Метаморфозы смутного времени

       1.
       Телефон, забытый вчера на столе и используемый только для связи с компаньоном из Швеции, давным-давно вибрировал, повизгивал, кряхтел и подвывал какой-то дурацкой мелодией, установленной любимицей внучкой.
       Просыпаться болезненно не хотелось. Очень не хотелось отпускать сон, явившийся из светлой армейской молодости, насыщенной значительными событиями и столь напряженной, что теперь даже не верится.
       В нем Андрей Алексеевич Смеркин ощутил свою прежнюю жизнь. Жизнь, наполненную великим смыслом, долгом и постоянными трудностями, следующими не только непрерывной чередой, но и накладывающимися одна на другую, и заплетающимися немыслимыми узлами. Подобные накладки бесконечно усложняли повседневную действительность, изматывали, иной раз, до беспамятства, но и давали ощущение собственной значимости в большом и важном для страны деле; давали право себя уважать.
       Телефон продолжал требовательно вибрировать, пытаясь, как бывало не раз, подобраться к краю стола, а Андрей Алексеевич с удовлетворением подумал: «Сон сном, но ведь рухнула огромная и могучая держава, взорванная изнутри немыслимым предательством кремлевских перерожденцев. В защиту ее от внешних врагов и я внес свой вклад. И теперь в моей памяти наслоились те двадцать пять трудных лет… Слава богу, что хоть теперь моё существование наладилось. И я получил от жизни то, что всегда хотел, чего я вполне, как сам давно считаю, заслуживаю, чтобы больше не вспоминать ужасы хронической нехватки денег в советские годы, а также нищету и унижения многих последующих лет, уже после крушения страны».
       Телефон не унимался. «Опять корпус расколется! – с сожалением и раздражением предположил Андрей Алексеевич, но не пошевелился. – Черт с ним! Куплю новый! И будет повод, не обижая внучку, избавиться от мелодии с воплями необузданных африканских невольников!»
       Всё же Андрей Алексеевич пошарил рукой по затейливой прикроватной тумбочке и надавил кнопку стильного перламутрового будильника, на что приятный женский голос с китайским акцентом негромко проинформировал:
       - Восемь часов сорок семь минут!
       «Приспичило звонить в такую рань? – простонал Андрей Алексеевич с сожалением. - Можно подумать, стряслось что-то такое, что и потерпеть нельзя?»

       Он опять расслабился и снова очутился в той, знакомой до боли атмосфере своей нелегкой и непростой службы. Всё вспомнилось как-то одновременно, в удивительно спрессованном и многослойном виде. И долгие дни, минуты, месяцы и даже годы сжались в крохотные мгновения, хотя давно забытые события смотрелись достоверно и натуралистично.
       Казалось, можно всего коснуться рукой, вмешаться в любой разговор, изменить прошлые поступки, добиться лучших результатов. Это было удивительное, совершенно невероятное погружение в далекое и бесценное прошлое, позволившее не только заново и детально разглядеть былое, но и коснуться его душой, чтобы опять почувствовать всё-всё: присущие ему радости, трудности, заботы, переживания, надежды и огорчения. Всё то, что в постоянной сутолоке никчемных событий давно засыпано непробиваемой толщей прошедших десятилетий.

       В то время он уже считался опытным начальником стартового отделения, хотя и имел почти начальное офицерское звание - старший лейтенант. Сроки для отправки документов на присвоение «капитана» истекли месяц назад, занимаемая должность позволяла, да и взысканий не имелось. Тем не менее, документы задержали. Это существенно портило настроение, поскольку определенный карьеризм изначально заложен в каждого офицера, а его ум для окружающих, как говорят, весь на погонах!
       Потому, хочешь того или нет, но приходится стремиться к новой звездочке. Хотя бы для самоутверждения, а заодно и для увеличения денежного содержания на очередной червонец.

       Виновным в необоснованной задержке долгожданного звания оказался командир бригады.
       Ситуация развивалась так. Вызвал к себе комбриг молодых офицеров, которым светило очередное воинское звание, и напрямик заявил:
       - Бригаду ждут большие испытания. Сами знаете, товарищи офицеры - инспекционная поездка на полигон с боевыми стрельбами. Если сработаете, как полагается, будут вам и звания, и награды, а если нет – то уж извольте! Так что, за работу! Вас ждут великие дела!»
       Такие действия, конечно же, являлись самоуправством, но возражать комбригу не стали. Ведь он всё сделал в интересах общего дела. Просто решил простимулировать своих подчиненных именно таким образом. С другой стороны, думал каждый, мало ли как обстоятельства сложатся на полигоне! Не дай бог, опозориться!
Тогда комбриг трижды окажется правым!
       В общем, все стерпели. Да и комбриг рассчитал верно, как выяснилось потом, поскольку прыти у всех действительно прибавилось.
       В ожидании приказа к убытию на полигон быстро пролетели четыре месяца, в течение которых все офицеры буквально света белого не видели. Забыв свои семьи, они сутками пропадали на службе, чтобы поднять уровень боевой подготовки и устранить многочисленные недоделки то тут, то там. Без них-то не бывает!

       2.
       В одну из последних ноябрьских ночей пришел, наконец, тот самый приказ, и бригада по тревоге приступила к погрузке на железнодорожный транспорт.
       Секундомер, отмеряющий беспредельные по нагрузке испытания, начал отсчет нормативного времени. Учения начались.
       В нескольких местах формировались четыре воинских эшелона. Для этого настойчиво проводился огромный комплекс мероприятий, сложных технически и организационно, напряженных по времени и значительных по масштабу.

       Людям не повезло. Было очень холодно. Так холодно, что, казалось, не случалось даже зимой. Периодически, наваливаясь могучими волнами, наотмашь хлестал ледяной дождь. Но даже он не сдерживал насквозь промокших солдат и офицеров, самоотверженно считавшихся лишь с тем, что входило в круг их обязанностей.

       У ракетчиков так всегда! В тяжелые минуты коллективных испытаний большинство незаметных служак тихо совершают свои многочисленные и никем неоценённые подвиги, превозмогая себя, преодолевая непомерные трудности, перед которыми, возможно, и сами спасовали бы в иное время. Но теперь их решительные действия были особенно необходимы делу, которому они служат. Потому никто не сдавался!
       Особенно мешал напористый ледяной ветер. В считанные секунды он сковывал намокшие пальцы рук, соприкасающиеся с промерзшим металлом, отмораживал носы, щеки и уши, хотя многие солдаты уже распарились от тяжелой физической работы и сбросили шапки и ватные куртки.
       Без того всегда тяжелые брезентовые тенты, промокшие теперь насквозь, стали неподъемными и негнущимися. Но никто не роптал, когда все вместе, надрываясь, затаскивали их сначала на железнодорожные платформы, потом на свои агрегаты и предварительно расстилали там, надувающиеся под ударами ветра.
       Невероятным образом, балансируя и цепляясь за что-то наверху, чтобы не оказаться сброшенными ветром вниз, всё же зачехляли технику.

       Ночь испытаний была в разгаре. На четырехосные платформы загоняли партию за партией тяжелую технику, постоянно рискуя съехать, свалиться, провалиться, продавить хилые вагонные доски. Медленно, небольшими рывками, часто останавливаясь, заползали на платформы пусковые агрегаты. Мощные и красивые, как мифологические исполины, они ползли осторожно, сантиметр за сантиметром, оттесняя от рампы вагоны, которые в ответ испуганно, словно кони под седоком, отшатывались и приседали, усложняя и без того трудный процесс бокового заезда.
       Механики-водители пусковых установок опасливо поглядывали с четырехметровой высоты на командовавших каждым их движением офицеров, просчитывающих всякое, даже микроскопическое перемещение агрегата, неминуемо и опасно зависающего передними колесами над пустотой вне платформы, пока не вырулят, пока не впишутся точно вдоль борта вагона.
       Всё это время механики-водители чувствовали себя беспомощными и уязвимыми. Они вынужденно доверялись своим офицерам, понимая, что именно на них в сей трудный час лежит максимальная ответственность и за погрузку, и за пусковую установку, и за жизнь самого механика-водителя, лишенного возможности самостоятельно управлять машиной. Водителям всегда очень страшно заезжать вслепую. И всегда страшно довериться кому-то, кроме собственных глаз. Потому механики-водители не беспричинно испытывали свой ужас, подавляемый лишь силой воли!
       Но тогда, вспомнил Андрей Алексеевич, общими усилиями всё сделали аккуратно, без происшествий. Он и сам чересчур переволновался…

       Потом еще трое суток ракетную бригаду тянула «железка», предоставляя время если не для отдыха, то для некоторого расслабления нервной системы.
И наконец, эшелоны по красивой дуге обогнули Волгоград с видимой отовсюду величественной скульптурой Вучетича «Родина-мать зовёт» на Мамаевом кургане.
       Потом по плотине, как по обычному мосту, перекатились на другую, степную сторону Волги. Некоторое время постояли на станции города Волжский, и всё!

       За Волжским начиналась другая земля! Начиналась другая жизнь, мало кем, кроме ракетчиков, испытанная, но сосредоточившая теперь их заветные цели и мечты, достижение и осуществление которых всегда остаётся не только во власти людей, но и во власти коварного случая. Ракетчики, как и всегда, не могли отступить, не имели права вернуться; они осознанно двигались навстречу важнейшим для каждого и всех испытаниям, только и способным дать ответ на вопрос, отвечают ли они все вместе, как большой воинский коллектив, предъявляемым к ним требованиям будущей войны. Именно, все вместе, поскольку задачи ракетных ударов решаются не героями-одиночками, а большими коллективами, хорошо организованными и обученными. Одиночкам такие задачи не по плечу!

       После разгрузки эшелонов бригада полевым лагерем разместилась на солидном куске безжизненного пространства, где никогда не было ни холмов, ни зданий, ни деревьев, ни случайных людей. Лишь удивительная с непривычки пустота на все четыре стороны, да пыль, легко поднимаемая ветром и колесами наших машин.
       Впрочем, из нор часто выглядывали трусливые, но любопытные суслики, иногда вдоль дороги скакали тушканчики, удивительно похожие на крохотных чертиков, да с редких столбов царственно взирали на мир огромные и с виду ленивые орлы.
Так или иначе, но теперь эта широченная пустота - то ли степь, то ли пустыня - оказалась приютом и для ракетчиков, приехавших сюда для проверки их готовности воевать!

       3.
       Та унылая для постороннего наблюдателя картина опять мигом пронеслась перед Андреем Алексеевичем. Память сработала избирательно, отбросив те воспоминания, которые не были дороги сердцу, и потому, если бы кто-то вмешался в этот процесс, нашел бы его весьма непоследовательным, скорее, даже рванным, с плохо связанными между собой фрагментами. Но для Андрея Алексеевича это не имело значения – он словно наяву видел и тонко чувствовал все захватывающие эпизоды той большой боевой работы. И по отдельности, и все одновременно, и в их естественной временной последовательности.

       В сжатом виде ему представился весь ход тех многосуточных учений с пуском боевых ракет.
       Работа была изматывающая физическим и нервным напряжением. Каждое ее мгновение и все силы без остатка отдавались достижению конечного результата. Всем было не до сна, ни до еды, ни до отдыха – все «пахали» на износ, реагируя на поступающие от руководства учениями новые и новые вводные.
       Тогда было всё. Продолжительные марши в густой пыли, от которой все задыхались в своих машинах, и небольшие перемещения, была подготовка и пуск ракет, как учебно-боевых, так и самых настоящих, боевых. Были перезагрузки ракет, была работа днем и ночью, невероятная усталость и утомительно-тревожное ожидание новых задач во время недолгих передышек.
       Все силы из людей уже были выжаты и, тем не менее, каждый знал, что приди очередная задача, и опять найдутся и силы, и воля, чтобы довести общее дело до победного конца!

       Андрею Алексеевичу вспомнилось как при выполнении одной из задач ефрейтор Охтин, сбрасывая по команде «К бою» с пусковой установки маскировочную сеть, ощутил необычную неподатливость – дернул, что было силы, раз, другой! Не получается! Запуталась!
       Терялись драгоценные секунды, запаса которых у родного стартового отделения могло к концу работы и не остаться. Значит - снижение оценки или даже невыполнение задачи.
       Он опять напрягся и, уяснив окончательно, что сеть безнадежно запуталась на маховичке одного из приводов, извлек из ножен всегда мешавшийся штык-нож и рывком распорол неподатливую сеть. Дело сделано, но рука с ножом сорвалась в сторону и повредила шею. Хлынула кровь!
       Андрей Алексеевич, несколько секунд нервно наблюдавший снизу за Охтиным, задерживающим работу стартового отделения, мгновенно оценил ситуацию и оказался наверху, рядом с Охтиным:
       - Прижми к ране, - протянул он солдату свой носовой платок. - И дуй на перевязку! Справимся!
       - Товарищ старший лейтенант! Никуда я не уйду! Я в норме! Поцарапался чуток!
       - Ну, как знаешь! Сообщи, если худо станет!

       Уже после выполнения задачи выяснили, что рана действительно оказалась поверхностной, скользящей, но кровищи-то вытекло! Всю пусковую установку перепачкал и вокруг всех напугал…
       «А ведь молодец Охтин, сам-то не испугался, не прикрылся объективной причиной, чтобы сачкануть! Молодец! Кто-то, зная, что рана оказалась не опасной, сказал бы «пустяки!», а мне кажется, с уважением к солдату рассудил Андрей Алексеевич, это и есть настоящий подвиг! Пусть небольшой, пусть не столь уж общественно значимый. Вот только человек, способный на такое, совершит, не задумываясь, и любой иной, самый большой и самый важный подвиг!»

       Когда после условного пуска ракеты и оставления позиции появилась свободная минутка, Андрей Алексеевич построил своих орлов:
       - Сообщаю вам, мои славные боевые друзья! - в этих правдивых по своей сути словах легко угадывалась необидная ирония начальника стартового отделения. - Пока все задачи мы выполняли отлично, и дивизион наш, и бригада в целом не опозорились! Но впереди задач еще немерено, потому рано нам почивать на лаврах. Сами знаете, на одной задаче оплошаем, и будут наше «401-е» потом всегда срамить! Но сейчас я всеми вами доволен. Молодцы, сумели показать, чему научились. Не зря и кровь проливали! – он лукаво устремил взгляд на ефрейтора Охтина; все засмеялись. – По этому происшествию у меня такое мнение: наш Охтин, безусловно, молодец! Вовремя сообразил, сам задержку устранил, дело сделал, отделение и стартовую батарею не задержал. Молодец! Да и потом, когда травму получил, не запаниковал! После учений будет поощрен по заслугам. Как и все вы! Вопросы ко мне… Понятно! Тогда пока отдыхаем. Ефрейтор Баймухаметов – проверьте баллистическую температуру! Разойдись!

       Вместе с последней фамилией вспомнился случай, связанный именно с ним, с этим ефрейтором. Сокол казахских степей, он, как и его товарищи, был мастером своего дела. После того, как Андрей Алексеевич его, молодого солдатика, обучил, бед отделению он не приносил, делал всё обстоятельно, безошибочно и быстро. А вчера сам себя превзошел… Впрочем, подумал Андрей Алексеевич, так и должно быть!

