Глава 8. Граница и грань.
Эларай душило беспредельное отвращение к этому неблагопристойному местечку, в которое такие особы, как она, захаживали редко, то ли из нравственных убеждений, то ли из лени, нежные глаза ее раздирал табачны ужасный смог, столь радующий все чувства грубых моряков и охотников, а мысли притуплялись одновременным ревом громних мужских голосов и писка женщин, но отступать, хоть и хотелось, но было уже невозможно, так как этим она подвела бы своего спутника, и, к тому же, не забывалась причина этой выходки, этого побега, события, исключающегося из рутины ее жизни, радовавшего и пугавшего ее: жгучее любопытство и желание хотя бы минутной свободы, которую она собиралась провести с толком. К тому же все негативные чувства исчезли, по причине того, что Гилкрист Галспанди придержал ее локоть, как подобает настоящему джентльмену, но не охотнику, в момент, когда их чуть не сбил с ног толстый разливайщик, зато на смену им пришло не менее мучительное смущение.
- Ну что ж, - свободно сказал, чуть только пара очутилась на двух скамьях в самом темном углу зала, - О чем потолкуем, пали Эларай?
Эларай смутило такое начало из-за последних слов.
- Я бы хотела узнать, что происходит за стенами моего замка.
- Это несложно. Сейчас весна, или лето, или осень, во всяком случае, что-то жаркое, мне стало невыносимо носить свой шарф. Правит риттер Аристид Седьмой или Роузлиф Корненлия, не помню. Домино уничтожили. На Гросс-Сквер был пожар. Все сгорело. Спасли кота.
Эларай напряженно прислушивалась к этим разглагольствованиям, пока не поняла, что не эта информация ей важна.
- Да, спасибо, но что творится с Тео-Мартеллом?
- Истерика. Одни умирают с голоду, другие давятся едой и тоже умирают.
- Но почему?
- Божья воля, - пожал широкими плечами развязно сидевший Гилкрист.
Эларай прошептала: «О да!».
- Но кто его орудия?
Гилкрист не понял вопроса.
- Что стало причиной?
- О, несправедливоть – причина нестабильности, что является причиной восстаний. Ваш город любит восстания.
Эларай в волнении ерзала.
- А вы выступаете за восстания?
- Еще чего! – воскликнул Гилкрист, - Вставать на чью-то сторону – сделать усилие, на которое я не способен. Я считаю восстания бесполезными.
- Вы против властей?
- Иногда они правда перебарщивают. Народ – пассивная безмозглая масса, и какими извергами надо быть, чтобы разжечь в его сломленном сознании искру разума, здравого взгляда на вещи, чувство несправедливости. Они поняли, спустя триста лет, что над ними потешаются, что их притесняют, уничтожают, забывают. Но даже эта обида не заставила бы их поднять оружие, если бы не произошло странное: от властей, хозяев отделилась группа независимых в своих суждениях передовых людей, талантов, вставших на защиту угнетенных.
Собрание прошло более-менее успешно, как Транк мог надеяться. Оно началось активным перешептыванием двоих второстепенных лиц, которые, все-таки, важны для нас своими искренними эмоциями.
- Зачем нас сюда привели? – испугался Клео Драга.
- Будут объяснять, чтоб в лес не ходили без посторонних, там волки, - неуверенно отвечал Керо, разводя пухлыми ручонками.
Вообще из этих двух личностей уже сложился некий дружественный ансамбль. Они дополняли друг друга. Клео Драга очень плохо разбирался в людях, в отличие от своего приятеля повара. Несмотря на то, что Нандо являлся всего лишь творителем вкусных блюд, он мог бы стать ходячей энциклопедией с таким названием: Бытовая мудрость, или как не попасться на удочку. И ее бы читали с упоением, в отличие от других заумных, философских, таких далеких от жизни толстых книженций. Здесь все было бы кратко, ясно и понятно, ведь сам Нандо объяснялся простым человеческим языком без витиеватых фразочек, не имея привычки добавлять в разговор длинных к делу не относящихся эссенций, и не строя из себя полиглота или филолога. Он ни кем не прикидывался, ему было почти все равно, что подумают о нем люди, но правда, он зависел от мнения окружающих: он очень обижался, когда ему говорили, что он непутевый, откормленный, когда его называли жалким поваришкой, когда на него тыкали пальцем и шептали друг другу: вот человек, что ничего не добился в жизни. Постараемся не брать с него пример. Но как можно чуть ли не королевского повара, одного из главных поваров в Черноводе, стоящего на пьедестале тео-мартелльской кухни оскорблять и унижать тем, что он ничто в этой жизни? Но они, все эти лорды и леди, которые не умели ни готовить, ни убирать, бы стали производить все эти действия и над первым уборщиком, и над первым дворником, и даже чуть-чуть посмеивались бы над верхушкой полиции, правда тихо. Ничего не уважать, на все смотреть с презрением, все портить, уничтожать, мыслить не здраво - это их девиз на все времена. Их так воспитали, что они, коль сами ни на что не способны, привыкли и в других не видеть ничего хорошего, не ценить труд. Никогда не брать лопату в руки - и быть выше уборщика? Нам кажеся, что первые посты в городе должны заниматься обратным путем. Те, кто прошел через адский труд, те, кто был снизу и знает, что такое быть нищим и постоянно голодным, те, кто испытал на себе унижение и не стал от этого злым и холодным - вот они еще годятся на звание первого министра Тео-Мартелла. Сместить их всех с должностей! Перевернуть мир! Возвести на первое место справедливость! И все-таки мы не признаем насилия, потому что оно порождает зло. Эта революция должна происходить постепенно, год за годом, чтобы было как можно меньше жертв, меньше смертей и загубленных душ. Вот в чем не прав Возрожденный: они хотят все сделать за одну секунду, но так не бывает, и результат будет соответствующий. Сегодня они победят, а завтра снова воцарится первоначальный хаос. Как же быть? Ждать и жать нужного момента. Серьезно подготовиться. В Возрожденном заседает молодежь, исполненная больших мечт и готовая сражаться хоть сейчас. Но остальные - народ - пока не готов, хоть терпел всю эту неправильную систему веками. Они боятся, им нужна моральная поддержка, но Бэзмонт думает, что раз он смог, смогут и они. Он не отдает себе отчета в том, что сам он силен духом и мужественен, а остальные не похожи в этом на него. Он и не предполагает, что есть люди, которые трусят биться даже в толпе, среди друзей и товарищей, за правое дело. И это им простительно. Человек имеет право быть слабым и немощным, ибо он не ангел, ибо бог сотворил его таким. А подумал ли он про женщин? Что станется с ними, когда они узнают весть, что их мужья, отцы и сыны пали? Сколько крови и горя! Сколько напрасных усилий! Р все только потому, что Бэзмонт устал ждать и терпеть. но в чем то он и прав. Если долго выжидать, пыл может испарится, надежды исчезнут, вы постареете и осунетесь, и не будет больше честолюбивых замыслов о том, как вернуть свободу. С другой стороны, если не произойдет этого, то мечты, наоборот, окрепнут и будут держаться в их головах еще долгие годы. Так кто же прав: Бэзмонт, настаивающий на незамедлительных действиях, или другая сторона прений, утверждающая, что надо еще понабраться сил и опыта? Мы не знаем ответа на этот почти риторический важный и для низов и для верхов вопрос.
Продолжаем.
- А почему пригласили лишь нас?
- Они выбрали самых ту… неосторожных.
Эти двое не замечали, что на все них воззрились, ожидая тишины, Транк испепелял их презрительным взглядом.
- Извините, - буркнул Нандо и избавился от своего полуоборота.
Когда все же тишина заползла в эту комнату, Транк широко открыл рот, чтобы начать длинную речь и произнес всего только одно слово:
- Здравствуйте!
Все ждали большего, но проходили секунды, а его голоса все не было слышно. Наконец сзади, с последних рядов, раздался звучный бас охотника:
- Вы, наверное, хотели сообщить нам что-то важное?
- Важное? Да. Цель нашего путешествия вовсе не во Всеобщем Обходе Земель. Мы ищем одну вещь…
- Кто - мы? – спросил навязчивый охотник.
- Кольцо Нибелунгов.
Все молчали.
- Из достоверных источников нам известно, что нынешний носитель кольца находится в биронской пустыни. Вот мы и идем туда.
Нет отклика.
- Наш отряд будет состоять из вас всех и Тристагора, выходим на рассвете, взяв еды на десять дней и переодевшись. Есть вопросы?
- Почему вы выбрали нас?
В это самое время, когда собрание подходило к своему законному и долгожданному концу, Дэйрис в своей келье преклонял колени в чистой и искренней молитве, в светлых, но тяжелых слезах и в порыве мучительного отчаяния, вызванного неизвестностью и страхом за судьбу дорогого ему человека. Он не поставил перед собой никакого лика никакого святого, даже самого плохенького, просто потому что не обладал им. Зато он мял и мял в руках крестик, будто хотел выжать из него всю душу. Он шепотом прочел несколько основных молитв без особого энтузиазма, но из долга, и перешел к увещеваниям и изливающимся прошениям, относящимся не к кому иному, кроме как к всевышнему, с просьбой сохранить жизнь, душу и тело Жонатана, где бы он не находился.
В эту минуту как раз и вошел Гилкрист Галспанди, своим хитроумным, но не заслуживающим похвалы способом, заставив закрытую дверь впустить его в маленькую, но прилично обставленную комнату – это был отель высшего потребления.
- Что ж, - сказал он сразу, быстрым взглядом оценив диспозицию, - Привет.
- Да, - глубокомысленно вздохнул Дейрис, поневоле прерываясь от своего любимого занятия, быстро вставая и утирая черным рукавом слезы, стараясь казаться открытым, что плохо у него получалось.
- Можно к Вам? – деловым тоном поинтересовался охотник, он оставался таким же учтивым, как всегда.
- Да.
Гилкрист шагом свободного человека подошел к кровати Дейриса и сел на её середину, вынудив его недовольно запружинить. Широким жестом он пригласил Дэйриса сделать то же самое, как будто сам был хозяином номера.
- Получается? – участливо спросил он, имея в виду процесс моления, который всегда облегчителен, т.е. получается независимо от его результатов.
- Да, - тихо сказал Дэйрис, удивленный тем, что его особа притягивает к себе такое внимание.
Гилкрист был рад это услышать.
- Вы глубоко религиозный человек?
- Нет, - и добавлено было, - но я верю, что все, что происходит, ниспосылается Богом и что все, в конце концов, придут к свету.
- Даже убийцы? – усмехнулся охотник.
Дэйрис кивнул.
- Те сделают это первее всех, - скромно, но откровенно сказал он.
- Хмм, какие мысли, а Вы еще так молоды, но я пришел сюда узнать, как Ваши глаза.
- Спасибо, - сердечно оценил его чуткость Дейрис, - ничего, благодаря господу, не происходило.
- И Вы так и не узнали, что это было?
- Нет, Филомен Тристагор сокрыл это в тайне. Что-то его очень удивило.
- Если это повторится еще раз, надо чтобы с Вами кто-то был рядом.
- Филомен Тристагор сказал, что будет часто посещать меня.
Сначала рассмеялся Гилкрист, затем и Дейрис – от души, но осторожно.
- Не так уж это и приятно для Вас. Что ж, я, пожалуй, пойду, если не хотите сказать мне что-то еще. Или хотите? – в этих словах содержался намек.
Дейрис пожал плечами, Гилкрист снова сел.
- Послушайте, - сказал он серьезным тоном, - вы мне понравились. Может, станем друзьями? - с завидной легкостью предложил он.
Дэйрис пожал плечами с ужасом смущения. Он все больше и больше удивлялся.
- Мне бы этого очень хотелось.
- Для этого мне надо узнать вас поближе. Расскажите историю вашей жизни. В какой семье вы родились? – тон нежданного посетителя стал еще ласковей, чем был.
- Этого я не знаю, - покраснел Дэйрис.
- Как так? – вскинул широкую бровь Гилкрист.
- Верно, я ударился в раннем детстве головой, потому и не помню ничего до шести лет, вплоть до того, кто мои родители и где мой дом.
- Печально. Что же произошло в шесть лет?
- Меня подкинули в кладовую дома каких-то знатных господ и подожгли ее.
- Какой ужас! Зачем поджигать?
- Должно быть, я внушал кому-то отвращение.
- И они преследовали две цели: разделаться с вами и богачами, я так думаю.
Они снова вместе рассмеялись.
- Но ведь кто-то вас спас, раз мы сейчас по душам общаемся. Кто это был?
- Жонатан Грин, - сказал с замиранием сердце наш герой.
- Тот самый? Узник, о котором шла речь на собрании?
- Да.
- Значит, вы – близкие друзья?
Тут Дэйрис задумался. Должны ли друзья быть похожими между собой? Нет, но влюбленные должны. Противоположности притягиваются. Главное - не упустить момент, когда можно будет подойти и познакомиться. Друзья созданы, чтобы помогать друг другу. А как могут помочь две пластилиновые куколки, слабые и растекающиеся? Один из друзей должен обладать железной волей, и не быть слащавым и приторным, другой - быть слабым, но добрым. Так и произошло у наших героев. Дэйрис - мягкотелый, податливый, нежный. Жим - почти суровый, сильный, мужественный, стойкий, но грубоватый и простой в обращении.
Умом он унесся в недавнее прошлое и почти забыл о том, что находится сейчас в каморке и разговаривает с каким-то подозрительным охотником с вычурным именем.
Раз они, прогуливаясь, наткнулись на банду десятилетних мальчишек, которые с увлечением ползали по пыльной земле и что-то разыскивали. Среди тел человеческих мелькали тела животные, точнее, жабьи трупы, которые они собирались препарировать.
- Здорово, други мои! - весело приветствовал компанию Жим.
- Ну привет, - лениво и нехотя отозвались парни.
- Как тут у вас делишки? Что делаете?
- Да вот, жаб убиваем.
- Ого-го! - заржал Жим и тут же с видом знатока (ему не хватало только очков и академических знаний) заметил, - Это дело нелегкое, тут нужны профессионалы. Готовы принять в своё лоно одного из них, причём самого востребованного?
Дети мало что поняли из этих книжных слов, но раздвинули свои ряды. Ибо они были, как и все молодые люди, чрезвычайно любопытны до других им подобных и вообще любили соединяться в толпу, дабы наказание понесли не только они сами. Во время всего этого краткого диалога Тюшка не шевелился, прячась в три погибели за горбатой спиной своего низкого покровителя. Но тут поневоле пришлось сдвинуться с места и как-то протиснуться вслед за Жимом внутрь скопления народа. Жим, казалось, совершенно позабыл о своём протеже и занялся жабами, так сказать, всецело погряз в этой тонкой науке убийств невинных, которая увлекает не только взрослых.
- Вообще, первое - это надо, чтоб не мы искали их, а чтоб они приближались к нам. А что для этого нужно сделать? - тишина в ответ, - Правильно! Прикинуться своим. Смотрите, о други мои! У кого есть уши, да слышит!
И он оглушительно и очень правдоподобно заквакал, как настоящий чревовещатель (и как настоящая жаба). Протяжные эти звуки заставили мальчишек изумленно переглянуться и засмеяться. Но сам Жим сохранял полнейшее спокойствие, иногда открывая глаза и косясь вокруг себя - не пришли ли жабы на зов утопающего? Из окон стали кричать, прохожие, ругаясь и шугаясь, обходили странную группу стороной. Наконец из-за какого-то пня выползла старая жирная пресыщенная жаба и уселась, нисколько не боясь и не ёжась под пристальным взглядом ловца не человеком, а жаб.
- Вот она! - прождав две секунды, возопил Жим так, что только опыт и привычка не позволили ушам его новых приятелей лопнуть, - Ловите ее! - визжащий его голос, напугавший Дэйриса до округления глаз, утонул в потоке других мальчишеских голосов, обладатели которых повскакали и ринулись в потасовке и жуткой свалке в ту сторону, куда он тыкал всеми своими скрюченными пальцами. Животное все-таки поймали, это было заслугой какого-то веснушчатого востроглазого и быстрого проныры, затем отнесли к своему знакомцу-вождю. Тот истинно по-королевски принял подношение, и тут кто-то потянул его рукав. Ворча, Жим обернулся и увидел перед собой своего забытого названного брата, у которого глаза были на мокром месте (не только из-за того, что его кинули, нет, к этому он привык, а из-за того, что здесь и сейчас готовилось паскудное грязное убийство).
- Чего тебе? - почти невежливо обратился к нему Жим.
- Жим, не убивай ее, - сказал слабо Тюшка, устремив жалостливый добрый взгляд на жабу, притихшую в клетке рук маленького чревовещателя.
- Вот ещё! Это почему? - крутанул голой Жонатан.
- Но ведь она живая... - растерялся Дэйрис. Ему было совершенно непонятно, почему Жим спрашивал причину его просьбы оставить жизнь бедной жабе, так же как и почему Жим вообще хотел убить ее.
- Против твоей логики, малыш, не поспоришь, - усмехнувшись, сказал его друг, - Как раз потому то она живая, ее надо Тю тю, буде она мертвячка, мы бы ее и не трогали, нужна она больно нам. Так, ребята? Он посмотрел на парней.
Все стояли, косясь и в открытую смотря на Тюшку, что до той поры оставался невостребован и невидим. В их глазах легко было прочесть насмешку и некоторое изумление.
- А это ещё кто? - наконец после паузы задал резонный вопрос какой-то черномазый шустрый индивидуум.
- Да это мой якорь, - отвечал Жим, - В иные времена я бросаю его в тихую гавань до поры до времени, но не потому что это нужно кораблю, а потому что это нужно ему.
- Ты чего несёшь, верзила? - не совсем элегантно вопросил смуглый тип.
Дэйрис стоял, затаив дыхание, поняв, что стал предметом спора и иронии.
- А ты ротик попридержал бы, цыган, - парировал быстро Жим, распаляясь. Задели его слабую струну - рост.
- Да я тебе покажу... - начал боевой клич цыган, но его прервал другой мальчик, что выпрыгнул вдруг в середину толпы между Жимом и цыганом и, смотря на Дэйриса как на диковинку, стал приманивать его и приговаривать при этом:
- Иди-ка сюда, малышка, иди сюда... цып цып цып... (ребята взорвались диким смехом).
- А ну руки убрал! - осадил его Жим, ударяя настырную личность по кистям, тянувшимся к бедному Дэйрису, - Вы что творите, други мои?
- А он немой, может? - спросил кто-то из задних рядов.
- Да это кукла - посмотрите, он и стоит-то еле еле! - загоготал кто-то еще.
- Вот забава! - присоединились к ним.
- Мамаша, мамаша! - наконец принялись всем хором дразниться дети, и эти обстоятельства начали раздражать Жима. Он почувствовал такую обиду, что даже застеснялся Дэйриса и мысленно почти проклял его. Но при этом старался держать его за своей спиной колесом. Он густо сплюнул, выкинул жабу под ноги (Дэйрис при этом вздрогнул) и заорал на всю улицу:
- Ну и кот с вами, паршивцы! Да вы выеденного яйца не стоите! Паразиты! Ну, прощайте! Мое вам почтение с кисточкой! - и он сплюнул в завершающий раз, а также показал им нелицеприятный жест - дулю.
Когда эти пронесшиеся теплой волной воспоминания оставили его, он проговорил:
- Мы почти братья. Это о нем я молился. Мы провели вместе всю жизнь.
- Но ведь он, должно быть, значительно старше вас, раз сумел вытащить человека из огня.
- Ему было восемь лет, когда он устроился слугой в тот дом.
- Ну и ну! Что за парень! Но грустно, что у людей отнимают детство, чтобы они могли прокормить себя. Была ли у него семья?
- Его мать умерла за год до этого.
- Как! Что же он делал один на свете?
- Работал, не отчаивался.
- Но хоть какие-то связи были, какие-то родственники снабжали его деньгами, брали его в работные дома, усыновляли?
- Нет, он был полностью самостоятельным человеком.
- Не может быть!
- Я вам скажу. Однажды Жим – так я его зову – украл яблоко на базаре и был взят полицией на содержание в рамшале до денежного выкупа. Это было до нашего знакомства, после его он никогда себе такого не позволял, был осторожнее. Так вот, через день явились какие-то взрослые серьезные люди, может, разбойники, может, мафия, спросили, тут ли содержится Жонатан Грин и заплатили за его освобождение должную цену. Это ли не свидетельствует о том, что в те года он крепче держался на якоре в этом мире, чем многие достойные пенсионеры?
- Еще это свидетельствует о том, что он пронырливый малый, из тех, что далеко идет.
- Он нанимался разносчиком газет, тележчиком, подмастерьем, уборщиком, носителем, красильщиком. Многие не брали дерзкого ребенка, но в Тео-Мартелле обычно не обращают внимание на то, сколько тебе лет и получил ли ты образование, если надо заняться черной работой.
- А где же он жил? – спросил озадаченный охотник.
- Когда мать умерла, он ночевал под мостом Старьевщиков, и с тех пор пристрастился к этому занятию. У него было много любимых мест в городе – задний двор Здания Биржи, подвалы Ратуши, подмостки Стены Святых, предместья Жук и Антуан.
- Ясно. Но мне кажется, у него была и плохая черта. Допустим, денег ему кое-как хватало на еду, но жизнь человека требует и других затрат. Скажите, он был искусным вором?
Дэйрис со стыдом отвел свои меланхоличные синие глаза.
- Не знаю, где он этому научился, но он постоянно воровал. При мне он старался не показывать плохого примера, сдерживал себя, но это у него плохо получалось. Кружка со стола, конфета, засаленная книжка, несмотря на то, что читать он не любил, – все, что плохо лежит, попадало в его руки.
- Так он, навено, добывал себе тулуп зимой и сапоги осенью.
- И солнечные очки летом, - вспомнил Дэйрис о любимом фетише его друга, - он обожал пофрантовать. Стащил у какого-то ребенка лягушачий полосатый шарфик и носит его до сих пор. Говорит, это подходит к его костюму, хотя так как одежда плохая, костюмы меняются каждую неделю, а шарф остается.
Тема Жонатана Грина наконец была исчерпана для Гилкриста Галспанди, его больше интересовал тот, кто сидел рядом с ним.
- Так что же он сделал с вами?
- Взял на личное попечение на целых двенадцать лет, - улыбнулся Дэйрис.
- Я так понимаю, другого дома, чем свой, он для вас не нашел, хотя по вашему поведению не скажешь, что вы провели тяжелое детство.
- Оно не было тяжелым благодаря ему, оно просто было другим, - «Как бы я хотел не отличаться этим!» - подумал он про себя, - Мне часто бывало хорошо. Например, при холоде мы разводили костер, и он укутывал меня в пять шуб, чтобы косточки не болели – сам он никогда не страдал от недугов, родился словно с двумя иммунитетами. Мы жарили картошку, делали бутерброды, правда, без масла, много играли, даже в карты, он так и не научил меня выигрывать. Пока я был маленький, я не знал, откуда он берет всю эту роскошь – зонтики, цветастую фольгу, игрушки, сервиз, поэтому он выглядел в моих глазах каким-то сверхчеловеком. Он просто говорил, дай-ка я словлю новую ручку для тебя, Тюшка – я люблю писать, – уходил и возвращался с двумя прекрасными ручками работы Роллера и Ко. Когда я понял, что это называется воровство, не обращал на это внимание, считая, что этим мы не сильно обираем жестокий мир. И только недавно, когда во мне стало многое меняться, меня стало коробить это потребительское отношение к другим честным или нечестным людям.
- Но ведь он не мог не понимать, раз он обладает таким хитрым умом, что лучшей долей для вас будет не оставаться в его руках, а ночевать дома, хотя бы и в приемном.
- Он сумел понять, что лучшей долей для ребенка является любовь, забота и внимание, которые он мне дарил. Иногда его, конечно, брали сомнения, и тогда мы отправлялись в детский дом, хотя мне в них постоянно не нравилось. Но мы, слишком странные, не приживались с коллективом и просто-напросто сбегали.
- Не знаю. Это очень рискованно – доверить воспитание улице. Надо бы осудить это решение, хотя не стоит делать этого слишком строго – несмотря на достоинства, он был лишь ребенком. Впрочем, я, признаюсь, подслеживал за вами. Удивлен, как при таких условиях вам удалось сохранить характер, позволяющий читать книги, мечтать, думать, красиво, правильно разговаривать, молиться.
- Это его заслуга. В сущности, я не был лишен семьи и очага, ласки и теплоты, находясь постоянно рядом с ним, не расставаясь с ним ни на час. Что насчет просвещения, так он и об этом не забыл – частенько наведывался в библиотеку, не разделяя, правда, со мной любви к чтению и наукам. Писал и считал и обладал начальным знаниями у же ко времени нашего знакомства, что странно. Возможно, это говорит о том, что я получил задатки хорошего воспитания и находился во вполне благополучной семье, пока несчастье не разлучило нас.
- Не знаю, что со мной бы сталось, коль скоро Жим не нашел бы меня, и мы бы не встретились. Я пропал, умер. Дрожь меня берет, когда я понимаю, что без него я бы не смог жить. Он столько для меня сделал, а я чем ему заплатил? Своими капризами, что, мол, не хочу участвовать в восстании, хочу спокойной жизни.
- Но может, ваши дороги должны разойтись?
- Нет! Мы вместе уже столько лет, мы так привыкли друг к другу. Не представляю, еси со мной будет иной человек.
- Нет, я имею в виду, что вам больше не нужна нянька. Вы вполне самостоятельный молодой человек. Пора вырастать из пеленок. Жим вам больше не нужен.
- Нет, не говорите так. Я люблю его не за то, что он мне нужен, а за то, что он мой брат, и был всегда со мной. И в горе и в радости, он оставался верен мне. Хотели бы вы потерять брата, что ближе вам, чем родной? Тогда зачем вы мне предлагаете какую-то ересь?
Дэйрису мерещилось в то тяжелое время, о каком они говорили, что он падает в пропасть. А в пропасти его ждали разлука или хотя непонимание с Жимом, непрекращающаяся нищета, причем хуже той, которая сопровождал все его детство, ведь друга, который хоть как-то обеспечивал его, не будет. Близилась осень, конечно, до нее было далеко еще, но привычка заставляла Дэйриса глядеть через многие дни в свое мрачное будущее. И он видел там только страдания, голод, унижения. Нет, компания Бэзмонта ему не подходит. Сам Бэзмонт ждет от него каких-то действий, видимо, он нашел в Дэйрисе свой идеал повстанца и вообще человека. Но то, какие меры принимал глава Возрожденного, нисколько не устраивало Дэйриса, у него голова кружилась от стольких убитых, раненых и разлученных. Хотя он прекрасно понимал, что все беды от поля Транка, он не находил нужным истребление аристократии. Он не испытывал ненависть к Транку, он вообще никого не винил в своей нищете. Транк был для него чем-то далеким и недосягаемым, он скорее ему завидовал белой завистью, чем желал его уничтожить. Нет, ликвидация высших слоев общества не для него. К тому же, он, хоть вам это покажется смешным, привык к спокойствию, это была заслуга Жима, а тут на него за пять месяцев навалились такие трагедии, что становится душно и жутко. Его будто настиг смерч, в котором уже летали возрожденцы, пистоли, тайные записки, булки из булочной, где у них проходили таинства. Он словно попал в масонскую ложу причем против своей воли. Не он вошел в эту дверь, а его пихнули туда. И она закрылась, не пропуская больше света, хотя его и так было раньше мало. Его также расстраивало, что Жим, всегда верный и заботливый его брат по мысли, не одобряет его поведения, что он больше хочет служить восстанию, чем его маленькому Тюшке, что он начинает забывать и не обращать внимания на бедного одинокого Дэйриса. А между тем, ни одного больше более-менее родного человека в дэйрисовой диаспоре не наблюдалось. Куда же и к кому он пойдет, если Жим предаст его и уйдет к другой - своей любви к бунтам? Это он переживал тяжелее всего, он даже не рассчитывал пережить удар поддых. И вот в его голове, не всегда светлой и разумной, стали копошиться мысли о смерти. Благо, наступило событие, которое приостановило их бурный ход.
Но неужели же Жонатан сам не замечал, что отдаляется от своего вездесущего друга? Неужели он ощущал той холодности, что возникла между ними? А ведь он когда-то обещал быть с Дэйрисом вечно. Нет, он все видел, все чувствовал, но не показывал этого, так был сильным человеком. Его разрывали на куски две стороны медали: темная, неизведанная, и желанная (поднимать людей на борьбу и воодушевлять миллионы), и пройденная, родная? но уже отягощающая его (продолжить жить как обычно с Тюшкой, забыть о мечте и отдать всего себя в жертву на благо одному человеку, а не тысячи). И никак, ну никак не мог он выбрать то или другое. Так ему было плохо и грустно, что он начал выпивать спиртное. Бэзмонту это не понравилось, он был более наблюдателен, чем Дэйрис, и знал, чем занимается Жим, он стал его еще больше презирать про себя. Но Жим это чувствовал, он вообще очень много понимал и правильно оценивал все жесты, всю мимику, голос. Но ему не было интересно стать неким авторитетом для Бэзмонта. У Жима у самого не было авторитетов. Но в тайне даже от себя он переживал по этому поводу и нервничал, так как от Бэзмонта зависело все: его карьера повстанца, его место в Возрожденном, материальная составляющая. Жим мало-помалу превращался в отчаянного, скверного парнишу, которому было на раз два украсть и соврать. Тем не менее он видел перед собой блестящие перспективы и только мысли о будущем и мечты приносили ему облегчение. В отличие от Дэйриса, ему не так не терпелось вырваться из нищеты, так как он уже привык к этой собачьей жизни, но он не забывал о других и о своем им выдуманном предназначении. Он наметил себе роль защитника простого люда и их спасителя. Жиму было приятно думать, что он поступает крайне благородно. Между братьями не по крови пробежала черная кошка войны.
Транк отхватил гениальное устройство, бандуру, обещающую перевезти их за границу и даже дальше. Сотрудники Харли потрудились, чтобы их детище выглядело приличествующим и даже вызывающим зависть образом – ведь многие патентологи хотят, чтобы предмет их труда отличался не только механизмом и практичной пользой, но и красотой и внешней атрибутикой – что выразилось в блестящем желтом капоте с маркой на пол машины, двух массивных трубах высоко выпускающих не какой-то, а белый дым, больших чистых колесах, комфортабельности основного корпуса.
В тот же день команадиру алоний со стен между Домино и Элендором по телеграфу было отправлено послание, весьма необычное по своей природе, но написанное хорошим почерком, без ошибок, чёрным по белому, печатными даже буквами. Вот, что оно гласило, если вы изволите обратить внимание на сей манускрипт, переданный без изменений, имеющее непринуждённое отношение к путешествию, к допуску путников за стену в опасные дебри проклятого царства: «Мессир Алексин (зачеркнуто) Алессио (зачеркнуто) Алан Грибсик, просит вас ознакомиться с нижеследующим, ибо оно поможет вам обзавестись, скажем прямо, лишним заработком, ваш нижайший слуга, многосостоятельный, скажем без скрывательств, ‘пиши, пиши как можно дурацки и непоследовано. Пусть утконос подумает, что ты чокнутый, что вся наша группа безумная, тогда пропустят! Подумай, что мог бы написать бабочколюб Крака, или как бишь его! ’ - говорил с причмокивание Филомен Тристагор Транку, пока тот думал, чт опечатать дальше и какое имя выбрать, - многоопытный, изуверованный, забаррикадированный и искушённый в науках толченый гранитом их любимец камней профессор кафедры почвоведения из тео-мартелльского горнообдумывающего микстурата, член общества Усачи-киты, популярного всенационального дома культуры и требухи, доктор колбасных и технико-натуральных наук, лиценциат третьей с половиной степени королевской награды в области земельных обскур, двигатель умственного прогресса долины Арен, почетный, признаюсь без обиняков, а также многопоколенный, надо полагать, дворянин, служащий на благо риттеру, рыцарь легиона Бантика, лорд Ква, Исаия Дик Нуник Парпентусовоконирак де, владеющий тремя замками - Клыком, Парпентумсквером, Двумя яблонями - шестью языками, но отнюдь не родным, знаниями о каждом куске земли Эландора и некой суммой из золотых драконов, частью которой рад буду поделиться с Вами, мессир Грибсик, в случае, если вы исполните нашу благочестивую просьбу открыть для нас и ученического состава ворота в новый, содержащий в себе победу над непросвещением, обильный неизученность почвами мир, снедаемый, правда, тварями, которых мы, однако, не убоимся, если вы также выделите не очень многочисленный отряд из Ваших доблестных Молодцовой способных отпугнуть стадо динозавров от сомна нежных энциклопедистов. Итак, у вас есть на принятие и обжалование гигантского по значению решения два дня, ведь именно в этот срок мы и наши товарищи по безземелью не замедлим явиться в вашим костелам. Итак, итак, прощайте, но до скорой встречи, ...». Тут в конце Транк поставил число из восьми цифр и дописал: зол. драк.
Грибсик оказался человеком с говорившей фамилией. Надо сказать, многих он обескураживал. Они начинали читать: Алан, и через секунду ожидали увидеть завитки, ль, д, а, но вместо этого их ждало это чудовищное слово: Грибсик. Обстоятельство снедало людей. Они сидели поражённые и считали себя почти униженными. Сколько таким образом разочарований несёт он на своей спине, не зная этого? Впрочем, он вообще был натурой непосредственной и не совсем просвещенной в практическом плане. Это был мягкий, довольно добрый, но медленный и сонный дворянин, над которым издевались солдаты, но которого уже лет пятнадцать не смешали с поста. Это пример того, как положение в обществе может сильно сослужить человеку, не облавашему достаточными данными и способностями для той или иной синекуры. Не будем, однако, вдаваться в тайны и секреты этого человека, не будем лазить, выискивая пороки и достоинства, в его печенках, в глубинах его души, ибо это один из немногих персонажей, с которыми нам придется столкнуться, к нашему счастью или сожалению не столь много раз.
