Чего я не помню...

               АРЕФЬЕВНА

    Я  точно  помню,    с  какого  места   моя  память выглядывает из-за    пелены  и  действительность  уже  выглядит  хоть и   по-импрессионистски   размытой,  но    в  полной   цветовой  палитре  и  звуковой  гамме.  Это  произойдет летом,  когда  мне будет   три  с половиной  года    в  розовом  городе  у  синего  моря.  А что  было  до  этого?  Туман.

  Из  тумана  выныривают  какие-то  ничего  не  значащие  отрывочные  кадры…  фотографии из старого альбома .  Какое-то  крыльцо,  деревянное  с  крутой  лесенкой.   Полная  дама,  похожая  на  лису   в  пушистой  шапке:  Мария  Ефимовна…   Ах  да,    позже она  приезжала  к  нам  в  Харьков  и  привезла  мне  в  подарок   белую,  вечную и безразмерную  кофту  крупной  вязки  с  заграничным  ярлычком…  И   еще   одна – Ольга   Николаевна , высокомерная,   в белом  халатике  и  колпаке…  А  вот  это  что  за  крестьянка  у  забора  в  повязанной  по-деревенски  косынке  и  с  малым  ребеночком  на  руках?  В  длинной юбке  и домотканой   кофте  без  вышивки?   Это не  из  памяти – с   фотографии…   Моя  няня  Зинаида  Арефьевна.  Но  там  она  не  со  мной   а с Юриком.   Юрик – братишка,  которого я   не  знаю,  он  умер    в  семь  месяцев отроду  от  водянки  головного  мозга,  за  полтора  года  до  моего  рождения.  Если  бы он  не  умер,  я  бы,  почти   наверняка  не  родилась.   Вот  такая диалектика времени   В  те  времена   не  принято  иметь  больше  двух  детей  в  семье.  Это  было  даже  как-то…  неприлично
   
  Но   эта  же   крестьянка   была  в последствие  и  моей  нянькой.  Полный  провал…  Только  по  рассказам…   Моя  сестра  Лена  с  ней  дружила,  и  та  ей  много  чего  рассказывала.  А  порассказать  ей   было  чего.

   Вот  смотрю  я  на  эту  уже  немолодую  белую-серую  крестьянскую  бабу  в  белой  косыночке, и  так  и  представляю  ее напевный  грудной  голос  и  повествование  о  том,  как  была  она  молодою.  О  чем  же  еще  рассказывать  пожилой,  живущей  по  людям  крестьянке?  Была  она  когда-то  молодицей.  И  все  у  нее   было:  и  дом,  и  надел,  и  коровка,  и муж  работящий, непьющий и   приветливый,   и  семеро  детишек  мал-мала-меньше   зимою – на печке, а летом – по   лавкам.  Нет,  это  шестеро – по   лавкам,  а  меньшой – Петрусь- немовлятко,  как водится,  в  люльке  еще,  или  на  руках  у  старшенькой.  Галочкой  ее  звали…   А  еще  была  у  них  кобылка  гнедая – работница  на  все  четыре  копыта:  и  в  поле  за  плугом,  и  в  телеге  по  делу,  и  «взимку»  в  санях…  Хотя  это,    так – поиграться,  сколько  там  на  Украине  бывает   этой  снежной  да  морозной  зимы?  Месяц – другой?  А то  и  того  меньше…
    Какой это был год? Догадаться не трудно – тридцатый.
 
   И  вот   принесла  нелегкая  как  раз  на  тот  год   той  гнедой  кобыле   жеребенка  тонконогого.  Его  б  сразу  и  забить…  Так  нет,  рука  не  поднялась  «без  усякой  пользы»  живую  душу  губить…  А  если  есть  кобыла  в  хозяйстве,  да  еще  и  жеребеночек,  стало  быть – четыре  пары  лошадиных  копыт,  так  семья,  по ихним комиссарским расчетам,  одразу  из  середняцкой,   превращалась  в  глазах  начальства  в  кулацкую.   Кто  б  знал!  Про  то   и   думать  не  думали…    Некогда  было  обо  всяких  глупостях  думать:  работы  в    хозяйстве    невпроворот,  а  главная забота  - деточки…

   Дальше  Зинаида  Арефьевна  замолкает.  А  и  правда,  надо  ли  про  то  ребенку  рассказывать?    А  хозяин,  хоть  человек  он    и  уважительный,  а  все  одно – военный, коммунист  да  еще к тому ж  и  еврей…  Только  один  раз,  когда    уже  меня  растила,  в   ненастный  день,  когда  ни  погулять  с  дитем,  ни  постирушку  затеять,  а  все  в  доме  уже  убрано - сварено.  Порядок.  Только    Леночка  дома  сидит  простуженная…