       Получилось следующим образом! Когда пусковая установка с марша, экономя каждую секунду, влетела в отрытый недавно саперами для нее огромный окоп-укрытие, без промедления началась перегрузка очередной ракеты «на себя». Тут и выяснилось, что пространства справа не хватает, чтобы распахнуть дверцы отсека дизель-электрического агрегата, без запуска которого пусковая установка работать не сможет. Причина оказалась банальной – не позволяла глыба не срезанного грунта, почти вплотную прижавшаяся к пусковой установке. В этом месте кому-то следовало прокопать дополнительное углубление.
       Ефрейтор оценил обстановку мгновенно! Через небольшую щель он как-то втиснулся в отсек дизель-электрического агрегата, запустил его, а далее, чтобы все-таки открыть дверцы, как положено по инструкции, стал ногтями и ладонями отрывать и отбрасывать слежавшийся веками грунт. Никто и не заметил столь ожесточенной и самоотверженной борьбы, поскольку задержки в подаче электропитания не произошло, но после выполнения задачи, прежде чем в составе батареи рвануть с технической позиции на стартовую, Андрей Алексеевич привычно оббежал свою пусковую. Тогда он и обнаружил результаты странных «раскопок». «Неужели руками?» - изумился он.
       - Покажи ладони! – приказал Баймухаметову Андрей Алексеевич, заглянув с подножки в его рубку. – Всё ясно! - подвел он итоги, одобрительно улыбаясь ефрейтору. – Ты у нас не только орел, но и крот, как оказалось! Молодец! И что сам догадался, и что сам справился! Ох, уж эти сапёры, ширину-то укрытия не выдержали! Вояки!
       «Вот вам очередной подвиг моих орлов! - подумалось тогда Андрею Алексеевичу. - Надо бы его в воспитательных целях отделению поумнее преподнести».

       Он вспомнил тот эпизод и довольный улыбнулся: «Ох и молодцами же были многие наши солдатики, вчерашние зеленые мальчишки! На поверку многие из них героями оказывались, хотя в обычной обстановке это как-то не замечалось! Иной раз дурачились без меры, и не слушались с первого раза, придумывали всякую ерунду, потому часто даже раздражали… Да мало ли бывало! Но стоило им доверить настоящее мужское дело, сразу преображались, подлинными героями становились! Я же, теперь стыдно за себя, часто не отдавал им должного! Следовало куда чаще их хвалить и поощрять. Они того явно заслуживали! А мне казалось, будто так с их стороны и должно быть, и никакой это не подвиг!»

       4.
       Сейчас, залежавшись в постели с закрытыми глазами, Андрей Алексеевич до мелких деталей вспомнил далекое прошлое, вспомнил те давние тактические учения с присущей им борьбой измученных, но несдающихся людей за секунды, не втискивающиеся во временные нормативы, и за угловые секунды, определяющие точность наведения ракет.
       Живительный бальзам собственной доблести и гордости от причастности к большому и важному для страны делу и сейчас обжигающе циркулировал по его артериям и венам. Он вдруг опять прочувствовал не только те непомерные трудности, но и еще что-то, наполнившее его душу удивительным мягким теплом.

       «Это же и есть счастье» - решил Андрей Алексеевич и уже с тоской о нем, о навсегда утраченном, добавил вслух, - «Было счастье, да всё вышло… Денег у меня теперь, куры не клюют, но счастья не осталось… Есть свобода перемещения, есть свобода приобретения, есть купленный покой, расслабленность и кажущаяся беззаботность, но нет прежнего удовлетворения жизнью, нет гордости за собственные достижения и дела.
       Есть дутое уважение окружающих, но в действительности они уважают не меня, а мои деньги. Предстань я пред ними нищим, так в мою сторону и не поглядят… Эти проклятые деньги, давшие мне свободу, ее же и отняли! Повязали меня по рукам и ногам!
       Какая, к черту, свобода, если я - крохотное звено длинной коммерческой цепи - не могу ее разорвать по собственному желанию? Хм! Даже думать страшно, чего бы мне стоил подобный демарш! Но деньги действительно не принесли счастья! Более того, они забрали даже то счастье, которое я, как выяснилось, уже когда-то имел, но полагал, будто оно пока недостаточное, промежуточное, неполное и надо стремиться к настоящему, которое я, уж теперь-то понимаю, искал не там и не в том».

       В последний день учений все догадывались, что затянувшимся испытаниям подходит конец – не могут же они, жестко регламентированные недоступным для ракетчиков планом и ограниченными финансовыми ресурсами страны, продолжаться бесконечно, выматывая людей до беспамятства!
       Оно и верно! Знал бы кто в стране в далекие советские годы, какие деньжищи требовались на то, чтобы все наши ракеты поддерживались в должном состоянии и в готовности к применению против самого настоящего, безжалостного и коварного врага! Сколько дорогостоящей техники в ракетных частях! Сколько генералов, полковников с их немалыми зарплатами, и еще больше всех остальных военнослужащих!
       В сумме, если прикинуть, получаются совершенно немыслимые суммы, оторванные после великой войны от народа, который хоть и одержал тогда победу, но так и не дождался благоприятных условий, чтобы разогнуться от гнетущей нищеты.

       Вот и комбат за торопливым обедом произнес будто бы сам себе: «Теперь, видимо, всё! Больше задач не будет! Наигралась контрольная группа с нами в войну. Теперь они сидят, материалы для разбора учений готовят! Стало быть, дело мы своё сделали и, судя по всему, совсем неплохо! Пора и о доме родном подумать, да о жене и детях вспомнить».
       Сейчас Андрею Алексеевичу живо представилось, как от слов комбата в душе ожили приятные темы, далекие от пыльной пустынной степи, от напряженных учений, от опостылевшего зеленого цвета техники и личного состава, изрядно надоевшего постоянной ответственностью за него, за каждого человека, в этих непростых и даже опасных условиях. Вон, к примеру, ефрейтор Четвериков, этот до крайности бестолковый и ленивый москвич, вдруг проявил незаурядные способности в ловле здешних змей! Ловит их и заталкивает в трехлитровые банки, выпрошенные на кухне. Потом из их кожи собирается делать ремешки для часов! Балбес! А эти гады неожиданно расползлись по рубке Петрова. И не только на полу! Да все попрятались в местах, из которых их не достанешь. А Четвериков уже и сам не помнит, сколько их было, и искать в рубке боится, ведь где-то притаились!
       Ну и что мне делать прикажете? Петров ни за что не соглашается в свою рубку забираться даже для боевой работы. Боится, что укусят.
       Приказал я, на свой страх и риск, туда самого Четверикова затолкать (ребята с удовольствием это исполнили и двери снаружи заблокировали, чтобы не удрал!), пока змей своих не переловит, в банку не упакует и мне не представит! Да кто же гарантирует, что ни одной змеи в рубке потом не останется? А то еще Четверикова змеи самого покусают! Вот тогда мои начальнички и меня покусают!


       5.
       Андрей Алексеевич вдруг осознал, что большое и трудное дело им всё-таки сделано, и теперь не будет препятствий для отправки документов на представление ему звания капитан. Он расслабился и представил себя с новыми погонами, уже с четырьмя ребристыми звездочками, и сам себя зауважал, даже рассмеялся от преждевременного восторга и радости. «И супруга будет рада – она во всём меня поддерживает, ободряет, волнуется… Настоящая боевая подруга! Как она там с двумя детишками, своей работой и хозяйством управляется? Потерпи еще чуток, родная!»
       Его мысли опять вернулись к тому, что учения завершились и он, и его стартовое отделение все трудности выдержали с честью. Теперь можно хотя бы мысленно, чтобы подчиненные раньше времени не расслабились, отстраниться от своих должностных обязанностей, отдохнуть, почитать хоть что-то.

       «Нестерпимо соскучился по чтению, по сладким пирожкам супруги, по любому цвету радуги, кроме осточертевшего зеленого. Боже мой, как же надоели эти примелькавшиеся военные морды! Как хочется поглазеть на женскую красоту, на тоненькие фигурки в легчайших платьицах, играющих на ветру, услышать не свой истошный рев «Отделение! К бою!», а что-нибудь спокойное, лиричное, ласковое, греющее душу…
       Боже, и как же хочется поспать, не скорчившись в рубке вместе со своим, всегда включенным, всегда ждущим неприятностей сознанием, а в просторной мягкой постели с подушкой, не набитой ватными булыжниками, а обязательно на белоснежных накрахмаленных простынях! Как же давно я не спал по-человечески!»

       Мысли старшего лейтенанта опять вернулись к растекающейся по душе радости: «Всё-таки свершилось! Я всё выдержал, хотя очень переживал; был почти уверен, что где-то споткнусь, что-то случится такое, после чего не видать мне очередного звания. Слишком долго я оставался баловнем судьбы, чтобы и теперь всё прошло гладко! Но сумел же, сумел преодолеть все препятствия на пути к своей цели, не угодил ни в один из множества капканов, искусно расставленных против меня самой судьбой! Можно считать, взял бога за бороду…»
          6.
       Когда Андрей Алексеевич, расслабившись, размышлял об успешном завершении учений, командира и начальника штаба ракетной бригады вызвали для участия в финале совещания, проводимого руководителем тактических учений, известным в наших кругах генералом из штаба Сухопутных войск.
       Он спокойно и уважительно поставил командира бригады в известность:
       - Владимир Николаевич, мы в целом довольны подготовкой и действиями вашей бригады. Тем не менее, сложилась неоднозначная ситуация при выставлении итоговой оценки. Согласно Курсу ракетной подготовки бригаде можно выставить либо оценку «отлично», либо «удовлетворительно». Всё решают кое-какие мелочи, не замечать которые было бы не верно. Чтобы исключить взаимную неудовлетворенность возможной субъективностью оценки, мы решили увеличить количество выполняемых бригадой боевых задач еще на одну. В соответствии с моим решением ваш второй ракетный дивизион произведет передислокацию в новый позиционный район, на пути в который он развернется с марша и нанесет одиночный удар. Стартовое отделение мы сейчас с вами согласуем. Например, в каком состоянии ваша 401-я пусковая установка?
       - Товарищ генерал-лейтенант, 401-я ПУ не загружена, исправна! Личный состав выполняет технологические операции после пуска боевой ракеты; к работе готовы! – ответил комбриг.
       - Вот и отлично! Даем вам час, даже полтора на подготовку. Выполнение задачи начнем, конечно же, с загрузки 401-й пусковой установки вашей же учебно-боевой ракетой; подробности согласуйте с Павлом Ивановичем, – для верности он указал рукой в сторону своего заместителя. - Надеюсь, вы понимаете, что оценка, полученная за эту задачу, и определит итоговую оценку вашей бригады. Какие у вас есть вопросы?
       - Вопросы есть только к Павлу Ивановичу, простите, к генералу Тинькову! – отчеканил комбриг.
       - Тогда действуйте! Желаю удачи!

       7.
       Теперь Андрей Алексеевич с усмешкой вспомнил, как от неистового крика подбегающего командира батареи капитана Гаврилова развеялись все мечты:
       - 401-я! Подготовиться к загрузке! – Валерий Иванович задыхался от бега, и было заметно, как он начинает закипать, заметив, что начальник стартового отделения воспринимает его команду, будто неуместную шутку. – Ты что? Не понимаешь? Я же тебе русским языком… Немедленно готовь технику и людей к получению ракеты, а далее - к развертыванию с марша!
       - Да ты что, Валерий Иванович? Какая ракета? С какого марша? Шутишь? Сам ведь объявил, что учения закончились!
       - Не зли меня, ...! Приказ поступил с КП дивизиона! – командир батареи до сих пор не отдышался. – Оценка бригаде пока не выставлена, то ли «пять», то ли «три». Теперь она полностью зависит от выполнения задачи твоим отделением! Работать будешь с родной учебно-боевой ракетой, знакомой тебе до последнего контакта и разъема. И ты уж постарайся, Андрей Алексеевич, а то ведь наши головы отсекут до основания!
       - Какие головы? Какая ещё учебно-боевая? – всё менее уверенно отбивался Андрей Алексеевич, постепенно понимая, насколько же преждевременно он радовался минуту назад. «Вот он, последний подарок судьбы, который перечеркнет все былые заслуги и достижения. Похоже, что судьба занялась мною всерьез, пренебрегая всеми правилами этикета! Надумала еще разок забросить свою удочку! Ведь предчувствовал я почему-то, что капитаном мне не стать! Что-нибудь, да помешает! Отказ ракеты, неисправность пусковой или аппаратуры машины испытаний и пуска, ошибки наводчиков или баллистическая температура заряда! Да мало ли что может произойти совершенно неожиданно и стать убийственным для меня! Но не сдаваться же без боя! Вот только как эту задачу я своему расслабленному отделению поставлю? Они же, как и я минуту назад, примут всё за шутку, а потом из-за навалившейся апатии всё равно не достигнут нужного настроя на работу! Ведь расслабились, перегорели! Как же быть? Как быть?»

       Командир батареи хлопнул загрустившего Андрея Алексеевича по плечу и, прежде чем потрусить в сторону своего КП, еще поддал:
       - Готовься, Андрей! Соберись, как ты умеешь! У тебя минут пятьдесят в запасе. А я к себе побежал; не забудь в документации пуск предыдущей ракеты записать! Наверняка, поленился? Мало ли к чему придерутся…
       - Да ты сам, Валерий Иванович, успокойся! Мы-то своё сделаем как надо! Не впервой!

       8.
       Андрей Алексеевич краем глаза заметил, как его стартовое отделение, не пропустив мимо себя тревогу командира батареи и своего начальника старта, подтянулось к нему поближе, скорее, из любопытства, и приказал старшему оператору всех построить.
       Предстояло настроить людей на героическую работу, иначе всем нам несдобровать!
       - Виталий! Построй-ка наших орлов вон там, в тени пусковой установки. И прошу тебя – с этой минуты всё по уставу! – обратился Андрей Алексеевич к старшему оператору своего стартового отделения старшему лейтенанту Виталию Павловичу Горскому.
       – А что случилось? С чем комбат прибегал? Мне-то объясни! – удивился недоговоркам Виталий.
       - Всё потом! Действуй! Нас ждут великие дела! – с нарастающим азартом в голосе и заметной жаждой деятельности почти пропел Андрей Алексеевич.

       Через минуту старший лейтенант Горский, приложив руку к фуражке, уже сменившей привычный для боевой работы танковый шлемофон, доложил: «Товарищ старший лейтенант, отделение по вашему приказанию построено», и встал в общий строй.
       Андрей Алексеевич последовательно вгляделся в лица застывших перед ним подчиненных, в лицо каждого из девяти человек (двое отсутствовали, составляя постоянный некомплект, усложняющий выполнение любой боевой задачи).
       Люди смотрели на него с удивленным недоумением: «Мол, к чему теперь уставные нелепости, когда все мы, считай, уже победители? Мы отлично сделали своё дело и заслужили, чтобы нас оставили в покое, дали немного отдохнуть, оттаять душам и восстановиться мышцам! Не трогайте вы нас!»

       «Как переломить эту вялость, это нежелание заново начинать работу на пределе и сверх него?» - думал начальник стартового отделения, уже переломивший в себе прежние настроения и готовый зубами вырывать победу, у кого бы ни было! – «Я-то готов, но как настроить вас, дорогие мои ребята? Вам ведь сейчас ничего, кроме покоя, уже не надо; на вас даже надавить нечем - упретесь, мол, не хотим, и все! Конечно же, работать вы будете! И хорошо работать, но ведь сейчас требуется иначе, - чтобы остервенело, чтобы дружно, согласованно, заинтересованно, как вы вкалывали все предыдущие дни. Что я должен сказать, чтобы вы загорелись, чтобы озверели от стремления опять преодолевать возникшие и уже, как вы считаете, ненужные вам трудности?»

