Анвал КШБ Декады День 2 Мистерия 8

Мистерия восьмая.
Сосредоточенная
на внутри и  внепартийной жизни Сократа Фригодного

    «Я, товарищи, очень понимаю, что этот так называемый Дисциплинарный  Мониторынг сильно нам вдарил по нервам и надо еще какое-то время, чтобы все это осознать.  Поэтому  данной тематики я сейчас  касаться не буду. А хотел бы поговорить больше о том, что мы обсуждали из вамы вчера. Я, товарищи, унимательно прослушал все ваши рассказы и думаю, что на определенные факты могу пролить свет и, так сказать, расставить точки над «ё», где надо. Потому что был допущен целый ряд неточностей, искажающих, а кое-где даже и фальсифицирующих объективную реальность, данную нам у ощущениях. Слушайте же унимательно, потому что это все реализм и связано с историей моей персональной личной жизни. Вс;, между прочим, самое-самое сокровенное, а именно – что касается нашей родной Народно-Популярной партии и нашей дорогой Хакамады Ультиматовны Измаильчук, с которыми у меня связаны и самый большой духовный подъем, и самое большое разочарование в моей многострадальной автобиографии.* 

     * Кажется, сейчас наконец-то мы узнаем из первоисточника историю и Народно-Популярной партии, и Хакамады Ультиматовны Измаильчук! (Сост.)

    Родился я с любовию к науке, которую получил в наследство от своего покойного – Царствие ему Небесное! – родителя, Панаса Панасовича Фригодного. Тато с детства мне наказывали: «Учись, Сократ! Учоба сокращает нам до заветной цели тяжкий путь!». И даже имя Сократ наречено мне было как символ любови до науки в честь нашого великого вчоного из Древнего Рыма **. Правда, нужно сознаться, что особых способностей к наукам у меня как раз и не было. И окончив на «хорошо» и не очень восемь классов средней школы, тато решили отдать меня в медучилище, рассуждая (и справедливо), что на институт рассчитывать с нашими способностями и с нашими достатками не приходится, а тут, все-таки, уважаемая специальность фельдшер-акушер – тоже недалеко от науки и всегда свежая копейка в лице натуральных приношений от населения, особенно в сельской местности.


** Сократу Панасовичу нужно было сказать из „Древнего Мира”, а не „Древнего Рима” или, на худой конец –  из „Древней Греции”! (Сост.)

    Но сельская местность меня-то как раз и не привлекала. И тогда я первый раз решил применить на практике метод научного анализа. Я себе сказал: «Сократ! а как бы это не попасть под распределение и не загудеть на село? – а чи не спробувать нам проканать через комсомол?***». Поэтому сразу же, с самого первого курса я активно включился в общественную работу, которой, как вы помните, особенно старшее поколение, тогда было до фига. Посещал все собрания, все субботники и воскресники. Занимался шефской работой среди старушок. На праздники на демонстрациях таскал самые большие и самые заметные транспаранты… И меня заметили! Помню, как сейчас, вызывает меня наш секретарь парткома товарищ Мыкола Якович Штуцер (это в него такая фамилия была – товарищ Штуцер, как в Семена Никифоровича – товарищ Маузер, хотя он тоже, так само как Семен Никифорович, чистокровный украинец) – и говорит: – Товарищ Фригодный, мы тут посоветовались из нашим комсомолом – нам нравится ваш подход. Тут пришла разнарядка з райкома – нужен студент з техникума на позаштатного инструктора без отрыва. Думаем вас рекомендовать. Справишься? Не подведешь?

*** Странные, однако же, у нашего Сократа Панасовича представления о научном анализе … (Сост.)

     В меня аж дух перехватило. Ну, думаю, клюнуло!
И стал я сначала позаштатным, а потом, как закончил медучилище, штатным инструктором райкома. Сделал себе плоскостопие – в смысле, справку – чтоб не взяли в армию. И наступила веселая жизнь! Многие с вас наверное с ностальгией вспоминают нашу комсомольскую юность. И я, конечно, тоже много чего могу рассказать, но не буду. Скажу только, что карьера моя развивалась нормально. Вступил в партию. Закончил ВеПеШа.


    * (ВПШ) – Высшая Партийная Школа. В старое время суррогат высшего образования для особо одаренных партийцев (Сост.)

     Но судьба моя, наверно, так была написана на небесах, что без науки все-таки мне было невозможно. Случилось, что совершенно случайно мне поручили, чтобы я курыровал от комсомола обществом «Знание», и скоро я там у них стал своим человеком. Мне нравилось курыровать этой работой, нравилось, когда на лекцию собирают людей, в основном старичков и старушок, что-то им такое рассказывают, а в конце какой-нибудь дотошный старый передовик начинает задавать лектору вопросы типа: «А скажите, уважаемый товарищ лектор, от з точки зрения нашей передовой науки, чи есть ли жизнь на Марсе из Венерою?». А другие старички и старушки при этом почему-то перемигиваются да подхихикивают.
     Скажу вам, что и меня тоже пару раз посылали читать лекции – кто-то там из штатных заболел. Сначала я волновался, но неожиданно у меня это дело пошло так хорошо, что начали приходить благодарности. А тут скоропостижно, после одной выездной лекции, прямо непосредственно на товарищеском ужине скончался старый председатель. И меня выдвинули, как бы временно, на руководство областным обществом «Знание». Но, как известно, ничего не бывает более постоянного, нежели временное, и это вже был большой успех. «Сократ, – сказал я себе тогда, – ты – вже большая номенклатура! Успех надо закреплять научными трудами». И тогда я составил научно-популярную брошуру – «Занимательная проктология». Правда, давалась она мне со скрыпом. Пришлось поковыряться в литературе.  И … ну, в общем, помогли.
Из угла раздался громкий смех Фени:
     – Ой, я вже не могу, держите меня! Сократ Пифагорович! Занимательная – что?! Поковыряться – где?!! Ну, ты в нас просто шнобелевский лауреат! Послушайте, я сейчас по-быстрому супер-анекдот расскажу на эту тему. Не боись, Шура (это было сказано в сторону Александры Валерьяновны), я в темпе!
Все уже привыкли, что, во-первых, Феню не остановить, а во-вторых – с ней не соскучишься. Поэтому ее уже никто и не останавливал, а даже наоборот – с  нетерпением ждали новой хохмы.
