Дед Кащей

Пищеблок, если не считать кирпичного завода, где работали наши отрядовские строители, был, пожалуй, самым больным местом нашего Военно-строительного отряда, представляя потенциальную угрозу возникновения массовых кишечных инфекций. Каждый день мы со Шмидтом, моим санинструктором, воевали с его работниками и, особенно, с заведующим, устраняя одни и те же нарушения. Удивительно, но это было единственное место в части, где указания самого командира отряда выполнялись крайне медленно и как-то неопределённо. Причиной тому была постоянная нехватка кадровых работников, которых здесь берегли, как зеницу ока, а также своеобразные «творческо-психологические» качества заведующего, который всегда соглашался с замечаниями командира, но никогда «не успевал» их устранить к следующему нашему визиту.

Заведующий по прозвищу «Дед Кащей» на самом деле чрезвычайно напоминал Кащея: тощий, с клювовидным носом, выступающими скулами, острым подбородком, зияющей чёрной дырой вместо рта, из которой выглядывали два оставшихся жёлтых зуба; с маленькими хитрыми глазками и с длинными костлявыми руками, заканчивающимися заскорузлыми, крючковатыми пальца-ми. Рваная, заплатанная одежда, висевшая на нём, напоминала лохмотья нищего, или странника, проделавшего пешком по бездорожью не одну сотню миль. Ходил он постоянно с крючковатой палкой и вечно что-то выискивал.

Полуразвалившаяся хибара его располагалась недалеко от нашей санчасти, в распадке между сопками. Была огорожена забором из колючей проволоки, за которым скрывалось его домашнее хозяйство, в том числе несколько свиней – таких же чёрных и грязных, как и он сам. Бывали здесь ещё и куры. Только гуляли они, в основном, за пределами его палисадника, приходя домой лишь в часы кормёжки. Возможно, это были и соседские куры, которых дед специально приманивал, оставляя самых нерасторопных себе на обед. По крайней мере, жители окрестных лачуг предъявляли ему периодически иски на этот счёт. Но прямых доказательств воровства ни у кого не было – дед умел прятать концы в воду. Чего-то более существенного, типа гусей, или коз, у своих соседей он похищать не решался, так как последнее грозило уже серьёзными неприятностями для него и его ветхого хозяйства. Тем более что оно оставалось большую часть дня без присмотра, поскольку сам хозяин почти беспрерывно странствовал по острову в поисках только ему известных сокровищ.

В одно время дед, вроде бы, образумился и стал вести «оседлый» образ жизни, поступив на работу в наш военно-строительный отряд – вначале уборщиком в столовой, а через какое-то время занял даже должность заведующего всем продпищеблоком. Это случилось ещё перед моим прибытием в отряд, и мне удалось в полной мере познать тайны его кулинарного мастерства и его руководящие способности.

То, что он крал безбожно, было всем хорошо известно и до поры до времени не ставилось ему в укор, поскольку не наносило серьёзного ущерба хозяйству отряда в целом. А тащил он буквально всё: от пищевых отходов, которым была прямая дорога на отрядовскую свиноферму, до кастрюль, мисок, ложек, чашек и чайников, которых у него за забором скопился целый склад – неизвестно, для каких только целей. Тянул он железные и деревянные бочки, кирпич с завода, в том числе и не бракованный, но особую приверженность имел к продовольственным товарам, которые постепенно стали перекочёвывать из отрядовского склада в его собственные закрома. Те были надёжно укрыты где-то в закоулках его хибары, и их никто никогда так и не смог увидеть.
Шмидт однажды поймал его даже с поличным на подходе к его дому, когда бросился, было, помогать деду собирать высыпавшееся из коробки добро – в виде кусков мыла, пачек сахара, мешочков с мукой, крупой и прочей снедью. Когда же увидел содержимое, то, естественно, задал вопрос о предназначении его в столь отдалённом от продовольственного склада месте. Дед, конечно, ничего вразумительного ответить не смог, и Шмидт доложил обо всём командованию. Заместитель по материально-технической части майор Болтянский тогда только отмахнулся, сказав, что это всё мелочи, а заменить его всё равно некем. И тогда всегда стоящий на страже закона и справедливости Шмидт решил лично провести расследование со вскрытием его потайных погребов и хранилищ и изъятием излишков в пользу законных владельцев. Слава Богу, мне удалось отговорить моего помощника от этого, тоже не совсем законного действия, и деда не хватила внезапная кондрашка после обнаружения серьёзной недостачи в своих сбережениях. А нам не пришлось устраивать ещё одни незапланированные похороны, которых в это время отряду и без того хватало.
Тяга деда к накопительству была, возможно, и медицинской проблемой, но в данной обстановке – не нашей заботой. Это было больше дело командования. И если оно само не обращало на это внимания, то наши разбирательства тем более ни к чему бы не привели. Нам хватало с дедом и своих, чисто гигиенических, проблем.