       Пауза Андрея Алексеевича затянулась, но все терпеливо молчали. Только чувствовал он, что внутри каждого подчиненного действительно погас тот огонь борьбы, который был теперь совершенно необходим. «Где найти волшебные слова, которые опять сделают этих ребят героями? Я же не Цицерон, чтобы произносить зажигательные речи! Но нам надо… Очень надо! И я всё сделаю, даже если я и не тот самый Цицерон!»
       - Вот что, ребята! – начал Андрей Алексеевич мягким неофициальным тоном. – Наша бригада в ходе завершившихся учений произвела двадцать два пуска настоящих боевых ракет! Тех ракет, которые предназначались для подлинного врага, предназначались для защиты нашей Родины! До нас такого количества ракет никто и никогда не пускал! Представляете, ни одна бригада! Ведь каждая ракета стоит, наверное, миллион рублей! Тем не менее, столь затратные учения были необходимы для решения важных научно-исследовательских задач с участием наших космонавтов! Значит, и для освоения космоса, и для космической разведки! Может, для чего-то ещё, о чем я не догадываюсь! Мы все справились с поставленной задачей! Мы молодцы! И всё же оценка нашей бригаде пока не поставлена. Руководство учениями колеблется. Совершенно объективно, то есть, незаинтересованно и справедливо, нам можно поставить либо «удовлетворительно», либо «отлично»! Так уж неоднозначно получилось по Курсу ракетной подготовки! Конечно, всё может решить своей властью генерал-лейтенант Хорошев, руководитель учений, но он принял мудрое решение. Он хочет, чтобы мы сами себя показали, и доверил бригаде пуск еще одной ракеты! Боевой ракеты! И для этого выбрал нас! Как мы сейчас сработаем, такой окажется и оценка бригады! Ни одно стартовое отделение до сих пор никогда не удостаивалось столь высокой чести, как наше! Три ракеты за один выезд на полигон! Ведь даже некоторые офицеры за всю службу своего пуска так и не дождались! А вы отныне всегда будете вспоминать этот день с гордостью! Каждый из вас будет рассказывать своим детям о своей высокой роли во время короткой армейской службы! Потому что только наше отделение оказалось избранным для столь ответственного дела!

       Андрей Алексеевич перевел дух, помолчал, вглядываясь в лица своего отделения, и продолжил с заметным воодушевлением:
       - Оценка нашей бригады в наших руках! Вот-вот поступит команда на загрузку нашей пусковой установки, а далее мы в составе своей стартовой батареи и дивизиона совершим еще один марш. В ходе него произведем развертывание, подготовку и пуск с неподготовленной позиции еще одной боевой ракеты! Вы хорошо знаете, что развертывание с марша – самая трудная задача из всех возможных, но и самая почетная. И нас действительно ждет почет, если мы опять победим! Вы неоднократно доказывали, что способны работать как герои! Докажете это и теперь! На подготовку техники и приведение себя в порядок у нас осталось двадцать-тридцать минут! Вопросы?

       Отделение ошарашенно молчало, внимая своему командиру, мягкий голос которого уже звенел жестким настроем воли на победу. Но и Андрей Алексеевич заметил перемену настроения подчиненных, давно изученных им от и до – люди постепенно и неумолимо входили в свою героическую роль, что и было нужно!
       - Всё! Всем проверить технику, подготовить документацию, противогазы, средства защиты и оружие! Наводчики! Очистить бланки для новых расчетов! Свои карандаши и резинки проверьте! Опять раскидали всё, куда попало! Рановато штыки в землю повтыкали! Доклады о готовности принимаю от каждого через десять минут! Сейчас! – он поглядел на свои наручные часы. – Пятнадцать часов тридцать… тридцать две минуты! По местам!

       Все кинулись к рабочим местам, чтобы подготовиться, чтобы всё проверить, чтобы исключить возможные сбои или задержки в ходе предстоящей работы. Люди к ней были готовы! Они ее ждали с нетерпением и не намеривались теперь, когда, казалось, всё должно давно закончиться, падать в грязь лицом!
       Прежде чем заняться своей машиной испытаний и пуска к Андрею Алексеевичу подошел Виталий Павлович:
       - Ну, ты и даёшь! Прямо обращение Сталина к советскому народу! Даже у меня мороз по коже… Кажется, все прониклись…
       - Иди, иди, - только и ответил Андрей Алексеевич. – Готовься! А о моей драматургии после победы поговорим! Документацию по предыдущему пуску заполни...


       9.
       На технической позиции Андрей Алексеевич ощутил тот особый настрой своего отделения, который обычно помогал перемолоть все трудности и препятствия на пути к победе. Именно он нужен теперь для получения ракеты и ее перегрузки буквально на едином вдохе. Так и бывает, когда каждый является мастером своего дела, когда во всех оживает редкое взаимопонимание, чуткое ощущение техники и ответственность за свой коллектив. В общем, когда душа радостно поёт от участия в трудной и важной работе!

       Приём ракеты (своей, давно закрепленной за родным дивизионом, учебно-боевой, со знакомым всем и каждому по многочисленным учебным перегрузкам номером 06-01-У) Андрей Алексеевич произвел без задержек, проверив формуляры и паспорта, зафиксировав все механические дефекты на поверхности, и дал «добро» на ее перегрузку на свою пусковую установку.
       И сразу в работу вступил командир РТВ (ракетно-технический взвод), руководивший могучим автомобильным краном, подхватившим ракету. И вот уже она на траверсе крана, элегантно описав большую дугу, легла на ложементы «четыреста первой». Андрей Алексеевич принял управление на себя, дав расчету пусковой привычную команду: «Закрепить ракету!»
       Расчет, ждавший эту команду внизу, ринулся на свой агрегат, и очень важная и точная работа, доступная только физически крепким людям, закипела в отработанной до автоматизма последовательности. Как и всегда, борьба велась за каждую секундочку, поскольку все они, а также точность технического исполнения, определяли общую оценку за эту задачу.

       «Всё идет как по нотам» - беззвучно пела душа Андрея Алексеевича.
Он даже поплевал в сторону, дабы не сглазить, ибо давно знал, что можно сколь угодно верить в незыблемость законов материализма, но сглазу, тем не менее, подвержена всякая боевая работа.
       Но самое плохое в нашем деле происходит и без сглаза, вроде бы, просто так. Только попробуй что-то прозевать в первые секунды после начала работы, как дальше всё и вся пойдет через пень колоду. Потому увертюре приходится уделять максимальное внимание. Значит, после команды «К бою!» работа должна делаться стремительно, без раздумий, на «автопилоте»! Натренированные руки и ноги должны работать сами собой, без участия мозга, и на пределе своих возможностей.


       В процессе той памятной работы на технической позиции Андрей Алексеевич не раз ловил на себе изумленно-вопросительные взгляды то старшего механика-водителя Сидорина, то 5-го номера расчёта ефрейтора Томилина, и мысленно посмеивался над ними, поскольку хорошо понимал причину этих взглядов и немых вопросов. Видимо, ребята сами разглядели и очень удивились, обнаружив не идеально свежую заводскую ракету, на которой, как говорят ракетчики, муха не сидела, а свою родную учебно-боевую 06-01-У. Ракету, видавшую виды, имеющую многочисленные глубокие ссадины, хотя и закрашенные. В суете боевой работы они не решались отвлекать начальника стартового отделения, а сами себе не могли поверить, что же здесь происходит! Им было просто не до того! Но если уж Андрэ (так подчиненные между собой звали Андрея Алексеевича) сказал, что ракета «боевая», значит, так и есть! Боевая! И продолжали резво работать с механизмами, поливая неразгаданную ими ракету своим праведным солдатским потом!

       Скоро дело было сделано, и ракета, надежно обосновавшись на пусковой установке в специальном контейнере, стала дожидаться неминуемого и самого важного в ее жизни события, для которого она, собственно говоря, и создавалась.
       А стартовая батарея, дождавшись загрузки своей пусковой установки, устремилась в заданном направлении, оставляя за собой долго не оседающую пылевую завесу.
       На марше некоторые счастливчики получили возможность слегка расслабиться, правда, не теряя бдительности, но остальные, добросовестно исполняя свои обязанности, удерживались этими обязанностями в постоянном напряжении, готовом в любой момент взрывообразно отозваться на привычную и всегда в чём-то новую команду начальника стартового отделения - «К бою!»


       10.
       Часа через полтора стремительного марша стартовая батарея получила ожидаемую команду на развертывание и нанесение ракетного удара с неподготовленной стартовой позиции.
       И без малейшего промедления слаженный человеческий механизм, для того и созданный, словно резко расправляющаяся пружина пришел в решительное действие и принялся готовить смертельный для противника удар, заботясь лишь о том, чтобы не упустить ни единой секундочки. Ведь у ракетчиков вопрос всегда ставится одинаково: если мы не опередим противника, то он опередит нас! Кто в этом случае останется жив, ясно любому!
       «Топоры» (топогеодезисты), в первую очередь оказавшиеся на позиции, бегом провесили основное направление пуска. И следом многоосный Маз, громко пофыркивая, как раздраженный мифический гигант, стал опасливо заползать на линию выставленных флажков. Впереди него, ощупывая путь ногами и глазами, дабы ничего не помешало агрегату на неразведанной площадке, с поднятой рукой бежал Андрей Алексеевич.
Наконец он резко опустил руку, что означало «Приехали!» и пусковая, послушно клюнув носом, замерла.
       Параллельно без задержки закатилась тяжелая машина испытаний и пуска. Всё! Позиция занята!
       Принявшие от Андрея Алексеевича зычную и долгожданную команду «К бою!», в работу разом вступили все боевые расчеты стартового отделения.

       С этого мгновения на позиции началась та стремительная кутерьма, смысл которой понятен лишь специалистам-ракетчикам. Деловито (со стороны могло показаться, даже неспешно, если не принимать во внимание стремительные перебежки с места на место) каждый номер расчета что-то выносил из рубок, устанавливал, включал, горизонтировал, настраивал, подсчитывал, наводил, громко докладывал начальнику стартового отделения о выполнении и состоянии… А он, будто дирижер в танковом шлемофоне, «привязанный» тонким кабелем связи к пусковой установке, без суеты скользил по позиции и всех организовывал. Он привычно во всё вникал, всех проверял и перепроверял. В нужное время подавал краткие как выстрел команды, одновременно контролируя и всех своих подчиненных, занятых напряженной работой, и всю технику, неистово ревущую высокооборотистыми приводами электрических моторов и генераторов, и обязанную выложиться полностью, как и люди, одержимые столь важной работой.

       На стартовой позиции бушевала подлинная стихия! Именно ею всегда представлялась Андрею Алексеевичу напряженная, быстрая и точная деятельность симбиоза людей и техники, являющимся прекрасным венцом их взаимодействия.
       Сделав свою работу, то есть, отправив в цель ракету с немыслимой для обывателей мощностью ядерного заряда, ракетчики в полной мере оправдают своё предназначение. И если в ходе боя им суждено погибнуть, можно не сомневаться, что всё возможное они уже сделали. То есть, внесли немалый вклад в чудовищное противостояние людей ради усиления власти кучки ненасытных властелинов сего мира, неспособных договориться обычным человеческим языком!

       Но ракетчикам, отдававшим себя без остатка на стартовой позиции, не до подобной философии. Они всерьез сжигали себя и были готовы на подвиг, поскольку любой подвиг всегда олицетворяет некую конкретную и очень важную работу, именно такую, как теперь была у них! Ту работу, которая не всем по плечу, не всем по душе, не всем по уменью!
       Впрочем, подвиги совершаются лишь теми, всегда и везде, кто думает о себе меньше, нежели о других, кто своей предыдущей жизнью подготовил себя к высокому пожертвованию ради долга, ради незапятнанности собственной совести, ради сохранения чести и достоинства – своей и своего боевого коллектива!

       11.
       Теперь, не поднимаясь с постели, Андрей Алексеевич вспомнил подтверждающий эту простую мысль случай.
       Однажды на стартовую позицию, где шла та неистовая борьба за ускользающие секунды, заползла полутораметровая гадюка. И была, наверное, по-своему раздосадована полным безразличием людей к ее размерам, красивой раскраске и грациозному перемещению по позиции. Ведь они с упоением и самоотверженностью занимались лишь своими делами, бегали от одного прибора к другому, перекрикивались, записывали показания на жесткие бланки, не обращая внимания на опасность данного ей природой смертельного оружия.

       Гадюка так обозлилась на людей из-за невиданного доселе неуважения, что бессильно металась от одного номера расчета к другому, не зная, кем же заняться всерьёз. Наконец, чтобы достойно отомстить, она наметила себе самую беззащитную жертву. Какой-то наводчик, опустившись коленом на землю, одним глазом заглядывал в окуляр массивного гудящего прибора, а другой глаз зажмурил. Вот и хорошо!
       Именно в колено гадюка и намеривалась ужалить. «Уж он-то меня заметит! Уж он-то не отпихнет непрокусываемым солдатским сапогом!»

       Но в последний момент человек обнаружил змею, изготовившуюся для нанесения удара, и, о боже, голой рукой пренебрежительно отбросил ее далеко в сторону! Ему было совершенно не до неё!
       Раздосадованная столь непочтительным отношением к себе и собственным бессилием гадюка уползла прочь, переживая больше всего о том, чтобы никто из сородичей не увидел подобного ее унижения.

       И кто отважится мне возразить, будто такое поведение девятнадцатилетнего мальчишки, хоть уже и полноправного рядового советской армии Плякявичуса, литовца по национальности, не есть настоящий подвиг? Конечно же – подвиг, который он совершил, к тому же, походя. И ведь так поступил бы любой его товарищ!

       Обидно, но в обычной жизни многие подвиги остаются незамеченными и по достоинству неоцененными. Так и у ракетчиков. Буквально в каждом из них, побывавшем в роли преданного раба своей единственной и бесконечно обожаемой ракеты, всегда будут жить самые светлые воспоминания о тесном с ней общении! И такие воспоминания дорогого стоят, давая обычным с виду ребятам основания для вполне обоснованного самоуважения! - с тоской подумал Андрей Алексеевич. – Сегодняшняя же моя жизнь, обеспечивающая мне приличный достаток и безмятежность существования, не способна внушить то, прежнее самоуважение, и не может принести настоящего удовлетворения моей нынешней ролью в огромной совокупности всех дел и забот общества, к которому я отношусь.

       Но и менять свою жизнь, как алогично это не звучит после всех сожалений о моем героическом прошлом, я не только не стремлюсь, но, кажется мне, даже не в состоянии это сделать. Прирос всем телом к стяжательской жизни, слился с ней и растворился в ней. И, как будто, все ее трудности мне теперь известны, и все риски оправданы – что же еще требуется для внутреннего покоя и уважения? Ан, нет! Чего-то не хватает! А то, что уже имеется, не кажется достаточным и существенным!
Скорее всего, в жизни моей не хватает прежнего наполнения души! Может душа эта и находится на нужном месте, но под завязку заполнена лишь идеями расширения бизнеса, будь он не ладен. А это мелковато, если подходить с мерками моей молодости, если платить по большому счету!
       И всё же! На каком, собственно говоря, основании я должен отказываться от того, что к настоящему времени заработал своим трудом, интеллектом и способностями? Скажите мне еще, будто моя жизнь станет более достойной с моральной точки зрения, если я вернусь в состояние нищеты! Смешно даже подумать! И почему я настолько себя не уважаю, что допускаю мысль, будто имею моральные изъяны? Ведь никаких законов и даже неписанных правил я не нарушаю. Да и дело моё, за которое мне платят, в общем-то, не самое бесполезное! Во многих городах страны служат больным привезенные не без моей помощи томографы, аппараты искусственного кровообращения и дыхания, контрольно-реанимационная и иная аппаратура! Разве это не существенный вклад в общественное дело?
       - Ну, да! С каких это пор спекуляция оказалась общественно полезным делом? – проснулся внутренний голос.
       «Тебя еще не хватало! Только ты и считаешь моё дело спекуляцией, а в действительности оно есть часть благородной программы подъема нашего здравоохранения, с его, куда ни глянь, пещерным оборудованием! Благодаря моим усилиям, положение начинает выправляться. Всюду появляется новая медицинская техника. И что в этом плохого? И почему я не могу гордиться результатами своих усилий?» - мысленно отбивался Андрей Алексеевич.
       - Да потому, что все печали твои не об отечественной медицине или о больных соотечественниках, а о барышах, полученных спекуляцией от перепродажи устаревшей импортной медтехники, уже ненужной за бугром! Разве не так? Вот если бы ты свои силы и, как сам сказал, интеллект, направил на то, чтобы подобная аппаратура выпускалась на отечественных предприятиях, и уже она бы насыщала наши медучреждения, тогда можно было бы и о твоём вкладе поговорить! А пока ты вкладываешь только в свой карман!
       «Нет, дорогой! Так мы с тобой до такого договоримся, что жить станет тошно! Отстань со своими претензиями и терзаниями моей души!»
       Внутренний голос на время действительно оставил Андрея Алексеевича наедине с его снами: «Пусть потешится! Может, что-то и на пользу пойдет!»
             12.
       Где-то в глубине мозга сон Андрея Алексеевича еще продолжал струиться тонким ручейком неуправляемой мысли.
       В нем расчеты пусковой установки, наведения и МИП в диком напряжении сил и нервов, действуя в сокращенном составе, завершали последние операции по подготовке ракеты к пуску. Слышались странные доклады и команды: «Есть совмещение!», «Развернуть ракету на минус восемь!», «Есть развернуть на минус восемь!», «Ракета вертикальна!», «Прогреть АБ!», «Есть наведение!», «Есть контроль!», «Провести вертикальные испытания!», «Есть системы готовы!» и так далее, смысл которых понятен лишь посвященным.
       И в тот момент, когда начальник стартового отделения, прижав большим пальцем к кадыку ларингофон расстегнутого шлемофона, с облегчением доложил командиру батареи «Есть готовность один!», вся неистовая гонка мгновенно прекратилась.

