Беспринципный Махмут

      Его звали Махмут,   хотя на самом деле он был Юсуп  Махмутович, но почему-то окружающие его люди, знакомые и  друзья предпочитали обращаться к нему по имени его покойного отца, и не потому, что его пращур заслуживал какого-то отдельного уважения, а потому что Махмут, на самом деле, это  была   кличка   этого   маленького росточком  человечка,   уже располневшего и не слегка, а  дошёл он до  шарообразного состояния, напоминая при этом газообразную   сферу, наполненную всем-чем, не только воздухом.  У этого шара была   такая же круглая голова,  а огромная лысина   венчала  макушку, не предусматривая на  ней  ни  шапки Мономаха, и просто никакой шапки,  и чуть ли не заканчивалась на этом. Правда, при ближайшем рассмотрении, видно было, что  лысая макушка    плавно переходит   в  высокий лоб,  на котором фиксировались     чёрные в разлёт  брови -стрекозы, а уже из-под  них на мир взирали   детски-наивные глаза  небесно-голубого цвета. Не хватало в них только весенней после дождевой разноцветной радуги, которая висела бы дугой над  прямым, как у  римского философа, носом.   Всё это уже потрёпанное первозданное  творение, потому что был Махмут давно не молод и потому не первой свежести,  завершали красные сочные, вечно чмокающие губы, под которыми почти нарисована была чёрным  карандашом небольшая  благообразная бородка клинышком.

Но он не был философом, он был просто  Махмутом,  а  от римского или греческого  философа у него был только тот прямой нос,  сам же  он называл себя, почему-то  узбеком таджикского происхождения,  правда ни на том, ни на другом языке Юсуп  Махмутович не разговаривал, то ли не знал, то ли позабыл за давностью лет проживания в России, или просто предпочитал великий и  могучий русский, своим родным языкам.


     И  был он давно и прочно женат.  А так как рост его оставлял желать лучшего, то есть больше этот мужчина походил не на мужчину, а  на сказочного  гномика, то   и  жена его была, как знакомая всем Белоснежка,    ровно на две головы выше своего мужа, правда, не так хороша с лица, как сказочная героиня, зато подарившая не сказочному мужичонке двух дочерей.


       Короче, у них была счастливая русско- узбеко-таджикская семья, в которой главенствую роль играла, конечно же,  Белоснежка-супруга, что было закономерно, потому что не только в природе, а и  в брачном союзе надо соблюдать естественные  пропорции,  когда большой может  побить маленького,   в силу своих превосходящих физических данных, и потому ему лучше не высовываться за границы своего гномичьего  роста. Вот по этой причине и просидел всю свою не совсем весёлую жизнь гном Махмут на тумбочке, как лев на арене   цирка.   Вернее, это его жена –Белоснежка   продержала его там,  будто хищного зверя,   потому что,    иначе, видно,  и нельзя было, так как этот   кругломордый совсем лысый  без гривы  и шарообразный  лев, хоть и был мал размерами, но вечно следуя  своему инстинкту неизменного    самца,   всё их совместное проживание  таскался за бабами, как за самками-львицами, истекающими сочной, пахучей  влагой в определённые периоды своей  звериной  жизни.


          К пятидесяти годам  у этого гнома закономерно  выработалось левостороннее косоглазие, и совершенно не понятно было на кого он вовремя разговора смотрит, потому что теперь один его глаз смотрел на Кавказ, а второй продолжал вечно пялиться  в арзамас, где и  выискивал этот глаз  женский пол посмазливее, и чтобы торчащие от ушей ноги, не прикрывала даже юбка, а заканчивалась желательно трусами.  Собственно, этого малипусенького дон жуана  с большепусенькими  амбициями  устроило бы даже,  если бы трусов там и вовсе не было, на этих круглых женских попках, которые можно было спутать с их такими же круглыми припудренными мордашками. Но ведь о  вкусах не спорят. Да и,  как  известно,  у каждого свой вкус,  сказал индус, слезая  с обезьяны. Ну, обезьяны, не обезьяны, а уровень развития этих  полуголых  попок, о которых  мечтал этот вечно голодный и охочий до женской половины лысый львёнок, соответствовал эпохе  неандертальцев.  Зато   при знакомстве с такими дамочками, этот гномик ощущал себя во всех ипостасях на высоте, пусть и ростом он   так и оставался  гномом, но  в остальном   мог блеснуть, как и полагалось нормальному мужчине с нормальными внешними данными и таким же внутренним содержимым, пусть и в лысой голове.


