Пушкин и Фаддей Булгарин. Дуэль Словом

 ГЛАВА ИЗ КНИГИ - "ПУШКИНУ - ВЕЧНО ВАШ ГОГОЛЬ!"               
   ______________________________________________

                Авторы - Юрий Александрович Петровский (Пиотровский)
                - Светлана Михайлова - Сангье

 
Э*П*И*Г*Р*А*Ф.  — Вы знаете, — продолжал Сильвио, — что я служил в *** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии... Дуэли в нашем полку случались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели на меня, как на необходимое зло. Я спокойно (или беспокойно) наслаждался моею славою...
                ...Лучший стрелок, которого удалось мне встречать, стрелял каждый день, по крайней мере три раза перед обедом. Это у него было заведено, как рюмка водки. -- А.С. Пушкин. «Поединок»
                ____________________________________

О ДУЭЛЬНОМ МИРОВОЗЗРЕНИИ ВООБЩЕ. Каждая личность - есть в определённой мере зеркало своей эпохи. Но выдающаяся личность свою эпоху оценивает, переосмысливает, личность же среднего уровня является зеркалом в большей мере бессознательным. Освободительная война с Наполеоном 1812 года воспитала в России два поколения – непосредственных участников войны с Наполеоном и тех, кому было в 1812 г. около 10 лет - весьма решительных, умеющих отстаивать своё мнение, во многом бескомпромиссных личностей, что нередко приводило и к дуэлям. (См. Я.А. Гордин. Дуэли и дуэлянты) Одной из форм "дуэли" с очередным царём было - подать в отставку. Так в начале царствования Павла I  в знак протеста против грубости обращения и формы по прусскому образцу произошёл массовый уход в отставку молодых офицеров. Из литературных примеров как не вспомнить Чацкого, который хотел бы служить "делу, а не лицам", а иначе в службе не находил пользы.

Дуэли не мирные - с оружием в руках были распространены в России с середины 18 века. Но после 1812-го соединённое с вывезенными из Франции революционными идеями дуэльное мировоззрение в России приняло глобальный оттенок: как своего рода дуэль мы можем рассматривать и восстание на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Причём и декабристы, и волею судьбы довольно неожиданно взошедший на престол третий сын Павла I - Николай Павлович – равно носители дуэльного мировоззрения, другой вопрос, что проявилось это в разной форме. Выиграв с судьбой дуэль за трон в 1825-м и помня исторический урок, Николай I ради сохранения власти вынужден был затеять весьма масштабную дуэль с европейского оттенка свободомыслием русского дворянства, - так можно выразиться. В том числе строго наказывались поединки: начинается со своеволия и поединков, кончается – революцией, - крепко помнил самодержец.  Но на первых порах строгие запреты мало помогали: рискуя и жизнью, и карьерой дворяне всё равно дрались. Поэты здесь не составляют исключения.

Известна «четвертная» дуэль Грибоедова (1817-1818 гг., на две пары), Александр Пушкин вызывал на дуэли около 25 раз и 7 раз был вызван (не все дуэли состоялись). При этом стреляя не в соперника, но в воздух или в сторону, поэт не убил никого, так как главною целью было испытание своей смелости. Из пушкинских «Записок Белкина» повесть «Выстрел» как раз являет яркий пример дуэльного мировоззрения: добившись своего – поставив соперника к барьеру, герой повести Сильвио соперника прощает, и уезжает воевать за независимость Греции от власти турок: т.е. дуэльное мировоззрение Сильвио приводит к участию в греческой революции 1821 г. А вот дуэль Ленского с Онегиным - есть уже поединок юношеской вспыльчивости и светских рутинных, пресекающих человеколюбие правил, что именно и приводит к печальному исходу. В принципе диапазон между Сильвио, Онегиным и секундантом Ленского - старым сплетником, на войне трусом Зарецким являет реально существующий в обществе «диапазон» дуэлянтов около 1830 года.

Дуэльное мировоззрение проявляется в разной форме: например, можно стреляться, а можно противодействовать либо стремится корректировать меры правительства печатно. На вызов декабристов Николай I ответил их казнью и каторгой, а после «разил» слежкой III Отделения. В этом случае принятием вызова будет перед царём дальнейшее отстаивание собственного мнения. Что касается поэтов или журналистов, то они могут устроить мирную лирическую «дуэль» стихами, либо и злую «кровавую» - ругательными фельетонами и эпиграммами. Как сказано в одном из замечательных художественных зеркал эпохи - в пушкинском «Выстреле»: «…На эпиграммы мои отвечал он эпиграммами…»   Вот этого последнего рода одну яркую дуэль мы и разберём.

                Мы привыкли смотреть на Пушкина только как на великого теснимого царём поэта, на Николая I – как на тирана, на издателя Фаддея Булгарина – как на доносчика и с руки царя чернителя Пушкина: «гнусная гиена русской литературы», «журнальная рептилия» - такими прозвищами награждали Булгарина в советское время, равно как и Николая I именовали - «Николай Палкин». Но это ведь подмена истории вульгарной идеологией: это не интересно. Не стоит забывать, что все эти Трое личностей – Царь, Поэт и Журналист – каждый в своём роде – есть яркое явление своей противоречивой переломной эпохи. Значит в этих Троих должны быть некие эпохой отражённые сходные черты: все Трое азартные дуэлянты. Например, царь: не просто же так фрейлина А.О. Смирнова – Россет в мемуарах назовёт Николая I «зловредным Дон Кихотом самодержавия»! Как понять сочетание имени благородного рыцаря дон Кихота со словом «зловредный»?

Николай I был совершенно убеждён: укрепляя самодержавие, помазанник божий тем выполняет свой долг и спасает страну. На фоне других активных деятелей своей эпохи его явная склонность к бретерству, может быть, и не так заметна. Но сравните лично участвовавшего в военных действиях и бросавшегося своим явлением усмирять холерные бунты Николая I с его безвольным пра-правнуком Николаем II, - и многое прояснится. Но в данной статье не царь будет первым лицом: да простит нас история, если на этот раз самодержец окажется больше фоном для Поэта и Журналиста. А секундантами придётся быть читателям.
                *            *             *

                "Будете ли вы стрелять или нет?" — "Не буду, — отвечал Сильвио, — я доволен: я видел твое смятение, твою робость, я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести".  -  А.С. Пушкин. «Поединок» (1830 г.)
       
 ПРЕДЫСТОРИЯ ДУЭЛИ ПУШКИНА И  ФАДДЕЯ БУЛГАРИНА. В бурном и небезопасном море журналистики 1830-х годов Пушкин неустанно полемизировал с Н. И. Гречем и особенно - с Ф. В. Булгариным, издателями «Северной пчелы», в которой в первой половине 1820-х печатались многие либерально настроенные и свободомыслящие; как свободомыслие расценивалось чтение газеты и позже. Так за 1828 год А.В. Никитенко в своём бесценном для картины эпохи Дневнике запишет, что одному из студентов Санкт-Петербургского университета не хотели по выпуске дать кандидата, потому что он во время лекций «читал романы и "Северную пчелу"» (в наше время как читать фэнтези).   Кроме того, Булгарин для нас интересен как объект резких нападок Пушкина: стал ли бы поэт - личность яркая, экспансивная - нападать на неприметную, второстепенную в тогдашней расстановке культурных сил личность?!

О Фаддее Венедиктовиче Булгарине (1789-1859) до 1825-го Пушкин плохо не отзывался: «Вы принадлежите к малому числу тех литераторов, коих порицания или похвалы могут и должны быть уважаемы…» (Пушкин – Булгарину от 1 февр. 1824). В то время отказаться от частной дуэли из принципа было бы более смелым поступком, чем драться: под страхом общественного мнения не отказавшись от дуэли, Евгений Онегин убил «на поединке друга». С другой стороны, ни один из будущих декабристов не совершил в своём имении супер прогрессивного и не выгодного помещику поступка Онегина: «Ярём он барщины старинной Оброком лёгким заменил, И раб судьбу благословил. Зато в углу своём надулся, Увидев в этом страшный вред, Его расчётливый сосед…» (Гл. II –IV). Но вернёмся к Булгарину: как он нередко подписывался – к «Ф.Б.» Эту сложную с крутыми экстравагантными поворотами в биографии личность можно назвать зеркалом своей сложной переломной эпохи, когда яростно искореняемое Николаем I свободомыслие сменялось бюрократически чиновничьими основами. Образно говоря перелом эпохи «переломал» сознание многих, в том числе и - Булгарина.

 Рождение Булгарина (1789-1859) совпало с потерей Польшей независимости, а его отец сослан за участие в восстании Тадеуша Костюшко: так могла бы начинаться история героя, но биография Булгарина во многом темна. Окончив в Петербурге Сухопутный пажеский корпус (сомнительно, чтобы как сам "Ф.Б." утверждал, - без протекции!) и после служа в полку Его Высочества цесаревича Константина осенью 1807-го Булгарин за Фринландское сражение 1807 г. получает орден Святой Анны третьей степени. Но удачная карьера оборвалась: будто бы за сатиру на Константина Павловича он переведён в Ямбург и в 1811-м уволен поручиком с плохим аттестатом. Вернувшись в Польшу, Булгарин поступает в наполеоновский польский легион и сражается против России; будто бы даже спасает жизнь императору Франции при переправе через Березину.

После поражения Наполеона Булгарин на родине, в Польше, занимается журналистикой: более ничего достоверного не известно. В 1817-м обосновавшемуся снова в Петербурге Булгарину удаётся получить разрешение на издание журнала «Северный архив» (1822 – 1828), где были опубликованы многие интересные исторические документы. Вспоминают, что в добывании документов из частных семейных архивов Булгарин проявил необыкновенное искусство. Как прибавление к «Архиву» в 1824-м Булгарин основал также с эпиграфом из А. Тома «Настоящая честь — быть полезным людям» - «Литературные листки», где публиковались первые стихотворения Пушкина. А в 1825-м напористый журналист - издатель получил разрешение на первую в России независимую газету «Северная пчела», где до 14 декабря печатались поэты - будущие декабристы. Такие издательские подвиги, конечно, невозможны без сильных покровителей и каких - то договоров с властью: и спину приходилось гнуть, и льстить и т.п. Но факт есть факт: именно с «Северной пчелы» начинается русское газетное частное дело.

Понравившиеся публике «Листки» и «Пчела» сделали их издателя известным – имевшим на общество влиянием журналистом. В этот период Булгарин дружит с А. Бестужевым-Марлинским, А. Грибоедовым, К. Рылеевым, со многими декабристами. Но тогда же являются и негативные стороны его характера: гневливость вспыльчивость, злопамятность, претензия на законодателя мод – на единственно правильное мнение, которое отстаивалось в газете вплоть до резкостей. Да, Булгарин был другом Грибоедова, но последний с Б-м несколько раз ссорился; так же было и с Кондратием Рылеевым.

