Ти-ли-та. Часть 1-я

          
 
       На фото: бабушка Мария Ивановна, мама Лидия Степановна, брат Славик и я у бабушки на руках.



 Попалась мне в интернете знакомая фамилия. Фамилия, в общем, простая, но не очень распространённая, поэтому я и обратил на неё внимание. Мало того, совпадали и имя, и отчество. И даже - год рождения. Это мог быть друг  моего раннего  детства. Настолько раннего, что воспоминания о тех временах - такие давние, такие далёкие, словно из паутины сотканы, хрупкие и своевольные – откуда-то возникают и в тот же миг куда-то пропадают.
               
  И  порой  кажется, что всё это, если и было - то было не со мной…               
 
  А если не со мной, то почему же так щемит  что-то в груди моей, почему так трепетно откликается душа моя на эти давние, размытые временем картинки далёкого прошлого?.. 

  Предполагаемый друг детства встретился мне в социальных сетях. По фото на его странице  определить - тот ли это   человек, которого я имею в виду, было невозможно.  Слишком много лет прошло.  В памяти моей возникал  чумазый, простой и доброжелательный деревенский мальчишка, с фотографии же на меня смотрел - солидный, интеллигентной внешности, мужчина. Мужчина в годах, но моложавый.  Там же, на странице, была  размещена информация о том, что он  является Президентом ассоциации электронных платежей Украины.               
 
  Я написал ему несколько строчек о том, что давно живу в Сибири, но детство моё прошло на Украине, и что в детстве у меня был друг - полный его тёзка. Указал точное место, где  и прошло это самое детство. В общем, объяснил своё появление на его странице. Моё краткое послание не предполагало обязательного ответа. Но, правду сказать, я ждал ответа. Я надеялся, что всё - таки это был мой друг, и как – то он откликнется. Хотя вполне допускал, что человек из социальной сети – просто однофамилец.

  Но, как бы там ни было, эта  история что - то  во мне  разбередила.  Задела внутри какую - то струну, и  та  откликнулась светлым, немного печальным звоном. И, может, от этого звона, а, может, от чего другого -  ко мне стало являться мое  прошлое. Прошлое заговорило со мной.  Заговорило голосами родителей, брата, бабушки, соседей… и друга Мини.               

  Мы  жили на Украине,  в селе с симпатичным названием  Большая  Пятигорка.   Никаких пяти гор в селе и даже в окрестностях не наблюдалось, но почему-то оно так называлось. Бог знает почему.  Зато в нескольких километрах от нашего села  находился военный аэродром. Там стоял авиационный полк, там служил мой отец. Он прыгал «на парашюте». После войны трое друзей из лётной части, расположившейся по соседству, женились на девушках из нашего села. Надо отметить - друзья, как это нередко случается, были  совершенно  не похожие друг на друга.  Николай  - большой и добродушный, родом он был с Урала; Иван - маленький, но очень солидный - из Старой Руссы. Третий родом был из Кавказа, среднего роста, худощавый и шебутной ( до войны успел покуралесить в Новочеркасске и Ростове) - это и был мой отец.  Что бы ещё следовало отметить: все три девушки, три невесты - были учительницами. Оно и понятно: авиаторы - элита армии - на ком попало не женятся.               

  Уходя на прыжки, отец нам с братом сообщал, какого цвета  парашют будет у него в этот раз, видимо, у него была возможность выбора. А ещё - бывали у отца прыжки обычные, и в этот день всё в доме шло обычным порядком, спокойно и размерено, а бывали прыжки - необычные, и отец, уходя из дома, со всеми прощался. Целовался с мамой, целовал меня и брата, обнимался с бабушкой. Та его крестила и шептала молитву. А в доме селилась тревога и напряжённое ожидание. Мама и бабушка говорили вполголоса, и нам с братом нельзя было бегать, громко кричать, веселиться. Я спросил у мамы, почему нельзя громко играть? Почему она и бабушка грустные? Мама сказала, что папа ушёл на прыжки, и он может разбиться. Что такое разбиться - я не понимал. Брат Славик мне объяснил, что папа может умереть и его закопают в ямку. Я спросил, зачем тогда он ходит на эти прыжки? Мама сказала, что это его работа. А бабушка сказала, что ему за один прыжок платят столько - то рублей (по её интонации я понял, что деньги платят большие). - А нам надо строить новый погреб, потому что старый совсем разваливается, - объяснила мне бабушка. Мне её объяснение казалось странным  и непонятным. Я решил, что бабушка так говорит, потому что не любит папу. Оно и правда, мир их не брал.

