Последний год нулевых. 2009. Как он начался… несуразно, да как, впрочем, и пройдет впоследствии. Я впервые за многие годы не мог ничего пить на Новый Год… то ли из-за расстройства желудка, то ли просто не лезло. Кое-как вылакав банку пива символизма ради, я отчалил спать, едва досидев до курантов, которых все от чего-то ждали с замиранием сердца, загадывая желания, трепеща перед неизвестностью и надеясь на лучшее. Лучшего, конечно, в своем понимании хотел и я...
Этот год ничего не изменит в жизни большинства моих знакомых: она катилась по инерции, прямо, у кого-то катилась по наклонной… в самом печальном случае некоторые люди из моего окружения чего-то добивались и чаще всего становились говном. Они выигрывали у судьбы на червонец, но козыряли аж на косарь. Им после этого бывало со мной тяжело, а мне бывало тяжело с ними. Но это была лишь лакмусовая бумажка для тех, кто были прохожими, для тех, кто должен был отвалиться. А после... мы редко появлялись на одной кухне.
Я проснулся вполне выспавшимся, когда обнаружил себя среди груды дышащих перегаром тел. Навалены они были на кровати и среди них пробудилось еще одно. Вяло поздоровавшись со мной, натянув штаны, оно проковыляло на кухню. Судя по голосу, тело было женским.
Во мне боролись злорадство, что я не был мучим всеобщим похмельем, и горечь, что я не встретил праздник подобающим образом. Но я оставался лежать. Я ненавидел первые января уже давно - так же муторно как на Новый Год, мне становилось порой и на Пасху. И это состояние могло продолжаться несколько дней.
- Блииин… вся раковина забита, - взвизгнула девушка в кухне, по-моему её звали Катя.
Я вяло пошел на голос, всё равно желая промочить чем-нибудь безалкогольным горло и покурить.
Катя позвала меня по имени так, будто я был причиной засора.
- Я не могу лезть туда - меня вырвет… - пожаловалась она снова.
- Мусорницу подставь мне сюда.
В мутной воде плавали макароны и еще какая-то дрянь. Я засучил правый рукав и стал выскребать из отверстия грозди объедков.
- Вот все сейчас спят! Все спят! А нам разбираться с...
Я не слушал её дальше, работая рукой как вантузом, пытаясь пробить засор, борясь с временными капризами кишечника и желанием курить, понимая, что одно и другое последнее время слишком опасно связаны.
- Всё… ух, хоть теперь можно вымыть посуду. Поможешь?
- А я сейчас типа не помогал?..
- Ладно.
- Покурю, тогда, может, присоединюсь…
Произнеся последнюю фразу, я пошел в не комфортабельный промерзлый сортир, зажимая зубами сигарету. Я курил тогда“Золотую Яву Легкую”. Это были сигареты на все времена. Идеал сочетания цены и качества. В каком-то 2007 можно было купить их еще за 15 рублей… Но время шло, и новый год сулил очередное повышение цен и на них.
И, выходя из смрадной кабинки, я понял, что надо валить. Мне было слишком муторно в этом сонном царстве. Надо дойти до ж/д станции, пройдя мимо цыганских особняков и просто понурых участков. А там.. будь, что будет. Меня пугали местной гопотой, но что уж делать. Да и чего с меня взять. Пару колец серебра, старый мобильник без камеры, 200-300 рублей… смешно было представить разочарованные рожи этих гипотетических хулиганов, после такого сомнительного улова. Я усмехнулся и прибавил ходу. А на морозе, как я давно подметил, курить было очень приятно - дым охлаждался и мягче сползал в раздраженное горло.
Вдруг странное чувство беспричинной саможалости попыталось присосаться ко мне, как пиявка, но я говорил самому себе, что всё хорошо. Что не должен грустить вопреки законам жанра, я ведь не пил и нет повода для болезненной рефлексии. Его, конечно, можно найти, но зачем…
Человек одинок. Я вспоминал Ерофеева по дороге на Курский вокзал и представлял, как ему было тяжко. С таким недюжинным интеллектом и с таким похмельем, а я просто иду и хочу вернуться в свои четыре стены. Что ждет меня там? Недочитанная книга Воннегута, скучные лица родных, вид из окна. Из окна моего, если я лежа читал, был виден край дома с торчащими, как пешки на шахматной доске, вентиляционными сооружениями на крыше, а вечерами в сумраке меланхолично-больнично светились окна соседнего подъезда. И так ли мне это всё нужно сейчас?..
Наш дом был в форме полукруга, поэтому-то соседний подъезд я мог видеть отчасти в окно. Наш дом планировался как элитный, но от его элитарности быстро не осталось даже намека, хотя это было и к лучшему. Наш дом вмещал в себя квартиры по 100 квадратов с лишним, но они не спасали от одиночества, непонимания, безумия, скандалов, холода, серости, однообразия, апатии, грусти и т.д., и т.п. Люди, переезжая в них, брали проблемы, которые надеялись оставить на старых местах, с собой. И, как бы это не казалось наивно, я бы тоже, наверное, попробовал сделать так… просто, чтобы убедиться, что от себя не убежишь. Но ведь так приятно иногда отсрочить встречу с собственными демонами...
Я замер под светом фонаря на середине проселочной дороги, глядя на большую лампу в высоте. Среди сумрака, заборов, воя собак. Где-то слышался шум поездов, и в душе было не спокойно. Так рано, так рано темнеет зимой… И, выдохнув клуб пара в фонарный свет, я подумал, что стоит ли так уж спешить. Темень и, правда, темень, но времени много еще… мне некуда бежать. Но я скоро пришел на платформу. Какой-то старик подошел ко мне и задал вопрос: почему вот слово Бог люди так часто пишут с маленькой буквы, а Новый Год всегда с большой? Я не знал ответа и не хотел знать.
Это был мой 9 год нового века. И что я должен был делать в нем, я понимал лишь условно.
***
Белой мглой затянуло всё вокруг. Снег падал под углом, стало быть дул ветер, хотя гула было не слышно. Аудиокнига была поставлена на “repeat” с прошлой ночи. Мне становилось как-то внутренне тесно, не по себе.
Спустя долгие годы я наконец отвечу себе на этот простейший вопрос, от чего я не находил места, от чего мне было так беспокойно и тошно, а дело в том, что у жизни просто не было вектора… да и вряд ли можно сказать, что он появится позже. Но, кроме того, я не жил своей жизнью, а проживал жизнь своих родителей. Так и бывает, когда человек живет с ними слишком долго… но на тот момент, вопроса о переезде еще стоять не могло - все еще кочевряжась в колыбели собственной инфантильности, я заканчивал несчастный ВУЗ, писал диплом или лишь делал вид... по сути все 5 лет в этом постсоветском учреждении, я делал вид, что что-то делаю.
Заочно зная, что никогда не буду работать по профессии. Заочно зная, что всё напрасно. Заочно зная, что очная форма обучения - слишком уж щедрое разбазаривание времени в моем случае.
Но всё уже было по сути предрешено, а за окном сейчас падал снег. Я мог улыбнуться в душе, что впервые за последние 3,5 года закрыл сессию без долгов. Нет, я не начал учится - просто начал посещать занятия. Второй, третий.. да и четвёртый курс были пропущены в кафешках, пивных, у друзей, иногда и у подруг.
А в шаговой доступности от университета было прекрасное место. Кафе “Метро”. Уже после выпуска, когда мне бывало понуро и серо, как в это утро, я, сосчитав гроши и сигареты, садился в автобус, чаще маршрутку и добирался до моего любимого места, где всё было стилизовано под вагона метро. Американо тогда стоил 60 рублей, и я затыкал уши музыкой и курил, иногда по три, иногда по четыре сигареты за чашку. Хотя я довольно быстро уходил оттуда и ехал обратно, так я мог создать иллюзию, что хоть что-то происходит. Что-то, впрочем, и правда иногда происходило…
Ближе к вечеру я позвонил Хулиеву, школьному приятелю, человеку эксцентричному и склонному к термоядерной иронии и всевозможному эпатажу. В память врезалась история, о том, как юный Хулиев, несколько лет назад будучи в Англии по программе обмена студентами, напившись, попытался переплыть Ла-Манш, но запутавшись в мокрых наполовину снятых штанах чуть не утонул и ограничился купанием в фонтане, громко матерясь, разумеется, по-русски… Конечно были другие подвиги: попытка угнать пристегнутый возле какого-то лондонского паба велосипед, поучаствовать в групповой драке с английскими хулиганами, поохотиться на кошку, ну и т.д. Словом, по имени и житие. А вообще, гипотетически, он был весьма неплохим дизайнером и, в отличии от меня, он знал зачем и куда поступает. Спустя несколько лет, он и, правда, станет перспективным труженником своей области и амфетаминщиком по совместительству… не торговцем, а потребителем.
- Ну, здравствуй, м**ень! - широко улыбнувшись, Хулиев похлопал меня по плечу. Подобное обращение для него было, в принципе, нормой.
- Еще что скажешь? - хотя я не обиделся, но задал вопрос с нарочито серьезным видом, попытавшись выдержать паузу.
- Дааа… ничего, - замялся он, как ребенок с дефектом в развитии, закатив глаза, и слегка покачиваясь. - Мы ж пива вроде хотели… Да ты не обижайся, я так со всеми почти.
- Слишком тебя хорошо знаю, наверное, чтоб обижаться… - преувеличил я. Обижаться я умел хорошо, но чаще всего еще и хорошо это скрывал.
Обидчивость - гнусная черта характера. И, возможно, она была некоторой составляющей той негативной стороны, которую несет для мальчика женское воспитание. Женщины, как правило, обидчивее мужчин, как ни крути. Мать, бабушка… отец был слишком занят собой и работой. Кое-что попытался сделать дед в свое время. Но получилось ли?..
Мы шли до бара почти молча. В “Бычьем Хвосте” было вполне лояльно в отношении цен… но, в общем-то, всегда при нашей встрече платил Хулиев. Сколько я его ни встречал, он всегда выглядел, либо усталым и раздраженным, либо веселым и злым. Это происходило в нем, как я аргументировал ему в лицо, от сытого хамства. На этот довод Хулиев обычно снисходительно улыбался. Да… со мной-то вообще ничего толком не происходило. По крайней мере, так, должно быть, казалось ему.
Но он был мне искренне симпатичен - нас объединяло и прошлое, и то, что таки находились какие-то неуловимые для глаз вещи, которые нас объединяли: вкусы, взгляды, ощущения. И вместе с тем мы были весьма и весьма разными.
Мы уселись на кожзамовые диваны и взяли по пиву. Интересно, сколько задниц должны побывать на них перед тем, как они безнадежно протрутся до ткани неприятного серого цвета?..
- Взял бы лучше Blanche De Bruxelles.
- Нет, спасибо. Не хочу тебя обременять.
- Дааа… ты и не обременяешь.
- Не стоит.
- Эх-х-х… - с наигранной удрученностью вздохнул Хулиев и откинулся на спинку дивана. - Есть у тебя такая дурацкая черта - играть в нищеброда.
- Да?
- Ну, да. Кто-то понтуется дорогими вещами, а ты дешевыми: нарочито куришь дешевые сигареты, пьешь дешевое пиво...
- Мне нравятся мои сигареты.
- Да я тебя умоляю… Я ж не идиот.
- Скажи, Хулиев, - спросил я после некоторой паузы. - Почему я тебя терплю до сих пор?
- Потому, что мы друзья! - в сердечной простоте воскликнул он. - Причем очень хорошие.
- Скорее просто хорошие знакомые, - возразил я.
- Да?.. - задумался Хулиев, вздернув бровь. Пройдет некоторое время и он припомнит мне эти слова и, возможно, мне даже будет немного совестно. В той мере, в какой перед Хулиевым вообще могло быть стыдно. - Ну, тебе виднее.
- Но нет, не потому что ты платишь…
- Да это понятно. Всё мараешь бумагу?
- Да, есть такое дело.
- А потом что?
- Если б я сам знал…
Хорошие знакомые, приятели… можно было по-разному это назвать. Во мне уже существенно поугасла тяга к какому-либо мушкетерству, к тому чтобы рисовать яркий ореол вокруг понятия “дружба”. Но, тем не менее, где-то внутри хотелось иметь рядом такого человека, с которым мы будем понимать друг-друга, если не полностью, то почти. И уж если не будем горы сворачивать, то хотя бы станем максимально стараться впрячься друг за друга в трудное время. Таких людей всегда трудно найти да и самому, пожалуй, стать непросто.
***
Меня снова встретило седое утро. От обилия выпитого вчера было дурно, как физически так и душевно. Я угрюмо курил на лестнице, глядя на снежные завалы. На чувство безысходности накладывалось чувство собственной никчемности. Казалось, что смерть очень близко, а на том свете нет мне ни места, ни оправдания, а грозный Бог смотрит на меня гневно, без снисхождения… это чувство, наверное, и положило начало первой в жизни исповеди, на которой священник средних лет, терпеливо выслушав всю мою дичь, пояснил мне, что не надо из Бога лепить мысленного идола. И до чего же это была простая и очевидная мысль… но я ее упустил впоследствии, как, впрочем, и многое другое.
Я переборол слабость и вышел из дома к вечеру, двигаясь по кривым улицам, по темноте. Шел, глядя под ноги, в сырой от реагента асфальт с плывущими в нём фонарными огнями, борясь с чувством тревоги и страхом быть выгнанным в шею из храма, но всё же обнадеженный неведомо чем, что буду выслушан и, может, даже услышан.