       Всё на позиции замерло. Люди распрямились, повеселели, перестали суетиться, переживать. Лишь надрывно и равномерно выли оборотистые генераторы и басовито рычали мощные дизели.
       Однако бездействие расчетов не казалось бесконечным покоем - все ждали чего-то важного, для чего опять придется попотеть. Поглядывая на начальника стартового отделения, по его настроению все понимали, что сработали нормально. И по времени, и по точности. Когда контрольная группа полигона сообщит об отсутствии аварийных ошибок, картина прояснится полностью.

       Наконец, доклад о готовности ракеты прошел по всей цепочке управления и вернулся обратно в виде исполнительной команды «Пуск!»
       И сразу ожидание прекратилось громогласной командой начальника стартового отделения: «Отделение! Пуск! Убрать приборы наведения, раскрепить ракету, все в укрытие…»

       Опять всё завертелось в таком бешеном ритме, будто рядом кто-то невзначай уселся на пчелиный рой. Но спустя пару минут неистовой чехарды снова почти всё затихло, а на стартовой позиции остался лишь Андрей Алексеевич. По определенной схеме он оббежал свою пусковую, МИП, проверив напоследок всё, что требовалось, убедившись в отсутствии недоделок и ошибок. Только поняв, что всё исполнено, как нужно, бросился в сторону свежевырытого окопчика, в котором его с развернутым выносным пультом дожидался старший оператор.

       На пусковом столе в напряженном ожидании стояла готовая к старту двухступенчатая красавица ракета. Пусковая установка и МИП поддерживали ее готовность остервенелым воем своих моторов и генераторов. «Картина, достойная кисти лучшего художника!» - пафосно подумалось Андрею Алексеевичу.
       Еще не добежав до выносного пульта, и натягивая на ходу противогаз, Андрей Алексеевич скомандовал: «Связь на меня! Пуск!».
       Горский подтвердил команду «Пуск» и с видимым удовольствием вдавил две кнопки в выносной пульт, одновременно запустив ручной секундомер.

       Через двадцать две секунды их красавица, величественно подсвеченная заходящим за горизонт солнцем, должна с диким и трудно переносимым даже в застегнутом шлемофоне ревом, вздыбить вокруг себя мощное облако пыли и, отделившись от него, с ускорением врезаться в небесную высь.

       Но ничего не произошло! И для многих на позиции это оказалось ожидаемым, поскольку ракета изначально была учебно-боевой, не летающей.
       Тем не менее, всё сделано на совесть и в полном объеме. Потому Андрей Алексеевич доложил комбату об успешном пуске и, услышав привычное «Принял!», в сердцах швырнул ненужный теперь шлемофон наземь:
       - Всё! Прорвались мы с тобой, Виталий! Теперь бригаде отличная оценка, а нам – неувядаемая слава! Или по выговорешнику!
       - За что это? – изумился Горский.
       - Найдут за что! Например, чтобы не посчитали, будто после этой кутерьмы мы с тобой бога за бороду ухватили! Чтобы не подумали, будто нам кто-то и что-то должен! Но мы и это переживем! – усмехнулся Андрей Алексеевич. А теперь давай-ка, Виталий, ребят наших призывай! Пора технику к маршу готовить! Умчались с перепугу, будто при настоящем пуске!
       - Они после твоей пламенной речи и считают, будто ракета боевая. Ну, так что? Сворачиваемся?
       - Еще повторить? Командуй, а я немного здесь посижу. Что-то голову распирает… Пошатывает, - проговорил Андрей Алексеевич без прежнего рокота в голосе и стал погружаться в блаженство от осознания выполненной с честью сложнейшей задачи, открывающей в дальнейшем и для него некоторые приятные перспективы. – Туман вокруг, что ли?
       - Да откуда ему взяться? Пыль оседает! Не торопись, нервишки успокой… Забыл, ведь, когда спокойно отдыхал… Я и сам справлюсь!

       Но испытывать заслуженный покой и упиваться победой долго не пришлось - опять отвлек Горский, пытавшийся вернуть к пусковой установке личный состав, удалившийся перед пуском метров на триста, как положено:
       - Андрей Алексеевич! А ведь наши мерзавцы даже не думают возвращаться! Я их который раз зову, а они в ответ: «Пуск неудачный! Сейчас как ахнет!» Я их убеждаю, что всё в порядке, а они – ни в какую! Распустил ты их, начальник! – весело засмеялся Горский.
       - Да! Накрутили мы их… Давай-ка, решай! Скоро выдвигаться!

       13.
       Степь быстро заполнялась темнотой. Народ на стартовой позиции живо выполнял привычную работу, возвращая якобы «проштрафившуюся» ракету в горизонтальное положение для транспортировки и готовясь к убытию в полевой лагерь.
       К Андрею Алексеевичу, ещё сидевшему на краю окопчика и терзаемому непривычной болью в затылке, шустро приблизился десятый номер рядовой Лыо и со свойственным ему эстонским акцентом уточнил:
       - Товарищ старший лейтенант, выносной пульт разрешите сворачивать?
       - Конечно! Делайте своё дело!
       - А правда, что ракета отказала? Теперь бригаде двойку поставят?
       - Это кто же такие бредни выдумал? Не вы ли, Арвид Янович?
       - Нет, товарищ старший лейтенант! Но все очень переживают… И все боялись, что взорвется… Ведь по инструкции нельзя к отказавшей ракете подходить, вы же нас учили…
       - Вот и передай всем, что ракета была учебно-боевой! Ваша хорошая знакомая, 06-01-У - Андрей Алексеевич негромко засмеялся, контролируя распирающий затылок. - А задачу мы свою выполнили. По моим прикидкам, отлично! Так всем и передай! И сматывай поскорее свои кабели, Арвид, а то мы скоро и отсюда уберемся.
       - Вам, наверное, теперь плохо, товарищ старший лейтенант? Усталый вы какой-то… Может, воды… У меня во фляжке свежая!
       - Спасибо, Лыо! Сворачивайте… - поторопил Андрей Алексеевич и побрел к своей пусковой, встретив на полпути ставшего в прошедшие дни хорошим знакомым подполковника Лебедева из контрольной группы полигона. Он приближался с доброжелательной улыбкой, широко расставив руки:
       - Ну что, боевой начальник! Хочешь узнать, как сработал? Блестяще! У тебя ведь и двух номеров расчета не хватает? Тогда вообще молодец! Задачу открутил не просто на «отлично», а с большим запасом, почти по машинному времени! Точность – без вопросов! Техническое исполнение – дай бог каждому! Так что, бригаду ты сегодня от тройки спас! Поздравляю! – он протянул Андрею Алексеевичу руку. – Я искал тебя сразу после пуска, хотел порадовать, прежде чем уехать… Ну, а теперь, прощай! Вернее, до следующей встречи!
       - Благодарю, товарищ подполковник! Спасибо за беспристрастный контроль… А бригаду не я спас! Они больше моего постарались… - Андрей Алексеевич неопределенно махнул рукой в сторону гудящей техники.
       - Не скромничай! Ведь я многих здесь повидал…

       14.
       Сон прервался недовольным мычанием ворочающейся рядом супруги:
       - Андрей, ты что, телефон свой не слышишь, что ли? Возьми его, наконец!
       «Проклятая Италия!» - подумал Андрей Алексеевич, по-прежнему не раскрывая глаз. - И чего нас туда понесло?»

       «Видите ли», - Андрей Алексеевич с раздражением восстановил в памяти приставания жены задолго до поездки. Вспомнил и ее умоляюще-капризные интонации: «Вон, Капаевы уже два раза в Италии побывали! Одни восторги! Говорят «Не страна, а музей!» А у нас всегда другие маршруты! Андрей, ты же мне обещал… Надоела эта полусонная Швеция! И Германия твоя надоела! Кажется, всю объездили, всё интересное посмотрели, всё вкусное попробовали! Если не хочешь в Италию, так давай в Таиланд махнем! Хоть на недельку! Ведь там сезон, а мы давно не летали!»
       - Да, слышу, я его! Но что за манеры - звонить, когда люди спят? Ничего! Пусть потренируется!
       - Ну и ладно! Тогда я еще посплю… Ты-то всю ночь храпел без задних ног! – чмокая губами, зацепила его жена.
       - И откуда ты, ненаглядная моя, это знаешь? – съехидничал Андрей Алексеевич. - Неужели после двух изматывающих недель по взбалмошной Италии, от Альп до Сицилии, ты еще силы нашла, чтобы за мной по ночам следить? И почему, знал бы кто, тебя туристическая усталость никогда с ног не валит, как меня? Возможно потому, что из каждой поездки ты выносишь одни лишь покупки?
       - Ну, не только… Это тебе там ничего не интересно, а я наслаждаюсь их культурой, их отношениями, их чистотой и ухоженной природой!
       - Понимаю! Потому ты даже в полном анабиозе готова принимать своих Капаевых, чтобы поскорее перед ними похвалиться, где побывала и что приобрела!

       - Ты, как я вижу, проснулся не в духе! Капаевых не ценишь, с партнером говорить не стал, обо мне забыл с давних пор… Всё тебе надоело! И все тебе надоели! Об одной рыбалке ещё помнишь! Мне уже стыдно бывает тебя слушать. Прошлый раз тебе Капаевы взахлеб свои впечатления о Микеланджело рассказывали, а ты им что ответил? «Лучше бы он из этой бронзы толковые грузила отливал, а не мужиков позорил, выставляя их обнаженными на всеобщее обозрение!» Думаешь, они твой армейский юмор понимают? Они же интеллигентные люди! Станислав же в таких верхах…
       - Ты только мне об этом не рассказывай… Знаю я и его самого, и верхи эти! – не сдержался Андрей Алексеевич.
       - То-то ты его обвораживал, пока таможня у нас вертелась!

       - Опять тебя понесло… Говорил ведь уже! Сам я тогда всё решил! Он лишь познакомил меня с нужным человеком! Невелика роль! - Андрей Алексеевич мощно потянул все мышцы тела, и предложил. - Всё, встаем, что ли? Всё равно теперь не заснуть…
       - Злишься, потому что не прав и сам это знаешь! – подлила масла в огонь Татьяна.
       - По-твоему я должен копировать их жизнь? Должен быть как они? А я всегда буду самим собой, поскольку мне не нравится многое из того, что они обожают!
       - Андрей, милый, ты опять за своё… Не может же большинство ошибаться столетия подряд!
       - Да, Татьяна! Я опять! Потому что об этом мы говорили не раз, а воз и ныне… Это пресловутое большинство часто даже сформулировать не в состоянии, что и почему ему нравится. Просто мода очередная нахлынула! А ему периодически внушают, этому недотепистому большинству, «вот это вам должно нравиться! Это классно!» И думать иначе они не станут никогда, потому что не понимают, как же это возможно - иметь собственное мнение, если «уже есть мнение большинства!»

       - Ты что же, Андрей, отрицаешь руководящую роль общественной морали? Она же и представляет собою те самые правила, написанные для всех, которые, как ты говоришь, внушают! «Не убий! Ни укради!» А я, знаешь ли, совсем не против подобных табу, которым все должны подчиняться! Я – «за»!
       - Ты меня уводишь в сторону. Я, скорее, о подчинении несамостоятельных людишек некой моде, навязанной им на всё и вся, которую нельзя нарушать, иначе «ату!» Я о несамостоятельности того, что ты называешь обществом, а я зову стадом! В нем же никогда не зарождается стремление самостоятельно думать и жить индивидуально, руководствуясь не указаниями, а собственными решениями! – не выдержал Андрей Алексеевич.
       - Ну и в чём твоя индивидуальность заключается? Неужели в том, что ты не любишь Италию, которой все восхищаются?

       - Нет! В том, что могу об этом заявить! И не боюсь чьего-либо осуждения. Да и Италия в этом вопросе не при чём! И ты это прекрасно знаешь. Я без каких-либо сомнений пойду наперекор всем, если я с ними не согласен. Правда, если вопрос важный! Если он существенно влияет на нечто или способен привести к нехорошим последствиям! Молчать, абы чего не вышло, я не стану! Сама ведь знаешь! Тогда зачем раскручиваешь эту тему? Или возникло желание поссориться? – вслух предположил Андрей Алексеевич.
       - Ну, хорошо! Хорошо! Ты один всегда ходишь «в ногу»! Ты один всегда прав! – еще больше подогрела его Татьяна.

       - Приехали! И зачем ты притворяешься? Не об этом же я! Пусть я трижды ошибаюсь, но я имею право на собственное мнение, на индивидуальное поведение и свою независимую жизнь. Я могу ошибаться, но не могу что-то делать без понимания этого! Зато, как все! Я не хочу быть как все, если я со всеми не согласен! Но если согласен, то и проблем нет - пожалуйста! И не потому, что пытаюсь прослыть оригиналом, а потому что не хочу думать одно, а говорить иное, кому-то приятное!
       - Да ты, Андрюшенька, никак капризничаешь?
- Пусть так! Но почему же ты не пытаешься меня понять? Лишь потому, что Капаевы и иже с ними думают иначе, думают правильно, именно так, как им разрешено думать! Потому что они как все, а я среди вас гадкий утенок? Так ведь я их и не осуждаю! Это их дело, как им жить, и я их, сама знаешь, на путь истинный не подталкиваю!
       - О! Андрюшечка! Ты-то, как раз, еще как всех осуждаешь! И еще как подталкиваешь и отталкиваешь своими правилами! Женщинам курить, видите ли, нельзя! Татуировки, эти тюремно-лагерные замашки, - нельзя! Жить без регистрации брака аморально, значит, тоже нельзя! Даже в тренажерных залах заниматься нельзя – лучше это делать дома, а не выпендриваться у всех на виду для саморекламы! Алкоголь – нельзя! Порнушку на ночь посмотреть – нельзя! Гомосексуальные браки – нельзя! Выходит, что и у тебя полным-полно всяческих правил, которым следуешь ты и тебе подобные! Выходит, что и ты не очень оригинален! Вот только у тебя своё стадо - непохожее на остальных!