  И вот, когда отец уходил на обычные прыжки, и в небе над селом начинал кружить долгожданный серебристый самолёт, мы с братом выбегали во двор и, задрав головы, ждали, когда из него начнут появляться  парашютики. В какой-то момент маленькие фигурки начинали отделяться от самолёта – и тут же над ними  волшебным образом распускались белые зонтики. Славик, мой старший брат, считал громко вслух - он уже умел считать. Я так же громко повторял за братом: Один! Два! Три! Четыре!

  Славик был старше меня на два года и являлся для меня большим авторитетом. Разговаривал он всегда очень серьёзно и рассудительно, был не суетлив и преисполнен какой-то значимости. Он знал себе цену – и взрослым приходилось с этим считаться. Если требовалось что-то подать, принести, то посылали обычно меня.  Славика не беспокоили. Я же опрометью бросался выполнять поручение, безмерно счастлив тем, что мне доверили принести кружку или веник.

  Плывут  в небе белые одуванчики. Мы оба нетерпеливо ждём, когда же появится НАШ парашют. Славик всё считает. Он уже не кричит, видимо, подустал, я же просто смотрю в голубое небо, и меня завораживает процесс: как из ничего вдруг возникает белый купол, как покачивается под ним человечек сразу после раскрытия, но быстро выравнивается и дальше висит ровно, словно игрушечный оловянный солдатик.  Как плывут они в вышине, тихо и плавно, и все - в одну сторону, друг за дружкой.               

  Все парашюты белые,и вдруг распускается в небе, праздничным салютом, оранжевый купол! Прямо над нашим домом! Прямо над нами! Славик кричит: « Папа! Наш папа!»  После возгласа брата я понимаю, что это  "наш парашют", и  подхватываю: «Папа! Наш папа!»  Мы с братом несёмся по огороду вслед за оранжевым парашютом.  Мы бежим, мы кричим и машем руками, умоляя папу сесть к нам на огород!  Мы с братом бежим мимо сада, где у нас вишни и сливы, а посредине яблоня - белый налив.   Сразу за садом несёмся по тропе круто вниз - наш огород с горкой! О!  Какая - это радость!  Куры с испуганным кудахтаньем  разлетаются в разные стороны!  Серко на цепи во дворе заходится громким лаем, то ли радуется вместе с нами, то ли наоборот: сильно обижается. Ему,  наверное,  тоже хотелось бы с нами пробежаться, а не сидеть на привязи. Соседка  справа, баба Галенка, которая в огороде долго стояла «к верху домиком», распрямилась и тоже, задрав голову, смотрит в небо, левой рукой прижимая к туловищу охапку бурьяна, а правой - делает козырёк над глазами.  Мы добегаем до куста и останавливаемся.               

   Ивовый куст в конце нашего огорода служит нам  ограничительным знаком.  Мне бы очень хотелось бежать дальше, до самой речки. Но нам без родителей дальше куста нельзя.  Об этом  мне напоминает Славик.  Делает он это строго и поучительно. Мы какое-то время стоим и провожаем взглядом парящий в небе  оранжевый купол; а под куполом – маленькая фигурка, и это наш папа! Это наш папа парит высоко в небе, постепенно снижаясь, над речкой, над колхозными полями, над фруктовым колхозным садом - в сторону аэродрома, где и приземляется, но нам этого уже не видно.  Мешают деревья того - же колхозного сада. Мы снова несёмся по тропе, но теперь уже домой: нас распирают эмоции! Нам надо немедленно рассказать всё – бабушке, маме. Да всем, кто готов нас слушать!               

