28. Совсем другая сказка

      Таня как зачарованная смотрела на аккуратные колечки дыма, выдыхаемые раскурившей тонкую сигарету в мундштуке тётушкой Флорой.

      Выплывая из картинно очерченных алых губ, они, подрагивая в ночном воздухе, медленно поднимались вверх, не рассеиваясь, но чудным образом накапливаясь и меняя пустую залу замка. Проплыли мимо беломраморной колонны – и гладкий камень потускнел, источенный столетиями ветров. Продрейфовали, зацепившись за золото роскошной люстры – и от позолоты остался лишь почерневший, изъеденный червоточинами ржавчины остов-скелет.

      Дым плыл, и в этой дымке с глаз смотрящего словно спадала пелена, преображавшая реальность согласно задумке чьего-то злого гения.

      Вместо яркого света и праздничных красок – серость и сырость осеннего предрассветного сумрака.

      Вместо сказочного дворца – лишь древние, покинутые, увитые зарослями ядовитого плюща руины.

      — И осталась пустота! – голос феи, устроившейся на истлевшем от времени стуле, – пожалуй, единственном уцелевшем предмете былой шикарной обстановки, – отвлёк Муху от мучительных попыток вновь собрать воедино расползающуюся, трещащую по швам картину разноцветного, не пугающего волшебного мира.

      — Что… – собственный голос хрипел, дым лез в лёгкие, кружа голову и наполняя тело невозможной лёгкостью. – Что происходит?

      — Происходит? Ничего не происходит. У тебя, милая, наконец-то открылись глаза.

      Дышать становилось всё труднее, и Таня инстинктивно схватилась за горло, будто это могло хоть как-то помочь. Ноги подкосились, а поддержать её (конечно, к приятному быстро привыкаешь!) в этот раз было решительно некому. Муха рухнула на колени, задыхаясь, не в силах снова подняться.

      — Ну, нет, так не пойдёт, падать предо мной ниц пока рано! – холодные пальцы коснулись подбородка, потянув её вверх, неожиданно легко поднимая над полом.

      Танюша ахнула, скосила глаза в сторону.

      Раз! И зелёный побег обвил ей правую руку.

      Два! И ещё один – левую.

      Вот уже она, словно мотылёк или та самая муха, из последних сил задёргалась в живой паутине из непонятно за что ополчившихся на неё цепких лиан.

      — Что…

      — Происходит? – передразнила её Флора, кривя рот в усмешке. – Какая же ты, право, неинтересная, и что только в тебе мужчины находят!

      Последняя реплика – это уже обращение не к Татьяне Сергеевне, барахтающейся и дрыгающей ногами, а к чему-то, что, как и Муха, зависло в нескольких сантиметрах над покрытым трещинами камнем пола, прочно спелёнутое крепкими зелёными канатами.

      Накатила волна дурноты, повернуться, пытаясь вырваться, стало совершенно невозможно. Стараясь побороть тошноту и одновременно стойкое желание подремать стоя, Таня прищурилась, фокусируясь, присмотрелась, и, вздрогнув, узнала в пленнике так же, как и она сама, дико озирающегося по сторонам короля гномов.

      Толстые стебли, распиная Вардена между двух остатков колонн, держали того крепко, под левым глазом короля красовался огромный кровоподтёк, а левую щёку украшала глубокая кровоточащая ссадина, которая, без отсутствия должного лечения, грозила преобразиться в шрам, по спорному утверждению украшающий любого мужчину, даже гнома.

      Правда, говорить об «украшениях» можно будет лишь в том случае, если королю удастся пережить эту страшную ночь!

      Фея же, теперь не столько прекрасная, сколь ужасная своей идеальной красотой, вынула из мундштука сигарету, рассыпавшуюся в пыль, лишь только выскользнув из её пальцев.

      Прошуршав чёрным бархатом платья мимо затихшей в своих силках Тани, Флора приблизилась к Вардену. Молча понаблюдала за всё ещё не оставляющим попыток вырваться из пут королём, а когда тот замер, переводя дыхание, фея ткнула пальцем в сторону Мухи и, размахнувшись, отвесила гному неожиданно звонкую пощёчину.

      — Я повторю свой вопрос: что ты в ней нашёл?

      Гордый сын Белоснежки, дико вращая вылезающими из орбит глазами, зарычал и вновь попытался вырваться.

      Но путы лишь сильнее завернулись вокруг тела, выдавив из мощной груди болезненный стон.

      — Варден-Варден! А мы ведь так славно проводили время вместе! Тот пир, когда мы заключили перемирие: канун лета, воздух сладок и полнится обещаниями вечной любви и сладкой неги… Помнишь? Разве было тебе с кем-то так хорошо, как со мной? Разве я не дала понять, что Зелёное королевство не прочь объединиться с Подгорным, а я – отдать тебе руку своей единственной дочери? Всё Затридевятьземелье было бы у наших ног – твоих и моих! Все бы трепетали, лишь услышав наши с тобой имена! И что же? Ты, гном, предпочитаешь мне – её? 

      Стиснув зубы, Подгорный король грозно взглянул в глаза игриво заскользившей острым ногтем по его щеке Флоре, по слогам процедив:

      — Отпусти деву, отпусти меня, и я сохраню тебе жизнь, ведьма!

      Изобразив на лице вселенскую скорбь и даже театрально приложив руку к сердцу, тётушка скривилась:

      — Ведьма? Ведьма? Вот это – обидно, дорогой Варден, разве могла я ожидать от Вашего Величества таких браных слов? Но так и быть: памятуя о былом, когда я с ней закончу, ты, король, сможешь забрать… то, что от девы останется.