     – Значит так. Приходит до врача бабушка-старушка и говорит: „Посмотрите, доктор! У мине шо-то в жопе нехорошо.” А доктор так, знаете, грустно посмотрел на нее и говорит: „Эх, бабушка! Подумай сама своей головой: ну шо там – у тибе в жопе – может быть хоро-шего?”. Вот это и есть «Занимательная проктология», да, Сократ?!
     – Феня, не выдержав, еще раз громко, от всей своей души рассмеялась.
Общество, разумеется, тоже прыснуло со смеху в кулак.
     – Далеки же вы от науки, Феня! – обиделся Сократ Панасович. – Страшно далеки! То и не рекомендовал бы вам так вже сильно смеяться. Потому что, до вашего сведения, что моя брошура пользовалась большим успехом, и особенно как раз именно, что среди старушок. И, до вашего сведения, я уже начал подумывать, а не составить ли мне что-нибудь занимательное про урину или, там, про кал, потому что чувствую, что и эта тема тоже пойдет!
     При этих Сократовых словах уже не только одна Феня, а все общество, включая даже мрачную Светлану, не выдержало и разразилось таким гомерическим хохотом, что у входа в гостиную возникли удивленные и озадаченные физиономии дежурных Персоналодонтов и Кураторозавров. С большим трудом удалось Голове-Александре, и то лишь благодаря активной поддержке Петра Кондратовича, установить хоть какое-то подобие порядка. Сократ же Панасович, поглядев с грустным осуждением на борющееся со смехом общество, терпеливо подождал исхода этой титанической борьбы (положительного для него и отрицательного для смеха), после чего продолжил свое повествование:
     – Передо мною вже открывались определенные горизонты, но тут – бац! – случилась Великая Августовская Революция – и все пошло кувырком. «Знание» ликвидировалось. Комсомол ликвидировался. Самые шустрые мои друзья-комсомольцы и подруги-комсомолки позахватывали, кто шо успел – кто туризм, кто пионерлагерь, а кто – даже завод или банк. Но мне не досталось ничего. Я был далек от этого – не в добрый час ушел из комсомола в «Знание». Хотелось, конечно, захватить мединститут или больницу, чтоб по специальности, но их пока не приватизировали.
     Думал-думал: что делать? кто виноват? с чего начать? Вижу, что время дурноватое, народ нервничает, лезет в политику и на этом можно наварить. И решил я создать партию на базе областного общества «Знание». Думаю, главное – зарегистрировать, а там пойдут членские взносы и – на жизнь хватит. А дальше – как карта ляжет. Потому что я очень сильно не хотел возвращаться до амбулатории и до практической медицины в лице фельдшера. В то время, да и сейчас тоже, не то что такие кадры как я, а даже классные хирурги и даже сами гинекологи! – и те только лапу сосали. А партий сейчас, в нашу демократическую эпоху, можно создавать сколько влезет. Главное, чтобы броско и так, знаете, солидно звучало.
     Поэтому название играло очень большое значение. Я долго размышлял именно над названием. Сначала хотел назвать ее Партией Знаний, потому что сидели-то мы в обществе «Знание». А потом сообразил: ну какой дурак в такую партию вступит? Никакой! И как-то само собой в голове, как искра, вспыхнул красный транспарант:
Народно-…, Народно-…, Народно-Популярная!!! Это значит – популярная среди народа!! А значит – среди масс!!
     Этот интуитивный прорыв до истинного названия партии то-же, товарищи, был как-то связан с наукой. Ведь где-то в голове – там, внутри, у мозгах подсознательно вертелось что-то научно-популярное – оно осталось как генетическая память про руководство обществом «Знание». Но в моем сознании оно вже трансформировалося как народно-популярное!
     Вот так, товарищи дорогие, чтобы вы чотко себе представляли, откуда на самом-то деле происходит Народно-Популярная партия и кто является ее истинным основателем, а не придуманным, и организатором и вдохновителем всех ее побед на нашем политическом горизонте.
     Да! Это был я, Сократ Фригодный – первый Генеральный секретарь Народно-Популярной партии, без которой – признаемся честно! – наша национальная Элита вже даже и не Элита вовсе, а так – неодушевленная абстракция. К сожалению, многим сейчас это не по нраву, а как кость у горлянке и они даже норовят замалчивать данный неоспоримый исторический факт, лживо фальсифицируя тем самым историческую правду.
     Но, товарищи, продолжаю.
     Времена тогда были бесшабашные и партию можно было зарегистрировать практически за бутылку, что я и сделал безо всяких капиталовложений. Тем более, что на регистрации в областном Учреждении сидел мой сосед – Зяма Рабиновченко. Он потом стал политтехнолог-консультант и немало мне помог своими разумными советами и глубокой эрудицией во всех вопросах, особенно там, где кого-нибудь надо надурить. Именно, товарищи, тогда мною были выстраданы знаменитые наши партийно-политические лозунги: «Народу – Популярность!», «Популярность – Народу!» и «Хай Живе* Народная Популярность!».

* Да здравствует (Укр.)


     Все, в целом, вроде бы развивалось ничего. Но я чотко понимал, что держать целую политическую партию в городе Хасриловцы, хоть это и областной центр, было абсурд. Нужно было во что бы то ни стало пробиваться в столицу, а денег не было. И вот тогда-то у меня и состоялся исторический разговор с консультант-политтехнологом Зямой Рабиновченком. Он мне как-то, по пьянке, говорит:
– Сократ, я не вижу в тебя стратегии и тактики. Запомни: то, что ты должен чотко уяснить в самую первую очередь – это тот факт, где позиционирует себя твоя партия – в какой Социальной и в какой Гинекологической Нише. Найди, Сократ, свою Гинекологическую Нишу! Сейчас для тебя это самый главный вопрос жизни и смерти!
     – Зяма, – говорю, – а что ты понимаешь под термином «Гинекологическая Ниша»?
     – А то и понимаю, что найди себе богатую бабу, которой нужна политическая партия для того, чтобы пролезть в Парламент за неприкосновенностью, а там – крути бабки как хочешь и никто ни хрена тебе не сделает!
     –  А почему обязательно баба?
     – А потому, Сократ, что с бабами вообще лучше иметь дело, чем с мужиками. Потому что, Сократ, подсядешь с мужиками на кидалово так, что и гавкнуть не успеешь! А бабу, Сократ, при случае, и трахнуть можно для сближения с народной биомассой: тра-та-та! Вот  она тебе и будет Гинекологическая Ниша.
