Рига18, апрель, агрессив, часть ту

Здесь есть повторы из первой части, пропускайте их. Но много вого. Если кому интересно. Мне-то все равно, мне читатель давно уже до лампочки.

Первый день в Риге прошел прекрасно, хоть и безалаберно. Не имея карты, без ДжиПиЭс блуждали точно в потемках. Карта, позже купленная, мало помогала, местные обозначения улиц сбивали с толку. Телефон что-то чуточку подсказывал, но и у него вдруг закончилась энергия. Наташа в картах разбирается слабо, может с полчаса изведывать путь, я такой же, и все равно ее разгадывания приведут не туда. На все мои порекания следует один ответ: почему бы тебе самому не разобраться со всем этим? Но это нечестный ход: она сама выбрала поездку, использовала во всем свои гаджеты, город тщательно ихучала. Тогда как я занимался своими делами, за карту совсем не брался.
Чтобы освободить Наташу от ее обязанностей, мне пришлось бы начать изучать город с нуля, должен был сложить в голове, точно паззлы, план города, дикая работа. Тогда как ей всего-навсего требовалось осмыссленно, разумно использовать уже накопленные знания о городе. Мой неотразимый аргумент перед самой поездкой был: эта поездка твоя, ты ее захотела, ее подготовила, тогда как от меня прозвучало лишь: ладно, поедем. И как назло, неожиданно заболела правая нога, каждый шаг начал отзываться болью; появился рассчет: как добраться до дому (отеля) с меньшей болью, с меньшим количeством шагов?
К тому же, я тварь хищная, мне волю дай, я дорогу просто почую, у всех свой дар, мой обостряется, когда я знаю, что не на кого рассчитывать, кроме себя. Чувства обостряются, я неожиданно вижу путь, могу даже и повести за собой, но на этот раз мои хищнические привычки полностью отсутствовали.
В отеле девушка-женщина Настенька поинтересовалась у Наташи: мужчина, что с вами, он болен? Он сильно хромает, я это заметила. Вопрос вполне естественный, потому что у Наташи есть свойство по щелчку делать всех своими друзьями-подругами. Барьеры разом исчезают и становится естественным задавать друг другу любые, даже самые глупейшие вопросы. Оттого и такой ворос по поводу моего здоровья. Да, отвечает Наташа, в эту поездку у него болит нога, как и при поездке в Берлин, При поездке в Будапешт у него болел правый бок. У него к тому хе волдыри на лице, на руках экзема, он всего этого стесняется, но духом не падает.

Наташа сказала, что ей очень хочется поесть какого-нибудь супчика, а вокруг все больше бутерброды, сладкое; последний супчик, солянку, такое мы не так давно ели в пельменной на вокзале. И если вспомните мужчинум который орал на жену в Рими, то со мной произошло то же, что и с тем мужчиной. Я осудил того мужчину, а кто-то стороны весьма вероятно, осудил меня еще похлеще. А вот как все было: мы стояли в пельменной, заказали солянку, молодой мальчишка разлил ее в миску и протянул нам. Наташа вдруг заорала: ты что, не можешь взять эту миску и поставить ее на поднос, у меня руки заняты. Я, наверное, последний человек на земле, на которого можно так орать безнаказанно. Что ты орешь на меня, ****ь? заорал я так, что вся пельменная втянула голове в плечи. Жальче всего было мальчика-таздающего, он застыл и поднял глаза в потолок. Если прибавить к тому мое лицо в жутких прыщах, колченогость, то я вылитый сатир. Такое случается редко, просто Наташе в поездках хочется взять на себя лидирующую роль, вот и заигрывается. Может то же самое произошло и тем мужчиной из Рими: жена заигралась.
В этот раз мы решили сходить в соседнюю столовую, где суп подешевле в три раза, но миски будто поменьше, но и такой миски достаточно, чтобы наесться. Но жена настаивает на том, что поесть желательно серьезно, оттого и берем по супу, по салату, по второму, по томатному соку. Наедаюсь уже супом, салат ем на треть, от второго - куриная грудка - отщипываю жалкие кусочки, а ведь женщина-раздающая на ходу влюбилась в меня и выискивала самый крупный кусок. Вокруг носится очень маленького роста девушка, собирает посуду, видно, что работа приносит ей радость, значит находится на своем месте. Замечаю, что люди, если их не разговорить, пребывают в замороженном состоянии, но когда я или моя жена к ним обращаемся, они вдруг оживают. В пельменной, где мы сейчас находимся, прямо за кассой столб, густо обвитый древесным стволом, от дерева на потолке ветви во все стороны. Спорим с Наташей, живое ли дерево? По мне, так живое; а по ней - так нет. Спор может разрешить только серьезная неулыбчивая кассирша. Конечно же, говорит, это ненастоящее дерево, вы проспорили своей жене, улыбаетя. На что хоть спорили? К счастью, ни на что.
Кстати, забыл описать, что по дороге от церкви до пельменной встретился забавный человек, роста небольшого. С ним женщина заметно постарше его; она с ним рядом и как оберегающая его матушка, хоть и старше лет всего на десять, не сын он ей; и как жена, а может и старшая сестра, кто знает. Он ниже ее, одет во все джинсовое, идет так, точно на прогулке в тюремном дворике; напряжен так, точно ожидает, что ему сейчас вставят пику в почку. Сигарета во рту сидит под углом, губы искривлены, глаза злобно бегают по сторонам. С таким никуда в общество не сходить. Интересуюсь у Наташи о Прозорове, ее приятеле, что был у нее до меня, он такой же? Упаси Боже, отвечает. Но я не особо ей верю, кто же сознается в том, что... надо ли продолжать?

