Александрия. Глава 9. 1

Следствие завершилось, убийца был пойман, невиновные отпущены. В силу особых обстоятельств суд был скорым и закрытым, а приговор жестоким и не подлежащим обжалованию.

Для общинников объявление имени преступника и дня его казни стало ударом. Целыми днями не смолкали речи о том, как же случилось, что среди оглашенных их общины затесался настоящий разбойник. Что касается Афанасия, то он был уверен, что эти толки пустые, и что юноша не из тех, кто способен убить человека, а суд попросту введен в заблуждение чьим-то злым умыслом. Но молодежь, из приятелей приговоренного к казни, хмуро и упрямо отмалчивалась, свидания с ним были запрещены, а епископы, обладавшие достаточным влиянием, чтобы вступиться за оглашенного, сами осуждали юношу, не сомневаясь в его вине, и всецело высказывали солидарность с языческим судом.

Храня в душе надежду добиться открытого суда и более тщательного разбора дела, диакон решил обратиться за помощью к Садику - своему давнему приятелю, другу детства, с кем когда-то жил бок о бок в Ракотисе. Нынче его приятель высоко летал, став одним из богатейших и влиятельнейших адвокатов Александрии. Само собой, теперь, разбогатев, он жил не в лачуге египетского квартала, а в богатом брухейонском особняке. Важно было то, что его весьма почитали и простые горожане. После того, как он спас от неминуемой казни одного несправедливо обвиненного рыбака, простой люд боготворил его.

- Только из любви к тебе, дорогой мой друг, я тотчас занялся бы этим делом и, без сомнения, сделал бы все возможное, чтобы вытащить мальчишку, – сказал в ответ Садики, угощая заглянувшего к нему приятеля самым дорогим и изысканным вином, какое нашлось в его доме. - Но поверь, я знаю, о чем говорю – это глухая стена, её не переломить ни лбом, ни тараном. Это суд молчания – под запретом даже его обсуждение.

- Но ведь ты столько раз вытаскивал прямо из лап палача истинных головорезов, и доказывал их невиновность, - припомнил Афанасий.

- Не единожды я спасал от засуживания невиновных, - с легким укором заметил в ответ адвокат, - ну, бывало, и помогал избежать наказания настоящим преступникам - в нашей адвокатской жизни всякое бывает, друг мой. Это мой хлеб. Однако твой ученик угодил в такие зыбучие пески, что любой, кто рискнет хоть слово вякнуть в его защиту рискует отправиться в преисподнюю следом за ним.

- Ты народный герой, после дела о задушенном младенце тебе простят что угодно, дабы избежать народного гнева.

Садики самодовольно усмехнулся той самой, профессиональной улыбкой успешного адвоката, предназначавшейся для очаровывания всех и вся, и уже вошедшей у него в привычку.

- Открою тебе по старой дружбе один секрет: то дело было специально состряпано под мой триумф и представляло собой ни что иное, как блестящий спектакль, - адвокат по-мальчишески беззаботно расхохотался. - А ведь мы неплохо все это провернули, согласись - гляди-ка, даже ты купился на этот трюк!

В ответ на его смех Афанасий лишь нахмурился. Он и впрямь оказался по другую сторону глухой стены. Отчаяние сковало его душу и ненависть к собственному бессилию. И решение во что бы то ни стало отказаться от должности преподавателя катехизического училища.

В не меньшем отчаянии находился в то же самое время почтенный Артемидор, глава коллегии врачей. Преступления в Александрии совершались не так чтоб очень часто, а уж такие тяжкие, двойные преступления, да ещё против власть предержащих и вовсе были делом невиданным. Другого такого преступника и такого шанса заполучить его для вивисекции могло больше никогда не выпасть на его веку. Но в который раз религия победила науку! Суд отклонил заявку почтенного Артемидора и отдал преступника жрецам Исиды для проведения гаданий и очистительного жертвоприношения. И смириться с этим горьким возмутительным фактом почтенному главе научной коллегии было ой-как непросто.

В назначенный день с самого утра на площадь начал собираться народ. Прямо напротив помоста, на котором обычно выступали на потеху праздной публики безработные актеры и риторы, был сооружен амфитеатр для представителей власти. В его центре, под балдахином, были установлены кресла для префекта и его супруги. И помост, и амфитеатр окружало от толпящегося простого люда кольцо стражников. Те, кто успел прийти пораньше, занимали ступени храмов, особенно много народу облепило широкую лестницу храма Исиды, с которой лучшим образом можно было разглядеть все, что будет происходить на помосте. Те же, кто явился позже толкались в партере, стараясь подобраться как можно ближе к подиуму, чтобы хоть что-нибудь увидеть за шлемами стражников и затылками сограждан.

Как только все представители власти разместились на приготовленных для них местах, действие началось. Несколько босоногих и простоволосых прекрасноликих девушек вспорхнули на помост, чтобы осыпать его лепестками роз и опрыскать благовониями, подготовив таким образом помост к священному танцу главной жрицы.

Четыре жреца в белых льняных хитонах с систрами в руках разместились по углам площадки, дабы, почтительно преклонив колени и смиренно склонив головы, аккомпанировать священному танцу.

