Барс

«Иной раз мы всю жизнь стараемся вернуть своих друзей…»

Дед, бывший офицер-дальневосточник, лежал под теплым одеялом и тревожно прислушивался к сердцу, которое то замирало, то снова билось. Несмотря на свои восемьдесят три года и понимание близкого конца, желание жить не ослабло в нем и страх смерти нисколько не уменьшился. Ему нездоровилось, знобило. Неровно бившееся сердечко уже не согревало даже уменьшившееся в весе и росте, сморщившееся, как весеннее прошлогоднее яблоко, тело. Хорошо хоть бабка жила, ухаживала, но сейчас она ушла в магазин.
Рядом на стуле, с сиденья которого давно сошли краска и лак, покоились его затертые пластмассовые очки, оснащенные мощными линзами, но они мало что позволяли разглядеть.
В молодости, на одном из учений, ему в глаза залетели мелкие металлические стружки. Но кого беспокоят мелкие раны, когда энергии хоть отбавляй? Опомнился ближе к пенсии, а тогда не помогли даже две операции на глазах. Зрение неотвратимо гасло. Пришлось приспосабливать очки. Дед подмотал их на переносице клейкой лентой так, чтобы стекла располагались перед глазами наиболее выигрышно, и тогда, когда не болел, и освещение позволяло, он мог разглядеть своих внуков. От безнадежного уныния спасали только воспоминания. Вот и сейчас, в одиночестве, он лежал и вспоминал прошлое, свою любимую собаку, Барса, чье присутствие возле себя он ощущал и по сей день…
***
Восточноевропейскую овчарку он взял месячным щенком из специального питомника хабаровского клуба собаководства. Щенок был маленький, крошечный. Стоил по тем деньгам двести рублей, а когда вырос, то взамен его тамошние пограничники предлагали тысячу двести.
- Продайте, – просили они. – Как производитель он нам нужен. Больше тысячи двести не можем. У нас такса такая. Вдобавок отдадим вам другую собаку - старую, отслужившую.
Этот вопрос обсуждали на семейном совете, куда входили и четверо детей, и решили Барса не отдавать...
Дед сам дрессировал овчарку, специально обучался этому делу и даже получил диплом дрессировщика в клубе собаководства. Но одного умения тут мало. Овчарка оказалась очень хороша. Воспитание доброе или кровь. До многого доходила своим умом, если так можно сказать в отношении собаки.
***
«Вот если бы сейчас она была жива, а я бы сидел и выпивал с кем-нибудь, то он бы не подошел к столу, - подумал дед с грустью, потому что давно уже не выпивал, как раньше, да и друзья все умерли. - Он бы в коридоре лежал да посматривал. На кухню не заходил. Ни в моем присутствии, ни без меня. Доходил до кухни, ложился, лапки складывал вместе, а на них морду укладывал. Приходил с улицы, пока лапы ему не вымоют, ни за что в квартиру. Так в коридоре и стоял...»
***
Как-то деду пришлось уехать в Москву на переподготовку, и в Хабаровске бабка на целый год осталась одна с четырьмя детьми. Квартира в районе вокзала. Бандитское местечко. Второй этаж, равносильный современному первому, так как первым тогда считался полуподвал. По наружной стене дома проходил широкий опоясывающий выступ. Встав на него можно запросто заглядывать через окна в комнату…
Посреди июльской ночи Барс зашубутился и стал рваться к окну. Лаял, вился возле подоконника. Перебегал к другому окну и там все сызнова. Мордой разбил одно стекло, нос порезал. Шрамы так и остались. Воевал до рассвета. Весь дом слышал этот шум, и никто не вышел, не пришел, не спросил, что там у вас делается. Все боялись. Только следующим днем соседи сообщили, что    поутру видели две тени отбегавшие от дома в переулок. Отстоял Барс семью…
В поезде, когда дед получил приказ на перевод в другую военную часть, ехали вместе с Барсом. Семья большая, поэтому выкупили два купе. Барс лежал на полу. Из ресторана шел пьяненький мужичок, то ли по ошибке, то ли из нехороших намерений приоткрыл дверь. Барс как рыкнул. Дверь мгновенно захлопнулась…
На новом месте поселились на четвертом этаже дома, построенного немецкими военнопленными. Огороженная проволокой зона начиналась метрах в десяти. Барс жил в широком коридоре. Он там лежал, отдыхал, но, когда подъездная дверь хлопала, сразу поднимал голову и прислушивался. Если опускал голову – значит, шагал тот, кто живет в этом подъезде. Если чужой шел, то голова не опускалась. Звонок в квартиру встречал в боевой готовности. И вот как-то хозяева были на кухне. Услышали рык и хлопок двери. Выскочили из кухни, открыли входную дверь, а в подъезде эхо гуляло оттого, что кто-то быстро бежал вниз. Вор, наверное. Тогда краж много было.