       Андрей Алексеевич усмехнулся, глядя на жену, отошедшую в купленном в Риме пеньюаре к зеркальной стене с немым вопросом: «Ну, и как я в нем?»
       - Постой! Разве я кому-то мешаю быть бараном? Разве препятствую проявлению ритуальных забав в любимом стаде? Ведь нет же! На здоровье! Но благодаря этому я получаю моральное право о каждом баране иметь своё мнение! Я в их жизнь не вмешиваюсь, но судить о ней со стороны могу! И на основе длительных наблюдений я делаю ответственное заявление: «Окружающие меня людишки, воспринимаемые мною как бараны, бараны в действительности и есть! Я в этом не ошибаюсь!» - Андрей Алексеевич удовлетворенно рассмеялся. - И, может быть, ты перестанешь делать вид, будто не понимаешь сути нашего разговора? И слово «баран» в данном случае совсем не оскорбительно, поскольку подразумевается ни тупость, ни великое упрямство, в общем-то, красивого и сильного животного, а всего-то его привычка жить в стаде, жить как все. И не высовываться со своим мнением!

       - Бедненький ты наш! Вокруг тебя одни бараны! Поговорить уже не с кем! Ах-ах-ах! Бе-бе-бе!
       - Как будет угодно! Я за этот термин не держусь. Если угодно, называйте себя просто членами! – съехидничал Андрей Алексеевич.
       - Андрю-ю-ю-ша! – укоризненно протянула Татьяна. – Ты совсем распустился!
       - Отчего же? Смело считайте себя членами своего сообщества или содружества, коллектива или народа, наконец! Проблема ведь не в термине, а в сути, которая за ним скрыта. О терминах можно и договориться! О них, как правило, долго и не спорят.
       - Андрюшечка! Как же я с тобой согласна! Ты такой умный, только почему-то строем давно не ходишь! И как ты с такими настроениями в армии до подполковника дослужился? Ума не приложу!
       - Ты, Мань, на грубость нарываешься, обидеть норовишь! То, что у меня в войсках было, мною честно заслужено и всегда будет характеризовать моё лицо! Еще настоящее моё лицо! Ещё не прикрытое звериным оскалом подлючего капитализма, опутавшего и меня!
       - Договорился! – подвела итоги супруга. – Может, хоть завтрак тебе на пользу пойдет? Иди, умывайся, а я что-нибудь придумаю. Столько времени дома не были… Холодильник пустой. А то возьми, да компаньону позвони? Мало ли что там? У него ведь рань европейская, а тоже не спится…

       Через час, завершив давно ставшую обязательной напряженную зарядку, поплескавшись под прохладным душем и слегка позавтракав, Андрей Алексеевич с пафосом объявил, что пора внеплановых отпусков закончилась и надо опять впрягаться.
       - И куда прикажете, сэр, впрягаться? – засмеялась Татьяна, давно пребывавшая на законной пенсии.
       - Вам - в хозяйственные дела, если не возражаете, а мне пора копытом бить! Кажется, я совсем о новосибирском заказе с вашими Неаполями забыл… - торопливо произнес Андрей Алексеевич и ушел в комнату, которую давно сделал своим кабинетом, и в которую не разрешалось заходить никому, даже любимой внучке. Эта комната с давних пор стала не только местом его работы, систематизации и хранения многих документов, связанных с нынешней деятельностью, но и своеобразным заповедником, дававшим возможность при необходимости уединиться, чтобы сосредоточиться, кое-что обдумать в тишине, не покидая дома, иногда шумного из-за гостей, детей и внуков.
       - Так! На очереди Новосибирск... Вот и он… - вслух констатировал Андрей Алексеевич, перебирая абонентов в телефонной памяти.

       Скоро острота вопроса была снята. Хотя в своей оплошности он, конечно же, не признался, объяснив задержку внезапным отъездом на похороны одного чиновника, вовлеченного в дело, и пообещав, что и без того почти всё уладил. Соврал – он пока не знал даже того, что следует улаживать. Потом связался с компаньоном из Стокгольма по другому телефону.
       Пока гудки извещали, что трубку не берут, перед Андреем Алексеевичем опять замелькали давние подробности резкого поворота его жизни.

       В 93-м он закончил свою военную службу. И ему тогда еще повезло, что случилось это на территории ГСВГ (Группа советских войск в Германии). Только потому и не оказался абсолютно нищим, когда вернулся в родной Смоленск.
       Настроение по приезду и потом очень долго держалось прескверное. Да и как могло быть иначе? Гражданской специальности у сорокапятилетнего пенсионера нет! Пенсия такая, что даже одному, не говоря о семье, ее не хватает на пропитание! В стране уже черт ногу сломит! Она уподобилась кораблю, с которого сбежала разграбившая его команда, а остались лишь растерянные и беззащитные пассажиры. Но скоро и из них выделились наиболее активные. Никто из них не взял управление кораблем на себя. Напротив! Они поспешно растащили оставшиеся ценности и попрыгали за борт, уповая на защиту восторженно радующихся необычному представлению туземцев. Потому-то всё теперь, что не украдено, то разрушено! Те производства, которые до сих пор работают, всё равно обречены, поскольку не имеют возможности реализовывать свою продукцию, и, стало быть, платить зарплату.

       На работу нигде не берут, а если и берут, то оплату не гарантируют! Своей квартиры не нажил; пришлось остановиться у матери, благо ее площадь позволяла. Но такое решение с первых же дней сковало всех обручем чрезвычайного напряжения, ведь мать и жена уже после свадьбы не очень-то ладили между собой. В семье подрастали две дочери: старшая - в выпускном классе, а младшей это предстояло через три года. Обе в Германии привыкли одеваться, как принцессы! Теперь их придется где-то устраивать, а в перспективе и замуж выдавать! Супруга, терапевт, за время пребывания за границей вынужденно не работала и теперь получила массу головоломок с подтверждением квалификации. Друзей, готовых бескорыстно помогать, в городе не обнаружилось – кто где! Многих нет в живых! Славное было времечко!

       Андрей Алексеевич и раньше-то не очень разбирался в тонкостях существования людей вне армии, а тут на родине такое заварилось, что в этом существовании вообще мало кто стал что-либо понимать! Жизнь города напоминала непрерывную всеобщую панику, в которой все стремились спастись любой ценой, в том числе, утопив ближнего! Но многочисленные трагедии происходили молча – нормальным людям было стыдно признаваться во внезапно проявившейся несостоятельности, в которой они ошибочно считали себя же виновными.

       Мать, давным-давно вдова, доктор медицинских наук, но и она в ту пору забеспокоилась, узнав, что ее должность вот-вот сократят, а институт вообще самым странным и непонятным образом то ли преобразуется, то ли к кому-то присоединяется, то ли куда-то переводится. Ничего не понять, кроме того, что почва стремительно уходит из-под ног.
       Андрей Алексеевич уже четыре месяца, день за днем, искал себе работу, исходя из простого соображения, что не боги горшки обжигают, готовый, буквально, на всё, но все поиски лишь усиливали недавно возникшую депрессию.

       Наконец, некий товарищ, едва знакомый в школьные годы, предложил вдвоем «поднять притон», вовлекая в это грязное дело Андрея Алексеевича в качестве свадебного генерала. «О тебе, армейском подполковнике, никто плохого не подумает! У нас же офицеров любят! Потому возьмешь на себя оформление нашего, так называемого клуба любителей аэробики, а я буду кадры для него подыскивать! Ну и прочее… Годится?»
       Уже изрядно униженный неудачами Андрей Алексеевич не послал «товарища», куда считал нужным, но и радости по поводу его предложения не проявил:
       - Говоришь, на подполковника плохого никто не подумает? А почему не подумает, вижу, пока не понимаешь!
       - И почему же?
       - Потому что не по адресу обращаешься!
       - Ну, смотри! Свято место пусто не бывает! – парировал «товарищ».
       - К какой святости ты свои грязные делишки ведешь?
       - Вольному воля! Еще жалеть будешь…

       На том и разошлись. Других предложений не было еще месяц. Военкоматы, ДОСААФы, оборонные предприятия, военные кафедры вузов – всё уже обходил, но работы себе не нашел, так что первым местом трудоустройства Андрея Алексеевича стал тир в городском парке. «Боже мой! Хоть бы знакомые сюда не зашли!» - думал он, скучая весь день в печальном заведении. – «Из такого оружия и застрелиться невозможно!» - иронизировал он, раскладывая старенькие пневматические винтовки вдоль длинного барьера.

       А вот супруга за это время сумела поступить и даже окончить курсы повышения квалификации. Однако и она искала себе работу по специальности. Так же неудачно и унизительно искала.

       Много позже Андрей Алексеевич не раз вспоминал то тяжелое и неопределенное время, но всякий раз убеждал себя в том, будто выстоял и поднялся тогда сам. Да и то, лишь благодаря вовремя подвернувшемуся счастливому случаю. Но в глубине душе он хранил то, что не расскажет никому и никогда! Дело в том, что тот случай ему организовала опять же, как в давние и счастливые времена, его заботливая и любящая мать.

       События развивались так. В один из дней, возвратившись с работы раньше обычного, она, снимая пальто, весело обратилась к Андрею Алексеевичу:
       - Как дела у безработных?
       Сын без слов повел плечами, демонстрируя сразу и неопределенность, и безнадежность.
       - Тогда, Андрей, может, моё предложение рассмотришь? Не весть какое, конечно! Можно сказать, на любителя! Но, сдаётся мне, лучше твоего тира.

       Она хорошо понимала, что пришла с много обещающей новостью, но специально представила ее так, будто у сына имелся выбор и он действительно являлся хозяином положения. Даже якобы мог запросто отказаться. И всё это лишь для того, чтобы пощадить его самолюбие.
       - Что же! Я, судя по всему, и есть тот самый любитель! - Андрей Алексеевич готов был на всё, потому не стал юлить. – Что мне судьба преподнесёт, то и полюбится!
       - Тогда, позвольте, я начну от печки! Это важно, – обратилась Антонина Петровна к сыну и сидящей рядом с ним невестке. – Не поверите, но сегодня ко мне в кабинет явилась весьма колоритная персона, некий Илья Самуилович Гольдштейн, бывший когда-то моим сотрудником. Работник из него был, честно говоря, посредственный, но если требовалось что-то раздобыть, кого-то уговорить в безнадежном деле или убедить в том, что он, несчастный, сам не понимает своего счастья, отказываясь от навязываемой ему туфты, то лучшего исполнителя было не сыскать! Правда, из нашего режимного НИИ его попёрли в тот же день, как только в первом отделе стало известно, что он подал документы в ОВИР на выезд из страны. Давно это было, и с тех пор я его не видела, и вот, нате вам, явление Ильи народу!
       - Антонина Петровна! – начал он, не здороваясь. - Вы по-прежнему краше всех в стенах этого столь же прекрасного, как и бесполезного заведения! Потому я с восторгом приветствую вас от имени шведского короля в качестве одного из его верных подданных! – изысканно одетый человек, в ком мне не сразу удалось признать бывшего коллегу, без напряжения одарил меня своим витиеватым комплиментом.
       - Вот те раз! – изумилась я в ответ. – А я уж думала, что вы, Илья Самуилович, выращиваете бананы на исторической родине!
       - О нет, Антонина Петровна! Во-первых, это сезонный товар, который деловому человеку не к лицу! Во-вторых, товар этот еще и скоропортящийся! За кого вы меня до сих пор принимаете, уважаемая Антонина Петровна?
       - Тогда чем же вы, Илья Самуилович, занимаетесь теперь вдали от своих родин, Израиля, Швеции и России, а также как и с какой целью объявились на режимном объекте? Впрочем, мне всё понятно! Вы - шведский шпион!
       - Антонина Петровна! Как же вы во мне ошибаетесь! Я к вам с самой что ни есть гуманитарной миссией, и намерен помогать вашей стране, продавая ей самое современное и самое лучшее медицинское оборудование. Для клиник, больниц и поликлиник, разумеется. Вот, подыскиваю, на кого бы опереться в родном некогда коллективе, да что-то люди вокруг незнакомые, либо не совсем подходящие для столь тяжкой миссии. Может, по старой дружбе, укажете пальчиком в чью-то сторону?
       - Тут я тебя, Андрей, ему и предложила, правда, для начала, не раскрывая нашего родства. На всякий случай! Говорю ему: есть на примете человек, толковый в любом смысле, в технике соображает, ни в чём богом не обижен! Да и понятно, – подполковник запаса. И что ты думаешь? Он меня сразу и спрашивает: «Антонина Петровна! Дорогая! Неужели ваш сын, наконец, ушел из этой неинтересной армии?» Вот уж точно, от него ничего не утаишь, быстро соображает, и все нужные ниточки увязывает воедино! Славный сын своего бесславного народа! Прохиндей, одним словом! Но обаятелен! Нечем крыть! – она незлобно улыбалась, вспоминая недавнюю сценку. - Ну и что скажешь, сын? – спросила Антонина Петровна.
       - Ошарашила ты, мать! Такими делами я еще не занимался! Но такая жизнь всему сама научит! Выбора-то нет! И когда же смотрины бравого подполковника запаса? – усмехнулся Андрей Алексеевич.
       - Я сейчас сообщу ему о твоем согласии - он ждёт моего звонка в гостинице, - а через часок и сам явится, полагаю. Оно и понятно: он же торопится здесь свой вопрос закрыть!
       - Может, мне пока что-то почитать из твоей медицины? Или хоть рубашку сменить? - заволновался Андрей Алексеевич.
       - Суета загубит любое дело! – остановила его мать. – Как у вас там поётся? «Надо быть спокойным и упрямым!» В любом случае, не показывай, что предложенный вариант у тебя единственный, но и не говори об этом открыто! Он ведь тонкий психолог! И не дрейфь! Ты тоже не лыком шит. Вон, какой молодец ты у меня: и атлет, и высокий, и красивый, и в том возрасте, когда девки табуном…! – мать его слегка обняла, не скрывая гордости сыном.
       - Антонина Петровна! Ну, что вы, в самом деле! Это уже слишком! При живой-то жене! – не выдержала невестка.
       - Танюша! И куда он от нас, такой хороший, без денег-то денется? – отразила нападение мать. – Это же я так, для его воодушевления, чтобы не скукожился!
       - Ох, женщины! – подавленно выдохнул Андрей Алексеевич. – У вас всегда одно на уме! Может, теперь и ваша судьба решается! Разве мы, мама, тебе еще не надоели своим балаганом? А будут деньги, появится и свобода, и самостоятельность! Переедем и тебе перестанем досаждать!
       - Обедать-то будем, наконец? – резко сменила тему Антонина Петровна. – Я словно неделю голодала!

       Илья Самуилович появился лишь к ужину. «Странно! – подумал, встречая его в дверях, Андрей Алексеевич. – Мне казалось, в силу качеств, приписываемых его национальности, он должен давно стучать ложкой за нашим халявным столом». И, надо сказать, гость всё равно не прогадал, ибо женщины постарались более обычного и, понятное дело, именно в его честь!

       За столом интересующая всех тема долго не затрагивалась - Илья Самуилович и Андрей Алексеевич присматривались друг к другу, тем самым, приближая главное пока не состоявшееся решение. Лишь перед уходом гость громко и радостно, чтобы на кухне его слышали женщины, разродился очередной тирадой:
       - Ужин был настолько великолепен, что я даже о деле забыл… Пора вас, Андрей Алексеевич, вводить в курс этого дела. Когда и где вам удобно встретиться? Мне хотелось бы завтра, в первой половине дня…

       15.
       Следующий день оказался решающим. Андрей Алексеевич, вопреки трудовой дисциплине, в тир не пошел, а встретился с Гольдштейном, который кратко, но юридически точно обрисовал существо их дальнейших взаимоотношений, заодно дал на подпись несколько, как сам их назвал, предварительных документов, оставив компаньону копии и кипу рекламных буклетов на медицинское оборудование, выпускаемое различными иностранными кампаниями, предупредив:
       - Они, к сожалению, на английском, но для вас, надеюсь, не составит труда их перевести и получить обо всём полное представление. В этом океане информации придется плавать очень свободно. Завтра встретимся опять, тогда об остальном и поговорим. Желаю удачи! – и, извинившись, удалился, оставив Андрея Алексеевича в некотором недоумении от двойственности поставленной ему задачи.