Ближайший храм в честь св. Иоанна Кронштадтского был единственным в районе. Небольшая деревянная церковь, по размеру почти часовня, куда я сейчас направлялся. Трижды перекрестив лоб, и даже вроде что-то бросив в кружку нищему на паперти, я не спеша вошел в теплый храм, занял место в очереди на исповедь среди набожных и не очень прихожан. В большинстве своем это были женщины. Женщины, мне кажется, имеют гипотетически больше тяги к религиозному, божественному, церковному… может, от того, что, вообще, в них вложено больше целомудрия да и чувствительности, восприимчивости, сочувствия. Конечно, далеко не во всех, увы, далеко… а может, дело в том, что из-за первой женщины заварилась изначально вся эта история, с грехопадением и всем остальным. Ну, а с другой стороны, что мешало первому мужчине, не повестись на это?.. С такими мыслями я встретил свою очередь на исповедь.
- Вы извините… - промямлил я, разворачивая исписанный тетрадный лист. - Я тут впервые...
Священник средних лет, которого звали отцом Димитрием, участливо кивнул и мы около получаса ковырялись в моей душе. Я рассказал, по-моему, всё: о грехах с противоположным полом, о “лёгких” наркотиках, о том как спьяну чуть не убил человека, о былом богоборческом настроении на грани сатанизма и заигрывании с оккультизмом, об увлечением биографиями серийных убийц и многих других частностях.
На прощание он сказал что-то о том, что мне можно было бы попробовать себя как певчий на клиросе и т.п., но я ответил, что не дорос еще до такого шага. Он вновь с пониманием кивнул и сказал дескать “каждому овощу свой сезон”, а мне бы хорошо причаститься…
Я вышел из храма всё в тот же сумрак и побрел через квадраты микрорайонов. Облегчение? Было ли оно, не знаю… я исповедовался четко и основательно, о поступках, которые давно осознал и переосмыслил. Я верил, что Бог прощает, но я не знал, что мне делать, как мне жить дальше.
Да, через неделю или около того я впервые в жизни причастился. К этому дню молча готовился всю неделю и запомнил его на всю жизнь. Я шел домой, глядя на падавший мелкой крупой снег, казалось, что он был самым красивым и самым белым. Шел собранный и целый, как легкий белый шарик. Наподобие шарика для пинг-понга. И ощущал спокойствие и свободу… хотя о свободе я даже и не думал-то в тот момент. Небывалую полноту скорее.
И так мы и шли, вместе со снегом… но, конечно же, как обычно бывает, всё разбазарил очень быстро. Как дурак. Или без “как”...
***
А вскоре мне позвонили. Это был Вадим. Человек сорока лет, похожий на однояйцевого близнеца Гарика Сукачева. И, когда его спрашивали об этом сходстве, он обычно так и представлялся, он говорил: “Так ведь, я его брат… брат… по духу!”. После чего следовала трель глухого, надсаженного и неестественного смеха. Я научился с годами понимать этот смех… так смеются люди, которым либо очень больно (вернее даже, у которых что-то внутри разбилось...), либо очень страшно. Впрочем одно другого не исключало.
Я сказал ему:
- Вадим, давай выпьем завтра пива?
- Ну… давай, - неуверенно произнес Вадим. - Ты верующий?
- Да верую помаленьку… горы вот правда не двигаю.
-Да ладно, не юродствуй! ...верю, что ты веруешь, - Вадим с характерной неестественностью засмеялся. Мне хотелось сказать: “Вадим, ведь тебе же ни разу несмешно, я же вижу, так зачем же ты смеешься?” Но я не сказал, то ли из деликатности, то ли из малодушия…
Мы встретились на Пушке. Пошли в культовую пивную “Кружка”. Это место в конце нулевых было весьма колоритным: там собирались забулдыги, студенты и просто любители футбольных матчей. С годами не станет ни того футбольного ажиотажа в этих барах, ни той гурьбы наивных выпивох… Появятся суши, кальян и куча другого ненужного, но уйдет что-то важное, а, может, просто мы изменимся. Пиво вырастет в цене почти в два раза. Но тогда всё было иначе. Место было душной отдушиной без лишних понтов и наценок.
- Скажи, ты не голубой часом?
- Дурак что ли?.. - я даже отшатнулся от него.
- Да не… я так спросил, на всякий случай. Я сам пацан правильный ведь, - Вадим прервал свою мысль, глядя на кучу грязного снега на дороге. Он завопил: - Дайте мне лопату! Лопату мне!
- Пойдем, пойдем… - я насилу его успокоил, затаскивая в кабак.
- Эх, - Вадим поправил редкие волосы, потер красное лицо и сел. - Я думаю, не стырят пальто моё?
- Да не будь параноиком так уж прям…
- Ладно… ты зачем меня позвал, скажи?
- Вообще-то ты меня вызвонил?
- Ну, ладно… допустим. Но… ты мне вот скажи, зачем ты окурки так некрасиво бычкуешь? Ну, ты же не кирпичи кладешь! Не делай так больше… так… подожди.
Вадим сорвался с места и пристал к каким-то девушкам, к которым, как было видно интереса не было и у самого Вадима. Видимо, включив легенду про брата Сукчаева, он заставил их на некоторое время пересесть к нам за столик. Я не запомнил ни имен, ни лиц. И вскоре они ушли, а Вадим заплакал, но совсем не из-за их исчезновения.
- Скажи… почему так… почему? - Он плакакал передо мной с какой-то детской простотой и казался беззащитным в лучшем смысле слова, я бы так порыдать у него на груди не решился бы точно. Да и ни у кого бы не решился…
- Что случилась, Вадим?
- Я люблю одну женщину. Помнишь, она была со мной на поэтическим вечере, тогда…
- Да, помню её.
- Ну, вот. Она говорит, что её жизнь - одно мученье. Она замужем, но не хочет покончить с этим всем. Не хочет, да и что мне ей предложить...
- Да, иногда кажется, что мир хочет тебя прикончить, - многозначительно выдал я и сделал большой глоток из кружки.
- Да что ты… сколько тебе лет?
- 22
- Это разве возраст? - хохотнул Вадим, не вытирая обильных слез, стекающих по щекам, обернувшись к каким-то женщинам его лет. - Девчонки? Это возраст?!
“Девчонки” посмеялись. Посмеялся Вадим. Не смотря на тот, факт, что он весьма хорошо одевался, жил Вадим бедно. Очень бедно.
- Ну, и почему?! Почему ты думаешь, что я тебя пойму?
- Я и не думаю… пей.
Он то исчезал, то опять появлялся за столом, подсаживался к незнакомым людям, включая все своё обаяние и харизму, видимо, прося денег. Деньги хоть и не быстро, но находились... впрочем, пропивались еще быстрее. Я бы оскорбился, веди себя таким образом кто-нибудь из моих знакомых, но Вадим был частным случаем.
Когда всплыл факт исчезновения замшевых перчаток из его пальто, он сначала нервно пробормотал, а потом крикнул на всю пивную: ”Суки… перчатки увели… неужели... и правда”. Он был человеком, которому было, как видно, болезненно жить. Просто болезненно жить. По разным причинам. И в этом он мне был приятен.
Он немного говорил о себе, но говорил. У него когда-то была жена, был у него и сын… в каких отношениях они были, строго говоря, было не совсем ясно.
В итоге мы выпили на последние гроши и и распрощались с этим одиноким, интересным и воспаленным человеком. Я быстро понял, что он болен… как-то глубоко и основательно. Я бы был не против помочь, если бы знал метод… но я его не знал. И был ли вообще на земле такой человек, который мог бы ему помочь. Скорее всего был… точнее была, но что-то, как водится, пошло не так. А святых я увы не встречал на своем пути и не смог бы с ними его познакомить.
***
Это было мерзкое время. Дни тянулись, как один серый день. Учебные дни и сессия, подошли к концу. Был сдан и предмет, название которого я не помнил, но знал, что его ведет ироничная немолодая женщина, для которой я был ошибкой природы. Мы сидели по пять человек в комнате и нас спрашивали поочередно.
И так ну, что вы можете сказать о миграционной проблеме?
Она… безусловно есть, - сказала одна из присутствующих девочек.
Ага… отлично.
Ну, понимаете, - сказала другая. - Дело не в том, что они плохие, а мы хорошие… они говорят, что мы плохие, а они хорошие, а мы...
Лицо женщины всё больше и больше искривлялось от нашего интеллектуального минимализма.
- Мне кажется, дело вот в чем, - я подал голос без спроса, не поднимая руки. - Это смешные категории… ну, “плохие-хорошие” и т.п. Дело всё в том, что просто есть разительное отличие в менталитете, понимаете? И эта несостыковка или, как бы лучше…
- 4 - указала на меня она пальцем, давая понять, что очень удивлена и обрадованна тем фактом, что у меня оказывается работает головной мозг и я даже могу формулировать сложные предложения, но мне лучше выйти, пока я не стал нести какую-нибудь ахинею и не испортил первое впечатление.
Важность циферок во всевозможных ведомостях осталась для меня где-то далеко в детстве… важно было лишь то, что еще одна дисциплина была в прошлом. Дисциплина, аббревиатуру которой, я даже не удосужился расшифровать… Всё уходило в прошлое и мне не было сильно жаль. Было жалко лишь времени. 5 лет какой-то нелепой игры. 5 лет протирания штанов без четкого понимания смысла. Вообще, без понимания смысла.
Хотелось лишь поскорее получить документ в синенькой корочке, тем самым заполучить смутное право на то, что моя жизнь будет оставлена в покое… ха. Конечно, как бы не так...
Прошла со временем и практика - обязательная часть профподготовки. Проездив около месяца в одну статистическую контору, я не вынес ничего, кроме отвращения к своей якобы будущей профессии и понимания всей формальности той картины исследований, блудливости всех этих цифр, что писались в отчетах. Еще впридачу через несколько месяцев мне выдадут сертификат о прохождении практики - бесполезную бело-зеленую глянцевую бумажку, не стоящую ровным счетом ничего. Обещанной же стипендии я не получу ни копейки… ни тогда не получил, ни потом не получу, а впрочем, и не сильно рассчитывал.
И в этом сером потоке я барахтался, как фантик в ведре грязной воды, рискуя утонуть и быть позже выплеснутым в никуда. Я лепил из дерьма и веток диплом, во многом из того шлака, который присылал научный руководитель - приятная увядающая девушка. Получалась чепуха статистического толка, чем-то напоминающая миниатюру типичного социсследования, я придумал наспех какие-то анкеты… в целом, как и закономерно стоило бы предположить, всё получалось донельзя нелепо и притянуто за уши. Еще более нелепо, чем обычные профессиональные проекты, которые я видел краем глаза на практике. На той практике, куда я обреченно таскался пять дней в неделю в многоэтажное, но ветхое здание в компании трех человек: щуплый парень с заячьей губой по имени Леша, девочка Ира интересующаяся только собиранием пазлов и выглядящая, как опытная наркоманка, и мать-героиня Лена, гордящаяся своим ранним материнством и тем, что муж у нее “настоящий мужик”.
- Настоящий мужик не останется один, - важно говорила она, выпуская дым в курилке сквозь толстые губы.
- А я вот уже два года один, - произносил я как бы невзначай, желая обострить эту, не то чтобы больную, но насущную тему.
- Ну… - подергивала плечами Лена. - Я как бы не тебя имела ввиду. Какие твои годы?
- А твои?
- Всмысле?
- Да без смысла… забей.
- Слусайте, слусайте, - говорил Леша, отчаянно шепелявя. - Ну, засем это всё?
- Незачем, Лёш, - сказал я язвительно. - Просто я думаю, что помимо “настоящих” мужчин в мире должны быть и “игрушечные”, чтобы “настоящие” женщины имели возможность потренироваться на них, чтобы не облажаться с “настоящими”...
- Ха-ха-ха, - Алексей забил в ладоши, дергая всем своим щуплым телом, сидя в старом кресле. - А слусай… а есть тогда, наверное, и “игрусечные” зенсины, ну тозе для тренировок…
- Господи! - раскатисто воскликнула Лена, прижимая к губам полускуренную сигарету, как какой-то оберег от меня да и всего происходящего. - Что вы все несете?..
- Да ничего… и “игрушечным” женщинам место на свете будет. Да, что будет! Уже есть… просто никто себя так не осознает, т.к. это обидно. Обидно быть “игрушечным”. А я вот походу “игрушечный”...
- А что ты в это понятие вкладываешь? - проснулась вдруг Ира, перестав собирать в голове свои бесконечные пазлы.
- Игрушечный?.. Ну, т.е. неполноценный, не созревший, не повзрослевший в достаточной мере… такой, знаешь, человек, которому будет тридцать, а ему будут кричать “эй, мальчик!” и прочее. Ну, а подробнее я не хочу в этом копаться.
- Ну, у тебя же, наверняка, есть друзья... Они тебя любят?
Её мир был прямолинеен и прост: есть только черное и только белое; есть только радость и только грусть и т.п… а кто хочет страдать, тот страдает; ну, а кто хочет быть любимым - конечно, любим.
- Эх… - я только вздохнул, поднося почти сточенный окурок к губам, понимая всю бессмысленность диалога с ней.
Тема одиночества изъезжена вдоль и поперек. Уже пошло и весьма пошло говорить о нём, но люди почему-то продолжают говорить… то ли потому, что одиночества очень много, то ли потому что о нём довольно просто говорить, если контекст позволяет.