    Сняла  с  себя    Арефьевна  свою  косыночку  и,  держа  ее  в  руках  заместо  носового  платка,  позвала  Леночку,  простуженную и говорит:  «Ты  вот   меня  допытываешь,  что  с  ними  после  сталося:  с  мужем  моим  и  с детками…  Чи  их  фашисты  замучили?  Так  я  тебе  вот  сегодня  хочу  правду  сказать. Только  ты  отцу своему,  батьке  не  кажи.  А  то  он  еще  обидится. Я  тольки  тебе  скажу.  Не  фашисты  их  замучили,  не  немцы,  а  свои…  Военные…  евреи,  кажуть…   Время  было  суровое – за  30-й  год  век  перевалил.  По  сельсоветам  и  по  райкомам  в  кожном  месте   разнарядки   поступали   на  раскулачивание  враждебного сельского  элемента.

 Пришли  однажды   и  к  нам – раскулачивать …  по  форме,  значить…  По  разнарядке.   Все  из  дома  нашего  вынесли,  из  погребов,  из  сарая – все    повычищали: и  мешки  с  зерном,  и  корм  для  скотинки,  и из погреба –колбаски, что накоптили, и сыры, что наварили, и маслице, что насбивали…  даже  банки  с  соленьями  и  вареньями – подчистую… .  Коровку  и  кобылу веревками обвязали  и  увели,  а    жеребеночек  тонконогий  сам  за  мамкой  своей  поскакал,  тольки   кому  он  тама  нужен? – лишний  рот…  Мужа  моего  тоже  увезли на подводе  незнамо  куда…  Так  я  его  с  тех  пор  и  не  видела.  И  не  слышала  ничого…  И  писем  он мне не  написал… Так а кому ж их их писать было? Я ж неписьменна…

    Время было тада страшное. И не в засухе дело  было , и не в саранче. Злая воля на всех нас опрокинулась. Сам Бог, видно, покарать нас за что-то  решил. И сам дьявол ему в этом помогал.

       Деточки  мои,  голубчики  мои   все  как  один,  один  за  одним,  один  за  другим с голодухи померли … Не было в доме у нас еды. Ничего не осталось.  Все гады подобрали – до крихитки… и у соседей тож.    Сначала – маленький.  У меня  ведь  молоко  в  тот  же  день  и  пропало.  А я на поле пошла. Маковых головок посрывала. Мы с Галочкой этот мак кирпичом побили, и   у  марлечки поскладали,  чтоб хоть  уснуть  могли деточки  с голодухи – то…   Потом… все…  и  Галочка… На  небо  поднялись.  Там  души  их  праведные,  уж  я  то  знаю…  Не  далек  срок,  и  я  тудысь,  до  них,  пойду...
 
 А  пока  за  чужими  деточками  доглядать,  значит,  должна.  И  уж  не  знаю,  почему  так,  но  все  мои  хозяева  как  на  подбор  люди  добрые, но военные…  и  коммунисты…  и  евреи…
      Видно  так  судил  Господь  мне за  грехи  мои»…   
   
     Эту  страшную  историю  я  не  выдумала.  Но  и  рассказа  этого  помнить,  конечно,  не  могу.  Только  факты  сухие  знаю: бывшая  селянка  Зинаида   Арефьевна  в  няньках  у  нас  жила.  Семью их  раскулачили…  мужа  сослали  безвестно …  детки с  голоду  умерли – семеро.
 
    Через  полтора  года  после  моего  рождения  отца  перевели  служить  в  другой  город,  и  мы – семья  переехали  за  ним.  А   няня   моя  в том    же  городе   осталась – в  Бердичеве,   даже  в  той  же  квартире.   Только  хозяева  другие  туда  приехали – и  тоже  военные.

    Не  знаю,     связано  ли   это как-то…  только  все  мое раннее детство  я  не  ведала  чувства  голода.    Любая  еда  казалась  мне  сущим   наказанием.   Кормили  меня  с  уговорами-разговорами,  угрозами  и  посулами   разными. Говорили:  «Не  будешь  есть – похудеешь,  не  вырастешь».  А  я  отвечала:  «Ничего,  лишь  бы  обратно  не  унизилась»…
Так  я  и  не  стала  акселераткой: ниже  ростом  и  сестры  своей,   и  мамы  с  папой.   
 
  Что  такое  аппетит,  я,  впрочем,  потом узнала,  только  гораздо  позже – уже  в  школьные  годы.  А  вот  что  такое  ГОЛОД    до  сих  пор ни разу   не  изведала, и  слава  Богу.