Ты теперь проснулся и можешь смешать себе сам. И мне тоже: я понял, что жизнь может быть гораздо короче, чем мы думаем - можно умереть, не выпив положенного тебе количества виски.
Когда человеку так настойчиво напоминают, что он смертен, ему неминуемо начинает хотеться пожить как следует. Вы, наверное, подумали, что именно поэтому мы и решили провести остаток дня в "Большом Банане", но это не так.
В "Большой Банан" мы отправились потому, что туда - не без нашей подсказки – поехали полицейские. И никаких возражений на этот счет у Старика больше быть не могло: мы ведь теперь занимались не убийством Хендрика - мы расследовали покушение на убийство меня.
Началось с того, что два детектива из нашего участка заглянули к нам. В пустом доме напротив они поработали на славу, и было бы нечестно утверждать, что они ничего там не обнаружили. Никого - это да, но нельзя сказать, что они явились с пустыми руками. Урожай состоял из: пустой коробки от патронов подходящего калибра; палочки от эскимо, причем палочка была облизана не дочиста - на ней ещё были видны липкие потеки мороженого; двух оберток от шоколадных конфет; пары недопитых бутылок кока-колы. Как только бутылки попали с улицы в мою теплую, уютную квартиру, в оставшейся в них жидкости явственно засверкали, поднимаясь вверх, мелкие пузырьки.
- Подросток. Или два подростка, - сказал детектив постарше, - Стреляли с крыши. Типичные мальчишеские шалости, конечно, если не считать того, что с револьвером нам ещё сталкиваться не приходилось, Самопалы, воздушки, но только не револьверы.
- Оно, может, и к лучшему, - сказал я, пытаясь смотреть на вещи оптимистически. - С такого расстояния из револьвера попасть сложнее, чем из пневматического ружья.
- Так-то так, - проворчал один из детективов, - но нам бы хотелось изловить их прежде, чем они начнут стрелять друг в друга. Конфеты, мороженое, две бутылки кока-колы... Один мальчишка вполне мог это умять, но похоже, что их было двое и, судя по этому мусору, стояли они метрах в трех друг от друга: пустая коробка лежала возле одной бутылки, палочка от мороженого - рядом с другой. Балуясь с револьвером, один из них с такого расстояния запросто мог убить другого.
- Ну, с ними-то пока ничего не случилось, сказал Гибби. - До сих пор все неприятности валятся на моего друга Мака - он перед вами. Похоже, они решили постелить его шкуру у себя в детской.
Стоило Гибби привлечь ко мне их внимание и они уставились на меня, разинув рты. Вид у меня действительно был впечатляющий: руки все в пластыре, да и на лице следы вчерашнего ночного происшествия в метро.
- Вы ранены? - спросил один.
- Что, осколками стекла зацепило? - предположил другой.
Я рассказал им о своем отступлении по битой плитке. Гибби подхватил:
- Так что сейчас неважно, что они сделают друг с другом, - сказал он, - Важно, где, как и когда они опять попытаются добраться до Мака.
Несчастные случаи обычно бывают, когда люди балуются с оружием. Если оружием пользуются по прямому назначению, происшествий такого рода, как правило, не случается. А эти ребята явно поставили перед собою определенную цель.
Реакция детективов была вполне естественной. При всем уважении к опыту Гибби и его внушительному послужному списку, сказали они, нелишне напомнить, что когда подросткам в руки попадает оружие, они все же пользуются им исключительно как игрушкой. Они согласились, что подросток и револьвер - сочетание довольно опасное. Что некоторые подростки действительно пользуются оружием по прямому назначению, и зачастую со смертельным исходом: вооруженные ограбления; перестрелки; и даже выяснение отношений между бандами подростков со стрельбой. Хотя, надо сказать, подобные истории как-то отходят в прошлое - в последнее время о них почти не слышно.
- Молодежь становится все глупее, - объяснил один из детективов. - Нынешние подростки настолько глупы, что даже не дерутся. Они вообще ничего не делают.
- Кроме тех, что гоняют на мотоциклах, - добавил второй, - но эти огнестрельным оружием не балуются; это для них слишком быстро и недостаточно мерзко. Вот цепи, ножи и автомобильные антенны - это да. Убивать - это не по ним; они мучить любят. Если они убили - значит, просто мучили и перестарались.
Так что если нынешнее поколение подростков и берет в руки револьвер, продолжал он назидательно, то исключительно позабавиться, и нет никаких оснований полагать, что они опять попытаются стрелять в меня. Они просто палят по освещенным окнам или по всему, что движется, не по злобе, а так, сдуру.
Не будь этот соседний дом заброшенным, так и вовсе не о чем было бы беспокоиться. Но когда поблизости живет подросток, у которого есть оружие, это опасно до тех пор, пока его не поймают и не отберут револьвер. Возможно, эти ребята больше никогда и не придут в тот дом напротив - пойдут ещё куда-нибудь. Может, они и сейчас сидят в другом месте, на другой крыше, и целятся в кого-то.
- Только при условии, что этот кто-то – Мак, - сказал Гибби. - Если, конечно, он - единственный в их списке. Как знать: может, у них на уме только одно убийство; а может, они затеяли целую серию, Мы же ничего не знаем о них, кроме одного: пока что они уже трижды пытались убить Мака, и довольно успешно.
На этом разговор об играх с оружием кончился. На секунду-другую детективы просто онемели; потом один из них ощетинился;
- Других заявлений о вооруженных нападениях к нам не поступало!
Между полицией и прокуратурой отношения всегда немножко натянуты. Вообще-то мы неплохо сотрудничаем, но они не любят, когда ими пренебрегают.
- Другие могли быть не на нашем участке, - примирительно сказал второй. - А что делается у соседей, мы могли и не знать.
- До этого обходилось без стрельбы, просветил их я.
Пришлось рассказать про упавшую цветочницу и про пьяницу в метро.
- Столкнуть цветочницу мог и подросток, принялся я рассуждать, - но человек, прикинувшийся пьяным, был явно взрослый.
Гибби не согласился: нельзя делать выводы о возрасте человека только по его действиям.
- Откуда ты знаешь? - спросил он. - Ты же видел только лохмотья, в которые он был одет. Это мог быть мужчина, подросток, женщина или девушка.
- Он был крупный и сильный: ему с лихвой хватило сил спихнуть меня на рельсы.
- Ты забываешь, что подростки с каждым поколением становятся все крупнее, - напомнил мне Гибби. - Посмотри, как школьники играют в футбол; бегают по полю парни ростом за метр восемьдесят, а весу-то в них всего килограммов шестьдесят. Им ещё расти да расти. А твой "пьяный'' был не самый крупный на вид, верно? Ты же говорил, что одежда была ему велика. Судя по твоему описанию, он вообще мог быть щуплым и невысоким.
- А по твоим представлениям, он какой-то вундеркинд. Да и с чего он охотится на меня? Среди молодежи у меня врагов нет.
- И впрямь вундеркинд, - согласился Гибби. - Мне кажется, это не подросток. Во всем этом деле ничто не указывает на его возраст, кроме мороженого, кока-колы и конфет. А если всё-таки взрослый? Давай рассуждать спокойно. Кто-то хочет тебя убить. Пытается с цветочницей - промах. Переодевается пьяницей - снова неудача. Этого достаточно, чтобы человек потерял уверенность в себе. Он растерян, Он боится пробовать сам в третий раз и нанимает кого-то другого.
С каждым словом настроение у наших посетителей улучшалось. Начало этому положило предположение Гибби о том, что стрелявший не обязательно подросток, Они вспомнили об отпечатках пальцев.
Если вы не в курсе дела, то у вас могут быть неверные, преувеличенные представления о значении отпечатков пальцев в работе детектива. Время от времени от них бывает прок, и ни один добросовестный полицейский не упустит случая поискать их, но чаще всего они не приносят следствию никакой пользы.
Прежде всего надо найти отпечатки, которые можно прочитать: не каждая поверхность "держит" отпечатки. На неровных и шероховатых поверхностях отпечатков вообще не остается, да и на гладкой поверхности отпечатки частенько смазываются - достаточно легкого прикосновения, и все. Хороший отпечаток можно найти, только если очень повезет.
О’кей. Предположим, вам повезло: есть отличные отпечатки - до того четкие, что вы просто испытываете чувство эстетического наслаждения, глядя на них. Отпечатки пальцев вообще-то штука красивая - есть в них что-то от модернистской живописи. Но если, налюбовавшись ими всласть, вы решите извлечь из них и какую-то пользу, то нужны ещё отпечатки – для сравнения. Если есть несколько подозреваемых и вы можете взять у них отпечатки пальцев, то тут есть где разгуляться: можно снять подозрения с некоторых из них или даже свести дело к одному человеку.
Если же, как в нашем случае, на бутылках, обертках, коробке от патронов или палочке от эскимо и найдутся пригодные для идентификации отпечатки, то подозреваемых, у которых можно было бы взять отпечатки для сравнения, у нас нет.
Остается только одна надежда - на архивные отпечатки, имеющиеся в старых делах, Архивы обширны, а поиск и сравнение в наш век компьютеров занимают гораздо меньше времени, чем раньше, но все равно нет никакой гарантии, что вы получите результат: на свете слишком много людей, чьих отпечатков нет в архивах. Ну, не повезло людям на этот счет, не удостоились они такого внимания. И если это утверждение справедливо по отношению к населению в целом, то уж к подросткам - в особености.
В плане обнаружения отпечатков пальцев все предметы, найденные на крыше, внушали определенный оптимизм. На бутылочном стекле вполне мог остаться отпечаток. Там же могли остаться капли кока-колы, а это – разведенный сахарный сироп: для фиксации отпечатков пальцев лучшего и желать не приходится. Ничуть не хуже в этом плане и палочка от эскимо с липкими следами мороженого. Или обертка от конфеты, покрытая тонкой пленкой подтаявшего шоколада. Или бумажная коробка от патронов, побывавшая в руках у человека, державшего перед этим бутылку кока-колы, эскимо или конфету.
И теперь наших детективов грызла мысль о том, что вот сейчас у них будут великолепные отпечатки пальцев при полном отсутствии материала для сравнения. Эксперты посмотрят на них и скажут: идите, братцы, и ищите мальчика. В этот момент у полицейских и случаются язвы желудка. А тут Гибби помахал у них перед носом зеленым огоньком надежды, и они жадно впились в него глазами: если это был взрослый, а не подросток, то шансы найти идентичные отпечатки в архивах резко возрастают.
От нас они хотели получить подробности - описание всех обстоятельств, связанных с выстрелом и предшествовавших ему, Хотя они и успели услышать гораздо больше, чем рассчитывали вначале, но мы согласились, что в данной ситуации этого недостаточно.
- А что ещё вам удалось узнать у Липпи? - спросил Гибби.
- Кто это - Липпи?
- Миссис Л, Теренс.
- Женщина, позвонившая первой? «Л» значит «Липпи»?
- "Л" значит "Ланселот", - объяснил им я. – А "Липпи" значит "Филиппа". Если она была не под обстрелом, а просто наблюдала, то могла заметить гораздо больше нас.
- Ну, это мы узнаем, когда застанем её дома.
Я взглянул в сторону её террасы. Там все было по-прежнему: в окнах темно, и ничто не свидетельствовало об их возвращении, кроме вытащенной на террасу мебели.
- Её нет дома? - спросил я. - Я думал, что она сидит там и ждет, пока вы ей разрешите опять включить в комнатах свет.
- Нет там никого. Мы заходили туда, прежде чем прийти к вам - решили, что это дело не терпит, Сотрудники прокуратуры вряд ли забудут за несколько минут, что с ними произошло, и не станут излагать пять разных версий одновременно. А эта чокнутая...
- А, так вы её знаете?! - перебил Гибби.
- Ну, не то чтобы знаем. Мы выехали, когда она позвонила, и, естественно, решили сперва поговорить с нею. Нам же надо было хоть что-то узнать, прежде чем начинать действовать. Стрельба по окнам: по каким - с улицы или со стороны двора? Но её окнам или по чьим-то ещё?
- И что, в квартире никого не было? спросил я. - Недурно бы поинтересоваться у неё, откуда, в таком случае, она звонила и как она узнала о стрельбе, если не видела стрелявшего и не слышала выстрела.
- В тот момент была. Она говорит, что кто-то стреляет по её террасе, хотя и не знает, откуда именно. Она нашла стреляную пулю из полицейского специального. Говорит, что подобрала её полчаса назад на полу террасы и не могла понять, что это и откуда оно взялось. А потом, чуть позднее, когда она была в комнате, она услышала выстрел, и тут до неё дошло, что её находка – не что иное, как пуля, и что кто-то стрелял по её террасе.
Тут-то она и позвонила, но больше она ничего не знает. Говорит, что понятия не имеет, кому в голову могла прийти такая безумная мысль и откуда могли стрелять, но что она требует положить конец этому безобразию. Возможно, в данное время года это и не имеет большого значения, но она любит загорать и собирается, когда придет весна, пользоваться для этой цели своей террасой все время; а загорать она любит настолько голая, насколько это вообще возможно, и ей бы очень не хотелось, чтобы её убили в таком виде. Мы пытаемся выудить из неё что-то полезное, а она знай долбит своё: ей, мол, совершенно не улыбается, чтобы по её террасе палили из огнестрельного оружия в то самое время, когда из одежды на ней - только масло для загара. Ну, ненормальная, вы же понимаете.
И это было все, что им удалось выжать из Липпи. Однако пока они с ней разговаривали, им передали, что в участок поступило второе заявление - мое. Как только выяснилось, что стреляли по обеим террасам, стало нетрудно определить, откуда велась стрельба. Теперь они знали, где искать стрелявшего, и отправились на поиски, посоветовав Липпи не выходить на террасу и не включать свет в комнатах, выходящих во двор, до тех пор, пока они не дадут ей отбой. Она обещала, что всё сделает именно так, ни словом не обмолвившись насчет своего намерения выйти из дому. Но когда они решили побеседовать с нею ещё раз в надежде, что со второй попытки им удастся проскочить мимо масла для загара, то оказалось, что в квартире никого нет. Супруги Теренс ушли, сказал им лифтер.
Я взглянул на часы.
- Примерно в это время он обычно уходит на работу, - сказал я. - Возможно, она отправилась составить ему компанию.
- А вы не знаете, где он работает?
- До медового месяца работал в заведении под названием "Большой Банан". Не исключено, что и сейчас там же.
Детективы решили съездить и проверить.
- Я поеду с вами, - вызвался я.
- Поедем вместе, - предложил Гибби.
- Тебе надо поспать, - сказал я ему, - А я выспался.
Но Гибби и думать забыл про сон.
- В другой раз как-нибудь высплюсь, - сказал он.
 
12.
Идя в "Большой Банан", одеваться как-то особенно не требуется. Я, однако, немного старомоден и танцевать не собирался, поэтому отправился в спальню за носками и ботинками.
Пробыл я там от силы пару минут, но когда вернулся, то оказалось, что возникла небольшая заминка: Гибби разговаривал по телефону.
Сразу же по приходе к нам детективы вызвали курьера и отправили в дактилоскопическую лабораторию все свои находки, чтобы там поскорее принялись за работу, и теперь Гибби надумал разузнать, как там идут дела.
Узнавать было явно преждевременно: к архиву наверняка ещё не подступались, и было совершенно непохоже на Гибби отрывать людей от работы вместо того, чтобы оставить их в покое и дать им работать без помех.
Удивительно, что кто-то вообще согласился говорить с ним об отпечатках через час после того, как находки попали в лабораторию. Но этот кто-то не просто говорил - он рассказывал, и судя по выражению лица Гибби, разговор был не совсем впустую. Прежде чем положить трубку, Гибби сказал;
- За что вы извиняетесь? Вы же не можете найти того, чего нет. Кстати, в определенном смысле вы нам помогли - мы даже не могли рассчитывать на такую удачу.
- Нашли что-нибудь? - спросил я, когда он положил трубку. - Так быстро? Вряд ли нам будет от этого много проку.
- Они нашли все, что могли, - сказал Гибби. Про отпечатки можете забыть: стрелявший был в перчатках. В лаборатории не нашли отпечатков.
- Чушь какая-то, - начал я спорить. - Ты можешь себе представить, чтобы кто-то стал есть эскимо в перчатках?
- Не больше, чем я могу представить себе пьяницу, тщательно планирующего убийство и выполняющего его так точно и четко, что только чудо спасает тебя от гибели. В метро этот человек прикинулся алкоголиком, а на крыше - подростком. Это уже внушает оптимизм: он начинает делать ошибки.
По дороге в дискотеку дискуссия возобновилась.
- Ошибки, говоришь? - пробормотал я. – Ты же говорил, что он не оставил нам даже пол-отпечатка, Чтобы я перестал беспокоиться за своё здоровье, нужны ошибки посерьезней.
- Точно, - сказал Гибби. - Пока он не попадет в наши руки, успокаиваться не приходится, Он не просто хочет тебя убить: он хочет, чтобы это выглядело как несчастный случай. Если бы у него получилось с первого раза, ты бы уже был на том свете, и при этом ни у кого и мысли бы не возникло об убийстве.
- Знаю, - вздохнул я. - Уже то, что ему пришлось повторять попытку, ослабило его позиции. Убери он меня с первого раза - все прошло бы безупречно. Два несчастных случая подряд, один за другим - уже подозрительно; уже повод разобраться, не стоит ли что-то - или кто-то - за слишком уж очевидными ответами. Три несчастных случая - это определенно не случайно. А когда он попытается в следующий раз - у тебя уже и сомнения не будет насчет умышленной природы событий. И чем дальше, тем больше. Он не делает ошибок - ему просто не везет, что, впрочем, меня вполне устраивает.
- Действительно, - согласился Гибби. - В его позиции для проигрыша довольно и количества. А уж потеря качества - и вовсе крах, несмотря на его ум (в чем надо отдать ему должное). Начал он с самого лучшего хода. Когда этот ход не дал результатов, он воспользовался лучшим из оставшихся, а потом - лучшим из худших. И так далее.
- Почему ты считаешь, что трюк с пьяницей хуже, чем с цветочницей? По-моему, тут он выложился по полной программе.
- Потому что в этом способе было заложено слишком много риска, которого не было в первом, - ответил Гибби. - На платформе мог оказаться ещё один человек, ожидающий поезда. А если бы это был пассажирский поезд, на что он и рассчитывал, то его увидели бы из окон, а кто-то, возможно, и сошел бы на станции. Он толкнул тебя и убежал. Машинист был перепуган и слишком занят, вытаскивая тебя на платформу, чтобы заметить что-либо вокруг. Пассажиры в поезде - другое дело: им-то чего волноваться? Его бы наверняка заметили, а может, и догнали. Незамеченным ему удалось уйти только благодаря непредвиденной случайности - но она же и спутала его карты.
