Если друг оказался вдруг...

 

       - Ну, теперь топай сам,- говорит  мне на выходном КПП Олег.-  До завтра. И мы пожимаем друг другу руки.
       Потом он возвращается назад, а я, выйдя из щелкнувшего турникета, направляюсь в казарменный жилой городок на берегу уходящего в туман залива.
       Уже второй месяц, приехав из  атомного учебного центра Палдиски в Заполярье,    наш экипаж стажируется на третьей флотилии ракетных подводных крейсеров стратегического назначения в  Гаджиево.
       По истечении трех, мы убудем на Белое море  в Северодвинск для  испытаний и приемки  подводного ракетоносца нового поколения.
       Стажировка состоит из практического освоения  мат части   однотипных нашему,  кораблей флотилии, к которой мы временно приписаны и выходами на отработки в море с их командами.
       Вот и сейчас наша БЧ-3* вернулась после  проведения практических торпедных стрельб на одной из лодок соединения. В море мы провели неделю и весьма довольны. 
       Поскольку уже поздний вечер, мои отцы-командиры решили отправиться отдыхать в  одну из гарнизонных гостиниц, где проживают все наши офицеры и мичмана, а меня Олег  сопроводил до выхода из «режимной зоны»*. Морякам срочной службы  передвигаться по ней в одиночку строго возбраняется.
       Втянув голову в бескозырке в воротник бушлата (со стороны моря  несется  холодный, с дождем ветер), я учащаю шаги и  беру нужное направление.
       Пройдя  мокрым асфальтом, справа от которого на сопке высится бетонный куб камбуза,  а чуть ниже  штаб флотилии с ретранслятором, следую вдоль ряда  пятиэтажных казарм с желто светящимися окнами к самой дальней.  Новой, в семь этажей и развернутой фасадом к остальным.
       Сразу за ней выход из залива, в котором неясно мигает створный знак и стоящий на якоре корабль брандвахты*.
       Подойдя к крайнему слева подъезду (всего их три), я поднимаюсь на широкое крыльцо, тяну на себя тугую с пружиной  деверь и  поднимаюсь по гулким ступеням на пятый этаж. Открываю вторую, с табличкой  в/ч 53117 и  попадаю в теплое, с приглушенным светом пространство.
       В коридоре напротив, у окрашенной слоновкой тумбочки,  с висящим над ней лозунгом «Служи по Уставу-завоюешь честь и славу!   бдит вооруженный штык-ножом  дневальный  из моего набора Славка Гордеев.
       - О! Никак вернулся? - растягивает в улыбке губы.
       - Вроде того, - отвечаю я, стягивая с плеч  сырой бушлат и помещая его вместе с бескозыркой на  вешалку в длинном ряде других
       - Чего тут у вас нового? - приглаживаю волосы.
       - У нас тут буза, - заговорщицки  наклоняется ко мне Славка. - Зайди в баталерку, все узнаешь.
       Я иду в левую часть коридора, куда выходят  несколько   дверей, тяну на себя последнюю у окна. Закрыта.
       - Ты стукни два коротких, один длинный, - шипит от тумбочки Славка. - Там наши.
       Баталерка, это   помещение на надводных кораблях или в  береговых казармах, где хранятся личные вещи моряков срочной службы,  а еще получаемые из дома посылки. В учебных отрядах и на этих самых кораблях, имеются штатные баталеры. Как правило очень продувные и оборотистые ребята. У них всегда есть что пожрать, а при необходимости и выпить.
       В подплаве  таковых  нет, ключи от баталерок    находятся у дневальных.
       На мой стук изнутри проворачивается ключ, дверь приоткрывается. За ней, с рыжим ежиком на голове, рожа  Сереги Свеженцева.
       - Давай, поскорее заходи,- тихо говорит он, и я протискиваюсь внутрь. Дверь снова  запирается.
