Игра воображения

Витебская губерния

Познакомились мы с ней так. Меня вызвали из коридора, и сказали: «познакомься с бабушкой». Мне было некогда, меня ждали ребята. На стуле, в простенке между двух окон, сидела старушка, положив изуродованные, распухшие руки на колени, скрытые длинной юбкой. Черные с проседью, расчесанные на прямой пробор, непышные волосы стянуты в небольшой узелок. Припухшее с синевато-красными прожилками лицо, небольшой нос, а оплывшие щеки непосредственно переходили в синюю ситцевую, просто-сшитую кофточку. Я поздоровался. Остановился, не зная, что дальше делать.
– Подойди, поцелуй бабушку, – подсказали мне. Вроде бы простое действие, на которое можно затратить всего пол минуты, а запомнилось на всю жизнь. Что за бабушка ?Откуда она взялась ?
– Ты что? …
– Не хочу ! – ответил я с чувством детской справедливости и, как оказалось, жестокости. И убежал.
Через всю жизнь я пронес чувство вины за обиду, нанесенную при первом знакомстве бабушке по мачехе, ставшей мне самым родным человеком, моей Ба.

В день нашего знакомства Ба было около пятидесяти лет. Какой это был любопытный человек! Казалось никто, кроме меня, этого не замечал, ее жизнью не интересовались. Теперь я понимаю, что в те тридцатые годы взрослым было лучше держать язык за зубами, не задавать лишних вопросов и не вспоминать свою родословную. Со временем в голове моей выстроились героические сценарии её детства и юности, опирающиеся лишь на подслушанные разговоры, на замеченные ребенком недоговоренности, затем, на интерес к революционной истории страны и, главное, на бурную мою фантазию, воспитанную в частности Ба.

Ба много мне читала и рассказывала. Её истории были яркими, окрашенными в мистические тона Серебряного века. Персонажи: домовой, ведьма, леший – жутковатые, но часто забавные и придурковатые в детских книжках, становились в её интерпретации инфернальными монстрами. Они исполнялись злом и кровью.
Холодок пробегал по спине, когда, обнимающая меня Ба дрожащим шепотком, рисовала такие картины :
– Вдруг низенькая дверь отворилась, и она пошла прямо к нему. Он отодвинулся, но она без церемоний, не говоря ни слова, поймала его… . И вдруг, вперила в него сверкающие глаза.
Ба смотрела мне прямо в глаза.
– И он почувствовал, что не может двинуть рукой. Глубокая тишина царила вокруг, – приглушенным голосом продолжала рассказчица, – повернул он голову, чтобы взглянуть назад. Ему показалось, что из-под ресницы показалась слеза, а когда она остановилось на щеке, то можно было видеть, что это была капля крови. Ведьма! …
Ба сжимала мои плечи…
– Ведьма была вся синяя, а глаза горели как уголь. Она выхватила дитя из люльки, прокусила ему горло и начала пить кровь… .
Мне казалось, что в заглядывавших на меня сбоку глазах, сжимавшей меня БА, проскальзывали красноватые всполохи. 

Так же жутко становилось, когда она, сидя напротив, складывала кисти своих искорёженных рук так, что один большой палец удобно, как на матрасике, лежал на другом. Это покойник, – шептала она таинственно, – вот одна свечка зажглась (один из прижатых указательных пальцев поднимался), вторая свечка зажглась (то же повторял другой указательный палец). Пальцы поднялись и стояли. Шепот делался все таинственней… Вдруг, покойник зашевелился (большой палец удобно лежавший на матрасике, чуть дрогнул и как бы приподнялся), зашевелился, зашевелился … встал… «Отдай мою душу!». Руки мгновенно размыкались, и ее пальцы впивались в мои ребра… . Холодок пробегал по телу, и замирало сердце, но все это заканчивал веселый смех, довольной эффектом рассказчицы.
Ужас ! и Восторг !