В дальнейшем в «Северной пчеле» Булгарин будет ожесточённо полемизировать с «Литературной газетой» А. С. Пушкина и А. А. Дельвига, с «Московским наблюдателем», «Телескопом», «Отечественными записками», и вообще со всеми изданиями и личностями, кто мог бы составить «Листкам» и «Пчеле» конкуренцию  - от них отвлечь читателя. Но в 1825-1828 гг. Пушкин и Булгарин были взаимовыгодны друг другу. Так от 1 февраля 1824 г. Пушкин из южной ссылки, из Одессы пишет Булгарину в Петербург: «С искренней благодарностью получил я 1-й № ”Северного архива”, полагая, что тем обязан самому почтенному издателю, с тем же чувством видел я снисходительный ваш отзыв о татарской моей поэме. <«Бахчисарайский фонтан»> Вы принадлежите к малому числу тех литераторов, коих порицания или похвалы могут быть и должны быть уважаемы, Вы очень меня обяжете, если поместите в своих листках здесь прилагаемые две пьесы... Свидетельствую вам искреннее почтение. – Пушкин».

Н е с о с т о я ш а я с я  д у э л ь   Б у л г а р и н а  с  Д е л ь в и г о м. В январе 1825-го Булгарин что называется «в штыки» примет новый альманах «Северные цветы» ближайшего друга Пушкина - барона Антона Дельвига.  Здесь Булгарин вёл себя именно как «расчётливый сосед»: новый альманах мог отбить у «Северной Пчелы» читателей. Не тратя сил на журнальные сатиры, Дельвиг сходу вызвал Булгарина на дуэль. Его секундант Кондратий Рылеев и секундант Языкова – Павел Нащокин приложили усилия, дабы развести соперников без крови.

И с противниками, и с секундантами коротко знакомый Пушкин изложил эту историю в двух вариантах – оба в 1830 г. Первый вариант в жанре светского анекдота с именованием личностей: «Дельвиг однажды вызвал на дуэль Булгарина. Булгарин отказался: „Скажите барону Дельвигу, что я на своем веку видел больше крови, нежели он чернил“» (Пушкин. Table-talk <Застольные разговоры> - при жизни не печаталось) – светскому анекдоту «нравится» всё забавное без отношения к морали. В светских анекдотах «Table-talk» Пушкина история с Булгариным соседствует с историями-анекдотами про - Светлейшего князя Потёмкина, Екатерину II, Дашкову.  Это означает, так сказать, широко известный, основанный на некоторой оригинальности (включает скандальность) поведения статус: про не выделяющихся не сочиняют анекдоты.

Вариант второй из «Опыта отражения некоторых не литературных обвинений» уже нелицеприятный, но без именования личностей: «Не узнавать себя в пасквиле безыменном, но явно направленном, было бы малодушием. Тот, о котором напечатают, что человек… таких-то примет крадет, например, платки из карманов — все-таки должен… вступиться за себя, конечно не из уважения к газетчику, но из уважения к публике. Что за аристократическая гордость, дозволять всякому негодяю швырять в вас грязью. Английский лорд равно не отказывается и от поединка на кухенрейтерских пистолетах (солидной фирмы пистолеты во второй половине XIX века) с учтивым джентльменом и от кулачного боя с пьяным конюхом. Один из наших литераторов, бывший, говорят, в военной службе, отказывался от пистолетов под предлогом, что на своем веку он видел более крови, чем его противник чернил. Отговорка забавная, но в таком случае что прикажете делать с тем, который, по выражению Шатобриана, comme un de noble race, outrage et ne se bat pas? (франц.) <как человек благородного происхождения, оскорбляет и не дерется (франц.)>» - как от контекста меняется смысл фразы!» (1830, при жизни не печаталось).

В «Опыта отражения...» личное сводится к неким моральным нормам, за которые Пушкин с морально не уважаемым соперником Пушкин будет драться соперника оружием – Словом. Вступив в такую борьбу Словом, Пушкин, подобно своему сопернику тоже откажется от вежливых формальностей. Но пока ещё до 1928 г. молодой поэт без подвоха хвалимый «Пчелой» её редактора не воспринимал как врага даже и после несостоявшейся дуэли редактора с Дельвигом.

От 25 апреля 1825 г. Булгарин в Михайловское – Пушкину: «На нас ополчились в Москве, что мы ничего не сказали об Онегине. Бог видит душу мою, знает, как я ценю ваш талант. Не верьте, что вам будут писать враги мои верьте образцам чести — Бестужеву и Рылееву — они знают, как я вас ценю, а Жуковского всегда буду почитать как человека, а поэтом плохим — подражателем Сутея <Роберта Саути>.  Вяземского добрым, умным, благородным — не поэтом. — А вас — Поэтом».

Сохранилась от ноября (до 18) 1827 года записка Пушкина к Булгарину: «Напрасно думали Вы, любезнейший Фаддей Венедиктович, чтоб я мог забыть свое обещание — Дельвиг и я непременно явимся к Вам с повинным желудком сегодня в 31/2 часа. Голова и сердце мое давно Ваши. – А. Пушкин».  Как видим, вызов и дуэль состоявшаяся или несостоявшаяся не обязательно означали полный разрыв отношений: Пушкин и Дельвиг обедают у Булгарина.  Не всегда у дуэлянтов бывали смертельные намерения: дуэль во многом являлась ритуально театрализованным действом, выполнение внешних условий которого не обязательно требовало крови. Но эти условия уже не вполне вписывались в эпоху: и намерения декабристов, и их последующая казнь волею царя в общественном сознании как бы стирали необязательность крови. До 1828-го приятельство Пушкина с Булгариным оказалось только предисловием к яростной ненависти.

После смерти знаменитого поэта Пушкина начнётся о нём собирание воспоминаний: лестно было оказаться сопричастным. Так в 1842-м журналист Вас. Степ. Межевич (1814-1849) издаст книжечку «Колосья», где будет утверждать, что видел Пушкина один раз в Московском университете в 1832 г.: в аудиторию вошёл «человек невысокого роста, с арабским профилем, с черными курчавыми волосами…» «Списанный» с пушкинского же стихотворения «арапский профиль» берёт под сомнение правдивость любых о поэте воспоминаний: «Зачем твой дивный карандаш Рисует мой арапский профиль? (”To Dawe, Esg” <Господину Дау> 1828 г.) – близко знавшие поэта не упоминают в его внешности ничего особо «арапского».

 Оскорблённый и кое-какими нападками Межевича на свою фамилию Булгарин резко критикует «Колосья», её автора обвиняя в плагиате и лжи: «Но вот странность: автор рассказывает (стр. 17), как и где увидел он впервые поэта Пушкина, и говорит, что Пушкин имел черные курчавые волосы! Откуда это взялось? У Пушкина волосы были каштанового цвета, а не черные, и кто знал Пушкина, тот вспомнит, что он говаривал иногда в шутку, что намерен выкрасить волосы черною краскою, чтоб быть более похожим на араба!» («Северная пчела» - отдел «Журнальная всякая всячина». 1842, № 221. 3 октября). Булгарину в данном случае можно доверять: его в определённое время личные контакты с поэтом - вне сомнения.
                ________________________________

О ДУЭЛЯХ  В  ПОЛИТИКЕ  И  В ЛИТЕРАТУРЕ.  В новых исторических условиях отказавшись от ритуальной формы дуэли, что сделает активная личность с неисчерпанным дуэльным мировоззрением? Такая личность будет рассматривать как дуэль - как поединок борьбу иными методами, но непременно во имя какой-нибудь идеи: без этого дуэль превращается в запланированное убийство. Так с помощью III-Отделения яростно искореняя в России вольнодумство Николай I фактически дрался на дуэли с ему ненавистными идеями Французской революции, что незаметно привело к борьбе с вообще культурой как явлением свободного творчества. Драться Словом с Булгариным Пушкин будет – 1. во имя незапятнанности знамени русской литературы доносами; 2. Во имя свободы русской литературы от деспотизма властей. Во втором случае Булгарин выступает как бы представителем и царя, и Бенкендорфа, на которых прямо «напасть» было невозможно.

Во всех странах дворяне – личности дуэльного мировоззрения бывали резки, но сложность общественной дуэльной ситуации времени становления нашей литературы в том, что при единой цели развития русской литературы, понималась эта они цель розно. Например, партия так называемых аристократов в литературе – Жуковский, Вяземский, Пушкин, Дельвиг, Одоевский  – по чинам и происхождению не так уж глобально отличалась от партии так называемой народной литературы тоже из дворян в достаточных чинах состоящей: Фаддей Булгарин и Осип Сенковский – польского происхождения шляхтич-дворяне; Сенковский – действительный статский советник, с 1828 г. член-корреспондент Императорской Академии наук и фактический автор либерального цензурного устава 1828 г.; Н.И. Гречь – дворянин и тайный советник; Н.И. Надеждин – действительный статский советник. Тогда как из Лицея выпущенный из лицея только коллежским секретарём Пушкин нигде не служил, поэтому в том же чине оставался.

В крайне разнородной литературной среде тех лет выходец из крепостных профессор и цензор А.В. Никитенко и из купеческих приказчиков честнейший книгоиздатель А.Ф. Смирдин - являются, пожалуй, исключениями, и оба сами по себе – на собственных позициях. Тогда возникает вопрос: были ли у какой-либо из партий привилегированные отношения с властями? Нет, обе партии были равно властям неугодны и жестоко теснимы. Зато у каждой партии было своё понимание, - какой быть литературе Партию  народной литературы обычно обвиняют в погоне за прибылью. Во первых, частное издательское дело без прибыли существовать не может. Во вторых, и Пушкин желал получать за печатание своих произведений деньги. За что же тогда партии сражались? Сражались за читателя и идеи. "Народники" адресовали литературу более массовому и более среднему читателю: чиновничеству, мещанству. (определение "народная" партия не должно нас обманывать!) "Аристократы" же не считали нужным опускаться до вкусов массы. И каждая партия не отказалась бы склонить на свою сторону власти.

 Прояснение вопроса «какой быть русской литературе» могло бы и не протекать так резко, когда бы в разных станах литераторов резкость отношений усиливало тяжёлое давление николаевского режима, превращающего Россию в мощную бюрократическую и полицейскую державу. В таких условиях мог ли быть не резким общий характер первых деятелей нашей журналистики?! Вот что А. В. Никитенко от 23 октября 1827 г. запишет об издателе Осипе Сенковском (псевд. – барон Брамбеус):

«Не много людей, одаренных умом столь метким и острым. Он необыкновенно быстро и верно подмечает в вещах ту сторону, с которой надо судить о них в применении к разным обстоятельствам и отношениям. Но характер портит все, что есть замечательного в уме его. Последний у него подобен острию оружия в руках диких азиатских племен… Подобно иным животным, неукротимым по самой природе своей, он точно рожден для того, чтобы на все и на всех нападать, - и это не с целью причинить зло, а просто чтобы, так сказать, выполнить предназначение своего ума... Нельзя сказать, чтобы разговор его был приятен, но он любопытен и увлекателен».