       Между двумя ярусами висящей на «плечиках»  вверху формы, под которыми на дощатых стеллажах стоят чемоданы, у зашторенного светомаскировкой окна, вокруг  казенного  вида стола, сидят на  банках * несколько ребят из моего набора.
       Кроме здоровенного турбиниста Свеженцева, тут  малыш-боцманенок Серега Алешин, химик-дозиметрист Витька Полдушев, а также ракетчики Валерка Тигарев и Серега Осмачко.
       Перед компанией, на расстеленной газете «На страже Заполярья», нарезанное тонкими пластинами сало, круг дразняще пахнущей домашней колбасы, репчатый лук, кирпич хлеба и  несколько золотистых антоновок. А рядом открытый   фанерный  ящик. Наполовину заполненный грецкими орехами.
       - Вот, Серега посылку получил, - кивает Свеженцев на Осмачко. - Присоединяйся.
       По неписанному закону, посылки  на флоте самому есть нельзя. Обязательно нужно делиться со своим набором. Ну, разве кроме сигарет, носков или там одеколона. Что сейчас и происходит.
       Я тяну из-под стеллажа еще одну банку (ребята потесней сдвигаются) и присаживаюсь к столу.
       - Пять капель дернешь? - извлекает откуда-то Осмачко булькнувшую  грелку. -  Батька прислал  первака* из дому.
       -  Не откажусь, - киваю я, поглядывая на сало.
       Вслед за грелкой появляется кружка, куда  Серега набулькивает на четверть  прозрачной жидкости.
       -  За тебя, - принимаю я ее,  выпиваю и довольно крякаю. Первак  крепкий  и мягкий.
       Потом возвращаю кружку хозяину, беру пластину сала с хлебом,  с удовольствием жую.Оно что надо, припахивает ржаной соломой и с тремя прорезями.
       - А у нас тут, Валерка буза, -  снова плеснув в емкость, вручает ее Осмачко Алешину.
       - Какая? -  тянусь я за  кольцом лука.
       - Лисин, Кругляк и Хмельницкий, стырили  два чемодана из баталерки.
       - Ни хрена себе, - опускаю руку.- Это точно?
       - Точнее не бывает, -  выкатывает  лупатые  глаза  Полдышев. - Их  засек патруль в валунах за казармой, когда перекладывали вещи из чемоданов в сидор*. Мичман выяснил фамилии и из какой части, после чего доставил всех троих к нашему старпому.
       - Не иначе хотели загнать шматье партизанам*, - добавляет Тигарев. - Они все матросское покупают.
       - Отпирались? - интересуюсь я
       - Нет. Всех поймали на горячем.
       То, что эта тройка может чего-нибудь отчебучить, следовало ожидать. Парни были из старшего набора (таких набрался десяток) отслужили по два года, и еще в Палдиски почувствовали себя годками*.
       Кругляк был высокий и стройный, похожий на цыгана, Лисин такой же, с вкрадчивыми повадками, а Хмельницкий коренастый, всегда злой и крикливый.
       Учебой  приятели себя не утруждали, по тихому ходили в самоходы, а в увольнениях пару раз напивались. А еще пытались гнобить наш набор, организуя через строевого старшину Юркина  наряды вне очереди  и выделяя вместо себя молодых на всяческие работы.
       Ребята смирились, а я нет, и дважды с угнетателями подрался.  Те сразу же отстали, и меня  больше не трогали.
       В конечном итоге  все   художества новоявленных «годков» дошли до командира, и в экипаже знали, Лисина и Кругляка с Хмельницким списывают на бербазу. Вот они и организовали  напоследок  кражу.
       Самое обидное то, что в отличие от Лисина с Хмельницким (ребята их зовут Лиса и Хмель) Кругляка я  уважал. Он был моим земляком (родом из Лисичанска) и  в прошлом тоже шахтером.