Глава девятая, занимающаяся погружением
в жизни наших героев в то время, пока они претерпевают
не самое приятное, но самое значимое путешествие
Скитания по пустоши.
Итак, дорогие мои друзья, вот мы, то есть я и вы, те выдержанные, отважные и терпеливые люди, кто все еще держит в руках сей не столь старинный, не столь полезный для ума и пищеварения, не столь большой и не столь понятный фолиант, подходим к основной вехе нашего запутанного повествования. Герои наши ступили на путь, выстланный отнюдь не лепестками роз, как в старой сказке, а следами неизвестных чудовищ, серой пылью, которая разьедает глаза, стоит только дыхнуть ветерку. К чему он приведет их? К еще большим страданиям, к бедам и горестям? Или к долгожданному и потерянному счастью? Очень скоро – можете поставить песочные часы, если возьметесь за эту книгу без перерыва, всего лишь несколько тысяч песчинок упадут вниз, - вы все это узнаете.
Транк по давней привычке, хотя в этой сумрачной, голокаменной, угрожающей каждым камнем, каждой скалой, каждым дуновением ветра пустыне на его бы месте так делал бы каждый, настороженно высматривал признаки опасности. Разговоры – я так называю монолог Тристагора и бормотанье Нандо Керо - прекратились. Казалось, все перестали думать о чем-либо, кроме опасности, и даже дышать. Молчание продолжалось два часа. За это время никто не сьел их,
Дэйрис как-то не подумал об этом. Но, услышав слова алхимика, он ужаснулся. Неужели мало испытаний выпало на его долю, и ему предстоит потерять еще и брата? И так ходил голодным оборванцем по самому нетерпимому к бродягам городу, и так родители его бросили на произвол судьбы, и так случилась с Жимом размолвка, и так та, кого он любит, отдает предпочтение другому, и так Жим пропал... так может такое ли быть, что на небесах забыли совесть и стали медленно шаг за шагом, трагедия за трагедией убивать в общем-то ни в чем не повинных людей? Ведь Дэйрис правда не натворил ничего злого, даже похожего на ущерб обществу и человеку в целом в своей жизни. Он не убийца, не вор, даже не пьяница, так почему его жестоко осудили на вечные муки? Дел окончено не только в небесах. Кто хочет страдать, тот будет делать это без всякой причины. Дэйрис был из меланхоликов. Для него думать о чем-то подавляющем было нужно, как нужно дышать. Он без этого не видел смысла в жизни. Почему иждивенцы Аст-Гроув счастливы, по-своему, а он нет? Почему царит повсеместно такая вопиющая несправедливость? Почему бог не спуститься с небес и не заберет его в свою обитель, как этого подчас так хочется? А если правду говорят, что, как птица создана для того, чтоб летать, так человек создан, чтобы нести бремя? И Дэйрис, отошедши в сторонку, разразился слезами. Но кое-кто его успел увидеть. Это был охотник.
- Парниша, кончай! - быстро подошедши, он хлопнул Дэйриса по плечу.
- Жим, мой Жим! О, где ты? - лепетал Дэйрис в полузабытье.
- Ну, хватит сопли наматывать, этим делу не поможешь. Соберись, будь воином!
- Я не знаю, что делать, я не знаю, не знаю! Мне так страшно!
- Дэйрис, я знаю, что ты внутри сильнее нас всех вместе взятых. Знаешь, как я это вижу? Сквозь твое нытье огонь, что не дает тебе упасть, отбрасывает блики на меня, на нас всех, делая нас лучше.
- Что?
- Ты не просто белая ворона, ты носитель Кольца, не забывай о том, что тебе доверена сила и бессмертие.
Гилкрист дал ему свой паток.
- Но он мокрый! – замычал грустно Дэйрис.
- Нашлась неженка, - возразил охотник.
И Эларай вдруг подумала об Эдвине, и мысли эти были отнюдь не легкие.
Ее мучило чувство вины, раскаяние. Она, сама того почти не хотя, так привязала к себе Меллиота, что теперь чувствовала себя в какой-то мере ответственной за его душу. Ведь кто виноват в их разрыве? Кто обидел его, унизил, кто испортил эту идиллию, которой он наслаждался? Кто думал только о себе и не обращал внимания на его страдания? Кто разрушил его судьбу? Кто сделал бедного мальчика несчастным? Но она преувеличивала. Эдвин не так тяжело перенес их ссору, и он еще надеялся на хороший финал. Он никогда очень сильно о чем-то не волновался, он вообще не умел страдать, горе проходило мимо него. Напрасно Эларай винила себя, потому что в разрыве всегда виноват более сильный, то есть мужчина, хотя причислить к таким
Эдвина, слабовольного, податливого, сложно. Она даже заплакала оттого, что подумала, как он будет умирать и на одре мечтать в следующей уже вечной жизни встретиться с ней и жить долго и счастливо. Ей было жалко его, а из жалости очень часто люди переходят к сожительству и снисходят до своих жертв, и жалость превращается в никудышную ну никуда не годную любовь. Транк увидел, что Нандо тонет со всей безжалостностью тягучести волы и не пошевелился он замер как в засаде он погрузился в долгое тяжелое раздумья спасать или нет оставить на волю судьбы то есть на смерть или победить рок и вытащить из передряге что делать - стоять и ждать или побежать и действовать наконец природная доброта поборола навеянное годами и образом жизни зло и заставила него таки кинуться на помощь страдавшему
Через три часа решили - Транк решил - сделать перерыв. Он остановил свою быстроходную и современную машину, свой новомодный аппарат и вышел, решительно спрыгнув с полочки. Ноги его, одетые в грязноватые большие сапоги, ступили на проклятую землю Бирона, провинции Домино. Лицо его окатил порыв ветра, принёсший запах тухлой рыбы, так, во всяком случае, ему показалось, но он не вспомнил, что слышал где-то, что в этих землях ветра не бывает, за исключением одного случая. Транк сделал шага два и огляделся. Пейзаж был довольно скучен, и одновременно зловещ и однообразен. Над песочной пустыней возвышались серые скалы, а над скалами возвышалось - или лучше сказать, наседало на них, как наседают налоги на мещан - близкое к земле низкое серое небо. Спертый, будто горный воздух не давал дышать во все лёгкие. «Вот куда меня занесло», - подумал он, мысленно усмехаясь. У него было хорошее настроение, несмотря на тревогу, которой дышало это место, и свалившиеся на него проблемы. Когда-то же надо отдыхать от горестей! Даже тем, кто не любит этого делать. Он подал руку Эларай, но она не захотела выходить и осталась сидеть, молчаливая и насупленная (грозная, как ей хотелось себя считать). Тут же на него чуть не свалился Тристагор, которого Транк запер, чтобы он не убежал, и который каким-то образом вскрыл замок и освободился. Транк был в таком приподнятом настроении, что даже не накинулся на него и не пожелал знать, как тот отпер современный крепкий и инновационный замок.
- Вот это местечко! - закричал злостный алхимик в восторге, больше похожем на припадок, - Я уже тут бывал однажды... и не тогда, когда города цвели и множились, не ожидая железной пяты проклятия, которое их сметёт и превратит в пыль.
- Да и где вы не бывали, поль, - сказал Транк, - Что бы вы не сказали о себе, я уже не удивлюсь.
- Но ты удивишься, когда я скажу тебе, старый мой друг, такую вещь, и не о себе, за какую негоже не отдать все свои золотые драконы.
- Поль Тристагор, - несерьезно рассердился Транк, - Прекратите говорить загадками и строить неподъёмные предложения.
- Хе-хе-хе! - проскрежетал черномаг, - Это мы оставим на потом. Все лучшее в конце. Самое вкусное - это десерт.
Тристагор подмигнул своему товарищу, отчего его лицо, которое трудно так назвать, ещё больше исказилось и пострашнело. Транк отвернулся от него. Даже он никак не мог привыкнуть к этим бессмысленным речам, ужимкам и мимике, и это все его подчас выводило из себя - он не любил загадки, лабиринты и длинные мысли. Затем он открыл дверцу и выпустил Гилкриста Галспанди. Тот залихватски спрыгнул на землю с таким видом, будто он прибыл на розовый пляж Биреи дабы погреться на солнышке и отдохнуть душой и телом. Видимо, ничто не могло взять этого странного человека, даже проклятое сто раз Домино.
- Ну что, как у нас дела? - первым делом вопросил он.
- Никаких признаков жизни, - резво отвечал Транк.
- Знаете, поль, - вдруг начал Гилкрист, - я мало встречал королей, которые снисходили до разговора с простым смертным, таким, как я. Не сочтите за дерзость, хотя мне довольно все равно, за что вы сочтете эти слова (не бояться же мне вас, когда на этом свете вообще ничего не надо бояться - это, кстати, мой девиз), но вы находитесь среди тех малочисленных людей, кто поднялся из грязи в князи, причём, в некоторых случаях, невольно и нехотя.
- Что ж, поль Галспанди, - тугодумно произнес Транк, - Вы правы. Да и здесь, я думаю, все расовые и иерархические границы стираются.
- Да. И я добавлю, - проговорил охотник, пристально смотря на Транка, - Здесь стирается граница между жизнью и смертью.
- Ммм, - выдавил из себя озадаченный Транк. Ему не понравился взгляд, который кинул на него охотник. Недобрый взгляд прищуренных зелёных кошачьих глаз. «Надо обдумать все, что он сказал», - пронеслось в его разуме. Транк обладал чутьем на недобрые замыслы, да и трудно, живя в Тео-Мартелле, им не обладать.
Монстр появился как будто ниоткуда. Вылез из-за высокой скалы.
- К нам гости, - сказал охотник, прислонив ухо к двери. Все насторожились.
- Что это? - спросил Транк.
- А кот его знает! Что-то крупное и почуявшее наш запах. Двигается прямо к нам. Бежать не имеет смысла.
Затем он вставил стрелу, натянул тетиву, и с ледяным спокойствием принялся ждать. Даже зевнул один раз. Но, может, это он сделал для куража. И вот из-за скалы показалось чудовище. Представьте себе змею, раздувшуюся до размеров обычного тео-мартелльского дома, с воротником, то есть огромную кобру, половина ее длинного туловища, оканчивающаяся головой, поднималсь вверх, другая передвигалась по земле, шурша песком и корябая камни. Чешуя этой проклятой тварины или кожа была палима под солнцем пустыни и отливала золотым и зеленым. Красивое зрелище, если бы не пасть и когти. Глаза как у ящерицы, были большие, как яблоки, красные, налившиеся и довольно осмысленные, даже умные или хитрые. Длинная подвижная, вся в складках шея. Ступает тихо, аккуратно, но шуму производит, как гром. Все будто окаменели. И только охотник стрельнул в него, в грудь. Раздался рев, и животное встало на дыбы. Филомен начал читать какое-то заклинание с безумным но самоуверенным видом. Именно к нему и пододвинулось чудовище. Гилкрист пустил еще одну стрелу, но монстру это было как с гуся вода. Похоже, стрелы даже не пробили его толстую броню. И вот морда чудища оказалось прямо рядом с Филоменом, который не отошел ни на шаг. Монстр загремел, заверещал, открыл пасть и проглотил Тристагора. И посмотрело на остальных, всем своим видом показывая, что оно тут главное, что он в доме хозяин. Но если вы думаете, что на этом кончились все его приключения, и что мы с ним расстаемся до поры до времени, вы ошибаетесь, так как через секунду монстр вскинул голову, снова отверз уста, и из его пасти вывалился живой и невредимый, на радость всем нам, алхимик, вымазанный с ног до головы слюнями. Все выпучили глаза. О дочь прости что я завел тебя сюда. И надо сказать в оправдание всем его недостаткам, что за себя он вообще не боялся, но вот за дочь. Даже дракон его не берет. Это мгновение было самым ужасным в его жизни, несмотря на то, что в его жизни было много страшных мгновений. Дело касалось его ребенка - значит, надо предпринять все, что угодно, чтобы спасти его. Но как, если он в пяти шагах от нее, а когти летят к ней на недопустимой законом скорости? Сердце его екнуло и остановилось. А потом, когда он увидел, что все обошлось, оно побежало быстро-быстро, как будто до него не дошло, что случилось чуть ли не чудо. Грудь его сильно заболела, не вздымаясь несколько мгновений, как будто ее проткнули колом.
Эларай как во сне наблюдала за тем, что к ней продвигается когтистая лапа. Она успела только заранее испытать боль, как Дэйрис, следивший а всем этим и вовремя подоспевший, свалил ее наземь - вежливо, так, что она упала на его руки, и прикрыл своим телом. В эту минуту он думал только о том, как ее спасти от когтей монстра. И когти прошлись по его спине, оставив глубокий багровый след. Дэйрис закричал от боли, какую еще никогда не испытывал в своей жизни. Слезы брызнули из его закрытых глаз. Его лицо было в дюйме от лица Эларай, она видела его реакцию и ужаснулась. Она была очень впечатлительна и чужую боль воспринимала, как свою. Но даже не в этом дело. Ведь это все было из-за нее. Он страдал из-за нее. Это не когти расцарапали ему лопатки, а она сама. Все это ей подумалось за те полсекунды, что они лежали вместе. Потом Гилкрсит послал отравленную филоменовским ядом стрелу прямо в сердце монстра, и тот еще походил, походил, издавая бешеный рев, и свалился, так, что затряслась земля. Дэйрис откатился на землю рядом с ней на живот, задыхаясь и пытаясь сдержать крик. Элйарай во все глаза смотрела на него, потом перевела испуганный дикий взгляд на отца и всех остальных. Они тоже смотрели на них, монстр больше никого не интересовал. Только отец зрился лишь на Дэйриса. И во взгляде его была смертельная ненависть, занявшая место недюжему удивлению. Но никто не сказал ни слова, так как ее отец молчал. Но вдруг опомнившись, он быстро подошел к дочке и помог ей встать. И отвел подальше от Дэйриса. К самому Дэйрису подбежал Нандо Керо, пухлый, но быстрый человечишка. Он ужаснулся при виде его страшных ран. Он крикнул, как настоящий друг: кто-нибудь, помогите! Вокруг Дэйриса собралась толпа. Отозвался и Филомен. Он растолкал всех локтями и с проклятиями, и наклонился над раненым.
- Так, так, так..., - бормотал он громко и весело, - Даже кость задело. Ну ничего, подправим, будешь как новенький. Неженка наш. Не могу понять, как это ты на дыбе чуть копыта не отбросил, а тут сам полез в логово зверя? Ааа, понимаю... любовь.
- Филомен, крикнул разъярённый Транк, - Лечи быстро мальчишку, пойдем дальше.
- Лечи, лечи, что я вам, мать Тереза? Сам напросился, сам пусть и лечится. Я вообще то тут роль злодея играю. В нашем мире и так уже мало злодеев, а я один из них, первейший среди них, так что цените меня, заносите в красную книгу! Что ж я, этого не заслужил? Я обманывал, похищал девушек и детей и вообще всех без разбору, я варил из них рыбную кашу и харчевался ею на завтрак. Хватало, кстати, на весь день. Я четвертовал козлят ради того, чтобы следить за реакцией видевшего свою смерть существа. Мне это интересно. Я великий алхимик, и никто не имеет право заставлять меня что-то делать! Иначе я одним движением рта превращу вас в безногих куриц.
Все молчали.
- А ну быстро, ты, толстяк, беги за окисью. А ты, ботаник, неси иглы, щас будем зашивать.
Нандо бросился с поручением, Клео Драга стоял, не шевелился. Филомен сказал: ничто людям поручить нельзя, как будто возомнил себя сверхчеловеком. И отправился сам за своей торбой.
- Спокойно! Слушайте, а нет у вас опиума что ли, чтоб погрузить его в сон? - спросил охотник, - Он же не вытерпит.
- Опиум? Да на кой он нам? Разве это боль? Вот я знаю, что такое настоящая боль. Как-то раз на спор с самим собой прошелся по раскаленным углям. Кто не верит: вот струпья.
И черномаг показал свои голые ступни. И точно: они все были красного цвета, как будто еще не отошли от того события. Были дыры в коже, сквозь них виднелось мясо. Зрелище не для слабонервных. Гилкрист так посмотрел на него, что он, не показывая этого, испугался. В первый раз в жизни столкнулся чернокнижник с таким поворотом дел. Он струсил. Он стал жертвой, а охотник повелителем. Да, характер Гилкриста может поспорить с характером Тристагора. Оба они сильны духом, умеют преодолевать себя, любят командовать, оба создали себе таинственный злостный и злорадный образ. Обоих все остальные боялись.
- А ну доставай опиум, старикан! Ты же видишь, мальчишка слабый! А у тебя то опиум найдется точно.
- Ах вот как! Ну ладно, я тебе это припомню, заяц! Смотри не ходи под крышами.
Гилкрист во мгновение ока тронул шею Дэйриса в нужной точке, и тот уснул, свалясь упав в небытие. После уже ничего не случалось. Пустошь медленно погружалась во тьму, хотя и так была ею окутана. Появились первые звезды. Далеко на севере небо было рыжеватое, как будто в него брызнули краской для деревенских заборов. Там Прекестулен срывался в неведомую пропасть, где на неизмеримой глубине копошились демоны, срывая кожу с грешников живьем. Там кончалась земная твердь, там был вход в Тартар или вход в наш мир. На востоке же небо позеленело, это оттого, что синева боролась с заходящим солнцем. Нет ничего красивее вечернего неба, даже если вы наслаждаетесь им в биронской пустоши. Нандо Керо закутался в теплый плед и уселся возле костра, спиной к огню – так сидел Клео Драга, наблюдающий появление далеких звезд. Послежний не обратил внимания на повара, всецело занятый великолепием ночи, Нандо же посмотрел на него, потом на то, куда он глядел, потом еще раз на него (уже с сочувствием и удивлением в глазах) и, поправляя плед, уставился на землю.
- Холодно тут, - недовольно заметил он по прошествие пяти минут, не вытерпев давления тишины.
- Или то глаза небесных королей?
- Ничего не понимаю, так наелся сегодня, а в желудке будто дыра, и вся еда пропала, - пожаловался Нандо и подавил с себе чертыхание.
- А может просто дыры на чёрной пленке? - гнул свою линию учёный
- Вы не обижайтесь, но фантазии могут завести кой куда, хоть в Аст-Гроув, - объявил повар, - Не смотрите на них, это слишком печальное зрелище. Ишь как высыпали! А толку от них никакого. Манят всех художников и влюблённых, то есть сумасшедших.
- Смотрите: Транк тоже на небо смотрит! Любопытно! Что он там выискивает так напряжённо? Он полон меланхолии, как и я.
- Да что вы, не может быть, эта черствая огрубевшая душа?
- Ну-ка, пошли отойдем, - сказал тихо Андрил одному Дэйрису. Затем схватил его за плечо выше локтя и повел за камни, покоящиеся на земле уже долгое время. От неожиданности и из страха или скромности Дэйрис не противился и не пытался вырываться. Он знал, что это ни к чему не приведет. Когда они остановились довольно далеко от группы, Транк брезгливо отпустил его и затеял такую речь.
- Что ходить вокруг да около. Я сразу перейду к главному. Ты, верно, положил глаз на мою дочь, так вот слушай: не мечтай, потому что от мечт переходят к действиям, а за свои действия ты можешь очень дорого заплатить, заплатить своей жизнью. Об Эларай забудь, иначе я приму меры. Чтоб ты еще хоть раз на нее взглянул... Понял меня? Отвечай!
Дэйрис смотрел в землю.
- Ну хорошо, посмотрим, - сказал Транк и пошел назад.
- Якшайся с такими же бродягами как ты, - добавил он наконец.
- Я не бродяга! - вдруг тихо ответил Дэйрис. Ему показалось, что он громко крикнул.
Транк в изумлении и раздумии остановился.
- Вот как! Щенок заскулил. Ну что ж. Скажи, какое самое лучшее место, где ты спал за всю жизнь? Ступени театра?
- Может быть. Только вы в этом и виноваты.
- Вот как! Я виноват, что твои родители никчемные нищие оборванцы, которые бросили тебя на произвол судьбы, я виноват, что ты не хочешь ни работать, ни учится, я виноват, что твой обшарпанный дружок с дурацким именем тебя настолько не любит, что тоже не хочет работать? Ты ничтожное создание, и я буду просить бога, чтобы поскоре не стало таких как ты.
Тут Дэйрис выгорел. Глаза его наполнили жгучие слезы. Ноздри раздувались, как паруса. Весь он дрожал. Он сжал кулаки и направился прямо на Транка. Поднял руку и... ее перехватил Транк. Тот сказал, спокойный и суровый:
- Сломать тебе руку, чтоб ты запомнил наш разговор? Я думаю, не надо.
Он отпустил Дэйриса и быстро ушел. Вскоре вернулся и сам Дйэрис, который проявил себя с худшей стороны в этом разговоре, ибо он, забывшись на мгновение, не использовал главное правило верующего человека, его главное правило: Если ударили тебя по одной щеке, подставь под удар и вторую щеку, любезно предоставленное нам Святым Писанием, а именно Книгой Пророков. Когда Дэйрис остыл, когда гнев его поблек, он понял, что опозорился, опозориолся в своих глазах. И все-таки у него было оправдание: он был человеком, а человек – не машина, у него еесть право ошибаться, есть право падать и ненадолго, невольно отступать от принципов чести под влиянием минуты.
И все-таки ни этот разговор, ни обстоятельства, а именно разница в положении, не смогли не то что понизить уровень его любви, но даже настроить Дэйриса на освобождение от уз любви. И, по крайне мере, у нас нет сомнения в том, что он любил её беззаветно, самоотверженно, всепоглощающе, но семена любви, посаженные рукой бога, взошли на плодородной почве, но он, как говорится, очень бы расстроился, если бы она ушла в мир иной, в царство распоясанных, настолько бы расстроился, что последовал бы за ней в неизведанный путь, как за ней последовал бы и Андрил, но любовь все-таки появилась и окутала его с ног до головы, как туман, эта любовь - забвение прошлого и полного нежелание знать будущее. Если мы чего-то не видим, или не замечаем, это не значит, что действа или процесса нет в помине. Это только подтверждает тот может быть немного грубый и уж точно неприятный каждому, у кого хорошее зрение, факт, что мы самые настоящие Слепцы. Почему Дэйрис полюбил и почему полюбил именно Эларай? Вот вопросы, на которые стоило бы ответить. Мы попробуем. Дэйрис полюбил, потому что так было предначертано судьбой, а нет большей мудрости для людей, чем полагаться на ее мудрую волю. Просто пришло время для этого, сложились обстоятельства. Но он полюбил, потому что он хотел полюбить. Вся его натура, годами созревая, стремилась к этому. Он жаждал любви, да он и любил все на свете, природу и людей, каждый лист и каждого человека. Дэйрис - не разрушитель, а созидатель, если не созерцатель. Он с тоской смотрел на влюблённых пар. Ему хотелось испытать то же, что испытывают они, когда проявляют нежность и обнимаются, не говоря уже о поцелуях. Поэтому нет ничего удивительного в том, что рано или поздно, а тут, говоря честно, довольно поздно для мальчишки, он влюбился по уши. Выбор его пал на дочку Транка всего лишь потому, что она как две капли воды похожа на него, но немного, процентов на тридцать, и отличается от него характером. Вообще очень трудно найти похожего на тебя человека, если ты Белая ворона в городе и в мире, если тебя нигде не принимают, если ты не похож на других. А Дэйрис ведь как раз таким и является, как и Эларай. Они нашли друг друга, нечасто бывают такие встречи. Они оба странные, другие, иные, даже Жонатан не так родственнее с Дэйрисом, как его любовь, Эларай.
- Ты? Вы? – наивному удивлению ее не было предела, - А где поль Галспанди? – в невладении собой она даже не смогла четко выговорить это слово, - Где он?
Дэйрис начал заикаться. Он не мог выдавить ни слова, растерянный, волнующийся не на шутку, он поник и застеснялся, молча он делал какие-то невообразимые движения руками и ртом, морщился, пыхтел. Но, увидя, что украдкой у Эларай показались слезы, он успокоился, попрямел, даже похорошел и твердо сказал, что должен был:
- Он меня сюда прислал, вместо меня.
- Но зачем?
- Он очень занят.
- А чем?
- Сном.
- Сном? Я ослышалась?
- Не совсем. Так он велел передать, слово в слово.
- Так, он, как я поняла, сейчас почует? Ах! Ясно! Что ж, похвально, что он закрыт для лжи.
- Но если вы имеете сообщить мне что-то серьезное, я к вашим услугам. Я ему все изложу, когда он…
- Проснется… Вы-то мне зачем, Дэйрис? Извините, но у нас были личные разговоры.
- Именно так. Вот у меня ручка. Что вы велите записывать? Если вы думали над каким-то планом или решали задачки, или составляли характеристику… вы смело можете довериться…
- Тогда пишите: отец мой – чудовище!
- Простите, мой отец?
- Нет! У вас благодаря судьбы его нет. Вы должны быть счастливы. Вы свободны и бедны, спите на мостовой, боретесь за свою честь, не обременены узами родства, у вас будущее ветра.
- У меня? – воскликнул пораженный Дэйрис.
- А я? – продолжала Эларай, - Кто я? Крыса! Крыса! Она и есть! Всегда была! Мне были свыше доверены несколько лет, и то не удались.
- Ну что вы! Если хотите знать мое мнение, то я не знаю, что с вами. Если бы здесь только был Жонатан Грин, мой приятель, он бы обязательно вам помог. Но, понимаете, у каждого свое: кому-то нужно построить дом, другому – найти человека, что был бы другом, еще кому-то – побольше солнечных дней. А у вас что?
- Не знаю. И писание не говорит. Зря я не вышла замуж за Эдвина Меллиота, это вы мне тогда помешали. Расскажите мне о нем.
- Об Эдвине Меллиоте?
- Нет же, о Жонатане Грине.
Дэйрис обожал говорить о своем возлюбленном Жиме.
- Тот, кто раз надел Кольцо Нибелунгов, больше от него не избавится.
- Старикан, хорош пугать мальчонку, - без лишних вежливостей одернул гаголющего таинственным и торжественным тоном Алхимика Гилкрист Галспанди.
Но того, что произнёс черномаг, было достаточно, чтобы залить душу Дэйрис до краев тревогой, испортить ему и без того побеждающее на всех конкурсах плохого настроения настроение, посеять в нем зерно сомнения - а вдруг ему не удастся спасти Жима и просверлить в его сердце ноющую дырку. Дэйрис внимательно поглядел на Тристагора и спросил:
- Почему вы так думаете? Почему вы так уверены?
Филомен залился и чуть не подавился оглушительным скрежещущим хохотом. Гилкрист поморщился и сказал, пытаясь отвести Дэйриса подальше:
- Ну-ну... Надышался паров в своей Башне... все мозги к... покатились. Не слушай его, слушай меня.
- Нет, послушайте, поль Галспанди, - вдруг признался Дэйрис, - Я всю жизнь провёл во лжи. Я на что-то верил и на что-то Надеялся. Но мечты мои превратились в прах. Поэтому я больше не хочу мечтать и думать о несбыточном. Мне нужна правда, пусть и жестокая. Я должен знать, что случится или уже случилось с полем Грином?
- Наконец-то хоть от кого-то слышу вразумительные речи! Этот гусёнок далеко пойдёт! Если не сгибнет в тео-мартелльской канаве! Ты хочешь знать все? Ты обратился по адресу! Я вижу и предвижу все и более, чем все! Я могущественный пророк и талантливейший учёный. И я скажу тебе, чем все это дело обернётся, и кто расхлебает эту кашу! Кольцо Нибелунгов – не просто вещица, это живая сущность, запертая в металле. Но это не человек, не ангел и не демон. Это феномен. Я так и разобрался в нем… видишь ли, эта сущность упряма и могущественна. Хоть это и всего лишь кольцо, оно обладает волей и целями, которые знает только оно само. Когда отхвачу его – сразу возьмусь за эксперименты. Так вот, эта сила – с разумом. Ее, наверно, можно увидеть во Втором Измерении. А, может, она часть Третьего Измерения.
- Вот сказки, - раздраженно пробурчал охотник.
- А что это за измерения? – вопросил озадаченный Дэйрис. Он чувствовал, что, хоть этот странный человек и агрессивен и во многом непонятен, он говорит от сердца. К тому же на данный момент только он мог быть ходячим ресурсом информации, только он мог дать хоть какие-то сведения об участи Жима. Но, когда он задавал этот вопрос, что-то очень неприятно кольнуло в сердце. Голова будто погрузилась в туман, сон. Но это не были признаки глазной болезни, нет, в глазах не померкло. Но Дэйрису даже почудилось, что он слышит какой-то голос. Это не был голос Алхимика и Галспанди… Дэйрис украдкой обернулся по сторонам. Рядом, кроме них, никого не было. Он не смог разобрать, что пытается донести голос внутри его головы… но Алхимик говорил слишком громко и яростно, и тихий странный голос исчез.
- Да тут все просто. Первое измерение – мир людей, мир привычного вам вида и формы времени и пространства. Второе измерение – то, куда вы попадете после Свидания с душой, как я называю Смерть. Это мир ангелов, демонов, призраков, душ, Рая, Ада, Чистилища. Что насчет Третьего Измерения, то тут мало что можно сказать. Даже я туда не могу заглянуть. Дверь слишком крепка. К ней нужно подобрать особый ключ. Некоторые из моих коллег говорят, что там живет Пустота, другие утверждают, что там заперта Первородная Тьма.
- А вы какого мнения, поль Тристагор?
- Я думаю, что его вообще нет.
- Но вы сказали, что Кольцо – часть этого…
- И не отказываюсь от своих слов. Я скажу только тебе и по секрету: я вижу ауру. И на своем опыте я убедился, что по ауре можно распознать Измерение, к кторому принадлежит существо. Но такой ауру, как у кольца Нибелунгов, я не видел.
- А что это была за аура? И разве вы видели Кольцо?
- Конечно, я его не видел, глупый мальчик, - Филомен внезапно раздражился, - Но есть любопытное заклинание, и если праивльно совершить обряд, можн увидеть ауру любого предмета или существа, которое может находиться за тысячи лиг отсюда.
- А аура?
- Что аура? – огрызнулся Алхимик.
- Вы хотели сказать, что представляла собой аура Кольца?
- Ты бы слушал меня внимательно. Я ничего не хотел сказать.
- Но вы скажете?
- Нет, - отрезал помрачневший Тристагор и убежал.
Охотник развел руками – мол, я тебя предупреждал.
Глава десятая. Буря, разлучившая недругов.
Нандо и Транк остались только вдвоем в почти кромешной тьме, побеждаемой лишь маленькими просветами, оставленными глыбой обрекшего их камня. Сначала Нандо ничего не понял, но как только произошло озарение, заверещал и подбежал к камню, став молотить по нему своими пухлыми кулачками.
- О, Мадонна! О, Мадонна! Вытащите меня отсюда! Помогите! Неужели это конец?
Несмотря на весьма ограниченный ум, он понял, что это настоящая катастрофа, какие еще не встречались на его жизненном пути.
Транк воспринял все это иначе. Он нахмурился и поблек, тоже подошел к камню, осмотрел его, увидев, что надежды на освобождение ни сто, ни с этой стороны нет, посмотрел на Керо, постоял; в это время он усиленно думал, и вдруг прислонился к стене камня лбом.
- Эларай, - еле слышно выдохнул он, - Она осталась одна с четверьмя весьма опасными и подозрительными мужчинами, если только не с шестью, которые состояли из грубого охотника, опасного инсургента, злостного черномага, разьяренного дикаря и помешанного на бабочках ученого.
Затем, после первого приступа отчаяния,
Нандо сам наскочил на нож, он не успел даже подумать, что делает - это был инстинкт, противоположный инстинкту самосохранения: секунда - и вот он уже не прошлый Нандо Керо, веселый толстый поваришка, у него в животе торчит рукоятка ножа. Нандо был мягкотелым: нож вошел глубоко, достал наверно до переваривающейся еды, которая уже никогда не перевариться.
Восск не смел дотронуться до Нандо и не мог сдвинуться с места, его приковала к нему апатия горя он осознал свою ошибку и молча с открытым ртом и остекленевшими глазами из которых начали сочиться слезы он всетаки был юным мальчиком хоть из могучего славящегося своей выносливостью племени воссков хоть и был их потерянным принцем зрел на творение рук своих обогренных кровью читстоты и невинности нандо был мертв как только мог быть мертв человек повар глаза его застали и смотрели в какубто только им одним видную точку в туманеруки раскинулись как крылья не в состоянии улечься на круглом объемном животе голова не была никуда повернута сначала он упал на колени затем неловко повалился наземь раздался стук черепа о землю чтото твердое в нем всетаки было это разум
Транк тоже постоял над телом уюиенного но это не было стояние долгое как на похоронах он решил брать быка за рога он решил дейстовать он подумал надо предпринять меры глаза его были сухи слишком много он видел в своей жизни ставшей сущестовванием жалким трупов даже смерть преданного слуги не стала для нено большим потрясением но он сказал себе подумаю об этом както на досуге а сейчас надо дать волю своим рукам он воспрял духом насколько это было возможно в такой атмосфере и посмотрел на восска тем хищным взглядом который так пугает зайцеев и клерков миг и он бросился и повалил ошарашенного смертью сделанным юношу с ног который совсем того не ожидал так как забыл все на свете когда это случилось он конечно вспомнил что собирался заколоть Транка и понял что это у него не получилось экая неприятность как тигр одним прыжком настиг восска итак восск был вновь повержен Транк оглушил его а когда ромашка очнулся оказалось что он связна Транк сказал
- Неудачная попытка
Это была его шутка, он любил жестокий юмор, когда он до него доходил.