- Действительно, - признал я, - чтобы убежать, ему пришлось бы нарушить свою маскировку: как минимум, начать двигаться слишком быстро и устойчиво,  но тогда увидевшие его перестали бы принимать его за пьяницу. И свидетели сообщили бы тебе, что с платформы меня столкнул человек, выглядевший и действовавший как пьяница, но таковым определенно не являвшийся.
- Да если бы вторую попытку и приняли за несчастный случай, - продолжил за меня Гибби, - то мне бы остался человек, которого надо найти. Для него идеальным было бы, чтобы, кроме зловредной вибрации, виновников не оказалось.
Он перешел к анализу третьей попытки. Второй эпизод похож на несчастный случай гораздо меньше, чем первый; но уж у револьверного выстрела совсем мало шансов быть принятым за случайность. Тут надо было крепко потрудиться.
- Практически он использовал свою единственную возможность: имитировал детские шалости с оружием, только с трагическим исходом. Он разложил на крыше весь этот мусор, но работал, естественно, в перчатках - оставлять отпечатки пальцев в его планы явно не входило.
Гибби хмыкнул.
- Одно мы знаем об этом человеке наверняка: он не останавливается ни перед чем. Он даже съел мороженое. Если бы он просто стряхнул его с палочки, ваши парни мигом нашли бы его. Кока-колу тоже пришлось выпить: в противном случае на крыше остались бы потеки вылитой жидкости, а ничего такого найдено не было, так? Вот почему в бутылках осталось понемногу жидкости.
- Верно, - заметил я. - Причем выпил он её за считанные минуты до того, как бутылки были найдены: углекислый газ даже не успел улетучиться, а потеки мороженого на палочке - подсохнуть. Все сделано так, чтобы было очевидно: здесь только что была парочка подростков, разбросавших весь этот мусор, поэтому он съел и выпил все это буквально за минуту до выстрела, Ох, и болит же у него теперь, наверное, живот!
- Учти: для тебя это - слабое утешение, - напомнил мне Гибби. - Чтобы чувствовать себя в безопасности, надо нечто большее.
- И вот что ещё, - продолжил я. - Он стрелял по террасе Липпи, чтобы все выглядело так, будто стреляют не только в человека, с которым происходит один несчастный случай за другим.
Нет, стрельба якобы носит более случайный характер: стреляют просто по разным окнам вашего дома. Более того: если бы был сделан только один выстрел - по мне, - то нашим ребятам понадобилось бы немало времени, чтобы найти место, откуда стреляли. Пока они найдут его, из кока-колы уже улетучится весь газ, а потеки мороженого на палочке уже высохнут, и убедительность имитации заметно уменьшится. При наличии двух выстрелов - по мне и по террасе Липпи - возникает элементарный треугольник, работающий на него. Полицейские просто не могли промахнуться, разыскивая подготовленные им "улики".
- Действительно, ловко, - рассмеялся Гибби, - но тем не менее он сделал ошибку: он понимал, что не должен оставлять нам своих отпечатков и что, возясь со всем этим мусором, он неминуемо их оставит. Вот тут-то он и дал маху: он не продумал наш следующий ход в этой партии. А ведь ясно было, что мы обязательно задумаемся: что же это был за мальчик, который ест мороженое во время стрельбы из револьвера и боится оставить отпечатки пальцев даже на палочке от эскимо.
Смотри, Мак, что он сделал: он так старался, чтобы выстрел был похож на случайность во время игры с револьвером, что добился прямо противоположного эффекта. Очевидно, что выстрел в тебя - не случайный, что это умышленное покушение на убийство.
Последние несколько фраз Гибби произнес уже на пороге "Большого Банана". Нам пришлось на минутку задержаться на улице, потому что даже по ослабленным стенами звукам, доносившимся из заведения, стало ясно, что внутри поговорить не удастся. Я переступил порог, внутренне приготовившись к полнейшему бедламу - но к тому, что творилось в дискотеке, подготовиться было невозможно: это было свыше сил человеческих. "Это" обрушилось на нас со всех сторон, разом причинив боль всем органам чувств.
Запах косметики, духов и дезодорантов шибанул в нос так, что я пожалел о наличии у меня носа. Одновременно мне захотелось, чтобы у меня не было ни глаз, ни ушей, но в этом плане все было в порядке: ещё несколько минут - и я выйду отсюда ослепшим и оглохшим. Мало того, что сила звука явно превышала порог болевой чувствительности; звук отражался от стен и бил в уши снова и снова. Ощущение было такое, словно мы попали в самый сердечник гигантского динамика.
Громкость - это было ещё полбеды. Это была мешанина звуков. Одновременно звучало несколько фонограмм. Мне удалось выделить: женский голос (сопрано); звон гитар, совершенно не связанный с пением в музыкальном отношении; и мужской голос - хриплый, надрывный речитатив с выкриками, который был бы оглушительным даже без усилителя, Несколько труднее было идентифицировать великанский храп и стоны.
Это был бесформенный поток звуков, который нес с собой все вопли, всхлипы и стенания всех звуковых дорожек. Возможно, это была предсмертная агония динозавра, записанная где-то в его желудке. Позже меня просветили на этот счет, и поэтому теперь я знаю: это была волынка, звучащая на всех тонах одновременно и усиленная до невообразимой громкости.
Свет был не менее болезненным, чем звук. Работали импульсные осветители, которые, как и грохот, впивались в глаза со всех сторон, отражаясь в зеркалах. Вам не доводилось танцевать в дискотеке под дикое неистовство импульсных ламп-вспышек? Возможно, вы даже не знаете - к своему великому счастью, - что это такое?
Это напоминает лампы-вспышки, которыми пользуются фотографы - столь же ярко, быстро и внезапно, кроме одного: импульсные осветители работают непрерывно. При таком освещении видишь мир совсем по-другому. Изображение становится гораздо резче обычного и буквально бьет в глаза. Зрительные образы сменяют друг друга с такой быстротой, что вы едва успеваете увидеть их, а уж понять, что именно вы видите, безусловно, невозможно: от непрерывных вспышек глаза то и дело моргают. Да и видите-то вы как-то по-особенному, потому что не столько смотрите, сколько пытаетесь защитить свои глаза от этой невообразимой пытки светом.
Про звуки я вам уже рассказывал: бормашина гитар отнюдь не являлась аккомпанементом пению или речитативу - гитары, как и рычащая волынка, жили своей, совершенно самостоятельной жизнью. Столь же независимое существование вели мечущиеся по залу кинжалы вспышек и разноцветные лучи прожекторов - они вспыхивали и гасли, подчиняясь своему ритму, ничего общего не имевшему ни с одним из звуковых.
Если, задохнувшись от чада и шатаясь под натиском невыносимого звука и света, вы прислонялись к стене, сползали трусливо в кресло или просто опирались рукой о столик, то чувствовали, что все здание ходит ходуном. Первая ваша мысль - так и должно быть: звук, усиленный до такого ураганного уровня, неминуемо должен заставить все предметы в зале подпрыгивать; но в подпрыгивании этом было что-то раздражающе странное. Я даже вспотел от напряжения, пытаясь понять, в чем дело, и понял, сосредоточившись, что в этом сумасшедшем доме все подключено к какой-то гигантской вибромашине, и ритм вибрации тщательно подобран в противофазе с ритмами всех источников звука и света.
Таким образом, доставалось каждому органу чувств, и если вы считаете, что я упомянул зрение, слух, осязание и обоняние, но забыл о вкусе, то могу вас успокоить: запах был так силен, настолько густ и интенсивен, что заполнял все ходы вашего носа и стекал вниз - в рот и глотку. Его можно было пробовать на вкус.
Обычно я склонен верить тому, что вижу, слышу и чувствую, но под натиском подобной лавины органы чувств испытывают такой шок, что доверять им было бы весьма неосмотрительно. Покровители "Большого Банана" задумали его так, чтобы создавалось ощущение как от приема ЛСД, только без самого наркотика. В рекламе так и говорилось: кайф, как от "кислоты".
У нас было подозрение, что покровители эти, хорошо известные полиции, вполне могли раздобыть и настоящий ЛСД, но доказать это пока не удавалось. Как это докажешь? Только на основании их безумного поведения? А как ещё может вести себя человек, находящийся в подобном месте?!
Свет вспыхивал и гас, гас и вспыхивал. Во время вспышек мне удавалось что-то разглядеть, несмотря на боль в глазах. Я увидел лица. Два из них показались знакомыми, хотя я и не мог вспомнить, кто это такие. В короткие мгновения темноты я старательно фиксировал взгляд на том месте, где за секунду до этого видел лица, и изо всех сил старался подготовиться к следующей слепящей вспышке. Она вновь выхватывала их лица из темноты, и их взгляды были направлены туда, где во время предыдущей вспышки они видели меня. Они явно смотрели на меня не менее пристально, чем я на них.
Я сфокусировал на них взгляд, ожидая следующей вспышки. Вот она. Два лица, и я не ошибся: я знал их, а они меня. По их лицам было видно, что они меня тоже узнали. Все мои пять органов чувств подвергались жестокой пытке, и я, видимо, полагался на какое-то шестое чувство.
Но пока я ждал следующей вспышки, ко мне пришла убежденность, что эти двое не просто увидели и узнали меня: узнавание это несло в себе изрядную долю испуга и даже страха.
Я был готов к следующей вспышке. На этот раз я обязательно вспомню, кто эти люди. Это не просто два знакомых лица. Я непременно узнаю их.
Вспышка вновь сверкнула ослепительным серебристо-белым огнем, и я увидел, что смотрю на пустую стену - лица исчезли: эти двое решили унести ноги. Но мне уже были не нужны их лица - я вспомнил, где и при каких обстоятельствах мне довелось с ними встречаться. Это были два детектива - полицейские из Портхейвена, приезжавшие ко мне, чтобы проверить алиби Липпи и Ланселота в деле об убийстве Хендрика. Память даже услужливо подсказала мне их имена: Пол Тёрнер и Майкл Стэмп.
 
13.
Меня это не слишком обеспокоило: нью-йоркская полиция успела шепнуть нам, что в Портхейвене интересуются Липпи и её новым мужем. Почему бы им и не послать Тёрнера со Стэмпом взглянуть на заведение, где работает Ланселот? Они же ведут расследование. Разве не может визит в "Большой Банан" быть частью такого расследования?
Того, что они меня узнают, тоже можно было ожидать - если бы они не узнали меня сразу же, при первой вспышке, я был бы даже огорчен. Мне казалось, что мое лицо должно было неизгладимо запечатлеться в их памяти: мы с Гибби приложили немало усилий, чтобы преподать этим ребятам урок, который они не скоро забудут, поэтому я даже испытал определенное удовлетворение от их перепуганных физиономий и быстрого исчезновения - мы явно потрудились не зря.
Вспышки продолжались, и я стал искать другие лица - Липпи и Ланселота. Этого мне сделать не удалось; глаза мои к тому времени уже почти ничего не видели, кроме каких-то неясных, расплывчатых фигур. Совсем немного такого освещения - и глаза перестают видеть чтолибо, кроме эффектов их собственного переутомления.
Потом все померкло; импульсные лампы выключили, включилось обычное для ночного клуба освещение. Если вы давно не бывали в ночном клубе, напомню, что стандартное освещение в таких местах отличается от полной темноты ровно настолько, чтобы официанты и посетители могли передвигаться без риска сломать ногу.
Одновременно приглушили звук - не совсем выключили, но убавили громкость до уровня обычного шума. Вибромашина продолжала работать, и не было никаких признаков того, что кто-то попытался проветрить помещение. Иными словами, все осталось почти по-прежнему, просто официантам создали некоторые условия для работы, а доя этого всего-то и надо чуть-чуть слышать и немножко видеть.
Воцарившийся полумрак подействовал на мои истерзанные глаза, как холодная примочка. Даже при нормальном зрении в такой полутьме трудно что-либо разглядеть, но после того, что пришлось вынести моим глазам, нормальное зрение им на некоторое время не грозило. Вместо того, чтобы расслабиться и спокойно посмотреть вокруг, я просто дал глазам возможность прийти в норму, поэтому мало что успел увидеть.
Перед нами стоял здоровенный как бык мужчина с бдительным взглядом вышибалы. Однако это был не Ланселот; того мы узнали бы даже одетого. Гибби спросил, пришли ли супруги Теренс.
- А кто это?
- Л. Теренс. Он тут работает. Он женился. Был в отъезде, в свадебном путешествии. Вернулся на днях.
- Он тут больше не работает - ушел, когда женился. Когда вместе с молодой женой в доме заводятся деньги, кто же будет продолжать работать?
- Некоторые продолжают, - возразил Гибби. - Те, кто полагают, что семья будет крепче, если деньги в дом приносит муж.
Вышибала пожал плечами.
- Семьи разные бывают, - заметил он философски. - Если баба выходит замуж за деньги, а не за мужчину, - по-моему, на такой вообще не стоит жениться.
- Понятное дело, - сказал Гибби. - Любовь великая сила, но я знавал мужчин, которые все же продолжали работать. Если человек делает карьеру, то не бросит её.
- Только не с такой бабой, как у Терри: когда ей попадается мужчина, делающий карьеру в любом другом месте, кроме постели, она тотчас же от него избавляется.
Мы стояли рядом с гардеробной, и Гибби, поддерживая разговор, глазами перебирал её содержимое. Судя по тому, что я уже начал к тому времени кое-что различать в полумраке, его глаза, должно быть, тоже начали приходить в норму.
Собственно, беседовал в основном Гибби, и я решил от нечего делать присоединиться к двум детективам, которые привезли нас сюда - они как раз начали пристально рассматривать сидящих за столиками посетителей. От этого занятия меня отвлек вышибала:
- Эй, ты! - разинул он пасть, неожиданно окрысившись на Гибби. - Кто тебе разрешил туда лезть?!
Я обернулся посмотреть, в чем дело. Оказалось, что Гибби перегнулся через стойку гардеробной и рассматривал конец узорчатого шелкового шарфа, торчавшего из рукава мужского пальто. Шелковые шарфы носят миллионы людей, причем добрая половина предпочитает не гладкие, а именно с рисунком, так что на первый взгляд ничего обычного в шелковом шарфе не наблюдалось. Гибби, однако, был поглощен им настолько, что даже не обратил внимания на рычание вышибалы.
Я перевел взгляд с шарфа на Гибби и прочел в его глазах что-то, заставившее меня немедленно вновь уставиться на шарф, теперь уже гораздо пристальнее. Рисунок был обычный - мелкий и повторяющийся. Но я никак не мог придумать способа осмотреть шарф поближе, чтобы решить, что в нём настолько интересного или важного, если Гибби пошел на это, рискуя вконец испортить отношения с быком-вышибалой. Одно было ясно: Гибби очень заинтересовался шарфом, и я был готов держать пари, что если это так интересно Гибби, вряд ли мне будет скучно посмотреть поближе. Я оттер вышибалу плечом и присоединился к Гибби у окна гардеробной.
- Тут он, голубчик, - пробормотал Гибби.
Вблизи шарф оказался более чем интересным; повторяющийся рисунок состоял из букв, и слова короткой хлесткой фразой бежали по шарфу из конца в конец. Декларация гласила: "Я люблю Филиппу".
- Значит, он тут больше не работает, - сказал Гибби, повернувшись к вышибале, - О'кей; сегодня он пришел в качестве клиента. Он один или с женой?
- Я, пожалуй, лучше позову управляющего.
- Ты, пожалуй, лучше отвечай, когда спрашивают, - предложил Гибби.
- Они... - начал вышибала.
Если бы он попытался продолжать, то нам, возможно, и удалось бы прочесть что-то по губам, но он остановился буквально на полуслове: на нас обрушилась новая лавина музыкального грохота, в которой утонуло бы все сказанное.
Вторая волна была такой же громкой, как и первая, но, к счастью, не такая какофония. Теперь нас решили попотчевать танцевальной музыкой - никакой мешанины звуков, просто оглушительный и назойливо повторяющийся ритм.
Посетители, покинув столики, рванулись вперед, к танцевальной площадке, тесня перед собою официантов. Одного из них приливной волной вышвырнуло к нам. Вышибала ухватил его своею лапой за плечо, развернул к себе и на пальцах объяснил, что ему следует делать: до возвращения вышибалы официанту надлежит охранять дверь. У вышибалы есть важное дело. Он рванул в гущу танцующих, объясняя нам жестами, чтобы мы ждали - он сейчас приведет менеджера.
Гибби решил, что ждать мы не намерены, и пристроился в кильватер вышибале. Один из двух детективов последовал за нами, второй остался у двери сдерживать натиск вместе с прикомандированным для этой цели официантом. Я решил присоединиться к Гибби.
На первый взгляд, пробираться между танцующими в таком месте, как "Большой Банан", - занятие небезопасное и рискованное, но оказалось, что не так страшен черт: несмотря на огненный темперамент, движения танцующих можно было в некоторой степени предугадать, в отличие от того кошмара, что обрушился на нас в первые мгновения, когда мы вошли в этот притон.
Мы добрались до задней стены зала, где в полумраке обнаружилась дверь. Вышибала приоткрыл её на несколько сантиметров, заглянул внутрь, быстро захлопнул и, повернувшись, оказался лицом к лицу с нами. Первым его импульсом явно было оттолкнуть нас и двигаться дальше, но не успел он даже сделать первого шага в этом направлении, как вдруг передумал оставлять нас одних здесь, в двух шагах от злополучной двери.
Он прислонился к ней спиной, сложил руки рупором и крикнул нам:
- Его тут нет! Он где-то в зале!
Или что-то в этом духе. Хотя он и кричал изо всех сил и почто что нам в уши, мы едва расслышали его за ревом динамиков. Он же вдруг начал пританцовывать, выбрасывая ноги в стооны и назад. Может быть, мы слишком оттеснили его к двери, а может, он нарочно решил постучать в неё каблуками?..
Если бы он остался стоять, прислонившись к двери спиной, то сдвинуть его с места было бы трудновато; но приплясывание в столь ограниченном пространстве лишило его равновесия, и когда Гибби поддал ему плечом, он качнулся в сторону и слегка споткнулся, Быстро восстановив равновесие, он двинулся к Гибби, но наш детектив был тут как тут: он скользнул вперед и вклинился между ними.
Пока вышибала разбирался с ним, я распахнул дверь, вместе с Гибби вошел в комнату и захлопнул её за собою. Дверь была прочная, а стены толстые. Отсечь шум полностью она не могла, - такого нельзя требовать ни от одной двери - но она, по крайней мере, приглушила звук до такой степени, что стало возможно разговаривать и слышать друг друга - при условии, что никто не говорит с тобой одновременно.
