Не борец и не клоун

    
           Летом 1963 года со мной случилось приключение на крейсере «Киров», большом корабле, приспособленном для обучения курсантов Ленинградских высших военно-морских училищ. Их в городе и пригородах было пять или шесть. Практику на крейсере одновременно проходили около пятисот курсантов. «Киров» плавал по Балтийскому морю, стоял то в Кронштадте, то в Риге, то на рейде шведского острова Готланд. Нас обучали штурманскому делу,  управлению торпедным катером. Кроме того, на воздушных и гидролокаторах учили обнаружению воздушных, подводных и надводных целей.
   Меня разместили в одном из глубоких матросских кубриков человек на тридцать. Спускаться туда надо было по узким металлическим трапам пролетов восемь. Койки были в три этажа. Места, как обычно, разыгрывались на пальцах. Мне досталась средняя койка, весьма неудобная, так как сверху провисала верхняя койка, было тесновато. Но главное неудобство заключалось в плохой освещенности. Я любил почитать перед сном, пока не включали ночной свет, а на средней койке делать это было очень неудобно. Когда через два-три дня мой сосед сверху предложил поменяться местами, я был счастлив и бурно благодарил его.
    Перед сном я с наслаждением читал под лампой на потолке   древнегреческую повесть о бессмертной любви «Дафнис и Хлоя», написанную таким чистым, прекрасным языком, так тонко и точно передающую чувства зарождающейся любви, что у меня дух захватывало.  Потом включили синий ночной свет, я лежал с закрытыми глазами в сладкой дреме и, казалось, улавливал какое-то попискивание птенцов, шуршание их мягких телец   в гнезде. Чудилось, что иногда к птенцам подлетают их мама и папа с червячками в клювах.  Тогда писк и шорох усиливались, раздавались вскрики борьбы за пищу. Все это казалось так реально, что я не выдержал и открыл глаза.
    От увиденного у меня застыла кровь в жилах: вверху, примерно в метре от моего лица, по многочисленным трубам, закрепленным на потолке кубрика, вереницей ползли крысы. Их лысые хвостики свисали вниз, лапки скользили по влажной трубе, острые мордочки с усами тыкались в задницы впереди ползущих собратьев. Они попискивали, время от времени кусали друг друга и вскрикивали от боли. Казалось, что вот-вот не одна, так другая серая тварь поскользнется и упадет прямо на меня. Не закричал я, наверное, только потому, что страшнее крыс было военно-морское презрение товарищей. 
   Укрывшись с головой одеялом, я дрожал крупной дрожью, ожидая, что сейчас на меня шлепнется писклявое тело.  Стало мучительно душно, я приоткрыл лицо, пошарил глазами по трубам надо мной: на них никого не было.  Ночь прошла в полубредовом состоянии. А утром, во время общего построения на верхней палубе, старший помощник командира крейсера объявил, что завершилась успешная потрава грызунов, и в этом году крыс на корабле не будет. 
    Крыс я, действительно, больше не видел, а вот со страшной «геенной огненной» - грохочущим, огнедышащим и убойно влажным машинным отделением крейсера мне довелось познакомиться близко, хотя курсанты практику там не проходили. Случилось это так.
      Меня поставили дневалить на одной из дежурных точек крейсера – маленькой площадке между лестничными переходами, где был щиток с сигнализацией и крохотный металлический столик. Стула для дневальных не полагалось, надо было или стоять на посту, или совершать обход небольшой вверенной территории в глубинах крейсера. Во время ужина, который мне принесли прямо на пост, по телефону поступил приказ о пожарной тревоге. Я врубил мощную сигнализацию и встал по стойке смирно около столика, чтобы не мешать движению. Мимо меня по металлическим трапам загрохотали десятки подкованных курсантских ботинок. Ребята, выскочившие из-за столов, заталкивали на ходу в рот куски мяса, сахар – кто что считал наиболее вкусным и ценным из ужина.
    Кормили на крейсере хорошо: много мяса, обязательно овощи, фрукты, молочные продукты ежедневно, утром сок, вечером небольшая шоколадка. Учебные тревоги часто бывали во время приема пищи. После отбоя тревоги столы в кубриках были уже всегда убраны: что успел, то и съел. Так на кораблях приучают выживать, подчиняться, поддерживать высокую боеготовность – ведь, в отличие от окопной жизни пехоты, корабль может взорваться и затонуть за считанные минуты. Некоторые курсанты, садясь за стол, сразу прятали по карманам куски мяса, завернутые в бумажку, сахар, шоколадку, пару кусков хлеба.  Перед отбоем, уже в койках, многие смачно жевали свои припасы.