В эту поездку меня терзала не только нога, но и множественные расстройства желудка. С ним творилось нечто безумное: стоило мне хоть что-то сьесть, как спустя совершенное непредсказуемое время сьеденное начинало проситься выйти из меня. Отправившись с женой погулять, вдруг на полпути чувствую, что срочно нужно возвращаться в отель, благо он в десяти минутах ходьбы; успеть в уборную, если только еще есть шанс успеть. Каждый красный цвет светофора проклинаю, в холл гостиницы почти вбежал, хромая, ко всему, лица на мне не было. Вот потому портье Настенька чуть позже спросила Наташу, жену: ваш мужчина болен? А ведь я действительно был болен на тот момент, это же собственно интоксикация, отравление организма. Лифт на пятый этаж поднял меня почти мгновенно, но карточка четыре раза не желала отворять дверь, хотя все делал правильно, и сдалась только на пятый раз. Я все же успел добежать до нужного места, чувствовал себя настоящим героем, Ахиллом или Гектором. Кстати, какой герой Ахилл, если он уже с рождения неубиваем? Вот Гектор действительно герой, ведь шел на верную смерть.
Писать, если честно, устал, ведь это никому не нужно, всем кажется, что писательство - это такая ерунда, которая не стоит даже мысленных затрат, а материальных тем боле: бумага, ручки, спиртное. любовницы и всякое такое. Помню, когда написал свой первый полноценный рассказ на 26 страниц, Старик Ёрген... думал, что мир перевернется, но не произошло абсолютно ничего. Были хорошие отзывы от умных людей, на этом все и остановилось, рассказ не опбликован, хотя вполне бы мог войти в анналы нюара. Вторая жена сказала: Бутяйкин, ты великий талант, уже за это тебе можно все простить. Это опять же хоть и прекрасные, но всего лишь слова. Позвонил германскому другу Шурику, поинтересовался, пишет ли его сын Павлик. Говорит, слышу в ответ, что уже сто кник написал, лучше бы работу нашел, кричит. Так-то Ван Гог за всю свою тридцатисемилетнюю жизнь продал всего одну картину, даже и не знаю за сколько. А брат Тео содержал его и Гогена за свой счет, сложно все.
Опубликован полмиллионом, об этом писательский народ только помечтать может. Германскому другу привез авторский экземляр журнала, подписал, гавно привез, говорит (не моя терминология, но сознаюсь, что в рассказе вся резкость вырезана). Второй жене отдал два подпиных журнала, тишина с ее сторомы, будто ничехо не получала. Два номера Шурику в Германию передал с друзьями. Я дазже в них не заглядывал, говорит, <хену на следующий день отвез в больницу с ногой, сломанной в Египте. Уверен, что оба журнала будут выброшены в корзину, вот вам и современные читатели. Фиг с ними, читателями.
Насчет читателей, жена Наташа сказала сегодня (она такое уже сто лет говорит) : и где смысл от твоего писательства? Я понимаю, что ты в десятке лучших онлайновых писателей, а из десятки в тройке. Где результат (имеет ввиду доллары или евро). Нету всего этого, только любовницы, по одной на каждый день недели. Кстати, Данте свою книгу писал лет 15. Петрарка сох по своей девушке всю жизнь. Леонардо почти ослеп (если я ничего не путаю), когда делал фрески в храме.  Прекрасный художник, забыл его имя, вообще был подонком, убийцем, но творил. Француа Вийон был повешен (и сколько весит этот зад узнает завтра я(скорее всего, что неточно)) Артюр Рембо - вообще подлец, а Поль Верлен, его любовник, был подвержен эзекуции. Творчество - вещь сложная. Наташе достался талант со склонностью к выпивке, это такая ерунда, если сравнивать меня с По, ОГенри, Кингом. Есть дурные привычки, не спорю, а хорошие привычки уже давно забыты. Повалямся, может, интересуюсь. Ответ известен всему миру. Откуда при таком ответе взяться хорошим привычкам? Неоткуда :-(

Почему Настенька назвала меня мужчиной моей жены, я что, выгляжу всего лишь мужчиной, никак не мужем. Понимаю, что разница в возрасте в 15 лет присутствует, но она заметна лишь тогда, когда Наташа накрасится, все внимание переключается на накрашенные места, оттого и возникает иллюзия молодости. Меня накрасить, так вообще буду выглядеть 25-летним мальчонкой, мужчины так и будут виться за мной, но это мне не нужно, по мне лучше девицы или тетеньки, даже бабушки. На рынке, о котором будет рассказано позже, все бабушки были моими, несмотря на мое лицо с волдырями. Вот станет моя жена бабушкой и скажет: я вся твоя! А у меня к тому времени таких бабушек будет сотни, толпы. Разница в возрасте, конечно, заметна, но к несчастью все работает, при виде женщины глаз горит, да еще лет тридцать будет гореть. Ладно, чуть отвлекся. А с Настеньки что взять? Молоденькая, ждет, что ворвется в холл гостиницы рыцарь на белом коне, упадет на колени и скажет: я весь ваш. Случается такое в ино, но мы живем не в кино.