Мы определенно попали в кабинет управляющего: в комнате стоял письменный стол и вращающееся кресло, а перед столом простой стул - для посетителей, которым таким способом намекали, что не надо слишком засиживаться, Рядом - холодильник и шкаф-сейф. Еще в кабинете оказался диван. Диваны не являются обязательной принадлежностью служебных помещений, но я ещё не видывал кабинета театрального агента или управляющего ночным клубом, в котором бы не было этого предмета мебели.
Диван не пустовал: на нём сидела крайне любопытная троица. Двоих из них я определенно знал - это были наши молодожены. Их загар стал заметно гуще после медового месяца, проведенного в теплых и солнечных краях. В том, что я узнал их с первого взгляда, не было ровным счетом ничего удивительного: мне-то доводилось видеть их при полном параде, Гибби, однако, тоже узнал их; впрочем, вам уже известно, что Гибби человек неординарный. Терри, одетого по последней моде, вплоть до белого свитера под горло, узнать было трудно. Спасибо, Липпи помогла.
Темно-синяя юбка до щиколоток и синяя шляпка делали её совершенно неузнаваемой для людей, видевших её до этого исключительно на террасе. Глядя только на юбку и шляпку, можно было принять её за активистку Армии Спасения образца 1914 года, но уж в том, что виднелось между шляпкой и юбкой, безошибочно угадывался стиль Липпи: темно-синяя блузка - до того тонкая и прозрачная, что она лишь чуть изменяла оттенок её загара, и никакого намека на лифчик под этой блузкой не наблюдалось.
Парочка была хороша, но на диване у них была компания. Между ними устроилась… горилла, очень дружелюбная и ласковая; одной лапой, черной и мохнатой, она обнимала Ланселота, другой - Липпи, Лапа, обнимавшая Ланселота, лежала спокойно; вторая была занята делом: она игриво тискала просвечивавшие через тонкую ткань пышные формы Липпи. Поворачивая голову из стороны в сторону, горилла то на секунду касалась губами своей обезьяньей маски губ Ланселота, то приникала - заметно более страстно - к губам Филиппы.
Сделав передышку, чтобы набрать воздуха, горилла взглянула на часы - оранжевые, с зелеными стрелками и цифрами и размером с будильник. Увидев, который час, горилла заворчала и грустно покачала головой. Филиппа убрала лапу гориллы со своего бюста.
- Да, дорогой, - сказала она. - Тебе давно пора на выход. Там тебя совсем заждались: всем так не терпится потанцевать с тобой. Нам будет очень тебя не хватать, но ты уж лучше ступай.
Повесив голову, горилла соскользнула с дивана. Костюм и маска были бесподобны, но артистизма не хватало; обезьяньего в её движениях было не больше, чем в трусце пассажира, опаздывающего на утренний поезд. Обогнув нас, горилла направилась к двери, За дверью все ещё стояли вышибала и детектив из участка. Схватив вышибалу в объятия, горилла двинулась в глубину зала, пританцовывая и подпрыгивая. Полицейский смотрел им вслед, качая головой и открыв рот от удивления.
- Правда, он прелесть? - спросила Липпи.
Гибби подошел к двери, взял детектива за руку и потянул внутрь, в комнату; и пока за ними не закрылась дверь, он и не пытался говорить.
- Пусть сперва дрессировщик научит его закрывать за собой дверь, - сказал он тогда.
- Он же спешил, - объяснила Липпи. – Он должен быть в зале с момента начала танцев.
- А что он, в таком случае, тут делал?
- Как что? Поздравлял нас. Желал удачи. Что делают старые друзья, когда впервые заходят навестить вас после того, как вы поженились?
- Понятия не имею, - ответил Гибби. – Мы ещё не поженились.
Она рассмеялась. Новобрачный Терри был гораздо менее настроен на светскую беседу – его больше тянуло поговорить о деле. Предоставив Липпи возможность обмениваться с нами любезностями и дальше, он обратился к детективу:
- Вы уже задержали человека, стрелявшего по нашей террасе?
Вопрос был поставлен мастерски - в нём звучал не слишком тонкий намек, что ответ ожидается утвердительный. Типичный подход закаленного в боях налогоплательщика.
- Нет, - ответил детектив. - Мы хотели задать миссис Теренс несколько вопросов, и если бы нам не пришлось разыскивать вас по всему городу, мы, возможно, добились бы результатов быстрее.
Ланселот относился к тому типу людей, у которых не застрянет.
- Она что, под арестом? - огрызнулся он.
- Мы же сказали ей: не выходить на террасу и не включать свет в комнатах, выходящих во двор, до нашего разрешения. И она ни словом не обмолвилась, что не собирается ждать такого разрешения.
Липпи была более склонна к примирению.
- Ой, я, наверное, опять сделала какую-то глупость, - заворковала она. - Но ведь стреляли-то в меня дома, и я подумала, что здесь я буду среди друзей и в безопасности. Я же знала, что дело в надежных руках. Мне и в голову не пришло, что я могу вам понадобиться, и я решила, что самое умное - это не мешаться у вас под ногами.
Мы опять выслушали все, что она могла рассказать по поводу стрельбы, но ничего нового по сравнению с тем, что она рассказывала детективам из участка, она не добавила. Они отдыхали на Ямайке. Прекрасная солнечная погода. Вернулись как раз в этот день, ближе к вечеру. Перед отъездом они убрали с террасы мебель, чтобы не попортил дождь, а по приезде первым делом вернули её на прежнее место. Ей очень не терпелось рассказать нам, как её угнетает мысль о том, что надо ждать ещё недели, даже месяцы, пока можно будет снова воспользоваться террасой. Тут она оседлала любимого конька и забыла, с чего, собственно, начался разговор. Нам пришлось её несколько раз перебивать, подталкивая в нужном направлении, прежде чем она вернулась к вещам более насущным, чем суровый нью-йоркский климат.
Оказалось, что мебель перекочевала не террасу не потому, что Липпи рассчитывала немедленно ею воспользоваться, а потому, что сильно мешала, загромождая гостиную. И вот во время этой перестановки она и подобрала на террасе пулю.
- Найдя пулю, вы собщили в полицию? - спросил Гибби.
- Нет, конечно. А вы сообщили бы?
И хотя вопрос задавался явно как риторический, существовала некоторая вероятность, что Гибби на него ответит, поэтому Липпи быстро передумала. Подчиняясь привычке не оставлять недоговоренностей, она продолжала;
- А ведь, пожалуй, да. Вы бы сообщили - полагаю, потому что узнали бы, что это такое, с первого взгляда, а я - нет, Пистолеты, пули и все эти штуки - я про них знаю только, что от них звук, как от игрушечных пистолетов, которыми мы баловались в детстве. Только вот пуль в пистолетах, стреляющих пистонами, не бывает, поэтому о том, как выглядит пуля, у меня не было ни малейшего понятия. Можете себе представить такую невежду?
- Пытаюсь, - ответил Гибби. - И что же вы подумали?
- Уж во всяком случае я не думала, что это что-то важное.
- Однако не выбросили, - напомнил ей Гибби.
Она капризно надулась.
- Вы что, на слове меня пытаетесь поймать? Я хотела сказать, что мне и в голову не пришло, насколько это важная вещь. Найдя маленькую тяжелую железочку, я решила, что это какая-то часть от какой-нибудь домашней вещи: может, от выключателя; а может, от нашей мебели, что мы вытащили на террасу - какая-нибудь гайка или что-то такое. Со мной уже такое случалось: найдешь на полу железку и не знаешь, что это такое. Ну, выкинешь, понятное дело, даже не задумываясь. А через некоторое время начинаешь пользоваться чем-то в доме, а оно разваливается у тебя в руках. Приходит мастер, и оказывается, что та железка, что я выкинула, - это гайка, или шайба, или винт, или шплинт, и что выкидывать её было нельзя ни в коем случае. Её надо было засунуть обратно, или завинтить, или совершить с ней что-то ещё такое же, непонятное для женщины, сугубо мужское действие.
Все это, честно говоря, свыше моего разумения, но выводы я, как видите, сделала. Если я нахожу на полу маленькую железочку и не знаю, что с нею делать, то не выбрасываю её; я прячу её в надежное место и жду. Что-то сломается и развалится, тут-то я и смогу проявить неженскую сообразительность и сказать; "Эврика! Эта железяка отвалилась от той штуковины!"
Я попытался представить себе гайку, винтик или иную часть домашних штуковин, которая хотя бы отдаленно, по женским суждениям напоминала бы револьверную пулю. Это оказалось бесполезным занятием, и Гибби, к таковым не склонный, даже не стал пробовать. Он сразу же задал следующий вопрос.
- Но потом произошло что-то, изменившее ваше суждение об этой маленькой металлической штучке, - сказал он. - Что же пролило свет на этот предмет? Как вы догадались, что это пуля?
Знаете этот женский взгляд? Его приберегают для мужчин, Друг на друга они так не смотрят. Такое выражение появляется на лице у женщины, когда она спрашивает себя: ну как она могла забыть, какое глупое животное - мужчина?
- Я услышала выстрел, - сказала она. - О чем я, по-вашему, должна была подумать, услышав выстрел?
- Об игрушечных пистолетах, в которых, кстати, пуль не бывает.
- Я уже вышла из детского возраста, голубчик.
- И успели забыть об игрушечных пистолетах, но ещё не видели настоящих пуль. Обычно в таких случаях люди думают об автомобильных выхлопах.
- Во дворе? Через окно, выходящее на террасу? В той части квартиры, где уличного движения вообще не слышно?
- О'кей , - сказал Гибби. - И все же вы так и не объяснили, каким же образом, не имея ни малейшего понятия о том, как выглядит пуля, вы вдруг испытали озарение, подсказавшее вам, что это - револьверная пуля.
- Револьверная? - рассмеялась она, - Вы мне льстите, голубчик. Я просто подумала, что это пуля, да и то не без помощи Терри.
- А он видел вашу находку?
- Только позднее, когда я ему её показала.
- И когда это случилось?
- Когда я услышала выстрел.
- Это мы уже проходили: вы услышали выстрел, поняли связь, достали убранную пулю и показали её мужу.
- Мы оба услышали выстрел. Он подскочил. Он спросил меня, знаю ли я, что это. Я сказала. что представить себе не могу: в наших-то местах. Уж вы-то знаете, что места у нас тихие. Если вы не в курсе, то ваш приятель может вам подтвердить, что на несколько кварталов вокруг мы самые шумные во всей округе, и вряд ли, кстати, нам стоит менять привычки: я часто думаю, как нам повезло, что мы шумели в тот день и час, когда моего бывшего укокошили. Хотя для людей, любящих тишину, это должно быть не совсем приятно.
Её надо было направить обратно по нужному пути. Гибби занялся этим.
- Ах да, - спохватилась она. - Терри сказал, что это выстрел. Он сказал, что с этим надо чтото делать. Может, сейчас это и неважно, но вот придет весна, мы снова захотим пользоваться террасой, а что с неё проку, если её будут поливать свинцом. Именно так он и сказал: "поливать свинцом". Я нашла эту штуку, подняла и удивилась, какая она тяжелая: такая маленькая, но гораздо тяжелее, чем я ожидала. Эта мысль пришла мне в голову сразу, как только я взяла железку в руки - она была тяжелая, как свинец. Садовая мебель, стоящая у нас на террасе, очень легкая: она из алюминия, её можно буквально одним пальцем поднять. Мне пришло в голову, что эта штука вряд ли отвалилась от нашей мебели: не может мебель быть такой легкой, если собрана с помощью тяжелых гаек, винтиков и прочей ерунды. Не скажи он этого именно так, я бы в жизни не связала эти вещи.
 
14.
Вот, значит, как дело было. Пуля лежала в ящике комода. Ланселот сказал «свинец» - и это навело её на мысль. Она достала пулю и показала ему. Он спросил, откуда это. Тут до неё и дошло.
- Я не только поняла, что это, - объяснила она. - Я поняла, что выстрел был не один. Был как минимум ещё один, и не куда-нибудь, а по моей террасе. Этого уж я оставить так не могла - я позвонила в полицию.
- И вместо того, чтобы окопаться и залечь, как они советовали, вы быстренько смотались из дому, - сказал Гибби. - А вам не пришло в голову, что стрелять могли по вам, а не просто по вашей пустой террасе?
- Ну, не настолько уж я глупа, - обиженно засопела она.
- Что, у вас нет врагов?
Она секунду подумала, прежде чем ответить.
- Врагов? Я думаю, нет. Бывшие мужья? Ну, может, они и обижены на меня чуть-чуть, но все это было триста лет назад. А мой самый последний при всем желании не мог этого сделать; после нашей размолвки он недолго прожил. Разве ваш друг вам не говорил? Хендрика убили.
- Я слышал, - сказал Гибби. - Мне кажется, я понял: вы испугались выстрелов, и оставаться одной в пустой квартире вам не хотелось. Вашему мужу надо было уходить на работу, и вы решили составить ему компанию.
- Мы просто не так давно женаты, - кокетливо ответила Липпи. - Нам ещё не надоело проводить время вместе.
- А почему в кабинете управляющего?
- Вы, возможно, не знаете привычек молодоженов. Они любят уединение.
- Нам сказали, что ваш муж здесь больше не работает.
- А что, глядя на него, можно предположить, что он работает?
- Нет, но возникает вопрос: что он тут делает?
- Ответ прост: пришел повидать старых друзей.
- Например, «гориллу»?
- А что? Он лапочка. Здесь все лапочки.
- Ну, ещё бы.., Скажем, швейцар, не пожелавший сообщить нам, что вы здесь.
Эту подачу принял Ланселот.
- Когда я работал, - проворчал он, - и кто-то начинал задавать вопросы о наших посетителях, я всегда интересовался, зачем ему это надо. Люди приходят сюда отдохнуть, и им вовсе не светит встречаться с полицией. Кто-то стрелял по нашей террасе. Мы позвонили в участок, о'кей , теперь это дело в руках полиции, как и должно быть: тут Нью-Йорк, а не Дикий Запад из ковбойских фильмов, Я звоню в полицию и вместе с женой убираюсь восвояси. А когда мы надумаем вернуться домой, я могу позвонить в участок и узнать, восстановлены ли закон и порядок в нашем городке.
- И когда же вы успели позвонить в участок, мистер Теренс? - поинтересовался Гибби.
Ланселот улыбнулся. Улыбка получилась не слишком дружелюбная.
- А я решил повременить ещё часок-другой: от нашей полиции чудес ждать не приходится. Чтобы оторвать от стула свою жирную задницу, им нужно время. И вот я даю им это время, и на что они его тратят? Они даже не начали предпринимать что-либо насчет этих выстрелов. Они слишком заняты: они мотаются по ночным клубам и пристают с вопросами к моей жене. Невольно начинаешь спрашивать себя, стоит ли вообще ходить в такие места, если и тут тебе не дают покоя? Для кого вообще созданы эти заведения?
Мне и раньше не нравилось, когда Ланселот повторяет мои собственные мысли, а тут я прямо сморщился. Мне самому пришел в голову этот вопрос, и теперь я, кажется, знал на него ответ.
Определенно, удовольствие от "Большого Банана" могут получать только идиоты-подростки да дебилы вроде той парочки портхейвенских полицейских. Или они умнее, чем кажутся? Зачем они приехали в дискотеку: отдохнуть от загородной скуки Портхейвена или поискать ответы на вопросы следствия?
- Вы же здесь работали, так что должны знать: заведения вроде этого - не для местных. Они для деревенщин вроде Стэмпа с Тёрнером.
Резко повернувшись, Ланселот нацелился в меня стволами зрачков.
- Это кто такие? - Он буквально выпалил в меня этими словами. Хорошо ещё, что в них не было шипящих, иначе мне пришлось бы утираться от брызг его слюны.
Липпи уронила руку ему на плечо.
- Стэмп и Тёрнер, - хихикнула она. - Ну, как Смит и Вессон - простые, типично деревенские имена, дорогой.
- Стэмп и Тёрнер, - повторил я. - Полицейские из Портхейвена, приезжавшие ко мне насчет вашего алиби, мистер Теренс, когда убрали вашего предшественника. Когда мы вошли, они были в зале. Интересно, что им тут сегодня нужно?
- Здесь? - взвыл Ланселот. - В зале? Сейчас?
- Ну, сейчас, может, уже и ушли, - сказал я. Но были здесь. Я их видел, когда мы вошли.
- Этого нам только не хватало, - простонал он. - Ну, только этого...
Липпи устремилась к нему, пристроила его голову у себя на плече и стала по-матерински нежно и заботливо его утешать. Голова Ланселота перекочевала в ущелье её бюста и уткнулась в облегавшую его прозрачную синюю ткань.
- Ну, вынюхивают, дорогой, - сказала она. - Станем мы из-за этого расстраиваться? Скрывать нам нечего, бояться тоже. Найти преступников им не под силу, вот и пристают к простофилям, которые сами напрашиваются на неприятности - к нам. Мы опознаем трупы, облегчая жизнь полиции. Мы звоним в участок, что кто-то поливает нашу террасу пулями. Все это, конечно, раздражает, дорогой, но мы не будем обращать на них внимания: скоро нападут ещё на кого-нибудь, и все доблестные полицейские в округе кинутся допекать жертве нового преступления.
Отодвинув Липпи, Ланселот взял себя в руки.
Он заговорил, обращаясь исключительно к ней, и хотя бы отчасти был с нею согласен: не стоит обращать на нас внимание.
- Я знаю, - сказал он. - Наверное, все это несущественно. Ну, приехали эти портхейвенские остолопы. Что искать и где, они не знают. Решили поискать здесь, хотя это, прямо скажем, пустая затея. Ну и плевать бы на них. Но ты посмотри: мы тут торчим столько времени, и с кем? С единственным человеком во всем городе. который видел нас на террасе в то воскресенье. Как ты считаешь, что они подумают? Что мы тут делаем? Да ясное дело: расплачиваемся с ним за услугу.
Она погладила его по щеке.
- Ну и что, дорогой? - проворковала она. - Ты же сам сказал: кого волнует, что они подумают? Он, как-никак, помощник прокурора города. Этого трудно не учитывать.
- Трудно? Да они все продажны: прокуратура, полиция, судьи, политики. Их можно купить за гроши. Так что я тебя спрашиваю: кто теперь поверит, что мы ему не платили?
- Интересно, чем? - перебил Гибби. - Деньгами от страховки Хендрика?
Он повернулся ко мне.
- Я тебе ещё не успел рассказать. Узнал только сегодня утром: у Хендрика была страховка на триста тысяч долларов, и единственный получатель - Филиппа Хендрик. Страховка свеженькая: первый платеж внесен в июле, а убили его задолго до того, как подошел срок вносить второй. Он не успел ни отменить страховку, ни изменить имя получателя.