Другого университетского коллегу (образованный человек!) Никитенко охарактеризует, что самое ничтожное подозрение способно было превратить его дружбу в ненависть. Но так же резко Никитенко будет характеризовать и министра Просвещения С. Уварова и других высоко чиновных лиц. Резким современники считали и Пушкина. Всё это вместе взятое относится и к Фаддею Булгарину, который до словесной дуэли с Пушкиным на фоне юной и активной русской журналистики тех лет до определённого времени был резко стандартен, если так можно выразится.

«Имена Пушкина, Жуковского… все это — одно очарование… Кто не находит наслаждения, читая стихи Пушкина…» (СП. 1828 г. №6 и 7) – до времени «Северная пчела» не скупилась на похвалы «пролагающим тропинку к храму поэзии» - «Руслану и Людмиле», «Бахчисарайскому фонтану», «Цыганам» и «Борису Годунову»: «Отрывок из Трагедии сего же Поэта Борис Годунов…  Я не могу удержаться, чтобы не украсить Пчелы этим отрывком, и… выписываю эту сцену, которая мне кажется совершенством по слогу, по составу и по чувствам. Какое познание характеров, сердца, местных обстоятельств. Тени Шекспира, Шиллера, возрадуйтесь!» (далее -  стихи Пушкина). [Попд.: Ф. Б.]. ("Северная пчела" 1828 г. начала января №4) – какое ещё хвалительное сравнение можно измыслить?

В том же №4 «Северная пчела» храбро защищает и поэму «Граф Нулин» как сочинение нравственное: «Что значит нравственное и что значит безнравственное сочинение? Нравственное сочинение есть то, где порок… возбуждает к себе омерзение или действующее лицо представлено в столь непристойном виде, что ни один из читателей не захотел бы быть на его месте… Безнравственное сочинение есть то, где автор под самыми благовидными формами скрывает пороки… Легковерный читатель… видит одни розы на пути порока и думает, что в свете можно избегнуть шипов, т.е. избегнуть презрения и наказания за дурное поведение…»

В 1830–м в «Опыте отражения некоторых нелитературных обвинений» Пушкин будет сходно с булгаринской рецензией судить: «Граф Нулин» наделал мне больших хлопот. Нашли его (с позволения сказать) похабным… и никто из журналистов не захотел за него заступиться… Безнравственное сочинение есть то, коего целию или действием бывает потрясение правил, на коих основано счастие общественное или человеческое достоинство… Но шутка, вдохновенная сердечной веселостию и минутной игрою воображения, может показаться безнравственною только тем, которые о нравственности имеют детское или темное понятие, смешивая ее с нравоучением...» Как же никто из журналистов не заступился, когда Булгарин заступался? Но уже будет идти жестокая война и Пушкин многое предпочтёт «забыть», как «забудет» и Булгарин. Но до 1828-го мнения Пушкина и Булгарина о литературе не входили в видимое противоречие: личности одной эпохи поэт и журналист равно стояли на передовых литературных позициях.  (См. Столпянский П.Н. Пушкин и Северная пчела 1825-1837 гг.)

До 1829 года даже до панегирика слишком вознося входящего в моду Пушкина, «Северная пчела» рьяно защищала поэта от нападок московских журналов - «Вестника Европы», «Атенея», «Галатеи»: «Стараются ли литераторы наши… возжигать любовь к отечественной литературе? Весьма, весьма мало, что бы не сказать: нет! …Карамзин, Жуковский и Пушкин обременяемы были бранью…» (Северная пчела №122 от 10 октября 1829 г. Статья «Словцо о бранолюбивых журналах»); «На каких правилах основывался Вестник Европы, браня беспощадно Карамзина, Жуковского, Пушкина, Князя Вяземского и других первоклассных Писателей… ?» (СП №128. 1829 г. Раздел «Смесь»). В этой защите однако существенно выдвижение самой «Северной пчелы» на первое и самое прогрессивно патриотическое среди тогда немногих периодических изданий место. Подобные похвалы таят опасность: такой хвалитель может в любой момент из выгоды сменить точку зрения, что и случится очень скоро.

 И мнение Пушкина, и общественное отношение к личности самого Булгарина изменится в свете политики, вместе с тем улетучится и доброжелательность издателя «Северной пчелы» к «первоклассному» поэту.  История такова: в 1825-м после 14 декабря зафиксированные Следствием дружеские связи Булгарина с декабристами, привели над журналистом к строгому полицейскому надзору.  У вдобавок ещё и бывшего «французской службы капитана» не было шансов: либо срочно войти в доверие к правительству, либо… Сохранение «Листков» и «Пчелы» стоило некоторых уступок совести: спрятав - не выдав следствию часть архива Рылеева, Булгарин даёт точное описание внешности Кюхельбекера, благодаря чему последнего и арестовывают, и т.д. и т.п. Булгарин явно «мечется» - «раздваивается». Ведь личность человека не есть нечто незыблемое: под напором событий личность меняется. (Это не оправдание доносов, но анализ ситуации.)

Ц а р с к а я   д у э л ь. За тот период положение Николая I в своём роде тоже нельзя назвать лёгким. Уже в 1833-м от 17 марта Пушкин запишет в Дневнике: «...Покойный государь <Александр I> окружен был убийцами его отца. Вот причина, почему при жизни его никогда не было бы суда над молодыми заговорщиками, погибшими 14-го декабря. Он услышал бы слишком жестокие истины. NB. Государь, ныне царствующий, первый у нас имел право и возможность казнить цареубийц или помышления о цареубийстве; его предшественники принуждены были терпеть и прощать». Т.е. в Дневнике убийство Павла I сравнивается с восстанием декабристов: и то, и другое - противозаконный протест против тирании.

С точки зрения дульного кодекса убийство Павла I - была бесчестная дуэль, а 14 декабря в понимании декабристов - честная дуэль. С точки зрения Пушкина, - Николай I имел право на свой "выстрел"; другой вопрос,- был ли царь милосерден?! Можно и с другой стороны подойти к этой ситуации: богатый ли был у царя выбор действий?.. Убийцы отца царствующего монарха доживали ненаказанными: наказать их прямо, - это для царя значило бы - идти наперекор всему поддерживающему трон светскому обществу. Вдобавок ещё и напуганный 14 декабря не потому ли Николай Павлович так стремился вместо аристократии  опереться на полицейский и чиновный аппарат: это тоже был его "выстрел"!

В декабре 1825-го по случаю чуть не лишившись тоже случаем доставшегося ему трона (третий младший сын царя имел на трон мало шансов), новый царь понимал необходимость каких-то изменений – какой-то хотя бы видимой гласности. Новому царю необходима было знать мнение умных подданных. Отсюда Николай I в общих чертах вынужденно согласился с 1926 года докладной запиской Булгарина (для последнего от отчаяния очень смелый поступок!) «О цензуре в России и о книгопечатании вообще»: «Как общее мнение уничтожить невозможно, то гораздо лучше, чтобы правительство взяло на себя обязанность напутствовать его и управлять им посредством книгопечатания, нежели предоставлять его на волю людей злонамеренных…» По иронии судьбы через месяц государь учредит III-Отделение, в котором Булгарин как будто бы формально не числился, но выступал в роли своеобразного при нужде вызываемого эксперта по общественным вопросам.

 Вероятно, Булгарин надеялся, что им предложенные умеренные принципы принявшее самодержавное государство будет не так уж строго осуществлять контроль: тематическая вместимость «общего мнения» весьма растяжима. На подобную надежду в русском государстве были все основания, вот только Булгарин не учёл крайнюю активность «дуэлянта» Николая I. Новый царь сотрудничество с государством понимал как полное подчинение властям: более Булгарину ничего не оставлялось. Но будучи человеком активным и упрямым Б-н всё-таки внесёт в это максимум личной неугашаемой инициативы, что будет очень раздражать царя: признаем сразу, – взгляды Б-на на гласность и литературу были прогрессивнее царских. Ведь и Пушкин не одобрял ни кровавых мер французской революции, ни подобных же событий в России.

Человек экспансивный и находящийся под сильным давлением властей, Булгарин вынужден был «самоубеждаться»: в новых условиях я продолжаю-де служить отечеству, что должны делать все разумные и присягавшие государю граждане. Припомним, что примерно до 1830-го и Пушкин вместе со многими тоже возлагал на нового государя определённые надежды: «Нет, я не льстец когда царю Хвалу свободную слагаю...» (1828 г.).

Пушкин не мог знать содержание поданной царю записки Булгарина 1826 г., как не мог знать и письмо Булгарина от января 1830 г.  М.Я.  фон – Фоку (с 1826 г. фактический глава тайной полиции России): «Общее правило: в монархическом неограниченном правлении должно быть как возможно более вольности в безделицах. Пусть судят и рядят, смеются и плачут, ссорятся и мирятся, не трогая дел важных. Люди тотчас найдут предмет для умственной деятельности и будут спокойны…» Но Пушкин мог это вычислить по статьям явно изменившей направление «Пчелы».

Николай I и от Пушкина потребовал и получил записку «О народном воспитании». Эта письменная проверка на "лояльность" Пушкина тяготила, - чтобы и правду сказать, и в ссылку снова не попасть, приходилось тщательно выбирать слова: «Последние происшествия (Декабрьское восстание) обнаружили много печальных истин. Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения… Одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия… - 15 ноября 1826 г.»

От идеи такого просвещения, как его осторожно изложил Пушкин, новый царь был далёк: половинчатые предложения лукавого, поневоле смирившегося в подневольным положением литературы Булгарина были для царя всё-таки приемлимее.  О т с ю д а  в ы в о д: ещё до вспышки газетно – журнальной дуэли Булгарин с Пушкиным оказались на непримиримой дуэльной позиции, в центре которой, - если так можно выразиться, - просматривался силуэт царя. Иначе говоря, когда светские симпатии поэта и журналиста ещё не до конца угасли, между ними дуэль уже обречена была состояться.

