Конфирмация

Рассказ гостя у Первократа, моего приятеля   

Душа всякий раз пополнялась чем-то взлётным, благонасыщенным, когда я в одиночестве прогуливаюсь по живописным природным или урбаническим достопримечательным местам.
Легко дышится, мысленно чего-то хочется сделать существенного. Даже не обязательна конкретика. Достаточно того, что просто очень хочется сотворить или для себя, или для семьи, или для людей полезное и неожиданное.
Всяческий мысленный мусор, постепенно непроизвольно накапливающийся, выдувается.
Так было и тогда, когда я прогуливался по набережной.
А вот тут я не помню. То ли это городской пруд или набережная  Балтийского моря?
Название набережной, "Набережная им. Э. Тельмана". Набережная бетонная серая. Парапет тоже бетонный серый. Над дорожкой, выложенной  серыми бетонными плитками нависали майские тонкие ветки ив, качающиеся на слабом прохладном ветру от воды, со свежими зелёными листьями.
Бронзовый памятник коммунистическому лидеру антифашисту с высоко поднятой головой в кепке смотрел мне в спину с серого бетонного постамента.
Я памятники не люблю, потому что они не весёлые и надо обязательно знать в честь кого и по какому случаю выставлено изваяние. Почти все и обо всех!
Не оглянулся на блестящий от влаги металл, изображавший человека.
Солнце светило ярко. Ласково припекало. В бетоне поблёскивали вкраплены кварцита.
Мимо меня прошла деловито группа молодых пятнадцати летних девочек немочек.
В платьицах, не ошибусь предположить, что одеяния только что с иголочки. Ноги в белых гетрах. Туфли новенькие, убеждён, одеты впервые.
Примечательно  то, что на головах, вплетённые в волосы, были белые большие банты, шевелящиеся, как крылья бабочки, при ходьбе. 
Когда группа молча серьёзна прошагали мне обратно мне на встречу, только одна из девочек засмотрелась на меня, блеснув серыми глазками. И, шагая мимо, поворачивала голову, глядя на меня, пока не упёрлась подбородком в своё плечо, заходя за мою спину.
Кожа их мордашек такой привлекательной гладкости, которая бывает только единожды в переходный возрастной период от детства к взрослости.
Это я потом узнал, что это возраст, когда у женских индивидуумов бедра мальчикового размера начинаю расширятся  на двенадцать-двадцать сантиметров, переходя к их женской величине.
А ведь это была когда-то славянская территория.
А остров Рюген, что две мили по воде от Штральзунда, есть, упомянутый Пушкиным в сказке о царе Салтане, – славянский остров Буян.
"На острове Буяне, в царстве славного Салтана…" 
 Скажу, что подсознательно, я тут не ощущал, что нахожусь на территории неметчины, что горожане чистокровные алеманы, вандалы, тевтонцы, прусаки.
Это ощущение не изымалось, хотя слышал: Ауфвидерзей, загензи мир биттэ, ви филь костэт…
Синий колокольчик, краса русских заливных полей,  что вырос в расщелине бордюра и повис над слабо плескавшейся водой, только усиливал мою интуитивную аборигенность.       

Вдруг я ощутил спиной какое-то воздействие, как будто кто-то дохнул теплым и мягким на неё.
Странно, под коротко рукавной с чередующимися горизонтальными коричневыми и бежевыми полосками моей рубашкой, по торсу пробежала слабая вибрация. 
Оглядываюсь.
Ко мне приближается, то из девочек, которая до того пристально и с интересом смотрела на меня.
Опять я обратил внимание не на её синее с белым кружевным воротничком платьице, а на белый накрахмаленный большой бунт.

   
Встала передо мной. Я остановился.
Часто моргая, с улыбкой она что-то мне непонятное принялась громко говорить, а я в ответ с умилённой улыбкой в такт её фразам кивал головой.
- Гуттен Таг!
Ком-ком, битте! – она указала рукой в сторону виднеющейся высокой кирхи и взяла мою ладонь своей теплой ладошкой. Я напрочь не тянул немецкий язык, но нахватался уже простетских выражений.
- Ком! –
Я понял, Она приглашает меня; "Идем-идем, пожалуйста".
Я не сопротивлялся милому поводырю.      
Хочу заметить, что получив зарплату в марках, я в непривычных тех лет изобильных промтоварных гэдеэровских универмагах, изыскано приоделся начиная с нижнего белья до костюма из дэдэрона, серой с серебряным отливом красивой синтетической ткани, до замшевых зелёных ботинок.
Белоснежная рубашка, оливковый галстук на мне само-собой.
Новая одежда не прежняя много лет ношенная придавала привилегированное ощущение перед до зангран командировочной жизни.
Что к чему я не понимал, но покорно шёл, как-то понимая, что я принят девочкой за представительную личность, и я для чего-то ей нужен. 
Я
Мощёная черным булыжником улочка. Двух-трех этажные красного кирпича домики с палисадниками перед входными дверями. И черные бревенчатые перекрестья в стенах, арматура стен. Окна с белыми занавесками и вверху черный рулон, не пропускающий свет наружу ткани.
На ночь жители отгораживаются от внешнего мира этими заглушками.
С войны осталась привычка к светомаскировке.
Или это результат реакции на продолжающеюся для них оккупацию нашими солдатами их территорию.
А может у них это исстари, не позволять из вне наблюдать то, что делается в помещении?
Помню у крыльца в кадках жилистые розодондрены с огромными листьями. Но без цветов.