Я чувствовал себя одиноким с детства. Наступил какой-то такой болезненный момент, когда я ощутил его. Не помню, был ли кто-то со мной в тот момент дома, но помню, что я так был удивлен и раздосадован этим чувством, что отчаянно усугубил его. Можно сказать встретил его лицом к лицу… это было страшно и довольно смело для того возраста. Это уже в более замороченном пост-подростковом возрасте я буду убегать от чувства одиночества, предварительно с ним заигрывая. Как сельский дурак убегает от собаки, которую сам же раззадорил.
Это был бессмысленный и бесполезный бег от себя. Толкотня о свои мелко-бытовые мысли, как в очереди в магазине. Но из магазина ты уходишь с чем-то, а тут просто бодание насущных заморочек и прописных тезисов, не имеющих, казалось бы, ни начала, ни конца, но зато явно грозящих лишением последних нервов того, у кого это внутри происходит.
Я сидел уже один, не реагируя на хлопки входной двери, изредка присасываясь к сигарете, упираясь лицом в руки.
Почти каждый день мне приходилось пересекать железнодорожный мост. С немалой высоты я наблюдал проносящиеся внизу поезда и частично новенькие лофты почти на уровне моих глаз. Там были кальяны и кожаные диваны, уставшие серьезные люди сидели напротив друг-друга, уверенные, что усталость их поз каким-то мистическим образом конвертируется в элегантность в данных местах. Их было много там, и вот так я соприкасался с их одиночеством, с самым страшным одиночеством - одиночеством толп. Нелепым и безликим. Порождающим такие же смехотворные отношения и семьи, вынуждающее их детей, судорожно ища “ложку”, расхлебывать это дерьмо в повседневности. Но как правило - слишком поздно. Дурное дело, как правило нехитро, и ломать - не строить, в конце-концов.
***
- Молодой человек!.. - меня окликнули за спиной несколько рослых мужиков в черном. Я не сразу понял, кто это… но вряд ли гопники - такое обращение было не характерно для них.
Эти милые люди встретили меня в том месте, где заканчиваются Люберцы и начинается Москва. На меня сочувственно смотрели многоглазые здания спального района. Сколько их было?.. Человек семь. Видимо сидели в засаде где-то тут в чахлых весенних кустах и если бы не темнота, то это было бы слишком палевно и почти что комично.
- Ну, что? - подал голос главный “богатырь”. - Документы…
- Пожалуйста, - протянул ему паспорт.
- М… а что в Люберцах забыл-то?
- На дне рождения был.
- М… а что глаза красные? Дули там?
- Нет, просто выпил нормально.
- Да ну...
- Такое у меня с глазами бывает от синьки.
- А если на “продувочку”?..
- Зря время потеряете.
Моя самоуверенность ему не понравилась и он стал строже:
- А ну.. из карманов всё вынь.
На свет Божий (а скорее на мрак, разгоняемый только маленькими назойливыми лампочки в руках уполномоченных) появился мой худой потрепанный кошелек, в котором ничего интересного обнаружено не было; затем показался телефон, у которого меня педантично попросили снять крышку, но тоже всуе… обыскали и пачку сигарет, но особый интерес вызвал бумажный листок свернутый в несколько раз. Главный с нежностью прощупал его и приказал:
- Разворачивай.
Развернул. Развернул не торопясь. Развернул так, чтобы текст был не вверх-ногами.
- Это что за хрень?
- Стишок.
- Я вижу, что не рисунок. Зачем с собой таскаешь?
- Просто.
Меня обыскали, настоятельно попросив поднять руки повыше. Пристального внимания была удостоена каждая складка одежды. Я искренне был удивлен, что обувь и носки никого не заинтересовали.
- Пошел… - не глядя мне в лицо, бросил походя старший, переполненный разочарованием и досадой.
Фонарики погасли и люди исчезли, будто это и не люди были вовсе, а призраки.
Отойдя на безопасное расстояние, я набрал номер старого друга-байкера, с которым мы и зависали сегодня на хате у общего кореша:
- Эд… это я.
- Как сам? До дома добрался?
- Слушай внимательно. Вы там осторожнее будьте, там рыскают у вас...
- Да ну?! Серьезно?..
- Серьезно. Меня шмонали вот только что…
- Ну, отпустили?
- Да, я уж ушел оттуда. Не таскайте с собой ничего от греха подальше.
- Лады. Спасибо, братан. Огромное.
- Да не за что. До связи.
- Не теряйся там.
- Да куда мне…
Повесил трубку, заходя в темную прихожую и думая, хорошо, что я уже почти год, как категорически отказался от этого удовольствия. Впрочем... с собой ни траву, ни гашиш я никогда не рисковал носить.
Утро немного отозвалось гулом в мозгах, но я оделся и побрел по улице. Теребя мысли в своей несвежей голове. Не так давно мне звонили с одного сайта, где я размещал свои убогие аудиозаписи в одну гитару, предлагая участвовать в каком-то маленьком фесте в клубе с непутевым названием “Шинель”. Естественно, я согласился. Терять было по сути нечего, а серые будни это могло неплохо разнообразить.
Но всё, что я сочинил и записал за недолгую творческую деятельность, разило вторичностью, я это знал… почти всё. И я не очень хотел продолжать ковыряться в этом, идти по этой бесплодной борозде, а самое главное уже пройденной до меня. Поэтому и не сильно был рад тому шансу, который заведомо ни к чему бы не привёл.
Я зашел в уже знакомый храм, наспех поставил свечу за покойного деда и, всё же немного постояв у иконы, вышел. Поймав, себя на той мысли, что в тишине и безлюдности вот такой церквушки есть что-то… что-то большее, чем покой. Но вскоре снова сполз в мысли о своём месте в мире. О том, чем я занят и тем ли я занят. Да занят ли я, вообще?.. Я брался за многое и мало что довел до конца. А то, что доводил, зачастую становилось тупиковой веткой. Жаль, очень жаль. А может так и должно было быть. “Дело жизни,” - говорил потомственный архитектор (или дизайнер) Хулиев. - “Вот, что самое главное”. Иногда меня через скрежет зубов тянуло c ним согласиться.
***
Случилось у меня подобие нервного срыва по весне. Я сам не любил, когда люди вели себя так. Но по весне меня начинало крыть…
Это была вторая половина апреля. Пасха. Я не мог понять, кто выдумал, что весна прекрасное время и т.д., и т.п. По мне так это очень болезненная, нездоровая пора, когда призраки из прошлого, начинают атаковать сильнее обычного. И, действительно, человек без этих призраков - счастливый человек… Да и воздух становится каким-то ядовитым по весне. Говорят, природа пробуждается, а, как по мне, так её просто лихорадит. И меня лихорадило.
Это потом спустя годы я буду легче отпускать людей. Гораздо легче… но тогда весна была опасным периодом из-за памяти о тех, к кому некогда питал довольно сильные по той поре чувства. Воспоминания кроили мою нервную систему вдоль и поперек.
Я убрался с превеликой радостью на старую квартиру, где жил когда-то давным-давно. С собой была акустическая гитара, ноутбук, немного тряпья на смену и около пары тысяч рублей. Этим я буду утешать себя ближайшие 10 дней. К ощущению всеобщей оставленности, как земными так и небесными силами, прибавился еще характерный для весны аллергический отек горла, который по ночам мешал мне спать, и обострившийся нейродермит.
Я набрал в первый же день Кабану, который жил неподалеку. Мне нужен был кто-то живой, кого знал я и, кто знал меня. А, может, было бы логичней выпить с каким-нибудь случайным прохожим - такой талант я иногда проявлял… но мы встретились. Кабан улыбнулся краем рта: “Здарова, братан… ”. Бодро протянул мне пухлые пальцы, один из которых после нашего давнего знакомства “украшало” моё убогое творение - партак в виде буквы “К”, края которой будто отъели мыши. Я всё время обещал ему закончить, но руки у нас в совокупности не доходили. Надо, было однако, признать, что тибетские иероглифы на спине вышли достойно и сразу.
Довольно крепкий, невысокого роста, бывший панк, когда-то употреблявший винт и куривший траву в неограниченных количествах, обладатель разных связей и знакомств... короче, Петрович (он же Кабан) имел весьма промозглое прошлое, но всегда действовал на меня жизнеутверждающе. На вид он мог показаться кому-то немного отбитым, но у него были и свои принципы, и своя мораль. Да и как человек он был весьма рассудителен и адекватен. Всегда. Почти всегда... Если он и убил кого-то в жизни, то только ради самообороны.
Мы засели в пивной возле грязного пруда... или озера. Но тут была довольно теплая атмосфера - кое-кто из малочисленных посетителей уже успел нажраться и устроил маленький дебош.
- Ха… - глянул Кабан через плечо. - Нормально тут. Что грустный такой?
- Да что-то мир опять меня достать пытается…
- Ну, - спокойно заключил он, хлебнув из принесенной кружки. - Мир-то без тебя обойдется…
- Аминь, - ухмыльнулся я и поднял свою тару. - У меня тут концерт скоро. Придешь?
- Да не вопрос. Главное, чтоб я не занят был.
- Не знаю нахера мне это… я уже съехал с этой темы так-то.
- Всмысле?
- Ну, в том смысле не сочиняю уже песни почти что…
- Я то сам вообще только шансон слушаю. Поэтому мне судить сложно… ну, а так, выступи, обещал им уже ведь?
- Да… да толку-то? Никому эти мероприятия не нужны уже. Надо что-то еще…
- Ну, я хз, - сделал паузу Кабан. - Ты человек думающий, это главное… мне поэтому с тобой есть о чем говорить. А песни… да…
Начался следующий день с пары вареных яиц, куска хлеба с сыром, крепкого чая и, конечно же, нескольких сигарет. Окна квартиры выходили на солнечную сторону и кухня в ясный день раскалялась люто: я сидел на шатком табурете в одних семейниках, методично поковыривая свои болячки на руках и ногах, пуская дым на луч, просачивающийся сквозь неплотный стык штор. Из захудалых колонок ноутбука доносилась песня “Тюремный рок” Олди (в миру Сергея Белоусова) со своим коллективом Комитет Охраны Тепла, мастера русского регги. В 2011 году по осени он умрет.
Как говорил мой хороший знакомый наркоман Тоха, делая кропали и не веря, что я не хочу (он предложил мне по меньшей мере 3 раза), когда мы собирались на вот этой же кухне буквально полтора месяца назад: “Ты вникни… депрессивный регги это. Олди гениален, что додумался до такого. Так может быть только в России”. Да, в тот день я поражался, как он лихо уговорил сразу 10 плюшек почти одну за одной, наполняя пустоту пластиковой бутылки - парень он был к тому времени прикуренный будь здоров. Свой грамм он обычно носил под верхней крышкой пачки сигарет и в тот вечер чуть не спалился перед ментом возле продуктового ларька… Но Бог миловал его. Был хороший, довольно душевный вечер и не подумал бы я что он будет из череды последних… нет, никто не умер, хотя товарищ и стал изредка пулять по вене “афганским бульоном”, как позже без содрогания признался, просто время всё расставляет на свои места: однажды понимаешь, что тот, кто казался тебе хорошим другом, впоследствии является просто неплохим собутыльником, хотя заблуждаться в пользу первого понятия при общении можно годами. Но тогда я думал об этом мало. Правда, иногда и довольно давно при наших разговорах чувствовалась эдакая прохладная струя, как когда плывешь вроде по теплому водоему, но ноги порой чувствуют холодный потоки. То ли я не хотел отдавать себе в этом отчета, то ли просто не понимал этих вещей. Впрочем, век живи - век учись…
Но сейчас я не думал о нем и старался вообще не думать, сидя на раскаленной кухне, глядя на эстакаду вдалеке с тянущимися по ней авто. Тогда еще не было здесь перед окнами торгового центра, который изуродует своим стеклянным лбом весь вид. Песня сыграла на повторе около десяти раз прежде, чем я вышел из транса, чтобы сменить положение на горизонтальное: несколько часов пролежать на диване с томиком Маркеса “Сто лет одиночества”. Удивляет, как порой книга меняется в твоих глазах за какой-нибудь год - в 2008-м я так и не смог себя заставить прочесть её, но дело скорее было не в пройденном времени даже, а во мне. Плевать, главное роман Габриеля разбавлял мои флэшбэки хоть немного, главное мне уже не надо было никуда спешить, главное я был один. Этому я уже был даже рад. В минуту слабости я пытался вызвонить некоторых людей, но все оказывались заняты, кто-то отбалтывался общими фразами и т.п. Что ж… я читал Маркеса и прикидывал свои скромные финансы: около трех-четырех сотен были пропиты с Кабаном… каждый вечер так шиковать я никак не мог себе позволить.
Я был сам себе и врач, и пациент. И по поводу своего ублюдочного состояния старался, как водится, сам себе поставить диагноз и выписать направление, и т.п. Я ежедневно видел вокруг себя людей. Они были глубоко одиноки: с детьми и с друг-другом. Это были маленькие изощренные тюрьмы. Непонятно кем и как выстроенные, а потому бежать из которых было сложнее. Да и куда порой им было бежать?.. Но я не имел ни первого, ни второго. И захлебывался временем, этой обстановкой, этим видом из окна. Мне нужен был кто-то… точнее нужна. Но я не знал её ни в лицо, ни по имени. И это было самое смешное и печальное.
Если бы она была. Просто бы существовала реально, была бы конкретным живым человеком я не плескался бы сейчас так отчаянно в воспоминаниях, которые накатывали на меня каждую весну, как сейчас. Воспоминания и бессильное желание пережить заново некоторые события 2006 года, переиграть некоторые ходы, некоторые решения и тогда бы… но пройдет еще много времени прежде чем я пойму окончательно, что и тогда бы ничего не изменилось. Всё равно.