- Ну, вот видишь? - взвыл Терри, по-прежнему обращаясь только к Липпи. - Он - великий и могучий помощник прокурора. Он весь – закон, порядок и честь, Он никогда не станет лжесвидетельствовать - ни за тебя, ни против тебя. Никогда. Но это не значит, что его не интересует твоя платежеспособность. Знаешь, чего они теперь ждут? Чтобы ты им сказала, сколько ты готова за это заплатить.
Филиппа встала с дивана, решительным шагом пересекла комнату и остановилась, подбоченясь, прямо передо мной.
- В гробу я вас, мистер, видала, - ласково пропела она. - Вам отступать некуда - ваши показания уже подписаны, проштампованы и к делу подшиты. Попробуйте теперь выкинуть номер и отказаться - увидите, что будет. Только попробуйте.
Когда мы вышли из кабинета, танцы были в самом разгаре, и чтобы выбраться на волю, нам пришлось пробиваться через толпу танцующих. По пути мы наткнулись на "гориллу". Наш новый знакомец танцевал с тощей девкой в брюках в обтяжку, окрашенных люминесцентной желто-зеленой краской, и двигался гораздо артистичнее, чем в кабинете. Впрочем, оно и естественно - все-таки выступление на публике.
Я едва успел бросить на него взгляд, как освещение сменилось импульсным. Зрелище сумасшедшее, а тут ещё эта толпа хихикающих, беснующихся подростков - вообще нечто невероятное.
Я потерял "гориллу" из виду. В поле зрения мне удалось удержать лишь эти люминесцентные штаны. При свете импульсных ламп партнерша "гориллы" выглядела так, словно вместо ягодиц у неё - пара электрических лампочек.
У дверей мы подобрали второго детектива.
Вышибала осклабился на прощанье. Если он и хотел что-то сказать, то решил приберечь своё выступление для другого раза; под такую музыку мы бы его в любом случае не услышали.
Выходя на улицу, я с вожделением предвкушал, как окунусь в относительную тишину уличного шума. И когда за нами закрылась желтая дверь, я на секунду остановился, ошеломленный: как это весь город сумел заразиться от "Большого Банана", превратившись в один огромный бедлам? Наверное, уши мои так исстрадались от шума, что воспринимали любой новый громкий звук просто как очередную пытку для слухового аппарата.
Разобрать, что это за звук, было свыше моих сил.
К тому времени, как я сумел понять, что кричит женщина, - тонко, надрывно, на одной ноте и так громко, словно у неё вот-вот легкие наружу выскочат - Гибби уже бежал к перекрестку, да и детективы не намного от него отстали.
Вопли продолжались. Странно, что их не было слышно в "Большом Банане", удивился я, но тут же вспомнил громкость тамошней танцевальной музыки. Нет, ни один звук не мог бы проникнуть через эту желтую дверь, не будучи тотчас же поглощенным лавиной едкого рока.
Крики доносились из переулка: женщина, видимо, находилась прямо за углом. Так и оказалось. Покачиваясь на каблучках-шпильках, стояла маленькая старушка, белее белой норковой шубки, которую она судорожно запахивала. На тротуаре у её ног лежали два тела, и ручеек крови, бежавший от одного из них, смешивался с другим ручейком, образуя лужицу. Я знал обоих.
Там, в дискотеке, при импульсном освещении мне потребовалось несколько секунд, чтобы узнать их. Теперь я узнал их сразу, хотя ближайший фонарь стоял довольно далеко, в глубине переулка, и лежали они далеко не на самом освещенном месте. Свет был тусклый, но ровный, и я понял, что Ланселот может больше не беспокоиться о том, что подумают Стэмп и Тёрнер: эти двое своё отдумали.
Пока мы с Гибби и одним из детективов, тем, что был с нами в кабинете, - присев на корточки, пытались разглядеть детали получше, второй детектив занялся старушкой. Он заботливо отвел её в сторонку, подальше от трупов и крови, и теперь, усадив её в машину и, видимо, сумел найти подходящие слова: вопли прекратились.
Пристальный осмотр трупов вблизи не дал ничего нового по сравнению с тем, что мы уже видели издали. Оба были убиты выстрелом в голову, Оба трупа были ещё теплыми, хотя тело Стэмпа - заметно теплее, чем Тёрнера.
- Тёрнер умер первым, - пробормотал Гибби, - и без особого шума. Но чем занимался Стэмп, когда труп его приятеля уже начал остывать?
Мои мысли двигались в другом направлении.
- По-моему, убрать их - ход довольно глупый.
- Так же, как и убийство Хендрика, - проворчал Гибби в ответ. - И алиби у этого убийства не хуже, чем у того.
- У них наемные убийцы, - пожал я плечами. - Это же совершенно очевидно.
Откуда-то из темноты вышел белый карликовый пудель. Грациозно ступая, как это умеют делать только собаки, он подошел к краю остывающей лужицы и понюхал. Мы отогнали его в сторону. Старушка опять начала кричать, но теперь это были вполне цивилизованные крики: она требовала, чтобы Шарлотта немедленно отошла от этих ужасных трупов и подошла к мамочке.
Гибби ухватил пуделя в охапку. Я уже собрался предупредить Гибби, чтобы тот не испачкал одежду о вымазаные в крови лапы пуделя - но то, что я принял за кровь, оказалось ярко-красным лаком на его наманикюренных коготках.
Вернув Шарлотту "мамочке", мы сразу завоевали её симпатии: старушка принялась отвечать на наши вопросы самым дружелюбным образом.
- Вы видели, как это произошло, мадам, или просто наткнулись на трупы?
- Я видела все. Или, по крайней мере, почти все. Это произошло прямо на моих глазах, а то, чего я не видела, я слышала, И я, и Шарлотта. Она уже после первого выстрела начала дрожать, а второй напугал её так, что она убежала. А я, наверное, так перепугалась, что даже бежать не могла. И потом, Шарлотта не носит туфли на каблуках.
- Не могли бы вы рассказать нам все по порядку: что вы видели и что вы слышали?
Оказалось, что могла бы. Начала она довольно решительно. Не исключено, что теперь, не видя трупы и кровь, она даже стала получать от этого определенное удовольствие: Шарлотта уютно устроилась у неё на коленях, а вокруг – четверо мужчин, внимательно слушающих каждое её слово. Ей, должно быть, уже много лет не доставалось столько мужского внимания, и она прямо расцвела.
Она гуляла с Шарлоттой и не обратила особого внимания на стоящую у обочины машину до тех пор, пока в неё кто-то не сел, потому что тогда она поняла, что это не просто стоящая у обочины машина: все это время в ней сидел человек.
- Я и на это не обратила внимания, - объяснила она, - потому что мне показалось, что дело-то вполне обычное: сидит человек в машине и ждет кого-то. Потом этот кто-то приходит, садится в машину, и они уезжают. Вот только никуда они не уехали - машина так и осталась стоять у обочины, хотя и в этом тоже не было ничего необычного: наверное, они ждут ещё кого-нибудь, подумала я, и не уезжают, пока не соберутся все.
Все, что она рассказывала, звучало вполне резонно. Она не обратила особого внимания на машину или сидевших в ней людей, да и с чего бы? Правда, судя по её рассказу, выходило, что у неё уже тогда было какое-то предчувствие: надо бы взглянуть попристальнее. Это, однако, было вполне понятно. Теперь она, естественно, упрекала себя за то, что не была с самого начала более наблюдательной. Впрочем, она вышла не для того, чтобы разглядывать припаркованые у обочины автомобили - вышла она погулять с собакой и, миновав стоявшую машину, пошла дальше.
- Вот тут-то мы и услышали выстрел, - сказала она. - Шарлотта испугалась и задрожала. Она такая чувствительная, такая нервная. Я стала уговаривать её: как ей не стыдно, она же городская собака, и не годится от громкого автомобильного выхлопа устраивать такую истерику.
И хотя до неё ещё не дошло, что это выстрел - тут она особо подчеркнула, что если бы подобная мысль пришла ей в голову, она бы в жизни не повернула назад, в направлении машины, - но ей было интересно, кого ждут сидящие в машине. Оглянувшись, она увидела, что машина стоит на прежнем месте. Они с Шарлоттой развернулись и направились обратно.
- Тут я увидела ещё одного человека, - сказала она. - Было очевидно, что он идет по направлению к машине, Вот кого они ждали, подумала я. Сейчас он сядет в машину, и они уедут. Он подошел к машине, но сесть в неё ему не довелось.
Все произошло прямо на наших глазах. Мы видели все, как на ладони: он протянул руку к ручке двери, раздался выстрел, и он упал. Они ждали
его в машине, чтобы убить! Но это ещё не все: раздался второй выстрел! Для Шарлотты это оказалось слишком: она убежала. Я хотела бежать следом за нею, но была парализована страхом. Я даже кричать не могла. И вдруг из машины выпал тот, первый человек, что сидел в машине с самого начала; он был мертв, и из него текла кровь. Его просто вытолкнули из машины на тротуар, он упал рядом с лежавшим там другим человеком.
Машина тронулась, с ревом пронеслась по улице и свернула за угол.
Тут я попыталась разобраться, куда же подевался мой голос, и закричала. Больше всего, мне кажется, я испугалась оттого, что поняла: первым выстрелом, который мы услышали, был убит сидевший в машине человек, а я, не зная этого, направилась прямо в сторону машины.
- Вы хорошо рассмотрели убийцу, мадам? - спросил Гибби.
- Да. Да, конечно.
- Если вы опять увидите его или его фото, вы его узнаете?
- Нет. Я не смогу. Не узнаю.
- Мадам, тут нечего бояться. Если в этом деле и есть что-то опасное, так это оставить его разгуливать на свободе неопознанным. Помогите нам!
- Я вас понимаю, молодой человек. Я же не дура. Я очень хочу вам помочь.
- Тогда начните с того, что опишите его.
Мне показалось, что она сейчас опять начнет кричать.
- Я не могу, - заплакала она. - Это невозможно.
- Вы же хорошо его разглядели. Вы наверняка помните, как он выглядит: прошло так немного времени. Высокий он или низкий? Плотный или худой? Брюнет, блондин?
- Я никогда не была у психиатра. Я не сумасшедшая, не психопатка, даже не истеричка. Я разумная и уравновешенная женщина.
- А разве кто-нибудь сказал, что это не так?
- Вы подумаете, что я выжила из ума, Вы мне просто не поверите. Я и сама не верю, а ведь я видела все это своими собственными глазами!
Ей явно не терпелось рассказать: у неё прямо язык чесался. Такое трудно держать при себе, и ей очень хотелось сбросить с себя это бремя, но она просто поверить не могла, что мы не вызовем машину с санитарами, как только услышим её рассказ.
- Если я скажу, что увидела обезьяну, спросила она тихим шепотом, - вы поверите?
Гибби даже подпрыгнул.
- Вы видели обезьяну? Гориллу?
- Вероятно, гориллу: я плохо разбираюсь в обезьянах. Некоторые из них милые и забавные, а есть такие страшные!.. Эта была как раз такого типа - страшная и свирепая на вид. Это горилла, да?
- Вы не видели, откуда она вышла?
- Не заметила. На ней было пальто, и как мне показалось сначала, меховая шапка - было очень похоже. Но потом я поняла, что это не шапка:
лицо у неё тоже было покрыто шерстью. Тут уж я присмотрелась повнимательнее и увидела, что это не человек в пальто и меховой шапке. Это обезьяна в человечьем пальто.
Теперь, сказав это вслух и убедившись, что мы и вправду готовы поверить в её рассказ об обезьяне, она охотно стала рассказывать, потому что, хотя она и видела обезьяну, а мы - нет, похоже, именно ей было трудно поверить в это. Она, вероятно, надеялась, что мы разъясним ей ситуацию.
Ей было ужасно интересно, Она решила, что это цирковая обезьяна, и была ошеломлена тем, как здорово обезьяну сумели выдрессировать. Было бы гораздо менее удивительно, сказала она, если бы рядом с обезьяной, забравшейся в машину, шел укротитель, присматривающий за нею. Раз обезьяну отпускают одну гулять по улице должно быть, она великолепно выдрессирована, даже если дрессировщик и ждет её в машине.
- Будь это одна из тех, что кажутся милыми и забавными - по-моему, они называются шимпанзе, - я бы обязательно остановилась, расспросила бы человека в машине про неё, погладила бы её и все такое. Я люблю животных, но эта обезьяна на вид была такая страшная и опасная, что я решила не связываться.
Она вздрогнула, представив себе, что она могла натворить. Потом решила поправить себя:
- Нет, Не думаю, что я испугалась её. Ничего такого мне и в голову не пришло: все-таки, если она так хорошо выдрессирована, что её отпустили одну ходить по улице, то вряд ли она опасна. Но хотя я и люблю животных, но эта была уж очень страшная на вид.
Вот так выглядел этот эпизод в её глазах. Если бы у этой истории не было такого трагического финала, то она могла бы ещё долго рассказывать знакомым, что видела гориллу в пальто; горилла подошла к машине, в которой сидел человек, села в неё, а потом пришел ещё один человек, и они уехали втроем.
И, отойдя от машины на несколько десятков метров, она, несомненно, пожалела, что не осталась посмотреть, какие ещё необыкновенные трюки выделывает животное. Я думаю, именно с этой целью она и вернулась поближе к машине.
Но то, что она увидела дальше, заставило её усомниться, в своем ли она уме. Даже для очень дрессированной гориллы застрелить на улице человека, выпихнуть из машины другого человека, которого она застрелила там незадолго до этого, и уехать на машине - это уж слишком.
- И видели бы вы, как он ехал! – добавила она. - Так водят профессионалы.
Мы попытались получить от неё описание машины, номер, что-нибудь запомнившееся ей. Особых результатов мы не ждали - и получили соответственно. Редкий свидетель помнит номерной знак.
Еще реже номер удается прочесть на быстро движущейся машине, И уж совсем редко встречаются свидетели, которые обращают на номера внимание, замечают их и впоследствие умудряются воспроизвести по памяти.
Наша свидетельница машинами не интересовалась. Занимали её лишь животные, и машина была для неё чем-то вроде скучного заменителя лошади. Увидев, как ей показалось, удивительное человекообразное, она уже не отвлекалась на посторонние вещи. Она с сожалением признала, что ей следовало обратить внимание на машину и номер, но что ей было не до этого: она просто не могла поверить своим глазам.
Мы, естественно, отправились обратно в "Банан" вместе с нею. Там мы велели выключить звук и включить нормальное освещение. Как только наша свидетельница увидела гориллу на танцплощадке, она тут же узнала её. При хорошем освещении она сразу же поняла, что это не чудо дрессировки, а просто хорошая актерская игра и отличный костюм.
- Вот он, - сказала она уверенно. - Это тот человек, в костюме обезьяны. Я его видела, Наверное, он объехал вокруг и опять вошел внутрь. Машина, должно быть, стоит где-то неподалеку. Вы её найдете. В ней должна быть кровь.
Не её вина, что проку от её опознания не было никакого: дискотека была полна свидетелей, готовых подтвердить под присягой, что "горилла" танцевала там все это время и не покидала помещение ни на минуту. Кроме того, были ещё и наши собственные показания. Да, естественно: под рукой опять оказались свидетели прямо из городской прокуратуры, которые солгали бы, заявив, что горилла не была на танцплощадке в тот момент, когда они выходили из дискотеки и услышали крики за углом.
Эти же самые свидетели из прокуратуры могли также подтвердить, что большую часть времени, интересующего следствие, мистер и миссис Теренс находились вместе с ними в кабинете управляющего дискотекой. За те несколько минут, что мы добирались до входной двери через толпу танцующих, ни один из них никак не мог влезть в другой обезьяний костюм и поспеть на улицу вовремя, чтобы совершить второе убийство. А во время первого они, бесспорно, были вместе с нами в кабинете.
 
15.
"Горилла" сняла костюм, и тут нас снова поджидал сюрприз, хотя и поменьше: это был не мужчина. "Горилла" оказалась молодой женщиной, которая утверждала, что она - единственная "обезьяна", работающая в "Большом Банане". Это подтвердил и владелец, предъявивший нам свои ведомости на зарплату. Женщина утверждала, что была с Липпи и Ланселотом в кабинете, когда мы туда заявились. Никого другого мы видеть не могли. Да и костюма другого нет.
Липпи и Ланселот придерживались той же версии: эта женщина - их старая приятельница. Других "горилл" они не знают и не видели. Мы осмотрели помещение. Нашелся и запасной выход - без него нельзя: никто не даст лицензию на открытие дискотеки без запасного выхода. Они и так нарушали правила пожарной безопасности, впуская больше посетителей, чем написано в лицензии. Запасная дверь выходила на боковую улочку как раз в том месте, где наша свидетельница впервые увидела гориллу в пальто.
Гибби решил действовать: он был готов арестовать Липпи и Ланселота - по его мнению, они явно знали о гориллах больше, чем рассказывали. Вторая "горилла", считал он, в "Большом Банане" была, и они приехали повидаться с нею, но тут явились Стэмп с Тёрнером. Они, похоже, слишком близко подобрались к разгадке убийства Хендрика, и теперь их убрали с дороги, а Липпи с Ланселотом при этом получили безупречное алиби - так же как и Хендрика в своё время убрали, обеспечив им при этом железное алиби.
Я вытащил его наружу и стал спорить.
- Мы же этого не докажем.
- Ничего. Задержим, пока будем доказывать.
- Есть другая возможность, - сказал я.
Я обрисовал ему свои соображения. В "Большом Банане" есть "горилла", и в окрУге об этом знают. Поэтому появление любой гориллы вблизи дискотеки не вызовет особого удивления: люди просто решат, что это для рекламы. И любой, кто захочет действовать в этом районе, не привлекая внимания, может воспользоваться этим обстоятельством. Для этого всего и надо-то, что костюм гориллы. Если её увидят, то подумают, что это артистка из "Большого Банана".
- Ты что, веришь, что Теренсы тут ни при чем? - спросил Гибби сердито. - Вот и я не верю. Когда она говорила про ту "гориллу", что мы с тобою видели, Липпи говорила "он", и меня совершенно не впечатляют её увертки, будто бы она просто охраняла секрет заведения. Да и в истории с пулей, которую она нашла на террасе. тоже нестыковка с временем. Ланселот, видите ли, сказал "поливают свинцом"... Вот считай: в тебя выстрелили. Ты добрался до телефона за несколько минут, но она, оказывается, уже успела позвонить. Когда же они успели наговориться всласть насчет свинца и всего прочего?
- Все это так, - согласился я, - и все же мы можем подождать. По крайней мере, надо получить ордер у Старика, прежде чем предпринимать какие-либо шаги против них. Не забудь: последнее, что мы от него слышали по этому поводу, - это приказ держаться подальше.