     Но богатая Гинекологическая Ниша все никак не попадалась на моем тернистом социально-политическом горизонте.
     И вот в один прекрасный день, когда я сидел у бывшем помещении общества «Знание», а ныне у штаб-квартире и центральном (и единственном) офисе Народно-Популярной партии и думал тяжкую думу: куда ж это идут партийные деньги?, и почему в офисе такой большой расход туалетной бумаги?, и как за эти хилые членские взносы заплатить за коммунальные услуги?, а может вообще за них не платить?, а лучше купить костюм генеральному секретарю?, или заплатить зарплату просто секретарю?, как вдруг у дверь просунул голову просто секретарь, то есть, точнее, просунула голову секретарша и как-то испуганно, с широко раскрытыми глазами шепчет:
     – Сократ Панасович! До вас!
     Тут я вижу, что кто-то ее – секретаршу – отодвигает в сторону и до меня у кабинет заходит крупная, фигуристая, решительная, прекрасно одетая до самых кутюр дама и в помещении или, может, у меня в глазах как-то неожиданно начинает темнеть, а вокруг начинает раздаваться совершенно невозможное благоухание от парфумов.
     Дама, улыбаясь, подходит до моего стола, а у меня от ее улыбки мороз по спине и в голове мелькают мысли про судьбу. Но сам виду не подаю, а говорю так, как бы индифферентно:
     – Я вас унимательно слухаю, товарышко! По какому вы до меня вопросу? Представьтесь, пожалуйста!
     А она:
     – А я думала, что меня и так все знают! Я – Хакамада Ультиматовна Измаильчук, известная предприниматель.
    «От это финт!» – пронеслось вихрем у меня в голове. – «Сама Хакамада!» Я уже тогда много разного про нее слышал. Но, признаюсь, живого олигарха – или живую – увидал впервые. Признаюсь, впечатление было сильное – примерно как при встрече пятнадцать лет назад дорогого товарища генерального секретаря еще той – родной! – компартии! Но сам виду не подаю, держу марку и даже так строго, но интеллигентно, предлагаю ей стуло и спрашиваю:
     – Какой у вас до меня круг вопросов?
     Она, представьте, как улыбнется своей необыкновенной улыбкой – может кто помнит, какая у нее улыбка? Такая, что в это время кроме нее ничего не видишь! Так и я – смотрю на нее, как дурак, и все партийные лозунги з головы как повыметало. А Хакамада Ультиматовна до меня:
     – Вы знаете –  говорит – Сократ Панасович, что я давно наблюдаю за вашим политическим движением. И чувствую, что з вашим масштабом, з вашим интеллектом, з вашим, понимаете, … политической интуицией и чувством лидерства и одновременно из вашою любовью до людей и до науки – прозябать в провинции – даже как-то нефельтикультяпно! Низя, низя так до себя наплевательски подходить! Я понимаю – скромность. Но надо ж думать и про интересы всей державы и нашого многострадального народа! В общегосударственном, так сказать, масштабе. Мы все от этого много втрачаем. Если не вы, то кто? То кто?! Читала вашу «Занимательную проктологию» с удовольствием. Выдающее произведение! И очень своевременная книга.
     А также досконально изучила программу родной Народно-Популярной партии.
     И вот она берет и кладет свою руку мне на плечо, а я через пиджак чувствую, что рука в нее вже такая горячая, что внутри в меня тоже все начинает клокотить, а двинуть – ни одним членом не могу, только вылупился на нее как баран.
     И – все. Приехал.
     Наконец превозмог себя и говорю:
     – Так значит вы разделяете идеалы нашого политического движения?
    А она:
     – Милый, милый Сократ Панасович! Ну невжели я бы отак;; просто до вас пришла, не разделяй я идеалы вашого-нашого политического движения? Тут не может быть не только двох, но даже и одного мнения!
     А я сквозь пиджак ощущаю, что ладонь ее становится еще горячее. Но сам, как во сне, говорю:
     – Мне по душе ваша принципиальная позиция. А какая в вас, так сказать, политическая платформа?
     – Ну, конечно же, – отвечает она, смеясь, – самая народно-популярная! Вот видите? Я – вся ваша!
     Тут у меня внутри – как перевернулось все и я отрубился. Обморок!
     Когда пришел в себя – лежу на диване, а рядом сидит Хака-мада и моя голова – у нее на коленях. А в голове все кругом-кружится, но так хорошо-о-о! И только одна мысль: «Боже Партийный! Сделай так, чтобы она стала моя Гинекологическая Ниша!»
     И началась совершенно новая жизнь! Все закрутилось-завертелось. У Хакамады оказались такие связи! А какие деньги! – я даже отдаленно не мог догадываться об их масштабах! Все вопросы она решала элементарно и в мгновение ока. Казалось, для нее вообще не существовало никаких проблем. Зяма Рабиновченко – теперь вже исключительно наш и больше ничей штатный политтехнолог, только голову втягивал в плечи как страус, который прячет свои яйца в песок, когда мы узнавали об очередной политико-экономической диверсии Хакамады. Фишка Народно-Популярной партии оказалась ей как нельзя кстати, но она раскрутила эту тему так, как нам не могло присниться даже в самом страшном сне. Короче, через каких-нибудь полтора-два месяца я уже сидел в столице, а там подоспели парламентские выборы, на которых мы под руководством Хакамады так добре крутанулись, что наша фракция стала третьей в Парламенте. Зяма аж расцвел и только время от времени напоминал мне о глубокой справедливости научной теории про Гинекологическую Нишу. «Сократ,
 – любил он допытывать меня по пьянке, – ну, скажи, а как Хакамада тра-та-та? – Что, Зяма, «тра-та-та»? – Ну, Сократ, не понимаешь? Как она тру-ту-ту?! – Что, Зяма, «тру-ту-ту!»? – Ну, Сократ, кончай из себя целку корчить! Ну, как она тру-ту-ту?! – Не знаю, Зяма, про какое «тру-ту-ту» ты говоришь.
     Но сам добре знал и про «тра-та-та» и про «тру-ту-ту», но это было слишком интимно и не для Зямы предназначалось.
     И от я теперь думаю, что это был самый щасливый период в моей жизни. Даже лучше, чем в комсомоле при совке!
     Хакамада поставила меня Головою нашой парламентской фракции. Когда этот вопрос решался, я даже решил слегка пококетничать. Говорю:
     – Товарищ Измаильчук! А может есть более достойные кандидатуры? Я готов подать руку более достойному, подставить товарищеское плечо и поделиться своим политическим опытом.