Может, дед и понимал что-нибудь в кулинарии (в чём мы со Шмидтом сомневались), но то, что он генетически не переваривал требования современной гигиены и санитарии, было для нас сущим бедствием. Сам он вечно был чёрный, как кочегар, и никакие моющие средства, применяемые и в нашем присутствии, не давали желаемого эффекта. Даже белый халат и поварской колпак не делали его похожим на работника продпищеблока. При моём появлении на камбузе он всегда проявлял повышенную активность: раздавал указания поварам, сам совал свой длинный нос, на котором вечно висела капля мутноватой жидкости, в каждый котёл и кастрюлю. Точно знал, что готовится на обед и на ужин, и всегда предлагал нам отведать «шедевры» своего поварского искусства.

Это мероприятие тоже входило в круг наших, медицинских, обязанностей, но очень редко доставляло нам моральное удовлетворение. И даже в предпраздничные и праздничные дни, когда нашим строителям выдавались солидные порции и мяса, и рыбы, вкусовые качества приготовленных из них блюд всегда оставляли желать лучшего. И мы со Шмидтом иногда даже давали отдых своим желудкам от всей этой пригорело-пережаренной, либо комковато-недоваренной кулинарии, предпочитая по вечерам устраивать себе из тех же самых продуктов разгрузочное питание. И все эти блюда, приготовленные на обычной электроплитке, поглощались нами с несравненно большим аппетитом.

Кулинарные изыскания деда Кащея частенько не приходились по вкусу и самим рабочим-строителям с их весьма скромными запросами. Случалось, что те даже отказывались принимать пищу, отплёвываясь и стуча ложками по столам. Это было уже ЧП! Срочно вызывали меня для оценки готовой продукции. Прибегали замполит, зам. по МТО и, конечно, командир отряда – вездесущий Иван Иванович Самуилов. Все садились за стол, пытаясь откушать некое доисторическое блюдо, составленное из каких-то круп, слипшихся в один сплошной комок, растолочь который ложкой не каждому было под силу; или же «испить» борща – совершенно безвкусного, без каких-либо признаков жира и мяса.

– Ну, как, доктор? – спрашивает меня командир. – Есть можно?
– Можно-то можно, – отвечаю. – Не отравимся. Однако опасно – как бы не подавиться. Да и вряд ли чей желудок переварит всю эту бурду – разве что самого исполнителя.
– А если и переварит, – добавляет Шмидт, – то отрядовского гальюна на всех не хватит – такой «...» начнётся!
– Много вы во всём этом смыслите! Лучше за своей медициной смотрите! – парирует зам. по МТО (конечно, защищая своих подопечных). Нормальный борщ – вон какой красный!
– Красный! – возмущается командир. – Сам и ешь его вместе со своими поварами! Совсем пустой борщ: ни мяса, ни приправ, одна только свёкла. Куда продукты-то все делись?! Иди, разбирайся со своими подчинёнными. А пока из «НЗ» консервы выдай – кормить народ надо!