Умер Барс от ожирения сердца, когда дети подросли. Они с ним бегали, ходили на лыжные прогулки, на санках на нем катались… А потом всем стало недосуг. Когда он умер, дед подозревал, что это чьих-то рук дело. Барс пьяных очень не любил, бросался на них, еле сдерживали. Один раз самого деда так тащил за поводок, что если бы не бордюр, в который дед уперся ногами, то пьяному бы не поздоровилось. И в свой последний вечер Барс выглядел вполне здоровым. Сын вывел его на улицу. Приходит и говорит: «Батя, что-то хрипит пес…» Поэтому, вначале и подумали, что отравили... Но в ветеринарном институте поставили диагноз: инфаркт от ожирения сердца.
Тогда вся семья горевала по своему защитнику и другу, в особенности дед, привязавшийся к Барсу, как к пятому и самому младшему ребенку, и Барс хранил ему преданность до конца своих дней…
После смерти собаки дед долго не находил покоя. Иногда, идя осенью через расположенную рядом с его домом березовую аллею, он замечал, что опавшая листва крутится возле него примерно так, как она летала в то время, когда он выгуливал Барса.
«Ну, естественно, мерещится. Все ветер-озорник, - успокаивал он себя. – Давно пора забыть. Хорошая собака была, но ее не вернешь».
И таких моментов, отзывавшихся в его сердце ностальгической ноткой, случалось много. Вечерами, возвращаясь с работы, он чувствовал, словно помогает ему идти, тянет вперед поводок, будто Барс шел впереди, а может, просто ветер в спину, да и с работы всегда легче. Когда дед поднимался на этаж, ему иной раз чудились звуки мягкой поступи Барса и, что особенно странно, его никогда не покидало ощущение защищенности, как в то время, когда рядом с ним шла любимая овчарка…
Дед радовался своим мыслям о Барсе, мыслям, позволявшим чувствовать его и почти видеть, точнее иногда видеть, что дед относил к помутнению сознания, но не беспокоился, потому что возвращалось прежнее ощущение его молодости. Причем с течением времени он все больше верил своим видениям, хоть бабка и тревожилась за него, а изредка посмеивалась, хоть дети настороженно, с жалостью поглядывали на него при встречах. Он знал, что каждый идет своим путем, и вскоре они никогда не встретятся, поэтому не обращал внимания. Он ощущал, что на той стороне, его уже ждет друг…
***
Хлопнула входная дверь. «Бабка вернулась», - подумал дед. Раздались шаги, заскрипели половицы, дверцы шкафов… Дед обеспокоено приподнялся на диване, и тут в дверном проеме его комнатушки возник незнакомый парень. Он его не столько увидел, сколько почувствовал: не те тени, не тот шаг.
- Вы куда? – он удивленно обратился к незнакомцу и понял: вор.
- А ты, старый хрыч, что тут делаешь? – спросил вор.
- Немедленно убирайся отсюда. Чтоб ноги здесь не было! - требовательно по-военному произнес дед.
- Счас. Деньги гони, а то по тыкве получишь, - ответил вор и потянулся к деду, чтобы исполнить задуманное…
Но что-то видать не получилось у незнакомца. Дед услышал крик вора и шум схватки, быстрее надел очки и разглядел черноволосого молодого мужчину в легкой китайской куртке серо-зеленого цвета, который крутился на месте, постепенно отступая к выходу из квартиры.
- Что за дерьмо?!! – услышал дед его отчаянный крик и тут разглядел, что у того на руке, ухватив ее мощными челюстями, повисла здоровенная овчарка с седыми подпалинами – Барс! Мысль, что такого быть не может, деду не пришла в голову. Он забыл о телефоне, о милиции, а, встав с постели, желал только одного, чтобы Барс выгнал незваного гостя из квартиры…
- Барс, взять его, фас, фас…, - кричал дед.
Вор с ужасом смотрел на него и отступал. Дед продвигался вперед шаркающей походкой и видел, что овчарка не успокаивалась, зверела, бросалась на незнакомца, отталкивая его к выходу, щелкала челюстями то рядом с его лицом, то замыкала зубы на локте, который вор выставлял вперед. Еще немного, и, казалось, она вцепилась бы тому в шею, но вор развернулся, выскочил в дверь на лестницу и бросился вниз, крикнув на прощание:
- Псих! Тебя в больницу надо!..