Он грубо поднял мальчишку на ноги и подтолкнул его
Давай иди иди! Рявкнул он прямо ему в ухо
Куда мне идти хотелось спросить восску но он из гордости природной молчал и не выжал из себ яни слова
Транк толкал его восску хотелось вякнуть не прикасайтесь к моей священной особе зать передо мной на коленях потом но он зажал рот не руками но волей
Много раз восск поскальзывался и падал больно ушибаясь о камни и. каждый раз его ставили в вертикально ожение сильные и не сообо ласковые руки транку же выросший в гоноой местности а детство сильно влияет на нас ни разу даже не поставил криво или непраивльно ногу и не подвернул ее восск скулил и молчал особенно неудобно идти было в тумане какбудто ктото его специально наслал именно для ромашки таким образом с трудом но живые и почти здоровые два кровных врага вышли или вернее выбрались выкарабкались к поломанной машине какойвой ее признак новый обнаружился очень скоро или не так
А теперь поищем филомена тритсагова сказал транк будто бы обращаясь к себе конечно стал бы он тратить слова на такую низменнуюпризренную тварину как ромашка он же восск он же квинн
А что между тем творилось между ф т и к д ритуал должен был свершиться и все для того было подготовлено рука мага и жертва со свежими глазными яблоками
Филомен воткнул нож прмо между лопаткками в спину клео драги смерть постигла беднягу мгновенно он не успел ничего почувствовать и подумать он как и жил умер бессознательно ничего так и не поняв книга с бабочками выпала из его онемевших скрюченных рук и упала на песок издав тихий звук когда коснулась с землею если там внизу вообще была змеля а не преисподняя тело его продолжая жить изогнулось дугой и рухнуло в тот момент когдаклинок вошел в плоть ученого сцену эту жуткого убийства не менее жуткого чем убийство авеля каином ибо все убийства равноценны ярко до олепления если бы ктото был свидетелем кроме нас невидимых духов спообных пронинуть взглядом куда угодно осветила и выхватила из мрака вспышка молнии но вы не знаете главного саа молния настигла страшного ученого и всадила ему свой острый кортик прямо в голову как в проводник филомен упал вместе со своей жертвой оглушенный и возродившийсяВы что деалете взвилась на него эларай вы что смеетесь по вашему это та ситуация в которой можно смеятсч у меня нет слов а вы смеетесь
Нет слов леди в ыпроизнесли уже больше двадцати слов
А вы как у вас хватает наглости после этого раскрывать рот дворцовые гены вступили во владение эларай это были их слова свидельствующие о властности и королевской жестокости и негодовании а не ее
Дэйрис тут же умолк и потупился
Эларай смотрела то на одного то на другую
А ваш голос вдруг поинтересовалась она
Тоже дар от рождения быстро ответила мелиан и мило эгоистично улыбнулась
Нет что же вы продолжайте ситуация не просто та как вы сказали леди в которой можно посмеятся она просто требует смеха
Значит все это время вы то и делали что притворялись
Не хотел бы хотела бы вас огорчать но да совершенно бессовестно и жестоко притворялась
Я не могу привыкнуть к этому женскому роду я прочсто не понимаю
Ее все подталкивало спросить а вы не шутите но перед ней стояла женщина это уже не был гилкрист галспанди которого она потчи. Знала это даже не был он Солнце равнодушно палило сквозь завесу облаков и пыли.
Транк подумал о своих отношениях с дочерью. Сейчас он уже глубоко раскаивался в том, что сотворил. Ему теперь претило, что он создал тюрьму под спальней своей дочери, что он издевался над людьми, потому что сам был уязвлён и несчастен, что он калечил тела, питая злобу к себе и всему миру. Она открыла ему глаза на то, каким он был чудовищем. Первое время он упорствовал, упрямился, отпирался, делал вид, что все хорошо, что он прав, и только дочь виновата в своих глупых, ни на чем не основанных иллюзиях. Сейчас же, когда Смерть была так близка, когда уже пахло могильным амбре, когда было время подумать, когда почти никто не мешал, когда наступила наконец то полная тишина, он прозрел, началось осветление его души. Какое-то непонятное чувство возникло в ней, это чувство было сильное раскаяние, от которого он почти отвык. Конечно, он ещё и раньше боялся судьбы и воли Господа, и даже больше не их, а себя, он раскаивался, но заглушал этот страшный мотив сердца, против которого могут поспорить только самые сильные, кем он и являлся. И раскаяние это было слабым, как огонь свечи, стоит лишь накричать на кого то, и оно пройдёт. К тому же он столько нагрешил, столько сгубил судеб, столько разрушил счастья, что он боялся даже допустить мысль, что все это неправильно и грешно, иначе бы пришлось отвечать за этот весь беспредел.
Транк не отдавал ни себе, ни другим отчета в том, как сильно он любит своё дитя. Порой он кричал, метался во сне, тревожимый страшными кошмарами, казавшимися явью, да они и были явью несколько лет назад, они и были настоящим и реальностью, хотя для бедного Транка не грехом было бы иметь надежду, что все это лишь гадкий, но имевший долгожданный конец сон, и хотя мы простим бедному Транку эти напрасные ожидания, простим пагубное, но вполне естественное желание обличить свою сделку с Азазелем в оболочку фантазии, тумана, сделать ее видением, видеть ее чем-то странным и привидевшимся лишь на минуту, мы простим ему это, потому что все люди имеют привычку пытаться сотворить из своего горя и из трагедии всей своей жизни сон, нечто нереальное, воздушное, и утоляются этим хотя бы в реальном сне, в Часы ночного покоя, правда, сказав это, мы возвращаемся к первым словам этого длинного витиеватого предложения, подчеркивающим, что наш герой мучился во тьме после полуночи, как впрочем и до неё, после начала утра, как впрочем и до него, и замечаем, сопоставляя конец и старт нашей речи, что ночь делится на несколько частей для таких страдающий людей, коим имя легион, а именно, на Часы спокойствия и отрешения от мира и его бед, то есть на Часы отдыха всего организма и мозга, что главнее, и на время сновидений, не дающих желанного покоя, а раздражающих нервную систему и превращающих душу в кровавое месиво до следующего пришествия, до ее исцеления.
Итак, ночь была для Транка, который, вне всяких сомнений, не только принадлежал к этой когорте или, если выражаться проще, как любят старушки в очках, которым вообще лень читать эту книгу и других ее коллег, категории двуногих без перьев, но и являлся ярчайшим ее представителем, периодом сладчайшего наслаждения тем, что он не жил, не страдал, почти не дышал, а мы можем сказать, что во сне мы и не дышим, потому что раз человек не понимает, не чувствует, что он не дышит, то он и не дышит, хотя с этим можно очень долго и плодовито спорить, а также и эрой кошмаров, ужасов, страхов, выражавшейся в ежеминутном повторении и перекручивание его умом или сердцем - кто разберёшься, откуда это исходит? - Того памятного дня, в который и свершилась сделка с демоном перекрёстка, который произвел самый важный и сильный шрам на транковской души коже, и заканчивающейся холодным, как взгляд динозавра, потом, струившемся по его лбу и не только, зверскими стонами, леденящими кровь охами и душераздирающими криками, а потом и вскакиванием с раздерганной, изувеченной и измученной кровати.
Никто не был с Транком рядом, как бывают рядом с нами в тяжелые минуты Часы и года и вообще ситуации, не поддающие описанию, такие они плохие ужасные и ранящие нас, наши близкие и любимые нами родственники, никто не мог ему помочь, как помогают другим счастливым от этого людям добрые индивидуумы, как мотыльки слетающиеся на огонь души, погибающей или вернее сказать, восстающей и возрождающейся в жерле вулкана. Почему? Почему так происходило, когда он не только был, но и являлся первым, самым состоятельным и уважаемым, как было написано рукой незабвенного поэта сатирика и просто писаки в Ты еси муж, сотворивший сие! человеком не только на улице, хотя Черновод располагался не на улице, а на площади, но и в городе, да что там в Тео-Мартелле, в самой великой и ненасытной на великих и достопочтенных людей провинции Аррен? Почему он оставался страшно одинок, если был окружён тысячами вроде бы благожелательных, приятных и красивых людей? Почему только его дочь служила отрадой, почему лишь единственный человек во всем мире мог успокоить его нервы и погладить его руку, несмотря на то, что Транк ежедневно встречался и вообще находился с большим количеством парадных личностей, вроде как и призванных делать это вместе с ней? Да ведь он сам никого не подпускал к себе, ощетинившись, как дикобраз. Он, если когда-то в нем и жила вера, давно перестал верить в людей любого сорта - любого из-за того, что он был и не очень умен и даже опыт не помогал ему разбираться в людях, а ведь говорят: опыт знание для тупых. И была ещё одна причина, столь же весомая: как раз потому что он жил или лучше сказать существовал в Черноводе, муравейнике разврата и похоти, и всех других плохих порочных страстей, он и не мог обрести настоящих преданных и заботливых людей, ведь он был человеком совсем отличного от их нрава и характер его столь же сильно противоречил оному этих всех придворных, как и море земле, а рыба птице. Но кажущееся это одиночество было на самом деле только иллюзией, обманом зрения. Ведь, как вы узнаете чуть позднее, его ожидает соединение с лучшим слугой в мире, что попробует исцелить его от его болезни, а если это не получится, хотя бы притупит боль своим милым вмешательством, продиктованным ничем иным, кроме как честным и благородным порывом души.
- Нандо, - сказал он в глубоком раздумии и какой-то тихой заторможенной печали, - Скажи, ты же веришь в Господа?
- А то как? - откликнулся невесело Керо. Он подумал, что Транк готовится к прибытию в другой мир. Он знал, что его хозяин не верующий человек, и предположил, что в эти последние минуты жизни свершается переворот в его душе. Он был прав. Он поцеловал свой материнский крестик, - А что вам?
Транк закусил губу. Помолчал и объяснился.
- Тогда мне нужно знать, какой грех, какое преступление он не сможет простить?
- Да нету такого, - просто и быстро, но и очень убежденно отвечал Нандо, - Бог на то и бог, чтоб прощать. Он милостив и справедлив.
- Справедлив? - прошептал Андрил.
Керо понял, что за мысль пробежала у Транка в мозгу. Он перешёл на другой тон., - Я вам так скажу, поль, вы не сильно заморачивайтесь над этим вопросом. Потому как вы внутри добры. Я это знаю. И он все видит и знает.
- Но Нандо, не может же такого быть, что человек внутри добрый, а творит самые ужасные и гнусные вещи, какие только можно представить! Ты знаешь, о чем я.
- Да, знаю. И не придаю этому значения. А что?
- Но не бывает так!
- Вы, сударь, очень плохо разбираетесь в человеческой натуре. Для вас существует только чёрное и белое, а то, что человек противоречив, вы не видите на своём примере? Все говорят, вы монстр, да что тут таить, все вас ненавидят, а я думаю, вы прост заблудшая овца. Просто однажды выдался плохой день, и вы не туда повернули.
Это была ночь, подумал Транк. И тут его осенило. Вот что было первым звеном этой порочной цепи - двойная сделка! Возможно, если бы Эларай не заболела, если бы Азазель не явился, все пошло бы по другому. На Эларай он обижаться не мог, поэтому выплеснул всю злобу на демона. Это он во всем виноват! Из одной крайности удалился в другую.
- Я боюсь, Нандо. я сделал очень большое зло много лет назад...
- Ещё злее, чем вы делаете сейчас? Я думал, пытки - это большее, на что вы способны. Надеюсь, вы не убьете меня за эти слова, истерически посмеиваясь, сказал Нандо.
- Такое невозможно простить... я обречён на вечные муки в аду.
Он говорил не метафорически.
- Ну что вы, сударь? Если даже слабый луч раскаяния прорвётся в вашу душу, вам не грозит наказание.
- Ты не знаешь, что я совершил.
- Так облегчите себя, снимите камень с плеч. Расскажите все по порядку.
В нем говорило любопытство. Нандо очень любил интересовать чужими историями.
- Это было двенадцать лет назад. Эларай была тогда совсем маленькой - вот бы она оставалась такой же вечно! - Флориан тоже...
- Это ваш сын, что упал с балкона?
- Нет, он не упал с балкона. Сейчас ты узнаешь, почему. Эларай серьезно заболела, настолько серьёзно, что я пошёл на последний шаг: на сделку с желтоглазым демоном-торговцем.
- Матерь богородица! Что, ещё раз, вы сделали?
- Это чистейшая правда. Темной ночью я отправился в лес. Выполнил обряд...
- Там ещё и обряд был?
- И долго ждал его. И вот он появился. Мы разговорились. Он рассказал мне о моих проблемах. И он обещал мне помочь в моем горе. Но вот беда: все так просто никогда не даётся. Я мог прожить ещё только десять лет, но Азазель сказал, что может дать мне целых пятнадцать лет, взамен на то, что я отдам ему своего сына, Флориана. О, дитя моё, прости грешника! И я выполнил его просьбу, если можно это так назвать, выполнил, потому что я его ненавидел! Он постоянно действовал мне на нервы, он меня раздражал.
- И вы решили таким простым способом избавиться от него?
- Да!
- И вы даже не спросили, зачем он нужен этому Бизелю?
- Мне было это неинтересно.
- Значит, никто не упал с балкона, - расстроенно пробурчал Нандо.
- Я обреченный человек, - отрезал Транк, - Я потерял и сына, и дочь...
- И жену, - поддакнул Нандо.
- Вся моя жизнь - сплошная ошибка, горький опыт, что ничему меня не научил. Ошибка на ошибке - вот как строил я свой дом.
- Но что мы будем теперь делать, милорд? - обратился бедный малый, попавший в оказию, за помощью к другому лицу, попавшему туда же. Они были заперты, как мыши в пасти кота, как иона в чреве кита, как грибы бывают заперты в сметане. Никто не мог их спасти, а некоторые и не хотели. Их смерть была делом почти решенным. Им могли помочь только высшие силы. Или они сами могли себя вытащить? Вытащил же Мюнгхаузен себя за волосы из болота, пусть и они поднатужатся. Сдвинуть глыбу невозможно. Протиснуться в просвет таким крупным людям нельзя. Несмотря на тяжесть ситуации, Транк не потерял головы и начал думать. Ситуация была критическая. Снаружи доносилось завывание ветра, заглушавшего крики Керо. Транк обнаружил, что чувствует сквозняк. Спасения ждать неоткуда. Вот и настал этот час. Пришло время проститься и обняться и подготовиться уйти достойно, хотя их ждала мученическая смерть от голода и жажды. Кто мог им помочь? У кого была такая возможность? Это была бездна мрака и отчаяния, глубокая, как желудок Керо. Керо сел, опершись спиной о камень и горько начал проливать слезы. Транка это раздражало, но не мешало испытывать жалость. Пришло время проявить стоицизм, который у них почти отсутствовал на двоих. Делать было нечего. Кто знает, что творилось снаружи? Может, Эларай уже мертва. Бедная девочка! Зря Транк взял её с собой в пустыню с незнакомыми людьми. Что теперь с ней станется? Надо было оставить её дома, в покое и безопасности. Эта мысль не давала Транку покоя. Каким глупцом он себя считал, как корил себя. Первая попытка провалилась. Будет ли вторая? Вот все и вышло у Транка из-под контроля. Ад уже ждёт его с распростертыми объятиями, он скоро заполучит желанный кусочек. Нандо очень сильно расстроился, несмотря на сытый желудок. Эта пещера - их последняя столовая, их последняя спальня, их усыпальница, их могила. Саваном для них будет песок, который ветер занесёт из той стороны. Та сторона безмолвствовала. Страшное, пугающее молчание.
Только бы выбраться отсюда, за это все можно отдать! Но никакой надежды не было. Даже её призрака. Печально все это. Мы им сочувствуем. Им не выбраться, не спастись. Они навеки погрузились в мрак. Им было хуже, чем утопающему. Они начали задумываться о своих душах и грехах. Керо от несчастия и горя повёл речь. Слова вырывались у него вместе с рыданиями. Грот был заперт. Дайте мне точку опоры, дайте причину надеяться и верить! Но вера исчезла, испарилась, ушла, покинув их безжизненные сердца.
И все-таки они нашли выход из пещеры. Этот подвиг совершил Транк. Он обнаружил сквозняк, подошёл к противоположной глыбе стене и снял с неё камень, который загораживал естественный проход вдаль. Транк возликовал, но это длилось недолго. Что, если через несколько метров проход суживается или кончается. В нем и так надо пробираться ползком. Что, если, используя эту возможность побега и пробираясь по нему, они застрянут? Но кое-что подсказывало Транку, что этого не случится. В далеком детстве в горах у себя на родине он много раз обнаруживал такие ходы и ради интереса осматривал горы с другой стороны. Никакой живности там не водилось: охотники все истребили. Это не могли сделать кроты. Это были естественные ходы в горах, проделанные самим Временем. Сделать первый шаг точнее оказаться в проходчике было сложно и тяжело. Первым должен был ползти Транк, затем последовал бы Нандо, если бы смог, но он не мог. Да и Транк, всегда педантичный и осторожный, не мог себя заставить предпринять что-то. Нандо принялся рассказывать историю из своей жизни.
И вот они пустились в длительное, морально тяжелое путешествие. Транк видел перед собой когда поднимал голову чуть не стукаясь о потолок пути темноту, Нандо в таком случае видел лишь темноты да и тыл Транка, который не особо стеснялся в данных обстоятельствах. Все мы теряем стеснение, обычное при обычном быте, когда речь идёт о спасении нашей жизни. Когда речь идёт о спасении души, оно же даже помогает нам. С ним мы не теряем голову, стеснение - защита. Хорошая крепкая сильная броня. Стеснение - инстинкт, но хороший, полезный инстинкт. Особенно подвержены ему, как и всем инстинктам женщины и девушки. Они умнее мужчин. Мужчины распущеннее их. Но снаружи на воле на воздухе на свободе их ждал неприятный сюрприз под вывеской «восск». Не успели они пройти и десяти шагов, как на них напали. Это был Ромашка. Он возник, как Азазель, будто из ничего, выскользнул, как змея, из поворота. У него в природе так неслышно подкрадываться, его на услышали даже нагружённые, натренированные уши Транка. Они были достойными противниками, хотя оба были олицетворением зла, пока сражались друг с другом. Хотя не может быть такого, чтобы зло сражалось с добром. Добро всегда терпит и выжидает, и подставляя другую щеку, пока зло само собой не успокоится и не исчезнет, растворясь в добром.
Они шли долго и очень долго и шли в никуда если бы д знал только если б знал но нет он не имел представления где ж и куда в свою очередь движутся они но он старался не показывать своей неуверенности пт как он все время был крайне неувен ни а чем и различия в его состояниях не замечалось
Эларай и другие надели очки.
Вдруг Гилкрист как-то странно повёл этим самым плечом, брезгливо посмотрел на Эларай и грубо оттолкнул её. Эларай стояла, смотря на него во все глаза, похожий взгляд был у Безмонта, когда его предали.
- Вот что, деточка, - едко произнёс охотник каким-то изменившимся голосом, таким, словно с него сняли каменную оболочку, - Знаете, что, леди… я хочу покончить со всем этим, да покончить, - сказал он, увидев её расширенные глаза, - а вы что, думали, что у нас будут дети? Эларай жалась к его плечу и смотрела на него, будто это приносило ей успокоение.
- На самом деле я не мужчина, - выдал, наконец, охотник.
- Так кто же вы?
- Угадайте.
Тут он снял шарф и шляпу и эполеты и очки и пальто и сапоги. Она оказалась даже ниже Эларай на пять сантиметров. Это было настоящее прозрение для Эларай - она стояла без дыхания и только раз моргнула, открыв ротик - благо ещё брови не поднялись.
- Это что, правда?
- Нет я шучу, - он или, вернее, она показала руками на своё тщедушное тело.
- Меня зовут Мелиан Денева я из Звездопада. Я тут, чтобы укокошить вашего папашу авек плезир, уж простите.
- Не может быть!.. а ваша речь?
- Моё природное достоинство, - лихо отвечала молодая женщина.
- И при первой же встречи я его убью, и никто мне не попрепятствует.
С этой минуты отношения между Эларай и Мелиан порвались
- Но почему, почему вы держитесь этой цели? Всхлипнула Эларай.
- Это личное, - отрезала женщина.
- Но я должна знать, почему хотят убить моего отца!
- Да - по закону и по кодексу чести – должна, но вот что главнее (и запомни это хорошо): я не обязана тебе ничего говорить, просто потому что я разбойник… тьфу… разбойница.
- Как же, вы - Мелиан из дома Денева! Ваша сестра - Королёва Стефания, ваш дядя Кирилл Денева, вы аристократка!
- Это было в прошлой жизни.
- Нет слов, леди? Вы произнесли уже больше двадцати слов.
- А вы!.. как у вас хватает наглости после этого раскрывать рот? - дворцовые гены вступили во владение Эларай - это были их слова, свидельствующие о властности и королевской жестокости и негодовании.
Дэйрис тут же умолк и потупился. Эларай смотрела то на одного то на другую.
- А ваш голос? - вдруг поинтересовалась она, как будто это могло ей помочь.
- Тоже дар от рождения, - быстро ответила Мелиан и мило, эгоистично улыбнулась.
- Нет что же вы! Продолжайте! Ситуация не просто та, как вы сказали, леди, в которой можно посмеятся, она просто требует смеха!
- Значит, все это время вы то и делали, что притворялись?
- Не хотел бы… не хотела бы вас огорчать, но да: совершенно бессовестно и жестоко притворялась.
- Я не могу привыкнуть к этому женскому роду я просто не понимаю…
Ее все подталкивало спросить: а вы не шутите? Но перед ней стояла женщина - это уже не был Гилкрист Галспанди, которого она почти не знала, это даже не был «он».
Солнце равнодушно палило сквозь завесу облаков и пыли. Так Дэйрис оказался наедине с двумя женщинами с теми ещё характерами. Мелиан решила больше не одеваться, словно не желая убирать доказательство с глаз Эларай. Они шли мимо горной цепи на север, а надо было свернуть на северо-запад, так они шагали бы на край света, в Прекестулен очень долго, если бы на пути им не попалась пещера, где было мало мглы. Они решили на время облюбовать её и сделать местом отдыха; они сняли и спрятали очки и начали готовится к трапезе.
- Разрешите мне прикоснуться к вашей голове
- Да, - отвечал Дэйрис заворожённо.
Рука, изящная, с кольцом на пальце рука Азазеля потянулась плавно к его лбу и нежно, подушечками пальцев коснулась его и тотчас же, как кожа Азазеля вошла в контакт с его кожей, голова Дэйриса наполнилась старинными правдивыми воспоминаниями. Это длилось мгновение. Как только воспоминание приходило, Дэйрис тут же вспоминал увиденное его мозгом и чувствовал, что это было на самом деле. Для Дэйриса протекла в одном мгновении целая часть жизни, шесть первых лет, но он не постарел, потому же уже пережил их. Мы можем забыть, откуда у нас то или иной синяк, но он от этого не уйдёт.
Сначала пришли поздние воспоминания он в каком то незнаком месте с сухой низкой травой и деревьями из костей заместо веток вокруг краснножелтыми туман вдали виднеются какие-то замок похожий на собор святой горит в пении рядом кресты с распятыми гниющими телами его рука в чьего тёплой и толстой руке взрослого он чувствует постоянный неутихающий страх будто знает что он там где его возможно ждёт раскаяние от грехов он не знал как выглядит ад и не подумал что он в аду ад был в его сердце он не видел его в мире
После этого другое он дома
И Филомен помчался по глуши, по пелене желтого мрака, он искал выход из него, он жаждал выбраться, он впервые в жизни вознёс к небу хоть и маленькую, но молитву, он сказал мысленно, обращаясь к небесам: господи, если ты есть и даже если тебя нет, вытащи меня отсюда! помоги мне найти выход, и я прославлю тебя и отблагодарю. Так он скитался по пустыне обезумевший дикий одинокий погрязший в тумане.
- О, силы небесные! Пощадите! - возопил он и упал без чувств.
Везде туман, только туман... Ядовито-желтый, приторный... и нет из него выходу. А где вход - Филомен уж и позабыл, как и то, когда все это началось и кто он вообще такой. С им случилось что-то вроде временного помешательства рассудка, а может и никакого не временного, а очень даже вечного и серьезного. Это мы поймем только через время. Филомен, высунув язык, как запуганная собака, бежал, переходя со спринта на лошадиную трусцу, и метался, и крутился вокруг своея оси, и не был для него утешения в этой мгле, а было только страдание и мучение. Перед ним вставали картины его прошлого, обагренные невинной кровью, коей можно было наполнить сотню королевских ванн. Но он не хотел знать их, а хотел забыть, забыть напрочь и навсегда то, что свершил, пока не пришло озарение, позднее озарение. Взгляд его уходил все дальше и дальше в юность, детство, младенчество, он даже пытался иска ь что-то в утробе матери. Никто не знает, но Филомен помнил, какого это быть там, еще не родившись. Может быть, это была основаная причина его злости и безумства, потому что прийти в сознание, в отличие от других малышей, размышлять уже на второй недели, которые он провел внутри своей матери каждого подкосили бы. Его ум загорелся так рано, как только возможно, и это было чудовищно. Да, он уже умел чувствовать и рождать отрывочные мысли, но никто не мог сказать ему, кто он и что он, где он, в каком времени и что тут делает так долго. Кроме этих вопросов, в его маленькой головке роились другие мысли, приходившие как вспышки: мысли о звездах, где он блуждал до своей начавшейся этой жизни, которые он еще не забыл, но которые и не были четкими и ясными, мысли о каком-то ярком яростном свете, что дарил тепло и упоковение. Он не мог открыть глаза, он делал усилие, но они не разлеплялись, хотя он чувствовал, что они у него есть. Мозг его начал работать еще до того, как создались все остальные нервы и мышцы. Поэтому его преследовала долгая муторная слепота, результатом которой была полная темнота. Также, ему было слишком жарко. Он вроде как и ощущал, что уже не душа, не бесформенная непонятная сущность, что у него есть тело и конечности, но пошевелить ими не мог, так как все его силы и силы природы ушли на работу его мозга.
- Видишь эти бамбуковые палочки? Я приготовил их специально для тебя
Ромашка молчал, хотя уже предвидел, что будет дальше. Наконец боль стала невыносима, и он открыл рот, но ноготь не оторвался даже наполовину
- Хватит! Хватит! Я вам скажу, что вы хотите!
Слова пожалуйста он не сказал.
Транку не приносила удовольствия пытка, он отложил палочки и дал ему салфетку - жизнь во дворце влияла на него.
Я чувствую сердцем что они там он указал дрожащей рукой направление северо-запада там говорю я мои родные моё родное племя
- Прекрасно! Ни боль, ни изгнание ты не можешь перенести спокойно, Ромашка, с достоинством.
Восск испепелял взором пол, он не мог смотреть на Транка, боясь, что тот уловит во взоре что-то обидное и пытка начнётся вновь.
Дэйрис вообще не думал о ее красоте, его любовь была чисто платонической. А Эларай, хоть внутри и испытывала к нему то же чувство, из девичьей вредности не могла простить ему тот плен в Возрожденном Тео-Мартелле. Ей досталась от отца способность не видеть Того, что находится прямо перед ее носом, скрывать от себя свои чувства и упорствовать в своих намерениях, должных показать, что чувств этих нет и в помине. Как Транк в своё время боролся с раскаянием, так и она боролась с любовью, и борьба эта с самого начала была обречена на провал. Потому что с сердцем не поспоришь. Транк держался двенадцать лет, она не продержалась и недели. Она была слабой и нежной девушкой. К тому же женщины острее чувствуют все движения своей души, и притворяются только для форсу. Никакой не то что любви, но даже женской влюбленности и привязанности не было у неё по отношению к Галспанди, но она своим слабым усилием воли заставляла себе искусственно любить его, думать, что он ее партия на всю жизнь, воображать, что скоро она пойдёт с ним к алтарю. Хотя, конечно, мысли молодой девушки так далеко не захаживали. Максимум, что ей чудилось, так это просто внезапная любовь с первого взгляда или по совместимости интересов - она ещё не определилась. Что ж, ей так казалось, даже меньше, она убеждала себя в том, что ей так казалось. Печеньки, сердце, желудок, каждый нерв ее тела, каждый нерв души ее знали, что она обманывает себя, и только она пока об этом не догадалась. Ей была противна эта мысль, она отстраняла ее от себя, но даже слепой бы заметил, что мысли ее больше вращаются вокруг Дэйриса, чем вокруг ее суженого. Боже, я люблю его! Говорила она себе, Какое счастье! Чувствую, что вот-вот взлечу! За спиной будто раскрываются крылья. Ах, как хорошо принадлежат кому-то, да ещё и такому умному и брутального мужчине. Как вы видите, это была любовь женского ума, рассудившего, что ему нравится внешность, характер и вообще каждое движение Галспанди. Но Гилкрист вообще ни в чем не подходил ей. Он был слишком груб - нет, не жесток, - слишком брутален, слишком неуязвим, весел, неначитан.
Эларай зачитывалась книгами Паралипоменона, Эдикутериана, Екклезиаста, Апокалипсиса, восхищалась Книгой Еноха, просто Святым Писанием, Числами, Книгами Царств, Магией, эти достославные, но перегруженные какими-то сторонними аспектами и ненужными деталями фолианты ее увлекали, как настоящую пуританку, хотя она только мнила себя такой, но не являлась ею. Однако никакие книги, обряды, проповеди, факты не смогли наставить ее на истинный путь веры, как это сделало с никогда не сомневающимся в божьей доверенности и доброте к людям Дэйрисом его собственное сердце. Не хватало только толчка, чтобы Эларай усомнилась в боге и его доброй воле, и в нашем повествовании мы описали этот толчок и ему подобные удары судьбы, который раз за разом отворачивали ее чело от небес. Но вот наступил момент, как бы подводящий итог этого скользкого пути, когда надо было уже выбирать, куда идти: вверх или вниз, на Парнас или в пещь, в ад или в рай. Конечно, она не понимала, что к чему, перепутывала названия, обзывая рай адом и аду присваивая имя и славу рая. Так многие ошибаются, словно перед ними две дороги с не соответствующими истине надписями на табличках и поделывают двойной путь. Эларай так и не смогла хоть сколько нибудь поверить и довериться провидению, в ней клокотало никем неслышимое и невидимое до поры до времени бешенство оттого, что не ей дано решать ее судьбу, что не ей дано контролировать жизнь, что не ей дано выбирать, когда быть счастливой и когда страдать и вообще выбирать: быть счастливой или несчастной. В то же время Дэйрис, не образовываясь должным образом, не впитывая в себя бремя фолиантов и пергаментов, не бывая в церкви, не догадываясь даже о содержании речей часто лживых проповедников, не сворачивал с дороги света, не падал, споткнувшись, не искал спасения где то кроме длани божьей; так, обычный глуповатый крестьянин обладает практичной мудростью, превышающей по прикладству к жизни все отстранённые от неё, никому не нужные знания вельможи. Ему достаточно было жить, большего он и не просил от Трёх Сестёр, занимающихся плетением нитей его судьбы. Он даже бы отказался от власти над свое оной, из трепетного уважения и сыновней почтительности к отцу небесному. А вот Эларай доходила до Того, что угрожала Господу, произносила богохульства, конечно, в нежной и слабой форме, она правильно считала, что у них напряженные отношения. Бог хотел одного, Эларай, его неверная дщерь - другого, она даже намеревалась перейти в другую религию, подумывая о ска0очном Бифресте, Валькириях, суровом Мардуке, легком и добром Кетцалькоатле, что конечно, ни к чему хорошему не привело бы, так как законом всех религий на свете является одна простая и непреложная вещь, которую так трудно принять и с которой так трудно смириться: смирение, смирение и терпение.
Любовь Дэйриса была безответной, невзаимной, трагичной. Только согласие Эларай на могло спасти его от неизвестной но близкой катастрофы. Он был умирающим рыцарем.
Но правда ли он любил? На нашем опыте достаточно ложной любви, самообмана, противоречий. Как проверить на качество его чувство? Первое - он боялся ее, боялся боли, которую она могла ему причинить, боялся, не замечая, что уже ранен, уже болен. Второе - он передвигался как во сне, ходил ощупью. Третье - он посвящал ей все мысли. Четвёртое - полностью исчезло вдохновение. Да да, как только люди влюбляются по настоящему, они попадают в состояние полного бездействия, становятся недвижимыми бактериями. Что можно делать, если дрожат не только руки, но и сердце?
Ненужная влюбленность, или осторожно! Мечты имеют свойство исполняться.
Кто, если бы ему даже намекнули на его будущее,
не засмеялся бы и не принял пророчество за шутку?
Нет неинтересных судеб и забытых Богом людей.