     А она:
     – Нет, Сократ, ты и только ты!
     – Ну почему же только я?
     А она как улыбнется своей ошеломительной улыбкой и мне:
     – Во-первых, потому что ты Сократ, а во-вторых, потому что – дурачок!
     Дурачок-Сократ! – и смеется. Эту женщину никогда нельзя было понять.
Короче говоря, стал я руководить парламентской фракцией родной Народно-Популярной партии нового правоцентристского типа. Мне нравилась эта работа, да что работа! – эта ответственнейшая державная деятельность, это политическое призвание! Мне нравилась моя столичная депутатская квартира, мой личный, прикрепленный за фракцией «мерседес». Нравилось даже, в каких красивых папках подает документы Секретариат. Нравилось, что уже не надо экономить на туалетной бумаге. «Эх, тато, Панас Панасович, Царствие тебе Небесное! – восклицал я мысленно, – Видел бы ты, до каких вершин достигнул, благодаря науку, твой Сократ! А может ты смотришь на меня сейчас из неба и только влыбаешься своей лагидной отцовской улыбкой!».
     Да, это была моя полнокровная политическая жизнь, моя стихия! Я любил ее самозабвенно. Любил, когда надо было брать участие в разных согласительных комиссиях, рабочих группах, круглых столах и так солидно, з напором заявлять: «Фракция родной Народно-Популярной партии данный законопроект не поддержит и будет голосовать категорически против. Категорически! Данный законопроект противоречит фундаментальным интересам народной массы». Любил встречать разные зарубежные делегации и сам ездить по парламентскому обмену, знакомиться з жизнью разных стран, произносить взвешенные, продуманные речи про наш многострадальный народ, про розбудову нашой державности и про такое разное прочее. Конечно, все мои выступления происходили по согласованию, а точнее – с разрешения Хакамады. В мои обязанности входило следить, чтобы все наши члены строго выполняли разработанные ею сценарии, особенно при голосовке и не ляпали языком лишнего.
     Это, конечно, не могло не нравиться. Но Хакамада время от времени предупреждала и меня: «Сократ! Держать язык за зубами и следовать моим инструкциям – это и тебя касается, причем – в первую очередь!». Я ей отвечал, что, мол, знаю, знаю, а она: «Сократ! Ты знаешь только то, что ты ничего не знаешь!».
     Но я такие замечания, как правило, пропускал мимо ушей ввиду высокого уровня наших из Хакамадой Ультиматовной отношений и благодаря тра-та-та через Гинекологическую Нишу. И все больше и глыбше сосредотачивался на разработке идеологии и концепции родной Народно-Популярной партии нового правоцентристского типа, которая диалектически соединяла единство и борьбу следующих самых разных глыбоких жизненных противоположностей, как то:
     – несмотря на то, что во фракции были в основном одни олигархи во главе с Хакамадой, партия все же была самая народная, потому что в интересах кого все это делалось? – в интересах, конечно же, народа!
     – партия, понятно, выступала за наше национальное возрожде¬ние и, понятно, что ругала москалей. Но большая часть нашего партий¬ного бизнеса имела крупные дела с Россией и выходило так, что з ними иметь дела было выгоднее и надежнее, чем з нашими, потому что наши только и смотрели, как бы кинуть и надурить. Поэтому, наряду з национальными идеалами, мы выступали и за интернационализм, в первую очередь, в области личных инвестиций из России и туда.
     – партия горячо поддерживала нашу молодёж, потому что это наше будущее, и призывала молодёж решительно и принципиально бороться за отправку на пенсию и на свалку истории этих старых передовиков, этих отживших кадров, стоящих напоперек прогресса и мешающих нашему поступательному продвижению вперед. Но партия принципиально и решительно поддерживала и наше уважаемое старшее поколение – наших славных старичков и старушок, ветеранов и ветеранок всех видов и родов, потому что без ихнего опыта и мудрости никакого светлого капиталистического будущего не построишь ни за какие бабки.
     – конечно же, НАРПОППА (это наша партийная аббревиа-тура) выступала за женское равноправие и сама являлась символом гендера и раскованности в лице одного из самых ярких своих, извиняюсь, членов – Хакамады Измаильчук. Но, одновременно мы еще более решительно выступали за укрепление нашого домашнего семейного очага, которого хранительницей, конечно же, есть наша женщина-мать, которой, значить, нечего без толку и без наших национальных ценностей, без нашой национальной этики и морали соваться в политику или еще куда совместно из мужиками!
     – Народно-Популярная партия на своем знамени начертала: «Путь на Запад – наш стратегический Путь!». Но традиционные связи с Востоком, в первую очередь с Россией, как з нашим главным стратегическим партнером и братом, разумеется, для нас были и оставались превыше всего!
     Такая многовекторность и многополярность определила и наш партийный логотип в лице Розы Ветров. Злые языки, правда, говорили, что нарпопы – так сокращенно нас стали называть журналисты, а также на политических тусовках – смотрят не на интересы народа, а откуда дует ветер. А еще более злые, особенно после некоторых, наиболее принципиальных моих выступлений, злословили, что, мол, опять главный нарпоп выпустил свои Розы Ветров или Ветры Роз. А вже самые-самые злейшие – то те вообще клеветали на нас с Хакамадой: «Главная Нарпопа и ее Главный Нарпоп, припавший к ее Гинекологической Нише». И малевали, где только могли, вензели из двух букв «Г» и «Н». Хотя, конечно, надо самокритично признаться, что все так оно и было на самом деле и действительности соответствовало.
     Но, несмотря на все злопыхание недоброжелателей, партийный корабль Народно-Популярной партии уверенно плыл вперед! Ее популярности в народе немало поспособствовала написанная мною в соавторстве с Хакамадой брошура (так и хочется сказать научно-популярная!) «Краткий курс истории Народно-Популярной партии (НАРПОППА)». Писал ее, конечно, я один вместе с Зямой Рабиновченком, поскольку Хакамаде, как она сказала, не было времени, чтобы заниматься ерундой. Я, правда, даже слегка обиделся на такие ее слова, но Хакамада закатила такую шикарную презентацию этой брошуры (мы ее стали называть монографией), что я через свою обиду перешагнул, тем более, что благодаря эту монографию, Хакамадины бабки и мой возросший политический авторитет мне уже начало светить на горизонте членство-корреспонденство в НАКАЖЕПРО. И еще что приятно было сознавать – это то, что в этой перспективе значительное значение сыграл и мой первый научный труд «Занимательная проктология».
