Первый поцелуй

          (Отрывок из рассказа "Первый поцелуй")

          Рассказ – номинант Международной литературной премии
литературного института им. А.М. Горького «Антоновка. 40+» за 2019 год


          Война. Северо-Западный фронт.
          Новгородская область. Старая Русса – Рамушево – Демянск.
          Лето 1942 года.

          После жутких морозов и снежной зимы некоторые из нас дожили до лета. Вроде бы природа должна была улыбаться в сторону солдата. Наивное предположение. Новые непредсказуемые трудности рухнули на плечи людей. В подбрюшьи Валдайских высот местность далеко не идеальная для ведения боевых действий. Жизнь осложняли болота, заливные луга, непроходимые лесные чащи. Погода тоже потакала тяготам и лишениям, поддавала жару в общий котёл нечеловеческих страданий.
          – Рота-а-а, в походную колонну-у-у повзводно станови-и-ись! Лошади – прямо, остальные – нале-е-е-во! Дистанция охранения между взводами – тридцать метров. Шаго-о-ом ма-а-арш!
          – Аа-а-арш-ш-шшшш… Аа-а-аршш… Аа-арш… Агукнуло следом эхо в урочище.
          Под матерную брань взводных люди в строю начали неспешное движение. Торопиться здесь было неуместно. Сквозь заунывный шум бесконечного дождя слышалось привычное чавканье полутора сотен пар разношенных в хлам сапог. Старшина не успел подсуетиться и вовремя, до марша, не раздобыл на складах дёготь, так необходимый для керзачей. Ноги в портянках были сырыми. Остановиться, подсушить – невозможно. С опущенными дулом вниз стволами винтовок нестройные ряды солдатушек – ребятушек невесело зашагали в унылую перспективу. Вода, накопленная на брезенте, стекала ручьями по плащ-палаткам. Отсырели кисеты с самосадом, сухпайки, личные мелкие вещицы в карманах. Мокрые насквозь шинельные скатки набухли и утяжелились в разы. В заплечных сидорах что-то подозрительно жулькало. Не дай бог, если фотографии, письма из дома, завёрнутые в кусок  клеёнки, отсыреют и превратятся в комок целлюлозы. Казалось, мокрым стало то, что физически отсыревать не может. На взьёмы сапог, на голенища налипло по тонне грязи. Вытащить ногу из вязкой придорожной суспензии было проблематично. О том, что при движении надо было держать ряд, не могло быть и речи.
          Несмотря на атмосферные перетрубации, рота метр за метром упрямо продвигалась к месту дислокации на «передке». Не за горами был смертный бой. Кому посчастливится в живых остаться, одному богу известно. Понятное дело, что за ротой были закреплены медработники из полкового медсанбата: фельдшер Ирина и санинструктор Полина. Военнослужащих женщин старшина Егор Степаныч определил на двуколку. Не дамское это дело сапогами месить торфяную взвесь. Девчонки смиренно подчинились оказанной льготе.
          Дорожное полотно просёлочной дороги затруднительно было назвать «твёрдым покрытием». Его попросту не было. Вместо гравийки по всей ширине грунтовой рокады были наезжены широченные колеи. В результате, застрявшие по ступицы маломощные полуторки захлёбывались моторами, безуспешно пытаясь выбраться из грязевых ловушек. Т-34, попытавшийся объехать пробку, увяз на заболоченной луговине по самую маковку. На помощь ему прибыла парочка полковых танков из арьергарда. Машины разворачивались кормой и, подцепив жертву за крюки, завывая моторами, запускали смрад несгоревшей солярки в наполненный озоном воздух. Попытка вытащить Т-34 на более-менее твёрдую землю была неудачной. Бесполезно. Через несколько минут тридцатитонные палочки-выручалочки ожидаемо зарылись в раскисшую болотную грязь по люк механика-водителя. Выбравшиеся на волю экипажи сидели на броне в насквозь сырых чёрных комбинезонах и уныло оглядывали безрадостную картину: потоки воды с небес, непролазную грязь на дороге, безрадостные, удручённые природным испытанием лица воинов.
          Однако в этом мире не всё было так грустно. Практически без задержек действовал гужевой транспорт. Лошади, подгоняемые ездовыми, трудились с завидным упорством. Казалось, что даже непогода для них не помеха. От взмыленных крупов тягловой силы валил густой пар. Пример являлся заразительным. Людям было на кого равняться, на войне все выполняли непосильную работу. Невзгоды уже не казались непреодолимыми. В колоннах послышался добрый разговор. Кто-то громко запустил от натуги «шептуна». Прорвало слабого на живот человека. Послышался громогласный хохот. Понятно, что суровая русская природа воспитала крепких, выносливых, сметливых людей. Собственно говоря, боевые товарищи не унывали. Жить стало веселей. Сегодня штабисты точно никому из домочадцев не отправят похоронки. Время покажет, что будет уготовлено судьбой завтра.
          К середине дня люди выбились из сил. Ротный определил место полуденного постоя. Солдаты разбрелись по поляне и стали готовить валежник для костров, чтобы просушиться, умять в утробу положенные скудные граммы походного рациона. Офицеры собрались под лапником ели на оперативное совещание. В округе повисла гнетущая тишина. Всё замолкло.
          Война-войной, но и в природе надвигались великие потрясения. В воздухе назревало нечто опасное для человеческой сущности. Над горизонтом издалека собирались, подтягивались к урочищу огромные, тяжёлые, свинцово-серые тучи. Постепенно небосклон накрывала черная, лохматая, несокрушимая армада. Воздух пахнУл зловещей неопределённостью. В сравнении с вселенской стихией стало понятно, насколько мелочна, убога и ничтожна суета людей, надуманная идеологическими соображениями. Перед ураганом, в сопоставлении с человеческой жизнью, противостояние на поле брани уже не представляло истинной ценности. Стихия торжествовала.   
          Грянул гром! Раскаты ужасали. Через доли секунды с оглушительным треском ударил электрический разряд. Душераздирающий звук напугал всё живое в округе. Люди попрятались под кронами деревьев, лошади дико ржали, некоторые поднялись на дыбы. Свят, свят, свят… Молния, метнувшаяся с небес, была поистине грандиозна и отразилась бликами в раскрытых от ужаса глазах всего живого на земле. Угрожающая туча снизилась над головой до высоты бреющего полёта. Можно было видеть, что её бока по краям были словно разорванная по кускам, лохматая вата. Казалось, протяни руку и можно дотронуться до наполненной влагой купели. Ливень поливал как из ведра. Раскаты грома слышались непрерывно один за другим и буквально через секунды сопровождались вспышками ужасных молний. Ослепительные блики колесницы Зевса сверкали беспрерывно, освещая даже непролазную чащу. Дул чудовищной силы ураганный ветер. Тоненькие молодые деревца пригибало до самой земли. В уши, по самые перепонки, загнало глухие пробки. От выстрела пушки нельзя оглохнуть, а здесь, без вариантов, можно было запросто лишиться слуха. Проливной дождь не унимался, лил с небес водопадом. Ад кромешный.