Кирнан Шпигель, «О земном»
А теперь, дорогие мои читатели, пришло время оставить наших отчаянных и бедовых героев наедине с их великими проблемами и присоединиться к тем, кого вы знаете недостаточно хорошо, и к тем, кого вы не знаете вообще. Дело в том, что я хочу поведать о злоключениях и состоянии Жонатана Грина, имя которого у многих на слуху, о том, как его мечта – чтобы его бесконечно любили и ему поклонялись – сбылась, правда, неожиданным образом, о приключениях сердца одной девушки – и это не Эларай – и о том, как живется отвергнутому миром племени тигриных людей, к коему, кстати, она и принадлежит.
Итак, начнем.
Жим не сдавался. Его истязали, пытали, били, волокли, драли, но, когда его приволокли в его временное и неуютное логовище, он смачно, как верблюд, плюнул в лицо стражнику, за что получил три жестоких удара по скулам. Потом стражники оставили его, устав от его вечного хохота и шуточек, пронзенных презрением и мужеством. Жим даже не мог встать, даже не мог пошевелть пальцами, он с трудом дышал, но глаза его были сухи, как никогда, и, если бы понадобилось, кулак его бы так же тверд, как в лучшие дни. Он лежал, захлебываясь кровью, потом и злостью, не в силах повернуться, и почти уже не в силах засмеяться. Но мысли его были быстры и четки. Он думал, что скоро спасется, он даже не прикидывал вариант, что может остаться здесь навсегда. Он строил далеко идущие планы мести, он не хотел и не готов был забыть, что они с ним сотворили.
Вдруг взгляд его совершенно случайно упал на некое неприглядное кольцо, каким-то образом и когда-то закатившееся в угол его камеры. Сначала он удивился, но в следующую же секунду почти забыл об этом предметике, поглощенный сбором сил для борьбы с желанием закричать на всю площадь Звезды. Но прошло довольно мало времени, и он снова посмотрел на кольцо. При этом втором взгляде что-то с ним произошло. Что-то одновременно хорошее и плохое. Боль его физическая стала утихать, или он перестал обращать на нее внимание, злоба и желание всех убить улетучились, но образ Дэйриса и Бэзмонта померкли, и он больше уже не мог оторвать глаз от этого плохенького образчика бижутерии. Невольно, почти не замечая того, что делает, но стараясь не привлекать к своим судорожным движениям внимания стражи, Жонатан пополз, извиваясь и кряхтя, пополз крайне медленно и тяжело, но крайне целеустремленно, пополз к Кольцу Нибелунгов, пополз к гибели своей. Причалив к цели этого трагического путешествия, он дрожащими пальцами схватил кольцо, быстро и жадно, будто кто-то пытался отобрать у него, вырвать из его рук этот кусок металла.
Первое же его побуждение – броситься к Дэйрису. И он даже сделал шаг навстречу своему названному брату. Но что-то, какая-то неведомая, но могущественная сила, остановило его. Мысль о том, что надо возвращаться к друзьям, к Возрожденному, к Дэйрису, вдруг стала тяготить его, как камень, подвешенный к ноге. Он как-то озлобился на весь мир и даже на Тюшку, озлоюился из-за того, что не мог пойти к нему, что его что-то удерживало. Он понимал, он предчувствовал, что добром это не кончится, но ничего поделать не мог, это привело его в замешательство, а от замешательства до раздражения – один дюйм. Он пытался бороться с останавливающей его силой, он знал, что дом его и родные души там – в Бэзмонтовской квартирке со скелетом в коридоре, и он любил их, он очень хотел возвратиться, он жаждал снова увидеть столь дорогое ему, столь милое и родное лицо с синими добрыми и наивными глазами… но повернул совсем в другую сторону. И тут же остановился и поглядел в сторону улицы Театра Наций, где жил и ждал его Бэзмонт. Дошло до нелепого: он встал на месте и принялся бешено крутиться из стороны в сторону, разрываясь между кольцом и сердцем. «Да что же я в самом деле!» - наконец мысленно воскликнул он. Он почувствовал к себе презрение и отвращение, ему было смешно и жалко наблюдать за своими волнениями. Он был сильным человеком, и он не мог принять и понять выбор: он всегда знал, чего хочет, был амбициозен и, если ставил перед собой цель, то ничто уже не могло остановить его. Кольцо повернуло его тело, дало сигнал двигаться ногам, и таким образом Жим отправился покорять пустныю Домино.
Жонатану не хотелось ни есть, ни пить. Он вообще перестал чувствовать вкус к жизни. Он, хоть и не понимал этого, постепенно начал сходит с ума. Кто мог ему помочь? Возможно, только Дэйрис. Но его рядом не было, и Жим обиделся на это. Он решил, что если когда-то еще и встретит своего брата, то выскажет ему в лицо все, что о нем думает. Что он ведет себя, как лялька, что он не хочет взрослеть, что он занимается ерундой вместо того, чтобы посвятить себя делам насущным, то есть Возрожденному и борьбе за справедливую власть. Так, блуждая по пустыни, он набрел на воссков. Его не трогали чудовища, так как он был уже почти не человеком, а полупризраком. Силы его истощались с каждым днем, но бывали моменты, когда он чувствовал себя на подъёме. Никогда не был так возбужден и взбудоражен, как тогда. Ему хотелось перевернуть мир, а рядом никого и ничего не было. Голова его постоянно болела и будто оплавилась. Кроме того, в ней появились какие-то шепчущие голоса. Сначала Жим принимал их за шум песков, но потом стал разбирать отдельные звуки и слова. Иногда они говорили на незнакомом языке, иногда были понятны. Вот, что он слышал: уничтожь... беги... смерть... не стань таким, как мы...
Жонатан вообще мало чего знал о Кольце, оно его не интересовало, как и вся магия. Он был суровым практиканом, и сказки его не привлекали. Но как только он увидел Кольцо, возомнил, что ему даровано бессмертие. Он все-таки кое-что знал об этой реликвии. И тогда он стал думать, что будет делать со своим бессмертием. Первая его мысль: посвятить себя делам государства, то есть революции.
Восски были серьезным, никогда не сдающимся племенем, но слишком малочисленным. Их истребляли, они непокорно, немирно, но все-таки истреблялись. Аренские восски были заперты в Арене, они не могли просто перейти всю страну и добраться до Тирнанога. Все связано с походом Мультироза, одного из величайших воинов воссков. Тигриные люди действительно выглядели по-тигриному. У них на коже, на лице и не остальном теле, были словно разрисованные, но на самом деле, вырисованные природой полоски. Они были быстры и проворны. А также отважны и храбры, что тоже немалое достоинство. Говорили они на своем особом языке. Их наречение уже отличалось от основного языка Тирнанога, произошедшего от смеси андальского и эльфийского. Кольцо позволяло Жиму говорить на их языке, и они понимали его и слушали, порой даже внимательно. Одна из воссков особенно воспринимала фигуру Жима. Она в него влюбилась. Это была воительница, обычных женщин у них нет, Аннкуэндор. У всех них была типичная для всех них внешность: черные бархатные волосы, бронзовая красноватая обветренная грубая кожа с темными багровыми косыми полосками, маленькие треугольные уши, как у кошек, но съехавшие чуть вниз, на уровень висков, широкий нос с большими раздувающимися толстыми ноздрями, гибкая узкая шея с обручами, знак принадлежности к племени, все в Тирнаноге такое носят, приподнятые за край глаза, прекрасно свыкающиеся с тьмой и имеющие длинные вытянутые зрачки, косящие к вискам, тонкие длинные руки и ноги, немного не прямой позвоночник, загибающийся к животу, длинные стопы, усы и у мужчин и у женщин, сохранившаяся шерсть на стопах, ногах, руках, спине, массивные челюсти, высокий лоб, длинный хвост. Жим никогда вживую не видел дикаря воссков. Его удивил их вид, он не любил читать и не читал о них в книгах. Он даже немного испугался, но он не привык пасовать перед тем, что вызывает страх.
Они избрали правителем не самого сильного, а самого умного, что свидетельствует об их собственной мудрости. Никогда среди воссков не попадалось низеньких или калек, как не попадаются они и среди семейства кошачьих. Или тупых. Но не были с слишком умных. Они жили инстинктами. У них была особая мудрость, она заключалась в слиянии с природой. Но где найти природу в Домино? Они не были похожи на ангелов, но демонам трудно было взять их под свой контроль, хоть они и были людьми. Они умели общаться и жить в единении и гармонии с природой. Они любили и защищали окружающую среду. Они были превосходными воинами, но не кровожадными. Они не снимали скальпов и не были каннибалами. Они произносили особую молитву над каждым убитым. Раненых они не лечили, так как не обладали искусством врачевания, но безбольно умерщвляли. Они хранили традиции. Они были противниками всего нового и современного. Они ничего не знали о техники и телеграфе, что спасало их души. У них были свои поверья и мифы и свои убеждения о том, куда они попадают после смерти. Детей они сразу приучали терпеть и сносить боль и лишения, а также страдания, а также быть искусными и благородными воинами. Они были воплощением символа тигра. Они стали кочевниками, ели и спали прямо на земле. Бывали правда и хилые убогие палатки. Быт их оставлял желать лучшего. Только самое необходимое и нужное. Они не знали письменности и передавали знания о мире из уст в уста. Они не знали лошадей. С кошками они чувствовали себя на равных и относились ко всем животным уважительно.
Жим подметил, что Эрата не просто смотрит на него, а с любопытством изучает. Это ему было осознать в тягость. Мысли о разных женщинах никогда не посещали его. Любовь была для него ничего не значащим словом. Он считал себя по праву заядлым холостяком. Но даже если бы он наметил себе в планы влюбиться, Эрата бы ему не подошла. Она была слишком красивой и взрывной. Он был ее недостоин. А характер ее ему не нравился, так как он сам был на нее похож, а видеть своего двойника ем убыло неприятно, в этом свою роль сыграла его высокого уровня гордыня. Эрата была настоящей женщиной в полном смысле слова, хотя мы не утверждаем, что все женщины обязаны быть такой же, мы только подчеркиваем факт, что обычно рождаются такие ассоциации, при слове женщина, это не значит ничего больше. То есть, была неуловимой, как звезды, страстной, как пламя, жестокой по отношению к своим ухажерам, как смерть, мягкотелой, как кошка, острой, как нож, безумной, как пьяница, и жесткой, как мужчина. Эрата увидела Жима и сразу, как и полагается, влюбилась. Хотя влюбляться было особо не в чего. Жиденькие от краски, светлые - тоже от краски - кудри, нос длинный и картошкой с раздувающимися ноздрями, неимоверных размеров уши, выдающаяся челюсть, маленький лоб. Он был похож и на обезьяну, и на собаку, и на поросенка, и на лису. Но Эрату что-то в нем зацепило, захватило настолько, что его не столь возвышенный но красноречивый образ залез ей в душу, в помыслы, во сны. Она была необыкновенной девушкой. Родилась в семье тана Толя, богатейшего человека в племени. Она гордо носила титул первой красавицы и холодной гордячки поселения. Действительно, ее более чем земная яркая красота сразу бросалась в глаза, но потом почему-то надоедала и переставала производить такое неизгладимое впечатление. С первых дней своей жизни полностью обеспеченная, она правда не знала, что такое настоящая роскошь. Все познается в сравнении. Ее сравнить ее с тео-мартелльскими сливками, окажется, что она вовсе не так богата, не так прекрасна и не та умна. Но было у нее одно сокровище, которое никто бы не смог отобрать или сравнить. Это живое откликающееся на каждый порыв ветра сердце. Есть люди, живущие чувствами, есть живущие разумом. Но на самом деле решение наше принимает дуэт этих аспектов организма. Они ведь едины и связаны между собой - ум и душа. Также многое связано с воспитанием, а оно в свою очередь едино с этими двумя первыми. Тебе с раннего детства внушали отвращение к, например, восскам, так что став взрослым, ты не сможешь влюбиться в одного из них. Ты одновременно и разумом и сердцем понимаешь, что это плохо, хотя на самом деле это было бы вовсе не плохо. Если же ты все-таки влюбился в восска, то потому, что ты понял разумом, что можно и побунтовать - лишним не будет - а сердцем - что влюблен. Такую внешность, как у нее, очень любят авторы, к каким мы себя не причисляем, так как нам больше по душе красота неземная, возвышенная, платоническая, красота Эларай или Дэйриса, если нет таковой, то лучше быть вообще уродливым, так как внешность определяет характер человека. Если волосы тонкие, шелковистые, то и сам человек податливый и нежный. Если лоб высокий и линия волос образует две арки по бокам, то человек умен и развит. Но оценить характер по внешности модно только в комплексе, зная и видя все черты. А Эрата же обладала гривой блестящих черных волос до пояса, двумя огромными кошачьими изумрудами, вставленными вместо глаз, обрамленными рядами иссиня-черных опахал, розовым, как шиповник, цветом лица, упругой бронзовой кожей с темными коричневыми полосками, длинными тонкими ногами, красивыми ногтями изящной формы, костлявыми руками с узкими запястьями, впалым животом. Все это только подчеркивало ее дерзость, нагловатость, нестеснительность, ее силу, ее дьявольское очарование. Это про таких девушек написал Великий Поэт Лимберт Лилейный следующие строки:
Не плоть твоя меня влечет,
Не голос, ни пурпур, ни ангел тьмы,
А то, что знаю наперед:
Закрыл глаза – приходишь ты.
За ней ходили многие поклонники, но ей с ними было скучно. Она походила на чародейку, манящую своим волшебством и недоступную простым смертным. Не было в ее жизни минуты, когда бы она испытывало полное одиночество, она редко когда даже грустила и печалилась. Что ж, моет быт это и полезно и правильно - иметь железное сердце, которое пылает только по щелчку. А может, более действенно или так скажем верно обратное - страдать, а если не это, то быть живым мыслящим чувствующим человеком. А уметь веселиться - так это каждый еж сумеет.
Дальше больше - Эрата, первая из всех девушек, красавица, богачка и умница - начала следить за нищим, необразованным и не самым по общим меркам симпатичным бродягой, да еще и похитителем кольца, каковой факт может и повлиял на ее выбор, хотя что восск мог знать о этой старинной реликвии? - Жонатаном Грином. Сначала не очень наблюдательный и внимательный Жим не замечал всех этих подглядываний, но только слепой бы не увидел, как она старается попасться ему на глаза и делает все, что быть к нему поближе. Конечно, она не собиралась ограничится только слежкой, для нее недостойно было оставаться в тени и не показываться своему возлюбленному. Она считала себя лучшей во всех отношениях и всегда правой, самооценка ее достигала небе, так что ей ничего не мешало чувствовать себя главной - а она и не предполагала, что и единственной тоже - претенденткой на руку и сердце заморского принца Жима Грина. Первый их разговор произошел на третий день после взгляда любви, когда Эрата уже полностью измучилась, но и когда Любовь ее была в апогее - у влюбленной молодежи все происходит очень быстро, здесь вам никто не будет ждать суженого годами, выплакивая все глаза, да и зачем? Жизнь коротка, успейте пожить с наибольшей пользой для своего сердца и для пользы других. Не надо стеснения, просто идите и берите свое - мы говорим исключительно про дела любовные. Эрате нравились его возвышенные - для нее - слова, его рьяная жестикуляция, его мимика, эти размахивания в разные стороны руками, эти гордые взлеты головы, эти полутанцы на пьедестале. Он ее восторгал своим живым поведением, своей страстью и вдохновением, она не чаяла в ней души. Великая любовь - так Эрата назвала свое чувство через тридцать секунд после того Взгляда, и она была права. Это была настоящая, горячая свежая любовь. Она знала, что ради него пойдет хоть на край света, что побреется налысо, что станет домохозяйкой, будет его ждать дни и ночи. Он стал для нее каким-то божеством, кумиром и идолом. Она просто ослепла и не могла видеть его многочисленных недостатков. Жизнь превратилась в веселый аттракцион, хотя и до этого Взгляда жизнь Эрата не была самым худшим вариантом, она могла назвать себя счастливой и беззаботной. Но теперь это было что-то мощное, яркое, крупное, встречающееся только раз в тысячелетие. Она сознавала свое счастье - Потому что любовь это всегда счастье независимо от обстоятельств и финала - и гордилась им. Только любви ей не хватало раньше на фоне своего достатка и веселья. И вот она пришла, не поздно и не рано, а как раз тогда, когда была нужна ( а она часто не делает этого ). Жим обедал или лучше сказать харчевался в хижине ее отца. Эрата, конечно, об этом знала и решила принимать срочные меры. Тихонько, почти незаметно она прокралась к столу незамеченной Жимом и присела на стульчик недалеко и напротив от него. Отец ее куда-то ушел, и в хижине оставались только влюбленные и служанки, которых Эрата не признавала за обычных людей. С минуту девушка просто молча смотрела на то, как Жим объедается, вытираясь рукавом, супом, половина которого оказалась на столе, закусывая, вернее, отламывая от хлеба большие куски и кроша ими туда же, на стол. Это было единственные подобие плохонького стола в селении, других не наблюдалось. Жим, в котором происходил какой-то активный мыслительный процесс и который не отрывал взгляда от еды, вдруг на мгновение поднял газа, увидел Эрату и захлебнулся. Девушка быстр подскочила к нему и принялась хлопать по спине. Жим ее остановил, сказал:
Все нормально, все нормально,
Ибо била она его со всей силой - слишком уж испугалась за его драгоценную жизнь. Эрата его, конечно, не поняла, но вернулась на свое место, смущенная и расстроенная но полная надежд. Аппетит у Жима напрочь пропал. А Эрата пододвинула к нему остальные харчи. Причем так хорошо пододвинула, что макароны упали ему на штаны. Девушка закрыла рот руками в праведном ужасе.
О господи, когда это закончится? - подумал вслух Жим и встал, отряхиваясь. Макароны полетели на пол. Больше не заботясь о своем внешнем виде, он сел на его законный стул. И с остервенением стал есть дальше.
Ну че, что скажешь, красотка? - развязно сказал он.
Эрата непонимающе, но вежливо улыбнулась и развела руками.
Давай уже, выгребайся отседова, - продолжал Жим, веселясь, самым милым голосом, какой смог выдавить из себя.
Че ты тут забыла?
Вдруг на него упала тень, и он резко обернулся.
В проеме стоял не веривший своим газам и ушам переводчик.
Глава одиннадцатая. Второе пришествие Азазеля.
(Транку)
Не всегда, когда видишь врага, надо стрелять.
Иногда будет полезней положить руку на плечо и выслушать.
Генри Смит, «На том конце отчаяния»
Азазель был если так можно выразиться, хорошим демоном. Он, как и сказал Транку, взаправду не горел желанием стать демоном высшей категории. Все получилось случайно. В жизни он был старательным умельцем. Он был мастер на все руки. Эта инерция продолжалась и после смерти. В детстве он не мог усидеть на месте, когда мать заставляла играть на пианино. Он любил делать все. Он сам мастерил себе игрушки. Хотя некоторые ему и покупали. У него была семья среднего достатка. Так было пока ему не исполнилось десять лет. Тогда родители погибли в автокатастрофе. Тогда ему пришлось сражаться за себя и за своё место в жизни. Он просто не мог принять, что он беден и никому не нужен. Он переменил десятки профессий. Ему не хватало времени ни на что другое. Особенно его не интересовали женщины. У него не было жены никогда, он та ки не обзавёлся женщиной. Он стал заядлым холостяком. Когда он понял, что долго продолжать в том же духе не намерен не хочет и не может, о грешил переменить синекуру и превратился в вора. И здесь он проявил свой разносторонний талант и общительный нрав. Он познакомился с другими товарищами по ремеслу и связался с группировками. Его хорошо приняли, но друзьями за всю жизнь он так и не обзавёлся. Так он стал главарем мафии в двадцать восемь лет. Выглядел он для своего возраста плохо, измученно. Жизнь не давала ему покоя. Она не могла ему наскучить, она преподносила ему сюрприз за сюрпризом. Причём, неудачные. Одним из таких сюрпризов была неожиданная его Смерть. Товарищи его предали, и он попал в лапы закона, и после недолгих прений и цепочки судов был просто расстрелян у стенки. В последние секунды своей жизни он думал о ее бесцельности, о том, что он потерян для добра, о том, что его ждёт ад. Его трусило, передергивало, качало, ибо он был слабым человеком, но что-то какая-то мелькнувшая мысль о том, что все сейчас кончиться, остановило эту качку. Да, он оказался за бортом, но он не собирался сдаваться. Нет, он не верил, что все ещё обойдётся, что они промахнутся, он был практичен, и знал, что в сказки верить в его случае не приходится. Но зато последним его оружием против отчаяния было равнодушие. Равнодушие к своим убийцам и своей смерти. Он посмотрел на высокое голубое небо, и легкая дрожащая улыбка тронула его расплывчатые уста. Он умер со смехом, как и должен умереть настоящий король мафии, настоящий будущий демон. Стрелявшие не поняли этого, они были в скверном расположении духа, их плохо кормили и жили они в спартанских условиях. Раздался первый громовой выстрел, пуля не задела его, ему почудилось, что этим все и обойдётся. До конца про трагедию думаешь, что это только глупый сюрприз, пока не оказываешься мертв. Но вот вследствие первым, прозвучали бомбами все остальные, и естественно, многие из них попали в плоть Пзазеля. Он даже не успел почувствовать боль, только будто укольчик проткнул сердце. Глаза его закрылись, он подкошенный упал, сползая по стенке, рука его нащупала какой-то камень, за который он ухватился словно в надежде, мелькнул кусок ослепительного неба с визгливыми синицами, две мысли или слова пронеслись у него в голове:
- Ну вот и все... мама.
крика которых он уже не слышал, в мозгу прошелестел его вздох, более громкий, чем все пистоли мира, потом все стихло, и глаза закрылись снова, теперь уже с тем, чтобы открыться во Всеобщей Молотильне. Он почти как заснул, и ему виделось во сне, что его кто-то судит, вокруг него была какая-то белоснежная пелена, или эфир, или Селеста. Были какие-то позолоченные весы, какие-то призраки, запомнилась личность с красивой наружностью и светлыми глазами, контрастирующими с золистой чёрнотой волос. И что-то ему сказали такое плохое, что он чуть не зарыдал, он умолял кого-то о чем-то, но эти граждане были неумолимы. Потом он снова погрузился в небытие, про себя подумав, что это так абсурдно и нелепо, переживать о чем-то после смерти, и даже ему показалось, что он рассмеялся сквозь сон. Снова была чернота со звёздами, странные видения, картины разных цветов. Он все силился определить, что все это значит - он не помнил, не ощущал, что уже не живой, как этого мы не знаем и в обыкновенном сне - что это за нелогичная тарабарщина, что это за представление для одного зрителя. Были дальние галактики, к которым он подлетал, неведомые чудовища с неизвестных планет, синие инопланетяне с рогами и усами, перемежались яркий свет и глубокая тьма, доносился зов дальних миров.
А потом он взял и очнулся. В болевшей и налившийся свинцом голове журчала мелодия, слышимая им ещё в детстве, он сладко нежилая на песке. Первые три минуты он не понимал, где он, когда он и что с ним. Ему было мягко, удобно и хорошо. Никогда ещё так же хорошо не было (и не будет). Было темно и жарко, так, что он покрылся испариной с ног до головы. И вдруг до него дошло. Дела оказались плохи. И не успел он додуматься, насколько они плохи, как что-то молнией садануло его грудь. Он задохнулся и скривился в судороге. Лицо его стало похоже на страшную маску, какие надевают тео-мартелльцы при празднике Страшилок. И когда он открыл глаза дабы посмотреть, что вообще творится, то увидел в высшей степени непонятную и безобразную картину: над ним стояло чудовище с тремя головами и семью хвостами, держащее в человеческих пальцах длинный кнут, что и коснулся так неприязненно груди Азазеля. Чудовище сказало трубным чревовещательским голосом:
- Аз мене диктум.
Новоиспеченный адовец не понял ни слова из этой тарабарщины.
С самого рождения его преследовали ярые неудачи. Матери его пришлось сделать кесарево сечение, врач был совсем неопытный, почти стажёр, причём не любил антисанитарные условия и боялся вида ран человеческого тела, и она умерла от потери крови ВО время входа ее малыша в свет. Отец с горя начал часто употреблять алкогольную продукцию, и эта пагубная привычка привела к тому, что его отстранили от воспитания младенца, и самого младенца отдали в руки его дяди, старшего брата матери, злобного человека, с первого взгляда невзлюбившего пасынка, что отнял, можно сказать, жизнь его сестры, которого мучили апоплексические удары. Вместе с ними в старом доме, полном сквозняков и странных звуков, жила женщина предсмертного возраста, экономка, сварливая и обиженная на весь мир. Грязную работу избиения мальчика сугубо в образовательных целях дядя часто делал сам, но и часто поручал этой противной женщине. Место жительства их осталось нам неизвестным, да и кому нужны подробности жизни какого-то несчастного чумного доктора? Можем только сказать, что единственным утешением для него была библиотека, где его заинтересовали книги о медицине и врачевательстве. Когда он пошёл в школу, не было предела нападкам и издевательствам над сутулым низеньким отличником, дракам и обидным прозвищам. Так прошли без единого дня покоя одиннадцать лет, по истечении которых чумной доктор отправился на факультет медицины, из которого его выгнали за непримерное поведение, результатом которого было случайное падение книг с полки профессора. Будучи с позором выгнан из университета, он принялся за разгружение вагонов, где и надорвал себе спину и заработал опущение желудка. Как-то талантливый и неоцененный доктор шёл ночью по подворотням и стал свидетелем убийства, о котором сообщил полиции, не могущи догнать преступника. В участке посчитали, что именно он является убийцей и поместили его в темницу на два года. Выйдя оттуда, он преисполнился надежд и был сбит на дороге омнибусом, и получил удары в почки, одна из которых полностью прекратила работу. Следующие десять лет он, так и не получив нормальной синекуры, жил в более чем скромной квартирке в Порту Леоне, вместе с подцепленной им продавщицей цветов, что по их истечении улепетала к другому, более состоятельному мужчине. Не в силах пережить горе от предательства возлюбленной, он решил повеситься и даже накинул веревку на ветку дуба, что рос на кладбище, куда выходили его окна, но его намерению не было написано сбыться: ветка хрустнула, подкашиваясь, и он упал, сломав руку. Прошло ещё некоторое время. Он каким-то чудным образом ухитрился стать на время преподавателем в своём же прошлом университете и даже учил, как зашивать свеже колотые раны самого великого Бэзмонта Вилькема. Долго эта более-менее счастливая пора его жизни не протянулась, и он был уволен и выброшен на улицу. В эти дни Бич Распоясанных разбушевался в его городе, и он, искренне желая помочь другим, поступил на службу в худшее место на свете - Лепрозорий. Но и здесь его поджидали сплошные неудачи. Он случайно опрокинул бинт, которым заматывались чири одного тяжело больного на открытую руку его коллеги, одного доктора и вызвал этим у него проказу. Названный доктор ополчился против нашего неудачливого героя и настроил против него весь город, так что чумной доктор вынужден был бежать с позором из родных краев. Так он очутился в Тео-Мартелле, где предъявил фальшивый документ, подтверждающий, что он - знаменитый энтомолог из Ираклионской Академии, заявил, чт томя его - Клео Драга и таким образом оказался на борту летающего корабля Викинг и Аврора.
Дядя с подопечным сильно и громко поругались на улице, а невдалеке проходила одна монахиня-настоятельница, которая бог знает что делала в миру вместо того, чтобы предаваться страстной молитве Бенедиктус и исполнять свой долг по отношению к нам, людям, богу и другим монахиням. О развращенные нравы нашей эпохи! Монахи свободно гуляют по улицам, как какие-то сбежавшие из тюрьмы узники, а вместо них в их обителях благодать нисходит на крыс, медленно, но неотвратимо поедающих и измывающихся над распятиями и ликами! В шутку, заметив монахиню, поглядывающую на них (с укором, что удивительно), Джон крикнул ей с подобающим уважением:
- Сестра моя, как мне быть с этим непослушным чадом, что уже в своём малолетнем возрасте воспринял и впитал в себя все пороки этого мира! Не могу, не могу его наставить на путь истинный, словно в него вселились все 66 легионов демонов! Противится, как может любому светлому и исцеляющему вмешательству в его грязную душу, исходит седьмым потом, только чтобы не даться в руки священнику.
- А вы отдавайте его нам, - отозвалась женщина, - мы воспитаем его должным образом и сделаем усерднейшим слугой господним, дабы отвратить его от гены огненной, куда его нога уже вступила наполовину (откуда она знала такие подробности, осталось неизвестным), поверьте, у нас и не таких переламывали.
- Но вы правда возьмёте его для перевоспитания? Тогда что останется у меня? - продолжал Джон в веселом тоне, - Мальчишка то был сметливый, помогал мне, когда хотел, правда, толк, пусть и маленький, но от него да был.
Он ни на что не намекал, и поняли его превратно. Как это ни странно, настоятельница подумала, что он просит денег за мальчика. Она подошла к Джону и, тщательно осмотрев ребёнка, даже потрогав его щеки, словно оценивая его стоимость, протянула его дяде пару золотых драконов. В анналах не записано, ни почему у неё вдруг оказались деньги, ни почему она вообще решилась на такой богопротивный поступок, как покупка человека. После того, как Джон немного нерешительно - у нем зародилось подобие беспокойства по поводу Того, что он больше никогда не увидит своего подопечного - принял порцию монет, она крепко взяла мальчика за руку и повела его, куда было у неё на уме. Горожане, внимательно впитывающие каждое слово этого разговора, посмотрели вслед уходящему мальчику и монахине, посмотрели на стоящего и держащего в руке ненужные ему и даже лишние деньги Джона и пошли подобру-поздорову по своим делам. Представление окончилось.
Таким необычным образом наш неудачливый герой перетерпел ещё одну неудачу тяжелого характера и попал в строгих нравов монастырь Святой Грит, что уже пять сотен лет занимает клочок территории графства Сливер на юге провинции Арен. Будто забытая всеми людьми Крепость, погрязшая в одиночестве, так как ближайшее к ней поселение лежало на расстоянии сотен лиг, находилась среди непролазных диких лесов, которые и днём темны, как знаменитый Робирон, а ночью просто магически страшны, леса эти в свою очередь окружали ещё более неприступные горы, они правда не обладали снежными верхушками, но все равно производили впечатление массивных, грубых, суровых созданий Господа. Наверное, монастырь нашёл себе приют именно здесь даже не для того, чтобы сюда никто не протиснулся, а для того, чтобы отсюда никто не улизнул. Окружённый глубоким рвом Замок больше походил на военный форт, полностью готовый к обороне, чем на обиталище священного духа Господня, где должно царить спокойствие и смирение с любой напастью и горем. Многочисленные, отпугивающие случайных прохожих самим своим видом Башни возвышались над землею на двести метров, что по меркам столетия, в котором строение задумывалось и строилось, составляло огромные числа. Оно пугало и оставляло какое то тяжелое впечатление на сердце и тогда и сейчас. Даже старого вояку оно могло потрясти своими размерами, своими резкими хищными очертаниями, своей грязной гаммой серовато-белых, белых, как Моби Дик, цветов; оно просто нагнетало вас и не оставляло мыслей и желания думать хоть сколько-нибудь о господе, в то время как это являлось первостепенной задачей любого монастыря. Да, направить думы в сторону света - этому должен служить оплот самого света, церковь, семинария или монастырь. Здание пугало; Словно что-то мешало вам пройти туда, сама его плохая аура, впечатление, что оно производило. Самый Фанатичный Пуританин обошёл бы этот монастырь за десяток лиг, так бы его потрясли эти вздымающие к тучному небу стрелами узкие башни без единого оконца, готовые свалиться и придавить вас, и будто резанные кровли, громада, поглощающая вашу положительную энергию и навязчиво отдающая вам свою плохую, и толстые непробиваемые стены, где не хватало только тяжелой артиллерии, отсутствие балконов и террас, статуй и хоть каких-нибудь признаков определенного архитектурного стиля. Если бы наместник видел знал об этом магическом здании, он бы немедленно издал приказ о его сносе. Именно сюда и привели маленького запуганного мальчика, который боялся и своей тени. Вы можете предположить, какие эмоции он испытал, взглянув на свой новый дом, но и не приблизитесь к его настоящим чувствам. Страх, ужас, трепет, удивление, что бог обитает в таком странном месте, жалость к самому себе. Ноги его подкашивались, но холодная рука настоятельницы тащила его внутрь нависших, как готовая проглотить кого-то пасть, ворот.
Первая ночь в монастыре Святой Грит, что стал его прибежищем на ближайшие десять лет, была самой несчастной в его несчастнейшей из всех несчастных жизней жизни. Его терзали голод и усталость с долгой дороги, но эти чувства, уже сами по себе неприятные, перебивали дикий страх и подлинный ужас, они ещё больше усилились, когда он услышал чьё-то будто и нечеловеческое эхо в пустых коридорах, где располагалась его клетушка. Всю ночь он провёл, нырнув с головой под тонкое рваное одеяло, и, дрожащий от щупавшего его живот, грудь и ляжки холода и испуга, так и не смог заснуть. На утро начались работы, он приступил к ним издерганный, замученный, падающий от напряжения, перепуганный до смерти и все же живой. Впрочем, каждый день этих десяти лет начинался примерно так же. Но человек обладает сметливой способностью ко всему привыкать и все терпеть. Так и наш герой постепенно стал забывать свой неродной и неуютный дом, о котором в первую ночь думал как о прекраснейшем месте на земле, одеревенелые черты дяди, который так больше и не появился в его жизни, его душа сжалась, будто не слыша постоянных упреков и оскорблений, его руки превратились в жесткие железные перчатки, знавшие тяжелый труд, а именно ношение полных водою алюминиевых вёдер, приведение в состояние чистоты комнат и коридоров тряпкой, помощь на кухне, в конюшне, в писсуарах, в церквях, в усыпальницах, его сердце атрофировалось, привыкнув к постоянной скорби, Слезы засохли в его невидящих глазах, но мозг его, Не всецело занятый денной и нощной зубрежкой молитв и акафистов, продолжал жить и работать, пожалуй, единственный из всего организма. Он не был тем человеком, который хотел и мог бежать из неволи. К тому же, здесь его удерживала библиотека. В краткие минуты свободного времени он бегал туда и запоем проглатывал книги, сначала то были фолианты о боге и религии, что вскоре наскучили ему и были неинтересны, потом собрания сочинений монахов древности, которых можно было назвать и учеными, наконец, он перешёл к науке, а от неё - к книгам об Авиценне, его последователях и вообще лекарстве и медицине. На этом он и остановился, хоть чем-то в своей жизни довольный. На пятнадцатом году жизни он нашёл себя и свою будущую стезю, который был верен всегда. Но монастырские не разделяли его увлечений и даже не знали о них, и его талант лекаря и врачеватель так и остался не востребованным и покоящимся в глубине разума. Здесь он полностью изучил всю теорию, а уже в университете перешёл к краткой, но активной практике.