     Но приблизительно в это самое время возник гораздо более серьезный повод для обид. Один раз я заметил, как Хакамаду в ее «Бентли» (она ездила в «Бентли» – говорила, что разъезжать на «Мерседесах» – это мещанство) нежно, за жопку подсадил ее новый охранник Вася, накачанный двадцатилетний двухметровый сопляк, который, оказалось, был знаете кто? – сын нашого бывшого парторга з медучилища Мыколы Яковича Штуцера! помните? Можете себе представить, как тесен мир! Он, оказуется, пролез в охрану Хакамады через «НАРПОППУ МОЛОДУЮ» – молодежное крыло нашей партии.
     Я, когда увидел эту Васькину наглую фамильярность, то чуть не задохнулся от негодования и говорю:
     – Ах ты, сучий потрох Вася! шо ж ты, падла, делаешь?!
А Хакамада мне как врежет в упор:
     – Кому, может, и Вася, а тебе, Сократ, он – Василий Мыколаевич. Чтоб ты знал, он охраняет мое тело и делает это очень хорошо. Вопросы есть?
     Увы! Вопросов у меня не было, а была такая тоска! Я понял, что моя звезда-тра-та-та у Хакамады закатилась и Гинекологическая Ниша вже занята другим…
     В меня начался духовный кризис, который не мог не отразиться на депутатской деятельности в ранге Головы фракции НАРПОППА. А тут как раз в Парламенте рассматривался закон про приватизацию нашой национальной мусорообрабатывающей промышленности. И когда Хакамада позвонила мне на мобилу з Мальдив, где она отдыхала от тяжелых государственных забот не с кем иным как вместе с охранником своего тела Василием Мыколаевичом Штуцером, чтобы я строчно, не жалея никаких бабок, мобилизовал со всех фракций, кого только можно и нельзя для голосовки «за» этот закон, то я со смешанным чувством собственного достоинства просто проигнорировал ее звонок.
     Через день, когда закон благополучно провалили и вже было поздно – поезд ушел, она на чартере примчалась з Мальдив и вызвала меня на разборку.
     Как сейчас стоит у меня перед глазами та сцена: Хакамада – стройная, загорелая, удовлетворенная – видно Василий Мыколаевич, действительно, добре отработал свою тра-та-та-работу. И злая. А улыб¬ка – умопомрачительная, как приговор судьбы. «Сократ Панасо-вич, рада тебя видеть! Как самочувствие? Ты вже кушал? Что новень-кого? Тебя еще Головою Параламента не избрали за отчетный период? Нет? Что так? – Напрасно, напрасно – ведь ты теперь у нас такой само¬с¬то¬я¬тельный политик! Сам принимаешь важные решения. Определя¬ешь, так сказать, судьбы народов и государств. А ты знаешь, что из-за тебя, из-за козла, я полтора миллиарда баксов потеряла? Может у тебя есть такие деньги и ты мне позычишь? Нету? А сколько есть? Ах, нисколько нету! Я понимаю. Ну, тогда иди, развивай дальше Занимате¬ль¬ную проктологию – там еще столько занимательного! Пшел вон!».
     На ватных ногах вышел я от Хакамады, голова кругом вертится, сердце з груди выскакует. Поехал до Зямы и напились с ним – до поросячьего визгу. Умный Зяма ничего у меня не спрашивал: ему и так все было понятно. А мне, оказуется, не все.
Потому что на следующий день, несмотря, что з большого бодуна, я поперся на заседание в Парламент. Приезжаю, а охрана не пускает. Я им: – Вы что, козлы, оборзели?! Вот удостоверение!
     А начальник охраны: – Документ ваш недействителен. Я его изымаю. Вот у меня постановление.
     Тут до меня начало вже что-то доходить, хотя до конца еще не верилось. Но когда увидел, как мимо меня на заседание проходят другие депутаты, причем мои же партийцы, члены Фракции НАРПОППА, и на меня – ноль реакции, только морды отворачивают, понял, что гаплык.
     Но тоже – еще не до самого конца.
     И когда вернулся на свою депутатскую квартиру, а там на входе мент не пропускает, говорит: – А вы, пан-товарищ, здесь уже не проживаете, это квартира пана-товарища Штуцера Васыля Мыколаевича., – и то еще на что-то надеялся, а именно, что у меня осталась родная Народно-Популярная партия.
     А вот когда меня не пустили и в штаб-квартиру партии, когда на мое воззвание до охраны, что я ж есть основатель и Генеральный секретарь НАРПОППЫ, суки!, в ответ услышал только издевательский смех, и когда я, в отчаянии, вытащив «Краткий курс» и, пытаясь показать охранникам свою фотографию с подписью: «Сократ Фригодный – основатель и Генеральный секретарь Народно-Популярной партии», увидел на том месте в книге что-то уж совершенно невероятно-безумное, а именно  –  фотографию Хакамады з Вась¬кой (!!) и подпись: «Хакамада Измаильчук и Василий Штуцер – Основа¬тельница и Генеральный секретарь Народно-Популярной партии»!!!, – свет  померкнул у меня в глазах и я потерял сознание.
     Очнулся я на диване в своей старой квартире в Хасриловцах, но – как туда попал и сколько времени прошло – не знаю и не помню. Включил телевизор, думаю, посмотрю последние известия – хоть буду знать, какое сегодня число. А там, в новостях показывают пуск в действие нового мусорообрабатывающего завода и ленточку перерезают – кто?! – дикторша, курва, объявляет радостно: – Инвесторы и новые владельцы мусорогиганта – Хакамада Измаильчук-Штуцер и Василий Штуцер-Измаильчук! 
      А вокруг радостно хлопают в ладоши эти шестерки – члены Политбюра и эти шестерки – члены Парламентской Фракции уже – увы! – не родной мне Народно-Популярной партии! Боже мой, Боже мой! – И я заплакал горькими, злыми и бессильными слезами, глядя на ихний надо мною триумф. Но плакал  не долго, потому что через пару минут на меня вдруг напала неодолимая тошнота и я еле добежал до своего совмещенного санузла, где меня буквально наизнанку вывер-нула тяжелейшая рвота. «Неужели отравили, суки!» – про¬мелькнуло в голове, и я, добежав до телефона, сквозь рвоту, с горем и слезами пополам вызвал «Скорую», которая приехала неожиданно оперативно. Врачом случайно и к счастью (хотя какое уж тут счастье!) оказался знакомый – Сирожка Вознюк, с которым мы когда-то, в незапамятные, щасливые и наивные времена учились в медучилище и ходили по девкам.