Направление «Пчелы» не сразу видимо изменилось. Например в Дневнике А.В. Никитенко за 1827-1827 г. идут записи, что напечатание статеек в «Пчеле» было последней надеждой неимущих студентов и молодых учёных. 12 октября 1827 г. студент Санкт Петербургского университета Никитенко запишет: «Виделся с Булгариным. Он жаловался министру народного просвещения <Кн. Карл Андреевич Ливен> на цензуру за то, что она не пропустила многие места в моем сочинении. Министр велел ему подать формальное прошение об этом. Нужно ли в самом деле для чего-нибудь такое свирепое преследование идей, без которых, однако, ни одно государство не может идти вперед по пути к могуществу и благоденствию? Что бы ни говорили, просвещение нужно народам…» Под страхом закрытия газеты устоять против правительства было невозможно, да и сознание человека изменчиво. Тот же Никитенко пишет, что, использовав в своих целях автора, Булгарин далеко не всегда выполнял свои обещания.

Что давление на журналы и газеты с 1825-го далее будет усиливаться – об этом не мало воспоминаний.  А.В. Никитенко запишет: «30  я н в а р я 1830  г о д а - <А.Ф.> Воейков (переводчик и критик) в первом номере "Славянина" (журнал 1827-1830 гг.) напечатал стихи "Цензор", в которых досталось какому-то Г., ханже и невежде … <анонимным автором был кн. Вяземский> Цензурный устав предписывает не преследовать писателей; хорошо было бы не только в теории, но и на практике держаться этого благого правила; 31 я н в а р я  1830  г о д а -  Воейков посажен на гауптвахту. В одно время с ним посажен Греч и Булгарин, будто бы за неумеренные и пристрастные литературные рецензии. В Москве цензор С.Н. Глинка также заключен на две недели. Бедное сословие писателей! <…>  5  ф е в р а л я  1830  г о д а - В городе очень многие радуются тому, что Воейкова, Булгарина и Греча посадили на гауптвахту. Их беззастенчивый эгоизм всем надоел. Так, но при этом никто не думает о поражении одного из лучших параграфов нашего бедного цензурного устава». Мемуарист прав.

К о з ё л   о т п у щ е н и я. Согласно царём принятой к сведению булгаринской докладной записки после 1826 г. позволенные журналистика и литература должны представлять нечто вроде клапана для спуска общественных паров: общественному мнению позволялось обсуждает вопросы для государства второстепенные. Соответственно этой же ещё откорректированной царём программе после 1826 года Булгарин вместе с Гречем и Осипом Сенковским (Барон Брамбеус) прослыли самыми реакционными журналистами. При этом «Листки» и «Пчела» не потеряли популярности.

 Надо подчеркнуть: Булгарин не бесталанен и обществу  небесполезен, ведь высокая литература не существует без литературы занижено массовой. Что касается общественного мнения, то не новость, что обществу нужен «козёл отпущения», на которого можно указать пальцем. Тут с Булгариным вышло как в «Горе от ума» : «Ох, нет, братец! у нас ругают Везде, а всюду принимают...» - т.е. читали «Пчелу», потому что и интересно было, и выбирать то особо было не из чего.

 Сочувствовавшие декабристам не могли открыто указать на виновника их казни и страданий – на Николая I. А Булгарин своим хотя и вынужденным сотрудничеством с властями и повод давал, и склочным характером на роль «козла отпущения» и для либерально настроенных, и для царя, и для поэта Пушкина. Который для своих антибулгаринских сатир и воспользуется «гуляющими» в обществе издателя популярной газеты чернящими анекдотами . Хотя истинной причиной чернильной дуэли Пушкин – Булгарин будет борьба за читателя и за то, - какой быть русской литературе:
 
«Можно не удостоивать ответом своих критиков (как аристократически говорит сам о себе издатель «Истории русского народа» <ИРН - сочинение Николая Полевого 1829 г.>), когда нападения суть чисто литературные и вредят разве одной продаже разбраненной книги. Но из уважения к себе не должно… оставлять без внимания оскорбительные личности и клеветы, ныне, к несчастию, слишком обыкновенные. Публика не заслуживает такого неуважения» (Пушкин. Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений. 1830 г.).
                ______________________
 
ПОПУЛЯРНЫЙ ЖУРНАЛИСТ И ЦАРЬ. Всеми доступными ему методами популярный писатель и издатель Булгарин умел приспосабливаться к массовым вкусам публики: интерес публики и коммерческий успех – его девиз вне зависимости от III-Отделения.  В то же время по указанным III-Отделением вопросам Булгарин писал записки первоначально на имя Директора Особенной канцелярии Министерства внутренних дел фон-Фока, человека вполне уважаемого и в обществе. В Дневнике Пушкина от 4 сентября 1831 г. запись: «На днях скончался в Петербурге Фон-Фок, начальник 3-го отделения государевой канцелярии (тайной полиции), человек добрый, честный и твердый. Смерть его есть бедствие общественное… Вопрос: кто будет на его месте?». Таким образом, чтобы вызывать стойкую неприязнь поэта было мало службы в тайной полиции  и даже отказа от одной дуэли.

Поэт признавал необходимость полиции в государстве. Литература как дозволенный сверху вроде маскарадов метод развлечения – этого конкретно принять не мог Пушкин. У которого на тот момент была выигрышная позиция: в 1830-м царя не особенно раздражал Пушкин, но раздражал Булгарин – человек, к идеям которого царь  в ы н у ж д е н  был прислушаться. Зато на Пушкина в 1830 очень злословили в журналах. На месте поэта естественно было пытаться использовать хотя бы к себе тень царского расположения.

«И  и с т и н у  ц а р я м  с  у л ы б к о й  г о в о р и т ь...» (Г. Державин "Памятник") Цари не то, чтобы как в поговорке любят слушать правду: умные цари иногда вынуждены - им остро необходимо правду слушать. Когда же для правителя ситуация становится более выигрышной, тогда любители правды - истины сильно рискуют. В январе 1830-го поляк Булгарин будет посажен на гауптвахту за отрицательную рецензию на патриотический роман М.Н. Загоскина «Юрий Милославский или Русские в 1612 году», «Пчела» была уж было закрыта, но Бенкендорф заступился (этому Б-н был нужнее, чем царю). И уже к новому 1831 году через письмо Бенкендорфа предприимчивый журналист получит царскую благодарность за собственный патриотический роман «Иван Выжигин». Царь был изменчив: и Булгарин, и Пушкин - оба этим пользовались.

Под видом исторических анекдотов Булгарин иногда печатно рисковал даже мечтать, как бы должно было правительству к его газете относится: «С м е с ь.  …Берлинская газета Гауде и Шпеера издаётся уже 89 лет. Она была основана в 1740 году при вступлении на престол Фридриха II. – Напротив дворца в Берлине жил книготорговец Гауде. К нему по ночам приходил Фридрих II, тогдашний Наследный Принц, читать в особой комнате литературные и политические новости; обо отец Фридриха не позволял своему сыну терять время в занятиях литературою. Фридрих в последствии не забыл услуги книгопродавца… и однажды спросил его, как он с ним расплатится? Гауде просил у короля одной милости, чтобы Е.В. позволил ему издавать политическую газету. Король не только не отказал в той просьбе, но и сам часто снабжал честного книготорговца разными доходившими к его двору новостями». (СП №11 от 20 мая 1831 г.) Надо думать, что Николая I такие намёки не особенно восхищали, поэтому за «Северной пчелой» всегда тщательно приглядывали, но в любом пригляде случаются недочёты.
 
О повышенном напряжённом внимании высшего чиновного мира к газете Булгарина - чего от него ещё ожидать? - свидетельствует Дневник цензора А.В. Никитенко от 22 мая 1831 г.: «Опять цензурное гонение. В "Северной пчеле" напечатана юмористическая статья Булгарина "Станционный смотритель", где, между прочим, человек сравнивается с лошадью, для которой нужен только хороший хозяин и кучер, чтобы она сама была хороша. Наш министр, князь Ливен (Карл Андреевич – министр народного просвещения), увидел в этой статье воззвание к бунту. Он сделал доклад государю, чтобы отрешить цензора… В городе удивляются и негодуют. Говорят, что министр рассердился, полагая, что статья написана на него. Странный способ успокаивать умы и брожение идей! Меры решительные и насильственные - какая разница! Их смешивают; Ныне немногие могут похвалиться твердостью духа не на словах только, но и на деле…».  Из подобных случаев извлекая уроки, изворотливые журналисты быстро научились пользоваться тем, что мнительные министры готовы всё принять на свой счёт. Но мы слишком забежали вперёд: вернёмся к 1826 году.
                ________________________________________   
               
Г а у п т в а х т а   и з-з а  «О п я т ь   О н е г и н а».  Царь признавал, что «умён очень Булгарин» (Из архива Фаддея Булгарина. Наша старина № 16. С. 70), но в то же время называл его «королём Гостинного двора». (В. Бурнашёв. Из воспоминаний петебургского старожила. II. Четверги у Греча // Заря 1871 № 4 с. 19) Умом Булгарина царь пользовался, его же самого приближать не имел и в мыслях, а Пушкина не прочь был бы приблизить, вот только поэт и царь по разному понимали и дружбу, и цели литературы. Мнение Пушкина относится к лету 1830 или 1831 годов: «Говоря о Булгарине, Пушкин сказал, что напрасно его слишком бранят, что где-нибудь в переулке он с охотою с ним встретится, но чтоб остановиться и вступить с ним в разговор на улице, на видном месте, на это он — Пушкин — никак не решится». (По воспоминаниям Т.Г. Грановского //Воспоминания современников о Пушкине записанные П.В. Бартеньевым. Запись от 7 октября 1851 г.)

Дуэль Пушкин – Булгарин будет протекать на ярком историческом не очень счастливом для России фоне: в июле 1830 в Париже начнётся очередная революция, в ноябре в Польше новое против власти России восстание; осенью в России – холера, к 1831-му долетевшая до Москвы и Петербурга. Разговоры жителей Петербурга нередко сводились к холере: кто заболел и кто умер. Люди боялись посещать даже храмы. Правительство пыталось противодействовать эпидемии карантинами - вооружёнными кордонами. Но литературная дуэль будет продолжаться несмотря ни на что!  В разгар этой дуэли поэта с журналистом, царь будет о поэте уже ближе к негативному мнению, что Булгарину нисколько не поможет. Теперь известен около 10 января 1831 года комментарий царя: «Булгарина и в лицо не знаю и никогда ему не доверял.» (надписано на полях объемного на многих лиц доноса князя А.Б. Голицына "О иллюминатстве в 1831 году". См.: «Шильдер Н. Два доноса в 1831. // Русская старина. Т. 96, декабрь 1898 г. С. 521).

Пережив Николая I, на склоне лет сам Булгарин с претензией напишет: «Ж и л  я в  ч у д н у ю  э п о х у, видел вблизи вековых героев, знал много людей необыкновенных, присматривался к кипению различных страстей... и кажется... узнал людей! Много испытал я горя… и, наконец, дожил до того, что могу сказать в глаза зависти и литературной вражде: что все грамотные люди в России знают о моем существовании! Много сказано -- но это сущая правда! - Вот права мои говорить публично о виденном, слышанном и испытанном в жизни.