    Впрочем, были и гордые ребята, которые никогда еду по карманам не рассовывали, разве что брали с собой шоколадку. К таким относился и я. Одна из причин была – не гордость и «габсбургское» происхождение, а то, что я однажды во время тревоги, поскользнулся на кем-то оброненном в спешке куске мяса, когда бежал по трапу, сильно ударился о поручень, и пришлось обращаться в корабельный медсанбат.
   У дневальных было некоторое преимущество: во время тревог они оставались на посту, еду у них не забирали. Так что после грохота ботинок, выпученных глаз и набитых едой ртов, которые пронеслись мимо, можно было с чувством удовлетворения спокойно съесть свой ужин. Но в этот раз такое, не без злорадства, испытанное чувство, крепко подвело меня. После отбоя тревоги наступило свободное вечернее время. Курсанты из душных кубриков потянулись на верхнюю палубу, где на большом натянутом полотнище экрана два раза в неделю показывали фильмы. Мой уральский дружок Витька Бугрий, проходя мимо, бросил мимолетом:
   - Там, наверное, про твоего дедушку Дурова фильм показывают: «Борец и клоун».
   - Не дедушку, а прадедушку,- со вздохом сказал я, хотя к цирковой династии Дуровых не имел никакого отношения.
   В недрах крейсера наступила тишина. Только далеко сверху, с палубы, иногда доносились звуки киномузыки. Было душно, тоскливо, тускло горела лампочка на моем богом забытом посту. В голове стали роиться протестные мысли: «И чего я тут стою? Кому нужен этот дурацкий пост в недрах крейсера?»  Я не выдержал, поднялся на палубу, «на минутку», увидел светящийся экран, на котором проживал свою киножизнь «мой прадедушка», и забыл обо всем на свете.
  В чувство меня привел громовой голос из корабельных динамиков:
   - Курсант Дуров! Немедленно явитесь на пост!
    Мне дали пять суток гауптвахты. Наказание отбывал в машинном отделении крейсера – огромном зале, похожем на преисподнюю. Мне дали две ручные металлические щетки и ведерко. Надо было, стоя на коленях, драить щетками металлические решетки пола, очищая их от масла и мазута, споласкивать щетки в ведре и снова драить. Температура в зале была почти как в парной, около 50 градусов, и влажность такая же, как в парилке. Пот бежал градом, разъедая глаза. Матросы срочной службы, которые несли вахту в машинном отделении, работали по четыре часа в сутки, им были положены дополнительные молоко и сок, раз в год давали пять суток отпуска домой, плюс время на дорогу. Служба была тяжелой, но считалась выгодной.   
    Я драил металлические решетки по восемь часов в сутки с перерывом на обед. Матросы научили меня повязывать на лоб мягкую тряпку от банного полотенца, чтобы пот не разъедал глаза. Решетки были размером 50 на 50 сантиметров. Когда я заканчивал драить до матового металлического блеска пятую или шестую решетку, первые уже опять становились темными, их невозможно было отличить от не надраенных. Приходилось ставить метки, где я уже очистил пол, а где еще нет.
   Время от времени я менял воду в ведерке и прикладывался рядом к питьевому кранику с газированной водой, в которую добавляли немного какого-нибудь кисленького сока. Ничего вкуснее я в жизни не пивал. 
     Дважды в день меня проверяли дежурные помощники командира крейсера, обычно молодые лейтенанты или старшие лейтенанты. На качество моей работы им было абсолютно наплевать. Меня забавляло, что все они говорили, из слова в слово, одну из двух фраз: «Давай, давай, курсант, адмиралом будешь!» Или: «Давай, курсант, стройным будешь!» и при этом всегда беззлобно смеялись.
    Обмывшись вечером в душе, я валился в койку и проваливался в сон, о чтении книг и речи не могло быть. В то время, когда я отбывал наказание, крейсер стоял на рейде около Риги. Курсантов на катерах отвозили в город в увольнение. Ребята хвалили рижское пиво и бойких рижских девушек. Мне было обидно. Зато я хорошо почувствовал потную связь с цирковой династией Дуровых, к которой, скорее всего, никогда не принадлежал.