Я выходил на улицу за полуфабрикатами и пивом - на хате были лишь макароны, крупа, сахар-соль да заварка. Смотрел в лица опрятных симпатичных девушек, понимая насколько же мне с каждой из них не по пути. И даже если бы кто-то из них заговорил со мной вдруг, я сделал бы вид, что не заметил. Улицы были заполнены солнечным светом, свет отражался в сотнях веселых распахнутых окон и они говорили мне: “Ты одинок, приятель, смирись”. Что ж я вполне мирился и ковылял домой, курил, выпивал три банки “Балтики” и брался за дело. Таким образом на три никому неизвестные и ненужные песни ко дню концерта стало больше.
Еще я звонил Хулиеву и мы встречались в районе Пролетарской. Я говорил ему что-то об одиночестве, друзьях, смыслах, времени, но он меня не понимал. Вернее ему это было не нужно. Хулиев ограничивался теми вещами, которые ему были нужны или вызывали хотя бы любопытство. Нет, он был далеко не глуп. Пожалуй, что куда умнее меня. Просто он совсем не годился для душеизлияний и вообще подобных тем. Да и глупо это - душу расплескивать...
В последний день я, как человек совестливый, протерев полы и мебель, проветрив прокуренную кухню, собрал свои нехитрые пожитки и двинул с нагретого места. В первый день моего кратковременного заезда с неба падала еще снежная крупа и небо было, как серая обгаженная простынь, а теперь было почти за двадцать градусов, пузатые мамы (и уже разрешившиеся в свои коляски) вывалили на улицы. Я должен был бы умиляться им, но я лишь плевал в сторону, куря на ходу. Забычковал у метро окурок об туфлю и ненадолго замер в поисках урны… Тогда еще не было этих идиотских штрафов за курение возле общественных мест и т.п.
Нырнув в подземку, я присел на одно из редких свободных мест в вагоне. С собою у меня был инструмент и сумка с подручным барахлом. Ноутбук и теплую куртку удалось сбагрить заезжавшему на днях отцу, что было удачно и поэтому ехал относительно налегке. Со смутной иллюзией по поводу новых песен, что кто-то что-то вынесет, прочувствует и прочий наивняк… ну, да, конечно. Это было место скуки и неудовлетворенного любопытства, место банальности и канонически завышенных цен на выпивку. Меня в очередной раз угораздило познакомиться с шоблой людей - это была поддержка выступающей после меня группы. Меня даже пустили за стол и угостили пивом. Это была приятная мелочь, а для меня большая удача, учитывая, что я плавал по деньгам почти что на дне. Если бы еще были девушки посимпатичнее, но увы...
После своего выхода, для которого начал разогреваться алкоголем еще дома, я подошел к барной стойке. Слегка взмокший, но с приятной усталостью. Была какая-то отдача, какие-то живые уши. Ко мне подошел накуренный малый, с виду любитель альтернативы:
- Вот эта песня про проститутку и алкаша… вот это было круто.
- Спасибо, - кивнул я ему. И пожал руку, но тут же переключился на диалог с барменом, с которым общался еще до выступления. - Слушай… прости меня, пожалуйста. Не мог бы пивком угостить. А то на мели я.
- Попробую… сейчас только начальство отойдет.
- Как тебе вообще музыка?
- Чья? Твоя?
- Ну, в частности…
- Эх, - скривил он гримасу, опустив глаза. - Да ретроградство… ретроградство это всё.
- Не поспорю с этим… Не поспорю.
И правда… Что мы делали здесь? Что мы делали здесь все? Создавали копии своих кумиров детства и юности в стихах и аккордах, переложенных на самих себя? То как мы пели и о чем мы пели - уже было написано и спето. Нужно было что-то другое, но, что именно, мы, видимо, не хотели или не могли понять.
Впрочем, за всех говорить - дело неблагодарное. Я был точно тем, кто не понимал своего времени и не старался понять. Былые настроения еще не до конца перебродили в моей голове… но меня отпускало, постепенно отпускало.
Бармен взял у меня из рук недопитый стакан.
- Э… э… я ж не допил.
- Сейчас допьешь, - спокойно сказал он глядя куда-то вдаль, доливая мне халявное пиво, как я и просил.
- О, вот спасибо!
Я выпил быстро и что-то было потом еще… окончился концерт и к одной из групп, состоящую из мужиков лет за сорок, подошел с предложением выпить где-нибудь водки, но поддержки не получил - фронтмен вежливо отвел меня в сторону, говоря, понимаешь, мы устали все, мы после работы.
Мерзкое, как тошнота, чувство опустошенности сопровождало меня до метро и даже дальше. Выступление было, что надо, но толку… никто не запомнит этот вечер и нас, думаю, тоже. Группы-однодневки или такие же вот одиночки с шестиструнками, как я, которые не хотят понимать времени, в котором живут, и даже гордятся этим. Глупо, до чего же глупо…
***
Непонятно как прошел еще один месяц. Я закончил с горем пополам свою дипломную работу и отправился на защиту. Как всегда склонный к баснословному везению, пошел первым.
- Ну, и скажите, какова цель Вашей работы была?
- Ну, я же прочитал всё вам. В введении всё сказано.
- Мда… ну, вы говорили про статистику по разводам, хорошо и что дальше?
- Ну, неутешительная статистика как бы…
- Мда… ну, а какая цель.
- Я вам уже всё рассказал, что мог.
После нескольких хождений по этому замкнутому кругу, человек из комиссии сдался, выдохнув еще раз “мда...”, на что женщина рядом, которая достаточно долго в течение всех этих лет любовалась моим “успехами” подытожила:
- Ну, что выросло, то выросло…
- Мда… - снова промычал этот человек.
Я сел на место, думая, что “удовлетворительно” мне всё же должны поставить. После меня пошел отличник и умница Сережа Горбунов. Он о чем-то повествовал с экспрессией и восторгом (о чем именно, я забыл, как только вышел из здания ВУЗа). Но ни его подача, ни размах его трудов, ни красочная презентация, которой он хотел поразить всех, отклика не встретили.
- Молодой человек, - сказал мычащий мужчина из комиссии, снимая очки, будто перед дракой. Он отчего-то был даже раздражен. - Вы понимаете, что Ваша работа - это просто ничто!
- Да нет, ну, как же…
- Что Вы спорите со мной?!
Ему поставили “отлично”, но опустили по полной. Я расслабился окончательно - нас всех отпустят с миром, теперь ясно.
Через пару часов бесполезного и ненужного мозгоклюйства, нам огласили результаты. Мне поставили “хорошо” и я убрался восвояси. Забросив вещи, переодевшись, я поехал к Кабану в Измайлово. Мы уселись на лавке в первом попавшемся дворе:
- Сдал значит?
- Ага.
- Радость есть?
- Да нет, как-то не очень. Я бы сказал, совсем нет…
***
Дней на семь я экономично выбрался на море. Горящие путевки или как их там... Я впервые был за бугром один. Смена обстановки не обезвреживала то и дело детонирующие воспоминания, которые, как бойцы ОМОНа вторгались в сознание и переворачивали всё вокруг. Но у меня была бутылка виски из Duty Free, несколько книг и к тому же в баре подавалось разбадяженное, но халявное пиво. В принципе, по той жаре, это было даже хорошо - нет так размазывало.
- А что это Вы читаете? - поинтересовалась женщина, мать двух детей, лежащая рядом на пляже.
- Биография Федора Михайловича Достоевского.
- Да ну… родители что ли читать заставили?
- Конечно, - ответил я без улыбки на её шутку. - Кто же еще…
Впоследствии шутка будет повторяться и в отношении других книг, с которыми я буду приходить к морю, но смешнее они от этого не станут.
Металлический стол и стулья возле номера нагревались к трем часам каждого дня неимоверно и я поливал их водой. Виски я мешал с колой по такой поре и только ближе к вечеру переходил на чистый.
Затем я перебирался туда, где побольше народу. Брал себе сразу по два пива и втыкал в уши The Doors, сидя спиной к танцующим, пялился на море и боролся с воспоминаниями, пытаясь переплавить их в сюжеты для каких-нибудь рассказов. И что-то порой я находил. Так выпивалось по четыре-пять-шесть бокалов. Когда как…
Как-то я выпил семь и пошатываясь, я побрел через скопище танцующих. Взволнованный афро-аниматор подошел ко мне с вопросом на английском:
- Are you drunk?.. Are you drunk?!
- No... I’m just russian, - ответил я уверенно и пошел дальше.
Такое времяпрепровождение надоедает мне быстро. Это хорошо для тех, кому за сорок - завтрак, купание, лежка, купание, обед, лежка, лежка, купание, ужин, лежка… Книги были прочитаны. Виски закончился. У меня списалось немало денег, после очередного звонка от организаторов. Они хотели, чтобы я опять приехал выступить.
Благо уже приближался отъезд.
Девочки по соседству отдали мне початую бутылку Мартини. Я разводил эту приторную дрянь с водой и умудрялся пить, чем обеспечил себе похмелье на следующий день. Вот и всё. Комфортабельный день сурка длиной в неделю закончился. Не жаль. “Да ты зажрался...” - сказал бы любой из ехавших со мной обратно. Возможно, и так. А, может, мне просто надо было чего-то еще…
Я врал себе регулярно на разные темы. Одна из любимых - что мне всё равно на неизвестность моих песен, стихов и рассказов; Вторая же подобная ей - что мне никто не нужен.
Когда я уставал врать себе, я выпадал в осадок, начинал чаще пить. И герои моих историй тоже врали и пили. Потому что я учил их тому же, что умел сам и это, пожалуй, было как раз-таки честно.
Я, конечно, почти всегда вполне искренне почему-то стыдился обеспеченности. Не знаю почему. Не знаю… наверное, я всегда знал, что не будут так работать и так зарабатывать, как мать или отец, и поэтому стремился искусственно понижать свою потребительскую планку. Что ж… разумно. Надо привыкать, раз обречен.
А в глубине души я желал жить спокойно, тихо, безопасно, издавать книжечки, отвечать на письмишки, чувствуя себя кем-то, чем-то, писателем, поэтом, философом… Тем, у кого спрашивают совета... тфу! Какое же дерьмо. Когда я с годами рассмотрю это совсем отчетливо меня затошнит почти физически.
Глупые детские игры, вдохновленные желтой серией “Альтернативная Проза” да и не только... точнее заигрывания. Заигрывания с маргинальностью, но заигрывания скорее в мечтах, заигрывания частичные, эпизодически и эстетические. Заигрывания с безопасного расстояния. Тяга ко всему дешевому плюс эдакая несмелая эпатажность… Маргинальность на ста квадратах евроремонта… И, правда, как же это всё было дёшево.
И прав был Хулиев. Много раз прав.
***
Вскоре, по возвращении я встретился с наконец с Буткисом. Он долгие годы комплексовал на тему своей необычной фамилии. Я так и не смог понять, почему настолько сильно. Когда мы познакомились с ним он потихоньку вырастал из ползунков готической культуры. Со временем он превратится из мрачного подростка, нюхающего газ и собирающего сигаретный пепел в канистры, коллекционирующего редкие пивные пробки в молодого человека, разбирающегося в электронике и музыкальных инструментах, не лишенного вкуса в одежде и следящего за собой. Но это значительно позже, а пока что он торчал где-то между…
Мы лежали на крыше нашего четырнадцатиэтажного дома, куда мы наблатыкались пролезать между ступеньками металической лестницы, ведущей на чердак - одно из немногих преимуществ нашей с ним худой комплекции. В тот месяц и день лето еще не испоганилось, не превратилось в душную серую субстанцию, совместившую в себе и жару и дождливость. Солнце стояло высоко и светило ласково.
Мы устроились в наиболее чистом месте, которое не облюбовали птицы. У нас была пара-тройка банок светлого на брата и мы лежали прямо на разогретой поверхности крыши и говорили не спеша, с удовольствием. Будто это был пляж, а не край пыльной Москвы. И мне правда было лучше здесь, чем там…
На какое-то время отступили воспоминания и одиночество. Я улыбался по-настоящему, почему-то чувствуя себя очень свободным сейчас. Казалось, что вокруг одно небо. И нет земли, нет. Только облака немного размазаны по голубой поверхности.
- Что лыбишься так, а? - по-доброму спросил Буткис, усмехнувшись.
- Да ничего… - я раздавил одну банку, превратив её в пепельницу, сложив туда все свои окурки. - Хорошо просто.
- Да, ты и хорошо выглядишь сегодня. Без своих обычных синяков под глазами.
- Как наркоман?
- Да хз… - он пожал плечами и плюнул через левое. - меня тут недавно поймали.
- Кто?
- Менты.
- За что?
- Ну, настучали. Видели, как мы тут на крыше тусили… к краю подходили близко.
- Мы?
- Ну, с Марией!
- А-а-а…
- Мы еще в тот момент, когда за нами пришли, не очень одетые были в добавок.
- Хе-хе-хе, - я не мог не засмеяться этой комичной ситуации, когда её представил. Менты и Буткис с Машей без штанов.
- Да нихрена не смешно это. Оштрафовали еще…
- Ну, извини.
Буткис встал и подошел не спеша, почти крадучись к краю крыши. Попытался глянуть вниз, но надолго его не хватило.
- Хочешь, чтоб опять пришли за тобой?
- Блин… не могу вниз смотреть, - вернулся он на свое место, морщась и судорожно обнимая себя, будто замерз.