   В общем, при виде любого хорошенького женского личика и короткой юбки, Махмут сходу  забывал всё на свете,  и даже свои профессиональные обязанности  тут же  пускал побоку,  и с этого  момента сторона передвижения для него существовала только  одна —  левая. Хотя  чаще всего приходилось ему всё же  проползать   по её стеночке. И  всё равно,  каждый раз   косоглазый мачо  делал попытки зацепиться  хоть за угол, хоть ногой, хоть рукой,  если не получалось другим более достойным  мужским  местом, а  если и это не выходило, то  хватался цепкими руками младенца   за короткий подол женской юбки,  и уже не отпускал его, как свой последний шанс в этой жизни, и так и тащился следом по полу, падая и не вставая, хотя и эти его  манёвры  редко  заканчивались  для него удачей. При этом он чувствовал себя как заядлый наркоман, принявший неожиданно большую дозу, ощущая не только подлое сосание под ложечкой, почти жжение в желудочной части своего изношенного организма, но и сильное головокружение, глаза его в такие моменты  напоминали бешено  прыгающие  цифры в игровом автомате,  а сердце громко и предательски стучало, грозясь вот-вот выскочить из волосатой вздымающейся груди этого самца, учуявшего добычу. А ведь в некоторые периоды своей жизни ему нужно было сохранять  трезвость ума и холодную голову, чтобы выглядеть солидно, а  в глазах своих коллег по работе — профессионалом. Он был журналистом, а не вечно  пьяным сантехником дядей Васей, таскающимся за юбками с монтировкой в руках, даже не удивляющимся своим неудачам на личном фронте, когда всегда можно было накатить горькой и сделать фиаско сладким.


И   ему, уж точно,  при разговорах со своими коллегами по работе нужна была больше,  чем кому бы то ни было светлая,  трезвая голова,  учитывая, что был  он сначала журналистом-корреспондентом, а потом уже  и редактором солидного журнала.


    А карьера этого не дяди Васи сантехника    складывалась весьма необычно, он ведь прежде чем дойти до редактора  достаточно солидного журнального издания, взяв старт с должности  журналиста-корреспондента,   начал с того, что,  будучи  мусульманином по вероисповеданию,   неожиданно переметнулся в  христианство,  и,  прослужив верой и правдой в православном печатном органе, уже  заранее подготовившись и  выучив для этого  на зубок всех святых, их праздники и традиции, зная  на  перечёт все современные церкви,  не забыл вновь обращённый поднатореть и  в истории   древней Руси, и тут выучив  названия всех  церквей,   храмов  и монастырей.    Правда, доподлинно не известно,  посещал ли он сам святые обители на предмет помолиться там перед святыми образами, не ограничивался  ли новоявленный христианин и прозелит одновременно  только  картинками  в специальной литературе,  и так  нужными ему для качественной работы   знакомствами   с протоиереями и иереями, которых он  тоже знал не хуже всего остального, и собирал их в свою копилку,     будто маленький мальчик нанизывал   кузнечиков на ниточку. Ему это нужно было для дела  и просто так, для понимания собственной значимости.  И  всё у него, у  православного журналиста –корреспондента, таджико-узбекской национальности шло хорошо, что называется, дела шли, контора писала, хотя писал всё же сам   Юсуп  Махмутович.  Но тут совсем неожиданно   вдали замаячило, что-то более для него  перспективное, и   до боли знакомое,  блеснув синим звёздным  месяцем на золотом куполе, что и  заставило вспомнить товарища Абдурахманова о своей истинной религиозной принадлежности, и он тут же,  долго не  раздумывая, и совсем  не пребывая в муках  от того, что снова станет прозелитом, вновь принял ислам, нахлобучив для верности на свою лысую голову индийскую чалму, тут в этих тонкостях он ещё не разбирался, не успел,  потому что больше всё же трудился на ниве православного христианства.