В целом мир, где только есть Литература, там есть литературные партии, литературные вражды, литературная борьба. Иначе быть не может, по натуре вещей. Союз, дружба, согласие литераторов - несбыточные мечты! Где в игре человеческое самолюбие, там не может быть ни дружбы, ни согласия. Страсти - пороховая камера, а самолюбие - искра. Невозможно, чтоб не было вражды между людьми, имеющими притязания на ум, на славу, или по крайней мере на известность и на все сопряженные с ними житейские выгоды, и разумеется, что, кто заграждает нам путь к избранной нами цели, издали столь блистательной и заманчивой, тот враг наш» Булгарин кокетничает с потомками, но и во многом прав. (Ф.Б. Булгарин. Воспоминания. СПБ 1846-1849 гг. изд. М.Д. Ольхина) – в даре ретроспективного наизнанку вывороченного психоаналитического анализа Булгарину не откажешь: в этот раз прямо не черня соперников, он просто делит недостатки «на всех».

Кое с чем надо согласится: в «чудную эпоху» после 1825 года взаимные резкие выпады Булгарина и Пушкина - это был в том числе спор двух смелых крайне амбициозных людей.  В какой-то мере сам государь оказывался на поле боя между и этими двумя лицами, и между двумя до зубов вооружёнными литературными армиями. Это чувствительного к натиску на свою особу государя не могло не раздражать. Не свой – не из русской аристократии Булгарин более своего соперника Пушкина имел от Николая I  неприятностей.

Так в «Северной пчеле» от 4 ноября № 132 за 1826 г. публикуется булгаринский отзыв на -«“Евгений Онегин", роман в стихах. Сочинение Александра Пушкина. Глава вторая»: «Онегин — начатая картина. Из очерков и положенных в некоторых местах… теней, мы узнаем кисть великого Художника… но не можем судить о целой картине, о характере главного лица, потому, что он только в абрисе… До сих пор Онегин принадлежит к числу людей, каких встречаем дюжинами на всех больших улицах и во всех французских ресторациях.  Но как любопытство, вероятно, столько же мучит читателей, как и нас самих, чтобы постигнуть… кто таков будет Онегин, то мы, теряясь в догадках… невольно остановились мыслью на Чайльд-Гарольде знаменитого Бейрона… Не знаем, что будет с Онегиным; до сих пор главные черты характера те же. Онегин также, промотав имение самым неприличным образом, возненавидел людей без всякой причины и удалился в деревню; что будет далее – увидим. – подп.: Ф.Б.» - скорее, выжидательная и заинтересовывающая читателя статья. В которой уже искажены факты: Онегин не проматывал имения, – его отец разорился на балах.

К 1830-му уже гремела беспощадная борьба партий: за литературу массовую и литературу, проповедующую высокие, образно выражаясь, только небу подвластные идеалы. Неприязнь к Пушкину резко прорывается с №11 и 12 (25 и 28 января) «Пчелы» 1830 г., где Булгарин в разделе «Новые книги» едко уничтожает первый же выпуск изданного М. Максимовичем альманаха «Денница» за 1830 год: «Нам жаль… что А. С. Пушкин бросает всюду свои стихи, и что он бросил в эту хлябь отрывочек из своей превосходной трагедии Борис Годунов....» [Подп.: Порфирий Душегрейкин – рука Б. узнаваема]. Негодование Булгарина вызвано в «Деннице» помещённым И.В. Киреевским «Разбором русской словесности 1829 года».

Кириевский уничижительно отзывается о понравившемся царю романе самого Булгарина «Иван Выжигин»: «Пустота, безвкусие… нравственные сентенции, выбранные из детских прописей… делают его по плечу простому народу и той части нашей публики, которая от азбуки и катехизиса приступает к повестям и путешествиям. Что есть люди, которые читают "Выжигина" с удовольствием и, следовательно, с пользою, это доказывается тем, что "Выжигин" расходится. Но где же эти люди, спросят меня. Мы не видим их точно так же, как и тех, которые, наслаждаются "Сонником" и книгою "О клопах"; но они есть, ибо и "Сонник", и "Выжигин", и "О клопах" раскупаются во всех лавках.» - мнение о Булгарине аристократической партии. Таким образом факт, что войну начал не один Булгарин: обе партии пошли «в лоб», и обе не чурались театрально скандальных эффектов. После сожаления, что Пушкин разбрасывает свои чудные стихи в таких плохих альманахах Булгарин, видимо, выжидает реакции поэта. Какова же его реакция? По рукам ходит пушкинская эпиграмма на Булгарина с намёком на его сотрудничество с III-Отделением:

Не то беда, что ты поляк:
Костюшко – лях, Мицкевич – лях!
Пожалуй, будь себе татарин, -
И тут не вижу я стыда;
Будь жид – и это не беда;
Беда, что ты – Видок Фиглярин!

                Мы не знаем, когда точно эпиграмма «дошла» до Булгарина. Только после всех восхвалений Пушкина в № 30 от 13 марта 1830 г. в разделе «Смесь»   в д р у г  помещён булгаринский «Анекдот» про французского стихотворца «который,  долго морочив публику передразниванием Байрона и Шиллера… наконец упал в общем мнении…» - не названное имя автора было узнаваемо для русского читателя, во все времена привыкшего читать между строк.

Начальник III-Отделения Собственной Е. И. В. канцелярии (1826—1844) граф Александр Христофорович Бенкендорф получает 24 марта 1830 г. от Пушкина артистически сделанное письмо: «…Г-н Булгарин, утверждающий, что он пользуется некоторым влиянием на вас, превратился в одного из моих самых яростных врагов из-за одного приписанного им мне критического отзыва. После той гнусной статьи, которую напечатал он обо мне, я считаю его способным на всё. Я не могу не предупредить вас о моих отношениях с этим человеком, так как он может причинить мне бесконечно много зла…» Граф выжидает: он вообще не имел привычки делать что-то, не уяснив себе мнение царя. Булгарин так долго ждать не стал.
 
 В № 35 «Северной пчелы» от 27 марта 1830 г.  в статье Булгарина «”Евгений Онегин”, роман в стихах, глава VII. Сочинение Александра Пушкина» вместо прежних восхищений даётся уже издевательская картинка: «В пустыне нашей поэзии появился опять «Онегин», бледный, слабый… Сердцу больно, когда взглянешь на эту бесцветную картину! …Все вводные и вставные части… так ничтожны, что нам верить не хочется, чтоб можно было печатать такие мелочи! Разумеется, что как в предыдущих главах, так и в этой автор часто говорит о себе, о своей скуке, томленье, о своей мертвой душе (см. стр. 9, стих 3)… Великий Байрон уж так утомил нас всеми этими выходками, что мы сами чувствуем невольное томление…»

 Николай I (по косвенным сведениям после ему устной жалобы Пушкина) пишет к Бенкендорфу: «…В сегодняшнем номере “Пчелы” находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина; к этой статье наверное будет продолжение; поэтому предлагаю вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения; и, если возможно, запретите его журнал» (записка без даты).

Бенкендорф заступился: «…Булгарин не будет продолжать свою критику на Онегина. Я прочел её, государь, и… ничего личного против Пушкина не нашёл. Перо Булгарина, всегда преданное власти, сокрушается над тем, что… великие события, обессмертившие последние года, не придали лучшего полёта гению Пушкина (последние слова взяты из статьи Булгарина).»  – в пользу своего протеже граф слегка передёргивает. Но царь непреклонен. Что оставалось Бенкендорфу делать?!

Полезный Бенкендорфу Булгарин сел на гауптвахту. Покровительство шефа полиции выходило не всегда сладко: меры образумления к журналисту применялись регулярно. Царь вообще не любил людей с каким ли то ни было личным мнением, а Булгарин личное мнение не считал нужным сдерживать. Таким вот образом первоначально амбициозно личная журнальная дуэль Булгарина с Пушкиным «вылетает» на уровень почти государственный: и поэты-аристократы, и партия массовой литературы – обе партии желали бы перетянуть царя на свою сторону. Тогда как царь желал бы и требовал под своей рукой абсолютного подчинения обоих партий (не дождался, естественно!).

ВООБЩЕ эту много цитатную дуэльную ситуацию можно бы представить в виде короткой аллегорической сценки - а н е к д о т а: много работавший царь спал по 5-6 часов и вставал обычно около 5 утра. И вот, - представьте! - только он засыпает, как под окном звон шпаг: опять дуэль! Пушкин – Булгарин – Пушкин – Булгарин… Наглость какая!.. И так каждую ночь. «Бенкендорф! – топает ногами царь, - я тебе или нет поручал за порядком следить?! Карауль тут дуэлянтов! Круглосуточно!» - «Ну да, - досадует Бенкендорф, - ты будешь спать, а я ночи напролёт стой под окном как столб! Сам же ты по горло завалил меня делами!.. Скажу, что больше не будут драться, а будут, - так обоих и накажу!». Самое забавное, что в принципе, эту «дуэльную ситуацию царь сделал «своими руками»: его утилитарные и «доносительские» требования к литературе и были не внешней причиной, но «корнем» дуэли.

На месте Бенкендорфа - с явными чертами рыцарства в характере Максим Яковлевич Фон Фок и в выдуманной нами сценке, и в жизни повёл бы себя совсем иначе: добросовестно подкараулив под царским окном дуэлянтов Фон Фок в ущерб собственному покою неустанно взывал бы к их совести, гражданским чувствам и т.п. до тех пор, пока они бы ни изъявили готовности к примирению. Правда, в этом случае была бы опасность, что государь утром обнаружил бы под окном три бездыханных тела: двух упрямцев и их воспитателя… Говоря уже серьёзно: на государственном посту от одного человека – от его характера не мало зависит!
                _______________________________________


БОРЬБА   ЗА  МОРАЛЬ.  Ещё в 1877-м в России были изданы «Записки Видока, начальника Парижской тайной полиции». В начале 1830-го Пушкин в своей критике на «Записки…» под видом Видока говорит о Булгарине: «В одном из № "Литературной газеты" упоминали о "Записках" парижского палача; нравственные сочинения Видока, полицейского сыщика, суть явление не менее отвратительное, не менее любопытное. Представьте себе человека… живущего ежедневными донесениями… отъявленного плута, столь же бесстыдного, как и гнусного, и потом вообразите себе, если можете, что должны быть нравственные сочинения такого человека…» (Литературная газета от 6 апреля 1830 г. №20).