Сменилась мать-настоятельница, и режим немного поменялся, ослабился. На десятом году нахождения в этих стенах ему понравилось то, чем его стали заставлять заниматься. Наслаждение длилось недолго. Он вдруг вошёл в тот возраст, когда человек, воспитываемый под крылом Грит, решает, что он будет делать дальше: постригаться или уходить. Естественно, без больших сожалений, он избрал второй путь и, счастливый и полный больших светлых надежд, ещё молодой, но уже мудрый, ещё неопытный, но подкованный в медицине, подпадает, покалеченный извращенным отношением монастырских, он отправился покорять Университет.
Лепрозорий по праву считается местом ужасов и безнадежности, особенно тео-мартелльский лепрозорий, который находится за чертой города, в болотах, как тюрьма, для того, чтобы узники, вернее, подопечные не сбежали и не натворили дел в обычном человеческом мире, про который ходят слухи, что оттуда вообще никто не выходит, включая докторов. Государство спонсирует подобные заведения, так как прокаженных с каждым годом почему то все больше, несмотря на то, что газеты и медики просто пищат о том, что Бич Распоясанных постепенно сходит на нет и страдания наши скоро кончатся, и отправлять их больше некуда. Корреспондентов сюда никогда не пускают, но мы, пользуясь правом описывать тайное и запретное с целью органического сочинения, расскажем вам, что там творится и в каких условиях живут бедные больные. Стены обшарпанные, грязные, пожелтевшие от времени, ведь Лепрозорий этот старый и уже ни на что не годный. Раньше он был крепостью-фортом на холме и печально сверкал в лучах заходящего солнца, как настоящий Акрополь. Люди ходили в тех местах, что были лесами, и, любуясь им, говорили: Красота на страже нашей родины (они ещё умели связать два слова). Доктора все как на подбор озлобленные - после недавно вышедшего закона о том, что каждый четвёртый медик оговорённого класса должен оставить своё нынешнее место службы и переместиться в Лепрозорий дабы исцелять прокаженных, которых исцелять было больше некому. Некоторые убегали, чтобы только не попасть туда и не заразиться самому и добавляли цифры в число преступников, ибо побег часто предшествует преступлению. Они яростно делают перевязки, нервничают и часто грубо ошибаются на тяжелых операциях, ненавидят своих пациентов и весь белый свет, страдают от духоты, грязи (это же все-таки самые чистоплотные люди) и смрада, криков боли и зова других докторов, требующих помощи. Кушетки еле стоят на своих четырёх (или трёх), грозя ежесекундно сломаться и доставить тело больного на пол, на голые доски с торчащими гвоздями размером с твой указательный палец. Ну а что сами больные? Какие чувства они испытывают во время своей редко исцелимой болезни? О чем они думают, забыли ли они все свои мечты и желания, что когда-то определяли их характер? Что им приходит в сновидениях? Почему кто-то должен болеть, корчась от невыносимых мук во вшивом тео-мартелльском Лепрозории, а другие нежатся в пенистых ванных на роскошной вилле в Рении? О боже, боже, зачем одних ты оставляешь скитаться в вечной тьме об руку со Смертью, с тем, чтобы подарить наслаждение и солнечное счастье другим, во многих случаях недостойным, варварски настроенным, необразованным, хитрым и алчным личностям? Зачем ты проявляешь насилие над нашей волей, зачем допускаешь вопиющую несправедливость, зачем позволяешь войнам забирать молодые жизни, зачем ты сам - война? Во имя чего мы вынуждены теперь и верить, на что мы надеемся, зачем терпим, не ропща, почему в час, когда ты нас оставляешь, мы тебя не предаём и идём до конца только ради бесконечной любви к тебе? Кто из нас двоих предал друга - я или ты? Да, ты зовёшься совестью, но почему ты только терзаешь нас, как волк овечку, не даёшь нам покоя, стыдишь нас, наказываешь? Кто выигрывает: тот, кто сохранил плоть, но утратил дух или тот, кто умер за тебя и обрёл новый живот, новую душу взамен убитой? Мы плачем, мы взываем к тебе, но доходят ли наши горькие молитвы до тебя, ведь им надо проделать такой долгий путь через крыши и облака? Какова цель величайшей жертвы в мире - жертвы своей жизнью? Что мы знаем о той, другой жизни? Почему мы так уверены, что она есть и мы попадём в рай? На что мы уповаем, что у нас в мыслях, когда мы идём на расстрел, не совершив ничего дурного? Ради чего все эти страдания, ненужные, даже случайные смерти, тяжелый опыт, ради чего жизнь, полная одиночества и темноты? Не ради ли одного твоего легко намётанного карандашом расплывчатого образа, не ради ли слабой искры, которая поддерживает нашу душу, не ради ли твёрдого нашего убеждения в том, что ты есть, что ты все видишь и любишь нас? Не ради ли высокого принципа, не ради ли свободы и благородства? Не ради ли любви, в конец концов? Да, как сказал Дэйрис, ты можешь уничтожить нас одним щелчком пальцев, можешь стереть в порошок вселенные, можешь превратить порядок в хаос... но никогда ты не заставишь искренне верующего человека отречься от тебя, усомниться в тебе, явить неповиновение и отказаться от смирения, что бы ты не сотворил. Ибо ты ближе брата, которого мы прощаем семьдесят семь раз, ближе матери, которую мы вообще не в праве прощать, ближе любимой или любимого, что являются твоим отражением. Нет, эта любовь, несметная любовь к богу, никогда не уйдёт из некоторых сердец и не придёт просто так.
- Как! - воскликнула потрясенная Эларай, - Дэйрис (он вздрогнул, когда она раздельно произнесла его имя) не может быть моим братом! Это невозможно!
- Моя дорогая леди, - возразил желтоглазый демон, - Только потому что какая-либо вещь нам до дрожи неприятна, только потому что наш рассудок не может чего-либо допустить вследствие крайней резкости, кажущейся невозможности и отвратительности этого, не значит, что бог этого тоже не допустил, что наши страхи так и остались страхами, что вещь эта не может существовать. Да, признаем, вы любите друг друга.
- Кто?
- О! - развёл руками Азазель, - Полно! На меня вы можете не сердится за прямолинейность и меня можете нисколько не стесняться! Если бы мне этого захотелось, я бы мог заглянуть в самые постыдные моменты вашей жизни и вынуть из вашего мозга самые греховные мысли, правда, зачем мне этого делать? Все это и так лежит на поверхности, стоит только присмотреться. Так... на чем это бишь мы остановились? Ах да! Любовь! Святое чувство! Мне его, увы, не дано было испытать. Но сейчас речь не обо мне, а о вас, ещё могущих что-то спасти и что-то исправить... вам ещё жить и жить, а мое тяжелое даже для меня существование скоро закончится. Так хватит ли у вас стыда отрицать, что вы не думали о Дэйрисе, что его мягкие синие глаза похожи на звёзды, мерцающие во тьме, где бог вас оставил, с тем, видимо, чтобы отдать вас в его руки, что его изогнутые плечи могли бы служить идеальной подстилкой подушкой для головы - вашей, прошу заметить, головы, что... помолчите, любезнейшая! Что его тонкие почти прозрачные пальцы... как там было... могли бы слегка касаться ваших пальцев в то время, как вы будете шагать к алтарю... а? Хватит? Каково? А?
Эларай нащупала в углублении стены камешек, схватила его и неловко и слабо с истеричным стоном кинула прямо в мэтра Азазеля. Но тот вовремя обернулся чёрным котом, громко и обиженно мяукнул и куда-то юркнул. Камень, так и не нащупав плоти, упал в темноту, обдав присутствующих резким противным эхом. Эларай утёрла слезу и прошептала: Дьявольское отродье!
- Как же тяжело вести дела с молодыми влюблёнными девушками! Это ж до избиения может дойти! - молвил демон, появляясь в другом углу пещеры и тщательно отряхивая свой изысканный полосатый костюм, - На чем же мы остановились? Ах да, вы двое думали, что соединены самими... кхммм... небесами, и тут бац! И надежды рухнули! Умопомрачительно! Мы признаем, что вы любите друг друга, я все-таки это повторю. И вдруг какой-то уродливый желтоглазый демон заявляет, что вы - брат с сестрой, родная кровь! И не просто заявляет, а доказывает и показывает! Полностью Иммерсивное шоу! С полным погружением в прошлое! Помню, ваш отец так волновался за тебя, девочка, что чуть не свалился и не разбил череп о могилу Тома Хеворсмита! Вы его не знаете, это был такой вор в законе... кстати, он теперь живет там, внизу... Редкий красавец! Всех нас годы делают чудовищами... Но для меня они особо постарались, так вам скажу! А, может, он просто меня испугался! Хаха! Такой, прощу прощения за выражения, козел при лунном свете! Самоирония - лучшая вещь на свете! Спасительный круг! А ты бы себя видела! Проказа просто съела твоё лицо! Чири и язвы не оставили живого места на твоей ранее нежной кожице! Но не боись, от этого всего не осталось и следа - тонкая дьявольская, как ты говоришь, работа. Мне стоило щелкнуть пальцем - и в одно микромгновение вся эта работа моей знакомой Чумы сошла на нет.
- А за тебя, малыш, он бы не дал и гроша! Удивительно, - тут демон задумался, подойдя к Дэйрису, - А глаза то остались те же! Та же небесная чистота и ясность! Но характер-то характер! Передо мной стоит совершенно другой человек! Ты убивал, Дэйрис! Без суда и разбору! А сейчас ты и муху боишься тронуть! Правильно я сделал, что отправил тебя назад, в этот мир. Пусть хоть кто-то сможет стать по-настоящему добрым... У меня не получилось - жизнь была не таковская! Но я пожертвовал своей душой ради Того, чтобы ты стал чуть светлее! Ты помни это, Дэйрис, не позволяй злу влиться в твой мир! Но подождите, ребята, я же ещё не сказал вам главной новости!
«С меня хватит новостей», подумали «эти двое».
Глава двенадцатая. Возвращение блудного брата.
Если жить, то в лесу,
Если запах – цветы,
Если пить – то росу,
Если рядом – то ты.
Бэзмонт Вилькем, письма Незнакомке
- Жим! воскликнул Дэйрис слабо и бросился навстречу своему брату по разуму и по судьбе, но не по крови. Вот он - этот долгожданный момент, вот наконец и произошла встреча двух самых близких друг другу людей.
Жим был жив здоров, так же низок и некрасив, как и раньше, но ещё больше осунулся, побледнел, истощал, иссох изменился, внешне, а может даже, с содроганием подумал Дэйрис, и внутренне, но все ничего - мы преодолеем это. Дэйрис этого испугался - своего обновлённого друга; он читал про кольцо, но не думал, что с Жимом случится то же самое, он в это просто не верил он и не предполагал, что Кольцо его так изменит. а может это длительное пребывание в пустыне но гилкрист сказал, что кольцо защищает его помогает ему пока не сведёт его с ума имея свои тайные цели к тому же Дэйриса больше интересовали наручные труды чем легенды хотя сказки он тоже любил и посвящал им своё драгоценное время
Единственным грозовым облачком омрачавшим их счастливый лазурный горизонт был другой лишний по сути мужчина Оскар Леверан представитель золотой молодёжи ничего предосудительного конченое не произошло но он постоянно вертелся вокруг молодой прекрасной жены транка хотя даже и не сделал ничего предосудительного кроме собственно своего рождения он веселился как мог проказничал как ребёнок норрисон этом заглядывался на неё но что мог поделать с этим транк даже и замечая эти взоры мог ли он поклясться что этотверно было плодом его воспалённого воображения а он предпочитал осторожность во всем
Это был взгляд женщины гордой своей красотой взгляд адениты гордой своим происхождением мы от неё не добьёмся никогда так она устроена пусть она выше других по статусу этого никто не должен видеть нельзя унижать других но вот она выше их по параметрам внешности и страшатся показать себя во всей красе пусть даже непроизвольно почти пусть даже коря себя за это пусть лёгким незаметным движением руки поправляющим волосы эларай не выставляла себя напоказ и не считала себя товаром красивым но она так долго ждала этого дня когда внешность не изменится и станет прекрасной что теперь просто не могла этим не воспользоваться и даже совесть её столь трепетная столь деловитая столь серьезная на этот раз молчала
Флориан
Да так меня называли флорина вспомнил Дэйрис так значит то сто сказал алхимик полная исчерпывающая правда истина из истин значит транс приходится ему не хозяином не правителем не врагом а родным отцом? Перипетии судьбы?0! Пути гтсподни?0! Насмешки богов! Удел смертных вечно удивляться и страдать! Теперь Дэйрис знал о себе все совершенно все так ему казалось но ему ещё предстоит претерпеть главное открытие повлиявшее на ход его истории и чьемто ещё
- Сын? - Воскликнул самый плечистый из Воинов, Мумраг, - Это Квинн! Квинн вернулся!
Он подбежал и обнял восска так, что у того кости затрещали. Восск не промолвил ни слова, но из глаз его текли слезы. Глаза же его отца были сухими. Он осмотрел сына со всеми подробностями и вдруг заметил кровоточащий ноготь. Он молча посмотрел на сына, а тот молча перевёл взгляд на Транка.
- Пусть он сгинет в пропасти, - быстро и очень решительно приказал Мумраг. Транка окружили копья. Его права нога уже соскальзывала с обрыва.
Вдруг раздался крик:
- Нет! Стойте! Копья медленно нехотя опустились. Восски освободили дорогу. К Транку подошел низенький некрасивый человечек в полосатом обмотанном вокруг хилой гусиной шеи с дряблой кожей шарфе, жетом делая знак племени пока не двигаться и подумать, если не повременить.
- Андрил Транк? - сказал он.
- Жонатан Грин? - отозвался Транк и приосанился, - Именем закона я вас арестую.
Жим размахнулся и попытался ударить Транка по лицу. Удар бы пришёлся в нос, если бы его не остановила мощная ладонь Транка. Сработал давно заученный и усвоенный инстинкт бойца. Жим не обладал большими познаниями в боевом искусстве, что его давно обескураживало.
- Бэзмонт Вилькем уже арестован, вас с Уайтли ждет Аст-Гроув.
- Ах ты гнида! - вскричал Жим в праведном бешенстве. Его успокоил Дэйрис, он все еще имел на него немалое влияние.
- А вам надо быть осторожней с носителем кольца Нибелунгов, - заявила Мелиан.
- А вы кто? - спросил Транк, внимательно вглядываясь в новую персону, окидывая ее с ног до головы, - Галспанди?
- Он самый, но теперь в новой пачке. А вы приглядитесь еще лучше, поль Транк.
- Кто вы? - продолжал вопрошать он.
- Ну конечно, вы не знаете меня в лицо. Вы же повелели Россу передать мне привет по телефону.
- Вы о чем, собственно, говорите? - Транк все еще не понимал, о чем речь.
- О том, что сейчас вам предстоит расплатиться за свои грехи, - произнесла Мелиан и сняла со спины лук, настроив стрелу и направив ее на этого ненавистного ей человека. Эларай слабо вскрикнула.
Дэйрис вдруг встал перед Мелиан, прямо между стрелой и ее целью. Жонатан выкатил свои похожие на свернутых клубком удавов глаза. Восски переглянулись. На том все кончилось в самом буквальном смысле. Дэйрисов мозг выключился, как радио, вместе со всем организмом.
Глава тринадцатая. Подземелье кошмаров.
Я тщу себя надеждой,
что Ад – просто жалкая выдумка.
Нельзя Адом, то есть вечными муками,
наказать человека
и уж тем более привести его к Свету.
Невозможно наказание без Раскаяния.
А что до высшей Справедливости,
то она есть не что иное как Милосердие.
Джимми Тинфорт, «Червоные колокола»
(мнение автора совпадает с мнением редакции).
В Аду существует шестьсот шестьдесят шесть легионов воинов, готовых сражаться против света и готовящихся к битве за мир, то есть к Апокалипсису. У ангелов легионов намного меньше, как меньше их самих по сравнению с демонами. Каждым легионом управляет легионер, имеющий титул Герцога, каждой кентурией - центурион, имеющий титул Барона, каждой когортой - генерал, имеющий титул Князя. У каждого воина имеется свой оруженосец. У каждого Герцога есть стяг, изображающий тему его легиона. Например, у Баала, командира пятого легиона, такое изображение на знамени: три колючие розы под луною, красные на черном фоне. Роза вообще цветок Ада, она символизирует порочную дьявольскую красоту, обилие удушающего аромата, кровь и ненужную искушающую роскошь. Луна же тоже в некоторой степени символ Ада: она сильно искушает, наводит на плохие мысли всяких забывшихся мечтателей и художников, и дарит душевные мучения. Но это не значит, что всякая луна такая. Только большая, желтая или красная луна может пр водить к плохому концу. Особенно губит огромная луна, на которой видны все кратеры.
Принцы Ада руководят несколькими легионами. Значимость того или иного Принца определяется количеством его легиона. Самое большое количество легионов в одной руке это шестьдесят. Им правит Принц Гормас. Он суровый и дисциплинированный. Его воины самые смелые и бесстрашные, так как тех, кто не выполняет его требования, ждет наказание. В легионах демоны разные, туда попадают и первородные, и прошлые человеки, поэтому там царит атмосфера унижений и черной зависти. Демонов-людей ждет смерть в случае неповиновения, так как их можно убить, бессмертие не обретается ими при метаморфозе из человека в демона. Вообще, бессмертие страшный дар и великое бремя. Сы не завидуем даже эльфам, чт живут тысячелетиями. Конечность жизни, смерть в чем-то помогает, она дарит надежду на возможность чистого листа, другого, более лучшего существования. А что ждет вас, если вы никогда не покинете этот мир и вечно будете терпеть и страдать? У ангелов и демонов нет веры, их ничто не ждет, для них не предусмотрен конец. А конец это благо, это спасение, это переход от худшего к лучшему, но бывает, что и наоборот.
Вельзевул - первый Князь Тьмы. Его боятся больше даже Астарота. Ничего и никого в мире нет более жестокого, чем это чудовище. Он же самый уродивый. Даже Вирра не сравнится с ним по этому пункту, потому что дьявол это зло, а жестокость это нечто более худшее, чем зло. Зло можно причинять даже если и любишь, и жалеть о нем, но жестокость просто так не проявляется. Даже если вы вдруг захотите стать жестоким, у вас это с первой попытки не получится. К этому идут годами. Более того, ни один человек не родился еще жестоким. Но Вельзевул изначально был таким, он чистое воплощение Жестокосердия, хотя сердца у него нет в помине. Будем верить, что он исправится. А почему бы и нет? Все возможно. Это истина. В этом мире и вов се других возможно все, только надо ждать, даже не верить. Пройдут миллениумы, и Вельзевул поменяется и станет отображением доброты. Никто из нас не моет представить, что несет день грядущий, так почему мы не глядя от всего якобы невозможного отказываемся? Для бога не существует границ. А может статься так, что и самого бога не будет. Кто знает, может вновь воцарится хаос. Ангелы, демоны и люди - все это так зыбко и непрочно. Даже космос постепенно меняется и расширяется. Вода расколет камень, еси будет очень долго течь. А вы говорите, что никогда не научитесь кататься на лошади. Сегодня, может быть, нет, но завтра - да. Завтра покрыто мраком, оно неведомо. Не может быть никаких провидцев, пророков и прорицателей. Все это шарлатаны. Никто не может сказать, не то что даже ждет человечество, но что ждет его самого. Даже если при встрече сам Бог тебе скажет: это невозможно, всегда остается крупица надежды. Так устроен человек и мир. Что бы не произошло, оно забывается, и надежда возвращается вновь. Вечная вера - вот основное занятие людей. Как сказал писака, есть только один путь - верить и надеяться! Фагот друг Азазеля. Правда, это не совсем тот вид дружбы, что существует на земле. Они работают друг на друга. У них просто взаимовыгодная сделка. Азазель вообще любитель заключать договоры в свою пользу. Фагот тощий, как палка, и самый низкий из всех демонов. На Азазеля работают множество демонов, таких же людей, как и он. Все они успешно заключают сделки и покупают души, которые продают люди в порыве слабости или горя.
Астарот был одним из первородных демонов, которых создал Вирра из сгустков тёмной материи эфира. Он был третим королём Ада, которого ещё ждал переворот или смещение. Герцогов было пятнадцать. Все они помогали королю с управлением Всеобщей Молотильни. Также существует огромное несметное количество нечистых духов. Они служат демонам ради достижения ими целей искушения людей, создания катастроф и вообще добавления нового зла в мире. Отпугивать их надо крестом, образами святых и ангелов, белыми голубями, камнем морфилом , святой водой, молитвой, листьями граавы, и заклинанием на латыни. Вот его перевод: Изыди, дух нечистый, в клетку свою, в преисподнюю, оставь меня, забудь обо мне, сгинь в геенне и никого больше не созлазняяй. Я защищён перстом Божиим, меня не тронь.
Крылья Вирры почернели, а потом и вовсе иссохли и отвалились. За ним никто из ангелов не последовал, он оставался в одиночестве. Зло всегда должно ходить одно, хоть создаётся впечатление, что его много. Нет, я был низвергнут потому что сам хотел быть внизу. Михаила я любил, он был моим старшим братом, но предательства я не прощаю, - говаривал дьявол.
Бегемот, главный Палач Ада, который казнил и мучал провинившихся демонов, по-своему любил эти души, запертые, копошившиеся в его бездонном животе. Туда помещалось около тысячи среднего размера душ. В голове у него, а иногда и выходя наружу, раздавались, не щадя ничей слух, оглушительные, режущие, как алмаз, крики бедных душ. Он выбирал души по следующим критериям: размер, сладость, отчаяние. Души могут быть трёх размеров: маленького (это души из звездной пыли, они довольно компактные и плотные, человек с такой душой может прожить лишь три жизни), среднего (это души из
Бегемот и в человеческой жизни был толстячком, да ещё каким, целым пузырем. Он страдал чревоугодием. Он ел и ее и никогда не мог насытиться. К тому же он был богатеем и избивал своих слуг до смерти розгами (в аду розги заменились неподъёмной булавой на тяжелой цепи). Он жил где-то в эру до пришествия Мессии, на юге Рении, на жарких берегах океана Гийома. Он строил храмы языческим богам. Они были великолепны, но ходили слухи, что обычные люди-горожане заходили туда и оттуда не возвращались. К тому же там, в подвалах и гробницах, были найдены изувеченные неузнаваемые трупы. Все знали, что это милые проделки саида, но не идти же против его войска, его богатства и его власти? Бегемот умер от обжорства. Как-то он устроил званый ужин, ставший для него последним. Собственно, его слуги накрыли стол только для него одного. Известны даже габариты этого алтаря харчей: ширина - метров 5, длина - метров десять. Я не шучу. Долгие тренировки привели к большим результатам. Его тело уже больше не могло вмещать в себя еды, и он лопнул, как шарик. Потом была Тьма и какие-то сновидения из детства и младенчества. А очнулся он уже на тех берегах Стикса. Его посадили в телегу вместе с другими грешниками и отправили к королю. К королю всегда была длинная очередь. Грешник должен был ещё выстоять ее, а стоять приходилось очень долго: с учетом того, что время в Аду движется по другому, чем у нас. Потом король читал биографию каждого посетителя, думал и решал, куда его послать. Он выбирал самый ужасный отрывок жизни грешника, и его окунали туда с головою.
- И что же мы будем делать со всеми ими? - спросил Бегемот.
- То, что мы умеем лучше всего. Пытать. Но для начала мы узнаем, кого мы будем пытать.
- Всех, - заявил Бегемот, - Как всегда, всех.
- Нет, нет..., - Астарот делал вид, что не знал о ритуале, он по сути не очень хотел править, он устал править, он хотел передать власть другому, Дэйрису, - Я же не буду таким глупцом. Я совершу ритуал. Кольцо будем моим, и в аду вновь воцарится хорошая, прочная власть и порядок. Кольцо вернется в родные края, на родину. Сейчас оно на шее у Грина, пусть там и остается. Мы должны выбрать, кого пытать. Если мы ошибемся, и Дэйрис не испугается по-настоящему, его чувство не будет настоящим, и Кольцо не передадится. А между ритуалами должен пройти какой-то срок, по меньшей мере день. Я не хочу ждать. Лучше потратить время на наблюдение. Кто из них наиболее дорог ему? Без кого он не может жить? Не может же он любить их всех? Его чувства, мысли его сердца для нас недоступны. Он избранник Кольца. Это создает некий барьер для нашего вмешательства. Но мы можем видеть, как они относятся к нему. Хотя это нам не поможет, но будет интересно. Люди и их эмоции всегда любопытны. Будет интересно, если окажется, что тот, кого он обожает, на самом деле к нему холоден, а? Как тебе, Бегемот? Транк его ненавидит. Это его противник. Эларай его любит. Жонатан... сложно разобраться. Противоположные чувства. Глубая, братская любовь, а теперь... холодность, если не ненависть. Кольцо его сильно изменило. Хо-хо-хо! Потом идет Мелиан Денева. Теплые чувства. Относится очень даже хорошо, словно она - Грин. Они подружились. Так. И остается Тристагор, старый наш знакомый. Сложно разобраться в его натуре, даже мне. Что ж, теперь, когда он обновленный, пожалуй, положительно относится. Он теперь любит всех, несет в мир свет. Это, конечно, притворство. Я верю в Зло, в вечное, неискоренимое Зло, я верю в Вирру, хоть он и недостаточно хорош для дьявола. Я верю, Тристагору не выпутаться из наших сетей. Он навеки наш.
Демоны хитры: для самого начала они посадили вместе под замок двух крыс - Дэйриса и Эларай, потому как знали о человеческой способности влюбляться до потери пульса, и день наблюдений дал свои результаты.
Поначалу Эларай просто молчала, как ребенок, переживший первый удар судьбы – потерю деревянной лошадки, потом начала скулить, как котенок, попавший в собачью западню, дрожала и передергивалась, смотрела по сторонам, но все больше и больше в пол, потеряв надежду. Ей хотелось кричать и плакать, и если первое она сделать не могла из достоинства, то второе удалось ей с легкостью - она взяла и запалакала. Дэйрис следил за всеми этими этапами, и его отзывчивое сердце разрывалось от жалости, в конце концов он не выдержал и подполз к ней. Но, к чести Ада, хотя демоны не виноваты в этом факте и ничего с ним не могут поделать, хоть что-то было хорошее в этом месте (Дэйрис оценил это, как опытный узник со стажем) – темница была не холодная и не сырая. Они не боялись замерзнуть или подхватить люмбагу - пол подогревался будто автоматически, это был ад, а если бы не это - у Дэйриса в голове прибавилась бы еще одна проблема - как слелать так, чтобы Эларай не было холодно и чтобы она не заболела – это плюс к вопросу о том, как сделать так, чтобы она не погибла.
- Эларай, - отважился сказать он. Девушка вздрогнула, как от электрического заряда, и посмотрела с удивления ему прямо в глаза. Она выглядела усталой и осунувшейся, с синяками, хоть и красивыми, но под глазами. Говорят, синяки и шрамы красят мужчину, ну а женщину красит все. Она будто увидела в его глазах свое отражение и еще горше заплакала и отвернулась, чтобы он не видел ее лица.
- Пали Транк, - обратился он к ней, приободренный, - Прошу вас, не надо плакать, вы меня этим уничтожаете…
- Хотите сказать, я вас раздражаю?
- Когда вы плачете, я… мне…, - слов не было, как тогда, как приходишь к священнику на исповедь и мычишь там.
Он прижал ее к себе и обнял так мягко, насколько способен лишь он один в мире. Больше всего на свете ему хотелось сообщить, как он ее любит, но не было душевных сил. С Эларай происходило то же самое, никто не смел признаться в любви, но оба ее чувствовали и оба знали, что они любят друг друа.
И Дэйрис проник во второе измерение.
Дэйрис во втором измерении.
Первое, что он почувствовал - это ощущение холодной волны, которая как бы нахлынула на него, но не потопила и не схоронила, а увела в другой мир, подводный мир, но не на его дно. Но он так и не смог понять, приятное или пугающее это ощущение. Это было нечто новое, а новое мы сразу не всегда можем понять. Он увидел молодую девушку, вернее, ее тень или ее призрак,
- Что ж, друзья мои! Все демоны отозваны с поверхности, - заявил в предвкушении торжественного момента король Астарот, - Весь Ад ждёт уже несколько тысяч лет этого дня. Мы верили и надеялись, потом сомневались и отчаивались... но реальность такова, что вне зависимости от наших упований посылает нам горе и вне зависимости от нашего горя посылает нам счастье. Господин Транк! Я думал, вы оставили эти мысли в прошлом... я думал, вы изменили своё мировоззрение после той ночи, когда заключили сделку с этим лицемером Азазелем, побывали здесь и продали своего сына за лишние пять лет жизни!
- Да, было такое дело! - вдруг крикнул Злостный Алхимик.
«Демоны толкуют о реальности!» - подумал Транк.
- Зачем же так громко? Они ведь услышат! - но демон ничего не сказал в ответ на эти мысли. Вообще, все, что надо, он уже сказал.
- Кхм... продолжим. Кольцо Нибелунгов будет наше! Кольцо, которое князь Полиандр две тысячи лет семьсот сорок два года и пять дней назад укал из сокровищницы карлика Андвари, Кольцо, которое дарует бессмертие своему истинному хозяину и погибель и сумасшествие тому, кто надевает его против его воли, Кольцо, за которым скитался по пустоши пешком господин Андрил Транк, уже мной упоминаемый, Кольцо, за которое мы боролись, которое мы старались перехватить и которое все время ускользало от нас, скрываясь в тумане, так вот, это самое Кольцо сейчас здесь, и оно уже никогда нас не обманет, оно будет служить нам во имя Зла! Господин Уайтли, мой юный друг, подойдите сюда.
Дэйрис, услышав своё имя, вздрогнул и посмотрел на Астарота, и так вышло, что их взгляды встретились. Произошла странная вещь: ноги Дэйриса будто сами встали и повели его к королю. Астарот его загипнотизировал. Хотя это большее, что он мог сделать с носителем кольца.
- Будьте так добры, подпишите это. Вот вам ручка, которая пишет вашей кровью. Помните, вы поцарапались о ножик во время экспресс обучения боевым искусствам, преподаваемым вам вашим знакомым господином Вилькемом, эдак два месяца назад?
Астарот галантно протянул Дэйрис эту ручку, но наш герой не шелохнулся. Тогда король, скрывая тревогу, аккуратно положил ее на пергамент. Это был договор о добровольной передачи Кольца Нибелунгов в руки короля Ада. Но Дэйрис не мог увидеть слова, которые были там написаны, из-за плохого зрения, и ему пришлось наклониться - брать чтиво в руки он не пожелал. Самый неловкий момент в его жизни - он в Аду, на него устремлены взгляды его товарищей по походу, взгляд самого владыки Всеобщей Молотильни... и он, сгорбившись, пытается внимательно прочитать договор и понять хоть слово.
- Из проведённого опыта мы поняли, - продолжало его величество, - кто ваши фавориты в этой игре. Хотя ваше поведение было чрезвычайно трудно понять. Обычно мы измеряем любовь на этом метре: мы надеваем на вашу голову это устройство
- Что-то имеете сказать? - наконец не выдержал король, - Может быть, желаете узнать, зачем вам это вообще нужно и что вам грозит, если вы этого не сделаете? Что ж, я думаю вы легко можете догадаться сами. Наш издревле проверенный и никогда не подводящий способ получить желаемое - шантаж. Я этого и не собираюсь скрывать.
Дэйрис поднял на него свои небесно-синие глаза, полные страха и боли, но это нисколько не привело короля Ада в замешательство. Подождав немного, Астарот крикнул:
- Поль Бегемот, попрошу вас использовать свою булату в исправительных целях. Будем исправлять ваше решение, поль Уайтли.
Все произошло так быстро, что Дэйрис даже не успевал следить. Бегемот направился к девушке. Транк попытался вырваться и закричал что-то, но после движения пальца Астарота он будто онемел и И Астарот посмотрел на Дэйриса так, будто они были давние друзья.
Суд над самым злостным преступником в мире, или Сон алхимика.
Меня воспитало Зло.
И ничем, ни таблетками,
ни розгами и уж тем более
ни Любовью вы не выбьете
из меня мою сущность.