      Кровь застыла в жилах внимательно слушающей интереснейшие откровения Мухи, причём не столько от самих слов, сколько от интонации, с которой они были произнесены. Зато страх, больно укусивший где-то под ложечкой, подействовал получше оплеухи, частично отрезвляя и хоть немного, но разгоняя дурман.

      «Кажется, я тут загостилась!» – рассудила переводчица и заработала плечами, активно пытаясь по меньшей мере провернуть трюк Гудини и выскользнуть из пут.

      Но в ответ на такие действия на ближайших к её лицу стеблях распустились миниатюрные лиловые цветы, выпустившие в нос облачко одурманивающей, кружащей голову и меняющей местами пол и потолок пыльцы.

      Вся абсурдная картина вдруг начала казаться на редкость забавной, захотелось чихать и спать, причём желательно одновременно.

      «Фокус не удался, факир был пьян!» – пронеслось в голове не освободившейся и не ускользнувшей прочь переводчицы.

      Вслух же, глупо подхихикивая, Таня выдала (вопрос касался как всей ситуации в общем, так и забористой пыльцы – в частности), ещё и оглушительно чихнув в конце:

      — Что за… гадость?

      Бледное лицо Флоры, в мгновение ока подскочившей к ней, поплыло перед глазами.

      — О, дорогая племянница, прошу, не оскорбляй моих друзей: они ещё совсем зелёные и очень обидчивые!

      Словно в подтверждение этих слов обвивавший левую кисть Мухи стебель сжался, свернулся в тугое кольцо, сдавливая, круша и… ломая.

      Хруст, раздавшийся внутри Танюши, хоть и был еле различим для присутствующих, показался ей, мгновенно ощутившей острый приступ отрезвляющей боли, оглушительным.

      Взвыв, чародейка инстинктивно попыталась прижать сломанное запястье, словно расшалившегося ребёнка, к груди.

      Но так как руки, ноги, да и вообще всё тело было опутано, только и осталось, что жалобно скулить, замерев в неудобной позе, давясь собственными слезами и сдерживаемыми, теперь уже от самого настоящего ужаса перед маньячкой, стонами.

      «Она – су-мас-шед-шая! Ша-ла-ла-ла-а!» – речитативом надоедливой песни забилось в мечущемся в попытках найти какое-нибудь решение мозгу.

      — Остановись! – велел внезапно раздавшийся в наступившей тишине знакомый голос.

      Садистская улыбка медленно сползла с перекошенного злобой лица феи.

      Не оборачиваясь, не желая пропустить ни одной слезинки, вытекающей из глаз бедной Татьяны, Флора обиженно, словно малое дитя, у которого отбирают игрушку, кинула куда-то за спину – кому-то невидимому чародейке, до поры – до времени скрывавшемуся в сгустке сумрака:

      — Ты обещал не вмешиваться!

      — А ты обещала, что она не будет мучиться, – спокойствие кубиками льда позвякивало в речи дракона, ступившего в свет поблекших, как и всё в этой несказочной сказке, полных лун, пробивающийся сквозь дыры в полуразрушенной замковой крыше.

      Муха вытянула шею, пытаясь перехватить его взгляд, понять наконец, сулило ли появление Вигге желанное освобождение и облегчение боли, или же, или...

      Но Веня не смотрел на заплаканную Таню. Не глядел дракон и на Вардена, вновь с ожесточением задёргавшегося в своём коконе.

      Всё его внимание, весь блеск жёлтых глаз были направлены лишь на Флору – и, нужно признать, это ранило больнее покалеченной руки.

      Ну, ладно, не больнее, но так же сильно.

      — Она и не будет! Не будет жить – не будет мучиться!

      Капризный тон секунду назад готовой задушить, разорвать, убить всех и вся феи, сейчас лишь обиженно поджавшей губы, безразличие и сдержанность ничуть не удивлённого чудовищным происходящим принца…

      Ненависть – это, безусловно, сильное чувство, которое может родить лишь не затуманенное наркотическим угаром сознание. Но в тот момент, когда Вигге Ербджениус Ненне Якобус заключил Флору в объятия и припал к её губам в страстном поцелуе, Татьяна Сергеевна остро ощутила, что именно ненависть, и ни что иное, поднимает свою плоскую змеиную голову где-то в её груди.

      — Что поделать, принц умеет уговаривать, не так ли? – разорвав поцелуй и игриво оттолкнув дракона, замершего в излюбленной позе бесстрастной статуи, тётушка хищно улыбнулась Мухе. – Хотя, откуда тебе знать, что он умеет! 

      — Не знаю – и прекрасно! – огрызнулась Таня, в которой ненависть нарастала всё с большей силой, а боль в запястье заставляла слёзы литься из глаз, словно воду – из приоткрытого кем-то крана.

      — О, девочка моя, милая, сахарно-мармеладная моя, не плачь! – Флора всплеснула руками, изобразив искреннее сочувствие.

      «Да она совсем ку-ку!» – подумала Танюша, глядя на гротескные преломления тонкой тётушкиной фигуры.

      А та, между тем, продолжила, сюсюкая и сверкая сумасшедшими глазами – пылающими углями:

      — Хочешь, детонька, я расскажу тебе сказку? Правда, к сожалению, тебе наверняка не понравится её конец, но сказки ведь не выбирают! Это сказки выбирают нас, и никто не знает, к добру ли этот выбор или же наоборот. Уверена, в твоём случае чаще последнее, правда же, милая?

     Итак…