ПУМА

  Оля - моя однокурсница. Учились мы в разных группах, но жили по соседству в комнатах на одном этаже студенческого общежития.
Она приехала из недалёкого промышленного городка, я – тоже, только из соседней области.
Каждая жила в своём кругу интересов и подруг.
Однако неизвестно почему между нами вдруг возникали неожиданные контакты. И мы  вдвоём то оказывались на концерте в консерватории, то вместе готовились к экзамену по старославянскому, то строчили на швейной машинке самодельные джинсы, то пускались в авантюру изготовления наливки из банки забродившего малинового варенья.
Спонтанный дуэт за тем сам собой распадался, но простота, дружелюбие и открытость в отношениях оставались. Иногда именно друг с другом мы могли запросто поделиться тем, что не сказали бы самым близким.
Не могу сказать, что её привлекало во мне, но сама я испытывала большую симпатию к этой хрупкой девочке, с распахнутыми во всё лицо глазами-вишнями.
Её порывистая динамичность, способность чувствовать и сопереживать глубоко, до потрясения, оставаться открытой и естественной во всех обстоятельствах, одновременная сердечная ранимость и стойкость в сопротивлении жизненным испытаниям были поразительны так же, как звонкий голос, похожий на серебряный колокольчик, и выразительная изменчивость говорящего взгляда.
В один из дней зимней сессии, курсе на втором или третьем, мы оказались вместе в университетском гардеробе. У нас совпали графики экзаменов.
Сдав верхнюю одежду, мы пошли к центральной лестнице, пересекая вестибюль. Несмотря на предстартовое волнение из внимания не ускользнули изумлённые взгляды многочисленных молодых людей, обращённые на нас. Мы с Олей переглянулись, но не поняли.
В ту пору в повседневный молодёжный обиход почти вошли брюки, и мы, конечно, с удовольствием носили их, радуясь ненужности поясов, резинок и чулок.
Но преподаватели большей частью относились к нововведению с консервативным предубеждением. Студенты снисходительно считали: «Что с них, стариков, возьмёшь!» Но чтобы не навлечь на себя их «праведного» гнева,  на экзамены всё-таки приходили в юбках.
А у Оли был модный васильковый костюм, с удлинённым жакетом и металлическими пуговками. В комплект входили короткая юбка и брюки. По уже понятной причине надеть последние  она не решилась.
В простенке вестибюля висело большое зеркало. Глянули в него и обомлели: Оля стоит в костюме, подол которого почти закрывает носки её зимних сапог.
Юбка, пока мы добрались до университета, сползла с бёдер, даже  изрядно утеплённых по случаю зимы. Надо сказать, поначалу особенно, мы все чрезвычайно худели  за период сессии.
Спасла от конфуза длина жакета, превратив мини в макси, - экстравагантность которой перещеголять было трудно. Ну, разве что парню, надев брюки-клёш с расцветкой в крупную ромашку.
Тут мы поняли причину всеобщего внимания. Оля поддёрнула юбку и залилась смехом: « А мы-то губу раскатали!»
Предстоящее испытание вдруг показалось не таким уж непреодолимым, и мы разбежались по аудиториям.

Минут через сорок наши зачётки без проблем пополнились автографами экзаменаторов с хорошими оценками, а мы с Олей опять встретились, уже на трамвайной остановке.
Остановка была полна людей. Поднятые воротники, надвинутые шапки, замотанные шарфами до глаз лица. Публика мёрзла, молча костенея. Белый пар от дыхания оседал инеем на ресницах, замораживал стёкла очков.
Стояла рождественская стужа. В кудрявой дымке висело низкое зимнее солнце, и оттого что за ним отливали розовым облака, мороз казался ещё сильнее.
Снег стеклянно позванивал под нашими приплясывающими ногами.  Трамвая всё не было.
Думаю, Оле было в тот момент теплее, чем мне. Потому что на мне было подбитое ветром пальтишко с куцым лисьим воротничком,  а она была одета в чёрную кроличью шубу.
Правда, шуба была старая, сильно потёртая, ещё мамина, дочерью перешитая. Она доставала до шиколоток, а поднятый воротник оставлял на виду только самую макушку синей вязаной шапочки, отчего всё это смахивало на поставленный вертикально чертёжный тубус.
Трамвай, наконец, подкатил, и, заскрипев колёсами на стылых рельсах, остановился.
Народ, толкаясь, устремился внутрь в надежде согреться. Но в неотапливаемом вагоне казалось ещё холоднее от ледяных сидений и сырого надышанного воздуха.
Садиться никто и не подумал, поэтому в проходе пассажиров набилось, как сельдей в бочке. Я оказалась прижатой к мужчине в армейском тулупе. А он оказался впритык к Олиной спине.
Дядька распространял поверх голов запах алкоголя и беззлобно ворчал на толкотню, когда одни люди на остановках с трудом протискивались на выход, а другие штурмовали ступеньки: «То Карла, то Маркса, твою мать…»
После короткой суеты с передачей монеток и билетиков трамвай смолкал, и пьяный умиротворённо задрёмывал, надёжно подпёртый соседними плечами и боками.
Так продолжалось довольно долго. Он, видно, уснул основательно, когда трамвай сильно тряхнуло на мёрзлом стыке.
Мужик ткнулся носом в воротник Олиной шубы и проснулся. Он открыл глаза и в тишине трамвая удивлённо изрёк: «О! Пума!»
Окружающие покатились с хохоту, позабыв про свои ледяные ноги.
И девчонки в общаге смеялись, когда мы им рассказали.
С тех пор пронеслась,-  не в переносном смысле, а буквально,-  целая жизнь. Мы разъехались по городам и весям. У нас уже подрастают внуки, и  пенсионное удостоверение злорадно свидетельствует: «по старости».
  Мы терялись, и находились. И опять  фрагментами, отдельными встречами.
Но каждая начиналась и заканчивалась так, будто мы никогда не расставались, будто разговор просто был поставлен на паузу, и продолжить его можно с любого места, на любую тему. И всегда будет интересно, и ничто не вызовет раздражения, и всё  друг про друга станет  понятным, и так жалко окажется в конце нажать на красную кнопку.   
Вчера опять, спустя год, болтали по скайпу, и между делом Оля сообщила, что перешила свою шубу. Норковую. Случайным образом я когда-то видела её на Оле. Красивая  вещь!
-О! Пума! – Вспомнилось ночью.
Ничего не изменилось. Слава богу, мы прежние. Жизнь продолжается.

7 декабря 2018 г.