- Ты думаешь, что после всех событий минувшей ночи он останется при своем мнении?
- Нет. Но если окажется, что мы арестовали их зря, то он нам это припомнит. Подождем, пока у нас будет больше материала. Портхейвен, например: их шеф наверняка знает, что удалось добыть Стэмпу и Тёрнеру. Они, похоже, подошли вплотную. Думаю, они умерли не напрасно.
- Ты уже трижды подходил вплотную... к смерти. И что, много ты узнал?
Мне пришлось признать, что не много, но это позволило мне отметить, что раз за мною так охотятся, значит, мы близки к какому-то важному событию.
- Точно, - подтвердил Гибби. - Например, к твоим похоронам. - Давай сперва выясним, что же именно важное мы знаем. У меня такое предчувствие, что мы вот-вот найдем что-то, позволяющее нам начать действовать. И когда мы начнем действовать, то будем опираться на прочные улики, чтобы нас не вышвырнули из суда под тем предлогом, что наши методы сбора доказательств делают сами доказательства неприемлемыми с точки зрения закона.
Я думаю, если бы Гибби полагал, что мы зашли в тупик и дальнейшие поиски бесперспективны, его было бы труднее уговорить. Но поскольку мы явно не исчерпали своих возможностей и он горел желанием продолжать, то согласился договориться с участком, чтобы к Липпи и Ланселоту приставили "хвост", А нам только того и надо было. Теперь мы сумеем взять их в любой момент, когда будем готовы.
Мы начали с тел Стэмпа и Тёрнера. Начали только потому, что это была рутинная процедура, с которой нам не терпелось поскорее покончить, однако результаты оказались отнюдь не тривиальными - они дали нам неплохое начало. Оба оказались убиты с близкого расстояния, что вполне совпадало с показаниями нашей свидетельницы. Оба были вооружены, что было довольно естественно для офицеров полиции. Револьвер Тёрнера оказался вполне обычным; но вот револьвер Стэмпа преподнес нам сюрприз: в нём не хватало одной пули. Выстрел был сделан недавно, и оружие после этого не чистили.
Это противоречило рассказу хозяйки Шарлотты. Если бы следы недавнего применения носил револьвер Тёрнера, мы бы решили, что старушка немного ошиблась. Она была далеко, когда услышала выстрел, которым, видимо, был убит Тёрнер.
Вполне возможно, что это были два выстрела, сделанных одновременно, - Тёрнером и его убийцей, который оказался более метким стрелком, - которые она издали приняла за один выстрел.
Но убийство Стэмпа она видела. Если кое в чем она и не была уверена, то уж в этой части непоколебимо стояла на своем: она видела, как Стэмп подошел к машине. Она видела, как он протянул руку к дверце. В руке у него не было ни револьвера, ни чего-либо другого. Она видела, как он упал. "Горилла" выкинул из машины тело Тёрнера и уехал.
Если бы стрелял Тёрнер, то убийца, сидевший в машине рядом с убитым им полицейским, успел бы взять оружие из рук мертвого Тёрнера и убрать его в кобуру, висевшую у того на плече под пиджаком. Пока он сидел и ждал появления Стэмпа, он успел бы сделать и это, и многое другое. Но с револьвером Стэмпа, если верить свидетельнице, - а у нас не было никаких оснований ей не верить - у убийцы просто не было времени или возможности сделать что-то так, чтобы старушка этого не заметила.
Пытаясь разгадать эту часть головоломки, мы обшарили все окрестности вокруг "Большого Банана". Где был Стэмп, когда убили Тёрнера? Когда он успел выстрелить? Он сделал всего один выстрел. В кого? Ответы мы нашли быстро, но отнюдь не на все вопросы.
За углом, недалеко от дискотеки, оказался бар, и бармен вспомнил Стэмпа. От него-то мы и услышали, где был и что делал Стэмп во время убийства Тёрнера. Был он как раз в этом баре и своим поведением произвел на бармена неизгладимое впечатление.
Потный и бледный, Стэмп влетел в бар и кинулся в туалет. Там он заперся надолго, чем и вызвал беспокойство бармена.
- Когда он вошел, я решил, что ему плохо, - рассказывал он. - Я даже подумал, что он не добежит, но - добежал, однако. Ладно, думаю, бывает. Идет человек по улице, вдруг прихватило. Иной раз вспотеешь, пока найдешь место, куда можно забежать... Ну вот, нашел, наконец, все в порядке. Но он торчал там минут десять. Я вспомнил, как он выглядел, и подумал, что ему там плохо.
Бармен встал, подошел к туалету, постучал и спросил, все ли там в порядке. Из-за двери ответили: все в порядке, оставьте меня в покое. Как только смогу, выйду. В общем, просидел он там добрых двадцать минут, но когда вышел, то вид у него был гораздо лучше. Он огрызнулся на бармена, вместо того, чтобы поблагодарить, - все-таки беспокоился человек - и заказал кофе. Забрав чашку, он направился к кабинке телефона-автомата в углу и позвонил куда-то. Говорил он от силы минуту.
После звонка он опять засуетился – снова кинулся в туалет и опять просидел там дольше, чем принято. В конце концов он вышел, заплатил
за кофе, оставив десять центов на чай, о чем бармен поведал с нескрываемой яростью, и убрался восвояси. Надо отметить, сказал бармен, что выглядел он не так скверно, как в первый раз, когда влетел с улицы. Бармен был в это время занят, обслуживая других клиентов, но как только у него выдалась свободная минутка, он заглянул в туалет.
- Ну, буквально все облевал, - сказал он. Вонь такая стояла! И все это мне пришлось убирать за паршивые десять центов!
Мы проверили туалет, но безрезультатно: потрудился бармен на славу, Тут я решил, что больше нам в этом баре никакой информацией разжиться не удастся, и уже направился на улицу, но Гибби за мною не последовал: он остановился взглянуть на телефон-автомат. Я вернулся, чтобы
выудить его оттуда - я готов был держать пари, что Стэмп не спрятал там недостающую револьверную пулю.
Теперь Гибби принялся расспрашивать бармена о телефоне. Оказалось, что с тех пор, как им пользовался Стэмп, к нему никто не подходил.
- Только не говорите мне, - взвыл бармен, - что этот тип и там наблевал!
Гибби шагнул в сторону, чтобы мы могли взглянуть. Трубка, раскачиваясь, висела на шнуре в метре от пола.
- Ну, не повесил он её, - сказал я. - Ну и что? Его опять затошнило. Нам же бармен объяснил.
- Действительно, - согласился Гибби, - Он посмотрел в справочник, нашел номер и позвонил, но оставил справочник открытым. Обрати внимание: он так спешил, что даже не успел его захлопнуть.
Взглянув на страницу, Гибби набрал номер.
Номер мне ничего не говорил, но как только ему ответили, я понял, куда он звонит: в "Коммонвелс".
Даже если вы неплохо знаете Нью-Йорк, то совершенно не обязательно, что вам известен "Коммонвелс". Я знал об этом отеле, потому что жил по соседству. Не клоповник, но ничего выдающегося - приличный, без претензий, второразрядный отель.
Рассматривая вещи, найденные у Стэмпа и Тёрнера, я, должно быть, так задумался над вопросами, возникшими в связи с револьвером
Стэмпа, что на остальные предметы почти не обратил внимания. Теперь я вспомнил, что в карманах у обоих были найдены спички с эмблемой "Коммонвелс", но не придал большого значения такой мелочи, как спичечный коробок. Если им пришлось работать в этом районе, то ресторан в отеле был вполне подходящим местом для того, чтобы пообедать, не слишком удаляясь от интересовавшего их места. Я бы там обедать не стал, но это уж - дело вкуса.
Гибби, однако, связался не с рестораном, а с клерком, ведающим регистрацией постояльцев. Он хотел знать, живут ли в отеле некие Майкл Стэмп и Пол Тёрнер из Портхейвена. Получив ответ, он повесил трубку, и мы, наконец, вышли из несчастной забегаловки.
- Они остановились в отеле три дня назад, - сказал Гибби, - но в местное отделение, между прочим, не позвонили, как это принято, чтобы держать нас в курсе дела.
- Они так работают, - пожав плечами, ответил я. - Они не удосужились отметиться у нас и в прошлый раз, когда приезжали в город задать мне трепку.
До отеля было рукой подать, но по дороге мы успели обменяться соображениям. Кроме необъяснимого стреляного патрона, все кладывалось в аккуратную схему. Мы знали этих людей и их методы. Когда мы вошли в "Большой Банан", они, видимо, собирались вступить в игру. Увидев нас, они испытали потрясение. Они собирались сделать свой ход, поняли, что в нашем присутствии это не проходит, и растерялись. Выйдя из дискотеки, Тёрнер остался ждать в машине, а Стэмп направился к телефону.
В "Большом Банане" они кого-то выследили и обложили, но наше появление спутало им все карты, и теперь им надо было вытащить этого человека из "Большого Банана", заманить его в такое место, где они смогут напасть на него без риска нарваться на нас с Гибби. Требовался талант импровизатора, которым они не обладали.
Ими овладела паника: продолжать действовать согласно первоначальному замыслу означало верный крах. Однажды мы уже поймали их на подобном деле, но отпустили. Второй раз, понимали они, это им с рук не сойдет. Теперь мы точно поставим в известность их шефа в Портхейвене, и тогда им конец. С другой стороны, бросить это дело они тоже не могли: как они объяснят своему начальнику, что были совсем близко, но дали птичке улететь? Так им тоже крышка. Надо было действовать, и тут они сразу столкнулись с угрозой, которую даже не могли предвидеть.
Мы представили себе, как превратился в желе Тёрнер. Стэмп был покрепче, - мы это видели у меня дома - но встреча с нами в "Большом Банане" так потрясла его, что его буквально вывернуло наизнанку. Однако у него хватило духу начать действовать: он оставил Тёрнера в машине, собрался с силами и пошел звонить. Правда, желудок его сразу же подвел, а потом, после звонка, он сделал ошибку: ему не надо было пить тот кофе. Можно было только гадать, кому он звонил: Липпи? Ланселоту? "Горилле", которой не было в ведомости? Судя по всему, в ответ на звонок вышел "горилла", и ответ оказался крутым. До Тёрнера он добрался, пока Стэмп блевал в туалете бара, а когда Стэмп вернулся к машине, прикончил и Стэмпа.
По времени у нас все совпадало, но и только. Мы по-прежнему не знали, где, в кого и когда стрелял Стэмп. Хотя мы и привели обоих своим появлением в дискотеке в глубокое уныние, однако степень потрясения Стэмпа была явно чрезмерной. С каждой минутой становилось все яснее, что выстрел, сделанный из револьвера Стэмпа, - самое важное звено; ещё до того, как Стэмп увидел нас в "Большом Банане", что-то сильно его испугало, а встреча с нами оказалась лишь завершающим штрихом.
В отеле нас провели в комнату, которую занимали Стэмп и Тёрнер. Номер оказался двухместным и с ванной. Аккуратностью эти двое не отличались, да и горничные в "Коммонвелс" оставляли желать лучшего: носки и рубашки, так жаждавшие стирки, валялись где попало. Комната имела вполне жилой вид, но ничто в ней не указывало, что кто-то из её обитателей брал в руки ручку и бумагу.
Отчетов шефу в Портхейвене они, ясное дело, не писали - на это нечего было и надеяться, как и на то, что, существуй такие отчеты, они были бы полными и правдивыми. Но мы были согласны даже на самую малость - листок бумаги, обрывок копирки, имя или номер телефона. Хотя выбросить мусор из корзинки горничная и не удосужилась, но в ней не оказалось ничего, кроме оберток от сорочек, скомканных пачек от сигарет, окурков да пустой бутылки из-под виски.
Гибби открыл шкаф: на полу стояли два чемодана. Он вытащил их наружу. Первый был пуст; во втором оказалась куча грязного рванья. Я узнал запах, как только распахнулась крышка. Гибби по очереди выудил из чемодана длинное, грязное, замызганное пальто и мешковатые, драные, заляпанные грязью, особенно у обшлагов, брюки. Их носил кто-то, кому они явно были велики: было видно, что они волочились по земле. Я даже не стал рассматривать остальное шляпу, шарф, рубашку; мой "пьяница" явно успел переодеться с тех пор, как я встретился с ним на станции "Бруклинский Мост".
Я стоял над чемоданом, глядя на его содержимое, и думал о том, что Стэмп с Тёрнером подошли к разгадке гораздо ближе. чем я предполагал. Они добрались до моего "пьяного", а это значит, что они знали все - или почти все - ответы на вопросы, на которые нам с Гибби ещё предстояло ответить. Они наверняка знали, кто пытался меня убить. Тогда почему, зная это, они так панически испугались нас? Разве они не располагали информацией, благодаря которой могли по меньшей мере завоевать мое дружеское расположение? Почему они вообще чего-то боялись?
 
16.
Я услышал, что Гибби разговаривает по телефону, но не сразу отвлекся от этих мучивших меня вопросов, чтобы послушать, о чем именно.
Разговаривал он с участком. А хотел он от них, чтобы те сделали контрольный выстрел из пистолета Стэмпа и сравнили пулю с той, что мы подобрали у меня на полу. И с той, что выдала нам Липпи Теренс.
Стэмп? - спросил я его, когда он повесил трубку. - Ты допускаешь, что Стэмп был на той крыше и пытался убить меня?
- Стэмп. Или Стэмп и Тёрнер, - ответил Гибби. - Почему бы и не оба? Они провели тут три дня - вполне достаточно, чтобы подготовить первую попытку, с верхней террасы. "Пьяница", как мы теперь знаем, прятался в их гардеробе, а Стэмп успел где-то выстрелить разок, Как ты думаешь, в кого бы это?
- Два раза, - поправил я его, - один раз в меня, а второй - по террасе Липпи. Но в револьвере не хватает только одной пули.
Гибби отмахнулся.
- После того, как он выстрелил первый раз той пулей, что отдала нам Липпи, - у него было время почистить и перезарядить револьвер. Все это сходится только при одном условии, детка: им кто-то помогал. Иначе откуда они узнали столько подробностей о тебе, твоих привычках, о том, где ты живешь, чтобы сделать эти три попытки? Кто же мог им помочь? Липпи и Ланселот. Они рассказали Стэмпу и Тёрнеру, как попасть в квартиру над тобою и чем там воспользоваться.
- А где я работаю, им никто не сказал.
- Верно. Но вот стрельба - тут подмога налицо. Где-то, когда-то Стэмп стреляет разок из своего револьвера - ни в кого, просто чтобы иметь стреляную пулю. Пулю он отдает Липпи, и у неё есть пуля и рассказ о том, как в неё стреляли. Таким образом они обеспечивают быстрое обнаружение мусора на крыше, и мы действительно находим его там, где они его для нас приготовили. Мы неминуемо должны склониться к версии о подростках, балующихся с оружием; попутно обеспечивается некоторое прикрытие для Теренсов: как они могут участвовать в этих покушениях на твою жизнь, если в них самих стреляли и именно они первыми сообщили об этом в полицию?
- Но почему я? Я же был на их стороне, - спросил я в недоумении.
- На чьей? На стороне Стэмпа и Тёрнера? Ты полагаешь, они тебя крепко полюбили после того визита?
- Хорошо, полюбили вряд ли, но такой реакции я все же не ожидал - это уж как-то слишком. И почему только меня? А тебя?
- А что ты, собственно, имеешь против меня? - улыбнулся Гибби.
- Вряд ли они питали к тебе более теплые чувства, чем ко мне.
- По-моему, мы взялись за это дело не с того конца. Гораздо важнее другое: каким образом Тёрнер, Стэмп и Теренсы оказались в одной упряжке? Как получилось, что у них появились общие интересы?
- Постой-ка, - перебил я. - Разве их было всего четверо? Ты же забыл о "горилле".
- "Горилла" заодно со Стэмпом и Тёрнером? Он же их убил.
- Позволь задать тебе вопрос; а почему?
Гибби поморщился.
- Позволь тебе на него пока не ответить...
- Они приехали три дня назад, - продолжил я свои рассуждения, - И эти три дня они работали вместе с кем-то. Ты считаешь, что с Теренсами, но Липпи с Ланселотом были в отъезде - они вернулись из свадебного путешествия только сегодня после обеда.
- А это мы сейчас проверим, - сказал Гибби и позвонил в полицию, чтобы те разузнали в авиакомпаниях, когда и каким рейсом прибыли в аэропорт Кеннеди мистер и миссис Теренс.
- "Горилла", - продолжал он, закончив телефонный разговор, - либо партнер Ланселота и Липпи, либо наемный убийца, работающий на них. В любом случае все сходится. Взять, к примеру, первое убийство - труп, прибитый к берегу на портхейвенском пляже: очень похоже, что это дело рук "гориллы", работающего вместе с Теренсами или на них. Похоже также, что Тёрнер со Стэмпом тоже либо работали вместе с ним, либо их рекрутировали позже, чтобы они помогли запутать дело.
- А как они могли помочь?
- Проведя расследование, которое собрало бы все неподходящие улики. Они изобразили, будто очень стараются утопить наших голубков, устроив Липпи и Ланселоту изрядную нервотрепку в Портхейвене, целое представление. Потом они заявились в город и вломились к тебе. Им и надо-то было всего получить твои показания, а потом постараться их опровергнуть или дискредитировать тебя как свидетеля. Они же вели себя по-идиотски. Как мы этого сразу не заметили? Просто по-идиотски. В этом явно была какая-то фальшь.
- Наоборот, - заспорил я. - Это было настолько по-идиотски, что просто не могло быть фальшью. Такую глупость невозможно придумать заранее. Они просто напрашивались на неприятности.
- Возможно, это входило в их планы, - предположил Гибби. - Что им грозило? Разнос от начальства? Увольнение с работы? Когда полицейские сворачивают на кривую дорожку, они идут и на большее ради хороших денег.
По его мнению, любые неприятности, которые могли обрушиться на головы Тёрнера и Стампа как следствие их визита вежливости ко мне, были непременно на руку Липпи и Ланселоту.
- Улавливаешь, какая картина?- спросил он. Возможное участие этой парочки в убийстве Хендрика не осталось нерасследованным. И уж в чем в чем, а в отсутствии служебного рвения наших сыщиков упрекнуть было нельзя. Липпи и Ланселоту попались полицейские, которым так не терпится посадить их за решетку за убийство Хендрика, что они просто из штанов вылезают от старания. Теперь видите, насколько чисты наши новобрачные? Даже несмотря на все усилия, приложенные Стэмпом и Тёрнером в ходе следствия, улик против них не обнаружено.
- Тогда почему они на этом не остановились?- спросил я. - Они же добились, чего хотели.