       «Вот и поплавай в столь запутанных сетях!» - поначалу решил подполковник запаса, однако немалый жизненный опыт позволил разгадать «коварный план противника».
       «Меня же элементарно проверяют на самостоятельность, на способность решать задачи в условиях неопределенности, на наличие организаторских способностей (попробуй всё это срочно перевести на русский, да еще и изучить!), на глубину интеллекта, в конце концов! Именно этим определяются и полная расплывчатость, и нереальные сроки. Мол, проверим, не спасую ли? Не начну ли искать тех, кто в этих вопросах действительно разбирается, лишь бы не копаться самому? Не доведу ли себя сложностью задачи до психоза, лишившись из-за него способности думать и действовать? Нет, Иса (так он назвал его про себя ещё после первой встречи)! Не на того нарвался! Еще не вечер!»

       Андрей Алексеевич связался с матерью из автомата, надеясь в связи с абсолютным дефицитом времени на простое решение сложного вопроса:
       - Антонина Петровна? Здравствуйте!
       - Андрей, ты что ли? Брось дурака валять! Тебя уже можно поздравить?
       - Как бы ни так! «Ты должон мене добыть, то, чаво не может быть! Не добудешь, так и быть, я велю тобя казнить!»
       - Давай по существу… некогда мне… - поторопила мать.
       - Очень надеюсь сию же минуту получить от твоего института всю информацию обо всём спектре медицинского оборудования, как отечественного, так и, прежде всего, иностранного производства. Самого нового… Всех мировых производителей! Его классификацию, технические характеристики, медицинские возможности и эффективность использования по прямому предназначению, сферу применения, виды и режимы питания, ориентировочную цену, ваши прикидки о потребности в нем института, города, области, всей страны… В общем, всё, что можно выжать у вас, а мне немедленно впитать!
       - Постой, постой! Я правильно поняла, что он не дал тебе никакой информации об этом оборудовании? - удивилась Антонина Петровна.
       - Дать-то дал! Но всё на английском! И маловато! Так, рекламные картинки! А срок до завтра! В общем, проглядывается проверка на вшивость! И знаешь, он мне всё больше нравится! И я бы с новичком поступил так же! Сразу прояснится, что он может и на что годится!
       - Ты хотя бы названия фирм и индексы оборудования с рекламных буклетов можешь мне продиктовать? А лучше, завези всё, что есть, сейчас ко мне. Попробую кое-то подобрать… Главное, лёд тронулся!
       - Отлично! Не зря я верил в твою контору! Время пошло! Да и я не отвык работать в режиме ошпаренного петуха! Пригодилась военная профессия!

       16.
       Встреча следующего дня была продолжительной и насыщенной, и хотя Андрей Алексеевич ожидал экзамена с пристрастием, Иса начал не с него, а с намека:
       - И как вам спалось, уважаемый партнер?
       - В слове партнер чувствуется издевка! - парировал Андрей Алексеевич.
       - О! Нет-нет! Только не это! О сне я спросил лишь потому, что сам его потерял. Знаете, всё никак не решу, стоит ли нам ввязываться в поставки дорогостоящих томографов? А если да, то с какой фирмой сотрудничать – Филипс, Сименс, Тошиба? Как вы думаете?
       - Вы, Илья Самуилович, полагаете, будто я уже должен иметь своё мнение на этот счет? Лишь самое дилетантское! По-моему, в торговле всегда актуально одно правило: выгоднее продать чуть-чуть бриллиантов, нежели горы хлебных изделий! Вот и нам не стоит мелочиться. Например, «Эмотион», предлагаемый Сименсом, делает шестнадцать срезов, а стоит у нас миллион, зато «Аквилон» Тошибы способен сканировать шестьдесят четыре слоя, то есть, в четыре раза больше, но продается он за 27 млн., то есть, в 27 раз дороже! Качество дорого ценится! Я бы на нем и остановился! Русские люди всегда тянутся к лучшему и, если достоинства очевидны, то и денег не жалеют.
       - Что же, интересное обоснование! Но неужели ваши нищие больницы и поликлиники смогут покупать столь дорогое оборудование? – якобы усомнился Илья Самуилович.
       - И здесь всё просто! Активность наших функционеров, - это же не сталинские времена, - определяется не интересами дела, а только собственной выгодой. Деньги-то государственные! Если им в руки попали, любые заплатят, лишь бы себе побольше оторвать!
       - А мне казалось, будто армейские офицеры имеют несколько односторонние познания… - как бы невзначай, будто для себя самого, произнес Илья Самуилович.
       - Так и есть! И я один из этих узколобых одноклеточных военных специалистов!
       - Нет! Нет! Я совсем не то хотел сказать! – ретировался Илья Самуилович.
       - А я совсем не то хотел подумать! – поддел его Андрей Алексеевич.

       Илья Самуилович посмотрел на него и рассмеялся. Видимо ему понравилась реакция и демонстрация независимости со стороны Андрея Алексеевича даже в непростой, полностью зависимой ситуации. Он никогда не уважал людей поддакивающих и заискивающих. Они были ему понятны, но не интересны. Здесь же приоткрывалось не только собственное достоинство человека, хотя и не слишком прочно стоявшего в этот миг на земле, но выявлялось и множество иных качеств, достойных одобрения: чувство юмора, искрометность мысли, способность обучаться в условиях крайне ограниченного времени. Всё это Илье Самуиловичу импонировало и вселяло надежду на успех задуманного предприятия. Потому он перевел разговор на другое:
       - Вот и по рукам! Поздравляю вас! Отныне вы являетесь полномочным торговым представителем шведской торговой фирмы «Норд-Восток», зарегистрированной в Сток-гольме на моё имя. Вручаю вам, Андрей Алексеевич, авансик, а зарплата будет зависеть от успехов нашей фирмы. Не трудитесь пересчитывать, в конверте три тысячи так любимых в вашей стране долларов. Но мы, однако, еще ни на йоту не продвинулись в нужном направлении; пока лишь изучали друг друга. А работать нам придется много. Мы оба на это надеемся, ведь так? – и он дружелюбно засмеялся.
       - Не мне здесь музыку заказывать! Как скажете!
       - Вашей основной обязанностью станет поиск по всей стране, за исключением Москвы, где без нас всё поделено, тех покупателей, которые хотят и способны купить наше оборудование. В этом пакете вы найдете более подробные сведения об оборудовании. Их вполне достаточно для успеха вашей деятельности, но лишь с точки зрения технической информации. Вам же придется самому искать, знакомиться, предлагать, убеждать, стимулировать, оформлять и выполнять иные действия. Сразу учтите, везде могут появиться конкуренты. И если до поры они себя не проявят, то временное везение расслаблять вас не должно. Но воевать с конкурентами чаще всего не следует! С ними надо уживаться, а обходить - за счет собственной проворности. И не обязательно стучаться в лоб. Если покупатель хоть немного уже на вашей стороне, то он и без вас конкурентов отошьет. Главное, не спугнуть, не пересластить, не передавить. В общем, нюансов в вашей работе много, обо всех сразу не расскажешь! Придется опыта набираться по ходу! – видимо, Илья Самуилович решил разговор на этом закончить.
       - Хотелось бы подробнее о стимулировании… - не поддержал это намерение Андрей Алексеевич.
       - Это можно! Но предлагаю немного пройтись, размяться… – компаньоны поднялись с парковой скамейки и не спеша двинулись вдоль желтеющей аллеи.

       Илья Самуилович выдержал долгую паузу и возобновил разговор:
       – В вопросах стимулирования есть много подводных камней. И даже чуть-чуть уголовной ответственности. Стало быть, вопрос очень важен! Но, как ни странно вам может показаться сегодня, я не могу на него ответить однозначно. Всё зависит от согласованных предварительно объемов поставки, от оперативности заключения договора, от возможностей наших поставщиков успеть к обговоренному сроку. И еще от многого. Иначе говоря, надо всем внушать простую для понимания истину: «Чем больше у нас будет заказов, тем приятнее для всех покажутся призы!» – Илья Самуилович усмехнулся точности и образности своей формулировки.
       - Туман рассеялся, но опять лишь частично! – вставил Андрей Алексеевич.
       - Это нормально! То, что касается вознаграждения за оказанную нам помощь, то оно всегда должно быть окутано туманом. Или хотя бы туманчиком! До поры, пока эта помощь не принесёт нам конкретные и ощутимые плоды!

       17.
       Постепенно дело наладилось. Андрей Алексеевич быстро накопил некоторый опыт по установлению контактов с интересующими его должностными лицами и с их помощью решал свои вопросы без особых затруднений. Где-то за счет личного обаяния, которое у него имелось, где-то с помощью множества быстро освоенных им маркетинговых приемов. Причем, поначалу он лично ездил по многим городам и делал свою работу несколько бессистемно, руководствуясь интуицией, опирающейся, главным образом, на численность населения этих городов. Думал, чем крупнее населенный пункт, тем больше он способен впитать современной медицинской аппаратуры, но потом сориентировался и стал наседать уже на главных медицинских начальников в регионах, а те, проталкивая его аппаратуру и кое-что за это получая, сами «опускались» в подчиненные им структуры городов поменьше. Это обеспечивало фирме немалый успех, поскольку контракты на поставку оборудования заключались сразу с несколькими населенными пунктами и без дополнительных расходов. Трудоемкость всей деятельности снижалась.

       Отношения с Исой тоже выстроились вполне разумно и взаимовыгодно. У Андрея Алексеевича появились немалые личные деньги. Несмотря на значительные приобретения, - дорогие машины, себе и жене, большая новая квартира в центре города, причем прежнюю он оставил за собой «на память», строительство шикарной дачи и прочее, - деньги не только не таяли, а даже напротив…

       Первое время новая жизнь с открывшимися, будто в сказке возможностями: командировки по всей стране и за границу; контакты с высокими должностными лицами; собственный статус полномочного торгового представителя не какой-то там совместной, а полноценной иностранной фирмы; большие деньги в его распоряжении… Всё это возбуждало, но и несколько тревожило Андрея Алексеевича, представляясь ему чудесным, но весьма хрупким сном. Тем не менее, постепенно он ко всему привык, вполне освоился и даже почувствовал некоторое опьянение и своим положением, и своим умением сравнительно легко решать непростые для кого-то задачи, и возможностью жить достаточно широко, нисколько не тревожась о том, чтобы не сесть на мель.

       Он забыл о болезненных переживаниях, когда не знал, чем накормить семью, когда оплата жилья превращалась в проблему, разрывающую душу, когда мукой становился каждый поход в магазин, ибо денег не было даже на необходимое. Так жило большинство людей в стране, преданной ее подлым и продажным руководством. Но теперь даже это его не волновало. Он давно и дома, и за рубежом покупал без ограничений всё, в чём хоть слегка нуждался сам или желала его супруга, которая прямо-таки упивалась новыми возможностями, будто именно они с давних пор являлись условием ее полного счастья, и вот – свершилось!

       Впрочем, со временем не только жена, но и сам Андрей Алексеевич пристрастился к дорогим вещицам. Ему уже нравилось, когда на него, в щегольском костюме садящегося в новёхонький Мерседес, косились случайные прохожие. Он привычно полагал, будто они завидуют ему или таким образом проявляют заслуженное почтение. Почему бы нет?
       Правда, иногда, боковым зрением, он читал на их лицах, в которые теперь уже не хотел всматриваться, что-то вроде раздражения или презрения, но и это его не волновало – мало ли вокруг ненормальных! Кроме того, как бы они к нему не относились, но реальной угрозы для него всё равно не представляли.
       Зато стоило ему занять левый ряд и нажать на «газ», как все прочие автомобили шарахались в сторону, поскольку никто не проявлял желания связываться с тем, кто своими деньгами способен переломить в свою пользу любые конфликты. А Андрей Алексеевич теперь вполне мог так поступить, и хотя конкретный случай до сих пор не представлялся, но сам он уже давненько полагал, что «каждому своё».
       Себя с некоторых пор он ценил очень высоко.

       Самооценка Андрея Алексеевича росла по мере заключения им новых и всё более дорогих контрактов и, как следствие, интенсивного пополнения его зарубежного банковского счета. На фоне нищеты, усиливающейся в стране большей части населения, он ощущал себя всё увереннее и значительнее. Более того, чем положение воспитавшего его народа становилось хуже, чем больше трудностей и унижений испытывали вокруг него соотечественники, тем выше над ними поднимался Андрей Алексеевич в своих глазах, так как все их превратности жизни его никак не касались. Ему казалось, будто он поднялся выше постыдной мирской суеты и борьбы за хлеб насущный.

       В какое-то время даже стал заметно переоценивать себя и свои достоинства, опираясь в этом вопросе лишь на количество имеющейся у него валюты. Одновременно его отношение к другим людям, незнакомым, и даже давним и новым товарищам, стало слегка покровительственным, как бы подчеркивающим особую значительность Андрея Алексеевича и его превосходство над остальными смертными. Тем не менее, никто не рискнул ему об этом сказать.
       Возможно, кто-то всерьез полагал, будто у столь высокооплачиваемого торгового представителя иностранной фирмы для подобного поведения действительно имеются веские основания. Ведь очень часто люди, доведенные внезапно поглотившей их нищетой до абсолютной униженности, считают будто количество денег у того или иного человека и есть мерило человеческого достоинства.

       В те годы, когда эти люди сами пользовались заслуженным уважением как отличные специалисты своего дела, они считали иначе, но, шаг за шагом, получая от судьбы одни шишки, постепенно уверились, будто их образование, знания, навыки и опыт ничего не стоят в сравнении с большими деньгами. «Следовательно, - сдавали они свои позиции, - именно эти проклятые деньги и являются мерилом достижений любого человека».

       Но как же они ошибались! Ибо лишь отсутствие потребности в хороших специалистах, отсутствие соответствующих их квалификации рабочих мест во всей стране, в которой в течение многих лет вредительски разрушается производственная и созидательная сфера экономики, разрушает или видоизменяет представление людей о человеческом достоинстве. Но это не являлось нормой для здорового общества, для страны, устремленной в будущее, нацеленной на процветание всех, кто приносит этому обществу реальные блага! Жаль, что подобные устремления на современном этапе для нашей страны кажутся утопическими.
       Андрей Алексеевич об этом уже не думал. Он больше не вспоминал и о том, что только его мать, да еще некоторые случайные совпадения, опять же связанные с матерью, позволили ему подняться на нынешнюю высоту потребления.
       Сама же Антонина Петровна полгода назад скоропостижно умерла от инсульта, и никакие деньги и связи в медицинских кругах, - ни ее собственные, ни ее сына, - ей не помогли.

       Андрей Алексеевич очень тяжело воспринял смерть любимой матери, которая оста-вила его так внезапно, так рано, что у него до трагедии даже мысли не возникало, будто с матерью может получиться именно так – раз, и уже ничего не исправить, даже не извиниться, не пожаловаться, в случае чего, не пожалеть ее саму, столько лет тягостно, но без жалоб прожившую без любимого мужа, отца Андрея Алексеевича.
       И Андрей Алексеевич, усиленно щадя своё самолюбие, упорно избегал размышлений о том, что его материальное благополучие на фоне всеобщей нищеты в стране тех людей, усилиями которых она и существовала, не есть результат его особо удачной деятельности, его собственного интеллекта, его личного обаяния, его умения налаживать нужные связи и так далее.

       Он и сам был способен, если не особо скромничать, продолжать перечень своих достоинств. И, между прочим, во многом оказался бы прав! Но признаться даже себе в том, что без матери и ее руководящего положения в медицине он даже с этим перечнем достоинств влачил бы теперь жалкое существование и ни на йоту не выделился бы из числа самых униженных и безнадежных неудачников, он явно не желал.
       Потому-то скоро забыл о том времени, когда был вынужден устроиться инструктором в тир городского парка, и сделал это только ввиду полного отсутствия иных перспектив. И никакие достоинства ему тогда не помогли, как не помогают они теперь очень многим соотечественникам, ибо проблема сокрыта не в них, а создана теми, кто, разворовывая страну, жирует на ее пепелищах. Кто умышленно и активно обесценивает самый достойный труд.