       Когда же на День флота в Палдиски,  командование Центра поощрило меня в числе других матросов  краткосрочным  отпуском с выездом на родину, Виктор попросил завезти   семье посылку. У него в Лисичанске  имелись жена и маленькая дочка.
       Просьбу я выполнил, о чем рассказал земляку по приезду,  и мы после этого     сдружились.  Не раз вместе ходили в увольнение, играли в футбол, говорили о жизни  и  пели под гитару песни. 
       И вот теперь такое.
       Затем ребята выпивают еще понемногу (я отказываюсь, находясь под впечатлением услышанного), Серега оделяет всех яблоками с орехами, а остатки  пиршества   убирает в ящик.  Поставив его на стеллаж,   грелку   с оставшимся  перваком,    сует   за пояс,  под робу, чтобы  ее потом понадежнее заныкать.
       Далее мы поднимаем светомаскировку (за окном кружится снег), выключаем свет и тихо  выходим наружу.   
       По дороге Осмачко сует ключ от баталерки Гордееву.
       Затем  мы идем мимо его в обширный кубрик,   где по сторонам стоят два десятка двух ярусных, аккуратно заправленных кроватей, с банками перед каждой, за ним  длинный коридор, с лен комнатой, бытовкой, умывальником и  гальюном, а также каютой дежурного по команде. 
       Обычно в это время, перед отбоем, в кубрике многолюдно. Одни ребята слушают стоящий на подоконнике магнитофон, другие травят или сражаются в «козла», притащив из бытовки стол.
       Сейчас, в нем малолюдно, человек восемь. И все  непривычно хмурые.Остальные   скорее всего в  умывальнике, там имеется обрез* для курения.
       В дальнем конце кубрика,  на нижней койке у окна, закинув руки за голову, лежит Кругляк, напротив него  вольготно расположились  Лиса с Хмелем.
       Они о чем-то  весело переговариваются, пускают матерки и хохочут.
       И тут меня захлестывает волна злости.
       По среднему проходу  я быстро иду вперед, сворачиваю к веселой компании
(та замолкает) и, встав напротив  Кругляка, говорю,-  как же так, Витя?
       Тот  презрительно глядит на меня, а потом кривит губы, - пошел на х.. карась*. Урою.
       - Ах ты ж гад! - хватаю его за грудки, приподнимаю и даю левой в челюсть. Витька пытается вырваться, добавляю.
       Затем, отпихнув обмякшее тело, резко оборачиваюсь назад. Бледные  Лиса и Хмель, с опаской   отодвигаются.
       - Суки вы, - ненавидяще обвожу их  взглядом.
       Затем  в расстроенных чувствах ухожу в  умывальник. Там дымит сигаретами группа ребят,  отслуживших полтора года. В их числе мой близкий приятель и раздолбай Витька Допиро.
       - Слыхал, что у нас приключилось? - протягивает он мне открытую пачку «Астры».
       -  Уже в курсе, - тяну я одну, чиркая спичкой, и   напиваюсь дымом.
       -  Ну и что ты об этом думаешь?
       -  Пусть верблюд думает, - бурчу я. - У него голова большая.
       -  Какой-то ты сегодня ни такой, - говорит  Витька, после чего отходит.
       До отбоя в кубрике напряженная тишина,  все ждут развязки.
       Я сижу на банке перед свой койкой и драю асидолом бляху.  Подходит Допиро, наклоняется.
       - Слышь, Валер, если что, можешь рассчитывать на меня. И на ребят  нашего набора.
       - Хорошо, - говорю я, дохнув на бляху.
       - Потом со стороны входа Гордеев орет, - команде построиться на вечернюю поверку!
       Мы выстраиваемся по ранжиру на среднем проходе в две шеренги. Кроме Кругляка. Тот лежит на койке, отвернувшись к стене, с головой накрывшись одеялом.
       Перед строем встает  с планшетом в руке строевой старшина Жора Юркин, а из комнаты дежурного появляется сонный дежурный лейтенант с повязкой «РЦЫ» на рукаве кителя.  Недавно прибывший  из училища.