То же желудочное (или назвать его животным?) постигло Наташу на следующий день, когда мы отправились в супермаркет Рими купить продуктов. Неожиданно она белеет лицом, говорит шепотом, говорит, что бежит в гостинницу. Я все понимаю, потому что то же самое произошло со мной вчера. Денег успевает оставить в самый обрез, и бежит вверх по ступенькам, затем вниз, видно, как ее несчастно тело мелькает вдоль витрин. А я брожу по магзину и натыкаюсь на пару, где мужчина кричит: как ты меня достала, тварь такая! Мне хочетша избить мужчину за такие слова, но на следующий день закричу на жену еще худшими словами. И она этого заслужит, будьте уверены.

В воскресенье был выбор: сьездить в Юрмалу или сходить в церковь Рождества Христова… Размышляли о выборе до последнего, Наташа набожная, может пойти в спальню помолиться, попросить не заходить в комнату с полчаса. Я верю совсем по-другому: не соблюдаю святых дней, веру ношу в себе, на иконки даже не смотрю; отношение к религии где-то на мусульманском уровне: иконы рассчитаны на самых глупых людей, тогда как достаточо знать, что такое грех, и не грешить. Тогда как другим необходимы иллюстрации вроде Джисуса с бородкой, а ведь он может иметь различные формы. Об этом будет чуть дальше.. Некоторые режиссеры, кстати, Мел Гибсон, пробовали перейти барьер изображения Джисуса как человека, но никому вроде не удалось. Для них он оставался в образе человека, несчастного, страдающего, тогда как он. Божий сын, хоть и страдал, но страдал совсем по-другому. Физически страдал, спорить не буду, но его внутренние страдания были совсем иного рода. Мне предписано жить еще тридцать лет, достаточно времени для познания чужой боли.
Решение: ехать ли в Юрмалу, складывалось уже за завтраком, хотя оно было заранее известно, поскольку завтракать пошли поздно. Моей любимой девочки не оказалось на работе, моих любимых копченых сосисок тоже. Намешал всего подряд в тарелке, сьел и перепугался, что желудок взбунтуется, к тому же принял Агдамс, зная, что не скоро мне получить такое удовольствие, а может дже и никогда, если я перестану держать самолет на весу. Пилоты думают, что они ведут самолет, неа: это пасажиры его ведут, в каждом полете есть хоть один ведущий  самолет пассажир. Помню, когда Наташа летела из своего города в Купиканен, ее самолет вообще заблудился, на час дольше летел. Не шутю все это.
У Наташи есть приятель шоумен, живет с близняшками (или врет, что живет, я бы тоже врал). Два-три месяца назад разбился самолет, на котором он должен был лететь, не поспел на него в последнюю минуту, остался жив. Наташа всякой брехне верит, поверила и на этот раз, хотя самолет к ее городу никакого отношения не имел, а в соцсетях уже выложено, что этот татарчонок (не помню его имени, потому так его и называю) чудом остася жив. Позже сознался, что все наврал. Так-то опасное вранье. Мо речь ведь не о нем, а о Юрмале.
Сидели с Наташей друг напротив  друга, ели, пили шампанское, смотрели друг на друга без всякой любви, не видели друг друга. У окна сел африканец, он уже освоился, но все равно сел спиной к окну, то есть не желал осматривать улицу, а желал осматривать людей, посещающих заврак. Он почему-то повлиял на мое решение. Давай не поедем Юрмалу, сказал я. Я хотела сказать то же самое, ответила Наташа. Нет у нас давно уже ничего интимного, но общее есть, и вот как все совпало благодаря чермокожему. Я подошел к нему, два раза слегка хпопнул по плечу, сказал "спасибо". Он не понял этого совс, но собразил, что я сказал нечто хорошее, затрясся от смеха.