Собственно,  за это его  предательство своих религиозных принципов и был вновь обращённый  уволен из другого, не менее значимого журнала, где пребывал на должности уже  главреда, ещё будучи исламистом.


Не сильно расстроившись, потому что уже был готов снова стать православным, больше не позиционируя себя вероотступником, клятвопредателем и прочими нелицеприятно для его карьерного роста звучащими эпитетами, встал Махмут   во главе очередного журнального издания, сетуя, правда,  на то, что тому - то отдано было ни мало-ни много,  а большая часть его профессионального стажа.

В общем, как  сказал сам   Абдурахманов  Юсуп  Махмутович:

            —Я   сильно не расстраивался. Я вообще не расстроился,—  ещё раз попытался  убедить он самого себя, и ту же  добавил: —   Просто, я   подвёл черту. Журнал жалко. Только и всего. Как - никак, десять лет жизни.

И для пущей убедительности Махмут сокрушённо покачал головой в надетой чалме.

       Но привычки тех лет и  манера работы с авторами у него,  похоже, сохранилась не просто надолго, а навсегда. А главной из всего этого  дурно пахнущего списка и  его любимой привычкой  было  ни  что- нибудь, а банально   бесцеремонное отношение к    людям.   К  тем самым,  что     корпели, писали заказанные Махмутом статьи для его крутого  журнальчика,  попутно  собирая необходимые материальчики, беря интервью и   стаптывая при этом,  свои, не Абдурахманова,  башмаки, не  только стачивая перо,  а он, этот главред,  и бывший  написатель и тоже  собиратель,   потом просто молча, что значит, ничего и никому  не объясняя,  клал их, эти написанные, почти кровью и потом   статьи  к себе в стол,  ну, или заставлял  самих незадачливых, а больше наивных и  доверчивых авторов самим   убирать написанное ими, куда подальше. 

     Это была  у него,  такая своего рода месть,  когда он и сам работал в роли корреспондента и имел нечто подобное от других зарвавшихся начальников, зачем-то теперь,   отрываясь    на ни в чём не повинных в его бывших неудачах   людях, и ведя себя один в один с теми, что издевались, когда-то над ним, ещё не полностью полысевшим Юсупом   Махмутовичем.


       Просто некоторым подобный   негативный опыт общения служит уроком, на тему, как  не делать   другому того, что не хочешь, чтобы сделали с тобой, а Юсуп  воспринимал такие вещи, как прямое  указание к действию, то есть приказ  к отомщению за себя, за свои обиды, считая их кровными, и месть его была тоже кровной,  правда, направленная  уже всё равно к  кому, даже если и   его реальные обидчики давно скрылись  с горизонта его собственного   видения, он всё равно продолжал действовать в начатом ключе, то есть мстить.

       Собственно по сей причине, он и   вёл двойную игру, считая  такую манеру поведения, особо изощрённым способом  отомщения, бодаясь   не сам с собою,  а  как главный  редактор  с  куратором проекта. Правда, это было раньше, а  теперь  он, этот клятвоотступник, и моральный преступник,   клятвенно обещал так  больше  никогда не делать.


    А дело всё   было в том, его    недавнем прошлом, когда    всё  тот же начальник, по фамилии Кузнецов   и    рулил в издательстве,  но был  он тогда    в тени, как позже рассказывал сам Абдурахманов. И потому, ему, Абдурахманову  приходилось лавировать между его, кузнецовскими   туманными разъяснениями сути и задач процесса и сотрудничеством с авторами, выступая в  роли такого рефери, а на самом деле, просто постоянно   суя свою лысую безволосую голову между двух огней.