- Ну, так и не смотри.
- Раньше я по широкому краю балкона ходил на десятом этаже… прикинь, по краю. Он двадцать… ну, может, двадцать пять сантиметров шириной был! Если б я сорвался… аж сердце заходится, как вспомню.
Да. Буткис, как и многие мои знакомые, имел в себе толику отмороженности. Особенно в прошлом: много дрался, промышлял мелкими кражами, выкидывал вот такие вот самоубийственные штуки… но метаморфозы были таки на лицо.
- Нашел группу-то?..
- Да нет… играю в нескольких, но, честно говоря, все они ни о чём.
- Да большинство ни о чем. Все уже сыграно.
- Пожалуй.
- Чтобы сыграть что-то новое, нужно вообще абстрагироваться от стиля, даже от того, что тебе самому нравится.
- Ну, что ж ты не абстрагируешься, не соберешь коллектив?..
- Я больше не верю в группы, - покачал головой я. - Нет. Каждый либо шибко творческий, тянет одеяло на себя, хочет реализовать свои замыслы, своё эго выпятить, либо просто пустой в плане идей. Трафареты лупит по образцу того, что любит слушать сейчас, а завтра захочет другого, а послезавтра…
- Ну, а ты разве не так же по образцу лабал?
- Я хотя бы один, не завишу ни от кого… хотя твоя правда, всё это уже было.
- Ну, а толку…
- Уже нет… Да и не было, конечно, чего уж там. Я уже не буду писать новых песен.
- Даже так?
- Да. Если и напишу это будет чистая случайность.
- Ну, у тебя была там неплохая. Про любовь алкаша к проститутке… если хочешь, попробуем как-нибудь аранжировать, записать.
- Посмотрим, - сказал я ему. - Посмотрим…
По сути, это значило “нет” и Буткис это почуял.
***
Дни тянулись, как вязкая похмельная слюна. Я выпивал по возможности - получалось нечасто, т.к. денег было немного. Я был в бесплодных поисках работы, таскаясь по Москве в стареньком бежевом пиджачке. И чем больше обломных собеседований приходилось проходить, тем более возрастало чувство отчужденности, будто я был кем-то вроде чернокожего паренька в Америке первой половины ХХ века, которого дискриминируют, как могут, и не дают занять никакого места в жизни. Должности, впрочем, на которые я старался попасть мне были, если не противны, то безразличны. Вполне возможно, что им и не требовался никто, а просто отдел кадров должен был изобразить бурную деятельность. Вот и всё… и зачем им это? Но я слышал, что не редко и так бывает.
Я возвращался домой. И, конечно, не ждал никаких звонков, а просто плелся на следующий день на следующую бесплодную встречу. Это было похоже на какое-то издевательство. И вроде бы как, издевался-то я сам над собой. Сизифов труд да и только.
А в свободное время я предавался ковыряниям в себе, то возводя себя до какого-то большого масштаба в своих собственных глазах, то до размеров карлика, стоя по сути на месте. Пытался погрузится в книги, которые мне мешали читать мои собственные мысли. Мои мелкие мысли, которые напоминали мне тараканов, разбегающихся по кухни при зажигающемся свете, но очень скоро выползающие вновь. Так и мои мысли прекращали свой ход, когда я замечал их, ловя себя на том, что скольжу по тексту почти в холостую, но вскоре они опять начинали роиться передо мной. Бесполезные, утомляющие, назойливые и бесплодные.
А серый пакет целлофанового неба был перегрет и удушлив. От чего становилось еще тяжелее… мерзкая пора. Но через год, когда будут гореть торфяники и вся столица погрузится в дым по плотности не уступающий туману в Сайлент Хилл, эту погоду будут вспоминать с эротическим придыханием…
На смену промозглому лету пришла солнечная осень. Его величество парадокс. Плеяда собеседований сменилась перспективой устроиться в пенсионный фонд - теперь я шлялся по бюрократическим дырам, собирая бумажки, талоны, справки и т.д. Я толком не знал, что за должность меня ждёт. Но я был уверен - рутина. Мне обещали на испытательный срок 15 000 рублей, что было не густо при любом раскладе. Потом зарплату должны были бы поднять до двадцатки. Но до этого еще надо было дожить…
К понедельнику меня еще не отпустило воскресное похмелье - выходные в одиночестве мне всегда сулили его. Я испытывал экзистенциальный ужас в воскресенье и аппатичную тоску в понедельник - её ничуть не разогнал звонок Буткиса:
- Здарова! Ну, что днюху мою праздновать будем?
- Ах, ты… а я и забыл.
- Давай приходи. Выпьем.
- Только не водки… а то я с ума сойду просто.
- Да решим, не переживай.
Мы встретились у продуктового магазина. С кривыми ухмылками оглядев друг-друга мы заключили:
- Как бичи одеты…
- Да мы и есть бичи.
Нам, дуракам, это лишь льстило…
Мы купили пару бутылок вина и устроились у него на кухне. В ВУЗ, конечно, Буткис не пошел.
- Ты что, колдырил вчера что ли? - спросил он в присущей ему прямолинейной манере.
- Нет. Так только парочкой пива поправился.
- Ясно с тобой всё.
- Мне мерещились распятые зверушки.
- Чего?..
- Ну, щенок, говорю, прибитый лапками к дереву мне везде мерещился. И я будто с открытыми глазами его вижу. И жаль его так, а ничего не могу сделать - он же у меня в голове только.
- Мда… завязывал бы ты.
- Да уж, тут завяжешь.
- Ну, ты прикинь - я б тебе водки налил сегодня и ты бы спятил, чтоб я делал тогда?
- Я не стал бы пить просто.
- Да ладно…
- Давай. Хватит… с днём рождения тебя.
Мы выпили обе бутылки достаточно быстро и разошлись. Виновник торжества должен был встретить свою подругу, вечно поддатенькую художницу Марию. Я сходил до дома, где выслушал назидательные слова по поводу запаха, исходящего от меня, гордо и с достоинством парируя, что дескать у Буткиса день рождения и пили мы культурно вино.
Через какое-то время, традиционно опаздывающий Буткис, появился, шатаясь в обнимку со своей музой. У них в руке была уже початая бутылка вискаря… а дальше было много всего: они поругались на ровном месте, Мария зарыдала, убежав на пустырь и грохнувшись там на землю, а Буткис, истошно матеря всё и всех, разнес ударом ноги стекло на автобусной остановке. Оно, рассыпавшись стеклянной крупой, Слава Богу не поранило ни его, ни меня. Я был немного в шоке да и Буткис слегка протрезвел.
- Пойдем, - сказал я ему тихо. - Посадим подругу в автобус.
Следующий день будет проведен им в покаянии, а я буду снисходительно говорить ему, попивая себе принесенный вермут, что и мои дни рождения несут одни разочарования и чтобы он не переживал так уж слишком сильно.
Чужой стыд не тягостен. Легки воистину и жесты ободрения.
***
Алиса была странной девочкой. Она то хотела дружить, то лезла целоваться, то снова хотела дружить… Я не хотел ничего. Я как-то в припадке алкогольно-лирической эйфории, обслюнявив, как пёс, её лицо, дыша в лицо ароматом всех выпитых за день бутылок, говорил: “знаешь, я мог бы тебя полюбить... мне кажется, я мог бы...”. Еще ни раз я пожалею об этом. Пожалею о сказанных мною в то лето ненужных словах, которые пощекочут её самолюбие и упадут в копилку памяти… в мою копилку, не в её же.
Бывали и вязкие телефонные разговоры этой осенью:
- Что тебе нужно?
- Почему ты меня удалил из друзей?
- Потому что.
- Это не ответ.
- А это и не вопрос, потому что ответ ты и сама знаешь.
- Хм…
- Зачем этот цирк весь?
- Я просто хочу продолжать общаться.
- Мне это не нужно.
- Раньше было нужно?
- До того, как мы с тобой начали целоваться.
- Ха! А в чем разница?
- Вырастешь - поймешь…
- Понимаешь… вот ты спрашиваешь, зачем мне это было нужно?
- Я уже не спрашиваю ничего.
- Мне нравилось нравится тебе.
- А… вот оно что.
- И мне нравилось, что ты не такой, как все.
- Ну-ну…
- Пойми, я ласковая, а ты грубый.
- Ты-то?
- Я.
- Да не сказал бы…
- Почему же?
- А я?
- Говорю же, холодный и грубый.
- Воу… еще и холодный.
- От тебя будто тащит прямо холодом и одиночеством.
- Забавно.
- Чего тут забавного?
- Да ты забавная. Если не сказать хуже…
- Еще ты постоянно куришь и пьешь. От тебя разит за версту.
- Ну, что есть, то есть.
- И?..
- А что ты хочешь от меня услышать? Тебе не кажется, что ты сама себе противоречишь?
- В чем же?
- Ты говоришь, что хочешь со мной общаться.
- И?
- А тебе не кажется странным, что тебе хочется общаться с человеком, который: во-первых, груб; во-вторых, холоден; в-третьих, окутан ореолом одиночества; в-четвертых, вечно пьет; в пятых…
- Но я уже к тебе так привыкла и с тобой интересно.
- А…
- Добавишь обратно?
- Эх…
- Что?
- Добавлю. Тогда отстанешь?
- Да.
- Отстань только, пожалуйста…
- Спасибо!
- Дура…
С моей стороны, наверное, это было проявлением элементарного малодушия или мягкотелости.
Алиса была избалованной девочкой и несчастной. Алиса была дочерью богатых родителей, которым была не сильно нужна. Алиса как-то даже резала вены. Алиса никогда не была, наверное, никому верной… Алиса жила в погоне за остротой ощущений. Впрочем, Алиса была уже в прошлом.
Это всё можно было б сложить и в стихи, но получилось бы пошло.
Я окончательно понял, что ситуация нездоровая еще летом, когда она меня беспричинно и хамски продинамила со встречей - в очередной раз пришло осознание, что снова бисер был разбросан совсем не там, где это было бы нужно…
На тот момент я только что вернулся из вынужденного паломничества на старый дачный участок, где проводил больше трети от всего года в раннем детстве (всем верилось, что таким образом получится укрепить мой слабый иммунитет). На этот раз я просто должен был прочистить водостоки и спилить несколько деревьев.
Годы прошли. Мои появления в той местности сошли на нет. До текущего 2009 года я появлялся здесь лишь в августе 2005 вместе с басистом нашего непутевого дубового музыкального коллектива, который скорее держался больше не на музыке, а на наших личных симпатиях: пешие походы до ближайшего поселка за ящиком теплого пива; кручение самокруток впрок; костер у железной дороги в глубине леса; сосиски с черным хлебом, которые казались вкуснейшей в тот момент вещью; колонка, позаимствованная у старенького магнитофона с рок-н-роллом и блюзом, разрывающими тишину ночи вместе с гудками поездов. Была и гитара, но её мы едва ли расчехлили. Мы и без того были счастливы. Мы знали цену таким моментам. Мы умели их запоминать.
А сейчас я пропустил по глупости свою остановку и шел пешком по шпалам обратно, стараясь не попадать ногою на гравий - если по нему идти слишком долго, ноги начинали ныть. Я шел сначала матерясь про себя, но через какое-то время смирился, появилось даже что-то вроде азарта. Забавно, когда идешь вот так по рельсам, затянутым дымкой, довольно долгое время - начинает мерещится, будто не двигаешься вперед, а как бы идешь вверх. Как по лестнице в небо. И старая песня Цеппелинов про эту лестницу в плеере пришлась как нельзя, кстати.
Через два с лишним часа я был на нужном месте. Прошел знакомой тропой до дачного поселка, который знал, как облупленный. В центре этих шестисоточных клочков земли был и мой, вернее моих родных. Желтенький двухэтажный дом без колпака на трубе. В детстве почему-то было досадно за это упущение - почти все трубы близлежащих домов в округе были украшены такими нехитрыми приспособлениями. А я смотрел с завистью и почти что стыдился. Смешно…
Дедушка спал в земле уже почти три года. Я думал о разном и немного о нем, пока прочищал водостоки от пластов пожухлых листьев. Затем уже я взялся за стволы засохших сливовых деревьев. На самом деле древесина оказалась довольно вязкой и распиливалась с трудом. Пришлось попотеть.
- Ты чего так ругаешься? - из-за угла дома выглянула бодрая пожилая женщина. Это была бабушка.
- Да ничего, - ответил я, доставая сигареты. - Вроде закончил вот.
- Тут мне не сори окурками!
- Да не буду, не буду… на крыльце пойду посижу.
- Вино есть облепиховое, домашнее. Хочешь?
- А когда последний раз я отказывался…
Под вечер собрался в путь. Смысла ночевать тут мне не было никакого. Я еще смутно надеялся на завтрашнюю встречу с Алисой, толком не понимая, что жду от неё. От этой встречи. Я хотел что-то прояснить, но вышло бы это… нет, не вышло, даже если бы встреча состоялась. Есть люди, которые ни в коем случае не хотят просто объясняться или прямо действовать. Им из каждого поступка надо устраивать небольшое шоу хотя бы для самих себя. А иначе жизнь слишком мучительное времяпрепровождение.
На следующий день, я в том же стареньком пиджачке отправился на никчемное собеседование в один банк. Им нужен был дятел при входе, раздающий талончики. К счастью этого места я не получил, но моей радости мать, работавшая там же, совсем не разделила:
- Ты ужасно угрюмый человек! Улыбайся! Ты никогда не найдешь иначе работу...
- Я бы в морг пошел.