       Андрей Алексеевич давно не задумывался и о том, что без своей матери и нескольких удачных совпадений его нынешнее место мог бы вполне занять другой человек, которого теперь, скорее всего, судьба продолжает испытывать на прочность, как некогда и его.
       И он не хотел думать о том, что останься он в своем прежнем положении, он бы уже не имел права считать, как считает теперь, будто судьба поступила вполне логично, выдав счастливый билет именно ему, нежели кому-то другому.

       Он был абсолютно убежден, что в нужный момент оказался достойнее иных претендентов на свою нынешнюю работу, и произошло это именно в силу его выдающихся личных качеств.
       Признать, что всё совсем не так, было бы для Андрея Алексеевича чрезвычайно неприятно и больно. Но он и не признавал, и не очень-то по этому поводу сетовал!

       18.
       - Андре-е-й! – из соседней комнаты раздался певучий призыв Татьяны, прервавший своей настойчивостью воспоминания Андрея Алексеевича.
       Он лениво появился в проёме двери из кабинета с поднятыми бровями, выражающими немой вопрос: «И что?»
       - Андрей, ты Говорова знаешь?
       - Маршала Советского Союза?
       - Не дурачься! У тебя же товарищ в училище был… - допытывалась Татьяна, замечая, как супруг, наконец, стал выплывать из каких-то своих размышлений. – Так это он, пожалуй, заходил ко мне вчера в «Одноклассники» и оставил сообщение.
       - Интересно! И что же он тебе пишет?
       - Вот что! «Татьяна, судя по вашей фамилии и месту жительства, вы можете быть замужем за Андреем Смеркиным. Тогда, будьте добры, отзовитесь или свяжите меня с ним. Скоро юбилей нашего выпуска, хорошо бы собраться!» И всё! Ты рад? Ты ему ответишь?
       - Конечно! Нам с тобой прятаться ни к чему! Только я его на свой адрес переведу. Да вот еще… Я его имя уже не помню… Летят годы! Вроде бы, Димка! Или Пашка? А, может, Виктор? Всё переплелось! Сорок лет – почти вся жизнь за спиной!
       - Давай, давай! Разверни это дело; в Казань съездим! Тебе же она, как я понимаю, интереснее Рима? – съехидничала жена.


       19.
       В этот же день в скайпе состоялась первая встреча однокашников, ни разу не видевшихся после столь давнего выпуска. Потому интересным было всё. В первую очередь стали выяснять «боевой путь» каждого после училища.
       Начал рассказ о себе Анатолий Говоров. Поведал он немного, поскольку не виделись столь долго, что жизненный опыт подсказывал обоим соблюдать некоторую осторожность, дабы не попасть впросак самому и товарищу не надавить на больную мозоль. За внешними и бурно проявляемыми восторгами скрывалась заметная настороженность и контролируемая немногословность.
       - Я же помню! - подтвердил Анатолий Андрею Алексеевичу. – Ты после училища удачно попал в ПрибВО, а я в составе большой группы наших ребят из взвода оказался в Нерчинске, думаю, известном тебе хотя бы понаслышке. Понятно, что наша служба по своей сути везде одинаковая. Одинаковые должности и обязанности, одинаковая техника, морока с нею и с личным составом, а вот условия жизни часто отличались как небо и земля. Не напрасно же в Нерчинск ссылали наших декабристов! И помучились же они там!
       Вот и нас, очевидно, для того же там держали! Хотя это шутка! Понятно, мы там сдерживали наших друзей-китайцев. Через несколько лет я с должности начальника штаба дивизиона вырвался оттуда в академию, но большинство наших ребят там и остались. Для меня два года в Ленинграде пролетели в тумане напряженной учебы. Ты сам знаешь, как там это давалось, но по выходным мы с семьёй воодушевленно изучали всю тамошнюю красоту. И спасибо надо сказать тем, кто создавал офицерам подобные отдушины именно в больших и красивых городах. Ленинград запомнился мне на всю жизнь. Но мы все воспринимали его тогда, как лишь некий этап своей жизни, или, точнее, как своеобразный лотерейный билет, а сами были настолько устремлены в будущее, что всё происходящее с нами считали чем-то промежуточным, не столь уж значительным. Мол, всё самое важное - еще впереди! А вышло-то иначе!
       После академии меня направили в Дальневосточный. Тогда-то Ленинград мне боком и вышел! Жена моя, вкусив жизни в цивильной обстановке, решила в Раздольное со мной не ехать, а «пожить у мамы». Мол, детям во вред идет скитание по далёким гарнизонам… Потом им пришло время поступать в вузы. Потом она сообщила, будто я ее никогда не понимал, и она, наконец, встретила мужчину своей мечты. Я написал ей, что «горд собой, поскольку когда-то выбрал себе жену, которую подобрали даже после двадцати пяти лет непосильной для неё эксплуатации! Правда, теперь это сделал, видимо, полный болван! Поскольку я-то когда-то выбирал себе ни прислугу, ни хозяйку, ни даже няньку своим детям, а жену, то есть друга на всю жизнь! А твой нынешний воздыхатель не разглядел, что ты для этой роли ну никак не годишься! Так что, передай ему мои пожелания поскорее в тебе разобраться и бежать без оглядки, не дождавшись от тебя очередного предательства!»

       - Ты так это рассказываешь, словно анекдот, а не свою семейную трагедию!
       - А так и есть! Давно всё перегорело! Дети, правда, тоже засранцами почему-то оказались! Видимо, мало я с ними занимался, всегда на службе, а за высоким армейским забором чужие взрослые дети моего воспитательного воздействия жаждали! Ну, а своей благоверной и неверной я даже благодарен. Куда хуже змею на груди всю жизнь греть… Да меня, надо сказать, потом порядочная женщина обогрела… Ну, ты знаешь! Так что, я не в обиде! Потому и анекдотом всё теперь выглядит!

       - А потом ты как, на гражданке? - поинтересовался Андрей Алексеевич.
       - Да, всё нормально! – весело заключил Анатолий. И в этом ему трудно было не поверить, ибо хорошее настроение он прямо-таки излучал во все стороны. - За три года до увольнения перевелся на военную кафедру свердловского университета. Там и квартиру получил, в конце концов, хотя пришлось помыкаться. После увольнения продолжал работать преподавателем, но уже на кафедре «Внедорожные машины горнодобывающей промышленности». Работать со студентами было интересно, но в преподавательской среде обстановочка, я тебе скажу… В общем, прогнила эта интеллигентская шушера насквозь.
       Впрочем, и на моей военной кафедре был уже не мёд! Всю гниль от штатских коллег переняли. И какие от них, к черту, там офицеры остались! Перерожденцы, алкаши, рыбаки и бабники! Но я среди них хоть какой-то вес имел, чтобы задавить эти пакости вокруг себя, всё-таки подполковник, не со стороны же явился, а приказом министра обороны назначен. А на внедорожных машинах - кто я для них, для штатских? Новичок бесправный, по их представлениям! Вот и пришлось слегка поработать замполитом, научить их родину любить! В общем, пытался я из них советских людей сделать! – Анатолий весело засмеялся. – Да где уж мне! Они насквозь все взяточники, десятилетиями притирались друг к другу в соответствии с гнилостной своей сущностью! Вот если бы мне пулемет да парочку гранат… Но вышло всё наоборот! Это они изловчились и меня сократили! – он опять захохотал, будто в его словах содержался некий юмор. - Теперь я инженер городской службы лифтового хозяйства. И тут тоже, я тебе скажу, падения невероятные наблюдаются! И в прямом, и в переносном! Вот и сражаюсь за нашу советскую власть! – Анатолий снова заразительно захохотал.

       - Интересно у тебя судьба сложилась! – без эмоций согласился ничуть не завидующий товарищу Андрей Алексеевич, чтобы как-то поддержать разговор.
       – Теперь-то я думаю, не туда нас после училища распределяли! Ох, не туда! – опять засмеялся Анатолий, энергично потирая руки. - Мы страну готовились защищать от внешних врагов, а внутренних без сталинской мудрости еще больше развелось! Нас бы следовало распределять в штатские главки, министерства, в ЦК всякие… Да всем по маузеру вручать! Да с самыми чрезвычайными полномочиями! Тогда мы и страну свою сумели бы защитить! – и он опять захохотал. – А так ведь, пока мы врагу грудь подставляли, нас вся эта местная дрянная шелупень со спины подгрызала!

       - Ты шутишь? Какой, к черту, Сталин? Мы до сих пор пожинаем его кровавую мудрость!
       Впервые с начала разговора Анатолий осёкся и пристально всмотрелся в лицо товарища. Потом с удивленным сочувствием и затаённой надеждой, будто не стоит верить своим глазам, мало ли чего бывает, "начитался всякой ерунды", протянул:
       - Ты что, Андрюха, болен?

       - С чего ты взял? – по инерции удивился Андрей Алексеевич. – Будто сам не знаешь, что творилось в гражданскую… да в тридцать седьмом?
       - Точно, спятил! Что творилось, спрашиваешь? Точно, болен! – уже уверенно заключил Анатолий. – Я даже диагноз твой знаю: банальный троцкизм и исторически-политическое невежество! – и снова захохотал, что свидетельствовало о не очень опасном, с его точки зрения, течении болезни у товарища. – Ладно! Вылечим тебя, дай только срок, а то буржуйский жирок крепко тебе душу подпортил! Ладно уж, расскажи о тех условиях службы и последующего существования, которые превратили тебя в столь матерого троцкиста! – захохотал Анатолий, видимо, прощая заблуждения товарища.

       - Ну, конечно! Очень смешно! Ты у нас всегда слыл выдающимся! И о себе рассказал, и меня по всем полочкам уже разложил! Молодец!
       - Да не обижайся, ты! У меня из-за инсульта голова давно не в порядке! Одноканальная! Да и тормоза не держат, могу ляпнуть, о чем потом жалею! Ну, и хватит обо мне… У тебя-то жизнь военная как прошла? – смеясь от переполнявшей его радости, вызванной встречей со старым товарищем, опять поинтересовался Анатолий.

       - Да что там… Стандартно, можно сказать… Только в академию, в отличие от тебя, я вырвался командиром стартовой батареи, но с аттестацией на выдвижение… Ну, ты знаешь все эти проблемы поступления! Потом была Белоруссия, после нее повезло три годика в ГДР пожить. Ушел командиром дивизиона. Как понимаешь, подполковником, никому не нужным. Жена, двое детей… Ни квартиры, ни перспективы… Страна рухнула. Молодой мужик, вполне здоровый, а никому не нужен! Моя мать нас всех и приютила, да и кормила она же! Хоть в петлю от беспомощности… Долго я маялся, но когда вообще невмоготу оказалось, вдруг повезло – взяли меня в небольшую шведскую компанию… Теперь медицинское оборудование по всей РФ продаю. Деньги появились, жизнь наладилась, квартиру купил, в Европе часто по работе бываю, полмира с женой туристами объездили. Больше всего Великобритания нравится, но лишь внешне, а вглубь-то ее так просто не изучишь! В последнее время вроде и у нас в стране порядки стали принимать человеческий вид! Теперь, конечно, уже не социализм, трижды воспетый, будь он неладен даже во сне! Его в последние годы даже народ проклинал, на чем свет стоит! Сколько жизней запорол! Ведь как было? Что ни делай, а ничего стоящего не добьешься, никуда не пробьешься! Даже если деньги есть, а купить-то нечего! Одна пропаганда! Мол, всё у нас самое лучшее, даже слоны! А где они?

       - Это никак ты, Андрюшенька, нашу советскую власть, за которую я кровь проливал, поносить при мне вздумал? Да еще на сочувствие моё рассчитываешь? – уже с иной усмешкой возмутился Анатолий, полагавший, очевидно, что товарища занесло лишь ненароком, не может же он такую чушь молоть всерьез. Должен же понимать, где суть, а где вражеская пропаганда!
       Но тот не согласился:
       - Будто для тебя это новость! Ведь ни честным людям, ни ворам жизни в СССР не было! Одни танки производили, но даже танк никто купить себе не мог! Быстро у тебя всё забылось!

       - Это точно, многое забылось! Только с моей больной головы, что теперь спросишь? Но я, Андрюшенька, не головой своей, а хребтом давно уразумел, что, будучи крестьянским сыном, ни при какой власти я не пробился бы даже в лейтенанты! Поскольку рылом не вышел! А советская власть меня обучила, воспитала, поверила, подняла, и я ей по гроб всем обязан! А что не всё было, как обывателям того хотелось, так сам говоришь, чтобы стране выстоять, она таких, как мы с тобой офицеров, генералов, да солдат за большие деньги вооружала и кормила, а не народ свой бедствующий! И неплохо, надо сказать, нас кормила! Большинство населения страны военным не зря завидовало! Или я что-то приукрасил, Андрюшенька?
       - Всё правильно! Только почему же на каждом углу ее, советскую власть твою, все костерили? Ни водки, ни колбасы, ни штанов…
       - Так ты у нас, бедненький, без штанов ходил? – поддел его Анатолий.

       - Не ёрничай, пожалуйста! Не без штанов, но тех же джинсов, которых теперь всюду на любой вкус, я себе тогда так и не купил!
       - Так я тебе вот что скажу, любитель ты наш дрянных американских штанов! Люди костерили тогда не советскую власть, они поддерживали ее и сердцем, и рублем, а ту жизнь ругали, которую нам наши зажравшиеся партократы обеспечили и сложнейшая экономическая ситуация в мире добавила. Которую, кстати, создали твои кумиры в тех самых, синих штанах да в Великобританиях!
       - Ну, тебя понесло! Будто я и не жил тогда!
       - А много ли толку от того, что жил? По-моему, важно лишь то, что ты сам из прежней жизни вынес! И не на заднице своей, в виде синих штанов, а в своей душе, в своей совести! Да какие выводы сделал! Негодяи нашу чудесную, самую справедливую страну загубили, а ты только и сожалеешь, что штанов она тебе вдоволь не предоставила! Эх, Андрей! Развернуло тебя сильно на скользкой жизненной дорожке… Шведская фирма, говоришь? Может, шепнёшь мне, пока никто нас не слышит, сколько тебе платят? – почему-то с сочувствием, словно тяжело пострадавшего, спросил Анатолий.

       - По-разному! – извернулся Андрей Алексеевич.
       - Стало быть, не скажешь даже в среднем? Ладно, диагноз я и без того поставил! Думаю, серьёзно ты болен, Андрей! Ведь деньги те, ту валюту, ты из страны при попустительстве нашей насквозь продажной власти вывозишь, стало быть, опасный враг ты, Андрюшенька, для нашей экономики, и без тебя едва теплящейся. На эти деньги могли бы десятки семей здесь жить, чтобы стране своей помогать, а ты этими деньгами наших врагов укрепляешь! Будто не знаешь, насколько плохо сейчас стране! Добивают ее извне, добивают и изнутри, а ты на стороне наших смертельных врагов оказался! А еще и гражданскую войну поругиваешь, в которую твой дед родину от паразитов и прочих внутренних врагов очищал! А ты, как я понял, к ним и примкнул теперь?
       - Ты хоть понимаешь, что говоришь и в чём меня обвиняешь? Ты бы лучше поинтересовался, сколько нужнейшего медицинского оборудования оказалось в стране благодаря моим усилиям! И чего мне это стоило!