           По этой причине,  —  как  говорил сам  главред, Юсуп Махмутович, оправдывая своё не лучшее поведение перед авторами, —  что-то и  ложилось под сукно в надежде, что материал всё  же увидит свет, а что-то, всё же шло в глянцевую печать.


 И, конечно же,  когда было можно,  он  всегда твёрдо и принципиально, он же вообще, как всем было известно,  отличался исключительной принципиальностью, всегда    говорил "да" или "нет". Но в новом издании при новых руководителях, этот честный по всем статьям человек,    надеялся,  что сможет  теперь, наконец-то,  в полном соответствии  со своей натурой,   честно отражать свою позицию,  и потому он прибавлял, чуть не беря под козырёк:
 

         —  Пока мои учредители не вмешиваются в процесс создания журнала. Но судить по первым дням работы   сложно. Мы ещё ничего не выпустили.


Ну, а  следом, куда ж без этого, он же был ещё и лояльным редактором, Махмут не забывал  выразить  надежду в разговоре с  новыми авторами, которых этот ушлый профессионал  уже успел привлечь к работе,   если не в штат, что они–то уж,  точно,    притрутся  и найдут  общий язык с ним,   Юсупом Махмутовичем.

      Тем временем,  со старыми сотрудниками, приглашёнными из того журнала в солидной  глянцевой обложке,   откуда его попёрли за беспринципность  вероисповедания, как было сказано ранее,  когда он, снова надев на голову чалму,   сменил Христа  на Аллаха, как на  единого сына Божьего, когда известный уже Кузнецов назвал   Махмута нехристем за то, что тот в одном  номере   дорогого его   Кузнецова Ивана Петровича, сердцу   издания, умудрился  потомка  Ивана Грозного, канонизированного  в ранг святых, представить,  как простого  хомо сапиенс, произошедшего  от обезьяны,  с качествами обыкновенных, а не божественных   людей.

     Собственно,  после этого, всё тот же  куратор,  по фамилии Кузнецов,  у которого в кабинете над  его  креслом начальника, почти царским троном,  висел огромный, имитированный под натуральное дерево,    иконостас, во главе которого  имелось, как и положено любому  истинному православному христианину,   две иконы с  изображением Господа Иисуса Христа и Богородицы, как самых совершенных из  земных людей  в  этом мире, и    перед которым полагалось каждый раз, зайдя к Кузнецову, а не в храм, хотелось бы заметить,  осенить себя крёстным знамением,  а только потом уже  приступать к  обсуждению рабочих  дел, так вот, куратор, который был полным профаном в  журналистике,   стал вдруг  ревностно просматривать всё то, что делал Махмут.


А тот всё же, надо отметить,   в отличие от  самого христианина-куратора, закончил-таки   факультет филологии, готовясь,  стать корреспондентом,  а потом, конечно же,  и редактором какого-нибудь издания и  был всё же докой в  своём написательско- собирательском  деле.
 
   И,  тем не   менее, не смотря ни на что,  однажды, всё же  Махмут со слезами  на глазах, в чём он не хотел потом признаваться, вылетел вон,  из глянцевого издания, ставшего из военно-обозревательского  полностью  православно - христианским,   не успев даже  напоследок, как полагалось,  перекреститься  перед знакомым уже  образом Иисуса Христа на огромной  деревянной иконе,  в комнате своего  начальника, ревностного христианина,   Кузнецова.    Правда,  этот  христианин, будучи сильно ревностным, по каким-то причинам, ведомым только ему самому,  в великий  пост  позволял себе употреблять в пищу,  как он сам выражался,  «гадов ползучих — омаров,  креветок  и мидий»,   не считая такое,  каким-то нарушением  божьих заповедей  и традиций православия.   Ну, а  когда за предателем   сына Божьего, Иудой, бессребреником     захлопнулась наконец,   дверь, Кузнецов  сам и перекрестился,  как было принято и установлено его  же порядками, уже почти  упав ниц   перед святым   деревянным изображением. Почти,  потому что   только что съеденные гады  в огромном количестве, как раз была страстная неделя,  позволили ему  только  слегка   наклониться, а не полностью пасть ниц,  и Иван Петрович при этом  больно ударился   лбом об край своего письменного стола, который   тоже был почти  дубовым, как и   его любимый иконостас, так что можно сказать, почти не промахнулся ретивый христианин, не нарушил своих же собственных традиций.