- А страховка? Портхейвенская полиция скрепя сердце выдала Липпи и Ланселоту индульгенцию. А страховая компания? Страховые компании не любят выгодных убийств. Они всегда стараются убедиться, что их не обвели вокруг пальца, заставив выплатить страховое вознаграждение убийце.
Гибби считал, что Тёрнер и Стэмп устроили мне взбучку, чтобы я был не просто свидетелем, подтверждающим алиби Липпи и Ланселота: им было надо, чтобы я стоял за Теренсов до конца. Перед ними стояла задача сделать так, чтобы я чувствовал, что борюсь за общее с ними дело.
Ожидалось, что, отведав полицейской жестокости, я обязательно почувствую сострадание к Липпи и Ланселоту, подвергшимся аналогичному обращению в застенках Портхейвена. После того, как Стэмп и Тёрнер отделают меня как следует, будет уже неважно, кто именно ко мне приходил и с какими вопросами про Теренсов: я буду всецело на их стороне - такая же жертва полицейского произвола, жаждущая праведной мести.
- Но их бумеранг вернулся к ним же, продолжал Гибби. - Наша взяла. Мы им малость наподдали, Оказалось, что их сообщники совершили одну крупную ошибку: они выбрали себе в свидетели сотрудника городской прокуратуры. И вместо свидетеля, огульно настроенного против полиции и следователей, получили человека, который - если его спросят представители страховой компании - сумеет отличить хороших полицейских от плохих и с удовольствием пустит под откос все дело.
Я понял, к чему он клонит.
- Да, тут уж они угадали правильно: за этот шанс я бы наверняка ухватился - мы бы им показали, как надо вести следствие
- Это все так, но они получили от тебя твои показания, и это было лучшее, чего они могли добиться, учитывая, кем ты оказался на самом деле. Проблемы у них начнутся, когда к тебе явится инспектор из страховой компании. Но предположим, что до этого с тобою случается маленькая неприятность: например, тебе на голову падает тяжелая цветочница. Или пьяный нечаянно сталкивает тебя с платформы метро на рельсы, под колеса проходящего поезда. Или глупые подростки, балующиеся револьвером, делают из твоих мозгов натюрморт на стенке.
- Да, тогда им ничего не грозит, - сказал я тихо.
Это было чудовищно, но Гибби меня убедил.
Убедить себя ему оказалось труднее.
- Я все думаю об одной вещи, - продолжал он, - Угроза, которую ты для них представлял, ни в какое сравнение не идет с тем риском, на который они шли, пытаясь тебя убрать. Это, конечно, фактор, отчасти объясняющий их поступки. Но есть в этом и что-то ещё.
- Они глупы, - сказал я. - Стэмп и Тёрнер были не просто дураки: они слишком верили в свои грубые методы.
- Мне кажется, ты их недооцениваешь, - покачал головой Гибби.
Перед тем, как покинуть пределы "Коммонвелс", мы побеседовали с дежурным клерком и показали ему вонючее рванье.
Особого впечатления это на него не произвело: он уже видел эти лохмотья раньше.
- Они сыщики, - объяснил он. - У них свои методы: переодевание, например. Вчера я дежурил ночью. Пришел мистер Стэмп в этом тряпье. Я его, понятное дело, не узнал и уже позвонил портье, чтобы тот помог мне вышвырнуть этого типа на улицу, но тут от назвался. Он возвращался с работы.
- А он не сказал, где именно они работают? - спросил Гибби. - Наверное, в Бауэри?
- Нет. Они остановились в нашем отеле, потому что работали неподалеку. В нескольких кварталах к северу от нас есть оптовый рынок. В этих лохмотьях мистер Стэмп выглядел точь в точь как пьяницы, что ошиваются там каждую ночь - их нанимают разгружать ящики с овощами. Они зарабатывают на бутылку и к утру уже валяются в подъездах пьяные вдребезги. У нас тут вообще-то район спокойный, хотя они иногда и сюда добираются. Приходится быть начеку, не то однажды и у нас под дверью окажется такой "постоялец".
- Да, - сказал Гибби, - это проблема. А скажите: пока Тёрнер и Стэмп жили здесь, к ним посетители не заглядывали? Скажем, другие детективы, тоже переодетые? Например, человек в костюме гориллы?
Нет, посетителей не было. Клерк уверил нас, что горилл уж точно не было - он бы наверняка обратил на это внимание. Заметил же он человека, переодетого пьяницей, хотя пьяницы штука более обычная, чем гориллы. Он тут не просто время отсиживает - он отвечает за порядок. Да и напарник его, случись что-либо подобное в его смену, тоже не преминул бы поделиться с ним новостью.
Выйдя из "Коммонвелс", мы уже собирались объявить отбой: на сегодня было довольно. Гибби, если припоминаете, едва стоял на ногах от усталости ещё до того, как начались наши ночные забавы. По ходу действия работа подстегивала его, время от времени подбрасывая что-нибудь свеженькое, но у каждого человека есть свой предел. Гибби давно перешагнул его.
В любом случае нам предстояло некоторое ожидание. Баллистики должны были дать отчет о сравнении пуль, на который мы очень надеялись.
Мы ждали звонка из Портхейвена: что известно их шефу о прогрессе в расследовании убийства Хендрика? К утру мы рассчитывали получить сведения из обоих этих источников. Кроме того, подоспеет отчет полиции о ночных передвижениях Липпи и Ланселота. Остаток ночи - а оставалось уже немного - стоило посвятить сну.
Мы отправились ко мне - это было ближе.
Когда Гибби не предложил сделать ещё несколько шагов до входа в подъезд Липпи и перемолвиться словечком со стоявшим там полицейским в штатском, я понял, что он действительно устал. И не ошибся: он по прямой устремился к заветному дивану, на ходу стаскивая с себя одежду. Уснул он, не успев коснуться щекой подушки. Последние несколько шагов до постели он сделал уже во сне.
Я был готов последовать его примеру, но на моей стороне был приличный отдых в больнице, и у меня хватило сил включить автоответчик и послушать, кто звонил. Звонил Старик. Он просил позвонить ему в любое время, как только я вернусь домой. Я позвонил.
Оказалось, что он уже в курсе наших дел - спасибо полиции - и хотел только сказать нам, что про ту кучу срочной чепухи, которую он на нас навалил, мы можем забыть: нас освободили от всех прочих дел. Убийство Тёрнера и Стэмпа – за нами. Все, что было известно полиции, уже попало к нему. Я рассказал ему остальное - про номер в "Коммонвелс" и наши находки там.
- У нас складывается впечатление, сэр, - сказал я ему, - что когда они в третий раз безрезультатно попытались убрать меня, то решили собраться в "Большом Банане" и обсудить следующий ход, но тут явились мы. Это для Стэмпа с Тёрнером было уж слишком: у них не выдержали нервы. Операция, с самого начала казавшаяся им опасной, вдруг стала слишком опасной.
Они выскочили из дискотеки. Стэмп позвонил. Может быть, он сказал, что они выходят из игры, с них довольно. Возможно, Стэмп думал, что они ещё могут выйти сухими из воды, сдав полиции остальных и таким образом выгородив себя. А что, вполне возможно: они могли заявить, что пошли на альянс с Липпи, Ланселотом и "гориллой", чтобы собрать все необходимые улики.
Эту мысль мы с Гибби обсасывали и так и этак по дороге домой из "Коммонвелс". Она ещё не успела оформиться до конца, когда Гибби выпал в осадок, но эту часть мы обговорили достаточно подробно, и кусочки головоломки ложились один к другому как будто сами собой.
- Теперь уже неважно, что они там себе думали, - объяснил я. - "Горилла" понял, что такая вероятность существует, и разделался с ними раньше, чем им в голову успели прийти подобные мысли.
- Да, - сказал Старик, - ход ваших рассуждений кажется мне убедительным. Я говорил с Портхейвеном, и судя по тому, что я там услышал, вы мыслите правильно.
Повесив трубку, я хотел разбудить Гибби и поделиться с ним новостями, добытыми Стариком в Портхейвене, но когда я вошел в гостиную, одного взгляда на него хватило, чтобы понять: не стоит и пытаться. Это и утром не поздно рассказать. Сейчас его было и пальбой из пушки не разбудить, и судя по моему самочувствию, меня тоже, как только голова моя коснется подушки.
 
17.
А новости, надо отметить, были весьма многообещающими. Приехав в город и остановившись в "Коммонвелс", Стэмп и Тёрнер никакого задания не выполняли и выполнять не могли. До их шефа дошло, что эта парочка полицейских явно тратит больше денег, чем им платят власти города Портхейвена. Их допросили и сочли ответы неубедительными. Поэтому, в ожидании служебного расследования, оба были отстранены от несения службы. Расследование едва успело оторваться от земли, но двигалось в направлении контрабанды, возможно - контрабанды наркотиков, объяснил шеф Портхейвенской полиции.
Лайнер, сухогруз или прогулочное судно, держащее курс на Нью-Йорк, сбрасывает мусор. Чайки с криками бросаются на объедки, качающиеся в пене кильватерной струи, но их клювы не могут одолеть толстую водонепроницаемую оболочку пластикового пакета, плывущего в компании прочего мусора. Его подбирает небольшая, невзрачная яхточка, случайно оказывающаяся поблизости, и берет курс в сторону Портхейвена.
Предположение, что подобная операция может включать немалую отстежку парочке продажных полицейских, патрулирующих гавань, всегда не лишено оснований. Но полицейские, берущие подобные отстежки, выглядят более чем подходящими кандидатами на получение дополнительного гонорара - за помощь в сокрытии убийства.
Мне все это понравилось, а когда утром я поделился этой информацией с Гибби, он пришел в полный восторг.
Разбудил меня телефонный звонок - из лаборатории спешили сообщить приятную новость. Мы оказались правы: пули совпали. Обе были выпущены из револьвера Стэмпа - и та, что мы получили от Липпи, и та, что чуть-чуть не обрела пристанище в моей голове. Получили мы и сведения о Ланселоте и Липпи: они действительно прилетели в аэропорт Кеннеди с Ямайки накануне, вскоре после полудня.
Когда я отошел от телефона, Гибби проснулся и был полон внимания. Он тоже слышал звонок, но спал крепче меня, и чтобы проснуться, ему потребовалось чуть больше времени.
Обычно все происходит наоборот: на телефонный звонок Гибби реагирует гораздо быстрее меня.
Я поставил греться воду для кофе, и пока мы ждали, что чайник засвистит, накормил Гибби свежими новостями. Результаты баллистической экспертизы он воспринял, зевая - у него и сомнений не было в том, что пули совпадут. А вот сообщение из Портхейвена разбудило его окончательно. Он завопил от радости.
- Они уже занимались одним грязным бизнесом, - сказал я, - и, очевидно, не отказались бы и от другого. Стоило появиться на горизонте
чему-то подаодящему - и они уже были готовы на это клюнуть.
- Все гораздо проще, - сказал Гибби. Почему все это не может быть одним грязным бизнесом?
Это надо было обдумать, чем я и занялся, разливая кофе по чашкам.
- Наркотики идут через Портхейвен, - стал я думать вслух. - А "Большой Банан" - канал сбыта?
- Вполне возможно, - ответил Гибби, - но давай немножко поговорим об убийстве. Тело Хендрика прибило к пляжу в Портхейвене. Судя по всему, его застрелили на судне, в море, и сбросили тело в воду. Не исключено, что с лодки, которая выходит подбирать пакет с наркотиками.
Звучало недурно.
- Почему бы и нет?- согласился я. – Люди делают свой бизнес с поставщиками наркотиков, с продажными полицейскими, да мало ли с кем. Надо убрать мужа одной дамочки; кого можно попросить о такой услуге? Ясное дело: своих боевых соратников и деловых партнеров. Они охотно окажут подобную любезность.
Я поразмыслил минутку, и картина стала приобретать более четкие контуры.
- Нет. Это не любезность. Это часть операции. Липпи крутит шашни с Ланселотом. Её мужу это не нравится. Он наводит справки о том, чем на самом деле занимается Ланселот, и у него появляется отличная возможность избавиться от парня, повадившегося лазать в его постель. Он собирается устроить шум.
- Ты хотел сказать не "в постель", а "на террасу", - поправил Гибби. - После того, как они там торчали целыми днями напролет, на постель у них вряд ли оставались силы.
- О’кей, на террасу так на террасу, - согласился я. - Хендрик собирается поломать Ланселоту всю игру - всю операцию Портхейвен - "Большой Банан". Он может даже добраться до поставщиков наркотиков. Ланселот вовремя сообщает об этом своим партнерам. Хендрика надо убрать.
Это для них, во-первых, мера предосторожности, а во-вторых, источник дополнительного дохода за счет страхового вознаграждения.
Гибби не ответил - он был слишком занят поглощением кофе, Поставив, наконец, пустую чашку на блюдце, он сказал:
- Если ты побреешься, пока я принимаю душ, а потом мы поменяемся местами, то сможем двинуться в сторону Портхейвена через несколько минут. Некоторые моменты мне пока не ясны, и мне кажется, что ответы на эти вопросы ждут нас там, в Портхейвене.
Собирался я не намного дольше, чем Гибби, хотя и позволил себе роскошь достать свежую сорочку и носки. Гибби пришлось довольствоваться своими ношеными: моя одежда ему не подходит - он намного крупнее меня. Несколько минут ожидания Гибби решил заполнить телефонным звонком - доложить Старику, что мы направляемся в Портхейвен. Правда, уложиться в несколько минут ему не удалось: Старик не отпустил его, пока не прочитал мораль о том, что в Портхейвене мы будем за пределами зоны нашей юрисдикции, и что все наши действия там должны быть согласованы с местными властями.
Я немножко подождал, послушал, как Гибби поддакивает Старику, а потом по привычке поплелся на террасу - взглянуть, какая нынче погода. На террасе по-прежнему царил разгром. Погода, однако, была прекрасная - один из тех редких зимних дней, когда солнце греет совсем по-весеннему, и в воздухе царит ощущение, что мечты вот-вот начнут сбываться. Хотя загорать, конечно, ещё рановато.
Знаете, как одна мысль неумолимо влечет за собой другую? Стоило мне лишь на секунду подумать о загаре - и вслед мелькнула мысль о Липпи.
Я машинально взглянул на её террасу. Взглянул не намеренно: мой взгляд метнулся туда вслед за моей мыслью. Метнулся - и остановился, прикованный к ней.
Простоял я так, вероятно, лишь несколько секунд, но мне показалось, что прошла вечность.
Из этого состояния меня вывел голос Гибби - подойдя ко мне сзади, он спросил:
- Опять ждешь, чтобы что-нибудь свалилось тебе на голову?
- Ты видишь?- прошептал я.
Он повернул голову и взглянул. Это была Филиппа. Она лежала на террасе. Не загорала, нет: на ней были меховые сапоги, а все остальное до самой шеи было укрыто ворохом одеял. В левой руке - пустой стакан. В правой - револьвер.
Рот был открыт, и свежему Карибскому загару на её лице явно не хватало румянца, свойственного любителям поспать, укрывшись потеплее, на свежем воздухе в зимнюю ночь.
Секунду-другую у Гибби был такой вид, словно он замышляет смертельный номер - прыжок с моей террасы на её, но спустя мгновение он сумел прикинуть расстояние и передумал. Он повернулся и устремился в комнату, а я - вслед за ним.
Побив все известные рекорды, мы промчались по ступенькам, свернули за угол и влетели в её подъезд. Лифтер задержал нас на несколько секунд, пока искал запасные ключи, но уже через минуту мы были в её квартире, По пути на террасу мы миновали Ланселота, но останавливаться не стали: он лежал на полу гостиной, убитый выстрелом в голову. Искать пулевое отверстие не приходилось - оно смотрело прямо на нас.
Выскочив на террасу, мы сразу поняли, что зря так спешили: она тоже была мертва. Рядом с нею на полу террасы лежал пустой флакончик из-под люминала, который мы не заметили с моей террасы. Смерть застигла Ланселота в домашнем халате и тапочках. Сняв с Липпи одеяла, которыми та была укрыта, мы обнаружили, что и она одета подобным же образом: кроме меховых сапог, на ней было только бархатное неглиже с кружевными оборками.
Я глубоко вздохнул.
- Они явились домой из "Большого Банана" и стали готовиться ко сну. Обсуждая, как прошла ночь, они взвесили свои шансы и поняли, что их ждет. Она представила себе, как их обложат, и нервы у неё сдали. Она убила его и покончила с собой.
- Для него она выбрала быструю смерть, а для себя - медленную, - пробормотал Гибби.
На мой взгляд, все было вполне логично.
- Его она прикончила из револьвера, но когда увидела, во что он превратился после выстрела, у неё не хватило духу продолжать так, как она наметила первоначально - повернуть ствол к себе и нажать на спусковой крючок. Она решила воспользоваться люминалом, но оставаться в
комнате, рядом с ним, ей было невмоготу. Ей стало жутко. Ждать, пока люминал подействует, глядя на него... Она натянула теплые сапоги, собрала все одеяла, что были под рукой, и отправилась на террасу - встречать свою смерть там. Это можно понять.
- Да, это что-то новенькое, - заметил Гибби.
Он позвонил в участок. Попутно он продиктовал им номер револьвера Липпи. Можно было начинать проверку. Я подождал, пока он повесит трубку, и спросил, в каком смысле.
- Если это убийство и самоубийство, - сказал он, - то впервые в этом деле эпизод будет похож на то, чем он является на самом деле.
Мы вышли из квартиры и заперли за собой дверь. До прихода полиции все должно было оставаться в целости и сохранности. Лифтер дальше дверей не вошел - он остался стоять, тупо глядя на труп Ланселота, и, выходя, мы выпроводили и его. Он сказал, что дежурство его подходит к концу: его смена с двух ночи до десяти утра.
- Я, наверное, последний, кто видел их живыми, - важно сказал он. - Они вернулись вчера ночью, вскоре после того, как я заступил на смену. Я их отвез на их этаж.
Гибби спросил, не поднимался ли после этого ещё кто-нибудь. Нет, ночь была спокойная. Ланселот и Липпи в эту ночь вернулись последними. После этого его никто не беспокоил, пока первый из жильцов не вызвал утром лифт, чтобы спуститься.
- Вы - первые, кого я везу вверх: до этого были только поездки вниз, из квартир. Наверх никто не поднимался - рано ещё. Вот минут через пятнадцать, когда придут на работу горничные и уборщицы, начнется суматоха.
Гибби повернулся ко мне.
- Я спущусь и поговорю с ночным дежурным, - сказал он, - а ты проверь второй лифт. Я быстро.
- С привратником?- вмешался лифтер. - А он здесь только с семи утра. Ночью привратники не работают. Я сам отпираю дверь жильцам, возвращающимся домой после часу ночи. Вот как Теренсам, например.