     Он за это время успел закончить мединститут, стал врачом, женился, народил троих детей – но все так же, по-прежнему работал на «Скорой». Он то и раскрыл мне глаза на Феномен.  «Сократ, – говорит, – страшно узок ваш круг, страшно далеки вы от народа и ни хрена не видите, что делается у вас под носом!». – А я ему: «А в чем дело, Сирожа?» – А он: «Так ты, значит, еще не знаешь, что такое Феномен?» –
     «Какой такой феномен? Первый раз слышу!» – «Не «феномен», а «Феномен», кореш дорогой!»
      И тогда Сирожка изложил мне всю Феноменологию Феномена. И глаза у меня частично раскрылись.
     Оказуется, на родину-мать напало новое тяжкое испытание – этот чертов Феномен, который поделил весь народ на два враждебные лагери – Элиту и Электорат, поставив к тому же между ними эту проклятую S-аномалию. И – увы! я уже, оказуется, находился не на стороне Элиты – Хакамада вышвырнула меня оттуда, как ненужный отработанный материал, узурпировав весь мой выстраданный политический капитал в свою с Васькой пользу. Выразить словами невозможно то горькое чувство, что в одночасье тебя лишили всего, что добивался всю свою сознательную политическую жизнь!
     Дальше Сирожка мне поведал, что, оказуется, уже было и решение Парламента на тему Феномена, а я его прошляпил, или, может, в это время уже находился в бессознательном состоянии – этого я так и не понял.
     Непонятно мне было также и то, как жить дальше? Как снискать насущного хлеба, когда никаких ресурсов – ни моральных, ни физических вже не было. Только в углу комнаты нашел две связки з книгами: одна оказалась «Занимательная проктология», а другая – «Краткий курс истории Народно-популярной партии (НАРПОППА)». Как в тумане я вспомнил, что с этой последней в меня связан какой-то парадокс, и когда начал перебирать в памяти события, всплыла та ужасная сцена с охраной возле штаб-квартиры партии в столице. Ли-хорадочно бросился перелистывать «Краткий курс» в надежде обна-ружить хотя бы самомалейшие воспоминания про себя, но тщетно! Всюду, где должны были находиться мои фотографии, где я сам с та-кою любовью – любовью к истине! – описывал о своем титаническом труде по организации партийного движения НАРПОППЫ, было только «Хакамада! Хакамада!! Хакамада!!!».  А дальше, ближе к концу, уже стал появляться и Васька – охранник тела Хакамады в роли Василия Мыколаевича Штуцера, сначала Гауляйтера молодежного крыла – «НАРПОППЫ МОЛОДОЙ», а потом уже и Генерального секретаря всей родной Народно-Популярной партии – этакого, понимаешь ты, партийного вундеркинда, сделавшего свою политическую карьеру через Гинекологическую Нишу, которая ему, сучонку, в матери годится!
     Кроме совершенно естественного возмущения эта книга вызывала у меня еще и леденящий ужас, ибо невозможно было рационально понять и объяснить: каким же это фантастическим образом лично мною (с Зямой) написанная книга, там, где любовно выверялась каждая фотография, каждый документ, каждая буква, каждая запятая!, была мгновенно подменена сиею отвратительною фальсификацией?! «Сатана! Сатана!! Сатана!!!» – теперь почти без перерыва бухало в меня в мозгах и я уже боялся один оставаться в комнате, а по ночам оставлял свет включенным и все равно дрожал от каждого шороха. А когда забывался сном, то все пространство этого тяжелого сна заполнялось отвратительными гадами, пауками и крысами – и я просыпался с криком и в холодном поту. Проснувшись, я обнаруживал, что надо мною склоняется какой-то грязный, вонючий, одноглазый карлик-бомж с фурункулами и язвами на лице и руках и шарит у меня на груди, на животе и в районе гениталий, что-то ища или домогаясь чего-то, пользуясь моей во сне беспомощностью. В панике пытался я оттолкнуть от себя этого отвратительного монстра и … с криком просыпался! Так значит и это был сон! Задыхаясь, я открывал окно, чтобы вдохнуть измученной грудью хоть один глоток свежего воздуха, но снаружи с ужасным карканьем влетала стая ворон и, пикируя мне на голову, норовила выклевать мои глаза, источая при этом ужасное зловоние. Схватив со стола настольную лампу, я изо всех сил отбивался от проклятых птиц, круша все вокруг себя, но тут со взрывом лопалась лампочка, обдавая мое лицо дождем осколков и … я снова просыпался! Господи!! И это, оказывается, тоже был сон!!!
     И таких вложенных один в другой снов за ночь у меня бывало до десятка.
     Я понял, что еще немного – и сойду с ума.
     И вдруг мне в голову пришла простая, но какая-то очень убедительная и убеждающая мысль-последовательность: «Грех – Хакамада – Сатана». Ибо я уверовал, что все, что со мной произошло – дьявольское наваждение и без врага рода человеческого тут не обошлось. Методом научного анализа пошел я назад, в обратном направлении последовательности и получилось «Сатана – Хакамада – Грех». Я долго обдумывал своей воспаленной головой эту последова¬тель¬ность, но ничего определенного не смог придумать, кроме того, что „Сатана” источник „Греха”, а между ними как-то крутится „Хакамада”. Но чей это был грех и какое мое место в этой тройке, понять я был не в состоянии. Со страху, не зная, что делать, я обратился до Исуса Христа, Господа Бога нашего. Каждый день ходил до церквы, пытался молиться теми простыми молитвами, которые помнил еще от бабушки, однажды съездил в Почаевскую лавру. В церковной лавке купил Библию и часто ее читал, особенно Евангелие от Матфея, и именно то место, пятую главу, которое называется Нагорной Проповедью.