       - Товарищ лейтенант! - сделав поворот направо, докладывает старшина. - Команда для вечерней поверки построена! Разрешите проводить?
       -  Разрешаю, - начальственно кивает дежурный.
       Потом он обводит глазами кубрик и замечает лежащего на койке.
       - Это кто? И почему не в строю? -  интересуется у Юркина.
       -  Матрос Кругляк, - отвечает Жора. - Простыл. У него высокая температура.
       - Добро, - кивает  дежурный.
       После поверки следует команда «разойдись!» и все готовятся ко сну. Одни разбирают постели, другие стаскивают робы с сапогами и, прихватив туалетные принадлежности,  шаркают   тапками  в умывальник.
       Ровно в 23.00 дневальный орет «отбой!», вырубает свет и включает синее ночное освещение.
       Вскоре в разных концах кубрика возникают сопение, бормотание и храп. Еще один день службы закончен.
       Не спится, на душе  скребут кошки.
       Меня   в первый раз предал человек, которого я считал  другом. Потом в жизни это повторится еще. И тоже от друзей. Но в молодости мы наивны.
       Так проходит часа два, а затем я проваливаюсь в сон. Зыбкий и тревожный.
       Просыпаюсь от толчков в плечо. Открываю глаза, у койки сменивший  Гордеева Допиро.
       - Слышь, Валер,-  тихо говорит он. - Кругляк встал  и пошел сначала в умывальник, а оттуда в гальюн. Как бы чего не вышло.
       Я отбрасываю одеяло, сую ноги в тапки, и мы  бежим  по среднему проходу.
       В гальюне  журчание воды в толчках, четыре двери из пяти, в кабинах  открыты.
       Пятая заперта изнутри. Стучу в нее  - Витька!
       В это время Допиро поднимает вверх голову и  шепчет, -  не иначе вздернулся.
       За проходящую вверху над кабиной трубу привязана бельевая веревка, которая чуть колышется.
       Не сговариваясь, высаживаем дверь. Благо запор на ней хлипкий.
       Внутри, с выпученными глазами, висит еще живой Витька.
       - Режь, - сиплю я, обхватив его под коленки  и с трудом приподнимая.
       Допиро выдергивает из ножен штык-нож, сопя, пилит веревку.
       Затем мы вытаскиваем кашляющего Кругляка наружу, а оттуда ведем в кубрик. Он всхлипывает.
       - Ребята, простите, если можете. Так вышло.
       Потом  укладываем его в постель (Допиро приносит кружку воды), Витька  жадно ее хлебает.
       - А теперь  спи, - говорю я. - И не забирай дурного в голову.
       Вернувшись назад, мы с Допиро  уничтожаем все следы происшествия, выкуриваем по сигарете и я тоже отправляюсь спать, а Витька бдить. Смена у него в четыре.
       О том, что Кругляк пытался сделать, никто не узнал, а через пару дней  всех троих  списали на бербазу.
       Мы же через месяц, на военно-транспортном вертолете Ми-26 вылетели на Белое море, в Северодвинск. К новому месту службы.
       Прошли годы,  но флотскую службу и наших ребят  я не забывал, в том числе Витьку.  Бывая  в Донбассе, не раз хотел проехать в Лисичанск, поскольку его адрес помнил.Но что-то всегда удерживало.
       Быть может, я был тогда не прав. Кто знает?
       В юности мы различаем только  белое и черное.

Примечания:
БЧ-3-  минно-торпедная боевая часть.
Режимная зона - в данном случае зона особого режима, в которой стоят  атомные ракетоносцы.
Брандвахта - в данном случае надводный корабль, охраняющий вход в водную акваторию.
Банка - табурет на флоте.
Первак - самогон высокой крепости.
Партизаны - военные строители (жарг.)
Годок - моряк  последнего года службы.
Обрез - половина  металлической бочки для окурков.