Собственно – эта без подписи статья есть открытое обвинение в доносительстве, чтобы любой ценой уронить популярного автора и журналиста в глазах общества: Булгарин – сыщик и агент полиции. От поэта обвинение венчается призывом: «Сочинения шпиона Видока, палача Самсона и проч. не оскорбляют ни господствующей религии, ни правительства… со всем тем нельзя их не признать крайним оскорблением общественного приличия. Не должна ли гражданская власть обратить мудрое внимание на соблазн нового рода, совершенно ускользнувший от предусмотрения законодательства?!» Булгарин, конечно, не остался в долгу. И дуэльная перепалка продолжилась: только искры с клинков сыпались!

                Полбеды, что биография одного из начинателей русской журналистики начала 19 века Булгарина, давала поводы к нападкам: в лакуны этой отнюдь не стандартной биографии умещались любые анекдоты. Так, скорее всего в апреле 1830 г. подполковник Влад. Ник. Спечинский у московского друга Пушкина Павла Воиновича Нащокина в присутствии поэта рассказывал о Булгарине: что он был разжалован в солдаты, пил запоем, просил милостыню, крал шинели - и т.п. Нащокин пишет, что слушая Спечинского, Пушкин «помирал со смеху»: «В то время, когда Булгарин надоедал Пушкину своими критическими замечаниями в разных журналах, тогда весьма незначащее, повидимому, обстоятельство породило статью 'Косичкина». (Рассказы о Пушкине записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851-1860 годах. Вступ. статья и примеч. М. Цявловского. М. 1925. С. 35, 96-97) Нащокин либо совсем не разбирается в обстановке, либо (и это вернее) не хочет прямо указывать: обстоятельство самой вражды поэта к журналисту было весьма более значимым. Повод – анекдоты Спечинского пришлись впору. И Пушкин весьма скоро не преминёт использовать не важно до конца правдивые ли, но на руку сведения.

Амбициозный редактор популярной газеты тоже не был сломлен гауптвахтой: когда нельзя идти на соперника прямо, найдутся и обходные пути.  Теперь в «Северной пчеле» он вынужден помещать только объявления о продаже «Онегина» и о нахождении пушкинских стихов в различных альманахах. Зато в «Сыне отечества» Н.И. Греча за 1830 г. № 17 от 26 апреля Булгарин печатает на него пушкинскую эпиграмму с заменой «Видок Фиглярин» на «Фаддей Булгарин» с пояснением: «В Москве ходит по рукам и пришла сюда… эпиграмма одного известного поэта. Желая угодить нашим противникам и читателям и сберечь сиё драгоценное произведение от искажений при переписке, печатаем оное…» - т.е.  печатаем пасквиль опасного Пушкина: на него указываем властям. Блестящий ответный удар!

В ответ не позднее 5 мая 1830 г. Пушкин пишет  из Москвы в Петербург Плетнёву: «Милый! победа! Царь позволяет мне напечатать ”Годунова” в первобытной красоте… Думаю написать предисловие. Руки чешутся, хочется раздавить Булгарина. Но прилично ли мне, Александру Пушкину, являясь перед Россией с ”Борисом Годуновым”, заговорить об Фаддее Булгарине? кажется, неприлично… Скажи: имел ли влияние на расход “Онегина” отзыв  ”Северной пчелы” ? Это для меня любопытно. Знаешь ли что?  у меня есть презабавные материалы для романа ”Фаддей Выжигин”. Теперь некогда, а со временем можно будет написать это. Какое действие произвела вообще и в частности статья о Видоке?» Письмо это свидетельствует: 1. Борьба с Булгариным велась планомерная, обдуманная, а не выстрелившая из одной личной неприязни; 2 – даже отрицательные рецензии «Пчелы» могли подогреть интерес читателей к Пушкину: поэт боролся азартно и со вкусом.
                _____________________________________

ДВОЙНОЙ УДАР ПУШКИНА: Б у л г а р и н / Б е н к е н д о р ф.  В 1830 г. к раздражению прочих газет начала выходить «Литературная Газета» - голос кружка независимых от властей литераторов во главе с Пушкиным и Дельвигом (официальный редактор). В занимавшей верноподданническую позицию газете «Северный Меркурий» (начала мая - № 49–50) явится грубый фельетон «Сплетница», где Дельвиг, Киреевский и Пушкин изображались как продающие некачественный товар содержательниц модных лавок; во второй части фельетона содержались и насмешки над африканским происхождением Пушкина.  По Москве в 1830-м гуляла не слишком талантливая, но злая эпиграмма: "И Пушкин стал уж скучен, И Пушкин надоел, И стих его не звучен, И гений отлетел. Бориса Годунова Он выпустил в народ, Убогая обнова,Увы, на Новый год." - учитывая от Булгарина нападки на трагедию и последующие на африканское происхождение можно предположить его участие. У Пушкина вообще сложилось нелёгкое положение: «Годунова» не поняли и многие друзья: "по системе отца нашего Шекспира" слишком отличалась трагедия от расхожей тогда на сцене бытовавшей драмы.

   «Северный Меркурий», «Московский телеграф», «Северная пчела» - равно назойливо назойливо жалили: Пушкин и его друзья «литературные аристократы» из «Литературной Газеты» будто бы хотят присвоить себе монополию на литературу. В ответ Дельвиг напечатает ряд ударно колких анонимных заметок, а князь Вяземский выдаст внешне вежливую статью статью: «О духе партий, о литературной аристократии»: «Если верить некоторым указаниям, то в литературе нашей существует какой-то дух партий; силятся восстановить какую-то аристократию имен. Указания эти повторяются отголосками журнальными... Литература наша ограничена таким малым числом действий и действующих лиц, [так еще молода,]... У нас можно определить две главные партии, два главные духа, если непременно хотеть ввести междоусобие в домашний круг литературы нашей... К первому разряду принадлежат литераторы с талантом, к другому литераторы "бесталанные". Мудрено ли, что люди, возвышенные мыслями и чувствами своими, сближаются единомыслием и сочувствием?" Противоположных лиц Вяземский аттестует как бесталанную и двуличную партию "литературной промышленности, которая есть существенная аристократия нашего века" (Литературная газета. 1830. Т. 1. № 23,21 апреля. С. 182-183; № 31. С. 250-252.)

«Пчела» отвечала ударом на удар: в её №57 от 13 мая является в общем тексте нейтральная, но сама по себе двусмысленная фраза. Речь идёт о плохих о романтических разбойникам стихах: «Новыя Книги. Разбойник, повесть в стихах… С тех пор как Пушкин бессмертными стихами описал страдания одного из душегубцев, сколько разбойников явилось в Литературе!»  От 7 августа 1830 г. в № 94 «Пчелы» помещён ядовитый фельетон «Второе письмо из Карлова на Каменный Остров»: из Испанской Америки негр - предок некоего поэта подражателя Байрона был куплен за бутылку рома.

На это партия "литературной аристократии" партии (кн.  Вяземский, Одоевский, Дельвиг, Пушкин и прочие) вместо личных нападок ответила глобально. Что первый период становления русской письменной культуры не мог не быть дворянским лучше Пушкина о сих пор никто не сказал: «Новые выходки противу так называемой литературной нашей аристократии… недобросовестны, как и прежние… Если большая часть наших писателей дворяне, то сие доказывает только, что дворянство наше…  грамотное: этому смеяться нечего… Но пренебрегать своими предками из опасения шуток гг. Полевого, Греча и Булгарина не похвально, а не дорожить своими нравами и преимуществами глупо… Эпиграммы демократических писателей XVIII столетия… приуготовили крики:  Аристократов к фонарю…» - от 9 августа 1830 г. №45 в «Литературной газете»  статья без подписи ныне атрибутируется как Пушкина с возможным участием А. Дельвига. (См.: Благой. Творческий путь Пушкина 1826-1830. Гл.7. Ч. 10). Т.е. газета запрещённый в России к упоминанию лозунг французской революции открыто применила к "промышленной" партии. 

Целиком заметка «Новые выходки…» не намного длиннее выше цитированного отрывка: абзаца полтора – это чудом «протащенное» через цензуру немедленно вызвало скандал. В отместку, видимо, за «Видока» возмущение Булгарина вылилось в намёк, что концовка заметки – есть на него клевета и политический донос. За взятую из французской революционной песни фразу «Аристократов к фонарю…»  Дельвиг от Бенкендорфа получит выговор. После того через два месяца Дельвиг всё-таки будет отстранён от редактирования (редактором станет Орест Сомов) за  напечатанное в октябрьском №61 стихотворение Делавиня об открытии в Париже памятника жертвам Июльской революции 1830 г.

 После упоминания революционного лозунга за вторичный "прокол" - за революционное стихотворение разъярённый Бенкендорф на "ты" грозился Дельвигу, что  «он троих друзей — Дельвига, Пушкина и Вяземского — уже упрячет, если не теперь, то вскоре в Сибирь». Дельвиг напомнил о законе, запрещающем наказывать издателя за автора. (Наказанию в России всегда подлежал цензор.) На что Бенкендорф бросил: "Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться или ими оправдываться"… И после был вынужден за чрезмерно резкий тон извиниться перед аристократом бароном Дельвигом.

Здесь налицо некоторое раздвоение сознания: кричал и топал ногами шеф жандармов. Но за пределами гнев но ослепления припомнилось: аристократ стоит перед аристократом, - положение обязывает! Когда бы оскорблённый аристократ Дельвиг вызвал аристократа Б-фа, отказ последнего в обществе в любом случае ронял репутацию отказавшегося. Не было ни малейшего шанса на согласие драться шефа жандармов, должного пресекать дуэли. Дело в другом: не стеснявшийся в средствах давления на общество Бенкендорф был не слишком популярен. От пусть смешного, но всё-таки ритуального вызова отказ так или иначе вызвал бы за спиной отказавшегося новые злоречивые пересуды.

Так современники считали, что потрясение от разговора с Бенкендорфом способствовало преждевременной смерти имевшего болезнь сердца Дельвига от гнилой горячки (грипп) 14 января 1831 года в возрасте 33-х лет – в возрасте Христа (можно представить, с кем на этом фоне сравнивали Бенкендорфа!) Этому предшествовало 30 июня 1831 года всё-таки закрытие «Литературной газеты».  Как видим, напоминающая «репетицию» через столетие грядущих  1930-х годов борьба велась на смерть.

Г о с у д а р с т в о  н а   М е щ а н с к о й   у л и ц е. После в начале августа 1830 г. выговоров и угроз наблюдение за «Литературной газетой» усилилось. Но и получившая свою долю наказания «Пчела» осмелится нелицеприятно упомянуть Пушкина только в начале мая 1831 г. (Всего в «Пчеле» за 1825-1837 гг. 265 касающихся Пушкина заметок.) Теперь лишённый возможности высказываться в «Литературной газете» более или менее прямо и ещё не рассчитавшийся за нападки на исток своего рода Пушкин к 3 декабря 1830 г. создаст на первый взгляд в Булгарина направленную в стихах «Мою родословную», -  стараниями автора получившую широкое известность в списках. Начинается с сиюминутного поминания:

Смеясь жестоко над собратом,
Писаки русские толпой
Меня зовут аристократом.
Смотри, пожалуй, вздор какой!