Жрица, доселе скрывавшаяся под помостом, появилась на подиуме во всем своей величие и красоте словно из воздуха. Густые длинные волосы её были свободно рассыпаны по плечам, на лбу сияла солнечными бликами серебряная круглая пластинка, означавшая высокий жреческий сан девушки. Запястья и лодыжки были украшены золотыми цепочками с золотыми-же маленькими подвесками в виде звезд, мелодично побрякивавшими в такт её движениям. Её одеяние из тончайшего виссона почти не скрывало прекрасных и гибких очертаний её тела, ниспадало с плеч, где крепилось алмазными застежками, было прихвачено серебряным поясом с изображениями луны и звезд на талии, и струилось вниз множеством складок, украшенное по подолу искусно вышитыми всеми цветами и плодами, и красиво обшитое бахромой. Жрица начала медленный и завораживающий, все убыстряющийся танец, то и дело грациозно взмахивая руками, в тонких пальцах сжимая длинные тонкие зеленые стебли с распустившимися розовыми бутонами - священные цветы богини.

Сабина с досадой следила за всеми движениями жрицы на подиуме, ведь с тех пор как та эффектно возникла на помосте, она перетянула на себя все внимание публики, которое до появления танцовщицы всецело принадлежало ей - первой красавице и первой матроне Александрии. Замысловатый танец жрицы ей был хорошо знаком, многие движения из него она позаимствовала и для своих танцев, которыми сама когда-то скрашивала городские торжества, религиозные праздники и увеселения знати. И танцевала, между прочим, она лучше, чем Домиция (как первая матрона Сабина обязана была поддерживать знакомство со всеми главными жрицами города и знала их поименно). К счастью, Аттал, так же как она сама, не разделял восторга толпы, равнодушно взирая на искусство жрицы.

Девушка, все ускоряя темп танца, напоследок закружилась в каком-то невообразимом вихре и вдруг рухнула на подиум, словно замертво. Как только это произошло, жрецы, аккомпанировавшие танцовщице, оставили систры и сами пустились в пляс. Их танец был воинственен и агрессивен – в своей буйной пляске они с самым свирепым видом и криками нападали друг на друга с кинжалами, пытаясь нанести как можно больше ран, забрызгивая подиум свежей кровью. Их танец сопровождался дружными хлопками зрителей, с вовлеченным азартом следившими за этим действом. Исполнив свой священный танец, они упали на колени, и, обратив лица в сторону храма, запели гимн великой богине, сразу подхваченный окружавшей подиум толпой.

После священных заклинательных танцев пришло время казни – казнью это было для преступника, для жрецов – торжественным ритуалом, а собравшийся люд предвкушал увлекательное зрелище гадания по внутренностям ещё живого человека, а также совершения искупительной жертвы перед храмом великой богини.

- Люстрация! Люстрация! – оголтело принялась скандировать толпа при появлении преступника, которого трижды провезли в колеснице вокруг всей площади прежде, чем он оказался на помосте.

Руки и голову преступника закрепили в колодки на специально приспособленном под такого рода дел деревянном каркасе. Главный жрец и его помощник, вооружившись своей страшной утварью готовы были приблизиться к жертве, которая лишь взирала на них с обезумевшими от ужаса глазами и издавала глухое невнятное мычание обезображенным безъязыким ртом, как в то же мгновение они вдруг застыли на месте с разинутыми ртами, а толпа недоуменно и разочарованно выдохнула. Глаза преступника закрылись, а голова безжизненно склонилась на сторону, насколько позволяла сковывающая её колодка, из груди же торчал наконечник стрелы, убившей здоровое, способное выдержать немало часов пыток, сердце.

- Что?! Кто?! – заорал в ярости префект, подскочив со своего кресла, не веря своим глазам, принялся огладывать площадь в поисках злоумышленника.

Но не успел он ещё этого воскликнуть, как вторая стрела поразила одного из привилегированных зрителей. В амфитеатре поднялся такой шум и хаос, что Сабине показалось, будто построенная наспех деревянная конструкция вот-вот обрушится. В толпе началась паника.

- Вон он! Взять его! – продолжал реветь, словно раненый зверь Аттал, перекрывая гул обезумевшей от страха толпы, указывая на фигуру стрелка, замеченную им в верхней части храма.

Вняв его приказу, стражники ринулись в храм.

Виновник же суматохи спокойно взирал с верхнего портика храма на возникшую его стараниями сумятицу. Яхья сделал то, что должен был – избавил брата от страданий, глумления и позора, и убил, поразив ядовитой стрелой в лицо, врага.
Да пребудет его красавица-возлюбленная, одна из жриц Исиды, в мире и счастье во веки веков, ведь именно она помогла ему этой ночью проникнуть сюда и пронести запрещенное в городе оружие.

- Ослиной мочи вам в похлебку, а не кишки моего брата! – крикнул Яхья, с высоты довольно созерцая и ужас толпы, и ярость префекта, и бегущих к храму, чтобы схватить его, солдат.

Вся эта картина вызвала в нем приступ неудержимого хохота. Жаль, что нельзя было поразить всех этих проклятых кровожадных орков разом. Что ж, о такой достойной смерти может только мечтать любой воин. Не теряя времени, чтобы не оказаться схваченным живым, он поспешил спрыгнуть вниз.

По-немного толпа начала рассеиваться, толкотня и паника улеглась. Хетти был одним из немногих, кто не торопился скрыться с площади, предпочтя оставаться и наблюдать за тем, как несут с амфитеатра и кладут на носилки убитого стрелой Яхьи Кассия.

- Даже великая богиня бессильна против матерей-фурий, - степенно проговорил вдруг рядом с ним какой-то незнакомый старик и, в ответ на недоуменный взгляд юноши, похлопал его по плечу, а после побрел восвояси.