Слова пациента Госпиталя Святой Грит,
произнесенные за пять лет до
начала событий нашего рассказа.
- Я ваш сын, - промолвил Дэйрис чуть ли не про себя.
- Что ты сказал? - сразу же взьярился Транк, он услышал своими северными ушами бойца каждую букву, но подумал, что ошибся или что Дэйрис в бреду.
Дэйрис опустил глаза и покачал головой.
- М-да, правильно говорят, голодание приводит к сумасшествию, - он выжал из себя непонятно для чего и для кого ухмылку. Он чувствовал какую-то особую неприязнь к этому мальчику. Вернее, он чувствовал необычную связь, но интерпретировал ее как презрение и отчуждение, как это не парадоксально.
Дэйрис ничего не сказал на эти слова.
- Поразительно устроен мир. Ты должен был умереть ещё в первый день, как я тебя увидел, тогда, в комнате тетенгаума. И вот мы здесь, я и ты. Верх и низ. Белое и чёрное. За одной решеткой. Что ж, говорить нам не о чем, я в твоём мнении не нуждаюсь. Посидим тихонько, - Транк сам понимал, что он выглядит нелепо. Но слова хлынули из него неожиданным потоком, - Знай, такие собаки, как ты, вскорости будут истреблены все до единой. Уж я приложу к этому усилия. Ты, видимо, сирота, жалкое, безмозглое существо, только на то и способное, чтобы подбирать объедки, которые не кушают даже свиньи. Если бы ты знал, как я презираю вас, нечисть, вас, животных!
Вдруг Дэйрис засмеялся, грустно и тихо, но засмеялся. Транк улыбнулся.
- Единственное, что делает тебя человеком, - сумасшествие, как это ни странно.
- Если бы вам сказали, что я ваш сын, вы бы очень сильно удивились, - произнёс Дэйрис, внезапно осмелев, но говоря это как бы для себя. Однако он сказал эти слова достаточно громко, чтобы их услышал и понял Транк.
Улыбка уже начала растягивать неулыбчивые скорбные губы Андрила, когда что-то, призрак немыслимой, невозможной, донельзя странной и нехорошей мысли, вклинился в его разум и душу, разбив стекло, как камешек, брошенный рукой атлета Олимпиады. И тогда он померк лицом, и тогда его сердце сжалось - а ведь он ещё даже не начал рассматривать Дэйриса. Какая чепуха! Мальчишка потерял рассудок, если он у него и был! Но как бы Транк не жаждал, чтоб этим все дело и кончилось, он невольно, но внимательно взглянул на Дэйриса по-новому. Лучшего бы он этого не делал. Ужас, доселе неиспытываемый им, Ужас, с которым не сравниться Ужас, что его захлестнул в Аду, Ужас полный и жестокий раскрыл пасть и поглотил его сознание. Каждая черта Дэйриса теперь казалась ему знакомой. Его лицо словно преобразилось. Дэйрис будто откинул маску, повернулся к нему другой стороной, стал другим человеком… Только он ничего этого не делал, а просто с некой долей любопытства смотерл на то, как наполняется Ужасом лицо Транка. И он имел на то право. Взгляд Транка, словно убегая или словно ища, скользил со скоростью трансэлендорского экспресса по лицу Дэйриса, от глаз он опускался к губам, оттуда – наверх, к носу, потом пришла очередь висков и лба, даже шею и волосы он затронул. Осмотр этот повторялся множество раз, и с каждым новым разом Андрил Транк все сильней и сильней убеждался в мысли, о которой мы уже говорили, мысли, что перед ним, здесь и сейчас, сидит его сын, Флориан Транк, которого он продал демону Азазелю за пять лишних лет жизни на этой земле. Он не замечал, как округлились его суровые глаза, как он шептал «Нет, нет, нет…», как он отстранялся от Дэйриса, словно тот был потусторонним созданием, какой сильный был его испуг, а ведь он испугался в эту минуту по-настоящему, его никто, ничто, почти ничто не могло уже испугать, кроме этого, какое сильное было его удивление, как участилось и утяжелилось его дыхание, как затряслись руки, как, наконец, выступили, показались такие редкие слезы на нижнем веке. «Да, несомненно, это он! Но как такое могло произойти? Что это за чудо? Что это за напасть? Что за наказание?», - лихорадочно думал бедный наш наместник провинции Арен, претерпевший столько бед, разочарований и потерь в своей жизни, который в эти роковые минуты действительно был достоин самого искреннего сожаления.
Дэйрис не мог найти слов, чтобы успокоить его. Сначала он как бы даже злорадстовал над своим врагом и повелителем, потом более достойные и благородные чувства взяли верх, и он теперь жаждал что-то сказать, сделать, чтобы привести отца – а мы уже можем так называть Транка – в чувство. Но, видя, что реакция Андрила не проходит, он все-таки затароторил:
- Я – ваш сын! Но я не знал этого всю жизнь, и только когда Азазель, демон, с которым, как я понял, вы заключили сделку, сказал мне это, я понял, почему у меня будто стерты воспоминания о раннем детстве, узнал, что со мной приключилось, и… увидел вас в новом свете… Но почему вы так меня боитесь? Я ведь не Господь Бог, и как человек я вас прощаю… Если вы чувствуете за собой вину, я полностью вас прощаю, если же нет, тогда забудем это. И вообще я бы хотел забыть историю наших отношений, забыть все зло, что я причинял вам, забыть мои ужасные помыслы о том, что хотел вас свергнуть… отец.
- Все зло, которое ты мне причинил! – возопил Транк, - О, святое дитя! Как я пред тобою виноват! Но ты должен знать, ни один день я не прожил счастливо, без мысли о тебе, без воспоминания, без кошмара! О, как я мучался! – и он принялся, как сумасшедший, лобызать дэйрисовы ноги, Дэйрис испугался, подумал, что Транк хочет, по своей привычке, произвети над ним какое-то насильственное, не очень приятное действие.
И то же самое думал Дэйрис только с убыстренной реакцией молодости и своей собственной неужели сам транк мой отец я мечтал о том чтобы оказаться в аристократическом обществе но не подняться же на ткаие на самые высоты и не ввсоты пугали его если вб его отец оказался путсь даже пправитлеелеп пусть королем почему бы не порадоваться люди радуются и меньшему но только добрым справедливым хорошим благодарным честным благородным человеком вот тогда это было бы счастье знать что у тебя такие корни таки егены такая семья д и так был душевно травмирован известием о том тчо он был далеко не ангелом в ранем дествте но это бвло. Еще хуже это была для него катастрофа главный злодей всех времен и народов тот на кого вели давнюю охоту его пости товарищи мерзавец чудовище а не человек эгоист подлец тунеядец оказался его родней причем самой главной сойтважной отцом!
Демоны протрубили в сур, на суд собрались все демонические силы и все ангельские. Ангелы были красивы, они светились, но они были потусторонними созданиями. У Михаила были тёмные, как у Дэйриса, волосы и голубые, почти как у Дэйриса, глаза, он был одет в броню, в отличие от прядильщика, одетого в белую, ниспадающую красивыми ровными складками как на иконах хламиду. На поясе его был закреплен длинный меч без ножен. У всех ангелов крылья были белоснежные, как душа ребенка, и как души их самих. Впервые в жини Филомен чуть не почил в бозу от страха перед этими высшими существами. На демонов-то он успел насмотреться, а эти создания и не думали ему являться. Судьей всегда выступал Дух Чистилища, он держал на руках толстую книгу и с самым безразличным и отстраненным видом читал ее ровно и громко, так, что раздавалось эхо, хотя стен или скал в этом странном месте не было (обратите внимание, что позже, когда начал речь сам осужденный, его голос не производил подобный эффект):
- Филомен Тристагор родился пятьдесят шесть лет назад...
Филомен вспомнил все, но мы воздержимся от описания того, что он вспомнил, буде наша книга содержит тайны, а также ибо эта информация только разрушит мистический образ Алхимика, сделает его скучным, и вы не захотите о нем и слышать. Но мы поделимся, впрочем, самым главным и не выходящем у него из головы случаем, что окрасил его жизнь в чёрный цвет (или цвет радуги, смотря как посмотреть), что изменил даже его сознание в прямом смысле и что сподвиг его на сумасшедшие поступки, чем он кичился и что вызывают у нас один лишь страх и изумление. Он был маленьким ребёнком, когда случилась вся эта катавасия. Он всего лишь шёл по базару из буланжери и внимательно разглядывал лица людей. Ошибкой его было идти рядом со стеной домов, ибо однажды, когда он зазевался, какая-то дверь открылась, его схватили сильные кряжистые руки, и он оказался в темном сыром помещении, где ужасно пахло аспирином. Покупка его осталась одиноко валяться на крыльце. Потом ее подобрали и разобрали голодные мальчишки. Выпечка стала достоянием их желудков.
- Ну что, взяли? - обеспокоенно крикнул кто-то, вероятно, старик, из глубины помещения.
- Ещё как! - отозвался какой-то тип довольно близко к свалке между кряжистыми руками и маленьким Тристагором, - Мальчишка, неоткормленный, десяти лет, брюнет...
- Это мы исправим...- покровительственно сказал старый голос из глубины.
- По видимости, сирота, - продолжал другой голос, более молодой, - строптивый...ай! Кусается!
- Помещайте! - весело и с дрожью крикнул голос глубины, и Филомена, который так и не окончил драку с руками, и который не услышал последнее это слово, иначе оно заставило бы его крепко задуматься над своим смыслом, эти самые руки повели, потащили не без изрыгаемых проклятий в уже упомянутую глубину. Он торжественно молчал всю дорогу, так как битва полностью лишила его сил и дыхания, но про себя думал: Да кто это, к чертям собачьим, такие?! И этот мыслительный процесс не прекращался ни на йоту. Не понятно как и за какое время, но он вдруг оказался крепко надежно привязанным ВСЕМИ КОНЕЧНОСТЯМИ К какой-то дешевой шатающейся КОЙКЕ. И обнаружил он это слишком поздно, иначе и с ней вступил бы в политические разногласия. Он поднял глаза к небу, точнее к темному капающему потолку, и с ужасом увидел над собой три белых головы, освещённых ярким светом лампы. Одна голова была в очках, искорёжена морщинами, с серыми холодными глазами, полузакрытыми веками. Она смотрела на него, не морщившись, но очень изучающе, казалось, она выискивала в нем нужные ей подробности. Другая голова была помоложе, обладала карими большими глазищами и вполне добрым ртом. Она ещё даже не начала седеть, насколько он мог заметить (заниматься все равно было нечем, так что он решил рассмотреть все три головы как модно более проницательно). Она смотрела немного с отвращением (мы можем себе позволить заметить, что отвращение было вызвано не самим Филоменом Тристагором, а самой операцией, этим подвальным помещением и вообще всей этой затеей) и словно с удивлением и даже с болею, в глазах ее хранились капли разума, что начисто отсутствовали в предыдущих глазах. Третья голова смотрела так, будто ей было все равно, что бы ни происходило, только бы ее не трогали. У неё были чёрные волосы, вены вздувались на лбу и висках, и вообще наблюдалось сходство с быком. Филомен сразу догадался, что хозяину этой головы принадлежат и кряжистые руки, и в гневе шевельнулся. Все три головы по-одинаковому грозно возвышались над маленьким беззащитным мальчиком. Во время Того, как головы рассматривали мальчика, а он их, шёл напряженный диалог между первыми. И вскоре операция началась. Голова старика сначала молчала, но е растормошить замечание его коллеги, молодого с карими:
- Доктор, не смею сомневаться в успехе нашей затеи и вообще в глобальности и гуманности вашего великого замысла, который я всецело разделяю, но я должен спросить, меня к этому подбивает совесть, на сколько процентов вы уверены в себе и своих силах?
Голова доктора рассеянно отвечала, даже не смотря на молодого с карими, что повернулся к ней, а продолжая изучать Тристагора:
- На тридцать пять и шесть десятых (смышленый Филомен содрогнулся при этих словах), - Совесть, мой друг, является лишь первейшим атавизмом, оставшимся с тех времён, когда обезьяны вели коллективный образ жизни.
- Признаться, профессор, я вас плохо понимаю.
- Это неудивляющий меня факт, Мой друг. Но я вам объясню: сердце древней обезьяны было больше, чем сердце человека, в то время, как мозг ее был меньше нашего мозга. С эволюцией все инстинкты, что сродни эмоциям и чувствам, стали исчезать, как исчезала шерсть и повадки животного, зато наши мысли становились более длинными и осмысленными, нейронов становилось все больше, идеализировались процессы передачи сигналов между ними и на сердце просто не осталось материала. Оно стало ненужным. Подумайте, ведь как работает мозг, сколько ему нужно сырья и средств для этой работы, а сердце требует Того же материала, но эволюции было угодно, чтобы сердце осталось лишь органом качания крови, просто насосом. Оно уже не играет роли.
- А как же люди, живущие мечтами, любовью и подобными чувствами?..
- О! Они настоящие потомки древней обезьяны... они пропустили эволюцию мимо ушей, точнее она их упустила из виду. Они так и останутся на уровне животного, пока мы будем вершить прогресс. Но хватит слов! Приступаем! Эксперимент столетия начинается!..
- Да это настоящие психопаты, - с ужасом думал Филомен. То, что он сказал про обезьяну и совесть, вообще бред - за совесть отвечает разум, а сердце и вправду лишь насос для крови, оно бьется сильно в случае нервного волнения, но это не значит, что оно связано с нервным волнением. Задумавшись, он потерял нить с реальностью и пребывал в иных сферах, пока до кожи его черепа не дотронулась пилочка. От испуга и инстинкта спасения Он так напряг глотку, что все три головы резко отпрянули. Но их испуг длился недолго: мальчик не мог причинить им никакого вреда, и им надо было продолжать своё дело: времени было мало, их могли обнаружить. Заметив, что рука старого доктора вновь потянулась с оружием к его голове, он принялся истошно кричать, извергая из себя потоки гневных испуганных слов:
- Изверги! Вы что творите тут?! Я буду жаловаться властям! Ааа! - Он перевел дух и продолжал:
Наконец речь его перешла в вой, перемежающийся со стонами. Пила начала медленно и аккуратно разрезать кожу. Третий человек с сильными руками запоздало зажал ему рот. Доктор, задумавший эксперимент, на минуту отвернулся, и в эти две секунды, что его взгляд отсутствовал, его более молодой коллега сделал странную вещь: он вытащил из кармана тряпку, вымоченную в морфие, и приложил ее к носу Филомена Тристагора. Последний мгновенно впал в тревожное забытьё. Услышав, что мычание под ладонью сильного прекратилось, старый профессор обернулся и встревоженно спросил:
- Что такое?
Молодой с карими ему хладнокровно отвечал:
- Низкий порог боли.
- Вот как! Ну что ж, так даже лучше...
Вместе с цветом волос изменилась и вся его жизнь.
Потом в комнату ворвались полицейские и, захватив горе-врачей врасплох, поработили их и отвели в участок. Филомена освободили и даже попытались обследовать его. Но так ничего и не обнаружили. Он был мальчик как мальчик...
Как в тумане он слышал обрывок разговора между полицейскими:
- Это Саймон Куст и его подмастерье, Джереми Рейнберг, так сказать... где они взяли третьего, вообще не знаю. Какой-то проходимец-силач. Приманили его крупной суммой и впутали в свои грязные делишки.
- А кто такой этот Саймон Куст?
- Как, вы не знаете? Он был одно время лицом Больницы Третьего Округа, потом его убрали с поста со скандалом: он подпольно делал операции на мозг своим пациентам... после чего они все умирали, один за другим. Видели, как он вместе с этим Джереми, который был его заместителем, кстати, довольно талантливым и успешным, несмотря на свою молодость, проникал в подвалы... то бишь предверие морга, куда увозили тех, к которым удача не повернулась лицом, и выходил оттуда. Только они умело заметали следы... когда туда нагрянули после ареста, ничего не обнаружили... никаких орудий, ламп, кроватей... вот его и выпустили, но люди: если бы его увидели: растерзали бы... Была целая демонстрация с плакатами, пришлось толпу газами отгонять. С газами переборщили, есть пострадавшие, погибшие. Там были даже такие строчки:
Над тобой склонился Куст -
Будет гроб недолго пуст.
- Хаха! Вот потеха! кхмм. С тех пор, как он залёг на дно, стали вылавливать из реки странные трупы с изуродованными затылками. У некоторых даже мозга не было, весь вытек. То-то река цвет поменяла! И у всех, как у одного, - рыжие волосы! Просто почти красные! А лица их, лица! На них застыло выражение такого ужаса, что мама не горюй. Видно, они в своих опытах продвинулись, раз раньше, когда они в морге работали, такого не было.
Но на всякий случай его оставили под наблюдением в ближайшей больнице святого Варфоломея. Вскоре он зарезал скальпелем своего лечащего доктора, сбежал из больницы (не обошлось и без других жертв - медсестры-блондинки, которую он вышвырнул в закрытое окно, старика-пациента на коляске, которого он ударил по коленям, и неуклюжего медбрата, которому он наступил на ногу) и отправился домой. Там произошло нечто столь ужасное, что описывать это нам трудно. Без всякой причины, только потому что судьба толкнула его на опыты какого-то доктора, возомнившего себя богом, только потому что из тысячи других обыкновенных мальчиков схватили именно его, только потому что случайным образом страшный опыт удался, он выстрелил из охотничьего ружья в лоб своей матери. Слава богу, хоть отца у него не было с того самого момента, как его сбила машина на Каттер-Стрит. Думаю, лучше умереть под колёсами автомобиля, чем от руки своего сына.
«Безумный Алхимик Пугает Жителей Города Своими Беспрецедентными Выходками!»
«Злостный Алхимик Тристагор Пропал! Горожане Надеются, Что Он Не Вернётся!»
«Филомен Тристагор, Известный Как Черномаг и Алхимик, Пропал Не Навсегда! Горожане В Ужасе От Того, Как Он Выглядит и Ведёт Себя»
Против Тристагора пытались идти религиозные секты и банды, они, правда, не шли прямо на него, но организовывали митинги, шествия и протесты по главным улицам нашего города, таким как Альбио, Ру де кафешантан, Мирная, Победы, Набережная. Они взволновали город, хотя он и так постоянно взволнован, они вошли в экстаз, их песни, молитвы и проклятия долетали даже до окон покоев Эларай, и ей надо было немного прислушаться, чтобы уловить их, но она была слишком занята тем, что пыталась услышать глас города, а когда мы берёмся за дело с излишним фанатизмом, успех ускользает из наших рук. Пришлось усмирять и их.
Алхимик сказал тихо после длительного молчания необычным для него голосом. Он смотрел в никуда, словно разговаривал сам с собой, или со своей совестью:
- Я признаю свою вину. В теперь хоть в ад. Ну правда, что таить и что скрывать? Зачем? Я теперь другой. Во мне все переменилось, только вот прошлого не переменить и не стереть. Ну и пусть. Я готов отвечать за свои ошибки. Да, я признаюсь, это я ловил детей, убивал их, жарил и съедал по кусочкам, и мне это нравилось больше какого то там жюльена, это я выливал кислоту на свои руки чтобы посмотреть, как организм переносит боль, а ведь тело мое - тоже дар божий, это я кидал кошек с крыши Съютандонсокго собора, дабы узнать, все ли они приземляются на четыре лапы, это я замуровал у себя в башне какого-то человека, бродягу, имени даже не знаю, слышал его крики и вопли и так и не освободил его, это я пускал в город крокодилов, которых умел усмирять одним колдовским словом, не для чего, просто ради удовольствия, это я пытал вместе с проклятым Транком людей, хотевших всего-навсего изменить власть, это я принимал ванны из крови девушек, это я резал кожу ни в чем не повинных людей и устилал ими полы в своем жилище, это я и никто другой проделывал операции танатологии над больными госпиталя святой Грит, это я разрешал демонам вселиться в некоторых людей , и они меня слушались, это я чертил надписи проклятья на стенах некоторых хижин, это я убивал током прохожих ночью, это все я, я, я...знаю, нет мне прощения, да оно мне и не нужно, я не жду от вас милости, не надо мне подачек от буржуев. Смерть - это лучшее, на что я рассчитываю.
- Вызывается первый свидетель... (стук крови в ушах Филомена). И это Андрил Транк!
Тотчас губернатор Арен предстал перед глазами воинств и их подопечного, или, вернее сказать, подсудимого. Транк был одет как в первой главе, в темный, до полу плащ, некрасивые, но удобные сапоги и в обручальное кольцо своей так рано ушедшей милой.
- Поль Транк, - обратился к нему Дух Чистилища, - Что вы имеете нам сказать по поводу грехов и доблестей этой вот личности? Но прежде поклянитесь на Святом Писании, что будете говорит лишь правду и ничего более.
- Тиран Тео-Мартелла спокойно исполнил обряд клятвы. Затем он приосанился и повёл такую речь:
- Осуждённый, именем Филомен Тристагор, был моим приятелем, если не сказать больше, на протяжении пяти лет.
- Хорошо, - одобрительно заметил судья-Дух, - Дальше.
- Дальше - больше. Он помогал мне в тяжком труде наносить увечья и калечить опасных преступников, каковые действия проводились в темнице замка Черновод, моего, так сказать, поместья.
- Нате! - прервал его Филомен, - а вы Спросите себя, не дурно ли то, что это я на скамье подсудимых сейчас нежусь, а он стоит, как гусь хохлатый, и байки рассказывает? Это же несправедливо! Мы вместе творили ужасные дела! Вместе мы резали, растягивали и пилили... а теперь выходит, он тут не причём? Ну ка садите его рядом со мной.
Дух, лениво и невнимательно выслушавший это, резонно сказал:
- А вы не волнуйтесь, до каждого очередь дойдёт. Судный день никто не отменял. Вы первые, остальные за вами. Свидетель, продолжайте! - он в раздражении стукнул молотком.
- Продолжаю. Я обвиняю подсудимого в заговоре против своего друга и наместника, так как он из подлых чувств и даже не из корысти А ради удовольствия предал меня и не признался в этом. Человек этот, - добавил он с жаром, - негодяй, трус и убийца!
- А! - возопил обвияняемый, - А вспомнить, как ты меня в тюрягу засадил не хочешь?! Око за око! Ты тоже меня предал, приятель, и последствия отразились на мне более пагубно, чем последствия моего предательства на тебе. Я, подумать только, просидел в этой вонючей дыре два года, ничего не делая и не пополняя свой разум, слыша крики и стенания.
- Да, - отвечал Транк, - но это были страдания тела, а вы, подсудимый, обрекли меня на муки души, которая после вашего доброго дела просто утонула в отчаянии и одиночестве. Я, могу в этом признаться, так как я всего лишь ваша галлюцинация, что любил вас...
По своему... И отдал бы жизнь за вас, а я мало за кого способен отдать жизнь. Как вы все может здесь заметили, я человек чёрствый и суровый, и нежных чувств почти не испытываю.
Таким образом суд превратился перепалку, и Дело чуть не дошло до драки. Но дух вовремя прекратил разговор своим вмешательством:
- Поль Транк, если угодно, вы можете удалиться или остаться и ответить на некоторые вопросы неличного характера. Выбирайте.
- Да уж останусь, - с пренебрежением согласился Транк.
- Тогда... извольте сказать, - Дух заглянул в бумагу, - Что вас сподвигло на знакомство с этим человеком? Что вами руководило? Чувства, мысли, планы...
- Я... я решил, что с таким опасным индивидуумом лучше держат тухло востро, к тому же, как говорится, друзей держи близко, а врагов и Того ближе. Я сблизился с ним, посчитав, что лучше будет хорошенько узнать его и расщупать его характер, чтобы не ждать от него неприятностей.
- Мы, посовещавшись, вынесли свое решение. Вслушайся же в него, о, несчастный! Сказал призрак Чистилища твердо и безразлично.
- Я внимательно слушаю, - был ответ.
- С одной стороны подсудимый явил нам свое смирение и послушание, коих был лишен в своей прошлой жизни, он уверовал в господа и переступил черту тени и света, с другой же он даже не до конца осознал, насколько тяжел его грех, так как привычка к плохому делает нас слепыми, он даже не припомни некоторых своих не таких уж и ничтожный злодеяний. Я объявляю подсудимого Филомена Тристагора самым безжалостным потерянным для бога преступником, какое звание вовсе не должно быть для него лестно. и В виду того, что подсудимый сам признает себя виновным во многих преступлениях, насилии над телом и свободой личности, иными словами, божьей души, предательстве бога и короля, что он раскаивается, и готовится к наказанию, в виду того, что он максимально изменился во время убийства Клео Драги, что его терзают муки совести и что он очистился душой, мы выносим следующий приговор.
Повисла тишина, даже демоны замолчали, в ожидании решения кусая ногти. Ангелы будто волновались больше самого подсудимого. Алхимику приснился удивительный сон, очень похожий на реальность. Ему снилось, что он умер, и пребывает сейчас где-то в иной сфере, чем наша, на верховном судилище, совсем не похожим на суд Линча. Здесь царила высшая справедливость, если не милосердие. В зале, вернее, в этом параллельном пространстве повисла напряженная тишина, прямо таки давящая на виски подсудимого. И вот среди этого затишья перед грозой чей-то голос (это был голос архангела Михаила) сказал чётко громко и ясно, но неб эмоций.
- Помиловать.
Сначала Тристагор не понял, что означает это слово. Потом в уме разобрал его по буквам, и его смысл постепенно через минуты две дошёл до него. И даже тогда он ему не поверил. Он осоловелыми мутными глазами безумно переводил взгляд от одного ангела на другого, от одного демона и так далее.
- Нет, я протестую! Заверещал он. Алхимик решил не смиряться со своим приговором до конца. Он ощущал на себе тяжкий грех, булыжник висел у него на шее, он как Атлант нёс на плечах целый мир преступлений. А тут его милуют! Кому это нужно. Может быть, именно потому что вынесли положительный приговор, он стал вредничать: когда мы долго ждём конца, после того, как он наступил, мы расслабляемся, понимая, что все кончено и ничего больше не угрожает.
Михаил спокойно сказал:
- То, что вынес высший суд бога, не оспоряется. От вашей воли ничто не зависит. Смиритесь со своей судьбой.
- Никогда не смирюсь! - заявил алхимик, и вдруг все поплыло перед его глазами, ангелы стали плыть вправо, Демоны - влево, дух чистилища вообще исчезли, а вместо их появилось светлая пустота. Тогда алхимик прикрыл потяжелевшие свинцовые веки и провалился куда-то в пропасть.
Но была одна причина у Эларай сомневаться в хорошем исходе их отношений. Она, видите ли считала, что так как она очень слабая и нежная девушка, то с ней рядом должен быть кто-то, что поддержит ее и будет сильным в любую минуту. Но глядя на Дэйриса, на то, как он степенно и медленно ходит, как он мягко и лишь изредка глядит на людей, на его плавные неловкие движения, не скажешь, что он подходит на эту роль. Однако, она чувствовала, что их свело вместе само небо, что сам бог за их союз. Но и особой - особой - симпатии она к не у не испытывала. Да, как человек он ей очень нравился, она его уважала и брала с него пример, он являлся для нее авторитетом. но оставались некоторые неразрешенные вопросы, которые могли разрушить эту идиллию. Он слишком слаб для нее, скажем прямо - ей так казалось, но это не была правда. Эларай просто очень мало времени проводила с людьми и плохо знала их, не могла отличить внешнее от внутреннего, главное от второстепенно, да даже если бы она жила в городе, как нормальные жители, она бы не смогла распознавать в людях их истинные характеры, так как жила еще сравнительно с теми, кто мог это сделать, мало, и была крайне ненаблюдательна и невнимательна. Среднестатистическому человеку требуется в среднем пятьдесят лет жизни без перерывов, чтобы научиться распознавать истинное добро и зло в других, истинную красоту и силу. Так что ей надо было очень долго ждать, прежде чем она бы приблизилась к пониманию Дэйриса, который был очень противоречивой натурой. Нутром же она чувствовала, что они более-менее подходят друг к другу, но что-то было не так. Мы вам скажем, что было не так. Она его не любила. Она старалась делать вид для себя, что погрязла в истинной великой любви на все времена, но в глубине души даже она знала, что это не так. Дэйрис не знал и не замечал этого. Он был счастлив, потому что нашел свою вторую половину, и она отвечала всем его требованиям. Это не была взаимная любовь, хотя мало кто вообще мог любить так сильно и так не за что как Дэйрси, но его любовь не могла заменить ее пустоту по отношению к нему, как бы сильно он этого не захотел, если бы знал, что его не любят по-настоящему. Дэйрис был силен, но это ни в чем не проявлялось. Он даже сам не осознавал своей силы. Еще был вопрос: сможет ли он сделать ее счастливой? Потому что сейчас назвать ее счастливой никак нельзя было. Ее душу будто изгрызли черви. Она страдала, но тоже немного наиграно, она не знала, что такое глубокое, сильное страдание. И хорошо. Ведь женщины не созданы для борьбы с несчастьем. Они должны нести свет, и сами быть спокойными, счастливыми и довольными. Но почему Эларай не смогла полюбить Дэйриса? Ответ прост: не сошлись звезды. Там, наверху и толко решаются все союзы, плетутся нити судьбы, оговариваются все детали. И именно там, в облаках, в небесной обители, приняли такое решение: не соединять их сердца, и спорить с этим решением не приходилось. Зато есть одно но: обычно эти решения переменчивы и действуют только на короткий срок. Нет ничего странней и противоречивей этих приговоров: их выносит вечный бог, но только на день или на месяц. А дальше ждите нового поворота событий. Так что мы не можем предсказать, что будет завтра и будет ли оно вообще. Не загадывайте ничего на долгое время, все поменяется очень скоро и быстро, в одну секунду. Еще минуту назад вы верили в хороший финал, а сейчас уже сомневаетесь в нем, все шло вроде как хорошо, но вот вы поскользнулись и упади и растянули связки. Кто же может предсказать неведомое будущее, раз оно так быстро меняется? Кто может с полной уверенностью сказать, что через день будет есть рисовую кашу? И даже если он скажет, произойдет ли это? Да, люди привыкли к монотонности и серости рабочих будней, но мы не говорим, что меняться должны события, меняться должно настроение. Ибо, каково наше отношение к той или иной вещи, такова становится для нас сама вещь. Если вы не боитесь голода, еси вы готовитесь к нему, то он вам не страшен, как тем, ан кого он обрушился, как чан холодной или даже ледяной воды. Еси вы принимаете жизнь со всеми ее неудобствами, она становится легкопереносимой, яркой, приятной. Короче говоря, если вы смиряетесь, то вам уже ничто не грозит плохого.
Возвращаясь к Эларай, скажем, что пока она не откликнулась на зов Дэйриса, но это вовсе не значит, что такое положение вещей будет вечным и нерушимым. Все может легко изменится в самый неожиданный момент. Мы ничего не моем говорить определённо. Что-то исчезнет, что-то наоборот появится. Жизнь как карусель, ты каждую секунду видишь какую-то новую картинку. Жизнь - вихрь, не всегда приятный, но полезный и даже порой исцеляющий. Не надо никогда разочаровываться в ней, ибо то, что есть сейчас, есть только лишь сейчас, а потом, через некоторое время, надо только подождать, все будет другое. Хотя конечно, жизнь имеет привычку вас мучить. И не лучше ли умереть молодым, пока вас совсем напрочь не затравили.
Куда исчезает вся прелесть нашей жизни, когда заканчивается чудесная пора детства? Тут можно проследить целую роковую цепочку, приведшую к полному помрачению духа. Наше тело тогда было маленьким, потому есть надо было мало, а двигаться оно позволяло много. С возрастом все изменилось, мы потолстели, обрызгли, раздобрели. Делать что-то уже не хочется. Возникла леность. И пришло время замкнутого порочного круга: пока не перестанешь есть, не начнешь заниматься спортом, пока не начнешь заниматься спортом, не будешь худеть. Немногим удается оттуда вырваться, из этого зачарованного круга. Только сильные личности способны преодолеть себя, развиваться, искать себя, бороться за свою душу. Отсюда, из лености, полноты, ничегонеделания вырастает страх, скука, сплин, тревога. Мы заедаем стресс едой. Но еда только усугубляет несчастье. Джйрис так и не смог перейти эту границу детства и взрослости. Он остался стоять, потерянный, где-то на середине. Вроде как все радости детства ушли, но до радости взрослой жизни был еще далеко. Что-то, не время, а что-то в нем самом и в обстоятельствах их отделяло. Вроде уже не весело, и не легко на душе, но и даже не появилось наслаждение самостоятельной личности, свободного человека. Это было странное время, полное тоски по прошлому и боязни за будущее. Ему словно мешали пройти вперед, он застрял почти не по своей воле. Хотя кончено, все дело было только в нем. Страшно не когда борешься с проклятием, а когда с ним уже перестаешь бороться. Дэйрис просто сильно устал. На нем, модно сказать, висело это самое проклятие, лишающее его воли и счастья. А победить его он не мог. Он привык к своей болезни и, удручённый, не хотел с ней расставаться. Он не видел конца края мраку своей души. Он потерялся во мгле. Не видно было солнца и любого другого источника света. Жизнь перестала интересовать его, и он - ее. У них сложились далеко не нежные отношения, полные взаимных упреков и недопонимания. Причем Дэйрис не мог сказать, когда точно началась его странная болезнь. ему уже казалось, что она ждала его еще до его рождения. На самом деле это произошло в его шестнадцать. Это был рубеж. До того он был почти счастлив, после этого вдруг сделался несчастливейшим из смертных. Есть такие люди, которые тяжело переносят переход от одной фазы к другой. Детство или юность - более зрелая молодость, молодость - средний уже по-настоящему зрелый возраст, этот последний - старость, и наконец, старость - смерть. Все это очень тяжелые пути. У кого-то они длятся годами, у кого-то они не заканчиваются никогда. Эларай еще не вступила на этот путь, так как отец очень сильно ее оберегал, и она жила в четырех стенах, ей не надо было работать или учится, не надо было чем-то оправдывать свое существование. Кстати, это глупая система - работать, чтобы накормить себя. Она резонная для людей, но непонятная на уровне бога, хотя бог ее и создал. Ведь нас он сотворил, а вы будто спрашиваете: а зачем вы живете? А мы живем, потому что он нас сотворил! Значит, раз вы не помогаете людям, его творениям, то вы уничтожаете их, то есть идете против него. А не помогать значит не дать кусок хлеба безвозмездно, а дать вместо этого работу. Какая работа? Разве мы пришли в этот мир работать, трудится на заводах и в рудниках? Какая вопиющая несправедливость! Причем никто этого и не замечают, все делают вид, что это нормально и приемлемо. Нет, мы здесь, что быть в гармонии с природой, учиться познавать себя и мир, и даже не это главное. Мы здесь - чтобы быть счастливыми и благодарить бога за это счастье. Почему же мы тогда бываем несчастливы? Это что, какой-то сбой наверху? Нет, вспомните эпиграф к главе первой этого произведения, и поймете, что несчастье даются нам не за что-то, не за наши грехи, а для чего-то, для наших будущих подвигов. Мы должны пронести достоинство через страдание, остаться великим и чистым человеком, должны стать еще лучше. Но неправильно говорят, что счастье познается в несчастии. Нет, это абсурд. Наоборот, по-полному мы счастливы только в детства, когда ничто ничто не мешает и ничто не стоит позади. А теперь мы уже другие люди, и дыры в нас никто не заклеит.