     Признаюсь, что я не понимал смысла этого текста, хотя он и волновал меня. Я не понимал (да и сейчас не понимаю), почему должны быть блаженны нищие духом и почему их должно быть Царствие Небесное? Тем не менее, продолжал ходить до церквы, молиться и читать Евангелие, надеясь получить от Бога какое-нибудь знамение. Но не получил. Зато вдруг, неожиданно решился вопрос моего жизненного обеспечения. Во внутреннем кармане пиджака я нашел банковскую карточку VISA, оставшуюся от прежнего благосостояния. Я хорошо помнил, что она была практически пустой – там было что-то такое долларов пятьсот-шестьсот, и я положил ее специально в этот карман для того, чтобы пополнить из партийной кассы, но не успел. Но теперь и это были большие бабки, которых мне могло хватить на несколько месяцев жизни в Хасриловцах. Но когда я пришел в банк, чтобы снять энную сумму, неожиданно на счету обнаружились очень, очень приличные деньги, не скажу, какие, но такие, что точно хватит на несколько лет безбедного существования, а в провинции – то еще и больше. Я понял, откуда они, эти деньги – никто иной не знал этого счета, кроме как Хакамада, и никто иной не мог бы пополнить его. И кроме нее у меня не осталось никого в целом свете, да, если разобраться, то и ее тоже.
     Но все равно, ничто не могло изменить моей нежности к этой невероятной, умопомрачительной, коварной, страстной, непостоянной, неверной и непостижимой женщине. «Милая, милая Хакамада!», – мысленно обращался я к ней. – «Слышишь ли ты меня? Вспоминаешь ли, думаешь ли хоть иногда обо мне?». Но умом понимал, что не слышит, не вспоминает и не думает… Целыми днями я бесцельно шатался по городу, изредка встречая старых знакомых и выпивая с ними по рюмке. Тяжко было мне отвечать на их вопросы, и я старался переводить разговор на что-нибудь другое.
     Бродя по улицам, отмечал перемены, происшедшие за время моего отсутствия. Как изменился город! Центральные улицы – новые богатые магазины, банки, рестораны, отели, дорогие – очень дорогие! – иномарки. Окраины – разбитые дороги, заброшенные дома, полуразрушенные предприятия. Раньше город был трудовой, чувствовалось, что все где-то работают, что-то делают, что-то «производят». Хотя большого богатства, а тем более роскоши не было. Теперь же, особенно в центре, роскошь навязчиво лезла в глаза, а в самых живописных местах – в парке, на береге реки выросли шикарные коттеджи, даже не коттеджи, а целые дворцы. Правда, непонятно было, за счет чего эта роскошь возникла – ведь следов какого-либо «производства» не было теперь и в помине! Кругом мельтешила одна лишь торговля – базары, магазины, лавки, лавчонки, какие-то полунищие люди, продающие прямо с земли. Какое-то непропорциональное количество игровых заведений и автоматов, около которых крутились не только пацаны, но и взрослые мужики и даже бабы, как будто вознамерившиеся проиграть не только свою жизнь, но и целый мир… Как много стало бездомных детей! Как много проституток! А ведь раньше их не было вовсе! Я сам пару раз «снимал» на улице совсем молоденьких – лет по 14 – 15, но уже довольно квалифицированных… Одна из них – ее имя было Маша – мне особенно понравилась и я несколько раз приводил ее к себе домой. Однажды, когда мы отдыхали в постели после любви, я спросил ее, зачем она ведет такую жизнь и что с ней будет дальше, и она, шутя, ответила: «Маши каслом не испортишь!». Не знаю почему, но я стал думать о ней как о Марии Магдалине.
     При том при всем я не мог не сознавать, что все эти перемены – и хорошие, и особенно плохие связаны с деятельностью созданной мною Народно-Популярной партии, и это вызывало у меня непередаваемо тоскливое чувство.
     Иногда, по вечерам, когда не было дежурства, ко мне заглядывал Сирожка Вознюк и мы, за рюмкой, предавались воспоминаниям о прошедших щасливых деньках нашой молодости. Сирожка мне рассказывал и о Феномене – как там начальство с ним борется или делает вид и, вообще, какие веяния на эти темы. Не знаю почему, но ночные кошмары посещали меня теперь намного реже и даже иногда я подумывал, а чи не устроиться ли на какую-нибудь необременительную работу типа политтехнолога до какой-нибудь из мелких местных политических организаций.
     Однажды, гуляя по обыкновению по городу, возле базара я увидел одноглазого бомжа, вид которого мне показался до странности знакомым. И, присматриваясь до него, обнаружил, что и он приглядывается до меня своим единственным глазом. Это показалось странным, но он вдруг улыбнулся своей отвратительной ухмылкой и я внезапно вспомнил, что это бомж-карлик из одного моего кошмарного сна! Только он на самом деле не был карликом, а просто жизнь его согнула пополам. И именно в этот момент он заговорил до меня: «Не узнаешь, Сократик?». Я не знал, что ответить – ведь не мог же я сообщить ему, что он персонаж моего ночного кошмара. Но бомж снова заговорил до меня: «Ну, Сократик, вспоминай: медучилище, парторг Штуцер Мыкола Якович, ну!..». И тут я узнал и вспомнил! – «Мыкола Якович, дорогой вы мой человек! Как же это! Что это с вами?» – «А вот Сократик, так вот… живу!» – «Как? Неужели на улице?!» – «На улице, Сократик, на улице…» – «А вы знаете, кто теперь ваш Васька?» – «Знаю, Сократик, знаю…» – «А он знает, в каком вы положении?» – «Знает, Сократик, знает…» – «Ну и что же он?» – «Ничего, Сократик, ничего…». Что у Мыколы Яковича случилось с глазом, я постеснялся спросить. Потрясенный, что увидел его в таком ужасном состоянии, без глаза, без дома!, я пригласил его до себя домой. Там мы выпили з ним бутылку водки, потом еще одну, потом, кажется, еще одну и разговорились. Оказывается, он откуда-то знал историю моего падения з политического Олимпа. «А сказать тебе, Сократик, почему с тобой такое случилось?» – «Скажите, Мыкола Якович, прошу вас!» –  «Ты, Сократик, предал Знание, сынок!» – «Так не я ж один – все его предали» – «Вот все и получат по заслугам» – «А ты, Мыкола Якович?» (я тоже незаметно для себя перешел с ним на «ты») – «Я уже свое получил и еще получу.» – «А твой Василий Мыколаевич, кровиночка?» – «И он получит!» – «А Хакамада Ульти-ма¬товна?» – «Хакамада, Хакамада...». Что было дальше, не помню, потому что меня свалил тяжелый алкогольный сон и я вырубился. 
