Родинки Вероники

Когда мы встретились, я сразу понял, что искал ее всю жизнь, что она была предназначена мне с рождения. Из ее глаз на меня смотрел космос, который я по ночам изучал в телескоп. И она, Вероника, показалась мне отголоском квазара, яркой вспышкой сверхновой. Когда она говорила, я слышал вибрацию Вселенной, когда смотрела – ее взгляд излучал свет далеких звезд. Она – маленькая, хрупкая - была создана из элементов, выплавленных в недрах раскаленных газовых гигантов.


Я до сих пор не могу понять, кем она была. Существом этого ли мира? Не знаю, но для меня она была всем миром. Я был покорен ее нежностью, грациозностью, мистической задумчивостью. Вероника была андрогинна: узкие бедра, маленькая грудь, аристократическая худоба, бледность кожи, светлые длинные волосы, белесые ресницы. Ее прошлое было туманно: ни родных, ни образования. Мы познакомились в художественной галерее, где висело несколько ее работ, которые привлекли мое внимание. Когда Вероника заговорила со мной, по моему телу пробежала дрожь, а ладони стали влажными. Ее голос был нежным и вибрирующим. Она говорила медленно, с трудом подбирая слова, - казалось, ей трудно оформлять мысли человеческим языком. Когда она задумывалась, то слегка прикусывала нижнюю губу. Я стоял, ослепленный ее харизмой, и меня неудержимо тянуло к ней. Никогда ещё я не был так уверен в том, что это «мой» человек. И она стала моей. Мне кажется, что за то недолгое время, что мы были вместе, я сумел впитать, интегрировать ее часть в себя – до сих пор присутствие Вероники ощущается во всем моем существе, хотя самой ее уже нет. Так нейтронные звезды сливаются в нечто большее.


Вероника рисовала пейзажи, натюрморты, и на ее картинах все было красивее, чем в жизни. Природа и предметы преображались под ее кистью, приобретали душу. Тот мир, который она изображала, был удивительно прекрасным, непохожим на наш. Животные и люди, его населяющие, имели таинственную ауру. В их глазах не сквозила зависть и злоба – только бесконечная любовь. Я часто спрашивал, откуда она берет эти образы, ведь ничего подобного вокруг нас не было. Вероника отвечала, что ей это снится.

Я любил ее всю. Но особенно меня умиляли родинки на груди. Когда я целовал их одну за одной и прижимал к ним голову, то чувствовал, будто возвращаюсь домой. Мое тело качалось на волнах родной реки, тихие воды которой умиротворяли, убаюкивали, навевали сладостные сны. На обратной стороне век проступали изображения неведомых городов, фантастических технологий и существ, которые очень напоминали людей, но не были ими. Эти видения были странными, но не страшными, а какими-то близкими сердцу. И порой я угадывал их на картинах Вероники.


«Кто она?» - порой я спрашивал себя. Почему рядом с ней я лишаюсь накопленных знаний, которыми некогда так гордился, и становлюсь по-детски беззащитным, но счастливым? Я смотрел на ее узкие запястья, изящный изгиб ключиц, нежные выпирающие косточки таза, на потерявшуюся ресничку, на подрагивание ткани, натянутой между двумя сосками, и осознавал всю хрупкую беззащитность этой красоты. И ее власть надо мной.


У нее было слабое здоровье: она часто подхватывала простуду и подолгу лечилась. Вероника избегала солнечного света, который мог нанести ожоги ее бледной коже. Она носила с собой ингалятор, чтобы не задохнуться во время приступа астмы. Ее тело как будто не было приспособлено к земным условиям. Когда Вероника болела, то проводила дни в своей полутемной комнате, закутавшись в одеяло и рисуя таинственные картины. Отказывалась от еды. Я приходил к ней с подносом и целовал тонкие пальцы, удерживающие кисть, чтобы отвлечь ее и уговорить немного поесть. Вероника кротко улыбалась, откладывала краски и слабо притягивала меня к себе. Наши губы соприкасались, и жар ее языка отзывался сладостным пожаром в моей груди.


Я боялся потерять Веронику, и этот страх доходил до паранойи. Пока она занималась живописью, я расширил подвал нашего дома и на всякий случай обустроил там автономное убежище. Потом выкопал яму под бассейн и покрыл ее плиткой, чтобы Вероника могла плавать. В нашем холодильнике всегда были натуральные, полезные для организма продукты. Я не знал, что делать, но пытался уберечь Веронику от несправедливости мира, сохранить ее сияние, продлить его как можно дольше.


Опасность таилась не во внешнем мире, а во внутреннем. Мы успели прожить вместе всего девять месяцев, прежде чем у Вероники обнаружили рак.


Она угасала быстро. Ее грудь, украшенная родинками, перестала навевать мне яркие фантазии и убаюкивать – ее поразила опухоль. Глаза потускнели и прекратили излучать свет далеких звезд, а в голосе больше не слышалась вибрация Вселенной. Умирали газовые гиганты, квазары, сверхновые – умирала и маленькая, хрупкая Вероника.

Химиотерапия,процедуры и таблетки не приносили пользы. Вероника слабела, истончалась, чахла, но до конца дней пыталась улыбаться, быть веселой. Порой эта улыбка омрачалась гримасой боли. И тогда я вводил ей морфин. Когда она засыпала после инъекции, я взбирался на крышу, но не смотрел в телескоп, как раньше. Теплый летний ветер шевелил волосы. В воздухе был запах горящих вдалеке костров. Я поднимал голову к небу, вглядывался в мириады светящихся точек, как будто пытаясь найти там кого-то, и шептал: «Почему она? Почему не я? Что она сделала не так? Какое зло совершила? Прошу, пусть она останется со мной. Она для меня все».