Собака сразу исчезла. «Скорее всего выскочила за вором», - подумал деда, у которого от потрясения подрагивали руки. Он несколько раз крикнул в подъезд:
- Барс, назад!..
Эхо, отскакивая от ступенек и тесных стен, быстро бежало до самого выхода из подъезда, но собака не откликнулась. Дед подождал, закрыл входную дверь, зашел в ванную, умылся, затем прошел на кухню и накапал успокоительного, а потом опять лег в постель. И ему снился Барс, снилось, что его собачья душа была рядом, охраняя от бед...
Раздался звонок в дверь. Пришла бабка.
- Как здоровье?
- Не очень. Тут странное произошло. Сама знаешь, вчера пошел в сад и чуть не завалился на середине пути. Аритмия. Отлеживался. Весь день валялся, и только под утро отпустило. Сегодня тоже лежу, просыпаюсь, а тут вор шарится. Думал, видимо, что мы с тобой в саду, как обычно…
- Да что ты!..
- Потом Барс откуда-то появился и давай на него бросаться. Вор еле утек.
- Ну ты даешь! Ох, напугал. Барс же помер! Померещилось тебе. Эх, старость…
Дед безуспешно поспорил с бабкой, замолчал, но остался при своем мнении. В привидения он не верил, но в то же время увиденное им он не мог отнести к обыденному помутнению сознания. Все было реально: и вор, и Барс, который вроде бы давно умер. Он покоился в лесу, там где его похоронили всей семьей, но сейчас дед и место бы не указал и не сказал бы уверенно, явью была смерть Барса или сном.
Бабка пошла на кухню, села за стол и принялась с трудом выводить буквы на листке бумаги, которому предначертано было стать письмом внуку:
«…если что-то где-то недописано или стоит лишняя буква, то извиняюсь. Вижу уже плохо и отключаться стала часто. Как-то села в автобус, проехала свою остановку, забыла, где живу. Люди помогли дом найти. Дед тоже стареет. Почти ничего не видит, недавно лежал в госпитале, но нам уже ничто не помогает. Вот он сегодня твердит, что видел Барса, которого схоронили давно…»
А дед опять прилег на диван, на оборудованное для нелегкой старости место, где на простыне рядом с подушкой лежал старый черный наушник, подключенный к радио, так что стоило замкнуть провода, прямо лежа на диване, и радио оживало, рядом лежал пульт от телевизора, на ковре висела лампа-прищепка, которую также можно было включить, не вставая. Но ко всем полезным предметам дед не притронулся. Он лежал и размышлял о том, что хотя он стал видеть очень плохо, но в то же время гораздо лучше, чем в молодости: Барс где-то поблизости. Он почти ощущал его теплое дыхание и понимал, что в какой-то момент именно это чувство, чувство близкого друга, стремление к нему поможет перешагнуть границу жизни, за которой они встретятся…
***
- Собака перестала лаять! – воскликнул Тыренко, примерно через полгода после того, как Алик перестал быть депутатом. – Подавилась-таки Семенычем. Теперь рассказики сочиняет.
Он регулярно просматривал все местные газеты, боясь, что Алик напишет что-нибудь насчет того, что он из десяти оперов в налоговой полиции оставил только четырех.
- Какая собака? – спросил Инкевич, новый заместитель, которого Тыренко назначил вместо Вити, надеявшегося хотя бы на это место.
Инкевич, по образованию электротехник, был большим школьным другом Тыренко, и тот не удержался земляческих чувств и вызвал его в маленький нефтяной город на хорошую зарплату.
- Журналист тут один дурил, - растолковал Тыренко. – Все критиковал. Сейчас заткнулся. Представляешь, на налоговую полицию замахивался. Мэра критиковал. Других. Вот как бы на земле с таким поступили?
- Сам знаешь как: прибили и закопали где-нибудь, - ответил Инкевич и потянулся неверной рукой к ополовиненной бутылке коньяка.
- Стопаньки, - произнес Тыренко. – Не хватит ли тебе? Выпили же. Ты и так постоянно пьян. Показателей никаких. Как бы нас не скинули.
- Брось беспокоиться, - ответил Инкевич. – Кто нас скинет при наших-то подтяжках, то есть подвязках?
Действительно на всех главных должностях, отделявших начальника налоговой полиции маленького нефтяного городка, Тыренко, от московского начальника налоговой полиции всей России, сидели знакомые и благожелающие им люди.