В нашей с Ба жизни был период, когда и её, и меня тянуло то на Волковское, то на Смоленское кладбище, а то и в Александро-Невскую лавру. Про себя знаю, пятилетний Я тогда особенно сильно вспоминал свою умершую мать. А что искала на кладбищах она ?Наиболее личные, глубоко затаенные воспоминания и мысли всплывают в памяти именно на кладбищах… . Вреде без повода, но, подчиняясь безотчетной глубинной логике в наших разговорах с БА, мы переходили на её ранее детство.

Детство Катеньки – это катание, с оравой таких же малышей, крашенок со святой горки на Пасху. Куличи… Общий азарт взрослых и детворы от захватывающих дух поездок по соседним хуторам на вейках, высоко-посаженных, запряженных лучшими лошадьми санях, на святках, или на линейках в Петров или Иванов день летом. И всегда рядом с ней паренек, очень похожий на меня. …
Катенька любила наблюдать свадебные процессии евреев в деревне, двигающиеся к праздничному столу. Белая невеста среди бородатых мужчин в черных шляпах. Вокруг люди разных профессий водоносы, портные, мясники и, конечно, музыканты. Торжественно и завораживающе.
Ба прекрасно знала еврейские обряды, о ней шептались домочадцы: «Когда Катя была у евреев, то ….». Конец фраз я никогда не смог расслышать.

Катенька особенно гордилась тем, что девчушкой лет четырех-пяти, спускаясь с горки, заметила, что в их озере живут «вот такие рыбины!». От рассказа о рыбине БА переходила к картинам крылатых животных, женщин-птиц, коз, играющих на скрипках, и ангелов- влюбленных, уносящихся от деревни ввысь как встревоженные птицы или как разлетающиеся букеты роз.
Теперь я догадываюсь: Ба раскрывала мне мир Мойше Шагалова. Ба – Елагина Екатерина – как и будущий художник, родилась в Михайловской волости, Люцинского уезда Витебской губернии. Вероятно его картины были ей знакомы. Может быть она работала в его семье, например, по субботам в Шабат? В таком случае она знала и будущего Марка Шагала... – мир так странно устроен.

Повторявшийся рассказ о спуске с горки по тропочке, отчего-то у меня связался с насыпью железной дороги. Отсюда появилась моя первая версия о семье Катеньки: её отец – Семён Елагин –  был стрелочником или обходчиком, для меня фигурой понятной и, через Ба, даже родной.
Мачеха начисто отвергала все мои домыслы о железной дороге, заявляя, что её дед – Семён Елагин – был хозяином на хуторе. Скорее всего, и это не было правдой.
Предположим, я ошибался, тогда на железной дороге мог работать официальный муж БА, он же и официальный отец моей мачехи. Об этой личности вообще ничего не известно, про неё в доме не говорили, ни БА, ни её сестры. Да и существовала ли она вообще? Правда есть копия документа, возводящего его в роль отца мачехи. И еще из завуалированных разговоров я понял – некий человек, носивший его польское, дворянское имя и работавший где-то на железнодорожном узле, был расстрелян в 1937-м в Ленинграде как враг народа.

Ещё один вариант семейной истории Катеньки, о котором имело смысл умалчивать в тридцатые годы, если бы он был верным – связь со старинным русским родом Елагиных. Родоначальник их, Винцентий, прибыл, по легендарным сказаниям из Рима в 1340 году в Литву, а оттуда отправился в Москву. Столетия спустя, некоторые из потомков Винцентия, раскольники, вернулись из Московского царства в Великое Княжество Литовское, спасаясь от религиозного преследования. Их называли здесь староверами или старообрядцами. В год рождения Катеньки в Люцинском уезде бывшего Литовского княжества каждый четвертый житель был раскольником, а среди русского населения, по-видимому, ими были буквально все. Получается, Екатерина Елагина, могла быть из дворянской раскольничьей семьи?