- Там очень тяжело, вообще-то.
- Зато там не надо улыбаться.
- Никто тебя туда не возьмет - у тебя нет образования медицинского даже среднего, - важно заключила она.
- Чтоб трупы мыть оно не нужно.
- Пойми. - с усталым раздражением произнесла мать. - Ты не смог бы долго там работать, психологически это очень трудно.
- С живыми что ли проще?..
Попрощались вяло. Я покинул высокое стеклянное здание и перешел в низкое кирпичное - пивную через дорогу, чтобы посидеть, порелаксировать, отвлечься от всей этой суеты и еще пару раз набрать Алисе, которая была вне зоны доступа.
После моей третьей кружки она напишет, что занята. И что может увидеться со мной максимум на 45 минут, если я быстро приеду. Я плюнул в пепельницу от досады. И плюнул на это предложение, отдав предпочтение алкоголю и компании Буткиса и Марии, которые, сделав чумовые черные начесы на головах, звали меня послушать перепевки Joy Division.Что ж... Вечер оказался дерьмовым… только Мария довольно неплохо пародировала танец Яна Кертиса. И это было всё.
А потом впереди будет осень. Бессмысленные разговоры с Алисой. Бессмысленные встречи с теми, кого едва ли можно назвать хорошими приятелями. Алкоголь, книги, книги и алкоголь. Изредка кино. Сбор документов для работы в пенсионном фонде. Я всё это видал в гробу в целом.
Я хотел думать продуктивнее, но, как всегда, мне мешали собственные параноидальные мысли и желание бесконечного беспечного праздника. Это было грустно и глупо. Можно сказать, по-детски глупо, но, пожалуй, будет слабо сказано.
Я принимал различные позы, я этому научился с годами от мира взрослых людей… но боялся слишком часто чего-то: боялся за завтрашний день, за здоровье своих близких, и кучу других моментов. А пока боялся, я ведь по сути не жил - скорее просто тревожно спал наяву. А внутри меня перекатывался запутанный клубок, но мне было слишком мучительно его распутывать.
***
А пока я дрейфовал в ожидании ответа с места потенциальной работы, я развлекался конструированием одного, двух или более альтер-эго. Это был нелепый кукольный театр для меня, чувствующего собственную никчемность. Эдакий яркий уголок в нигде, чтоб развлекать себя не без последствий для целостности психики. В обычном кукольном театре реальные люди за ширмой вставляли руки в задницы матерчатым малышам разных наружностей и ролей. В моем случае ментально засовывал руку в задницу я сам. Сам себе.
В этом меня мог обличить лишь Хулиев, который хоть и вел себя часто, как скотина, но был далеко не неотесанным и весьма проницательным человеком. Но это не бросалось в глаза, поскольку из полушутливых азартных оскорблений в адрес друг-друга складывалась добрая половина нашего общения. Собственно и специфичная дружба наша, если это можно было так обозвать, с этого и началась еще в старших классах.
На утро, проснувшись в прокуренной комнате, я вспомнил, что обещал встретиться сегодня с Мясниченко. Он был наполовину еврей, наполовину армянин… как ни странно с хохлятской фамилией. Первым фактом он гордился, второго стыдился. Когда-то он считал меня лучшим другом, по крайней говорил так, и, наверное, я даже верил.
Наспех проветрив помещение, запихнув в себя какую-то нехитрую снедь, я выдвинулся из дома, забыв, однако, что одним из любимых хобби моего старого знакомого было опаздывать везде и всюду, по поводу и без. Меня это ужасно раздражало в людях. Всегда.
Я уже допил первую чашку кофе в местной бильярдной, как Мясниченко оповестил меня в куцей смске, что задержится еще на полчаса. Видимо, как персона важная, почти начальствующая, он не опаздывал, а задерживался…
Вздохнув, расплатившись за кофе, и напялив куртку я решил пройтись. Ветер играл мелким мусором на малолюдном проспекте, местами дремали бомжи подняв грязные воротники, донельзя глубоко засунув головы в плечи. Купил впрок в табачке пачку сигарет и тут же не был обойден вниманием немолодой цыганки с маленьким наглым пацаном, который юлил под ногами.
- Дайте денег, пожалуйста. - просила она спокойно, щуря глаза, как будто я недавно занял у неё сотню другую и забыл вернуть.
- Нет, - также спокойно ответил, глядя в сторону.
- Ну, дай денег, - канючил пацан, дергая мою штанину. - Не надо так… не надо.
- Дай сигарету тогда что ли, - вновь попросила женщина.
- А вот этого добра не жалко, - протянул я ей пачку. - Ребенка только убери, пожалуйста.
Она что-то сказала ему по-цыгански или еще как-то и он присмирел на какое-то время.
- Муж не работает, понимаешь?
- Понимаю.
- Вот так и приходится перебиваться. И в табор еще деньги нести. Да…
- А что муж не работает.
- Да вот не хочет и всё!
- Бывает…
Ни то от сочувствия (ни то от традиционного малодушия) я дал ей помятый червонец и пошел навстречу приближающемуся высокому человеку. Мясниченко улыбался широко и просто, как малыш на своё первое 1 сентября, который еще не понял, что его ждет на протяжении многих лет школьной дрочки… Он жил в мире, на первом месте был он и его амбиции. Не важно насколько они были воплотимы в жизнь. Он был мечтатель. И, кто знает, может быть из его мечтаний что-нибудь когда-то и вышло.
- Привет, старик, - произнес он, протягивая жилистую ладонь.
- Здравствуй.
- Что невеселый такой? Бухал что ли вчера?
- Ну, это как бы само собой…
- Завязывал бы.
- Где-то я это уже слышал.
Мы пришли в то же заведение. Девушка за стойкой равнодушно смерила нас взглядом - это было частью какого-то непонятного ритуала, как например постоянное протирание ею бессчетных пепельниц и стаканов, которые вряд ли в том нуждались.
- Всё тонкие смолишь?
- Ну, а что… Кент. Хорошие сигареты. Я себя каким-то французом чувствую с такой сигаретой в руке.
- Это ты поэтому напялил берет сегодня? Чтоб французом себя чувствовать?
- Ах, ты засранец! - заржал Мясниченко. - Всё замечаешь.
- Я думал, тебе евреем нравится быть. Нет?
- Вот не начинай… - он сразу стал притворно серьезным, готовясь пойти в атаку.
- Да мне всё равно как бы.
- Вот ты христианин, так?
- Ну, я слабо тяну, конечно…
- Ой, вот не отговаривайся. Как написано в Евангелии - Да, да. Нет, нет…
- К чему ты ведешь?
- Но ты себя позиционируешь?
- Безусловно. Хоть и христианин из меня дерьмовый.
- Вот. Как же ты бухаешь?
- Ну, да, - закатил я глаза. - К чему ты еще мог пристать…
- И тем не менее. Как так?
- Вот так, - я затянулся и осушил пол бокала залпом. Хотел выдохнуть дым ему в лицо, но дым видно впитался в легкие. - Доволен?
- Мда… - снисходительно вздохнул Мясниченко, глядя в свой стакан с Кока-Колой.
- Ага, - давясь отрыжкой согласился я. - Я еще и курю, как видишь.
- Наркотики?
- Больше нет.
- Работаешь хоть?
- Устраиваюсь вот помаленьку. Документы подал. Жду вот.
- О! А куда?
- Пенсионный фонд.
- Инетересно…
- Да, очень. Избавь меня от шуток про то, как я буду скоро обманывать старушек и тому подобное…
- Да и в мыслях не было!
- Кто знает, что в твоих мыслях… мысли еврея, тем более.
- Вот ты сам начинаешь сейчас!
- Да нет, - отмахнулся я. - Ты извини, это так… тем более еврей ты только на половину.
- Я еврей!
- Очень хорошо… и армянин.
- Слушай, если мама еврейка…
- Да слышал я уже этот прикол ваш. Как папа, кстати. Общаешься?
- Да. Вот цепь мне подарил, - вынул он из под воротника толстую золотую цепочку.
- Что ж… Красиво жить не запретишь.
- Я еврей! Я знаю свой народ!..
- Но твой народ тебя не сильно знает…
- Я знаю его историю!
- Ты обрезан?
- Еще нет.
- Ну, и всё тогда… ты лучше скажи мне, как там подруга твоя?
- Марина-то?
- А что еще есть?
- Ну, ты черт! - засмеялся Мясниченко, обличая самого себя в том, в чем я сам и не думал.
- Печально.
- Нормально.
- Ну, как сказать… Я вас познакомил всё таки.
- Да помню. Ты мне вообще кучу раз помогал, старик, - и он стукнул горлышком своей почти пустой пластиковой бутылки об мою кружку. Это выглядело так убого и смешно, что я ухмыльнулся. Ухмыльнулся, наверное, так, что сорвал бы джек-рот сразу на всех собеседованиях в своей жизни…
- А что смешного? Нет, я тебе благодарен! Я же всё помню. Как ты писал стихи, чтоб я мог их подарить той девочке…
- Дерьмовые стихи были.
- Парень! Она плакала, когда читала те письма, которые ты сочинял, чтоб я выдал их за свои! Это было гениально…
- Да знаешь, мне как бы скорее стыдно за то, что я тебе в этом помогал.
- Почему это?
- Да хз, - пожал я плечами. - Что было, то было уж… Забей.
- А всё равно! Это было круто… и это было классное время.
- Тебе виднее, - хмыкнул я, бычкуя окурок и поднимаясь из-за стола за вторым пивом, подсчитывая в голове свои скромные возможности. Вечером меня ждал Кабан у себя дома с небольшой импровизированной тусой народа. Я не мог прийти “без ничего”.
- Слушай… пивком угостишь по старой памяти?
- Да, конечно. Я схожу, возьму и себе.
- Вот и молодец!
В такие моменты я, правда, проникался к нему симпатией… а вечером уже разогретый я был в Измайлово.
На утро почти на автомате вышел из дома Кабана и поехал до ближайшего метро. Давно не было такого тяжелого похмелья. Снова мои бесы взялись за меня.
Саможалость и чувство вины, беспричинная и беспредельная тревога и почти что старые добрые галлюцинации под закрытыми веками. Но нет, на этот раз мне не мерещились распятые животные…
Был славный вечер и веселая ночь. Мы с Кабаном и товарищами пили сначала во дворах. Ночи еще не были слишком холодны. Орали песни на лавочках возле подъездов, нас крыли матом из окон - мы перемещались в другие места. Наконец, осев дома мы привлекли внимание и милиции. Тогда еще она не успела трансформироваться в полицию. Взяв честное слово, что мы прекратим шуметь, уполномоченный удалился, благо не догадавшись зайти в квартиру, где половина гостей долбили в простоте сердечной ганджубас. Кто на кухне, кто прямо в комнате.
Меня ангажировали местной звезде. Гитарист с погонялом Художник, а в миру просто Арсений. У него была милая миниатюрная подруга со светлыми волосами, которая убеждала, что мы просто обязаны с её парнем поиграть как-нибудь вместе. Я не особо верил в удачность этого предприятия… хотя человек и имел дома почти что целую звукозаписывающую студию и арсенал инструментов.
Мы могли бы встретиться. Он звонил мне и предлагал назначить репетиции, пробы и так далее, но что-то не срасталось. Мы так и забыли друг про друга.
А спустя два года Художник застрелится. Выстрелит из двух стволов обреза в рот на крыше своего дома. Да, вот и такие дела творятся на этих живописных площадках…
Он был далеко не таким уж простым малым, каким мог показаться на первый взгляд. Помимо арсенала музыкальной аппаратуры у него еще был и скромный арсенал оружия, пара-тройка хороших авто и неплохие залежи разного рода зелий. Не знаю, каким именно образом он получил это всё и не хотел знать, если честно.
Художник расписался на всех своих дисках, что успел записать, выпил бутылку виски и сделал то, что сделал. Видимых причин для этого не было никаких, а о невидимых можно было гадать сколько угодно.
***
Собирал я документы для работы чуть ли не дольше, чем мне пришлось там проработать. После испытательного срока меня попросили на выход. Я спросил, были ли тому виной мои бесчисленные косяки… сказали: “нет”, но я плохо вписался в коллектив. На мой вопрос, почему изначально они решили, что двадцатидвухлетний парень хорошо впишется в коллектив женщин постбальзаковского возраста получил лишь невнятное пожатие плечами.
Возможно, к этому приложил еще и руку один из айтишников - увалень Вова, носивший нелепые усы, ужасные очки и как бонус еще лишенный верхнего резца. Я почему-то подумал так, поскольку его перевели сразу после моего ухода в головной офис… хотя, конечно, связи тут могло и не быть совсем. А я мог бы быть и поумней - поменьше рассказывать о своем прошлом… впрочем, второй товарищ был очень приятным, хоть и немного неказистым малым. С его-то рассказа о том, как он гонял вместе со скинхедами, чтобы отомстить за смерть лучшего друга, и начался наш довольно откровенный разговор, при котором Вова присутствовал, улыбаясь широко и противно. Из всех же его слов запомнился только случай, как он подарил знакомой золотую цепочку, чтобы та согласилась с ним лечь в постель… я никак не отреагировал, но Вова всё равно, видимо, был чрезвычайно горд собой. Видимо это было самое яркое воспоминание его зашкафной юности, которая прошла скорее всего в получении оплеух и насмешек в перемежку с манией величия и эпизодическим моральным онанизмом на какие-нибудь выдающиеся личности и хроническим физиологическим на всё, что женского пола. Хотя, если он и приложил руку к моему скоропостижному увольнению, мне было плевать - я не любил это место, этих людей и эту работу. Абсолютно, совершенно, совсем…
Одним, еще пока трудовым, утром, я вышел из метро и взял из рук газету Metro. Ею, прямо скажем, неплохо набивать отсыревшую обувь… но в это раз всё сложилось иначе. Я увидел фотографию девушки. Мне не просто понравилось фото в газете - я сразу нарисовал себе иллюзорный фантастический образ нереально глубокого и интересного человека. Ведь она, как никак, была художницей пусть и с простым и распространенным именем Даша…
Почти забытое чувство подростковой влюбленности мазохистски царапало изнутри. Будто кто-то решил запустить старый заржавевший мотор и тот стал сам себя перемалывать. Я готов был заплакать от умиления, удивляясь, что еще могу чувствовать то, что чувствовал. Значит, еще был жив, значит рано я себя начинал хоронить еще той весной… это уже хорошо, независимо от исхода.