  Когда мы, запыхавшись, добежали до сада и остановились, чтоб перевести дух, с крыши соседнего дома нас радостно приветствовал белый аист звонким клекотом и киванием головы.  Славик в ответ закричал:               

 -Боцюн, боцюн, вылый воду! Чы на дощ,чы на грим, чы на блыскавку!               
               
  Аисты были наши соседи, только с другой стороны от бабы Галенки. Они жили на крыше  дома моего крёстного, дядька Ладька.  Крёстный у меня был самый лучший: он  делал мне кнуты из кожи, которую сам и выделывал. Во время войны он попал в плен к немцам - работал у  хозяина, где и научился выделывать кожу. Из этой кожи - сырца крёстный делал красивую упряжь для колхозных лошадей, а из обрезков получались мне кнуты. Многое умел мой крёстный. Он меня подстригал, и я совсем не боялся, потому что стриг он совсем не больно, мастерил для меня красивые скворечники и всегда защищал, когда бабушка меня ругала. Они с женой Милей жили вместе с его родителями – бабой Мотрой и дедом Артёмом. Детей у крёстного с Милей не было - он очень горевал по этому поводу и даже завёл у себя на доме аистов. Сделал он это очень просто: поднял на крышу и закрепил там колесо от телеги, и аисты прилетели и поселились. Каждое лето они выводили птенцов, старательно растили своих деток, по целым дням неутомимо носили в клюве еду своему потомству, но почему - то так и не принесли они крёстному и Миле ребёночка. Зато жил с ними мальчишка, мой друг и ровесник, Миша.            
 
  Мишка был сыном сестры крёстного, Ольги. Сама Ольга жила отдельно от них, но поскольку целый день пропадала на работе в колхозе, то мальчишка был предоставлен  деду и бабе. Мы с Мишкой были большие друзья, а кривоногая баба Мотра была нашим атаманом. Видать, мы с Мишей были единственные, кем она могла покомандовать. Вот и командовала, и всё воспитывала. А  мне так даже часто грозила  отрезать "петуха" своим острым ножиком, главное, всегда находила причину, чтоб прицепиться. Главное, её никогда не поймёшь: правду она говорит или шутит. Честно сказать, я побаивался, но и посоветоваться с кем - то тоже было боязно: ещё засмеют.

  Я  всё - таки спросил у мамы, я знал, что она насмехаться не станет.  Мама сказала, что это шутка и не надо ничего бояться. А  баба  Марика, видать, подслушала наш разговор и... началось! "Обязательно отрежет и правильно сделает", потому что я будто бы потоптал грядки, переломал луковые перья! Я, конечно, ответил  бабушке, что никакие грядки я не топтал, а истоптал их наш петух, потому что я сам его там видел. Потому что, когда я пошёл за бумажным самолётиком, который туда случайно залетел, и возвращался с самолётиком обратно, то заметил, что некоторые листики лука, почему - то упали.  И я их всех поднял и поправил. А петух, когда ходит, то он, конечно, ничего не поправляет.  И  вообще, никаких перьев  я там не видел. Хорошо, оказалось, что мама петуха  тоже там видела, на грядках. А я догадался, что бабушка специально меня пугает из - за своих дурацких грядок.

   Надо сказать, что баба Мотра была натурой творческой и частенько устраивала у себя во дворе представления. А мы с Мишей были у неё главными артистами.  Мы с Миней (так я его тогда называл) танцевали, а баба Мотра нам играла.  Какие же танцы без музыки?!  Она же организовывала нам и зрителя.  Созывала соседей, которые заходили во двор, усаживались на скамейку и на брёвна, сложенные  в штабель тут же, во  дворе. Мужики курили  папиросы, деды -  самосад, женщины  лузгали  семечки. В какой - то момент баба Мотра поднимала свои  руки со скрюченными пальцами  на уровень головы, и мы с Миней выходили на «сценическую площадку», кланялись публике - и уже был успех. Нам хлопали - мы опять кланялись,публика смеялась.