       С тех пор, когда Абдурахманов вылетал из кабинета,  изображая из себя  летящую в свободном полёте летающую  тарелку или  фанеру,  пролетающую  над  иконостасом,  прошло некоторое время и теперь он, вновь став главредом,  нового глянцевого издания старой направленности, и   сотрудничал с новыми кураторами, которые пока что тактично  не вмешивались в его редакторские дела,  и    не трясли его  за лацканы пиджака  и за  грудки, пытаясь выяснить,  кто же он есть на самом деле -  Иуда в индийской чалме,  или всё же ревностный христианин, соблюдающий все традиции, ибо всё же уважали Юсупа  за его бесконечные, не оспоримые   знания на ниве религии. А то как же,  не зря же этот,  то ли Махмутович , то ли просто  Махмут проработал долгое время в « Вехах православия», чем, сам  очень даже гордился, не смотря на своё предательство, правда,  потом всё же  переметнулся в стан врага,  бога  Аллаха.

     И уже  всё   понимающие его  прежние соратники по перу, старая гвардия, так сказать,   которых он не преминул пригласить к себе,   в другое,  тоже солидное издание, он же был теперь  начальник,  стараясь заслужить его расположение,   подкидывали ему всё новых  и новых авторов,  чтобы у Абдурахманова все его новые дела были в шляпе.  И  им, этим дурочкам-новичкам,   он тоже слёзно обещал, что   ничего не будет  класть под сукно. А тем временем, уже согласовав и темы,  и даже выходы  журнала  на два номера вперёд со старожилами-журналистами,  главред продолжал  всё же   потчевать клятвами  новеньких, сделанные материалы которых он   не то, чтобы  даже  не прочитал ещё,  он их,  попросту   не открывая,  давно и   привычно  положил   в  свой любимый   стол.


                ****


         Прошло ещё какое-то время и  неожиданно Абдурахманов получает    письмо от одного из  новеньких,  по имени Марина Владимировна Котенкова.

Накануне они договорились созвониться, новый  внештатный работник и главред,  но   с утра тот трубочку - то взял,  и  даже   пообещал  отзвонить,  но перезванивал, аж,  до самого вечера, а потом уже и   до обеда   следующего дня.

Тогда же,  накануне,  главред по телефону   сообщил, что он   сегодня, как  загнанная лошадь, куча дел и прочее.

   И потому  не учтённая  журналистка  Котенкова,  не ждущая    предложений любви и дружбы, а только желающая,   хоть что-то    услышать на предмет  своих присланных материалов от этого всегда и многообещающего Махмута, особенностей которого, как и другие авторы, она знать не могла  и потому написала ему, главреду на его личный редакторский мейл:

               «Я очень извиняюсь,   вердикт,  не вердикт, но резюме какое-то будет по текстам, Юсуп Махмутович,  или сегодня вы  опять в роли загнанной лошади?» -  памятуя вчерашнее, не забыла уточнить Марина Владимировна  его сегодняшний статус.


    Понимая, что сейчас он упустит  автора в запасе, Махмут встрепенулся и сходу ответил, причём с такими неожиданными   подробностями, которые вовсе и  не требовались, откатав теперь  на мэйл автору длиннющее письмо, в котором для начала сообщил, что  текстами он  пока плотно не занимался,   и  что сегодня он  нет, не   то,  упомянутое  недавно им  животное.