Главное я умудрился найти её в ВК, который еще не знал “лайков”. Это всё придёт потом, ну, а в конце 2009 года не было таких средств для обхода с тыла с целью привлечения внимания и приходилось сразу действовать в лоб. Что я и сделал, объяснив, откуда у моего интереса растут ноги. Помимо прочего - мне даже удалось договорится с ней о встрече. Мы выбрали Арбат. Старый Арбат. Она согласилась, как ни странно. Ей видимо вся эта история с фото в газете чрезвычайно льстила. Как минимум - был повод козырнуть перед кем-нибудь потом.
А в середине нулевых я часто бывал там. Этим летом захаживали мы тут в один кабак и с Алисой. Уже тогда говорили о том, что всё стало не так - да, пожалуй… и с годами это место не становилось лучше.
Одеться поприличнее мне не хватило ни ума, ни гардероба. Синие джинсы, серая куртка, старая бейсболка и не менее старые ботинки. Лил дождь и вместо букета у меня был лишь старенький зонт и карманное издание “Страха и Отвращения в Лас-Вегасе”, врученное мне на бессрочное хранение Хулиевым…
- Привет, - сказала мне девушка с двумя с черными пластмассовыми трубусами, набитыми рисунками.
- Здравуствуй, - я был идиот, я был не в силах перешагнуть через свою наигранную небрежность при общении с противоположным полом, которая портила, если не всё, то много. Если бы она хотя бы была органична, но, нет… Алиса всё же в чем-то была права. - Пошли?
- Что ты читаешь?
- Так книжка про двух торчков. Прототип автора… ну, собственно Томпсона и там еще его адвокат с ним.
- М…
Я обратил внимание на то, что верхние зубы у нее были неслабо искривлены, но об этом смог промолчать. Конечно, несмотря на неумолкающую болтовню о самом высоком я не стал для нее персонажем привлекательным. И я в ней, если честно не разглядел того, что искал. Но священный самообман довлел.
Художница… она, вроде, недурно рисовала, но даже не помнила толком кто написал картину “Крик”. До чего же было мерзко говорить в пустоту… но подогретый немного ирландским кофе, высмолив пол пачки за пару часов, я стоически нес всякую чепуху: о себе, о том, каким я был, о тех, кого я знал, о том какие книги и фильмы впитал в себя, а самое главное, что сам написал, сочинял и т.д… а всё потому что, она была не той - иначе это было бы важно и не было бы чушью. Не было бы…
Пройдет каких-нибудь 5 лет и это назовут отсутствием “вайба”. Говоря по-русски - это когда люди на разных волнах… “вайба” не было, но я врал себе, ставя и себя, и её в неловкое положение.
Я доехал до Выхино и выпил две банки залпом. Третью я растянул…
Спустя где-то две недели я приперся на станцию метро, где училась она. В моих руках была 21 роза. Я нашел деньги. Я бывал находчивым парнем иногда. Ей исполнилось 21… хотя, кого это парило, кроме меня. Она благодарно и благородно приняла этот веник, а я, уссываясь от умиления, глядя на её улыбку, доехал до любимого мною кафе. Я пил Американо, как привык делать здесь. Курил и думал о том, где же она сейчас… я написал ей смс, спрашивая, что она видит из своего окна. Даша написала: “Ну, детская площадка у нас тут, а что?”. Я ответил, что просто интересно, на что она смотрит каждый день по утрам первым делом.
А после я просто дождался автобуса и уехал до дома. Это дикое чувство, когда ты ассоциируешь не только свое настоящее, но и прошлое, с человеком, в которого, похоже, влюблен. И влюблен неслабо. И даже глядя на огни в домах, кажется, будто в каждом из них она… глупо, конечно, но что ты поделаешь.
Дурак. Я продолжал делать её для себя необходимой. И засыпал, думая о ней, и просыпался… думаю, как она стоит сейчас в пробке, какую музыку слушает в автобусах от своего подмосковного городка или, может быть, что-то читает.
Вся эта ваниль была для меня совсем нехарактерна.
Я настолько размяк, что даже поделился всем этим с Хулиевым.
- Ну, ты и м**ак… - засмеялся он. - Это ж надо. Даже не в отношениях с девушкой, а уже таскает в кошельке её фото.
- А тебе жалко?
- У нее **арь и без тебя наверняка есть.
- Не спрашивал.
- Ну, так спроси…
- Пошел на х**.
- Да ладно. Эх… Может, правда, что у тебя выйдет.
- Хотелось бы верить…
- Я тут прочитал твою повесть, кстати. Ну… во-первых, из плюсов - она не очень большая, во-вторых довольно живые диалоги.
- А минусы?
- Минусы, то что много п**дастрадальства и противоречий самому себе.
- Ну, такой герой…
- Это не герой, - выдохнул Хулиев, допивая кружку. - Это ты… понимаешь. Я же не идиот, я понимаю, что это твоё альтер-эго или как там ты его хочешь назвать.
- И что?
- Да ничего. Просто… досадно за тебя. Что ты так всё видишь.
- М… ну, спасибо.
- Да не, повесть неплохая…
- За сочувствие спасибо… Хотя вряд ли у тебя это бывает искренне.
***
Я читал текст смски: “Ты что-то хотел? Я не могу сейчас с тобой говорить...”. Она пришла вскоре после того, как я попробовал набрать ей, чтоб просто услышать её голос. Имея башку на плечах и чувство самоуважения, я б ответил простое “забей” и больше не дал бы знать о себе. Никогда. Но то, что переживал внутри убивало и здравый смысл и чувство какой-либо гордости и своей значимости. И писал ей в ответ, как есть: что просто хотел услышать её голос. Она ответила что-то нарочито небрежное… а я продолжил священный самообман, сидя уже без работы, почти без денег и, как всегда, без будущего.
А еще по той осени нередко в голову приходили мысли о том, что в творчество неплохо убегать. Пока это получается, конечно. На бумаге можно опосредованно столкнуться со своим страхом перед чем-либо и, конечно, ни разу не победить его - просто найти в этом какое-то временное удовлетворение. На бумаге можно было быть кем угодно. Мне хотелось бы быть самим собой… ну, или почти самим собой, только усовершенствованным немного. Вот только знал бы я, какого это им быть в жизни.
Старая знакомая из Тулы напомнила мне о себе. Саша. Смешная девочка, с которой нас немного сдружил интерес к Башлачеву и вообще к советскому рок-подполью. К тем, кто уже стали просто памятниками. Кто-то еще живыми, скрипящими, кто-то уже давно застывшими в такой трагичной и уже вечной молодости. Но памятниками. И те, и другие.
Я добрался до Тулы на автобусе от метро Академика Янгеля. Как и почти год назад. Теперь я к счастью знал, где его ожидать.
Академика Янгеля, метро… да, где-то там жила до сих пор девочка, оставшаяся в 2006-м. Показавшая мне, что добро не есть слабость, а жестокость не есть сила. Объяснившая мне без слов простые вещи, в улыбке которой, как показалось тогда, мне улыбнулся Бог. Далека она была от святости да и от веры… но тем не менее случилось так. И, конечно, как многое прекрасное в жизни, всё быстро закончилось. Где сейчас она интересно? Да нет, не интересно совсем… Врёт кому-нибудь опять про суицидальные планы и травит историю про любовь к мальчику, который скопытился от передозы, не успев дотянуть до восемнадцати. Но у нее всё будет хорошо. Умирать она не собиралась всерьез, потому что об этом вот так не кричат те, кто готов уйти.
Меня передернуло уже на Тульском ветру. Мы ехали около трёх часов, как и предполагалось. Саша должна была вот-вот подойти.
“Я на площади восстания. Жду.” - отпечатал я сообщение и закурил.
Тула мне нравилась. Мне нравились вообще провинциальные города, хотя какого жить там, я толком не мог представить, потому что не пробовал. Но отсутствие того жуткого московского напряжения я ощущал. Не было этого гнетущего обилия высоток. Здесь было где разгуляться ретроградским романтическим натурам. В том числе, таким как я.
Вскоре меня встретили:
- Привет! - Сашка осталась такой же улыбчивой и толстой. Но меня почему-то её неубиваемый оптимизм не сильно раздражал.
- Здарова. Я взял гитару вот… как просила.
- Ну, круто. Я договорилась со своими знакомыми - тебя пустят переночевать.
- Отлично.
- У меня просто дома непростая атмосфера такая сейчас…
- Понимаю. Да нормально всё. Так даже лучше.
- Купишь им что-нибудь?
- Конечно. Не с пустыми руками же… - я снял с карточки последние остатки моих кровно заработанных в пенсионном. - Что они любят?
- Ну, давай тортик какой-нибудь… можно винограда там.
Я купил им колбасы, сыра и хлеба. Несколько бутылок вина. Фруктов. Ну, и тортик, да. Куда же без него…
- У меня сейчас дело одно есть, - сказала Сашка неловко.
- Да?
- Ага. Но ты можешь пойти со мной, если хочешь.
- А что за дело?
- Тут у людей девочка с ДЦП. Тяжелая форма. Я хожу, помогаю делать массаж.
- Ничего себе… ну… ты молодец.
- Ты посидишь просто рядом.
- А это удобно вообще?
- Да, её мама любит, чтоб новые люди заходили. Наташе это нравится. Она ж мало из дома выходит.
- Ок. Пошли.
Глаза бедной девочки, когда мы пришли посылали друг-друга на три буквы. Я сначала подумал, что она в полном слабоумии. В свои 16 лет физическое развитие Наташи соответствовало развитию восьмилетнего ребенка. Я удивился, когда узнал, сколько ей на самом деле. И еще больше, что она оканчивает обычную среднюю школу экстерном, делая большие успехи. Умея передвигаться только ползком и то с большим трудом и болями, девочка понимала и осознавала всё. С внешним миром здоровых она общалась с помощью азбуки: кучи букв разложенных перед ней, на которые она указывала пальцем.
- Она спрашивает, - объяснила Сашка. - Почему ты такой грустный сидишь?
- А чему радоваться-то, - ответил я по возможности тихо, но все равно был услышан.
Это, конечно, не понравилось матери Наташи. Таких людей, как я, им было не нужно рядом, им было и так тяжело. Я мог это прекрасно понять.
- Давай я в подъезде подожду, ок?
- Хорошо. Иди.
Дымя в открытую форточку этажом ниже, я переключился на мысли о Даше. Я не вел с ней регулярных переписок. Иногда мог послать смс с вопросом, чтобы узнать, как дела, и когда мы, наконец, сможем встретиться. Она тянула резину. Кто-то вдобавок ко всему умер у нее. Кто-то из дальних родственников. Она ехала в другой город. Я не знал всех её жизненных перипетии - не хотел расспрашивать, хотя может и стоило… как сказала она тогда при встрече: “я заваливаю себя работой, чтобы просто ни о чем не думать”. А я был снова безработный. Единственным её вопросом ко мне был вопрос о работе: не нашел ли я новую. Видимо - это единственное, что ей было мало-мальски интересно во мне…
Сашка вскоре возникла у меня за спиной:
- Вообще, - произнесла она негромко, не показывая недовольства. - Здесь нельзя курить.
- То-то я и смотрю, что банок нет нигде у них тут.
- Ладно пошли…
- Прости, что угрюмничал. Мне тяжело с инвалидами рядом… мне их очень жаль, но…
- Да ей не нужна жалость!
- Я понимаю.
- Ей нужно участие, чтоб в ней видели нормального человека.
- Согласен и ты молодец. Я бы так не смог.
- Наташа классная.
- Может быть.
- Может быть?
- Я… не знаю. Хорошо, что она в своем уме. Но ей, наверное, так тяжелее. Она же всё понимает.
- Почему тяжелее?
- Ну, что она никогда не сможет ходить, как все, говорить, как все… ну, как здоровые люди.
- Ну… ну, а что делать…
- Не знаю. И семью свою никогда ей не создать, уж про детей и…
- Ну, а ты? - серьезно и тихо произнесла Саша. - Ты вот здоровый. Ты можешь создать?
Вопрос оказался неожиданным.
- Я-то… сложно ответить вот так. Сложно сказать даже, знаешь, хотел бы я семью, вообще.
- А с той девушкой из газеты?
- С ней-то… я хотел бы верить в это. Для начала просто в то, что мы с ней могли бы быть вместе. А там уж…
- А ты не думал о том, что ей неприятно, что ты куришь?
- Ну, я ж всё равно буду курить.
- Вот как? А то, что пьешь…
- При ней не пил. Только ирландский кофе был, правда… но там одно слово “ирландский”.
- Да не в этом дело… ладно, время всё расставит на свои места.