  Наконец баба Мотра начинала хлопать в ладоши  и  напевать: «Ти-ли, ти-ли, ти-ли-тА, ти-ли-тА, ти-ли-тА!» Мы с Миней пускались в пляс.  Зрители тоже начинали прихлопывать в такт «ти-ли-те», но пела всё же одна наша наставница – остальные, наверное,  не знали слов. Из - за этой её "ти-ли-ты", я  называл бабу Мотру  ТилИтой.

  Танцуя,  мы с Миней очень старались - нам нравилось выступать, нравилось одобрение взрослых, нравились смех и аплодисменты зрителей. А ещё  нравилось ощущать себя в одной команде со взрослым человеком, с бабой Мотрой. Иногда в наше дворовое  представление включались "артисты на крыше". Это аисты начинали звонко стучать, будто кастаньетами, своими длинными красными клювами. При этом они макушки закидывали себе на спину, а клювы задирали в небо, и весёлая, залихватская  дробь разносилась по всей округе. Публика возбуждалась: слышались комментарии, сравнения, шутки, смех. Мы всё это принимали на свой счёт и старались ещё больше.  В финале  Миня падал животом на брёвна, я же валился навзничь, прямо на землю.  Мы, конечно,  уставали, но я думаю, что  всё – таки  больше придурялись,  валясь с ног. Мы поняли, что публике это нравится. И в самом деле, зрители принимали наши дурачества одобрительно. "Вот это танцы так танцы! До упаду!" - неслось из "зрительного зала". Нам это нравилось. Все артисты одинаковы.  Все жаждут успеха!.. Славы!.. Признания!..  Мы с Миней не были исключением. 
   
  Баба Мотра торжествовала! Была она личностью примечательной, натурой артистической, хотя внешне на артистку  мало походила. Разве что на Чарли Чаплина. Ступни ног у неё были сильно вывернуты наружу, как и у великого комика. Но только у того - понарошку, а у неё - по - настоящему. Поэтому и передвигалась она  утиной походкой, комично дёргаясь и опираясь на палку, чтоб не упасть.  Иногда, правда, падала и с палкой - это случалось, когда ей приходилось убегать от деда Артёма. Дед был инвалид, без одной руки, но оставшейся иногда её поколачивал, при этом обзывал  еврейской  батрачкой. В молодые годы Мотра работала  в еврейской семье, в городе Бердичеве, что и припоминал ей в минуты  гнева суровый  муж. Она же очень любила рассказывать о тех временах, делала это всегда увлечённо, с удовольствием, словно купалась в своём городском прошлом, таком непохожем на всю её остальную жизнь. Героем её рассказов обычно выступал чудаковатый  мальчишка - недотёпа, сын её хозяев, людей  известных и уважаемых в городе.

   И вот, этот лоботряс постоянно умудрялся  своих  родителей прилюдно опозорить, поставить  в дурацкое положение - так считала Мотра. Рассказывая  всякие смешные истории, баба Мотра очень  увлекалась и начинала изображать всё в лицах, и проделывала она это так комично, так уморительно, что мама и бабушка смеялись до слёз, в самом прямом смысле - им приходилось эти слёзы утирать. Рассказывая очередную  историю, баба Мотра в какие - то моменты прибегала к еврейскому языку. Она делала паузу, физиономия её приобретала важное, значительное выражение, от чего становилась ещё комичнее - и она изрекала слово, или даже целое предложение на идиш. Видно было, что она этим своим знанием "иностранного языка" очень гордилась. Понять её можно - и Мотра, и моя бабушка, и большинство их подружек - все были неграмотные. 