Стройбатовцы, конечно, понимали, откуда идут их основные беды, и не раз пытались устроить деду втихаря «тёмную». Но тот каким-то чудом каждый раз избегал готовящейся ему встречи, или  возвращаясь в своё логово окольными тропами, либо просто ночуя в отряде и оставляя голодными уже свою дворовую братию. «Дедам» лишь однажды удалось до него добраться, когда те в его отсутствие сумели своротить трубу на его хате и совершить ещё какие-то «гнусные злодеяния». Дед был тогда страшно разгневан и водил на демонстрацию своих убытков всё отрядовское командование. Те, конечно, дали указание помочь ему в наведении порядка. Правда, всевидящий командир сразу обратил внимание на скопище отрядовских кастрюль и плошек и приказал всё пригодное к использованию немедленно вернуть на пищеблок.
Так что забот с Кащеем в отряде хватало на всех. Основной же моей со Шмидтом задачей было не допустить возникновения каких-либо пищевых токсикоинфекций или иных массовых заболеваний на фоне постоянных нарушений работниками пищеблока правил гигиены и санитарии. Дед Кащей, казалось, не просто их игнорировал, но абсолютно не переваривал, и за несколько месяцев нашей совместной работы так и не научился выполнять основные требования санитарного минимума. И его мнение на этот счёт постоянно расходилось с нашими, врачебными, убеждениями.

Интересна была наша первая дискуссия на эту тему, произошедшая в первый же день моего пребывания в от-ряде. Тогда, по моей просьбе, на камбуз привёл меня Шмидт – познакомить со всем этим хозяйством и с его работниками и успел предупредить о некоторых странностях его руководителя. Дед Кащей встретил нас в мятом халате, без колпака, с волосами, спускавшимися лохмами до плеч. Узнав, что я – только что прибывший на должность начальника медицинской службы отряда новый молодой врач, а не комиссия какая со стороны СЭЛ флота, он успокоился, поняв, что на первых порах никакой серьёзной опасности я для него не представляю. Ведь до меня он ладил с самим капитаном Горловым. А тут какой-то салага – и всего лишь лейтенант! Службы совсем не знает. Но, по моей просьбе, стал сопровождать нас, показывая своё хозяйство... «Это вот варочная зала... Это разделочная... Это моечная... Тама столовая... Здеся вот склад...»

Сразу бросились в глаза и грязь, и несоответствие многого в его хозяйстве требованиям гигиены; и сам хозяин сразу вызвал во мне недоверие – своим видом и пренебрежением ко мне и к медицине. Неудобно было начинать знакомство с разногласий, но всё же мимо явных нарушений пройти было совершенно невозможно. Поэтому вначале я задал ему несколько как бы ничего не значащих вопросов, желая уточнить отношение ко всему здесь происходящему. Увидев несколько разделочных до-сок со стёртой маркировкой, спросил его невзначай:
– Это что, резервные, что ли?
– Какие ещё резервные! У нас и так досок не хватает! И колоды тоже. Уже сколько раз сам докладывал!
– А эта для чего? – спрашиваю. – Вроде, без маркировки...
– У нас все маркированы! Это – «Мэ-Сэ» – вона видно.
– А что это за «МС»? - делаю вид, что будто ничего и не знаю.
– Ну, доктор, тебе-то это уж знать положено! – сказал он поучительно. – МС – это «Мозги сваренные»!
Должен оговориться, что на каждом пищеблоке с це-лью предупреждения возможных токсикоинфекций каждая разделочная доска, каждый нож снабжаются маркировкой для использования строго по назначению: «МС» – мясо сырое, «МВ» – мясо вареное, точно так же для рыбы и овощей.
– А где же тогда свежие разделываются? – спрашиваю.
– Да тута же – на обратной стороне. Гляди: тоже «МС» – «мозги свежие».
Такой вариант ответа был для меня совершенно неожиданным, и я не мог понять, разыгрывает меня дед, или что? Тут на моё счастье сам командир появился. Он всегда возникал неожиданно и всегда в самом нужном месте.
– А! И вы здесь! Хорошо – с этим заведением надо в первую очередь познакомиться! И контроль постоянно держать. Иначе беды не оберёшься! Начальник у нас тут боевой, да уж больно грязный. Никак не отмоем! И сего-дня, гляжу, без колпака ходишь. И кудри свои в разные стороны развесил! И на носу опять сопля висит. Сколько раз тебе говорил: платок с собой иметь надо!.. А это что у тебя? – спрашивает, показывая на доску.
– Да вота, доктор молодой интересуется: чего это на ней разделываем. Да уж, небось, знаем: на чём мясо, на чём рыбу, на чём овощь всякую.
– Ну и на чём же?
– Мясо – на той, что покрепче; рыбу вот на этой, она поширше; а овощь – на любой, которая освободится. Тут силы большой не надо!
Я стою, не веря своим ушам, и всё же решаюсь спросить в присутствии командира:
– А маркировка тогда на что?!
– Маркировка – это для проверяющих. Они всё требуют. У нас все обозначения намечены!
– И «мозги свежие» тоже? – спрашиваю, поглядывая на командира.
– Какие ещё мозги?! Я что-то не слыхал о таких досках.
– Да вот, – говорю, – «МС» – «мясо сырое».
– Мозги им самим вправлять нужно. Каждый день притом! Займись-ка ими по-настоящему! Да спуску не давай! И чтобы никаких нарушений тут не было! Спроси, как посуду моют, проверь, когда воду хлорировали; есть ли хлорка, лизол. Да и у всех ли книжки санитарные оформлены. И мне докладывать не забывай. Мне всё знать надо. Я за всё здесь отвечаю!..