А кто? – хотелось тут же спросить его, понимая уже, что врёт, и если не лошадь, то кто всё же?

       —   Просто тупо сижу и жду в офисе начальство —  учредителей журнала. Ужасно занятые люди,  оттягивают встречу. А интернет, почему-то  здесь умер. - Всё сокрушался случившемуся этот изувер.

       —   Вот такие отягчающие обстоятельства.  А на флешке у меня текстов нет.

 
    Продолжил, через какое-то время,  своё бессовестное  враньё  Юсуп  Махмутович, профессия  которого, правда,  к этому очень даже  располагала.


           —  К тому же мы пока в стадии административного обустройства. Честно говоря,  мне до сих пор не назвали сроков выхода, тематики и всего прочего.

      Снова привычно  взяв под козырёк,  он же был ещё и тот лев на цирковой тумбочке, а перед ним была особь женского пола, доложил он, совсем, видно,  позабыв, что «старички – ветераны» уже даже накропали заказанные и согласованные  статьи, и сдали,    аж, во   второй не запланированный никем ещё  номер.

Подумав ещё чуток, чего  бы ещё такого правдоподобного приписать,  главред изобразил следующий текст:

         « Идёт утряска,  усушка помещений, каких-то административных проблем. Мне обещали сначала в два, потом в три. Сейчас позвонили, извинились, сказали в пять» —  Глянув в этот момент на свои наручные часы, уточнил Махмут.

        «В прошлую нашу встречу,— задумчиво  продолжил он, —   намечали в четыре, встретились в пять. Начали по делу говорить  в половине шестого». —   Ещё  раз сверившись со стрелками на циферблате, продолжил изгаляться бывший корреспондент.


       «Два часа слушали темы,  меня не касающиеся. В итоге мне уделили внимания минут двадцать,  в районе восьми». В третий раз, глянув на часы,  закончил, наконец,  врать Махмут.

   И всё же, решив, что вранья,  в качестве оправдания  своей обычной бессовестности будет как-то   маловато,  в конце этого подробного, почти поминутного   доклада, главред   торжественно поставил смачную  точку в виде фразы:  « О каких текстах пока говорить? Ждем, батенька. Не гоните лошадей. Думаю,  успеем сделать всё  вовремя»


      И хотя оправдываться ему приходилось не в первой, тем более, перед женским полом, не надо забывать о его вечном  пребывании  на цирковой тумбочке, в позе льва, ожидающего в любой момент  удара плетью по  нахохлившемуся от испуга загривку, тем не менее, в этот раз соврать,  как всегда  удачно,  видно,   не вышло, потому что   «батенька» ждать совсем не захотел, а потакать   этой редакторской лжи   редкостного сказочника  и фантаста, тем более,   и потому  отписался не менее круто, чем его несостоявшийся шеф, сказав  о том, что действует Махмут прямо точь в точь,  как и  его именитые кураторы, и что   он,  «батенька» Марина Владимировна,  в отличие от  него,  товарища Абдурахманова,  не намерен ждать до шести, потом до восьми и вообще, не  желает   ждать по всему видно  всю свою жизнь, сроком пусть  даже в десять лет,  которую,  как некоторые,   он не отдавал   за один журнал,  и,  в общем - то, на этом батенька или не батенька, но с ним, с
 Махмутом    распрощался.

  Но,  Юсуп Махутович   был тёртым калачом в этой сфере,  в  журналистике, и сразу понял, чем лично ему, а следом  его журналу,  это заявление  угрожает,  и  потому,  отреагировал в мгновение ока,    решив, прямо,  как  маститый врач-хирург, что вот сейчас он потеряет прямо у себя на столе своего пациента,  и,  потому,   резко  сменив  тактику поведения, попытался обойтись  без вранья, а вместо обычной лжи  предложил,  чтобы этот номер вышел без неё,  Марины Владимировны. То есть они вдвоём возьмут,   зачем-то  какую-то передышку,  хотя они вроде, вообще,  ещё ничего не сделали совместно, чтобы ещё  и отдыхать теперь на пару, а вот,  в слееееееедующем…