Прогуливаясь по Рижской пешеходке, забрели на какую-то узкую улочку с фигурками на витрине, написано, что из художественной мастерской. Я настоял, чтобы зайти: я писатель, мне в этой жизни интересно, а может я вообще не человек, а засланный пришелец, засланный с целью все изучить на этой планете. Есть люди путешествующие, вроде моей жены, им интересно увидеть что-то и тут же забыть, тгда как я описываю. Я ж не помню ничего по Берлину, Будапешту, читаю тебя и все сразу вспоминаю, все оживает. Может моя миссия и заключается в том, чтобы оживлять увиденное? В этом есть некая шизофрения, согласен, но человек точно не шизофреничный, с особенностями - это да, рассеянный - тоже да, гений - конечно же, вижу больше других - само собой. Вижу людей, которые вовсе не люди, они здесь на такой же экскурсии, как и я сам.
Возвращаемся к магазинчику, Наташа любуется выставленным в витрине, но заходить не решается, и я знаю почему. Там другой мор, мне это знакомо, а земные люди к этому непривычны, он их отталкивает или же наоборот служит воронкой, об этом будет расскажено чуть позже (я здесь, я все еще здесь). Мы здесь, наверное, первые за день, если не за всю неделю или месяц. Женщина нас встречает так, точно ждала нас десятилетие. Она небольшого роста, на ней русское пальто, моложе меня, но выглядит старше, пухленькая, по-русски застенчивая. Меня воспринимает как хозяина всего, что ее окружает, обьясняет каждую фигурку. Фигурки красивые, но я не улавливаю в них общего стиля и женщина это замечает, тушуется. Они все уникальные, интересуюсь, точно не будет копий, повторений? Она отвечает, что да, но как-то неуверенно, вижу, что соврала, хочется что-то продать, но и кары одновременно боится. Я спасаю ее, говорю, что мы с женой в краткой бюджетной поездке; в следующую поездку отложим денежек на разные смешные покупки. И не поверите, женщина упала передо мной на колени, именно так. Только не воображай себя богом, сказала Наташа, когда мы вышли снова улицу. Да какой из меня Бог, ответил я и подтер ей память. То, что на следующий день произойдет в церкви, она воспримет нормаль: а то, что передо мной на колели встала женщина - это так себе. О церкви Возрождения Христа будет сказано.

Что самое интересное, перестал бояться самолетов, смерть будет длиться минуту-две, тогда как от рака люди могут помирать год и даже несколько лет. Так что, когда взлетаем, присутствует некое облегчение от того, что удачно взлетели; когда приземляемся, облегчение оттого, что удачно сели. В полете самое страшное взлет и посадка, все стальное - чепуха. Дураки позади хлопают. Человек с моей планеты помогает мне достать с полки чемодан. Откуда я знаю, что он с моей планеты? По глазам вижу: я смотрю в его глаза, он в мои, я в его, узнаем сразу, что мы одинаковые ноиды: я в чем-то сильнее его, он в чем-то сильнее меня; что-то он знает больше, что-то я; у нас здесь разные миссии; расходимся).

После Домского, где и посмотреть не на что, кроме дворика, хотя орган считался когда-то лучшим в мире (в это вполне могу поверить) присаживаемся на скамейке у собора. На соседней скамейке сидит мужчина, пьет пиво из банки и пукает (такое здесь пиво). Кстати, очень хотелось пива этим утром, поэтому спрашиваю у мужчины в супермаркете: можно ли здесь на скамеечке попить пива? Ответ: вообще-то я предпочитаю пить водочку. И так хитро улыбается мужчина, он старше меня, но весь какой-то бодренький; такое ощущение, что заиграет музыка и он тотчас же пустится в пляс. Улыбается хитро, даже его жиденькая бородка улыбается, смеется надо мной. Вот сядете пить пиво, говорит, а к вам подойдут ребята, скрутят вас, вам это надо? Уже и не хочется выяснять, что за ребята? В моей стране был мне знаком пивной ангел, покупал пиво, усаживался на скамейке, разглядывал людей. Я с ним всегда здоровался, у него был такой вид, точно знал обо мне все, даже то, что я не знал о себе. Год-два как пропал, тысячу лет спокойно пил пиво, никакие ребята его не брали. А в Риге вот, по словам мужчины, берут, это огорчает. Наташа спрашивает на кассе: пиво можно пить на улице? В ответ: ни в коем случае!!! Я не зря поставил три восклицательных знака, именно так звучал голос.
В Домском, кстати, произошло некое забавное событие. На стуле у входа и одновременно выхода в собор сидел человек в сравнении с которым я выглядел стройным, вид строгий. И это все, спрашиваю я, что вы могли нам показать? Да, отвечает мужчина, это все, в голосе звучит акцент. А слева что, интересуюсь я? Всего лишь часовенька, отвечает мужчина и встает со стула, глаза его вдруг загораются. Он действительно много больше меня, настоящий охранник. Вы знаете, говорит, есть такая поговорка; беден как церковная мышь, и он рассказывает, откуда якобы пошла эта поговорка. Оказывается, врет он, это пошло из той самой часовни: провинившиеся должны были отлить мышь из золота и принести ее в часовню. Он рассказывает об этом с таким наслаждением, будто ничего другого в жизни не знает, довольно улыбается. После снова усаживается на стул и превращается опять же в огромную охранную массу. Справился ли бы я с ним, спрашиваю себя, и отвечаю, что конечно же: слева зашел - пнул, справа пнул и все такое, но это неважно. А вот вот в чесовеньке на самом деле на чугунной дверце помещена позолоченная с виду мышка, выглядит красиво. Наташа увидела ее первой, у нее дальнозоркость, у меня близорукость, так что увидел ее вторым. Не будь охранника и меня, любопытного во всем, мышка еще год пробыла бы неувиденной.