Вероника не боялась приближающегося конца. Она всегда была более мудрой, чем я, смотрела на все шире, как будто с высоты. «Нет ни рождения, ни смерти, - говорила она, - еще никто никогда не родился и не умер. Изнашивается лишь оболочка, а из кокона выходит бабочка». Ее беспокоило мое серьезное отношение к ее болезни. Вероника видела, как я страдал, и в ее глазах читалось безмолвное сожаление. Как будто она просила прощение за неудобства, которые невольно причинила мне.


Последние месяцы я провел с ней на кровати, обнимая уже совсем худое, изможденное тело. Я мечтал разделить с Вероникой ее боль, ее болезнь и смерть, но это было не в моих силах. В один из дней, когда мы лежали, соприкоснувшись лбами, и задумчиво смотрели друг другу в глаза, Вероника прошептала, что я лучшее, что случилось с ней на этой планете.

Перед смертью она подарила мне свой последний рисунок — это был узор родинок на ее груди, соединенных в виде созвездия.


Трудно вспомнить, как прошли первые годы после того, как ее не стало. Что я делал? Мрачное время, не отмеченное никакими событиями. Кажется, я пытался распутать клубок судьбы и понять «зачем? почему?» Может наше счастье было настолько сильным, что стало непозволительным? Что мы делали не так? Я не покончил с собой только потому, что знал, что Вероника не хотела бы этого.

Я часто подолгу рассматривал ее рисунок – он не был похож на те картины, которые она писала. Вероника никогда не изображала себя или меня, только свои сны. Прошло несколько лет, прежде чем мне удалось «расшифровать» ее послание. От нечего делать я проверил рисунок по базе данным как возможное созвездие и был удивлен, когда узнал, что такое сочетание звёзд действительно существует. Воспользовавшись телескопом, я нашел на небе все «родинки». Дальше я не мог заглянуть - возможности моего оптического прибора были ограничены. Я попросил своего знакомого – сотрудника обсерватории - рассмотреть найденное мной созвездие. Астроном не только рассмотрел, но и обнаружил там планету из «обитаемой зоны». Это трудно объяснить, но у меня было предчувствие, что там что-то есть; что Вероника оставила мне перед смертью какой-то намек. С помощью радиотелескопа мы послали сигнал к звезде Глизе 581, которая находится в созвездии Весов.


Шли годы. После Вероники я так и не смог никого полюбить: в каждой девушке были ее черты, но никто не был ею. Порой в толпе на долю секунды я видел ее лицо, бросался к нему, расталкивая прохожих, хватал девушку за рукав – и отшатывался, обманутый мимолетным сходством. До боли в глазах смотрел я через телескоп в ночное небо на «созвездие Вероники», пытаясь угадать – что там сокрыто и какой архитектор выгравировал родинки на ее груди – эти нежные путеводные звезды, к которым летел со скоростью света мой радиосигнал.

Я украсил стены дома ее картинами и жил в мире, который она создала, - на планете ее снов. По ночам я лежал на крыше и видел вверху Веронику. Достаточно было протянуть руки, закрыть глаза, и мои ладони наполнялась ее грудью. Как и прежде по телу пробегала сладкая дрожь, и я снова возвращался домой, в колыбель, в родную гавань.


Прошло более 40 лет после отправки сигнала, и случилось нечто уникальное: впервые в истории земляне получили «ответ» от внеземной цивилизации. Это были чертежи космического корабля, который люди могли построить, чтобы вернуться на «Родину». Оказалось, что на той планете жили наши далекие предки, а Земля была всего лишь одной из заселенных давным-давно колоний. В те времена колонизаторы не сумели адаптироваться к земным условиям и постепенно потеряли все технологии, забыли все знания и откатились назад в развитии. Земля долго считалась нецивилизованной и заброшенной. Послание из космоса не доставило мне особой радости. Какое мне было дело до всего этого? Я не нуждался в других, хоть и родных, планетах – я тосковал по девушке, что жила здесь и чью смерть я не смог предотвратить. Смогли бы наши предки объяснить мне, куда ушла Вероника и где ее искать?

Была ли Вероника послана на Землю, чтобы передать эти координаты и воссоединить представителей одного вида, живущих на разных планетах? Не знаю. Если да, то где мое место в этом двумирье, в этой квантовой запутанности?


Мой дом осаждали журналисты, но я отказался давать интервью и комментарии. Не открывал дверь, не отвечал на звонки. Что я мог сказать им? Они бы вряд ли поверили в мою историю. Она показалась бы им бреднями выжившего из ума старика. Мне не хотелось никому ничего доказывать, а тем более оправдываться, если кто-то подвергнет сомнению мой рассказ и упрекнет меня в вымысле.

Власти предлагали мне место в строящемся космическом корабле, но я отказался. Сомневаюсь, что доживу до момента запуска. Даже если бы дожил и сумел перенести полет, зачем мне другая планета? Здесь я родился, здесь встретил Веронику и хочу быть похороненным рядом с ней. Моя Родина не в созвездии Весов, она среди этих картин и под знакомыми мне звездами...


Вчера я пытался залезть на крышу и не смог подняться по лестнице. Силы покидают меня. Я так стар, что уже забываю, сколько мне лет. Память, что ты такое? Ведь я до сих пор не могу забыть Веронику, вибрацию Вселенной в ее голосе, свет далеких звезд в ее глазах. Она была отголоском яркого квазара, взрывом сверхновой, осветившим мою жизнь. И она была предназначена только мне.