     Утром обнаружилось, что Штуцер-бомж исчез, а вместе из ним исчезли и две связки з моими книгами – «Занимательной проктологией» и «Кратким курсом Народно-популярной партии (НАРПОППА)». Исчезла также и мелочь, которая валялась на столе и та, которая была в кармане моих брюк. Но карточку VISA Мыкола Якович не взял – оказался честный, а может просто не знал, что это такое. С тех пор по каким-то необъяснимым признакам я чувствовал его постоянное незримое присутствие в моей квартире.
     Телевизор я включал все реже, а как только начиналось что-то политическое, сразу выключал. Но совсем не смотреть его тоже не мог. Мне просто физически необходимо было, хоть изредка, видеть Хакамаду, хотя это и причиняло мне и душевные муки и Феноменальные страдания. И особенно больно было сознавать, что благодаря S-аномалию, нам уже не воссоединиться никогда!
     Эта мысль настолько угнетала мой дух, что ни о чем другом я размышлять уже не мог. Зато на мыслях про Феномен и про S-аномалию сосредоточился полностью. Как и много лет тому назад решил воспользоваться методом научного анализа, хотя и сознавал, что над данной проблемой работают несравненно более крупные мыслители, чем я, и даже, наверно, целые научные институты. Но, точно так, как сумасшедший изобретатель, который пытается сделать вечный двигатель или доказать теорему Ферма*, ежедневно, упорно и фанатично размышлял я над загадкой Феномена, пытаясь с разных сторон понять ее происхождение. То, что это кризис подсознания, я понял довольно быстро, хотя ясного понимания того, что же собою представляет это самое подсознание у меня не было. Размышлял же я просто: сознание – это то, что я знаю, помню и могу рассказать в данный момент.

     * Теорема Ферма, говорят, уже доказана, а вот вечного двигателя-то до сих пор нет! (Сост.)

     А некоторые вещи – не помню, но, напрягшись, могу вспомнить – значит они всплывают в сознание из подсознания. Другие вещи я и вспомнить не могу, хотя знаю, что когда-то помнил их – они тоже как-то существуют в моем подсознании. Третьи вещи являются ко мне во сне – откуда? Конечно же, из подсознания, в котором происходят какие-то процессы, которые я не осознаю. Некоторые свои сны я помнил – значит они тоже как-то оставались в сознании после пробуждения. Так, например, помнил многие из посещавших меня кошмаров. Правда, теперь они случались со мною гораздо реже. Но зато я заметил, что после кошмарной ночи Феномен начинал действовать на меня не сразу, а как бы с задержкой, и действие его было слабее. Я зацепился за эту мысль: кошмары отгоняют (или ослабляют?) Феномен! Этими своими наблюдениями поделился з Сирожкой Вознюком, когда он в очередной раз забежал ко мне отдохнуть от жены и от детей. Сирожка, который обычно не очень-то прислушивался к моим научным рассуждениям, тут почему-то задумался, стал серьезный и говорит: «Знаешь что, Сократ? У нас, в первой больнице, в невроотделении создана группа по наблюдению Феномена. Руководит нею профессор из мединститута, может ты помнишь его – дурноватый психиатр Гольдберг Арон Маркович. Но страшно толковый. Я к нему, говорит, пристроился диссертацию писать про алкашей. Думаю, говорит, что тебе обязательно нужно побалакать из ним!».
     На следующий день Сирожка привел меня до Арон Марковича, который на самом деле оказался одновременно и дурноватый и страшно толковый. Выслушав всю мою трагическую историю от начала и до конца, причем постоянно перебивая какими-то идиотскими замечаниями, кривляясь и паясничая, так что я уже хотел плюнуть на все это и уйти, Гольдберг вдруг как-то резко замолчал, стал мрачный и неожиданно строгим голосом, глядя на меня в упор, спросил:
     – Вы Библию часто читаете?
     – Каждый день, – растерянно ответил я.
     – Это-то вас и спасло, милейший. Значит так. В Столице набирается группа людей для проведения Эксперимента по исследованию Феномена. Вы – очень подходите. Поэтому я вас рекомендую как добровольца. Хочу предупредить, чтобы не было недоразумений: от этого – не отказываются. Хотя не знаю, чем у них там кончится. И не верю, что из этого выйдет что-то путное… Так что выписываю вам направление.
Вот так вот, дорогие товарищи, я и попал в вашу компанию, в Зону Эксперимента. И вот теперь вы знаете все, в чем заключается истинная правда, касаемо нашей родной Народно-Популярной партии и моей дорогой, незабвенной Хакамады Ультиматовны Измаильчук, с которыми у меня, как вы убедились, связаны и самый большой духовный подъем, и самое большое разочарование в моей многострадальной автобиографии…»
      Рассказ Сократа Панасовича продолжался больше часа и перебивался всего лишь один раз – Фенею с ее анекдотом. По мере углубления Сократом в его повествование интерес, внимание и сочувствие слушателей к рассказчику все более возрастали и к самому концу все общество уже слушало, не отрываясь, а Алена даже всплакнула украдкой. Вольдемар ловил себя на том, как постепенно приковывала к себе эта не вполне грамотная речь, изложенная на чистом суржике. Неожиданно и ему вспомнились бередящие душу слова Иисуса: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное!». – А ведь Сократ-то как раз и может стать нищим духом и обрести Царство Небесное!, – подумалось вдруг Вольдемару, – Нет, сейчас он еще не такой, но что-то чувствуется в этом грешном человеке, что может сделать его даже и святым.
     Вольдемару были неудобны и непривычны сантименты такого рода, резко контрастирующие c его амплуа интеллигентного нахала, с которым он свыкся, сжился, и пребывал в нем как в своеобразном коконе, сообщающем ему массу удобств, но теперь пред его глазами стояло навечно врезавшееся в сознание явление ему Христа, как напоминание о вечности, как заботливое предостережение нашего Небесного Отца о чем-то неведомом, ожидающем впереди, и новые, неизъяснимые чувства охватили его мятущуюся душу.
     Да, скептичный, ироничный и даже слегка циничный Вольдемар совсем неожиданно для себя, молча, переживал повесть низвергнутого с политических вершин Сократа Панасовича. Что уж говорить об остальных членах сообщества, которые по-своему, но остро восприняли эту историю, и теперь сидели в грустном молчании, думая каждый также и о своей печали. Общество как-то позабыло, что у него есть выбранная вчера им же самим, хотя и с подачи Петра Кондратовича, руководительница собрания, которая молчаливо, как и все, сидела на своем месте. Но вдруг Александра, как бы вспомнив о своих командирских функциях, встрепенулась и заговорила:........