А вот мужчина, что сидит рядом на другой скамейке, спокойно, нисколько не тревожась, крошечными глоточками попивает пиво из коричневой банки и слегка пукает. И никакие ребята его не вяжут, может потому, что он выглядит как тот мужчина из магазина, высокий, худой, старенький, с хихикающей остроконечной бородкой. Вальяжно сидит, всем дает советы: вы не туда пошли, вход там. А где эта улица? спрашивает один турист. Он очень странный, одет модно, точно вушел только что из Рэдоссона, костюм выглаженный, на глазах зеркальные очки, он ходит кругами, такое ощущение, что не разглядывает достопримечательности, а что-то с ними делает. Где будет такая улица, спрашивает он у мужчины с бородкой, попивающего пиво? Понятия не имею, равнодушно отвечает мужчина и отмахивается от этого человека рукой. Наташе кажется, что все это нелепые совпаденя, тогда как для это встречи миров, цивилизаций. Я - это один мир, может не самый лучший, но все же неплохой; мужчина с забавной бородкой представляет другой мир, непохожий на мой, но все же тоже неплохой; крутящийся мужчина из Рэдиссона - это демон, не мой мир. Наташа обычная земная женщина, все расценивает материалистически, как увидено. Вы не так карту держите, говорит мужчина с бородкой. Наташа воспринимает это за бред пьяного сумасшедшего, тогда как я знаю, что это не так. Об этом позже, и может быть даже в другой книге.
Далее нам предстоял дом черноголовых, где устраивали гуляния холостяки, включая императоров и царей, прекрасное, но порочное здание. Рядышком три сувенирных магазина, в первом рыжая пританцовыщая девушка. Она поет: я здесь, я все еще здесь, я может быть еще буду здесь. Отвечает на все вопросы музыкально и с подтанцовкой, Наташа и половины не слышит из того, что слышу я. В глубине магазина спрятался молодой человек, щуплого вида; девушка сама не крупная, но он просто щуплый в сравнении с ней. Вокруг него темнота, он точно в воронке. А когда девушка говорит: я здесь, я еще здес, то она завлекает меня в эту воронку. Но рядом со мной Наташа, она хоть и знает в десятки раз меньше меня, но она мое спасение. А я ее крест. Девушка Я наю все понимает, так что просто играется, так и я кокетничаю. Наташа всего этого не замечает, потому что мы из разных миров, для нее люди - это просто люди.
Она пошла в следующий сувенирный, а я остался на улице, напротив статуя Рональда или Альберта, это неважно. Встал перед ним мужчина с брюшком и исполнил арию басом. Может, не было бы брюшка, не бё баса. С другой стороны, у меня есть брюшко, но баса нет, есть другие дары. После к памятнику вышел юноша с виолончелью, подготавливал ее к игре, басистый мужчина кивал ему головой или покачивал из стороны в сторону, если тот делал что-то не так. После мужчина как-то незаметно исчез, остался один юноша, и заиграл он так, что вокруг замерли. Наташа всего этого, разумеется, не видела, все это тебе показалось (земная женщина).

Пошли искать музей фарфора, но когда я увидел крутые ступеньки, ведущие к нему вниз, то сказал, что моя нога этого не переживет. Сел напротив бременских животных: свинья, петух, остальных не помню. Мимо то и дело шагал маленький мужчина с табличками на русском и английском языках, предлагал экскурсии. Когда стану ни на что не годным, тоже уеду в Ригу и буду предлагать экскурсии у храма Святого Петра. За полчаса сидения на каменном заборчике народу прошло масса, но красоты было мало, почти не было. Самым красивым был я, хоть и с двумя грыжами, с лицом, обсыпанным волдырями... Наташа вычислила меня по красоте, встала передо мной, расчихалась сто раз. В музее ее мало того, что пронесло (со мной та же рижская история), но там еще и ароматизаторы, а на них у моей жены-соседки дикая реакция: бесконечный кашель. Вот и стоит она сейчас передо мной, бесконечно кашляет, была бы любовь между нами, некая молния, обнял бы, вылечил одним проводом рукой  вдоль спины. Но в это врить надо. К примеру, есть такой Элтон Джон (фамилия означает Туалет в просторечии). Руки - коротенькие обрубки, но как начинает играть - виртуоз. Но это меня уже понесло.
Латышские женщины приглянулись, а вот мужчины нет. Татьяна, повесть посвящена тебе, так что все отношения именно к тебе. В женщине необязательно должна быть божественная красота, достаточно изюминки, и в рижских женщинах я увидел эту изюминку. В датских она тоже есть. Венгерки тоже есть стильные, тонкие, высокие. Но красивых женщин много, а я всего лишь один. Да и не в красотах дело, тем более, что это вещь проходящая. Под окном проходят уже лет двадцать как одинокие женщины, выгуливают собак. Но до ста лет будут ждать принца на белом коне. Моя соседка из той категории, как и вторая жена. Не понимают, что не бывает принцев, а есть...