Мы сочли излишним посвящать его в то, что домой Теренсы вернулись, сопровождаемые "хвостом", и что с этого момента дом был под наблюдением полиции. Гибби просто велел лифтеру спустить его в фойе. А я прошел опять к задней двери и нажал кнопку, вызывая служебный лифт.
Дежуривший там лифтер заявил так же уверенно, как и его коллега: он вышел на работу в семь утра и начал день с того, что спустил и вынес мусор. До этого служебный вход в здание был на замке, как всегда - с семи вечера до семи утра. Нескольких разносчиков он уже поднимал наверх, но к Теренсам - никого. И за всех, кого он поднимал, он мог поручиться. В этом доме умели заботиться о безопасности жильцов: когда разносчик поднимается наверх, чтобы доставить товары в одну из квартир, то лифтер стоит и ждет, пока тот выложит товар, после чего везет его дальше. Без присмотра никого не оставляют даже на минуту. Никто не может, к примеру, положить свои товары, а потом отправиться гулять по этажам: так здесь дела не делаются.
Приехала полиция, Я впустил их в квартиру и стоял возле тела Ланселота, рассуждая о том, что мы тут имеем, когда с террасы в комнату вошел Гибби. Я даже подпрыгнул.
- Эй, - воскликнул я, - ты как сюда попал?
- Снаружи. С террасы.
- А на террасу? Ты же вышел на улицу.
- Вышел, - подтвердил Гибби. - Вышел; обошел вокруг. Обогнул пустое здание. Пролез через его окна во двор, А потом влез сюда.
Я отправился на террасу и посмотрел вниз.
Присмотревшись повнимательнее, я понял расклад. С фасада охрана, действительно, была безупречная. Но сзади дом был абсолютно беззащитен. Его кирпичные стены были украшены рядами горизонтальных углублений, а террасы располагались одна над другой. Влезть по стене на террасу второго этажа было делом простым, а оттуда любой средней тренированности человек мог, встав на парапет террасы, дотянуться руками до террасы наверху, ухватиться и, подтянувшись, влезть на следующую. Так, перелезая с террасы на террасу, можно было проникнуть в любую квартиру в этом доме.
- Я, как видишь, взобрался, - подмигнул мне Гибби, - а с гориллой по части умения лазать мне не сравниться.
- Револьвер принадлежал Липпи, - сообщил я ему, - и был зарегистрирован на её имя. А она утверждапа, что знает только про пистолеты, стреляющие пистонами.
- Теперь она не знает и этого... – сказал Гибби.
- В одном из ящиков комода нашелся брат-близнец её револьвера, только незаряженный, и из него ни разу не стреляли, - сказал я. – Этот, второй, зарегистрирован на имя Хендрика. Когда он собирал свои пожитки, то, должно быть, оставил его ей на память.
- Так что у убийцы был выбор оружия, - сказал Гибби.
- Ты только продемонстрировал, что кто-то мог забраться сюда и покинуть потом квартиру незаметно, - возразил я. - Это не значит, что так все и было на самом деле. Зачем этот кто-то их убил? И как?
- Об этом мы успеем поговорить по дороге в Портхейвен, - ответил Гибби.
- А разве мы туда сейчас едем?
- Нам уже давно полагалось быть там. Нечего время терять.

 
18.
И мы отправились в Портхейвен. По пути мы принялись обсуждать, как и почему. Почему - было ясно: до причин я додумался и сам, ещё до вступления Гибби в игру. Как только возникла ситуация, при которой "горилла" был вынужден убить Стэмпа с Тёрнером, операцию нужно было сворачивать, и поскорее. Их смерть открывала перед нами возможность искать и найти, и арест Липпи и Ланселота становился просто вопросом времени. Убийство и самоубийство должны были означать, что Липпи предпочла не дожидаться этого дня.
- Они оказались на виду, - говорил Гибби. - Все их прикрытие лопнуло. Наступил критический момент. "Горилла" явился к ним на военный совет, возможно, уже понимая, что должен их убить - спасти их было невозможно. Кроме него самого, спасти вообще было нельзя никого: он оставался единственным человеком, личность которого ещё не была установлена.
- Если ты прав и это был "горилла", - согласился я, - то он явился сюда, готовый их убить в случае необходимости. После того, как Стэмп стрелял в меня и промахнулся, Липпи, Ланселот и "горилла" ждали в "Большом Банане" Стэмпа и Тёрнера, чтобы составить дальнейший план действий. Стэмп и Тёрнер не пришли. Вместо этого Стэмп позвонил по телефону и, видимо, устроил истерику. "Горилла" отправился улаживать это дело.
Предупредил ли он Теренсов, что намерен улаживать дело подобным образом, да ещё прямо на пороге "Банана"? Сказал ли он им, что собирается убить полицейских и удрать, бросив Теренсов отвечать на наши вопросы? И когда он, наконец, пришел к ним домой прошлой ночью, то наверняка застал их крепко перепуганными и в скверном расположении духа. Да и как он вошел в квартиру? Сзади, через террасу. Сам он продолжал оставаться в тени, а их засветил. Кому же это понравится? Вполне возможно, что они поссорились.
- Пришел он, вероятно, тем путем, о котором они договаривались, - возразил Гибби, - Если Теренсы и так порядочно засветились, то не было никакого резона засвечивать их ещё сильнее: узнай мы, что у них побывал подозрительный посетитель - отвечать на вопросы снова пришлось бы им. Скорее всего, он увидел, что они в панике. Ему стало ясно, что теперь, расследуя убийство Тёрнера и Стэмпа, мы опять примемся за них, увидим, что они перепутаны насмерть, и расколем их. И запоют они у нас, как соловушки. Он уже ничем не мог им помочь. Помочь он мог только себе, избавившись от оставшихся двоих, способных навести нас на его след. Он убирает их и сматывается.
- Но как? - спросил я. - Как он добрался до её револьвера?
- Помнишь, что ты сказал там, в их квартире? - спросил Гибби, - Когда Хендрик собирал свои пожитки, то оставил револьвер. Оставил ли? У них было два совершенно одинаковых револьвера - разница только в номерах. Он прихватил с собою один - оказалось, не свой, а её: проверить номер в тот момент ему в голову не пришло. А раз он забрал её револьвер и оставил ей свой, то...
Тут я перебил его: я все понял.
- Точно! - воскликнул я. - Все сходится! "Горилла" убил Хендрика, раздел и сбросил за борт. Значит, его вещи и револьвер Липпи остались на судне. Иметь при себе такое оружие – великое дело, И вот вчера ночью револьвер действительно пригодился. Вот только как "горилла" узнал, что у него в руках - револьвер Липпи, а не Хендрика?
- А какое это имело значение?- спросил Гиббн. - Он знал, что револьвер - из этого дома. Если им придется воспользоваться и полиция проследит его происхождение, разве в ситуации, напоминающей самоубийство, они не придут к тому же выводу, что и ты - что Хендрик просто оставил тут свой револьвер, когда ушел из дому?
- Да, - согласился с ним я, - особенно если учесть, что он обналичил все свои сбережения и исчез. Он не взял ни свою чековую книжку, ни свои биржевые акции: он ликвидировал все счета. Отчасти - чтобы не оставить Липпи ничего. Но когда человек хочет скрыться, то не берет с собою вещей, который могли бы навести на его след: ни ценных бумаг на своё имя, ни оружия, на которое ему выдавали разрешение.
- Ну, это ты уж перегибаешь. Пока он держал револьвер при себе, не имело никакого значения, на чье имя он зарегистрирован. Регистрация вступает в игру только в таком раскладе, как у нас сейчас: оружие брошено; можно посмотреть его номер и проверить регистрацию.
- Давай вернемся к убийству, - попросил я. - Меня по-прежнему интересует: как? Предположим, что он убивает Ланселота, а Липпи говорит, что у неё есть шанс: она снова выходит замуж - на этот раз несколько неожиданно даже для неё самой. Он заберет её с собой, они вместе скроются, и все будет в порядке. Чтобы она успокоилась перед спуском по террасам, он заставляет её выпить виски, но в стакан подсыпает лошадиную дозу люминала. Она засыпает. Он выносит её на террасу, вкладывает в руку револьвер, накрывает одеялами и оставляет умирать.
Не исключено, что он и мог так сделать. Возможно, он даже сделал так, но согласись: звучит совершенно безумно. На какое чудо он рассчитывал? Я могу представить себе, как человек воспользовался удачей. Но я не могу представить, чтобы на подобной удаче, граничащей с чудом, человек строил весь свой план.
- Наверное, все было не так, - ответил Гибби. - Ты просто заклинился на версии "убийство плюс самоубийство" и никак не можешь переключиться на другую последовательность. Если это двойное убийство, то все было по-другому. От версии "убийство плюс самоубийство" ты перешел к версии "убийство плюс имитация самоубийства". Попробуй в обратном порядке: "имитация самоубийства плюс убийство".
- Как это?
- Он сидит и разговаривает с Липпи и Ланселотом. В её бокал он подсыпает снотворное. Они продолжают пить и обсуждать ситуацию. Она отключается, Ланселот ничего такого не думает: все-таки женщина, время позднее, да и нервы у неё после событий минувшего вечера на пределе - вот и опьянела быстро, Липпи в полном отрубе. В этот момент он и стреляет в Ланселота. Возможно, тот начал задумываться, с чего это она так - раньше такого за ней не водилось. Он идет взглянуть на неё, и в это время следует выстрел. Все кончено. "Горилла" стирает с револьвера отпечатки пальцев, вкладывает оружие в её руку, моет стаканы - свой и Ланселота, надевает на неё сапоги, выносит её на террасу, укрывает одеялами, бросает рядом флакончик из-под люминала и уходит тем же путем, которым пришел .
- Тот, кто придумал трюк с "пьяницей'', - вздохнул я, - стреляную пулю на её террасе и мусор на крыше, тот вполне мог додуматься и до такой мелочи, как меховые сапоги, перед тем, как вынести её на террасу: очень точная деталь, типичная для истеричной женщины, которая не может оставаться в одной комнате с мужчиной, которого только что убила.
- Ну и что?
- А то, что это - трюки Тёрнера и Стэмпа, а их убили до того, как убрали Ланселота и Липпи.
- Их трюки? - спросил Гибби. - Или трюки "гориллы", придумавшей их для Стэмпа и Тёрнера?
- Но кто же он?
- А вот этот вопрос мы и собираемся задать в Портхейвене. Не было ли у Стэмпа и Тёрнера приятелей среди владельцев мелких судов? И кто они?
Приехав в Портхейвен, мы принялись задавать вопросы. Начал Гибби с шефа местной полиции, Тот нас уже ждал: ему звонил Старик. Звали его Келли. Физически он выглядел очень сильным человеком - лохматый, обветренный, он смотрелся бы более уместно на палубе рыбацкого баркаса, за вытягиванием сетей, чем за столом. Но глаза у него были добрые. С первого взгляда в нём можно было распознать честного человека - возможно, настолько честного, что когда дело дошло до необходимости принимать крутые меры по поводу явной нечестности, творящейся под самым его носом, он замешкался.
- Мне доводилось делать серьезные ошибки, господа, - сказал он, - но с этими двумя я совершил величайшую ошибку в жизни. Я думал, что они славные ребята, и даже под конец, когда я уже знал, что это не так, мне все казалось, что они просто стали слишком жадными и неразборчивыми, как только дело дошло до крупных денег. Но убийцы? Я просто потрясен, джентльмены. Убийцы!..
- У нас нет оснований считать их состоявшимися убийцами, сэр, - сказал Гибби. - Они только пытались, и довольно безуспешно.
- За это надо благодарить бога, а не их.
- Мы хотели бы вернуться к убийству, - попросил Гибби. - К убийству Хендрика.
- У них был выходной, - проворчал шеф. Они как раз оказались на пляже. Случайно? Или ждали, что тело прибьет к берегу? Если знать, где его сбросят в воду, в какую фазу прилива, знать течения, то можно довольно точно прикинуть, куда его вынесет. Мне следовало об этом подумать.
- Почему? - возразил я. - Стояло отличное осеннее воскресенье - вполне вероятно, последнее в сезоне, У людей выходной день, Они проводят его на пляже. Что может быть естественнее?
- Они берут с собой пару девушек, - ответил шеф, - Это вот было бы естественно. Ан нет: в то воскресенье они должны были быть свободны и готовы к действию. Это все я, Шеф Келли: ах, какой я молодец! У меня такие хорошие парни! Их ничто не может застать врасплох: даже в воскресенье они тут как тут, готовые к бою!
- Так-то оно так, - согласился Гибби, - но только при условии, что мы знаем все, что знаем на сегодняшний день.
- Да… - Шеф вздохнул. - И как они взялись за дело! С каким рвением!.. Мне даже пришлось их чуток придержать, так они вцепились в ту дамочку. А они все это время хихикали за моей спиной...
- Тело Хендрика, - спросил Гибби, - что с ним сталось?
- Когда док Джессоп закончил возиться с ним, его выдали вдове.
- Естественно. Я просто подумал: может, вы знаете, как она им распорядилась?
- Ах, вот вы о чем. Я думаю, что если бы она могла, то охотнее всего распорядилась бы, чтобы его кинули в мусорную машину и отвезли на городскую свалку. Она передала его Хендерсону - знаете, похоронная контора Хендерсона? Ни отпевания, ни похорон - ничего.
Гибби кивнул.
- Попробуем угадать. Кремация?
Произнес он это так, словно это его самого лишили возможности быть достойно похороненным. Оказалось, что Хендрика действительно кремировали.
- Мы бы хотели побеседовать с мистером Хендерсоном.
- Это через два дома отсюда.
- И с доктором, делавшим вскрытие.
- Это док Джессоп. Вы можете найти его в больнице.
- И ещё одно. Яхты, - сказал Гибби. - Вы ведь охотитесь за контрабандистами, пытающимися ввозить свой товар через ваш участок. Нет ли тут яхт, за которыми вы следите особенно пристально?
- Об эту пору большинство яхт, швартующихся в наших местах, уже выставлены на зиму на берег, Некоторые владельцы кочуют вслед за хорошей погодой: летом они торчат тут, а придет осень - снимаются и уходят на юг. К весне они снова возвращаются из Флориды сюда. За теми, что ещё отирались здесь, мы следили, но я и тут дал маху: отстранил Майка и Пола от работы и, наверное, спугнул тех, с кем они были связаны.
- Что, есть такие яхты, что снялись за последние дни?
- Нет. Все, кто стоял у пирсов перед тем, как я отстранил этих двоих, стоят и сейчас. Но они пустые, и поймать их не на чем. Похоже, я их предупредил, и они меня поняли; осторожничают, груз не берут.
- Не спешите, у них все впереди, - улыбнулся Гибби.
- Точно, - повеселел шеф. - Скоро опять обнаглеют. Тут мы их и возьмем.
- Возможно, вам даже не придется долго ждать. Не каждый же день они получают свой груз. Вполне возможно, что доставки довольно сильно разнесены по времени, и тем не менее это крупное дело. Может, у них сейчас как раз перерыв между посылками.
- Угу. Будем следить.
Пообещав шефу Келли заглянуть к нему ещё разок перед отъездом, мы направились к доктору и в похоронную контору, однако там нас ждали разочарования: Хендерсон ушел домой обедать; в больнице оказалось, что доктор тоже отлучился перекусить. Если у нас что-то срочное, сказали нам, можно его вызвать. Хотя мою физиономию и украшали следы недавних приключений, я решил, что за экстренный случай выдавать их не стоит.
Мы сказали, что зайдем попозже, и тоже отправились на поиски обеда. Гибби выбрал направление; к набережной, поближе к пирсам, где швартуются яхты.
- В этих городках, - сказал он, - можно набрести на отличные ресторанчики, где наверняка найдутся омары, а может, и пирог с устрицами.
Если они, конечно, открыты в это время года...
Мы нашли ресторанчик, который оказался открыт, и хотя меню не оправдало ожиданий Гибби, мы рискнули зайти. Официантка объяснила, что все те блюда, о которых мечтал Гибби, "съели ещё летом". Зимой выбор победнее: в основном сосиски, либо, если хотите, свиные отбивные. Хотя найдется, наверное, жюльен из гребешка и заливная рыба, вспомнила она. Это, конечно, был не пирог с устрицами и не омары, но тоже недурно, и мы сказали официантке, что нас это устроит.
Ресторанчик стоял на пирсе, нависая над водой, а вокруг виднелись сотни свободных стоянок: летом тут швартовались яхты. Мы представили себе, что творится в ресторане, когда все причалы забиты, и спросили официантку, подававшую нам заказ, о свободных стоянках.
- Я думал, что и в это время тут стоят несколько яхт, - сказал Гибби.
- Случается, - подтвердила официантка.
- А где же они все?
- Швартуются ближе к устью, - ответила она. - Там не так штормит.
Жюльен и рыба оказались на удивление хороши, и я собрался не спеша полакомиться, но у Гибби испортилось настроение - он расстроился, что выбрал ресторан вдали от устья, и жевал торопливо и машинально, словно не чувствуя вкуса блюд. Мне показалось, что он думает: если он увидит яхты, то сумеет рассмотреть что-то такое, что проглядел шеф местной полиции, наблюдающий за ними уже столько времени.
- Что ты понимаешь в яхтах? - спросил я его.
- Почти ничего, - ответил он.
- А шеф, держу пари, знает о них почти все на свете.
- Не сомневаюсь, - согласился Гибби, уминая обед, как будто ел на время.
- Тогда что же мы можем увидеть такого, чего он не увидел?
- Он искал яхты и людей. А мы будем искать яхты и "гориллу".
- А как это мы узнаем его без костюма?
- Может статься, что и не узнаем. Однако будем надеяться.
Мы доели рыбу. Официантка предложила пирог и кофе, но Гибби отказался - он вдруг страшно заспешил, расплатился и спросил, как проехать поближе к устью, в те места, где ещё можно увидеть яхты, Официантка объяснила, добавив:
- Да их там тоже от силы две - три штуки.
- Ничего. Это гораздо лучше, чем ни одной, - ответил Гибби.
Мы вернулись в центр городка и свернули на север - должно быть, это и была та самая Ривер-стрит, что приведет нас туда, куда мы стремились.
 
19.
Подъезжая к центру, я заметил, что городок, сонный и тихий всего час-полтора назад, оживился: в нём снова закипела жизнь. Портхейвен пообедал и опять принялся за работу. Я обратил на это внимание Гибби.
- Владелец похоронной конторы, наверное, уже на месте, - сказал я, - да и доктор, должно быть, тоже вернулся в больницу, Ты, помнится, хотел с ними побеседовать. Может, яхты подождут?
- Доктор и гробовщик подождут, - ответил Гибби. - Если они до сих пор помнят то, что нас интересует, то, вероятно, не забудут и ещё часок.