На следующий день привели Мелиан Деневу, и тогда, не позабыв и не сменив своего расположения к Дэйрису, а может просто расчувствовавшись, она рассказала ему главную историю жизни, которая оказалась довольно трагической. Голос её иногда прерывался от переживаний, в глазах виднелись маленькие слезинки.
- Три года назад король, тогда ещё принц, входил в кружок золотой молодёжи Либертаж. Он совершал путешествие по стране, оно дошло до того, что он решил объехать и некоторые замки Домино, ведь тогда отец Орителла Нибелунга и Роузлиф Корнелия почти дружили: такое наблюдалось впервые за пятисот лет. Аристид со своей свитой въехал в Звездопад, мой родной замок - проклятый день. После двух дней пирушки какао они всей торой вкатили в мою любимую гостиную где я ошибалась вечерами читая книги они конечно расшумелись и я решила выйти я тогда была немного скромной девушкой я тогда была девушкой почти но когда я сделала шаг к дверям меня окликнули
- Эй, Мелиан, так тебя зовут?
Это был один из приспешников короля сын лорда Росса Эдвин
И они смешались с молодежью звездопада
Я оглянулась
Он встал и подошёл ко мне
Сестра об этом знала и все равно вышла за него - я как-нибудь отомщу и ей,и вообще, все герои этой истории получат то, что им причитается, я за этим прослежу. Наш лес нелюдим. Я валялась там целый день, прежде чем меня заметили и подобрали. Затем началась двухнедельная сильная лихорадка, связанная с холодом и ранением, и переживаниями. Когда я пришла в себя, их уже не было. Все знали о том, что произошло, все до исключения в замке, и никто, никто их даже не упрекнул, не то что заставил ответить за свой чудовищный поступок. А моя сестра, веселая, счастливая, рассказала о своей тайной помолвке с принцем Аристидом. То ли она слишком тупа, то ли так же испорчена, как и свой жених, скорее второе, потому как она всегда была лучше меня на уроках. После выздоровления я один раз увиделась с родственниками. Я вошла в гостиную, где сидели они все: дядя, его молодая жена, его брат Уго и остальные, не хочу даже перечислять этот сброд. Они все сидели потупившись, упрямо уставясь в расписной ковёр. Я увидела это по их лицам - что они не собираются ничего предпринимать, что им если и не безразлично (это просто невозможно и обезьяны сопереживают родичам), то поделать они ничего не могут, помочь не могут, спасти из пропасти не в состоянии. Я не сказала ни единого слова, я просто развернулась и ушла. Мне были неинтересны их слова утешения, которыми они стали бы осыпать меня, мне они вообще стали неинтересны. Вот так вдруг мой мир, строящийся целых семнадцать лет, рухнул. Так я стала изгоем. Так я превратилась в разбойницу. Я не взяла с собой ни единой вещи, кроме разве что любимых книг. Все старое, все, связанное с прошлым, мне опротивело. Я будто переродилась, став совершенно другим человеком. Почему? Меня предали. Обидели. Изувечили. Разбили. Уничтожили. Просто превратили в пыль, стёрли в порошок. Не было человека несчастливей, отчаянней меня. Я начала новую жизнь, в новом теле, с новым именем. Я поклялась их всех убить - Росса, Эбилунга, Экруада, Ансона и других. Но первым в моем списке стояло имя Андрила Транка, правителя Арен. Так что не называйте меня Мелиан, Дэйрис. Её больше не существует. До сих пор я не понимаю человеческой сущности. Быть такими чудовищами - как такое возможно? Почему им есть место на земле? Куда они попадут после смерти? Я не могу переложить свою ношу на плечи судьбы или рока, они меня и так подвели.
- Откуда у вас это Кольцо?
- Я украла его у вашего друга, простите.
Она правда это сделала, когда столкнулась с Жимом на выходе из палатки. Жим носил кольцо поверх шарфа и не успел его спрятать подальше, а Мелиан искусными ручками сняла его с этого места и на время присвоила себе.
- Попробуйте, наденьте на палец. Быть может, вы нас сможете вытащить отсюда. Не думайте, что я полагаю, что с ребятами из Ада сработает штука с исчезновением, но кто знает, может, вы станете могущественным властелином и у вас появится титанические сверхъестественные силы? Надевайте.
- Я боюсь, честно вам скажу. Что, если результат окажется таким же плачевным, как и у прошлых носителей кольца?
- Нет, потому что они были лишь средствами для достижения цели для этой штучки. Вы же его настоящий избранник. Вы должны когда-то попробовать его надеть. Лучшее место для этого ад, лучшее время плен. Давайте, верьте мне, все получится. Я никогда не посоветую своим друзьям дурного. Правда, у меня никогда не было друзей, но не в этом дело.
Дэйрис надел кольцо. И исчез. Перед ним выстроились призраки. Все поплыло и запылало синим пламенем. Все они молили снять кольцо и никогда больше не надевать. Все они рыдали и стонали.
- Я не буду плакать у вас на груди, это прерогатива другой женщины.
Новый жених для Эларай, да еще какой.
- Никакого бога нет, - резко и уверенно произнёс Дух Кольца, - Ни один демон не имеет ни малейшего понятия о его сущности, его веками искали по всему второму измерению, но не нашли и следа. Даже если он и был миллениумы лет назад, то покинул вас, как покидает учитель нерадивых учеников. Даже архангелы и сам дьявол не видели его... они только слышат какой-то голос, но кто, кто, я спрашиваю тебя, может поручится, что это именно его голос? Чьи приказания поступают к ним? Кто знает, может это шепчет какой-то хитрый дух, вроде меня, который может обмануть и их? Не потому ли у нас у всех такой бардак? Архангелы глупы, послушны, как собаки, они и разбираться не хотят, да и не могут, что там за голос такой.
- Вы не искали его в первом измерении... может быть, вы ошиблись, предполагая, что бог живет на небесах, а не на земле? И все-таки один демон знает, что такое бог... он сказал это и моему отцу, и мне... мы оба задали один и тот же вопрос... самый главный вопрос... и он сказал, что бог живет в нем, в его плоти и духе, во мне, в каждом, и как бы не хотел кто-то отречься от бога, он не сможет его уничтожить в себе, как никогда не сможет уничтожить самое себя.
- Все это сказки, Дэйрис. Пора бы тебе уже не верить. А ты все остаёшься маленьким дурным наивным мальчиком. Неужели думаешь, что какой-то вшивый Азазель, желтоглазый демон Перекрестка, сказал правду? Я не имею в виду, что он соврал, он даже на это неспособен, жалкий говорун, но он сам толком не знал, что тебе говорит, века в аду не прибавили этому помешанному на деньгах мафиози мудрости.
- А ты не смей обижать моих друзей, - Дэйрис почти дрожал.
- О! Наш разговор приобретает напряженный оттенок. Думаю, в тебе сейчас прорывается все зло, вся ярость, что заложили эти тупые существа, люди, которые понятия не имеют, что делают, когда кричат и унижают человека. Пусть кричат, пусть унижают, пусть сдирают с его души кожу кусок за куском... это ещё им выльется... ты тоже так думаешь? Если, боже упаси, Этот человек не умирает, то он превращается в чудовище, сметающее все на своём пути... понимаешь, о ком я говорю?
- Правильно думаешь, - отрывисто сказал Дэйрис.
- И вот сейчас вся твоя злоба выльется на меня, самого непричастного к ней существа, совершенно невиновного в том, что ты стал таким, ни разу тебе слова плохого не сказавшего, не дотронувшегося до тебя пальцем. Так всегда бывает, я слежу за этим процессом век за веком: какие-то не люди, а сказочные твари только потому что им больше нечем удовлетворить свою животную потребность грубости и насилия измываются над каким-то бедолагой, что чист, как сам свет, а проходит время, и этот бедолага сам становится таким же, как они, и вымещает все, что они заложили в нем, все это зло, на тоже совершенно невинных людях, которые, в свою очередь, затем станут ровно такими же, как он, в то время уже, как первые будут сосать гнилую землю с червяками в гробу в двух метрах от поверхности.
- Это ты-то невиновен ни в чем? Хаха! Поищите-ка такого невинного! Ты, Кольцо, только ты и виновато в том, что сейчас творится во мне. Это ты, Кольцо, сделало меня таким неврастеником. Это ты убило меня. И знаешь что? А ведь я-то и не собираюсь мстить. Я разрушу, пожалуй, эту схему, за которой ты следил веками. Да, здесь такая атмосфера, что мой язык просто вынужден говорить правду, он меня не слушается... это ты тут что-то наколдовал... ты же можешь... как я не люблю духов...
- А уверен ли ты, что он не слушается тебя? Что, если он только тебя и слушается? Это твой язык, твоя речь, твои кулаки сейчас грозно сжимаются, твои руки сейчас дрожат от гнева.
- Нет, - прошипел Дэйрис, - Это не я. Этотне я сейчас говорю, это не мои мысли. Ты пытаешься убедить меня в том, что я чудовище. Но я знаю себя лучше всех.
- А твои нервные припадки там, в первом измерении? Это тоже я сотворил? Прошлого не изменить, Дэйрис, и оно пагубно влияет на тебя, оно просто давит тебя своей громадой... все эти ненавистные тебе людишки, которых, если бы была возможность, ты бы смел пальцем, все эти случайно произнесённые, задевшие тебя слова, все эти взгляды, что разрыва тебя изнутри... это ты, и это настоящий ты.
- Ах, ну раз так...
и Дэйрисовы кулаки взяли и разжались.
Что ж, друзья мои! Все демоны отозваны с поверхности, - заявил в предвкушении торжественного момента король Астарот, - Весь Ад ждёт уже несколько тысяч лет этого дня. Мы верили и надеялись, потом сомневались и отчаивались... но реальность такова, что вне зависимости от наших упований посылает нам горе и вне зависимости от нашего горя посылает нам счастье. Господин Транк! Я думал, вы оставили эти мысли в прошлом... я думал, вы изменили своё мировоззрение после той ночи, когда заключили сделку с этим лицемером Азазелем, побывали здесь и продали своего сына за лишние пять лет жизни!
Да, было такое дело! - вдруг крикнул Злостный Алхимик.
Демоны толкуют о реальности! - подумал Транк.
Зачем же так громко? Они ведь услышат! - но демон ничего не сказал в ответ на эти мысли. Вообще, все, что надо, он уже сказал.
Кхм... продолжим. Кольцо Нибелунгов будет наше! Кольцо, которое князь Полиандр две тысячи лет семьсот сорок два года и пять дней назад укал из сокровищницы карлика Андвари, Кольцо, которое дарует бессмертие своему истинному хозяину и погибель и сумасшествие тому, кто надевает его против его воли, Кольцо, за которым скитался по пустоши пешком господин Андрил Транк, уже мной упоминаемый, Кольцо, за которое мы боролись, которое мы старались перехватить и которое все время ускользало от нас, скрываясь в тумане, так вот, это самое Кольцо сейчас здесь, и оно уже никогда нас не обманет, оно будет служить нам во имя Зла! Господин Уайтли, мой юный друг, подойдите сюда.
Дэйрис, услышав своё имя, вздрогнул и посмотрел на Астарота, и так вышло, что их взгляды встретились. Произошла странная вещь: ноги Дэйриса будто сами встали и повели его к королю. Астарот его загипнотизировал. Хотя это большее, что он мог сделать с носителем кольца.
Будьте так добры, подпишите это. Вот вам ручка, которая пишет вашей кровью. Помните, вы поцарапались о ножик во время экспресс обучения боевым искусствам, преподаваемым вам вашим знакомым господином Вилькемом, эдак два месяца назад?
Астарот галантно протянул Дэйрис эту ручку, но наш герой не шелохнулся. Тогда король, скрывая тревогу, аккуратно положил ее на пергамент. Это был договор о добровольной передачи Кольца Нибелунгов в руки короля Ада. Но Дэйрис не мог увидеть слова, которые были там написаны, из-за плохого зрения, и ему пришлось наклониться - брать чтиво в руки он не пожелал. Самый неловкий момент в его жизни - он в Аду, на него устремлены взгляды его товарищей по походу, взгляд самого владыки Всеобщей Молотильни... и он, сгорбившись, пытается внимательно прочитать договор и понять хоть слово.
Из проведённого опыта мы поняли, - продолжало его величество, - кто ваши фавориты в этой игре. Хотя ваше поведение было чрезвычайно трудно понять. Обычно мы измеряем любовь на этом метре: мы надеваем на вашу голову это устройство
Что-то имеете сказать? - наконец не выдержал король, - Может быть, желаете узнать, зачем вам это вообще нужно и что вам грозит, если вы этого не сделаете? Что ж, я думаю вы легко можете догадаться сами. Наш издревле проверенный и никогда не подводящий способ получить желаемое - шантаж. Я этого и не собираюсь скрывать.
Дэйрис поднял на него свои небесно-синие глаза, полные страха и боли, но это нисколько не привело короля Ада в замешательство. Подождав немного, Астарот крикнул:
Поль Бегемот, попрошу вас использовать свою булату в исправительных целях. Будем исправлять ваше решение, поль Уайтли.
Все произошло так быстро, что Дэйрис даже не успевал следить. Бегемот направился к девушке. Транк попытался вырваться и закричал что-то, но после движения пальца Астарота он будто онемел и
И Астарот посмотрел на Дэйриса так, будто они были давние друзья.
Воскрешение двух Лазарей.
И Дэйрис очутился в полной темноте.
Полный мрак и рука самого дорогого существа в твоей руке.
Мы не оценим, пока не потеряем.
Иодофет Свиристель, «В канун Судного Дня».
Только не сейчас! Не в этом месте.
Широко открытые глаза его не видело ничего, а ничего - это бесконечный мрак. Конечно, немедленно началась паника. Он боялся, что наступит такой момент. Он знал, что наступит. И все-таки верил, что этот мрак как-нибудь обойдёт его стороной. Эта вера была слаба, и с каждым новым приступом ещё больше ослабевала. Но Надежда, пусть и слабая, если она есть, умирает последней.
Он будто узрел первозданный хаос, который был до начала времён и будет в конце. Не было ни звёзд, ни планет, ни света, ни жизни в любой форме. С потерей зрения жизнь его будто прекратилась, хотя на самом деле она продолжала пульсировать. И это было самое страшное - жить в страдании - страдать, но при этом продолжать жить.
Ему чудилось, что вокруг него какие-то фигуры, призраки, ему казалось, что они его трогают и пытаются утащить в бездну. Все! Финита ля комедия! Полная темнота - и нет спасения! Он не был к этому готов - нельзя подготовиться к величайшей трагедии своей жизни. Он пытался моргать, зажмуривался надолго, делая попытки рассеять эту глубокую темноту, темноту подводного мира в двухстах тысячах лиг от земли. Ничего не помогло. Он закрывал глаза - была пелена, он их открывал - пелена оставалась. Его будто одели в чёрный саван, через который не пробивался свет ни лампы, ни солнца. Его будто похоронили заживо. Он начал мычать, стонать, выдыхать какие-то одному ему понятные звуки. В одну секунду весь прогресс человечества исчез, и он превратился в первобытного человека-обезьяну.
Он упал. Стал бить по полу слабым дрожащим кулаком. Мир для него заключался в цветах, в свете, в красках... и все это почему-то отняли. Страх сковал его члены и освободил горло. Он кричал, катался по полу, он плакал. Он чувствовал горячие слёзы в глазах, но сами глаза - нет.
Эти конвульсии продолжались долго, с полчаса, без перерыва.
Вдруг случилось нечто необыкновенное... нет, он не прозрел, но что-то коснулось его плеча. Он почудилось, что это химера, чудовище, что это сам мрак очеловечился и теперь поглощает его тело.
А на самом деле это была всего лишь хрупкая девушка, пытающаяся помочь ему, вывести его из мер тенидрарум. Он, уже совершенно не в себе, принялся корчиться, отмахиваться, драться с мраком. Он даже поцарапал Эларай и чуть не поставил ей фингал. Эларай что-то шептала, говорила, кричала ему, но он кричал сильнее и слышал только себя. Наконец он понял, что рядом с ним просто Эларай, добрая и милосердная Эларай. Это случилось, когда ее слеза жалости упала на его кожу руки. Тогда он опомнился и протянул руки куда-то туда, откуда упала эта слеза.
Эларай! Я ослеп, ослеп, ослеп!
Да, да, я вижу! - отозвалась девушка, не подумав, как звучат эти слова в такой ситуации.
Где ты?
Она протянула ему руки. Дэйрис жадно схватил их и поднял голову - может быть, ему удастся разглядеть свет, всегда исходивший от неё.
Ты совсем ничего не видишь?
Ничего, ничего!
Ну тогда хорошо, что ты хотя бы слышишь...
Ладно... (тяжкий вздох), - уходи без меня.
Нет, я не могу! Как же мне... тебя бросить?
Призраки Кольца Нибелунгов.
И, выйдя из лодки,
Питер пошёл по воде, чтобы подойти к Равви,
но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал:
Господи, спаси меня!
Мессия тотчас простер руку, поддержал его и говорит:
Маловерный! Зачем ты усомнился?
Святое Писание, Книга Мессии
Как дела во Всеобщей Молотильне?
- Так что же вы будете со мной делать? - еле слышно выдохнула Эларай.
- Ничего, на что бы вы не согласились сами.
Они вошли в столовую, сотворенную самим Виррой.
- Я покажу вам издалека вашу скудную жизнь. Он подошёл к ней и оперся на её стул, к ней не прикасаясь. Щелкнул пальцами - и перед Эларай поперёк стола возникла картинка - вот ваш маленький брат Флориан, в которого вы влюбились, вот ваш отец бьет его за то, что он порвал свою подушку. На подушки ему было наплевать, но на сына нет. Вот он продал Флориана демону Азазелю, недолюбливаю его. Все ради вас. Ваша с ним любовь - велика и бесконечна. Но вот и она разрушается. Вы знакомитесь с цветочным принцем-негодяем Меллиотом. Он действительно любил вас. Вот вы узнаете, что он знает про пыточные камеры. Предательство. Вот вы растеряны. у вас нет брата. Но разве это что-то меняет? Для вас специально я воскрешу на время дух вашей матери. Смотрите и слушайте.
Вот что она сказала: Эларай ты на самом деле не моя дочка. Оскар одну бедную продавщицу, и она призналась мне, как близкому его другу, что у неё есть от неё ребёнок. Я притворялась девять месяцев, что беременна. Потом мы подменили ребёнка несколько раз, пока я не показала ему Эларай. Я не давала ему часто видеть Эларай, хотя он не мог на неё наглядеться.
- Нет, Эларай, против Договора и я бессилен. Он подписан его кровью, добровольно, от него теперь не отвязаться. Единственное, что я могу, это смягчить его муки.
- К-Какие муки? Вы о чем говорите? Это же невозможно - чтобы мой отец... чтобы его забрали туда! Я...я... не верю... не бывать этому!
Он сам подписал себе приговор.
- Нет! Нет! Нет! Умоляю, не говорите так!
- Вы плачете, потому что понимаете, что я говорю правду.
- Но ведь вы всесильны!
- Раньше вы так не считали, однако.
Азазель открывает все свои карты.
Третий Дворцовый переворот.
На самом деле короли – рабы.
Рабы своей страны,
этикета и формальностей.
Я встречал многих,
кто хотел стать владыкой мира.
Но королей, которые жадали
стать этими многими,
было в разы больше.
Маркус Велоньер,
отрывок из речи сорок пятого Совета
Начало для тех, кто идет с конца. Сияние.
Смерть – это свадьба с душой.
Цитата неизвестного поэта
Неужели ты простишь меня?
Да, я полностью тебя освобождаю от твоего груза, но это будет возможно, только если ты сам простишь себя. Чего бы в прошлом не случилось плохого, мы живем на этом свете не чтобы обвинять и уничтожать, а чтобы дарить полное прощение и милосердствовать на каждом шагу.
Но ведь это ещё не все. А как же мое презрение к тебе, как же все эти оскорбления, как же тот факт, что я засадил этого Вилькема в темницу? Как же быть, если я и тебя почти пытал на дыбе? Ох...
отец, все это ты делал не из-за злобы, ведь ты неплохой человек, все это из-за одной только ночи, принёсшей столько горя. Да если бы со мной случилось такое, не представляю, что бы я делал. Я не знаю, что творится у тебя в душе, поэтому не мене тебя винить. За себя я скажу: что прошло, то прошло. Надо глядеть в будущее. У тебя, слава Богу, есть много времени, чтобы исправить все.
Нет, Дэйрис, я н смогу уже ничего сделать. Я потерял понятие о справедливости. Не мне править этим развратным городом. Ты должен спасти его, ты призван вести людей по правильной стезе. А твой друг Жим - правильно я его называю? - будет давать тебе Советы. Ты же мой наследник, Флориан Транк.
- Что ж, вот и нет вашего Преданного Друга, - произнес Азазель на самом краю гибели.
Что происходило в это время в Тео-Мартелле…
(душещипательные и в некоторых случаях даже романтические
приключения вождя революции и его товарищей)
Да, им было убивать так же легко, как моргать.
Их отвергло общество, церковь, счастье и семья.
Да, они заслужили своими кровавыми злодеяниями
петлю на шее и все муки Ада.
И все-таки это были Люди,
и я это подчеркиваю.
Харкер Примроуз, «Во времена Золотого Короля»
Никто из внешнего мира и подумать не мог, что в Аст Гроуве все устроено так оригинально. Это была не обычная тюрьма, в чем Бэзмонт смог убедиться на собственном опыте. Там жил врач, который постоянно, денно и нощно наблюдал заключенных. И он придумал систему, при которой узников выпускали во двор, чтобы они
Тюремщики придумали себе веселую затею: они выпускали своих подопечных во двор, где те выделывали забавные штуки. Некоторые дрались, другие танцевали, третьи разговаривали и внушали друг другу мысли о самоубийстве или убийстве. Маньяки по прежнему охотились, как в старые добрые времена. Никто из тюремщиков не жаловался, что заключенных постепенно становится все меньше и меньше, им никто не вел учет. Всех это устраивало, потому что тюремщики здесь были не лучше заключенных. Бэзмонт попал в этот ад. Так и закончилась его революционная деятельность, он конечно как хороший тактик знал, что такое может случится, предусмотрел все варианты. Но того, что на него навалилось, он представить не мог. Он был больше врачом, чем писателем, воображение его хромало. Именно здесь он познал как говорят настоящую жизнь, жизнь мрака и преступления, жизнь, которую ведут, которую поглощают самые прогнившие, самые безнадежные низы общества. Но он был мужчиной и он был человеком, этот опыт ему как воину был очень даже полезен. Правда, после такого опыта он мог и не остаться в живых, но это высока цена этой услуги. Для него было предусмотрено два варианта: либо он выйдет из Аст Гроув другим, полностью изменившимся и трансформировавшимся, либо не выйдет вообще. Да, мы сказали, что из этой тюрьмы еще никто не сбегал, но там жили рецидивисты и сумасшедшие, а куда им бежать? В мир обычных людей, где их ждали другие, обыкновенные тюрьмы? Странно это признать, но им тут даже нравилось. Они чувствовали себя тут среди друзей, в своем круге. Бэзмонт еще не вошел в здание тюрьмы, как твердо решил любым способом бежать из нее. Один лишь способ он исключал: если потребуется перешагнуть через чью то жизнь, то он этого не сделает. Он еще не знал, что попадёт в такие условия, где забываешь о правиле Подставь другую щеку. Здесь больше действует инстинкт сохранения своего тела и жизни. Больше ни о чем не думаешь. Аст Гроув превращает людей в зверей, как и всякая другая обитель насилия. Пока его вела стража, он держался. Показать свои чувства на людях, на врагах - к этому он не был способен. Но вот его оставили одного в холодной сырой каменной камере, он сел на пол - никакой кровати или кушетки, даже самой подряпанной не было видно - и печальные, отчаянные мысли хлынули в его голову, он впал в состояние полной безнадежности. Редкие мужские Слезы начали катиться из его серых глаз, но он вдруг опомнился и резко, но с трудом поднялся для того, чтобы шагать по камере в поисках решения возникнувшей проблемы. Потом с ним случилась истерика. Он стал колотить по стенам, по полу, пытался лезть на потолок, выл, кричал. Но прошло время, и прошла и она. Бэзмонт сел куда-то и упершись взглядом в стену сказал хрипло:
- Я выйду отсюда.
Признаться, несмотря на весь свой реализм и прагматичность, он целый день сидел и ждал чуда. Когда на тебя обрушивается такая ужасная катастрофа, ты в первое время после потрясения как бы замираешь в ожидании спасителя и освобождения… и ничего не происходит. Не на то Бог – Бог, чтобы быстро избавлять нас от испытаний, которые сам же и послал, причем, нам во благо, хоть мы этого не осознаем. Пищущий эти строки – конечно, не мудрец и даже не посигает на роль какого-нибудь монаха, но он испытал пару-тройку огорчений в жизни, и, хоть они не принесли мудрости или даже опыта, но они принесли одну ускользающую, скользскую, странную, непостигаемую, но помогающую в чем-то иногда мысль: нет никого, кто любил бы нас сильнее Бога, и если он мучает и пытает нас, то на то есть важная особая причина, ибо не трудно ли и не больно ему смотреть на наши мучения? Он мучается в тысячи раз сильнее нас. На то есть его великая воля. Но как же трудно понять эту мысль и удержать ее в своем разуме! Она то и дело пытается выпорхнуть из рук, как птица.
Первый день в Аст-Гроув.
На Бэзмонта во дворе сразу обратили внимание. Молодой, приличный, симпатичный. Маньяки, рецидивисты, просто убийцы детей и женщин устремились к нему, как акулы на свежую кровь. Первое, что он сделали, это ощупали его. В некотором смысле перевес был почти на его стороне: он был сильный и здоровый, они же, если их не сломила Аст-Гроув, существовали просто как мешки с костями, тщедушные, согбенные, кривые и косые, воняющие и таящиеся в тени. Бэзмонт не долго думая ударил первого, кто к нему подошёл, и приготовился дать отпор другим. В первое мгновение толпа на шаг отхлынула от него, словно узрела чудо. Но потом, конечно, к нашей великой скорби и к бэзмонтовскому отчаянию, она хлынула на него и придавила так, что он остался внизу, и его даже не было видно за спинами преступников.
Изнеможенный, растерзанный, с порванной тогой, он бросился на камни и стал рыдать, что есть силы.
Так Бэзмонт провёл свой первый день на новом месте.
И он так сожалел, что этот день не окончился для него Смертью!
Второй день в Аст-Гроув.
Он вообще не смог уснуть в первую ночь. И не только потому: что сердце не может упокоиться в тревоге, и голова его была забита ужасными крайними мыслями. Камни ночью совсем заледенели, и лежать или сидеть на них было холодно и по меньшей мере неприятно. Кроме того, как бы он ни был расстроен, он все ещё лелеял мечту о спасении и прежней жизни, поэтому старался поменьше давать телу прикасаться к камням, которые могли вызвать инфлюэнцу, лихорадку и воспаление легких. Поэтому он ходил и ходил по своей золотой клетке среди мрака и тишины. Истерика его прошла, но легче не стало, просто в организме истощились ресурсы слез и криков. Он стал покашливать. Сначала он или не замечал этого, или ставил причиной свои крики, которые якобы надорвали горло. Во дворе один из охранников вывихнул плечо. Доктор был в отъезде. Бэзмонт пришёл раненому на помощь. Это спасло его от рук и зубов томившихся в неволе мародеров. Надо сказать, на его доброте и ласковой руке вся эта мука, все это раздражение не отразилось.
Но, как мы уже обмолвились в одной из начальных глав, все проходит, рано или поздно. Самые прочные и крепкие здания рушаться, реки высыхают, озера превращаются в болота. Люди умирают, а жизнь их – лишь краткое мгновение в истории Вселенной. Для нас эта особеность бытия сыграла хорошую роль. Ибо как и счастье мимолетно, так и горести отпускают, так и слезы высыхают, так и успокоение покрывает саваном душу. Бэзмонт намучился за эти два дня впритык, на всю свою дальнейшую жизнь. Больше не было сил страдать. К нему вернулось его обычное, коронное логическое мышление. Правда, голова пылала, но разумно мыслить он уже мог. Он сел на выступ у стены, глубоко дыша, оглядел свою камеру как бы новым взглядом, хотя это было преддверие его плана. Он опять возвратился к своему решению покинуть эти стены. Только если вчера он запрещал себе даже думать о том, что потребуются человеческие жертвы, то сейчас он в этом вопросе не был непоколебим. Страдания превращают некоторых из нас в монстров. Другие же через них преображаются. Бэзмонт корил себя за мысли о допущении чужой крови, но они все возвращались. Тогда он усилием воли взял себя в руки и выгнал их из головы. Теперь его занимала просто первая часть плана побега, точнее, он начал соображать, как это все будет и возможно ли выбраться отсюда вообще.
Бэзмонт встал и в первый раз за свое пребывание здесь подошел к окну. Сквозь толстые чугунные прутья виднелись скалы и болота. Тучи, будто сделанные из газетного свинца, заполонили тео-мартелльское вечно серое небо. Наш узник все-таки робко, с засветлившейся надеждой попробовал на прочность решетку оконца, но тут же новая волна отчаяния нахлынула на него. Сломать их было невоможно. Причем, невозможно никак, а не невозможно пока и сейчас. Стон вырвался из его груди, хотя он предугадывал, что будет так. После этого фиаско он стал ощупывать стены и пол в поисках хоть какой-то лазейки. И опять революционера постигла горькая неудача. Снова сев и поразмыслив, он понял наконец, что если путь на свободу и существует, то не здесь, не в камере. Зато оставался двор. До прогулки оставалось несколько часов. Бэзмонт решил соснуть, чтоб избавиться от головной боли и успокоить нервы. Он забыл, что запретил себе ложиться на камни. Нежность его и брезгливость проходила час за часом, проведенном в этом месте. В неком подобии хорошего настроения и ожидании удачи, он провалился в тревожный, но глубокий сон.
Просыпаться было крайне тяжело. Он с трудом осознал, где находится. До прогулки оставалось где-то минут пятнадцать. Он вдруг увидел в углу миску с каким-то варевом и бросился к ней, правда, запах отбил у него всякое желание кушать. Он еще не был настолько узником, чтобы питаться такими харчами. Голод только приближался. Морально готовясь к осмотру двора и стен тюрьмы, припоминая то, что он уже видел вчера, он ждал выхода на воздух. Эти минуты показались ему часами. Он даже стал снова тревожиться и страшиться – мол, а если его не выпустят во двор? От мысли о таком повороте дел он весь похолодел. Но дверь, однако, открылась, и тюремщики взяли его под локти и вытолкнули вон. Там его ждали новые тюремщики (он подумал с ужасом: сколько же их тут?), которые передали его во двор. После сумрачной камеры и темных коридоров, свет дня, даже тучного и туманного, ослепил его. Он старался держаться в тени, чтобы аст-гроувцы его не заметили. О нкак-то даже позабыл, мечтая о побеге в камере, что его тут жаждут. Эта забытая проблема навалилась на него, как девятый вал. И, вместо того, чтобы внимательно рассматривать двор, он озирался, как загнанный зверь, по сторонам. Немного не в себе, он столкнулся с вчерашним знакомцем, который первый подошел к нему вчера. Тот положил руку на бэзмонтовское плечо и куда-то повел его. Бэзмонт не кричал и не выбивался – не было сил и не хотелось привлекать внимание.
Внезапно спасение пришло, откуда не ждали.