Короче!

Девочка ввела меня недоумевающего в комнату через небольшой холл.
Попросила разобуться. Подала тряпочные тапочки в виде лохматых львят.
Убранство комнаты не похоже на российскую.
У нас что-нибудь, да лишнее, не к месту. Пыльно.
А тут как в недорогой гостинице. Одна бутоньерка с цветами в горшочках на каждой полочке по одному. На стенах не фотографии семейства, а какие-то грамоты.
О!
Это меня поразило. Потолок не белый, меловой побелки, как в наших квартирах, а обойный голубой с красными шашечками по диагоналям из углов.

Диван у стены напротив окна, разложен. Покрыт белой пристанью с кружевами по краям. Подушки не было. На стуле с прямой спинкой розовые полотенца.

Короче!

Что потом было. Все на автомате, по мужски безотчетно. Меня могут понять холостяки. Я ведь уже пол года в одиночестве, без жены.

Пригодились обтереться специально приготовленные узкие белые полотенца, что на спинке стула.
Крови мало. Пятно с кофейное блюдце на простыне. 

Если честно, потом когда очухался, когда понял, что сотворил, ожидал, а что, если это провокация,  меня как  иностранца осудят…


Если честно, потом когда очухался, когда понял, что сотворил, ожидал, а что если это провокация, что меня осудят…
Боялся появляться на набережной имени Тельмана. Купил другой костюм, темно коричневый. Шляпу террольку с желтым перышком.
Бывал всё же на набережной. Но ходил в кожаных баварских шортах, на ногах красные гетры.
Она не повстречалась. В отличие от нас, любящих фланировать по набережным, тут почти всегда было малолюдно.

Она вышла в соседнюю комнату.
Вдруг вышла обнажённая.
Ослепила меня белизной тела и смутила черным треугольником на узком торсе.
Как вошли в дом она не улыбалась.
Её движения были угловатыми. Будто она внутренне дрожала, естественно, не от прохлады, а от волнения за предстоящее событие, ею инициированного.

Она меня обстоятельно раздела, пиджак брюки рубашку заложила на вешалку, и всё это положила на полированный стол, стоявший у окна.
Она легла на спину на диване отвернувшись от меня. Почти все её лицо закрывал её белый бант.
Повторяю. Далее у меня как в угаре.
Пригодились мне и розовые полотенца, что заранее были приготовлены  для этой уникальной интимной процедуры. 

Она лежащая на белых простынях с красным пятном под её ягодицами, с замлевшей улыбкой, глядя в потолок.
Я не спеша облачался в свой серо-стального цвета дэдээловский костюм.
Она, будто о чём-то вспомнив, резко поднялась и, улыбаясь блаженно, она повернулась ко мне спиной, подставив к подбородку  своё накрахмаленный бант.
Я развязал его и подал его ей в руку. Её каштановые волосы рассыпались вокруг её плеч.
- Ауф  Виедерзеен, - ласково произнесла она, не оборачиваясь ко мне.
- Ауфвидерзейн, - ответил я дрожащим от волнения пережитого голосом.
Видно акцент тотчас выдал меня.
Она резко обернулась, и удивленно и огорошено посмотрела на моё лицо.

Короче.
Я потом узнал. Что у евангелистов-протестантов существует обряд: кто-либо из родственников лишает невинность девочку, достигшую конфирмационного возраста.
Бант снятый с головы девочки, указывает на то, что обряд совершился.
У нас такого и в помине не имеется.
Не знаю, какое её имя. Мысленно именую её, по сей день, Гудрудхен.
К нам была представлена симпатичная немка переводчица по имени Гудруда. Имя, как мне казалось, грубоватое для женщины.
Приставка "хен", что у нас ласкательная "ечка или очка": Леночка, Полиночка.
В моём случае почему-то та, незабвенная моя инкогнито, наименовалось мной Гудрудхен.

Вероятно, моя Гудрудхен, Гудрунечка, была круглая сирота? Может, не имелись ни дяди, ни близкие друзья семьи для исполнения конфирмационного обряда?
Может они умудрились перебраться легально или конспиративно каким-то образом в ФРГ из ГДР?

Спроси меня сейчас о подробностях того произошедшего события, не назову.
Тогда, точно помню, мне вдруг, после всего произошедшего, ощутилось что-то святящееся и томное в душе. Может сакраментальное.
Нынче, когда напомнится мне тот эмоциональный день в ГДР, вновь,  на короткое время, пополняется душа знакомым особым тем чем-то светлым и томным.
Наверно, не изгладимым.
Оно и ладно!

Если жена ненароком поинтересовалась бы, изменял ли я ей когда-либо? То, естественно, ответил, не задумываясь, что ни разу… 
 
Примечание.Сказ продублирован в повести "Первократ и его гость - о ГДР"
 
См Стихи.ру Автор: Владимир МОРОЗОВ (фам. загла. буквами)