Пришлось мне потом повозиться с этим подразделением и с его начальником персонально. Нельзя сказать, что он вообще ничего не знал в кулинарии и в санитарии. Основы у него всё-таки были заложены. Так, он чётко знал, что «продукт» перед употреблением должен быть подвергнут кулинарной обработке – если проще, то «прожарен» или «проварен». А какие блюда из него готовить, – это уж дело автора. Знал дед также и то, что посуда после употребления, а также все ножи и доски требуют последующей очистки и мытья. Но вот как всё это осуществляется – в скольких водах при какой температуре, так и не смог уразуметь. И сколько я ему это не втолковывал, он продолжал использовать для мытья всего лишь одну мытьевую ванну. Горячую же воду явно экономил, как, впрочем, и соду с горчицей, которые, очевидно, также складировал в своём подворье.

Чего он полностью не признавал, так это хлорирования питьевой воды, будучи глубоко убеждённым, что «хлорка только портит воду» и вдобавок наши желудки. Не признавал он и никаких микробов, имея о них весьма смутное представление.
– Откуда микробам в цистернах взяться?.. Ко мне ни одна микроба не приставала!
И действительно, сам он никогда ничем не болел и считал, что все болезни идут как раз от медицины и от врачей, которые «специально делают всех больными», чтобы не потерять своей работы. Шмидт напомнил, прав-да, кто «из его башки» занозы вытаскивал и затем столько спирта и йода потратил, когда деда в потёмках кто-то кувалдой треснул. А также – кто клещей каждый год из него тягает: то из вонючих подмышек, то из не менее вонючей задницы.
– Оно, конечно, тута медицина нужна, – отвечал дед. – Хотя достаточно и одного «фершела».
– Ну, а если б тебя тот бык на рога поддел, от которого ты в прошлом году в бухту сиганул? Даром, что плавать не умеешь! Поломал бы он тогда тебе рёбрышки! Без госпиталя не обошлось бы. И чего вы с ним не поделили? Небось, опять коров чужих доить настроился? Да вовремя обнаружили. Духа твоего вся скотина не переносит. Здорово же ты тогда от него сиганул! Только пятки сверкали!..

Вот так мы и воевали с Кащеем в течение нескольких месяцев, пока его не удалось заменить более приемлемой кандидатурой. Но и после «отставки» дед частенько наведывался в свои бывшие апартаменты, однако избегал встречи с нами. Заходил он и в санчасть для обработки очередных повреждений. Но из лекарств никогда ничего не просил... После перевода в санэпидотряд флота я забыл о Кащее, как, впрочем, и о многом другом, связывавшем меня с островом Русским в 1960-1961 годах. Много я встречал в последующем оригиналов на воинских продпищеблоках. Но всем им было бесконечно далеко до Кащея – как по оригинальности суждений, так и по упорству воплощения в жизнь своих убеждений. И, слава Богу, что иных пищеблоков для него больше не нашлось!


Глава из книги Виталия Бердышева "Ледовый переход" (О службе в шутку и всерьез), Иваново, 2013 г.