Сказать по правде, нет в нашей семье секса, дрочу, это необходимо, иначе сперма застоится в семенных каналах и у меня случится простатит, как у двоих моих друзей; Коли Жукова и Саши Скрыля (имена и фамилии изменены). У одного сложнейший геморрой, от этого меня высшие силы пока миловали. Ему после посещения туалета нужно полчаса полежать, чтобы задняя ишка втянулась обратно. Зачем такое рассказываешь, негодует моя жена? Если бы мой Мишатка сказал мне, что у него в туалете выпадывает толстая кишка, меня бы вырвало. Самое страшное, что у меня может случиться в туалете – это понос.

Таксист говорит вот что: а что, пешком не дойти, надо обязательно брать такси? Ему просто лениво ехать куда-то за два евро. Не дойти, говорит Наташа, у мужа болит нога. Ты кто, таксист или психолог? Она умеет ставить хамов на место. Она словами, я действиями. Я за нек как за каменной стеной; так и она за мной за такой же стеной. Таксист чувствует эти стены, хаметь прекращает сразу. Расскажите, спрашиваю, как у вас здесь с работой? Друг детства живет на 50 евро. Это деньги, осторожно смеется он? Осторожно смеется, потому что видит Наташу в зеркало заднего вида, лицо суровое; мое лицо тоже разглядывает. Где-то я вас видел, интересуется у меня. В боях без правил, отвечаю. Теперь я задаю вопросы, он на все отвечает. Так как у вас с работой, интересуюсь? Работы масса, звучит в ответ, не хватает работников. Разговариваемся; на 50 евро два раза в магазин сходить. Да, так оно и есть. Где вас высадить, спрашивает? Где угодно, говорю, но у рынка. Видно, он боится то ли меня, то ли Наташу, что собственно одно и то же. Я все же мягче своей жены, но стоит ей накричать на меня и начнется землетресение. До этого не дошло. Если начну рассказывать о себе, то человек сто точно скажут: хватит врать, Мишка.