Мне, в те революционные годы, больше нравилось думать, что отец Катеньки, если и не был служащим на железной дороге, то был крепостным крестьянином помещика из этого знатного рода. И был он, как писали газеты, тот самый Елагин из деревни Пудиново, где Катенька родилась, игрок и доставитель балалаек и гуслей, что изобрел прием игры бряцаньем плектра в правой руке и умением в то же время перебирать струны глушащими пальцами левой руки.
Однако, будь Семен крестьянином, даже без такого таланта, его дочь, не только не скрывала бы свое такое происхождение в советский период, она провозглашала бы его. Но она этого не делала.  Родословная тщательно замалчивалась.

Возвращаюсь к нашим кладбищенским походам с Ба. Мачеха настойчиво доказывала, что  это моя выдумка:
– Ей нечего делать там.… У нас нет могил в Ленинграде, – уверяла она.
Почему столь упорно отвергались мои рассказы?
Я прекрасно помню печальную романтику выбранного для захоронения погибших авиаторов пригорка, окруженного подступающими к нему старыми деревьями, могильные холмики и пропеллеры. Пропеллеры черного, красного и слоеного белого дерева вместе с фотографиями пилотов низвергнутых машин, странные таблички с непонятными эпитафиями людям кавалерийских полков, почему-то погибших в воздухе, и Ба, регулярно возвращающуюся в такие участки кладбищ. Какую фотографию она хотела или боялась отыскать ?

Пытаясь разобраться в своих детских воспоминаниях, уже в семидесятых-восьмидесятых годах, я разыскал интригующий след жителя той же Михайловской волости и одногодки Ба, ставшего исторической персоной. Родился этот житель в дворянской семье. Совсем молодым человеком он занялся образованием крестьян, что было расценено уездной властью как революционная пропаганда. Ему пришлось перейти на нелегальное положение, и тут у него хватило фантазии создать себе имя созвучное с именем гусляра-балалаечника из деревни БА. Он стал называться Константином Елагиным, и даже заполучил заграничные документы на это имя. Человека под этим именем разыскивают в 1912 году русские жандармы аж в Париже, где он учится в училище аэронавтики. Его подозревают в организации покушения на царскую семью с воздуха.

Я уверен, тот паренек, похожий на меня, приятель и попутчик красочных праздничных моментов жизни, был первой и единственной любовью Катеньки. И был это никто иной, как присвоивший себе имя Константина Елагина, летчик. Конечно, он любил Катеньку, мою БА, но небо и революцию больше. Не мог такой человек подчиниться староверам, какими могли быть её родственники, всегда славившимся целомудрием и благим послушанием, или общине, осуждающей волю, происходящую от страстей. Он выбрал волю и  Петербург. Она же порвала с семьей и последовала за ним. Там Катенька ему не была нужна, или была нужна, но недолго. Его ждали революционные дела: взятие Зимнего, управление воздушным флотом, командование воздушной флотилией в Гражданскую войну, покупки самолетов и оборудования заграницей, управление авиационным заводом в Ленинграде. Видимо он жалел Катеньку, говорят, частенько повторял: «Бросили все девочку-дворяночку».
До этого момента жизни лётчика-революционера Катенька могла следить за его подвигами и завоеваниями – о них знала вся страна. Может быть она и встречалась с ним. А потом он исчез, исчезли и все упоминания о нём. Когда же мы навещали могилки летчиков, реального человека с такой биографией из Михайловской волости, был ли он возлюбленным БА или нет, уже не было в живых. «За шпионаж» в 1930 году он был арестован и вслед за этим расстрелян.

Календарные параллели:
В 1906 году псевдо Константин Елагин, спасаясь от преследований царского правительства, выезжает из Михайловской волости в Петербург. Шагалов со своей возлюбленной и музой Беллой едут туда же – Мойше начинает учиться у Рериха. В этом же году Екатерина Елагина, из тех же мест, тоже уезжает в Петербург и работает в кафе «Квисисана» на Итальянской улице.

Катенька никогда в Париже не была, но всю её недолгую послереволюционную жизнь какая-то тайная грусть ходила за ней по пятам при упоминании этого города.