Тут он не договорил, о том,  что будет в  слеееееееедущем....  и  не  номере, а что же он, главред, ещё   в следующий раз    наплетёт про разных уставших животных и  про своих нерадивых кураторов, этого он  пока ещё просто   не придумал, не успел, потому что   был всё же загнанной  лошадью.   Правда, уже заранее знал, этот нерадивый, уставший от всего и от жизни тоже,  конь,  что   в любом случае,  во всём  виноваты, будут только они, его кураторы,  что бы ни случилось.


     Да, и  мог ли вообще, хоть в чём-то быть виноватым этот милый обманщик, настолько  привыкший к своему собственному, давно ставшему  изощрённым,  вранью, что уже не отделяя правды от лжи, считал это нормой поведения,  и потому, конечно же,   виноватым себя никогда не считал, ведь поступал он, в собственном разумении,  всегда порядочно и честно. Он честен был даже тогда,  когда менял одну веру на другую, Иисуса на Аллаха,  потом снова  Аллаха на Иисуса, бегая, словно заяц от охотника,   по пресечённой местности, но убегая, при этом, всё же  от самого  себя. И потому его дальнейшее вранье не шло ни в какое сравнение с тем предательством своих религиозных принципов, когда он стал в очередной раз  Иудой бессребренником, уже не важно,  кого конкретно  предав, Иисуса или Аллаха, всё остальное  в   его жизни -   враньё жене, любовницам, просто встреченным им случайно женщинам,  собственным дочерям, авторам, кураторам и даже тому православному поедателю в дни поста  морских гадов Кузнецову  и прочим, всё это было просто детскими шалостями, не стоящими  какого-нибудь мало мальски   пристального внимания.

 
    Короче, врал  Махмут всем и,  в первую очередь,  самому  себе, уже  даже    в том, что никому не врёт, и это было ясно, как божий день, в который он   получил  на свой главредовский мейл  ещё одно послание под очень интересным  названием,    от которого он   даже слегка содрогнулся.   А  называлось полученное им   письмо почти, как название итальянского фильма из 70-х:  «Следствие закончено, забудьте»,  а рядом, приписка  «но в главной роли не Франко Неро,  увы…», потому  и почти как.

 Из данного послания, почти уголовного дела, заведённого на  него лично неким  следователем женского пола по фамилии Котенкова, Махмут    узнал много чего  интересного не только про себя, но  и ещё кое-какие прописные истины, о которых он то ли забыл, то ли знал,   но  предпочитал не вспоминать,  а знал он точно, как рыба в воде,  ориентируясь в религиозных постулатах, уже не важно, какой именно  конфессии, тут они мало чем отличались друг от друга, и о том,  что молчание, не всегда золото, а иногда является просто  банальным  хамством,  ибо даже не понятно было до конца,  получал ли этот молчун  авторские тексты,  о которых успел попросить   у  теперешнего следователя и вчерашнего автора,   не говоря уже  о его бесконечных обещаниях перезвонить, ни чуть не утрируя,  на следующей неделе, а недели эти,  как  видно,  в   личном  календаре Махмута никак  не заканчивались, потому он  и не перезванивал, ну и ещё были озвучены в этом письме какие-то прописные истины, совершенно не касающиеся Юсупа Махмутовича, ну, так  он считал, потому что знал одно, что врать это нормально.


       Тем не менее, прочитав этот следственный  документ, включавший в себя кучу, как ему  по-прежнему  казалось, необоснованных   обвинений в  его адрес, главред  всё же  сильно опешил и от такой неожиданности,  только и смог, что  поинтересоваться у прокурора - обвинителя товарища  Котенковой,   что же теперь он должен ответить на такое,  споткнувшись на слове «ответить», потому что чуть  по привычке, не сказал,   соврать.