          Рано или поздно взбаламученная непогодой природная среда успокоилась. Сквозь тучки стало проглядывать солнце. Зарница миража раскроила дышащую свежестью бескрайнюю высь. Божественные силы взяли своё начало. Во всю ширь поднебесья проявилось удивительное, чарующее, захватывающее явление – улыбнулась радуга. Появление радужной дуги на всю небесную ширину означало, что ненастью пришёл конец: солнце грело спину, а взгляд ловил у горизонта последние капли уходящего дождя. Опасность миновала. Пришла надежда на спасение, тёмные силы отступили.  Было понятно, что божий свет побеждает грозную бурю. Вот-вот на земле воцарится миропорядок и свидетели, увидевшие лучезарную, добрую гостью, будут непременно спасены от гибели, сохранят жизненные силы так необходимые для выживания на войне. Избежать бы смерти в смертоубийственной пучине.
          Далеко не каждому отгремевшее природное буйство принесло облегчение. Глядя на умытое дождём пространство в округе, можно было сызнова начинать сомневаться в обязательном предначертании жить. Сомнение вползало в души солдат: бабочка есть, птица на дереве сидит, черёмуха возле ручья плодоносит, пенёк стоит, а военный человек «может быть». И никаких гарантий. Нет уверенности в завтрашнем дне. В душе неизбежно поселялось неистребимое тревожное чувство, страх смерти не покидал, дрожь пронизывала кожу: сумеет ли человек преодолеть себя? Получалось, что свидетели стихии всегда оставались в преддверии предстоящих событий, душу разрывал неразрешимый вопрос: буду или не буду существовать, выживу или нет? Ответ могла предоставить радуга. Только она могла помочь семикратно осмыслить понимание разницы между природным, животным, нерукотворным и божественным. Не упустить бы свой шанс. В любом случае, видевшие очаровательную улыбку небесной посланницы имели право на лучшую долю. Хотелось бы верить.   
          Закутанные в плащ-палатки, с нахлобученными по самые глаза капюшонами на сиденьи двуколки мерно покачивались медработники женского пола. Старшая Ирина назидательно повествовала совсем ещё молоденькой Полине:
          – Мы записывались в Красную Армию добровольцами. Уезжая на фронт, каждая из нас дала клятву: никаких романов и шашней на стороне не заводить. Неблагодарное дело подчиняться романтическим чувствам, когда повсюду гибнут люди. Здесь мужиков к себе нельзя подпускать ни на шаг. Те ещё кобели на страждущем издыхании. Перед боем получат своё, поматросят и бросят. Надо быть терпеливей. Всё образуется в женской доле, если посчастливится уцелеть в кровавой заварушке.
          С грустью в голосе ей вторила Полина:
          – Эх… Со своим милёночком до войны мы не успели даже поцеловаться. Мамка велела строго смотреть на вещи, касаемые взаимоотношений с парнями. Матушка приговаривала: «Поцелуешь благоверного – полюби на всю жизнь». Я знаю, что на фронте любовь – тема запрещенная. Если узнает командир, что на меня западёт кто-либо из бойцов, одного из влюбленных тотчас переведут в другую часть, попросту разлучат без разговоров и лишней канители. Эх… Однако если мне всё-таки удосужится влюбиться, как зеницу ока буду беречь-хранить сокровенную тайну. Ой… А мужчину всё-таки до свадьбы целовать нельзя ни под каким видом и даже под принуждением – грешно.
          – Сказок наслушалась. Как бы ни так. Если бы я не влюбилась на войне, без вариантов, не выжила бы. Любовь спасала неоднократно. Что тут мечтать о непосредственных, попахивающих детством клятвах? Многие девчата не сдержали своих наивных обещаний. Как и в мирной жизни, влюблялись, любили на войне до одури, отрывались. Лично я о взаимоотношениях с мужиками более упрощённых пониманий. А что? Живём один раз. Когда осколочный касатик приголубит, неведомо. Можно и любить по полной.
          Конечно, каждая из девушек понимала, что нельзя проводить параллели с мирной жизнью. Здесь, на фронте, любовь, если случится, будет совершенно иной. Главным здесь то, что надо быть искренним к себе, к своим чувствам и судьбе. Умные головы знали, что можно любить сейчас, а через минуту ненаглядного человека не станет – погибнет. Когда в мирных условиях девушки любят, они даже не помышляют рассматривать свою историю с позиций возможной смерти одной из сторон. Здесь всё по-иному: цинично и жестоко. У фронтовой любви не бывает сравнений: вчера, завтра. Если человек полюбил, значит, любит здесь и сейчас, без условностей и полутонов. Однозначно, неискренности среди влюблённых на фронте быть не могло, потому что очень часто любовь заканчивалась надписью химическим карандашом на дощечке и фанерной звёздочкой на могиле одного из действующих лиц.