Рынок из великолепных ангаров, их четыре, один на ремонте, раньше здесь размещался парк дирижаблей. Полагаю, что в каждом ангаре по дирижаблю, с появлением самолетов-истребителей спрос на дирижабли упал, они стали уязвимы. Возможно, что после аварии с Гильденбургом, дирижаблем, долетевшим до цели и сгоревшим, люди перестали доверять дирижаблям. Как и огромным судам вроде Титаника. Ангаров в Риге как будто четыре, они собственно не поражают размерами, потому что они заставлены прилавками. Один ангар на ремонте, вот как раз там и ощущается размах строения. Высочайший потолок, гигантские двери, вечные стены, море света снаружи. Всего четыре дня в Риге, походить бы, порасспрашивать народ, сделать записки. Германский друг Шурик говорит в телефон: а что делать в Риге? Скукота! Ему и не обьяснить, что скукоты вообще не существует в этом мире. Посмотрел на камешек, на птичку, на зайчика под окном, тучку - все они о чем-то говорят, надо просто уметь слушать. С друзьями передал Шурику два полмиллионных тиражей журнала, один с изуродованным рассказом, другой со сказкой. Шурик даже и не заглянул в них, что уж говорить про Ригу?
Возвращаемся к ангарам. Первый, насколько помню, мясной; второй овощной; третий на ремонте, как было сказано ранее; четвертый рыбный. Для меня дико видеть такое изобилие. К примеру, кровяная колбаса, я в последний раз ел ее сорок лет назад. Да, мне шестдесят, а в августе станет годом больше. Интересухысь у женщины, называя колбасу кровавой, не сладкая ли она? Женщина смотрит на меня точно на безумного, ей же неведомо, что в нашей стране кровавая колбаса сладкая. Чуть дальше вижу ту же колбасу, задаю тот же вопрос, а в ответ тот же недоуменный взгляд. Дайте, говорю, колечко, попробую, о цене даже не интересуюсь, когда еще такое счастье попробую. Может что-то еще купите,интересуетша женщина, как-то мало купили. Хочется докторской или любительской колбаски, отвечаю, с жирком. Вот в Германии брал, так это не колбаса, а колбасная масса. А вот из Москвы друг привозил, это настоящая колбаса моего детства. У меня колбаса без говна, вполне серьезно отвечает женщина. Мне это слово чуждо, но в данный момент принимаю его как положительное слово. Это здорово, отвечаю, что колбаса без него.
В переходе из мясного ангара в овощной подходит маленькая старушка, опрятно одетая, небольшого роста, мне по пояс, в сереньком пальто, седая, мышка такая с виду. Вы знаете, говорит, вы явно приезжие. А еще вы знаете, что пенсии у нас мизерные, поэтому прошу подать хоть сколько-то. Сам я никогда не побирался, гордый человек, поэтому к побирушкам отношусь скверно, даже иной раз гневно. Но у Наташи реакция другая: достает евро с мелочью. Я вам подам, говорит, но сходите за это в церковь и помолитесь за самоубийцу. Конечно, конечно, врет старушка, я врунов вижу за километр. Не помолитесь, говорит Наташа, прямиком отправитесь в Ад. У старушки вид сразу становится перепуганным, и я вужу, когда на после этого говорит "конечно, конечно", то уже не врет.
Никак, интересуюсь, не можешь забыть своего любовника-самоубийцу? Какой он мне может быть любовник, он маленький, страшненький, сильно моложе. Но меня обмануть сложно, писатель все же, проникаю в души, помню все, за что жена-соседка называет меня злопамятным, а это всего лишь профессионально писательское свойство. Я сопоставляю слова, события, делаю выводы, и после этого открывается истина. С этим мальчиком у Наташи было, скорее всего, раз или два. Она рассказывала о нем так, точно он не ее соблазнил, а другую девицу, но увидел все и услышал, и повесился человек. Я никому намеренно не делаю плохого, но почему-то за подлость по отношению ко мне кто-то наказывает подлеца. Итак, сказала Наташа, помолитесь за самоубийцу и, как уже было замечено, бабушка побледнела. А на мои замечания Наташа ответила: у тебя одно на уме: любовники, отчего я почти рассмеялся.
С мясным-колбасным ангаром промахнулся, а ведь можно было набрать копченостей, тем более, что глаз не раз падал на кое-что вкусное, но останавливо то, что через де-два улетать, да и прибавление в весе ощущалось. По овощному и фруктовому ангару разгуливать не стали, миновали его вместе с ремонтным, зато рыбным залюбовались. Рыб множество, мо я сразу заявил, что будем покупать рыбу у самой несчастной женщины, и такая обнаружилась. Она стояла в самом закутке, уголке, и только у нее была рыба с длинным носом. Это все наше, колхозное, сказала она, и я сразу вспомнил твои, Таня, слова. Продает она меньше, нежели женщины из проходных мест, но и цены у нее скромнее. Кстати, то, что купили у нее за 1.13 евро в аэропорту стоило уже 4 с лишним евро.
Очень забавно было, когда проходили мимо уличных кисков, и один из них продавал только лифчики. Купи, говорю Наташе, зная, что ни что купит такое на рынке. Подошла, впрчем, потрогала, сказала, что качеством кое-что не хуже, что из бутиков. Я в лифчиках не специалист, пришлось поверить. Детали всякие все же опишу. На выходе из одного ангара пристроен к стене алкокиоск. Думал обнаружить портвейн, за которым 40 лет гонялся по всей Европе. Киоск оказался закрытым, один латыш сказал другу: какой она, однако, предатель, имея в виду продавщицу, видимо. Из рынка вход на вокзал, оттуда уже в город. но не мне тебе это обьяснять, местной жительнице. Сорок страниц, к моему ужасу, превращаются в 60.

Поскольку отьезжаем, надо заканчивать писать о Риге, хотя город стоит более подробного описания. А что мы увидели за эти несчастные четыре дня? Самую чуть. Прекрасные дома на Юнг... дальше не помню, германское направление в архтерктуре и вообще в искусстве. В Риге его воплощал папа Эйзенштейна. Безумные ночные фантазии, говорили злопыхатели. Пусть безумно, но великолепно. А дом черноголовых? Прекрасное безумие. И рядом скучное дерьмовцо вроде того, что у нас на ратушной и которое снесли, черное мрачное дерьмовцо. А за этим домский собор, снаружи красив, дворик интересен, а внутри совершенно скучен, не на что посмотреть. Стоит посещение как будапештская Базилика с лифтом вместе на громадный верх и иконостас. Но не в цене дело. Но не в цене дело: Базилика - это нечто дико красивое, тогда как Домский скучен. Не обижайтесь, рижане, я ваш город полюбил, просто обьективен. Прекрасно постоял у Даугавы, там, где памятник гиганатскому Кристоферу, маленькие волнышки нагоняли медитацию. Но Дунай все же сильнее, но мы же не этими самыми меряемся. Чувствами, ощущениями меряемся. Там одно, у вас другое, ставлю знак равенства. Вот выйду в бухту Кёге, конца не видно этой бухте, тоже прекрасно, вижу мыс, где был, и от него мне ехать, как минимум, час. Это как любовниц сравнивать, одни умеют одно, другие другое. Третьи ничего не умеют. Четвертые все умеют и с ними можно вдобавок интересно поболтать. С пятыми только поболтать. Мне как-то везло с четвертыми. Сейчас стал старше, попадаются чаще пятые.