Он свернул на Ривер-стрит. Непонятно, откуда вдруг взялась эта одержимость: ему буквально загорелось взглянуть на яхты. Впрочем, что ему надо в больнице и похоронной конторе, я тоже не понимал. Какая, в самом деле, разница, с чего начать?
Впереди показался банк; оттуда как раз выходил человек. Лицо его показалось мне знакомым. Я схватил Гибби за руку, Он вел машину, а в такое время неожиданно дергать человека за руку небезопасно, особенно при движении в потоке машин.
- Пусти, - рыкнул Гибби.
- Человек, - сказал я. - Вон, садится в машину. Я его откуда-то знаю.
- Где? - заорал Гибби. - Который?
Он словно ждал этого.
- Синяя машина, прямо впереди, Видишь, тронулась?
Гибби увидел машину и пристроился ей в хвост.
- Как он выглядел? Это не Шеф Келли?
- Нет. Пытаюсь вспомнить.
Гибби прибавил газу, и машина рванулась вперед, толкнув синюю машину в задний бампер.
Водитель обернулся, собираясь крикнуть нам чтото нелестное. Я примерно представлял себе, что именно, и в некоторой степени даже был готов с ним согласиться: мало того, что Гибби не соблюдает дистанцию - он буквально попытался протаранить идущую впереди машину. Когда водитель синей машины резко обернулся, я опять увидел его лицо. Нет, я определенно где-то его видел.
Но он передумал: вместо того, чтобы открыть на нас пасть, он отвернулся и рванул вперед. Гибби тоже прибавил газу, не отставая. Мы повисли у него на хвосте. При езде с такой скоростью новая встреча с шефом местной полиции была просто вопросом нескольких минут: сейчас нас всех остановят и наградят крупными штрафами, подумал я. Однако Гибби, судя по его виду, был вполне доволен происходящим.
- Ну что, так и не вспомнил, кто это? - спросил он.
- С твоей манерой вести машину, - огрызнулся я, - остается только надеяться, что я с этим человеком не знаком: мне будет стыдно ему в глаза смотреть.
- Тебе не будет. Попробуй представить его без одежды и с шрамом на заднице, к которому загар не пристает.
- Хендрик? Ты с ума сошел, Гибби. Он же мертв. Кремирован. Он - пепел...
- Мертв некто, - проворчал Гибби в ответ, - кого успели кремировать прежде, чем кому-либо в голову приишо поискать у него на заднице белый шрам.
Синяя машина резко свернула. Мы свернули следом, но потеряли её из виду; водитель успел свернуть ещё раз. Гибби, впрочем, это ничуть не обескуражило, Он снова выехал на Ривер-стрит, словно им опять овладело безудержное желание посмотреть на яхты, Ну, точно: мы подъехали к берегу, где, в полном соответствии с предсказаниями официантки, обнаружили пару пришвартованных яхт.
Гибби остановился, выключил двигатель и стал ждать.
- Что дальше? - спросил я.
- Ничего. Он сам приедет, - ответил Гибби.
Не успел он закончить фразу, как появилась знакомая синяя машина. Увидев нас, водитель резко затормозил и, похоже, собрался развернуться, но передумал. Поравнявшись с нами, машина свернула к краю тротуара и остановилась. Из неё, сконфуженно улыбаясь, вышел Хендрик.
- Как вы быстро! - сказал он. - Мне бы ещё хоть чуточку времени!
- Для чего, мистер Хендрик?- спросил Гибби.
- Я бы добрался наконец до этой суки.
- До какой суки, мистер Хендрик ?
- До Филиппы Хендрик-Теренс. До моей дорогой двумужней женушки. Еще чуть-чуть - и она получила бы страховое вознаграждение по моему полису. И все: тут ей и крышка. Полигамия. Лжесвидетельство. Опознание трупа, который моим не являлся, - это ведь лжесвидетельство, джентльмены, не так ли? Я полагаю, что и сейчас это как минимум преступный сговор с целью обмана страховой компании, но если бы она успела получить вознаграждение - тогда это потянуло бы уже на мошенничество или что-то в этом роде.
- А где же вы были все это время? - поинтересовался Гибби.
- Здесь. Лежал и не высовывался. Я же ушел от этой стервы и постарался, чтобы она меня не нашла. Никакого имущества или ценностей я ей не оставил, кроме страховки, с которой она ровным счетом ничего не могла сделать: чтобы получить вознаграждение, недостаточно, чтобы застрахованный исчез - надо, чтобы он числился в пропавших без вести в течение семи лет. Но я недооценил мою лапочку. Все мои неприятности от этого, джентльмены: я всегда её недооценивал.
- Да, семь лет она ждать явно не собиралась, - согласился Гибби.
- Точно. Ну, совершенно точно. В один прекрасный день я купил "Таймс" и обнаружил в нём свой собственный некролог. Это был великий день, джентльмены - она дала мне шанс, на который я и рассчитывать не смел: мне оставалось лишь залечь на дно и подождать, пока она получит причитающееся ей страховое вознаграждение. Тут я "воскресаю" - и ей конец. Не могли бы вы сейчас уехать и на время забыть, что видели меня? Это ненадолго: скоро она получит своё, и я сдам её вам с рук на руки, Можете готовить обвинительное заключение.
- И вы были тут, в Портхейвене, все это время? - спросил Гибби. - А кто же тот человек, которого опознала ваша жена?
- Понятия не имею, - пожал плечами Хендрик. - Нет, сюда я перебрался после того, как узнал, что умер. Сами посудите: тело мое прибило к портхейвенскому пляжу. Опознала меня моя жена тут, в Портхейвене. В этом что-то есть, джентльмены. Я спросил себя: почему именно Портхейвен? Что привело Липпи сюда? Откуда она узнала, что здесь есть тело, которое можно объявить моим? Приехав в эти места осмотреться, я смекнул, что теперь она станет держаться отсюда подальше. Она здесь бывала. Она опознала мой труп. Она быстренько кремировала его, прежде чем кому-нибудь придет в голову уточнять детали.
На этом её дела в Портхейвене кончились, и она сюда до конца дней своих не вернется. Что могло быть для меня лучше? Я решил остаться здесь и подождать. Скоро её жадные лапки доберутся до денежек - и тут их у неё отберут вместе со всем прочим. Это было бы для неё гораздо обиднее, чем то, что будет теперь - она даже не сможет их в руках подержать.
- Вы тут наводили справки, - сказал Гибби. - Вам не удалось выяснить, откуда она узнала, что здесь есть подходящий труп?
Хендрик огорченно потупился.
- Не настолько достоверно, насколько мне хотелось бы. Это Ланселот. Знаете его? Он обделывал свои делишки с парочкой местных полицейских. Одного зовут Стэмп, фамилия другого Тёрнер, Как я понимаю, у них на примете был кто-то, кого они решили убрать - наверное, мешал. При этом у них образовывался труп, от которого им надо было избавиться, а Липпи позарез был нужен труп. И они, видимо, поладили, пообещав сообщить ей, когда соберутся убить этого человека, Это позволило ей с Ланселотом состряпать себе крепкое алиби на момент убийства. У неё будет труп доя получения страховки, а Тёрнер и Стэмп получат отличное прикрытие для убийства.
Неопознанный труп остался бы неопознанным только до тех пор, пока не найдется кто-то, кто сумеет его опознать. И тогда, вполне возможно, раскопают, чем он таким занимался, кто его убил, и за что. А так у Липпи появляется искомый труп, а полицейские-убийцы могут спать спокойно. Труп опознан: это я, и любое расследование, даже самое тщательное, никак не приведет к ним. Все следы ведут только к Ланселоту и Липпи, но у тех - алиби. Получилась очень выгодное дельце: Липпи получила этот труп практически задаром, по крайней мере пока. Ну, теперь-то она за него заплатит, да ещё как! Теперь она поймет, что этот труп оказался очень невыгодной сделкой.
- Вам придется рассказать все это Шефу Келли, - сказал Гибби.
- А нельзя подождать, пока она получит свой куш со страховой компании?
- Да какая разница? - отмахнулся Гибби. – В её деле это ничего не изменит. А вот в деле, которое ведет Шеф Келли против Стэмпа и Тёрнера, наверняка наметится прорыв. Ему эта информация сейчас очень пригодится.
- Сейчас?- уныло спросил Хендрик.
- Конечно. Именно сейчас, - ответил Гибби. - Быстрее-то ведь не получится.
- О’кей , - сказан Хендрик. - Езжайте вперед. Теперь я буду висеть у вас на хвосте. Вы так водите, мистер, что мне будет спокойнее ехать сзади.
Но у Гибби было на этот счет своё мнение: он велел Хендрику оставить свою машину здесь и ехать с нами, в нашей. Хендрик стал возражать:
- Зачем?
- Вы можете снова исчезнуть.
- С чего это я стану исчезать?
- А чтобы свести счеты с Липпи. Вам ведь этого очень хочется, не так ли?
- Вы совершенно правы, мистер.
- Вот и поезжайте с нами, чтобы избавиться от искушения.
Всю дорогу, пока мы возвращались по Ривер-стрит в полицию, Хендрик бомбардировал нас вопросами. Вопросы звучали очень кровожадно: по скольким статьям его дорогой Филиппе можно будет предъявить обвинения? На сколько лет её упрячут за решетку по каждой из них? И всё в таком духе. Он уже предвкушал, как расквитается с нею за всё.
Волновало его только одно: кого же она опознала? Чей это был труп? Не заявив о своем существовании, он, Хендрик, таким образом, подыграл ей и стал в некотором роде соучастником. И это, говорил он, его огорчает: может, где-то живет мать или жена и не знает, что...
Гибби его утешил: если тело попало в руки полиции, сказал он, - значит, его должным образом сфотографировали. Шеф займется повторным опознанием: в деле наверняка остались фотографии.
Хендрик повеселел и оставался в прекрасном настроении даже во время беседы с Шефом Келли. Как он сам выразился, он долго ждал этого дня, но даже представить себе не мог, что это будет так здорово.
- Подождите: вот мы отвезем вас в Нью-Йорк да устроим очную ставку с нею - это будет ещё интереснее! - пообещал ему Гибби. Хендрик стал потирать руки, предвкушая момент.
Ему пришлось изложить свой рассказ и в третий раз - вызванному шефом стенографисту. Я решил остаться при этом на случай, если ему вздумается вставить какие-нибудь изменения.
Гибби вышел на минуточку вместе с Шефом Келли, но Хендрик был так занят, копая яму Липпи, что даже не заметил. Мы пригласили доктора и владельца похоронной конторы взглянуть на него. Они сделали официальные заявления: человек, которого Филиппа Хендрик опознала как своего законного супруга, не имел с этим мужчиной ничего общего. Оба подтвердили это письменно: у трупа, которым они имели сомнительное счастье заниматься, определенно не было белого шрама на левой ягодице. Хендрику понравилось участвовать в этой процедуре ничуть не меньше, чем самому давать официальные показания.
Он немножко приуныл, когда Гибби сказал ему, что фотографий в деле того человека не оказалось - очевидно, Стэмп и Тёрнер позаботились об уничтожении улик на случай подобного поворота событий.
- Ну, ничего, - пообещал ему Гибби. - У вашей жены найдется фото этого человека: когда она приезжала опознать его, у неё в сумочке была его фотография. Мы сможем воспользоваться ею.
- Даже фотографию припасла, - пробормотал Хендрик. - Вот зараза!
Когда мы сказали ему, что везем его в Нью-Йорк на рандеву с женой и Ланселотом, он вспомнил о своей машине.
- Отдайте ключи Шефу Келли, - предложил Гибби. - Он скажет своим парням, чтобы её поставили в гараж до вашего приезда.
Хендрик передумал.
- Не беспокойтесь. Ничего с ней до моего возвращения не случится. Народ тут в основном законопослушный, если не считать моей дражайшей половины, когда она сюда заявляется.
- А она теперь долго-долго никуда не поедет, - пообещал ему Гибби.
- Долго-долго... - эхом отозвался Хендрик.
Он хихикнул:
- Господи, как мне не терпится посмотреть на неё!
Он на разные лады повторял это, пока мы ехали в Нью-Йорк, а я думал: сумеет ли этот мерзавец продать свои россказни суду?
Мне теперь было ясно, как все было на самом деле. Это наверняка была сделка. Они с Липпи надоели друг другу до чертиков и буквально видеть друг друга не могли, но просто так сойти с крючка она ему не дала бы: следующий её избранник в роскоши не купался.
Можно было, конечно, просто взять и развестись с нею, - все основания для этого она ему давала - но она слишком много о нём знала, и он не хотел рисковать. Начни она рассказывать о его делишках с Тёрнером и Стэмпом - ему бы не поздоровилось, и вот на чем они поладили: вся история обойдется ему в один страховой платеж.
Он исчезнет, а они подождут, пока по ходу дела у него не появится подходящий труп. Дальше все должно было быть относительно просто, но вышло по-другому. Тёрнер и Стэмп принесли важную новость: оказывается, в качестве главного свидетеля своего алиби Липпи и Ланселот выбрали... помощника городского прокурора. И их судьба теперь оказалась в руках человека, которому было известно, что у Хендрика есть шрам, которого нет у трупа, опознанного Липпи в Портхейвене.
Неприятности начались и у Хендрика: его помощники начали подводить. Он придумывал для Тёрнера и Стэмпа безупречные планы, которые просто не могли сорваться - а они продолжали спотыкаться раз за разом до тех пор, пока ему не пришлось убрать обоих. Но и это не улучшило положения; убийство в двух шагах от дома было той каплей, что переполнило чашу терпения Ланселота и Липпи. Возможно, они даже начали подумывать, что ещё могут отделаться легким испугом, если признаются сами; кроме преступного сговора, на них трудно было повесить что-нибудь серьезное. Все убийства совершил Хендрик. Тогда он решил убрать и их. Убрал он их чисто. Ему только надо было продолжать числиться в пропавших без вести: в живых не осталось никого, кто знал правду; мы бы искали "гориллу", но не Хендрика.
Вот что мы имели. Теперь нам предстояло доказать это...
Промчавшись по Ист-Ривер-драйв, Гибби лихо подрулил к нашей конторе. Когда мы, наконец, вошли внутрь, он перестал валять дурака.
Конечно, все это можно было позволить себе и раньше, но к чему нам лишние хлопоты с оформлением бумажек по выдаче преступника, когда это можно было спокойно сделать в пределах своего штата?
- Эдмунд Хендрик, - сказал Гибби, - вы арестованы. Вы обвиняетесь в убийствах Майкла Стэмпа, Пола Тёрнера, Филиппы Хендрик и Ланселота Теренса. Будут и другие обвинения, но по сравнению с тем, что уже есть, это мелочи, просто для протокола. Должен предупредить вас, что все сказанное вами может быть использовано против вас. Вы имеете право потребовать адвоката.
Хендрик рассмеялся.
- Вы шутите? - только и сказал он.
- Да, подобное заявление будет трудно использовать против вас, - сказал Гибби.
Он повернулся к полицейским, ожидавшим распоряжений:
- Уведите его. Он своё получит.
Мы остались вдвоем.
- Потрясающе, - сказал я, - но как мы все это докажем?
- Он успел подчистить все и направлялся к своей яхте, собираясь отчалить. Но пока он диктовал свои показания стенографисту, мы послали парочку наших людей в Портхейвен – посмотреть на его машину и яхту. Они успели вовремя: все было в машине.
- Что именно?
- Костюм гориллы.
- Ты хочешь сказать, что он таскал его с собой? Он не уничтожил его?
- Он перестарался. Его подвела чрезмерная осторожность. Он, похоже, собирался затопить его в открытом море, где никто и никогда не нашел бы его. Готов держать пари, что у него было для этого на примете подходящее местечко - сбрасывать трупы, которые не надо было опознавать.
- Когда мы ехали в Портхейвен, ты уже знал, что опознание - липа?
- Чувствовал. Помнишь: мы же собирались побеседовать с доктором и с владельцем похоронной конторы. Уж такую деталь, как отсутствие шрама, мы бы установили.
- Ну, а то, что мы его там нашли - это что? Шестое чувство? Ты же не мог знать, что он там отлеживается!
- Я очень надеялся встретить его там. Когда я услышал, что Шеф Келли подозревает Тёрнера и Стэмпа, то мне показалось, что это вполне возможно; если он обстряпывал свои делишки через Портхейвен, то разве не резонно ему было завести там запасную "крышу" ещё до того, как она понадобилась для этого, последнего дела? Куда же ему было и податься, как не туда, где у него уже все было на мази? Там можно было уйти на дно, но при этом быть в двух шагах от Нью-Йорка. Было очень похоже, что Портхейвен - как раз такое место. Так оно и оказалось.
- Что-то память у меня стала сдавать, - вздохнул я. - Я же его знал, а вот смотри, вспомнить сразу не сумел.
Гибби попытался меня утешить.
- С тех пор, как он исчез, у тебя перед глазами то и дело мелькал Ланселот. Новое лицо просто вытеснило из памяти старое, а прежде ты им не слишком интересовался. Меньше всего ты ожидал встретить его в Портхейвене. Я же искал именно его. Кроме того, не забывай, что тебе трудно было узнать его одетым. Вот если бы он разгуливал по Портхейвену без штанов и ты увидел бы у него на заднице знакомый шрам – ты бы его вмиг узнал...
Так все стало на свои места, кроме одного трупа, который вновь оказался неопознанным. Среди вещей Липпи его фотографии, естественно, не обнаружилось: наверное, она уничтожила её, как только вернулась из Портхейвена - это было гораздо легче сделать, чем изъять фотографии убитого из уголовного дела в полиции.
Опознание оставалось проблемой Келли, но мы решили помочь ему. Шеф сделал по памяти словесный портрет и фоторобот. То же самое пришлось сделать мистеру Хендерсону и доку Джессопу – последний добавил много деталей, почерпнутых из протокола вскрытия. Описание и фоторобот разослали по участкам, и буквально через неделю наша полиция подыскала подходящую заявку среди клиентов бюро розыска лиц, пропавших без вести.
Был он мелким торговцем наркотиками. Оказалось, что заявили о его исчезновении спустя неделю после того, как его труп нашли на портхейвенском пляже, но к тому времени Липпи уже успела "опознать" его.
В бюро о нём узнали от хозяйки квартиры, которую он снимал - она пошла разобраться, в чем дело, когда не получила очередную квартплату. На всем белом свете у него не было ни единой живой души, и Хендрик, вероятно, рассчитывал, что его вообще никто не хватится.
Нам так и не удалось установить, были ли у Хендрика другие причины убить его, или его хладнокровно пристрелили просто потому, что срочно понадобился труп, И то, и другое вполне возможно, так что выбирайте по вкусу.