- Это точно. Только на это и надеюсь.
Немного погодя, Саша сказала, как бы между прочим:
- Мой молодой человек мне сказал, что, если бы у него родился такой ребенок, как Наташа, он бы повесился.
А потом был вечер. Семейная пара без детей, у которых я остановился жила не понятно чем. Парень вроде как был программистом, иногда взламывал сайты не то по просьбе чье-то, не то ради удовольствия. Его жена, которой явно не помешала эпиляция над верхней губой в основном спала и ела.
Немного разболтался с ними после всего выпитого. Были и песни, что-то они даже решили записать на мобильник. Прощена мне была и прокуривание кухни, впрочем, и без того весьма напоминавшей наркопритон, на которой я наутро и проснулся. Не помню, восколько Саша оставила нас, но рядом ее не было. Оно было и к лучшему. Пока хозяева спали, я в знак благодарности за приют и терпение перемыл все (предположительно недельные) залежи грязной посуды. Мое состояние, как ни странно, не было столь уж паскудным, а, может быть, абстинентный синдром просто не успел наступить, т.е. я до сих пор был немного пьян.
Хозяева удивились, но не то, чтоб были слишком мне благодарны за наведенный бытовой марафет. Я выпил рюмку настойки и мы вышли с программистом на свет Божий, быстро переходивший в темноту. Темнело рано, а проснулись все мы естественно до неприличия поздно. Мы выпили кофе в каком-то кабаке наспех и распрощались.
В маршрутке было прохладно и я кутался в своё длинное черное пальто, заткнув уши АукцЫоном, погрузившись в мысли, вернее в нелепые просчитывания вероятностей, что какие-то шансы в моей нынешней сентиментальной истории у меня есть. Да что уж… просто успокаивал самого себя, пока Олег Гаркуша пел мне: “Ненужный кто-то за окном… Стоял и требовал любви… Я все оставил на потом… Я говорил себе...”. Он-то знал верный ответ.
Тула оставалась позади, а впереди был отходняк. И чем ближе была Москва, тем шире он распростерал передо мной свои уроливые объятия.
***
- Мда… - протянул Дубцов, мой старый друг, с которым нас сдружило непонятно что. Еще в 11 классе. - Ты хоть сам-то не боишься спиться по итогу?
- Да нет.
- Ну, и дурак.
- От дурака слышу.
- Ну, а что ты еще можешь сказать…
- Да много чего мог бы. Много чего…
Дубцов молча сжал жилистые кулаки, лежащие на столе - в рюмках слегка содрогнулась поверхность водки.. Правый из них при мне как-то раз прошил почти насквозь гипсокартонную дверь. Давно, еще, когда он был совсем пацаном. Он был крепче меня и здоровее, но я никогда его не опасался и говорил в лицо практически всё, что думал, а он - мне. Так мы и проводили разношерстные вечера в подмосковье, где он обитал. На старенькой кухне в квартире его родителей, простых рабочих людей довольно сердечных и очень гостеприимных. Они имели на него большие надежды - он, не смотря на всю видимую грубость, имел хорошие мозги. Да и как человек он был на самом деле довольно глубокий, просто этой глубины боялся и, вероятнее всего, просто предпочитал бежать от нее. Бежать большую часть сознательной жизни.
Серебряная медаль и довольно хороший аттестат в ВУЗе. Пока я в 2005-м, 2006-м… да и (чего уж там!) 2007-м годах курил гашиш по подъездам и кухням, он думал о завтрашнем дне. Но вот беда: и я, и он были пока что чужими на этом празднике жизни и в итоге, через пару лет он таки признает, что университет не дал ему ничего. Но я знал, что он найдет, обязательно найдет то, что ищет - женится, размножится и так будет избавлен от своего личного экзистенциального ужаса… по крайней мере его хорошенько отсрочит.
Мы дружили уже почти что пять лет. Общение наше приобретало разные метаморфозы, но как бы нам не было тяжело друг с другом, мы всё равно оставались на связи. Мы могли молчать по пол часа, особенно сидя на его даче, возле костра, на котором грели чайник. Иногда молчание становилось гнетущим, порой гнетущими могли стать и наши разговоры. Но что-то нас заставляло снова и снова собираться на этой кухне или где-то еще…
- С работой-то как в Москве?
- Пока труба. Устроился тут на некоторое время - выперли…
- Помню, говорил ты. Да у меня тоже пока. Но я хоть не бухаю так, как ты.
- Успокаиваешь себя?
- Отчасти. Как говорят англичане: перхапс… - заключил Дубцов и выпил стопку не чокаясь. Он скривил губы и поднес к розовому лицу соленый огурец, самозабвенно вдыхая его запах. Затем выдохнул. - Хорошо.
Я пил без удовольствия. Пил, как будто это была служба или ремесло. Я выпил, поморщился и зажевал лимоном. Дубцов купил опять водку “на троечку”. Может и “с плюсом”, но всё же это было “три”.
- Чего-нибудь писал еще из стихов?
- Так тебе не нравятся мои…
- Ну, и что. Всё равно интересно.
- Последнее время мало. Прозу я тебе слал.
- Да… от того, что ты там пишешь, хоть прям сейчас в гроб ложись.
- Да ладно уж прям.
- Герой там - это ты. И мне за тебя страшно.
- А за себя?
- А я что?
- Да я вот и не знаю что… мне вот страшно представить твой день. Чем ты с утра до ночи занимаешься?
- А-ах… - Дубцов сдержанно рыгнул. - Я тебе так скажу. Дни я провожу в разы лучше, чем ты. На рыбалку с отцом езжу. На дачу гонял тут, а там дел полно… ты права-то получил сам?
- Нет, а должен?
- М.. - пожал он сначала плечами. - Да… Должен.
- Интересно, кому?
- Не знаю. Себе, хотя бы.
- Мне это не нужно, - отрезал я.
- Да?
- Да. Не нужно и не интересно.
- Бывает… ну, хорошо хоть влюбился. И то хорошо.
- Не знаю, хорошо ли.
- А почему нет?
- Потому что… - вздохнул я, и отвел взгляд в сторону. - Чем дальше в лес, как говорится…
- Поэту надо быть влюбленным, - улыбнулся Дубцов, важно подняв вверх указательный палец.
- Да что ты говоришь…
- Да, я так думаю.
- А кто такой поэт?
- Поэт - это ты, - заключил Дубцов.
- Не уже ли…
- Да, - подтвердил он, кидая в рот кусок колбасы, подтягивая ноги на табурет. - Хреновый, может… но всё-таки поэт.
- Да я и не претендую… я знаешь, вообще, как думаю? - спросил я, разливая еще по одной в старые граненые рюмки.
- Как?
- Я думаю, поэт - это не тот, чьи стихи печатают и читают. И даже, вообще, не тот, кто пишет стихи.
- Даже так?
- Да. Это просто образ мысли и чувствования… если угодно, образ жизни.
- Итак, ты поэт?
- Ты говоришь, что я поэт.
- Эх… выпьем! - вдруг оживился Дубцов.
На утро проснулся относительно свежим. Холодный, зимний воздух вызвал в горле утробный кашель. Я часто болел по той поре. Не давая организму отдыха, я травил его алкоголем, затягивая болезнь.
Выкурив пару сигарет по дороге, доковылял до станции. Много было тумана в тот день. Электрички плыли, будто в дыму. А я стоял в тамбуре, как герой кого-то лиричного фильма, цедя глазами сквозь стекла ускользающие блеклые пейзажи. Поэт… это просто лишь слово такое. Им не утешишься всерьез, сколько не называйся, даже если заслуженно, а не как я.
Ко мне таки присосалась тоска. Так бывало в разное время суток, но зачастую по утрам, особенно, если я с перепоя ехал к себе. По таким временам хотелось испариться, исчезнуть, не быть… а сейчас я был в нормальной форме, относительно нормальной форме… То самое типичное тихое отчаяние без причины вперемешку с таким же беспричинным чувством вины закрадывались в меня и начинали плодоносить в изобилии. Тфу!.. И за что мне это сегодня-то?..
***
Я подводил итоги 2009-го. Было проглочено много книг и алкоголя. С алкоголем всё просто: чаще всего было пиво, реже вино, а порой и крепкие напитки. Общее у них было одно - они были все недорогие, а то и вовсе дешевые. Нередко в ход шел коктейль “мишки гамми”, а проще говоря портвейн 777 смешанный с Кока-Колой. О подобном методе релаксации просветил меня Кабан еще в 2008-м.
А что до книг… из книг это были несколько романов Достоевского, биография (его же) написанная одним французом, несколько вещей Булгакова, Сто Лет Одиночества Маркеса, Трехтомник Солженицына о ГУЛАГе, Воспоминания Бунина, Томик стихов Есенина, Страх и Ненависть в Лас-Вегасе, которые написал Томпсон, а мне дал почитать Хулиев - это из того, что более или менее запомнилось и запало в память. Бывало, что мне не везло и я натыкался на книги пустые или же просто мне непонятные. Стоически продолжая жевать чьи-то труды, считая страницы, считая сколько прочел за день, будто это всё было спортом, я не решался отложить это занятие. Да и времени было хоть отбавляй.
На этот раз сердобольные знакомые матери обещали мне место в аппарате президента… примерно через пол года. Быть в аппарате, как бы это красиво ни звучало, я совсем не хотел, заранее понимая, что либо меня не возьмут сразу, либо я просто повторю печальный опыт с пенсионным, не вписавшись опять в стройные ряды тружеников бумажного дела. В аппарате… хорошо хоть не в приборе.
В любом случае впереди был январь с праздниками и всеми вытекающими последствиями, т.е. для ищущих работу по сути мертвый сезон. Ладно, подождем, сказал я себе, не понимая чего ждать. Надо было прикинуть хотя бы условно, чем я мог бы заняться. Что было интересно, вообще… Алкоголь и книги, книги и алкоголь… слабо совместимые, казалось бы, вещи, но иногда бывало и так. Но в работе точно не получилось бы совмещать их. Поэтому надо будет решить: вино-водочный или книжный?.. Всё-таки книжный мне импонировал больше - чуть посолидней это звучало как-никак и было меньше соблазнов спиться окончательно, как предостерегал меня Дубцов, чем если взяться за торговлю бухлом.
Но все эти решения надо будет принимать лишь в 2010-м году, а пока 2009-й лишь только подходил к концу, громыхая новыми тревогами, сожалениями и сомнениями… всё как и в 2008-м.
***
Последние годы зимы были слякотными, но на 31-е, как подарок свыше, выпал хороший снег. Пройдя по пустому бульвару, я влез в автобус. В своем черном пальто я был похож на какую-то неуклюжую сутулую птицу. Особенно забавно было, когда трепыхались его полы на ветру… как пингвиньи крылья, в самом деле.
Я был у Буткиса. Они с Марией делали для нее какие-то смешные серьги из розового пластика в духовке, радостные, как дети. Я выпил с ними бутылку пива и ушел. Говорят под новый год происходят всплески самоубийств… и, мне казалось, я отчасти мог понять почему. Не понимал я другого, почему среди всего этого торжества в эти дни возникало сугубое чувство холода и отчужденности.
А, может, дело было в Даше... Вернее в том, что не было её ни рядом, ни вообще в моей жизни. Она ответила на моё развернутое поздравление что-то вроде “чего ты сам хотел бы, пусть то и сбудется”. Давно было пора успокоиться. Давным-давно. Но вся эта история волокла меня весьма крепко и болезненно… я дышал на подмерзшее окно автобуса, глядя на проносящиеся мимо фонари.
Сейчас от Выхино я двину в Измайлово. Там меня встретит старый добрый Кабан. Он и еще несколько человек. У них там всё уже будет готово. Меня ждала холодная бутылка хорошей водки. Будет даже устроен импровизированный мангал во дворе за гаражами, однако, шашлык не удастся. Зато будет гитара и чьи-то благодарные уши, а для выпившего меня по той поре это еще было святым…
Вот и проходит мой последний год нулевых.
Я тогда еще не знал, что пьянка затянется на следующие двое суток. Что закончу я почему-то с Мясниченко в кабаке на Пролетарской. Что, приехав домой, наберу Даше, но она не ответит. Оно и к лучшему, вообщем-то… тогда будто бы даже до меня, наконец, всё дойдет окончательно. Хотя должно дойти было уже давно. Но, видимо, протрезвев, я снова поглупею.
И всё-таки мы встретимся с ней через пару недель. На идиотской выставке современного искусства в музее имени Пушкина. Мы будем мало говорить. Она лишь вновь спросит про работу…
А через несколько дней мне станет окончательно ясно, что у нее все это время кто-то просто-напросто был. Забавно… и почему нельзя было сразу об этом сказать? Прямо и просто… Самолюбие? Вряд ли я ей его щекотал. Скорее был занозой.
Следующим же типичным похмельным утром своего вечного отпуска я сожгу бумажку с её лицом, вырезанную из той злополучной газеты, и подумаю, что на фото она и, правда, гораздо красивее, чем в жизни. Мне даже покажется, что я выздоравливаю. Я сразу же выйду из дома, приеду в центр и зайду в знакомую пивную, часы работы которой только начнутся. Исполненный, как мне казалось, заслуженного драматизма, я выпью две кружки подряд, пока солнечный свет будет бить в окна - мир так смеялся надо мной… но то уже десятые, а не нулевые. А это всё осталось в нулевых.
Хроники Неприкаянности
© Copyright: Максим Графинов, 2019
Свидетельство о публикации №219011501677
Свидетельство о публикации №219011501677
Рецензии