          «Юнкерсы» вынырнули из-за крон деревьев совершенно неожиданно. Утопая в грязи, красноармейцы «брызнули» во все стороны от дороги. Каждый спасался, как мог. Здесь не проходили сравнительные эпитеты: некрасиво, неудобно, трудно. Своя рубашка ближе к телу. На четвереньках по грязи, некоторые с перепачканными болотной взвесью лицами, пригнувшись, стремительно убегали до спасительного бурелома. Гроздья небольших бомб из-под фюзеляжей «лаптёжников» густо осыпали колонны людей, движущихся вдоль дороги.
          Недавно бушевавшая гроза была всего лишь предвестником Армагеддона. Теперь вот – получите. Ангел смерти спустился с небес и летал над полем брани, забирая до своей хозяйки – Смертоньки, всё новых и новых героев. Ужас поселился в душах красных воинов. Кругом были слышны оглушающие взрывы бомб, предсмертный храп лошадей и вопли раненых воинов. Сатана правил бал.
          Лошади не люди, у них от человеческой жестокости вообще не было никакой защиты. В окоп или стрелковую ячейку кобылу не спрячешь, на коне от страха подальше не ускачешь. Здесь всё как карта ляжет: под бомбёжкой погибнешь – снимут с довольствия и вряд ли перекрестятся, ежели пронесет в живых остаться, суждено будет дальше месить грязь под небом закопчённом от взрывов. Выбора другого не было. Это было тяжкое испытание для помощников человека, их война. Ездовым было тоже не сладко. При каждом свисте авиабомбы они проваливались между подручной и подседельной лошадьми и потом вновь выныривали оттуда. Самим бы в живых остаться, если лошадь погибнет.
          После тягучего завывания, адская машина, летящая с небес впивалась в землю и оглушающе лопалась на тысячи смертоносных осколков. Воронки от взрывов коптили, мерзко воняли остатками тротила и часто перекрывали друг друга. Лошади от испуга в панике резко дёргали в сторону, телеги опрокидывались, в лучшем случае слетали с переднего обода. Разбрызгивая по сторонам кровавую пену, с бешеными лиловыми глазами освободившиеся от упряжи скакуны опрометью исчезали среди деревьев у сероводородной лохани.
          Двуколку с Ириной и Полиной резко развернуло. Ирина вылетела в придорожную канаву, а намертво уцепившуюся в облучок Полину двойка лошадей стремительно потащила к болоту. Пахнуло дыханием смерти. Разбрызгивая агоническую слюну, с бешенством закусив удила, очумевшие коняги неслись к своей погибели, увлекая за собой перепугавшегося санинструктора. Шансов спастись у девушки не было никаких. Однако, пытаясь помочь смертельно напуганной Полине, наперерез спарке бросился рядовой Платунов. Ловкий в службе, парень неожиданно поскользнулся в грязи, лошади на полном скаку ударили его оглоблей в голову...