  А нападки злого деда, его однорукое рукоприкладство, близко к сердцу бабка не принимала. И хоть при побеге от разгневанного мужа, случалось падать ей куда придётся: то в бурьян, то в пыль, то в грязь, - духом всё - таки она не падала. В отместку же  обзывала деда "старой сквалыгой". Рассказывала, как тот ни свет ни заря прямо на полатях закуривает свой вонючий самосад и начинает кашлять. "И бухтит, и бухтит. И вылетает у него: и сюдою, и тудою",- баба  уморительно показывала, откуда вылетает. Все смеялись.

   Была она - скоморох в юбке, и скоморошество её проявлялось при всяком удобном случае.               
               
    Как - то  пошли  мы с отцом за  водой. Отец в военной форме, справа на груди медали: "За отвагу", "За боевые заслуги", "За победу над Германией", слева орден Отечественной войны и значок " парашютист - инструктор".  В одной руке он несёт ведро, другой держит меня за руку.  Подходим  к колодцу - он как раз напротив дома крёстного. Отец на верёвке спускает ведро в колодец.  Я на какое – то время предоставлен сам себе. Поворачиваюсь лицом к дому крёстного, и вижу плутоватую физиономию бабы  Тилиты: глазки прищуренные, хитрющие, физиономия  шкодная, рот до ушей.  Она  выглядывает  в щель  приоткрытой глухой дощатой калитки,  заговорщицки  подмигивает мне и беззвучно начинает изображать хлопанье в  ладоши.               

  – Я не хочу танцевать, -  говорю я ей. Она прячется. Я отворачиваюсь, но меня словно магнитом тянет туда посмотреть. Я тихонько поворачиваюсь – баба Тилита в приоткрытой калитке улыбается мне своим беззубым ртом. Затем начинает делать вид, что хлопает в ладоши.  Мало того, она ещё и плечами начинает подёргивать, будто пританцовывает.               

  - Я не хочу танцевать! – опять повторяю я ей, но уже достаточно громко. Отец обращает внимание на мои слова и поворачивается в ту сторону, куда смотрю я. Но там уже никого нет, калитка закрыта.  Он  продолжает  своё занятие, я же напряженно всматриваюсь в  калитку.  И она тихонечко приоткрывается. И опять - эта плутоватая физиономия.  Теперь она не только  делает вид, что хлопает в ладоши, но  ещё и шевелит губами, будто напевает: « ти-ли, ти-ли, ти-ли-тА, тили - та, тили -тА».               

  – Я  не буду танцевать! – кричу я уже во всю мочь.

  – Так не танцуй, кто тебя заставляет танцевать?- Отец не может понять, что происходит.               

  – Вон, баба Тилита заставляет,- я показываю рукой на калитку.               

  Отец  одной рукой держит верёвку с ведром, а сам опять разворачивается к дому крёстного. Но шкодливая бабка  успевает спрятаться.               

  – Какая баба Тилита? Нет там никого! Ты чего это выдумываешь! - в сердцах выговаривает мне отец и опять поворачивается к колодцу. Он вытаскивает ведро с водой,  берёт меня за руку, и мы направляемся домой. Меня непреодолимо тянет посмотреть  в сторону дома  крёстного. Мы идём с отцом, калитка закрыта, мы проходим мимо.  Голова моя свёрнута набок, я, словно загипнотизированный кролик, не могу оторвать взгляд от злополучной калитки. И вдруг - уже не в калитке, а над глухим  дощатым забором,  над моей головой,  вижу я две беззвучно хлопающие ладоши со скрюченными пальцами, которые двигаются вместе с нами, сопровождают нас! Требуют танца! Это меня доканывает...               

  – Я не буду танцевать! Я не хочу танцевать! Я не бу-у-ду! - ору я в истерике и топаю ногами. Я никак не успокоюсь. Да и кто бы смог вынести подобное?! Встревоженный отец приводит меня домой  и начинает рассказывать о том, что со мной что-то случилось. Но бабушка и мама сразу поняли, что произошло - пообещали мне бабу  Тилиту  хорошенько поругать за её глупые выходки - и я успокоился.