Продолжается широким историческим обобщением: этого стихотворения основной части сатира на новую знать направленная, бьёт по всему государственному устройству - по государству чиновников, где слово честь уже означает пустую формальность этикета: как "подставить стул, поднять платок". Не вдаваясь в полный разбор, приведём несколько из «Моей родословной» примеров:

- "Не торговал мой дед блинами…"- пирогами торговал впоследствии приближённый Петра I князь А. Д. Меншиков, которого правнук А. С. Меншиков (1787—1869), был другом Николая I, начальником главного морского штаба, членом Государственного Совета.
- "Прыгнул из хохлов в князья" — А. А. Безбородко, - ему Екатерина II присвоила в итоге титул светлейшего князя.
- "Пел с придворными дьячками" — из простых певчих прозведённый в графы и взятый императрицей Елизаветой Петровной в мужья граф А. Г. Разумовский, племянник его, Ал. Кир. Разумовский (1748—1822), был министром народного просвещения.
- "Ваксил царские сапоги" —  камердинер Павла I будущий граф П. П. Кутайсов; сын его, гр. П. И. Кутайсов (1782—1840), — сенатор.

К этому полезно будет добавить цитату из Записок барона Якова Ивановича Санглена (1776—1864, руководителя политического сыска при Александре I: «Тогда <при Екатерине II> малейшее предпочтение, оказанное другому не за истинные заслуги, а по фавёру <фаворитство> заставляло обиженного немедленно подать в отставку. Благородное это упрямство ценилось высоко в царствование Великой Екатерины, и даже в первый год восшествия на престол Павла. Впоследствии времени этот и всякий роint d'hоnnur <честь, благородная амбиция> исчез почти навсегда, или по крайней мере сделался очень редок». Судя по запискам Санглена, всегда не безупречные нравы к началу царствованию Николая I сильно проиграли в благородстве. Этот давний процесс Пушкин в «Моей родословной» и явил в перечислении царских фаворитов.

На фоне пушкинской глобальной государственной сатиры «Моей родословной»  в ней посвящённый  Булгарину P o s t  s c r I p t u m  выглядит как бы искусственно приставленным: словно, спохватившись, автор решил прикрыться снижением уровня сатиры. Внешним поводом к «Моей родословной» послужил уже упомянутый фельетон Булгарина «Второе письмо из Карлова на Каменный остров» («Северная пчела», 1830, № 94, от 7 августа) — о поэте в Испанской Америке, подражателе Байрона, который вел свою родословную от негритянского принца, тогда как на самом деле его предок был куплен шкипером за бутылку рома.  «Моей родословной» P o s t  s c r I p t u m:

Решил Фиглярин, сидя дома,
Что черный дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки шкиперу попал.

Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двигнулась земля…   - речь идёт о Петре I…

К этому в первом варианте Ростскрипрума были ещё строки: «Говоришь: за бочку рома; Не завидное добро. Ты дороже, сидя дома, Продаешь свое перо…» Окончание Ростскриптума:

…Решил Фиглярин вдохновенный:
Я во дворянстве мещанин.
Что ж он в семье своей почтенной?
Он?.. Он в Мещанской – дворянин.

Мещанская улица в Петербурге была известна публичными домами. Намёк, что из публичного дома была выкуплена жена Булгарина: всё внешне, вроде, сходится. Только вот, учитывая с графом Бенкендорфом и с III-Отделением связи Булгарина, какая это такая Мещанская, а?.. Хотелось бы видеть лицо графа Бенкендорфа (до анекдотов влюбчивого, между прочим) при прочтении сего куплета. Пушкинская эпиграмма – не донос: это откровенная пощёчина сразу обоим неприятелям. Спустя около года в письме к Бенкендорфу Пушкин в перекрытие дальнейших доносов сочтёт нужным сам указать генералу на связь «Моей родословной» с булгаринским «Вторым письмом…»

ЦАРСКАЯ  РОДОСЛОВНАЯ. От 24 ноября 1831 г. письмо Пушкина к Бенкендорфу «...Вышеупомянутая статья была напечатана в официальной газете и непристойность зашла так далеко, что о моей матери говорилось в фельетоне... и так как журналисты наши  н е  д е р у т с я  на д у э л и <<<припомнил П. отказ Б-на драться с Дельвигом!>>>, я счел своим долгом ответить  а н о н и м н о м у   сатирику, что и сделал в стихах, и притом очень круто. Я послал свой ответ покойному Дельвигу с просьбой поместить в его газете. Дельвиг посоветовал мне не печатать его, указав на то, что было бы смешно защищаться пером против подобного нападения и выставлять напоказ аристократические чувства… Я уступил, и тем дело и кончилось; однако несколько списков моего ответа пошло по рукам, о чем я не жалею, так как не отказываюсь ни от одного его слова...

...Я чрезвычайно дорожу именем моих предков, этим единственным наследством, доставшимся мне от них. Однако ввиду того, что стихи мои могут быть приняты за косвенную сатиру на происхождение н е к о т о р ы х   и з в е с т н ы х   ф а м и л и й, если не знать, что это очень сдержанный ответ на заслуживающий крайнего порицания вызов, я счел своим долгом откровенно объяснить вам, в чем дело, и приложить при сем стихотворение, о котором идет речь. Примите, генерал, уверение в моем высоком уважении. Вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга – Александр Пушкин». К письму была приложена автором набело переписанная «Моя родословная». 

В булгаринском фельетоне предка Пушкина покупает «пьяный матрос»: арапа Ганибалла подарили Пётру I – знаменитому предку рода Романовых. В этом свете уже на фельетон Булгарина ложилась тень «косвенной сатиры на происхождение некоторых известных фамилий» - на царствующую фамилию Романовых, то есть. А Бенкендорф, выходит, не досмотрел… Пушкин нанёс блестящий дуэльный удар: шефу жандармов дело раздувать было невыгодно. Снимая с себя ответственность за какое-либо решение, Бенкендорфом представил царю письмо Пушкина со стихами и, вероятно, с булгаринским фельетоном «Второе письмо из Карлова на Каменный Остров». На «Моей родословной» царь собственноручно сделает помету:

 «Вы можете сказать от меня Пушкину, что я совершенно согласен с мнением его покойного друга Дельвига: такие низкие и подлые оскорбления, которыми его угостили, обесчещивают не того, к кому они относятся, а того, кто их произносит. Единственное оружие против них есть – презрение; вот что я сделал бы на его месте. Что касается до этих стихов, я нахожу их остроумными, но в них больше злобы, чем чего-либо другого. Лучше было бы для чести его пера не распространять эти стихи.» - эту резолюцию Николая I Пушкин узнает из письма А. X. Бенкендорфа от 10 декабря.

Выписав царскую резолюцию целиком, Бенкендорф от себя добавит: «Я не знаю лучшего ответа на Ваше последнее почтенное письмо от 24 ноября, как дословно передать мнение Его Величества Императора».(Акад. изд. Переписки, т. II, стр. 352; В. Я. Брюсов, «Письма Пушкина и к Пушкину», М. 1903, стр. 65; «Дела III Отделения... о Пушкине», С.-Пб. 1906, стр. 125). То есть способствовавший мирному решению вопроса Бенкендорф  "пожертвовал" Булгариным, на что и рассчитывал поэт. Так вот выходит,что уже в конкретно Пушкина с Бенкендофом дуэли  Булгарин играет незавидную партию тряпичного мяча, которым не желал быть шеф жандармов.

Умный царь прямо не не упомянул - не признался, что понял на себя - на свой род в пушкинском письме переадресованность булгаринской сатиры. Согласно своему же совету умный царь ни словом не выразил отношения к «Моей родословной» критике основ своего государства, идти против основ которого он мог ли?.. Возможно, Пушкин рассчитывал на большее понимание. Возможно, Пушкин именно планировал, что представленная царю уже широко известная сатира заставит самодержца задуматься. Ведь и покойный Дельвиг, и Вяземский, и Пушкин в своих понятиях были преданы во главе России справедливому самодержцу, окружённому людьми чести: т.е. ими самими, на которых царь опираться не желал. Возможно... Как много нереализованных возможностей хранит История!

 В сущности, подтекст «Моей родословной» укладывается в прозаический вопрос царю:«Понимаешь ты, кто тебя окружает - на кого опираешься?!» Царь это понимал очень хорошо. Дело в том, что воспитание великого князя Николая Павловича было довольно свободно: не наследнику престола не особенно мешали в дворцовых коридорах узнавать жизнь с лакейской "изнанки". Отсюда уже Николай I хорошо умел играть на им подмеченных людских слабостях: разоблачённого и прощённого удобно держать в узде. Самодержавный романтизм уживался в Николае I с цинизмом:  в прекраснодушие он не верил, - верил в смиряющую самодержавную силу. Вдобавок ещё 14 декабря напуганный Николай Павлович пуще всего боялся "идейных": чем не кравшего, не интриговавшего "идейного" удержишь?.. В ответ на Пушкина «Мою родословною» - в большей степени его собственную "родословную" - Царь промолчал: как знать, что в этот момент было у него на душе?! Но в подтексте царской резолюции серьёзное предупреждение: если Булгарин заслуживает лишь презрения, то чего заслуживает другой - царю перечащий?..

 В о п р о с: увлёкся ли бы Пушкин резко сатирическими фельетонами и стихами, когда бы мог открыто рассуждать об истории, литературе, философии – всех волнующих культурного человека предметах? Но он не мог, и дуэль продолжалась эзоповым языком на многих уровнях. Не только зеркалом государственной деспотии был Булгарин: к нему Пушкина были и более литературные претензии. Вопрос был глобальный: какой быть русской литературе – какое место ей занимать на мировой арене.
                _________________________________

СЕМЕЙСТВО ВЫЖИГИНЫХ,  ОНЕГИН И ОГРАБЛЕННЫЙ ГОДУНОВ. «Северная пчела» когда могла, жалила, - не слишком заботясь об этике поэт с лихвой отвечал тем же. Но к 1830-му из опасения царского гнева оба противника вынужденно прикрылись «масками». Открыто «пуститься в политическую прозу» (Пушкин - к Вяземскому от 16 марта 1830 г.) не позволяла и цензура. В такой ситуации во все времена помогал эзопов язык: под видом нападок на промахи издателей, критиковать и всё направление, и его покровителей. Вернёмся по времени немного назад: к одному из подстёгивающих дуэль редактора с поэтом поводов – к негативной рецензии Киреевского на «Выжигина» (по которому Вяземский тоже прошёлся в статье «О духе партий, о литературной аристократии»).