 Ему совсем похорошело, когда в ответ на всё это он  узнал, на свой вопрос, о том, что же должен, что, вообще-то  ничего не должен. И уже совсем он  похолодел на фразу, что  с ним к тому же  давно попрощались. Она  прозвучала,  как-то совсем уже неподобающе,  выходящей за  рамки его привычного уровня мышления.

 На минуту ему даже показалось, что это и впрямь пришло   письмо от следователя,  а   не от  внештатного автора, с которым он даже  не успел и  поработать, зато сумел  привычно  наврать с три короба, почти завраться,  не зря же послание называлось  «следствие  закончено, забудьте».  И  ему в тот момент очень сильно, просто  до чёртиков захотелось и впрямь забыть обо всём,   что только что было и о том, что он только что  в подробностях и даже несколько раз  прочитал про себя. Это была неправда, ему совсем не хотелось  верить в то, что он простой лгун,  и ещё ему очень  хотелось врать и дальше. Он  же  так привык за свою долгую жизнь и общение с  людьми.

    Глянув  ещё разок, для верности  на  заголовок, в котором сейчас для него особенно важным было слово  «закончено», Махмут облегченно вздохнул, подумал про себя, а вдруг и правда, закончено? И, находясь под впечатлением от  прочитанного,  а не потому,  что неожиданно  захотел быть вежливым,   прилежно, боязливой рукой вывел: «До свидания!».


  Быстро   нажал на «отправить» и ещё раз удовлетворённо и глубоко  вдохнул и следом   выдохнул.


Но к  его огромному  сожалению, он в ужасе узнал,   что это был   вовсе не конец, потому что, через какое-то время  от Марины Владимировны поступил ответ на его главредовский мейл,  в котором было написано чёрным по белому, чётко и ясно:


      - Ну,  вот, наконец, стали общаться, как нормальные люди,  а не как приматы в клетке и в зоопарке.


         Что оставалось  бедному несчастному поклоннику  всех религиозных конфессий, как ни  смиренно склонить голову и   согласиться ещё и с тем, что он помимо  того, что лгун,  ещё и примат, хотя напрямую его никто в этом не обвинил.


Но  Юсуп же  был человеком  понятливым  и  принял всё на веру, как истинный верующий христианин,  сказанное  ему не в глаза, а со  скрытым намёком, ему этого хватило, чтобы не отрекаться, тем более,  что уже   был научен он  горьким опытом,  когда был безжалостно уволен, ещё и за то, что не подставил другую щёку, а изобразил только летающую фанеру.


        И более того, его постоянное, пребывание на тумбочке перед женой-укротительницей, хоть и в домашних условиях,  но  в позе согласного на всё лысого львёнка, который всегда помнил, что большой  может побить  маленького, дав ему   хорошего пинка  и   по заслугам, а маленьким был он,  Юсуп Махмутович, так и не выросший из статуса  гномика, что  и   сделало из него давно беспринципную половую тряпку, не просто по христиански подставляющую  каждый раз вторую щёку, и получая даже при этом,  как заправский мазохист, удовольствие от физического оплевания, но и способного на любое предательство, не только Христа и Аллаха, и даже обоих одновременно, потому что,  по отдельности он их уже предавал,  а и  простого человека, которому он привычно мог соврать и не поперхнуться при этом, ведь это был его стиль жизни  -    быть профессионалом на поприще  беспринципности, которая  стала  его даже не второй натурой, а основным его качеством, его  Юсупа Махмутовича Абдурахманова, которого давно все пренебрежительно звали просто Махмут, зная, что  следом будет его очередная  ложь и, как завершение начатого,  предательство, уже кого угодно.  Себя он предал, тогда, когда  заделался   прозелитом в  первый раз,  а это было труднее всего, остальные пошли, как ножом по сливочному  маслу, без боли и сожаления, с одним лишь вздохом   сожаления, что мало,  без каких-либо  упрёков к самому себе и с непониманием  окружающих его полностью  прогнившей натуры.

15.01.2019 г
Марина Леванте