       - Позволь! Я же, Андрюшенька, не суд, чтобы во всех деталях дотошно разбираться! А главное-то в тебе я уже и без деталей усёк! Сейчас ты мне еще скажешь, будто от большой нужды… Но все изменники, Андрюшенька, задолго до тебя то же самое говорили! Изменники всегда себе красивые оправдания подыскивают, оставшуюся совесть убаюкивают.
       - Да не называй ты меня Андрюшенькой! – взорвался Андрей Алексеевич. - Папаша нашелся! И морали мне не читай – нет у тебя такого права!
       - Очень характерно, что на «Андрюшеньку» ты обиделся, а на изменника – нет! И еще! У меня действительно нет права судить тебя! Но есть право судить о тебе! И сказать тебе по-товарищески, что я о твоей деятельности и твоей нынешней сущности думаю. Такое право у меня имеется! А будешь ли ты меня слушать, и, тем более, прислушиваться, это дело твоё. До тех пор, конечно, пока им прокуратура не заинтересуется! – Анатолий усмехнулся уже без прежней радости.

       - И почему я тебя сразу не послал? – неожиданно для себя вслух удивился Андрей Алексеевич. – Вот ведь, нагадил в душу, правдолюбец ты наш вечный! А ты спросил, получилось бы у меня выжить иначе? Считаешь, что я был обязан героически погибнуть в полной нищете? Допустим! А семья моя тоже обязана? Жена, дети?
       - Ты меня не разжалобил и не убедил, Андрюшенька! Знаешь скольким людям сегодня еще хуже, чем тебе тогда было? Вижу, что знаешь, но замечать и признавать ты это осознанно не желаешь! Потому что им плохо из-за того, что теперь очень хорошо, таким как ты!
       - Ну, довольно! Не пойти ли тебе, куда обычно посылают? – с раздражением осведомился Андрей Алексеевич.
       - Считай, Андрюшенька, что я уже там! Тебе от этого легче станет? Если станет, то человек ты вообще пропащий! Значит, совесть ты давно потерял, и наш разговор без всякой пользы… Но я почему-то надеюсь! Человеческую мораль в стране действительно испоганили, тут ты прав! И не ты, конечно, это сделал, но ты этим воспользовался! Так может, для начала, разберемся в сути некоторых современных понятий, тенденций и явлений? Попробуем? Или что скажешь?

       «Странное дело! – удивился Андрей Алексеевич. – Сам не пойму, почему я до сих пор не сослался на срочные дела или на сбои в интернете, или просто не сказал что-то вроде: «Ну, прощай! Приятно было с тобой увидеться!» И сразу бы отключился. Так нет же! Сижу и слушаю, как он меня поносит! Всё-таки есть в нём нечто завораживающее, как у факира, что-то притягательное. Какая-то комиссарская уверенность в себе, непонятно откуда прорезавшаяся, или беззаветная убежденность в том, к чему я давно не проявляю интереса, во что не верю? А он, как ни странно, верит и живет ради своей веры! Вот ведь, нищий, скорее всего, а собой вполне доволен, поскольку в согласии со своими убеждениями живёт! Не сломался в нём тот стержень, которого в себе я уже давно не ощущаю! А, может, слушаю я его теперь лишь потому, что его слова странным образом совпадают с тем, что говорит мне внутренний голос, который я заглушаю, как могу?»

       И вместо того, чтобы окончить столь неприятный разговор, Андрей Алексеевич неожиданно для себя согласился:
       - Что же! Попробуй!
       - Вот и чудненько! Тогда я и начну? Вот, скажи мне, можно ли считать достойным некого абстрактного человека, обладающего целой массой таких достоинств, как дружелюбие, вежливость, воспитанность, обаяние, широта интересов, большой кругозор и прочее, но который, будучи вполне здоровым и работоспособным, не приносит своей стране реальной пользы, но при этом является неумеренным потребителем того, что произвели другие граждане? Разве в этом случае мы имеем дело не с типичным паразитом?
       - А я для начала предлагаю тебе другой пример, - активизировался Андрей Алексеевич. - Вот, допустим, видим мы уже другого, весьма элегантного мужчину с телохранителями и на дорогущей машине… Ты ведь заранее уверен, что перед тобой недостойный человек, поскольку он достаточно богат. По-твоему, он кровосос, непорядочный человек, паразит! А я, понимаешь ли, так просто на этот вопрос и не отвечу. Мне в сути разобраться надобно. Вот как!

       - Знаешь, ведь и я твою задачку с наскока решать не стану! – неожиданно поддержал оппонента Анатолий. - Маловероятно, но может статься, что ему вчера подвалило огромное наследство, да еще честным трудом нажитое, и теперь он явился, чтобы отдать его на пользу людям! Например, на строительство больницы или на закупку самолета или танка, как многие наши соотечественники в войну поступали! В таком случае я не стану спорить о его порядочности и достоинстве! Но в противном случае, он для меня - бесспорный негодяй. Поскольку большие деньги – это всегда, если вглядеться, овеществленные преступления! Именно – преступления! Каким именно образом он их заполучил, сразу не скажу, но то, что он негодяй, сомнений не вызывает! И никогда, никогда наши люди не простят жирным котам, в какие бы одежды они не рядились, того, как они разжирели на крови своего народа! Знаешь, еще Пушкин как-то заметил, что «англичане своего барина уважают, а русские – никогда!» Для англичан большие деньги являются индульгенцией любого преступления, а русские богатеньких заранее ненавидят! И знаешь, почему так? Потому что англичане завидуют богатеньким, а русские в корень глядят! Они всегда стоят за справедливость отношений между людьми! И ненавидят тех, кто поступает против этой справедливости!

       - Как-то просто у тебя получается! Стало быть, если человек с нуля своим трудом поднялся, не нарушая законов, если он не нищий, благодаря своим способностям и усилиям, то он непременно недостойный человек! Браво, дружище! Браво! Даже классики марксизма не были столь категоричны! Оно и понятно, если сам Энгельс без колебаний пользовался грязными, как ты считаешь, деньгами своего отца-фабриканта! Потому и приходилось ему выражения подбирать обтекаемые, чтобы и деньги брать, и в коммунизм играть! Ха-ха-ха! Видишь, как получается! Говорили они одно, а делали-то противоположное! Деньги и им были нужны! – возразил Андрей Алексеевич.

       - Ты упомянул, что наш условный «подследственный» законов не нарушал… Так ведь еще надо посмотреть, какими были те законы? Наверняка, не законы общечеловеческой морали, не законы чистой совести и взаимопомощи, а капиталистические, под твоих паразитов и составленные! Ты никогда не задумывался, что капитализм – это же удивительнейшее изобретение! Оно предельно ухудшило жизнь простым работягам, но облегчило жизнь всем паразитам! Раньше твоим «героям»-рабовладельцам приходилось постоянно принуждать рабов работать… Побои, надзиратели, наказания голодом, показательные казни… И всё равно, помогало это слабо – производительность труда оставалась очень низкой! Но они придумали капитализм, и теперь погляди по сторонам! Люди работают на износ как те же рабы, но теперь нет нужды за ними приглядывать! Они сами вкалывают изо всех сил! Чтобы их заметили, чтобы не оштрафовали, чтобы не вышвырнули из этой чудовищной соковыжималки! Без работы при повсеместной безработице быстро загнешься. А если устроишься куда, то чуть погодя загнешься, поскольку на такую зарплату, которую твои «герои» несчастным платят, тоже долго не протянешь! Вот, ты давеча Англией восхищался, а не знаешь, наверное, что там только после войны отменили труд детей в возрасте до 12 лет! А делать тринадцатилетнего ребенка рабом и теперь у них допустимо! Каково? Андрей, тебя самого ужас не охватывает от такого достоинства? Нет? И тебе не ясно, откуда сверхприбыли этих холеных негодяев! А представь своих детей или внуков на этом месте! Да ты, наверное, этим джентльменам сразу в горло вцепишься, а англичане – нет! Они терпят, считают, что «им просто не повезло, но, вообще-то, такие порядки вполне справедливы, они от бога»! Ну, да! Внушенного им другими негодяями, которые в рясах и заодно с первыми!

       - В чём-то ты, конечно, прав! – согласился в малом Андрей Алексеевич, чтобы сразу не разругаться. - Но ты умалчиваешь, что именно капитализм обеспечил рекордную производительность труда, а ее даже твой Ленин считал важнейшим условием жизнеспособности любой общественной формации! Вот потому капитализм и оказался более живучим, нежели слюнявый социализм! Этот же капитализм работу и зарплату дал миллионам людей, значит, дал им возможность жить! Причем, многие, не так уж плохо там живут! Значительно лучше, нежели мы с тобой жили при социализме! И если всех капиталистов устранить, как класс, то и остальные людишки без их «соковыжималок», как ты сказал, не выживут! Что они сами могут? Вот тогда и наступит подлинный крах человечества! Стало быть, капиталисты, какими бы плохими они ни были, спасают человечество от гибели! Уже потому они не являются паразитами! Они, скорее всего, даже благодетели! Режут по живому, но только для того, чтобы всех спасти!

       - Ишь, как ты запел, Андрюшенька! Ты-то сам себе веришь? Раньше ты другое пел, а сейчас, хоть и не являешься капиталистом, а, может, и являешься, кто же тебя знает, но сильно подвинулся в их сторону, потому и отстаиваешь их бессовестный интерес. И поступаешь ты не по совести, а в соответствии со своей корыстью и во вред той стране, которая тебя взрастила, выучила и дала неплохой старт в жизни! Ты же ее предал, а совесть заткнул подальше, чтобы жиреть не мешала!

       - Ну, знаешь! Послал бы я тебя тоже подальше, да время девать некуда, скучно что-то в последнее время стало! Вот и сижу до обеда в социальной сети. Тебя вот слушаю… И знаешь, мне с тобой очень интересно! Да, да! Ты же всегда занятно выступал… Поскольку свихнутым всегда и был! Таким, вижу, и остался! Пойми же, наконец, что человек должен приспосабливаться к той среде, в которой он живет, иначе он обречен! Обыкновенный дарвинизм людей этому учит! Тебе, положим, себя не жалко, а все люди-то, все остальные люди, думают иначе! Не как ты! Ну и чего же, в отличие от них, ты добился? Чего ты изменил в жизни своими идеалистическими принципами? Чего оставишь не какому-то абстрактному человечеству, а своим родным детям и внукам? Молчишь? Где они у тебя, кстати? Как устроились? Пожалуй, как и ты, дон Кихотами где-нибудь прозябают? Без квартир, без нормальных зарплат, без продыху, без покоя и перспектив? И ты за такую жизнь еще и борешься? Ей богу, Толян, жаль мне и тебя, и твоих детей, и твоих внуков!

       - Зато они порядочные люди, и не я один ими горжусь!
       - Вот и правильно! Я тебя, знаешь ведь сам, уважал в наши курсантские годы и потому ссориться не хочу. Ты это видишь, ведь иначе я давно бы отключился! И, вообще, напрасно ты меня клеймишь и поносишь! Ну, какой из меня паразит? Уже потому, что той стране, которая мне, как ты заметил, дала неплохой старт в жизни, я свой долг давно и полностью отдал! И она в благодарность и в знак признания моих заслуг даже пенсию мне платит. О ее размере, правда, и говорить как-то неудобно, но платит! Так что, мы с ней в расчете! А здесь теперь другая страна, в ней другие условия существования, другие правила жизни и законы…
       - О законах вспомнил, а о морали - нет! И не случайно, ведь! Мораль-то у порядочных людей прежней осталась! Ни смотря, ни на что! В ее основе, как и раньше, справедливость отношений и забота о нуждающихся! Как не старались мерзавцы, но окончательно хребет моему народу так и не сломали! Он умирает, но и над гадами посмеивается! А они от этого бесятся! А предателей он по-прежнему ненавидит!

       - Нет, Толян, зря ты так… Ты же ничего о моей жизни, о моих заботах и проблемах не знаешь, а сразу в идеологические враги меня зачислил! Зря ты так! Изменить в этой жизни ты ничего не сможешь, а отношения наши прервутся… Зря! Ей богу!
       - А ты хочешь для всех быть хорошеньким, со всеми жить в ладу? И с теми, кто тебя, и с теми, кого ты? Приспосабливаешься к среде, говоришь? Интересно, как это можно свою чистую совесть к грязной среде приспособить?
       - Ну, знаешь! Пошёл ты к черту! Какого хрена ты из себя прокурора лепишь? Кто ты такой? Иисус? Так и он плохо кончил, когда принялся свои догмы навязывать! А ты - обычный неудачник! И уже ясно, что скоро неудачно кончишь! С тобой всё ясно! И с коммунистическим тебе приветом! – с раздражением почти выкрикнул Андрей Алексеевич и выключил скайп.

       Он машинально покормил в огромном аквариуме крупных пираний, неистово активизировавшихся при его приближении, и плюхнулся в добротное кожаное кресло, но, едва утонул в нем, как опять вскочил и нервно зашагал по мохнатому ковру внушительных размеров в стремлении погасить сильное раздражение. «Общественный обвинитель нашелся! Поставь нас рядом, так кого эти людишки достойнейшим признают? Шут гороховый! Дурак, правдолюбец и вечный неудачник! Мог бы что-нибудь попросить… Тех же детей или внуков своих устроить! Так нет же, взял и всё обгадил! Ни себе покою, ни людям!»


       20.
       - Андрей! Ну и как поговорили? – поинтересовалась Татьяна, обнаружив, что супруг спустя полтора часа оторвался от скайпа. – У меня, глядя на вас, прямо душа пела! Сразу видно, как много у людей общего! Трудная военная судьба, лишения и достижения! Я вам специально не мешала, разговоры у вас чересчур серьезные…
       - Да уж! Чересчур!
       - Так мне планировать поездку в Казань? Нам ведь экипироваться заранее придется, чтобы не в грязь лицом перед твоими… Костюм тебе новый для ресторана нужен, светлый. А тот, немецкий, ты уже три раза надевал, пожалуй, достаточно ему и этой чести! И что-нибудь для экскурсии, для прогулки по Волге, для автобуса, и платье вечернее, и купальник мне новый… И босоножки, которые в Париже купила, пока не надевала… Планировать?

       - Перебьются! – Андрей Алексеевич резко прервал разговор с женой, будто по-прежнему спорил с Анатолием, и раздраженно подумал: «Буду я там перед всякими лохами исповедоваться да еще оправдываться, почему я не бедствую, как они! Они же в моей успешности, недоумки, предательство усматривают! Дурдом какой-то! Страна рушится, но спасаться никому не дозволено! Аморально это, видите ли, с их нищенски-пролетарско-офицерской философией! Если уж погибать, так непременно всем вместе! Нет уж, дорогие однокашники! Пора бы и вам научиться приспосабливаться, чтобы вы-живать! А если на строевом плацу вас этому не обучили, то хоть другим жить не мешайте! Потому-то, ребята, продолжайте, как вам угодно, но меня оставьте в покое, ради всего святого!»
       - Андрюша! Что с тобой? Уж не заболел ли ты, случаем? Перенервничал, наверное?
       - Что вы сегодня все о моём здоровье печетесь! Здоров я! Вполне здоров! - раздраженно ответил Андрей Алексеевич и подумал:

       «Надоели со своей моралью давно сгинувших веков! Лучше взгляните трезвыми глазами на реальную жизнь! За окном давно двадцать первый! Век взлётов и падений! Век бескрайних возможностей! Не мешайте мне жить, не приставайте и хотя бы сегодня не портите настроение!»
       - Ну, да! Век невиданных доселе предательств и пирующих среди чумы доморощенных негодяев! – вмешался ехидный внутренний голос.

       «Поговори, поговори! Стану я тебя слушать! Будто все они, как на подбор, святые патриоты! О стране они, видите ли, переживают! Заботливые какие! И что толку для страны от ваших переживаний?» - продолжил злиться Андрей Алексеевич и резко захлопнул дверь ванной комнаты, чтобы сильной струёй холодной воды поскорее смыть с лица и души незатихающее раздражение от неприятного разговора.
       – «Вот же, проклятая Италия!» – к чему-то пробурчал он и решительно сунул голову под отрезвляюще-холодный водопад.
               
                2014 г.