Бэзмонт выдохнул, решился и подскочил к кузову автомобиля. Вскочил на ступеньку у окна передней части, Ухватился за тросы, которыми были привязаны мешки с провизией... и беспомощно повис на них. Тут только охранники опомнились и стали предвидеть, что он собирается делать. Бэзмонт оглянулся - к нему бежали гвардейцы с пиками. И такой страх обуял его, что руки его сами подтянулись на тросах, и он залез, как рысь, на верх мешков. Тут уж было нечего делать - только вскарабкаться по выступу стены над машиной. Но нашего бедового Бэзмонта задела пущенная чьей-то кривой рукой пика, и он чуть не свалился вниз, обратно на землю. Мешки были достаточно скользкие из-за только что прошедшего дождя. Провидение помогло нашему другу - остальные гвардейцы подумали, что Бэзмонт сейчас свалиться, и будет над чем посмеяться. Не понимая, что он делает, почти бессознательно, Бэзмонт ухватился за парапет выступа и, помогая себе носочками ног, забрался на крышу. Затем он перебрался через всякие выступы, карнизы и углы, которые не представляли большой ценности как тренажеры для ловкости, на крышу тюрьмы и там, где его уже никто не видел и где до него не могли достучаться грозные пики, притаился. Охранники бросились искать его по каменьям и болотам, а он в то время переправлялся на другую сторону крыши, на двести метров ближе к городу. Бэзмонт бежал и спотыкался, если можно назвать бегом лихорадочное безумное и бесцельное передвижение способом каракатицы или рака по камням и по кустарникам и если можно назвать спотыканиями грандиозные падения, приводившие к Ссадинам, синякам и растяжениям. Да, он был разумным малым, рассудительным, предусмотрительным и правильным, но, согласитесь, друзья мои, что в такой критический час, в момент, когда они спасаются от пожизненного и посмертного заключения, даже самые сильные мира сего теряют свои приобретённые в детстве даже навыки и превращаются просто в человека, просто в тело, просто в ноги, которые пытаются убежать от других, их настигающих ног. Здесь нет воспоминаний, высокой цели, борьбы чувств, здесь присутствует только страх, первородный, как демон Астарот, дикий, ужасный, всепоглощающий. Человек в такую минуту уже не душа, а плоть. Это очень плохо. Человек должен быть прежде всего душой, а плотью - как получиться.
Вдруг Бэзмонт будто канул в секундное забытье, а вынырнул из него навстречу жуткой боли. Он упал и сломал ногу в расселине между двумя валунами. Сначала он даже не мог понять, что так сильно, так невыносимо болит и жжется, потом он глянул вниз, почти осознал, что произошло, почти услышал свой собственный, давно уже, впрочем, разлетающийся крик. За мгновение до того, как он почувствовал боль, он ничего не видел, не слышал и не чувствовал. Так бывает, это не феномен: перед тем, как случится что-то страшное и непоправимое, мы будто уходим из этого мира, хотя моет это случается не перед этим, а как раз в самые первые доли секунды, как то произошло. Мы просто не осознаем этой боли, того шока. Мы не можем припомнить последнюю мысль перед падением. Так и Бэзмонт, хоть и не потеряв сознание ни на секунду, как-то заснул, а проснулся через момент с поломанной ногой. Слезы брызнули потоком Беллерофонта из его глаз, он руками вытащил повреждённую ногу из этой проклятой, изменившей все планы расселины, и почти упал на камни, покрытые жестким мохом. Он разрывался от невыносимой боли, он кусал руку, чтобы не кричать (он вдруг понял, чт его могут услышать), он катался, как неваляшка по камням и сотрясался в судорогах. Так и не пришло к нему малейшее успокоение, и мысль, что он не кто-то, а сам Лебедь Бэзмонт Вилькем, не заставила его успокоиться и пересилить себя. Слишком многое произошло, слишком сильно перекосилась его жизнь, воспоминания стали если не исчезать, то затуманиваться. Но дело даже не в этом. Проверка телесной болью - самая плохая проверка на силу характера, потому что иногда боль душевная намного сильней, и человек, который может преодолеть эту душевную боль, не всегда может преодолеть боль телесную.
Бэзмонт лежал так, полностью и в буквальном смысле подавленный, отчаявшийся, попавший в безнадежную ситуацию, неведомое ему время, нам оно известно - 14 минут и 34 секунды, пока до него не добрались гвардейцы, иждивенцы Аст-Гроув, так сказать, с другой стороны. Как это произошло - вторичный захват в плен? Уши его не слышали тяжелых шагов и грубых мужских голосов. Они появились сзади. Он вдруг почувствовал, что его схватили под подмышками и начали поднимать. Тогда он принялся неистово и дико, в последней бессмысленной попытке освободиться, брыкаться руками и извиваться торсом, хотя вскоре оставил это гиблое дело, потому что результатов оно не принесло, а вот боли в ноге прибавило. Но мы-то знаем, что охранники переговаривались между собой, заметив ранение своего потерянного сына и услышав его стоны:
- Э! Да паренёк-то наш поломанный! Правду говорят: не вернём мы, вернёт Судьба. Хехехе!
- Вот отрада будет Доктору!
- Да! По этим камням только и скакать.
- А ты знаешь кто он?
- А какая разница? Истину молвят: АСТ-Гроув как чулан - уже не важно, кто ты и набит ли у тебя карман.
- Почему чулан?
- Там привидения.
- По тебе видно, Дик, что ты боишься их! - (Дик был малый шести с половиной фунтов от земли) .
- Давайте, ребята, поднапрягитесь! Он не такой большой, чтобы так охать!
- А ты бы сам попробовал, когда он елозит тебя по носу, - огрызнулся стражник, тащивший Бэзмонта на пару с коллегой, - Лицо девичье, а кулачок хорош!
- Да вы что, не знаете, ребята?
- Что ещё?
- Это ведь сам Лебедь из Возрождённого Тео-Мартелла! Ещё бы у него кулачок был не хорош!
- Кто? Откуда?
- Эх! - махнул рукой недавно прибывший из мира на почетную синекуру в нашу тюрьму и ещё не освоившийся с ее дикими нравами, - Вы не слышали! После Крови Мая и Чёрного Пузыря это самая известная группировка повстанцев вон в том городе.
Но Бэзмонт всего этого не слышал. Он даже не видел приближающуюся стену тюрьмы, его тащили спиной к этой великой достопримечательности. Но он мог видеть, как свобода постепенно удаляется все дальше и дальше, и тоска и отчаяние слились в единой слезе с мыслью о родителях.
День пятый.
«Мне все время кажется, что эти стены раздавят меня. Мысли мои путаются, руки дрожат, голова будто ищет тихую гавань кораблем, попавшем в ужасный шторм. И самое главное, самое удручающее то, что мне не светит даже такой вид спасения, как казнь, в то время, как я бы не отказался и от четвертования лошадьми. О! Все лучше, чем влачить все жалкое существование в этом вертепе ненормальных. Замечаю, что я говорю о них не как о преступниках, а как именно о сумасшедших. Видимо, даже преступления, даже такие жуткие жестокие преступления, какие они совершили, уже не пугают меня. Эти стены... они навевают медленно, но настойчиво какое-то подобие мысли о том, что я сам преступник, а ведь я помню ещё, что ничего плохого не совершал. Или совершал? Может, стоит переосмыслить всю мою жизнь? Особенно, тот период, в течение которого я пытался путём насилия, крови и войны свергнуть с трона, с его законного, между прочим, трона Андрила Транка, и не просто даже свергнуть, а убить, если понадобиться. Да, я попал сюда несправедливо, причём, именно мой враг засунул меня сюда, но все ли, что я делал, было обосновано рассудком и моралью? Боже мой! А если вдруг окажется, что это был мерзкий самообман, что я ещё более худший и потерянный преступник, чем те, которые меня сейчас окружают? Потому что они не скрывали от самое себя свою порочную натуру, они знали, на что способны, а я, защищаясь, как щитом, особенностями нашего тяжелого времени от своей совести, не мог признаться себе, что иду на страшный грех, на преступление, и даже веду за собой других, более молодых, невинных, ещё не вполне сформировавшихся юнцов... так ведь получается, что я не только маньяк, убийца и мародёр, но что я ещё и вождь нелепой шайки анархистов? Да как мне вообще пришла в голову мысль идти против власти и влезать в мозги совершенно непричастных к делу мальчиков, у которых вся жизнь впереди? О! А сколько их погибло из-за меня! Их смерти - на моей совести, я ответственнен за них, и не отделаться мне теперь от раскаяния и наказания никогда. Но, может быть, не все так плохо... это, возможно, лишь влияние этих стен. Посади преступника в тюрьму - и он станет ещё большим злодеем. Потому что стены делают своё дело. Если я тут не свихнусь, это будет чудом. Хотя, кажется мне, процесс уже пошёл. Ну что вы смотрите на меня?! Ну чего вам неймется?! Чего вы хотите от меня? Чтоб я признался в том, чего не совершал? Да никогда! Разве я виноват, что они пошли за мной? У них свои мозги есть, уже не дети, у них был выбор. Я никого не заставлял. А насчёт меня самого... так что же? Я лишь хотел сделать Арен счастливее. Благими помыслами устелена дорога в Ад. Я руководствовался прежде всего желанием и стремлением привести этот тео-мартелльский беспорядок в нечто удобоваримое. Я хотел справедливости! Я не хотел войны! То, что случилось, все эти смерти, все эти тревоги, все эти стычки - не моих рук дело. Это единственное бы спасло этот затхлый город. У меня была высокая цель, я шёл к свету в туннеле. Я мечтал их спасти. Я возомнил себя богом, героем, хранителем этого города. Надо было оставить все, как есть. Передать власть настоящему богу, хотя я в него не верю. Однако же часто он встречается в моей безумной речи, в моем длинном монологе, вернее, в моем споре с этими Стенами. Андрил Транк - человек, несмотря ни на что. Так вот, я поднял руку на творение божие.» - такие мрачные думы одолевали родившегося богатым аристократом, ставшего по своей воле тайным революционером и попавшим уж точно не по своей воле в самое ужасное и отвратительное место единения злостных преступников Бэзмонт Вилькем, надежда Тео-Мартелла (хоть одна часть этого города вообще не знала о его существовании и чем он занимается, а другая хотела его уничтожить) на спасение и, собственно, возрождение морали, порядка и справедливости, а также, свободы слова, права Человека, величия книги и величие благородства.
Вдохновение Бэзмонта на побеги после этой попытки мгновенно истощилось. При каждом движении нога отдавала болью. В остальное время она просто ныла.
Решившись наконец, простившись уже с родителями и вообще этим миром, Бэзмонт сделал шаг...
- Эй-эй-эй! - вскричал кто-то, раздался выстрел, что-то подпрыгнуло возле Бэзмонта, и одновременно с этим всем мученик упал на второй секунде входа в ворота Смерти.
Несмотря на близость вечного покоя, он пребольно ударился плечом о пол. Затем веревку, сжавшую и раздиравшую его одновременно покрасневшее и посиневшее, вздувшееся горло, потянули (что причинило Бэзмонту немалую боль и забрало у него ещё больше воздуха) и разрезали, освободив его от пут такой желанной Погибели. Тут он начал плеваться, откашливаться, судорожно хвататься за шею, округлив глаза, хрипеть, в общем, на смену долгожданному покою пришли ещё одни, теперь уже чисто физические мучения.
- Ты куда собрался, Лебедь? - сказал голос, вроде бы и знакомый, но никак не хотевший вспоминаться. Бэзмонт даже не понял, что это тот самый голос, что сказал непонятное и бессмысленное «эй-эй-эй».
Над революционером склонились два разноцветных шара (в голове Бэзмонта сейчас было довольно пусто, видел он все сквозь водную пленку и вообще не имел понятия о том, что происходит). Это были две головы. Первая принадлежала нашему старому знакомому - блудному сыну, нелюбимцу Лебедя, несчастному горбуну и романтичному влюблённому. Вторая находилась на изящных, но крепких плечах рыжей девушки, высокомерной и тонкой натуры, красавицы, подавшейся в войну двух миров: рая и ада, Олимпа и канализации, дна и облаков. Пилигрим и Лиза склонились над своим предводителем. Их лбы почти соприкасались, но они не замечали этого, полные тревоги за Бэзмонта, ещё не совсем осознавшие, что они все-таки спасли его и что беда была уже позади. Когда к ним все-таки пришло осознание победы, Пилигрим На радостях попытался обнять свою возлюбленную, но Лиза с величайшим отвращением и недюжинной силой оттолкнула его.
- Вы что делаете, ненормальный! Нет, вы взаправду ненормальный!
- Ну да, ну да, - кинул волчий взгляд на неё исподлобья бедный мальчик, - Непробиваемая, - ворчал он в стороне, озлобляясь вдруг на весь мир.
Неожиданно Бэзмонт подал голос. Он произнёс нечто нечленораздельное, хриплое и еле слышное. Никто не понял, что он хотел сказать, хотя он пытался произнести довольно значимую и вескую сентенцию по случаю:
Возьми эту башню не приступом, а измором.
- Ох, поль Лебедь, как я рад! - бросился к нему Пилигрим, снова обретя хорошее расположение духа.
Бэзмонт с усилием привстал на локти и что-то ещё прошепелявил, после чего залился кашлем. Пилигрим мотнул головой.
- Ничего не понимаю! - огласил свой приговор он и в недоумении посмотрел на Лизу.
- Как вы здесь очутились, - соблаговолила перевести она, отводя равнодушные и холодные глаза.
Пилигрим ударил себя по лбу.
- Точно! Поль Лебедь, так мы собрались с силами и духом, пошли сюда и разгромили этот амбар! АСТ-Гроув больше не существует! Да здравствует Возрождённый Тео-Мартелл! Ну как, вы ещё против моего участия в вашем отряде? - подмигнул он.
Бэзмонт, которого тряс за плечи Пилигрим, ещё что-то выдавил из себя, точнее, что-то вырвалось из его губ.
Лиза сказала тут же:
- Спасибо.
- Спасибо на хлеб не намажешь! - расхохотался юный карбонарий, - А вас никто не нанимал переводчиком, - отрезал в сердцах он, адресуясь Лизе, и тут же отвернулся, - Да, не намажешь! Придётся вам, Бэзмонт, возвращать этот должок! Хватит вам отсиживаться в этой затхлой тюряге, вы должны встать во главе Возрождённого, который действительно возродился. И идти прямо на Черновод. Все готовы, оружие - во всех подвалах, Транка в столице нет, дворяне покатили на всеобщий обход земель, а вместе с ними и милиция! Лучшего шанса не будет!
И, заикаясь, переминаясь и дрожа, он начал следующую оду:
- Послушайте, мне глубоко все равно, что вы ко мне чувствуете, хотя я знаю, что вы испытываете ко мне величайшее презрение. Нет на свете человека, которого вы бы не держали за человека, кроме меня. Я этим горжусь, мерси. Но да, мне все равно, потому что всякая мания, даже самая сильная, когда то да проходит, когда то отходит на задний план, и я устал... устал ждать появления искры в вашем сердце, рожденной из жалости и, кто знает, может быть, приведшей к... но я не смею произносить это слово, даже его эхо губительно отзывается на моем состоянии здоровья, а вы его хорошо пошатнули, даже больше, чем это сделала сама природа. Быть сумасшедшим нелегко, это требует сил и времени, и вот я не потянул это бремя. Моя жизнь только началась, и мне так жалко графиню...Но и вы так же хорошо знаете, что мне не безразлично ваше здоровье, и потому вы останетесь здесь. Надо подождать, пока заживет рана, хотя бы часок или два... вам нельзя ходить... присядьте, прилягте... только не уходите. Господи, я же ничего не прошу, ничего не требую, хотя без вас, не встреть вас мог бы быть счастливым человеком, веселым горбуном... только чтобы соблаговолили посидеть со мной. Вы знаете, я тоже в некоторой степени доктор, моя мать привезла меня лечиться на ваши грязи, а я еще тогда говорил, что из этого не выйдет ничего хорошо. И вот, как вы можете наблюдать, действительно ничего хорошего не вышло.
Пилигрим издал стон, сделал непроизвольный пьяный шаг назад и схватился почему то за нос. Лиза с усмешкой направилась к выходу, так бодро и статно, будто ее не задела никакая пуля.
- Ну уж нет! - прокричал Пилигрим на бегу и заслонил ей выход своим маленьким телом. Вы уйдете отсюда только через мой труп!
- Ну что ж, тогда придется мне на миг перестать быть благородным человеком.
Она вытащила свое излюбленное оружие: цепь и отошла.
- Нет, нет, постойте, я с дамами не дерусь, - сказал ошеломленный Пилигрим и тут же был сбит с ног. Когда он лежал на полу, чувства и страсти прямо таки забурлили в нем, как в вулкане, он даже не мог бы точно сказать: величайшая ненависть или отчаянная любовь руководило им, когда он вскочил и ринулся на нее. Пилигрим был откинут к стенке и сильно ударился об нее головой. На этом увлекательное побоище подошло к финалу. Лиза спокойно сложила и спрятала цепь и ушла со словами, дотронувшись до кончика шляпы, как делали в старину благородные разбойники:
- В следующий раз, когда будете влюбляться, ищите тех, на кого подействуют как ваши сладкие глупые речи, так и ваши неумелые приемы.
У Пилигрима еще остались силы в полном бессилии и отчаянии ударить кулаком по полу.
И вдруг внимательный взгляд Лизы упал на некий распростертый предмет. Этим кривым предметом неправильных форм оказался Пилигрим. Он лежал сильно раненый и без малейших признаков жизни. Девушка тронула рукав Бэзмонта и указала кивком головы на своего бедного несчастного поклонника. Внезапно в глазах ее появились серебряные капли. Она была настолько ошеломлена, чтобы даже не заметила слез. Они с Бэзмонтом шли к раненому - или мертвому - и Лиза пыталась как то успокоить свое сердце, которое вдруг запрыгало, как на батуте. Пока еще ни одной мысли не пронеслось в ее голове насчет Пилигрима, но все чувства, все воспоминания уже пробежали молниеносной чередой и оставили след боли и страдания. Она не могла отвести взгляд от этой скорченной карликовой фигурки, положенной в самой грязи и пыли. Она видела, как кто то быстро перебежал, прыгая через его ноги, и хотела оттолкнуть этого человека, но ее собственные ноги стали ватными и одновременно такими тяжелыми, как железо, она не могла уже больше ими руководить. Они только несли ее к Пилигриму. Бэзмонт наклонился над мальчиком. Лиза не могла наклониться и стояла, а бусины падали на сапоги Пилигрима. Из-за какой-то стены до нее донеслись слабые слова Бэзмонта:
- Рана глубокая и опасная, я не могу поручится, что он будет жить.
Прошло некоторое время, Бэзмонт делал перевязку.
- Ему всего пятнадцать лет, - прошептал он и посмотрел на Лизу. Она же посмотрела на него и увидела в его глазах странный упрек. Бэзмонт устыдился и опустил их долу. Но он действительно в эти мгновения почувствовал некую неприязнь к Лизе, как будто она стреляла в мальчика, как будто она его убила. Он подсознательно был сильнее привязан к нему чем в обычном сознании. Но он был падким до всего прекрасного и романтического и не хотел допустить этой связи.
Лиза ушла так тихо, что он и не заметил ее отсутствия.
Свершился переворот в ее душе. В нее проникла Жалость. Но она и до того была не злым человеком. Почему же она только сейчас ее почувствовала? Потому что она его любила. Наверно, это была самая невидимая любовь, какую только можно встретить. О ней не знал и не догадывался никто. Причин для нее не было. Мы привыкли искать причины везде и всюду. Но поймите наконец: для любви, для небесной, божественной любви нет ни одной причины, а если кто то говорит, что есть, то он имеет в виду надуманные и воображаемые оные. Почему? Да просто напросто потому что ее вершит бог. Почему Пилигрим родился увечным горбуном? Почему другие рождаются слепыми? Почему следующие всю жизнь обладают неувядающей красотой? Почему есть гении и есть больные врожденной шизофренией? Почему, наконец, солнце светит и мы неодим на руках? Бог всему и есть причина. Казалось бы, никогда не бывать союзу Пилигрима и Лизы, настолько они не похожи, и даже не то что союзу, мы сейчас не про это, а Любви, зародившейся там наверху и занесенной в сердце Лизы насмешником-Амуром. И это казалось бы только потому что вы не видели бы причин, поводов, мотивов для этого. Тайная, тихая, глубинная - вот какая была Любовь Лизы. И такое чувство не вырвешь из сердца, даже если очень захотеть. Вы просто не властны над ним, как не властны над роком. В таком случае надо лишь подчиниться воле небес. Да если бы она полюбила жабу, мы бы и то поверили бы! Вот почему Лиза испытывала отвращение к Пилигриму. Если бы не Любовь, она бы обращалась с ним более ласково и вежливо. Она бы давно испытала Жалость. Ее сердце сжималось каждый раз, когда она видела инвалида на костылях, так почему же в ту секунду, когда она узрела в первый раз Пилигрима, она прост отвернулась от него? Как бы дико это не звучало, это так: она его давно любила. И вот Любовь эта странная, магическая прорвалась наконец наружу и сотворила с Лизой милое дело: девушка стала по-настоящему задумчивой и печальной. Но вы скажете, она и до того была очень молчаливой, серьезной и меланхоличной. Это была маска, ответим мы. На самом деле у нее в голове было мало мыслей, у нее был посредственный ум, тол ко драться она умела хорошо, так как ее этому обучали с детства. Лиза вообще была дочерью одного деревенского революционера, который воевал - или, скорее, играл - под началом Уокера.
Лиза коротко постриглась и стала чёрной, как вдова.
Пилигрим явился домой, к матери и упал в кресло без сил, в глубоком горе.
- Что случилось, дорогой мой Тедди?
- Ох! - вздохнул Пилигрим и ещё сильнее зажмурился, как от головной боли.
- Кто тебя обидел?
- Жизнь, мама! Жизнь меня обидела! Жизнь меня и вознесла на Парнас и кинула в бездну... Не будет мне теперь покоя... дотоле как мы с ней не встретимся там, в лучшем мире.
- О боже, дитя моё! Что за страшные слова ты говоришь?
- Говорю я то, что чувствую. И не называй меня ребёнком, я кажется, старше всех на этой земле лет на тысячу. Я будто прожил сотню жизней, как кот. Это ты, - он открыл лицо и ударил мать по рукам, - Ты виновата! Ты отпустила меня! Ты... ты родила меня! Такое... потрясающее уродство, такую страшную горгулью! Такую чудовищную калеку!
Графиня всплеснула руками.
- Да неужто ж я знала!
- Что?! - возопил потрясённый Пилигрим.
- Нет! Я не то хотела сказать... я хотела сказать, что... если бы знала, как нам будет трудно, я бы не дала твоему отцу уйти, я бы молила, угрожала ему, но он остался бы и все было бы иначе!
- Ладно! Я слишком утомлён роком, чтобы обижаться на твои глупые бредни. Сама не знаешь, что лепечешь.
- Деточка моя, а кто это она?
- Я тебе не рассказывал? Это... не смею назвать тебе ее имя, это священное слово... короче, это Лиза... ты ее точно не знаешь. Она из Возрождённого Тео-Мартелла.
- Но что такое Возрождённый Тео-Мартелл? Скажи мне, это какая то плохая организация, в которую тебя втянуло неверие и отчаяние?
- Да, помню, я был несчастен и тогда... но это не сравнится с тем, что Я испытаю сейчас. Я горю! Я в агонии! Мне так больно, так плохо, будто меня колют ножами, четвертуют, будто я стою на эшафоте и жду сиюминутной смерти... это тайное общество, их в этом городе десятки. Они ждут, они творят революцию.
- И ты, ты тоже хочешь революции? Но это же незнакомый нам город! Эта чужая для нас страна! Собирай вещи, поедем домой! Теперь я вижу, грязи не помогли...
- О, мама! Есть ли пределы твоей глупости! Нет мне теперь дома! Она погубила меня, она сделала меня инвалидом души, настоящим инвалидом! И все из за этого проклятого... о! Как я ненавижу своё тело! Как оно меня подвело! Никогда она меня не любила и никогда уже не полюбит... и не было у меня ни единого шанса. С такой то рожей, с такой спиной и ногами, а я ещё кутил, выпивал, так что совсем сбился с пути, вот она меня и презирала. А ты знаешь, у неё такие шелковые волосы... они цвета огня, цвета пламени. В них я и сгорел, это пламя пожрало меня полностью. То, что сейчас сидит перед тобой, это уже не Тедди. Я уже не я. Я пропал, твой сын сгинул в пучине. Остался лишь мой скелет. Души моей больше нет. Она умерла! - заплакал он, - умерла, умерла, умерла! Да как она могла!
Тут с ним случилась сильнейшая истерика, он сполз на пол, как каракатица, и бился головой о доски, явился Бёркинс и как то дал ему нюхательных солей. Графиня в стороне рыдала, не понимая, над чем она рыдает. Вероятно, над горбом - это ее излюбленная тема. Беркинс понёс мальчика - Пилигрим был лёгок, а руки дворецкого скрывали под вычищенными и белоснежными рукавами рубашки стальные мускулы - в его малопосещаемую хозяином спальню и аккуратно уложил на чистую нетронутую постель.
- Отдыхайте, мой господин.
Тут он нагнулся и поцеловал Пилигрима в лоб. Тот был весь красный, исцарапанный, изможденный. Он ничего не слышал, не воспринимал окружающий мир и только бормотал невнятно: умерла, умерла, умерла. Тедди Голджер впал в летаргическое беспамятство с тем, чтобы ещё больше усугубить горе своей матери и тревогу и печаль поля Беркинса.
Что же с ним произошло? Расскажем подробнее.
- Я... я... я...- мычал Дэйрис.
Эларай не выдержала и съязвила:
- Ну? Ну что? Что? Мы не подходим друг другу.
- Вы стали очень прямолинейны в свете последних событий, - произнёс озадаченный наш герой.
Эларай вконец озлобилась и резко и довольно грубо выдала:
- Хам!
Дэйрис прямо-таки обомлел.
- Как?
- Да вот так! Наше положение даёт о себе знать. Наша разница в положении... разница в нашем положении. Все-таки, я тут подумала, и решила: ну не может королева выйти замуж за свинарника.
- Ах, вот оно что! - тоже начал горячиться Дэйрис, - Куда же делись ваши... это...
- Ну?
- Мысли о неравенстве, о несправедливости неравенства, о богатых и бедных?
- Да я могу мечтать о чем угодно, но факт остаётся фактом. Реальность мечтой не изменить.
- И мечту реальностью, - вклинился Дэйрис, - Знаешь что, Эларай? Ты можешь говорить, что угодно, я ведь понимаю, что это от плохих эмоций, а не от чистого сердца... я не обижаюсь. Я подставляю тебе вторую щеку.
- Вот только этого не надо! Этой патетики церковной! Мы уже знаем, что это просто слова, причём слова обманные, ложные, ловушечные! Не смейте мне говорить о церкви! Я всю жизнь читала Писание и знаю, кто такой Сидох, кто убил Ваарла, почему Синона предалась Баорила... и что мне дали эти знания! Сколько я потеряла времени на ненужное, на ложное увлечение этой вашей церковью.
- Ну, здравствуйте, поль Транк, мой любимый, мой знакомый Транк!
- Ну что ж, как вижу, вы думаете к нам попасть. Не пользуетесь правилом вашего сына «возлюби врага твоего». Вы все делаете для того, чтобы снять у нас роскошные апартаменты.
- Хватит паясничать, бес! - вскричал вне себя Транк, - Я боялся тебя тогда, когда ночью первый раз прикоснулся к запретному и неведомому, но сейчас я готов тебя удавить!
- О! Великий и молчаливый Андрил Транк наконец-то открыл все свои Карты, все свои души! Странное зрелище, - продолжал шипеть демон.
- Ты испортил мне жизнь! Ты забрал моего сына! Ты превратил его в жалкое подобие человека, в бомжа, в маргинала!
- Нет! Тут вы ошибаетесь, - спокойно заметил Азазель, - Вы сами отвечаете за свои поступки. Вы сами вызвали меня, я ещё и идти к вам не хотел, потому как знал, чем все это обернется. А жалость мне отнюдь не чужда! Представьте: я вам говорю: иди, Андрил, и спрыгни с вон той крыши. Я не заставляю, я не применяю силы, гипноза, шантажа. И вы берёте и прыгаете в эту пропасть. Я всего лишь вам нашептал на ушко, а вы готовы меня слушаться во всем. Нельзя быть зависимым от людей и, тем более, от нас. Надо быть зависимым от него. Кто бы что вам не сказал, у вас есть свои мозги, плохонькие правда, но достаточные для того, чтобы предвидеть, какое раскаяние и какие душевные и не только муки вам предстоят. Это было ваше решение. Никто, кроме вас, в этом не виноват. И хоть разрубите меня на куски этим ножом, вам это не поможет. И вы сами это знаете.
- Да что вы говорите? Мое решение? Без шантажа? Эларай была больна, она умирала. Вы хоть представляете, что это значит, какое это отчаяние, когда ваш ребёнок, только появившийся на свет, угасает в ваших руках, и вы ничего, ничего не можете сделать?
- Что ж. Вы придумали себе проблему и решили, что лучше пойти на сделку с дьяволом, чем жить без неё, жить с мыслью о том, что вы не смогли ее спасти.
- Я? Я придумал проблему себе?
- Да, именно так. И это не пустые слова. Сейчас объясню. Провидение, или рок, или отец ежечасно посылают нам испытания. Вам, например, послали Бич Распоясанных. Чудесно. Но человек вам решает, как поступить с этой проблемой, и вообще считать ли это за проблему. Молчите! У вас два пути: отпустить ее или решить. Отпустить в вашем случае значило дать Эларай умереть. Решить значило пойти на грех, своими же руками убить свою душу, тело обречь на вечные муки во Всеобщей Молотильне. Как вы считаете: не обусловлен ли ваш выбор эгоизмом? Да, вы ее любили безумно, но любовь - это чистый эгоизм. Вы хотите, чтобы она как можно больше оставалась вместе с вами и развлекала вас. И вот ради этой потехи, этого эгоизма вы губите себя, между тем, как убийство другого человека чуть ли не меньший грех, чем убийство себя, своей души. Решения можно искать, но есть граница, а за ней - уже неведомое, темное, греховное. Если не нашли решения на светлой стороне - не лезьте за грань, будет ещё хуже. Тем более, так необдуманно, так спонтанно! Вы подписали договор, почти не глядя на его 395 пунктов мелким шрифтом. Между тем, зрение у вас не хромает и у нас была целая ночь. Вы погубили себя, вы, устроив этот бессмысленный поход, готовы были погубить других, вы погубили ее возможное уважение к вам, вы погубили тех, кого могли бы спасти, если бы все обернулось не так. Вы погубили себя. У вас был выбор: дать ей умереть и остаться человеком или спасти ее и стать чудовищем. Да, выбор сложный, жестокий, невозможней. Да, она ваша возлюбленная дочь, но не вам решать, кто останется в этом мире, а кто преждевременно уйдёт. Разве вы не поняли? Это было испытание для вас.
- Если бы все было так... Но она бы не увидела больше белый свет, она не прожила бы нормальную человеческую жизнь, как я мог допустить, чтобы мой ребёнок вот так... просто на пятом году жизни... ушёл в небытие...
- Эгоизм, чистый эгоизм. Не об этом вы думали, нет-нет. А знаете, о чем? Вы думали о своём горе, о своей боли, вы прикинули, сколько страданий отхватите, дав ей умереть. Ну не можете вы, люди, рассуждать здраво и объективно, когда дело касается вашей крови.
Глава заключительная, которая
Тристагор как-то обмолвился, что хочет теперь стать звездочетом. Что ж, все карты в его руки. Он поднял свой взгляд к небесам. Он выкинул весь мусор без малейшей жалости, состоящий из неиссякаемых запасов глазных яблок, старинных медальонов с надписью: Санта Муэрта да примет твою жертву, костей, волос, органов животных и людей, из башни, самой башней занялись рабочие, посланные новым правителем. Формально наместником теперь стал Дэйрис, но де-факто пытался и очень даже удачно пытался править ваш знакомый некий Жонатан Грин.
1 одна из десяти провинций Элендора, граничащая с океаном Гийома и провинциями Брезавиль, Мораннон и Нодендаль в Элендоре, а также с провинцией Бирон в Домино.
2 столица провинции Арен, город на берегу океана, основным его достоинством является то, что он производит на свет правителей провинции и бродячих животных (комаров, кошек, собак, нищих).
3 знаменитый элендорский ученый, посвятивший свою жизнь таким объемным и много кому нужным (но и много кому неинтересным) трудам, как «О необходимости песчинки», «О великом и малом», «Живые и мертвые», «Переводы старинных поэм на привычный нам язык (хотя он и сам жил в старину)».
4 наша страна, столица – Ираклион.
демон,
Эларай – имя южных горцев, живущих ниже Кирки. Эла означает «свет», рай – «душа». В некоторых источниках перевод этого имени варьируется от «светлая душа», как вы могли подумать, до «несущая свет».
Бирея – солнечная страна в Рении, известная своими розовыми пляжами, весьма востребованными у аристократии.
Флориан – обыкновенное элендорское имя, означает «мальчик-цветок».
Бич Распоясанных – болезнь с частым летальным исходом, часто встречающаяся у маленьких детей и монахов, но и не обходящая стороной всех остальных. Появилась несколько лет назад, завезена с Островов Скелета. Распоясанные – мертвецы, которых больше ничто не связывает.
Бригит – черный алмаз, драгоценный гномий камень.
роман Кольцо
© Copyright: Анастасия Барс1, 2019
Свидетельство о публикации №219011700979
Свидетельство о публикации №219011700979
Рецензии