Отьезд. Таксист запаздывал, опоздал бы еще на пять-десять минут, я бы наорал на него. Позвоните еще, сказала настенька со скранки, мы сидели в холее в ее обществе и четырех датчан: двое были пожилыми, другая пара менее пожилая. Они только что заехали, пили пиво, пукали (германский Шурик предупреждал: не пейте латышского пива; но у этих датчан не было моего друга Шурика). Рядом с датчанами лежала надувная женщина. Вот такие у нас веселые ребята, датчане, сказал я Настеньке, она сидела на скранке. Именно она сказала два дня назад Наташе, что я выгляжу очень больным, а я всего лишь хотел в туалет, желудок забарахлил. Я прохромал мимо нее с искаженным лицом, но это было два дня назад.
Теперь нас в холле два датчанина, две датчанки, я, тоже датчанин, Наташа, жена датчанина, и и девушка на скранке, Настенька, темноволосая и в очках. И надутая резиновая кукла. Нас восемь. Датчане уходят погулять, Настенька берет куклу за затылок и бросает ее в мусорное ведро. Настенька очень крупненькая, когда сидит на скранке, то скранка все скрывает, что ниже пояса. А так-то бедрышки великанские, но что-то в этом есть. Я писатель-экспериментатор, хочу испробовать все, даже эту резиновую женщину, которую Настенька выкинула в корзину.
Это не датчане оставили, говорит она, кивая на куклу, это голландские ребята, что орали всю ночь, у них мальчишник, а их было человек шестнадцать. Мы как раз пришли поесть, а они сдвинули столы и орали. Я сходил налить себе шампанского, они тоже сходили за шампанским, разорались пуще прежнего. Мне захотелось кого-нибудь из них избить, Наташа сказала: попробуй только. Надувная кукла была ихняя. Самое забавное, что на тот момент я писал книгу про секс-кукл, и тут вдруг такое. Настенька, сказал я, у меня случайно в кармане оказалась монета с дырочкой, подарю ее вам. Не было бы рядом со мной жены, расцеловались бы с Настенькой, обнялись бы, пошлепкались.
А тут как раз подьехало такси, Олег Потапов, представился он, а с виду никакой не Потапов. Я услышу когда-нибудь в Риге латышскую речь, поинтересовался я. Не потому, что это мое самое заветное желание, но местный колорит должен соблюдаться. Я понимаю, что во всех странах мира все должны говорить по-русски, мо ме мастолько же! Олег Потапов везет нас честно, не накручивает круги, беседуем, поездка незаметно пролетает, по прибытии даем ему два евро на чай: мы оттого не обеднеем, а ему это в радость. Он этой радостью может весь день будет питаться.
Что далее? На проверке говорю Наташе: идем к самому страшному человеку, нацисту с виду, молодой высокий парень, точно будет пытать, заведет в комнату, обнажит, засунет пальцы не скажу куда. Обошлось, приятным оказался человеком: ничего опасного не везу. А я везу вяленую рыбу, это опасно? Спрашивает жена. В Купикакине проверка серьезнее. Что-то купили в Дюти Фри.  Сели, Наташа в проходе, я в серединке, у окошка мальчик, меня стеснятся, боится, в Адидасе, по-датски не говорит. Наташа говорит: ты так раскинулся, что все все места занял: ноги направо-налево, руки направо-налево, живот вперед. Я знаю, что ей хочется меня иной раз поддеть. Согласен, бываю невнимателен, но никак не нагл.
Кстати, раз-два обнял мальчика, приняв его за жену Наташу. Полет короткий, две-три-четыре страницы прочитал Кутзее Бесчестье. Проводники забавные: одна толстусшка, но хорошая, но не мой тип; парнишка плечистый, высокий, но нисколько не мужчина, девочка такая; а вот третья стюардесса настоящая женщина, брови подведены, фигура прекрасная, талия, попка, есть грудь, но что-то все же отталкивало, я капризный, чувствовал в ней нечто ****ское, это нормально, но в тот момент отталкивало; я не красавец, урод скорее, но мы встречались всглядами. Она проводила меня взглядом, хоть красоты во мне почти нисколько. Об этом безобразии позже.

Уже по приезду, вечером, в воскресенье, Наташа звонит сестре Анне и рассказывает о поездке, а также о о том, что колченогий передает ей привет. Колченогий - это я, Анна смеется не надо мной, а над словом, больно уж оно древнее. В наше время такого человека просто назвали бы хромым, но для литератора такое название звучит скучно. Вот назвать женщину колченогой - грубо, лучше хромоножкой, это нежнее. А вот большой и сильный, пусть даже и колченогий муччина - это вполне пристойно. Если Аня хохочет, значит выражение или слово попало в цель. Было время, когда я ее очень сильно ненавидел из-за того, что она отговаривала Наташу от свадьбы со мной: лучше заведи себе богатого любовника, говорила она и была шикирована, когда Наташа привела к ней убийцу, зэкана, наркомана и прощелыгу одноклассника Кузнецова. То есть совет получился кривой. Дулся на Аню много лет, это прошло, но проступок ее остался, точно заноза: отношения между мной и женой стали убитыми; и если я своим волшебством могу что-то восстановить, то в данном случае волшебство должно исходить от обеих сторон, чего нет. Да там целый город добивал меня словами, опираясь на собственный грустный жизненный опыт. Но это все описано в другой книжке.