В начале 1829-го явившийся роман Булгарина  «Иван В ы ж и г и н» был под маской само расхвален автором в «Северной пчеле» и в «Сыне отечества»: обычный приём издателей. Расхваленный роман разошелся по тем временам гигантским тиражом - 7000. Однако, когда Греч в 1834 издаст скучный роман «Чёрная женщина», то никакие печатные похвалы не смогут привлечь к нему читателя-покупателя: Булгарина лучше знал вкусы публики и владел приёмами ей угодить. И перо Булгарина было занимательно и остро. Отсюда и Греч не был Пушкину столь актуальным соперником: актуален более популярный.

В предисловии к первому изданию «Ивана Выжигина» (1828 г.) автор характеризует своего героя: «Происшествия его жизни такого рода, что могли бы случиться со всяким без прибавлений вымысла»; «Мой Выжигин есть существо доброе от природы, но слабое в минуты заблуждения, подвластное обстоятельствам -- одним словом: человек, каких мы видим в свете много и часто. Таким я хотел изобразить его» (Иван Иванович Выжигин. Спб., 1828. 1-е изд. Предисловие.). И далее автор будет последовательно доказывать, что все дурное происходит от недостатков нравственного воспитания и что всем хорошим люди обязаны «великодушным намерениям» царя, «вере и просвещению» (Булгарин Ф. Иван Выжигин. Ч. 1. 3-е изд. Спб., 1830. С. VIII, XIV.)  А в выше цитированной булгаринской первой статье об «Онегине» говорилось: «Онегин принадлежит к числу людей, каких встречаем дюжинами на всех больших улицах…» - к числу безнравственных людей в стиле Чайльд-Гарольда. Что же выходит?

 В ы х о д и т, что роман тоже об обыкновенном, но осенённом «нравственным воспитанием» Выжигине писан «в пику» «Онегину»! «Выжигин» написан по канве в Европее популярного плутовского с воспитательным концом романа, который был понятен читателю и на первых порах был просто обречён на успех. Не ошибёмся, когда предположим, что автора «Онегина» не порадовало это отвлечение читателей. Считается, что именно в это время пушкинскому кругу становится известно о контактах Булгарина с III Отделением… Слухи об этом давно ходили. Но при эзоповской системе критике для ответного удара любой повод сгодится.

Следующим после «Ивана Выжигина» стал «Дмитрий Самозванец (исторический роман)» (1830), где Дмитрий оказывается настоящим сыном Ивана Грозного. А в начале 1831-го Булгарин публикует ещё роман - продолжение - «Петр Иванович Выжигин», в благодарность за патриотичность которого Николай I послал автору бриллиантовый перстень (всего Б. получил от царя 3 перстня; царь мог не уважать, но платил на него работающим). По аналогии с первым, морализаторство второго роман тоже идёт как бы против акварельных красок «Евгения Онегина», которому «противовес» получался серьёзный, учитывая быстрый перевод «Выжигиных» на европейские языки. В то время как «Онегин» практически непереводим. Это означало: массовый европейский читатель судил о русской литературе по Булгарину.  Которому благодаря - русский читатель свое национальную жизнь мерил по расхожим меркам европейского массового романа.

Понял ли всё это государь? Кто знает! (Николай Павлович был сложнее, чем желал казаться.) Но Пушкин, точно понял: именно после этих на русской почве трёх по образцу классики европейских приключенческих романов для массы у Булгарина до предела обостряются отношения с поэтом. Только, вот, после царского бриллиантового царского перстня как автора критиковать? Печатно опять же по эзоповой системе. Но не стоило и в обществе устными заявлениями пренебрегать.

Когда слуха Булгарина достигают от Пушкина устные обвинения в плагиате, следует письмо: «Милостивый государь Александр Сергеевич! С величайшим удивлением услышал я… будто вы говорите, что я ограбил вашу трагедию Борис Годунов, переложил ваши стихи в прозу, и взял из вашей трагедии сцены для моего романа! Александр Сергеевич! Поберегите свою славу! Можно ли взводить на меня такие небылицы? Я не читал вашей трагедии,* (в этом честь уверяю…) кроме отрывков печатных, а слыхал только о ее составе от читавших, и от вас. В главном, в характере и в действии, сколько могу судить по слышанному, у нас совершенная   п р о т и в о п о л о ж н о с т ь. <Это – правда.> Говорят, что вы хотите напечатать в Литер. <атурной> Газете, что я   о б о к р а л  в а ш у  трагедию! Что скажет публика? Вы должны будете доказывать… Прочтите сперва роман, а после скажите! Он вам послан другим путем…  Неужели, обрабатывая один (т. е. по именам только) предмет, надобно непременно   к р а с т ь   у  другого? …Как мог я красть по наслышке? …Не могу и не хочу верить, чтоб вы это могли думать, для чести вашей и литературы. Я составил себе такое понятие об вас, что эту весть причисляю к сказкам и извещаю вас, как о слухе, вредном для вашей репутации. - С истинным уважением и любовью есмь - 18. Февраля 1830 - ваш навеки - Спб. - Ф. Булгарин»

В контексте внешне безупречно вежливого письма проглядывает стремление свести дело к формальности. Едва ли Булгарин напрямую обкрадывал текст трагедии: он со слуха мог вдруг понять, какой успех сулит эта из Истории Карамзина тема. Поэтому же принципу заявления Пушкина о краже имеют главной целью связать руки автору имевших успех псевдоисторических романов. Оба дуэлянта по своему лукавы: ведь и пушкинские сюжеты в большинстве заимствованы. К формальности - замирении на теме от Карамзина - Пушкин дело сводить не пожелал.
                ____________________

В и д о к    Ф и г л я р и н. Могут ли все пушкинские критики вкупе с политическими пристрастиями всегда претендовать на полную объективность?..  Отдельно взятые, будто бы не могут. А вот в целом – они объективны. Как своеобразное продолжение эпиграммы от 1 июня 1831 г. Пушкин из Царского Села писал князю П.А. Вяземскому о польском восстании 1831-го: «Всё-таки их <поляков> надобно задушить, и наша медленность мучительна. Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря...

 ...От политики перехожу к литературе, т. е. к Булгарину.  Знаешь ли, за что его выслали из Петербурга? Говорят, будто бы при появлении эпиграммы  ”Фиглярин, вот поляк примерный” он так огорчился, что прямо адресовался к государю со слезной жалобою на меня, сделайте-де, ваше величество, такую божескую милость, уймите Пушкина, который всё меня обижает своими стишками. Государю было не до стишков <он усмирял холерные бунты>; Булгарин же не в первый раз надоедал ему своими жалобами и доносами. Он и велел его выслать, как человека беспокойного. (Б. в это время сидел на гауптвахте, но был прощён и высылка не состоялась) Но каковы бесстыдство и дерзость Булгарина? Не доволен он тем, что плутовством выманил он высочайший рескрипт Петру Ивановичу Выжигину и что он продает свои сальные пасквили из-под порфиры императорской...» Злые слова от аристократа – к аристократу, надо признать.

Обидная кличка - "Видок Фиглярин" родилась ещё в 1825-м (первым так назвал Булгарина князь Вяземский в стихотворении «Семь пятниц на неделе», 1825 г.). Как отклик на второй роман о Выжигине опять в альманахе «Денница» за 1831 (второй по счёту - и последний номер альманаха) является без подписи вторая пушкинская эпиграмма, в которой отождествление Булгарина с Видоком было внятно уже широким читательским слоям, так как широко известен был булгаринский псевдоним - Авдей Фаддеевич:

Не то беда, Авдей Флюгарин,
Что родом ты не русский барин,
Что на Парнасе ты цыган,
Что в свете ты Видок Фиглярин:
Беда, что скучен твой роман. (Написано около 16 октября 1830 г.)

Читатели, однако, не считали особенно скучным ни конкретный объект эпиграммы - «Дмитрия Самозванца», ни тем более - обоих «Выжигиных». «Фиглярин, вот поляк примерный» - эту следующую ходящую по рукам оскорбительную анонимную эпиграмму Вяземского (Печ. автограф в письме к П. А. Плетнёву от 31 января 1831 г. ) молва приписала Пушкину, в авторство которого соперник имел все основания поверить. Дуэль продолжалась в нарастающем темпе. Однако даже для эзоповой не в частном письме – печатной критики иногда требуются свежие поводы. С новым поводом Пушкину неожиданно помогли.
            _____________________________________________________

ТОРЖЕСТВО  ДРУЖБЫ  или ФЕОФИЛАКТ КОСИЧКИН. ДУЭЛЬ  ПОД  МАСКАМИ.   Решив использовать чужой успех, некий мелкий, но весьма плодовитый сочинитель А.А. Орлов срочно выдаст пародийные продолжения - о детях Выжигиных. Издатель Н.Н. Надеждин в своём журнале «Телескоп» (май 1831 г. № 9) автора «Выжигиных» обидно сравнивает с Орловым, который самим Булгариным ранее характеризовался «ничтожным писакой». Далее в «Телескопе» №12 от 29 июля добросовестно указана библиография романов и Булгарина и Орлова рядом. Греч неуклюже вступается за соредактора: Булгарину никакие хулы не страшны - «У него в одном мизинце более ума и таланта, нежели во многих головах рецензентов» (Литературные замечания - «Сын отечества», 1831, № 27) – защита, к которой можно «прицепиться». Что с подачи князя П.А. Вяземского и сделал горевший желанием «добить» Булгарина Пушкин. (См. письма Пушкина – Вяземскому от 3 августа и 3 сентября 1831 г.)

В начале августа в №13 за 1831-й «Телескопа» П.И. Надеждина публикуется пушкинский памфлет «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов» - за подписью «Феофилакт Косичкин»: под этой маской Пушкин осуществляет устные угрозы Булгарину, - печатно обвиняет его в обкрадывании трагедии «Борис Годунов». Но главной причиной фельетона, как уже говорилось,  была борьба с мнимым историзмом романов Булгарина. Так ли, иначе, в фельетоне Косичкин восклицал: «Грозно требуют ответа от моего друга <от Орлова>: как дерзнул он присвоить своим лицам имя, освященное самим Фаддеем Венедиктовичем? - Но разве А.С. Пушкин не дерзнул вывести в своем «Борисе Годунове» все лица романа г. Булгарина и даже воспользоваться многими местами в своей трагедии (писанной, говорят, пять лет прежде и известной публике еще в рукописи)?»

Под маской наивного Косичкина Пушкин в своё удовольствие уничтожает противника едкой иронией. На первую статью «Косичкина» «Северная пчела» ответила выпадами против Пушкина и Надеждина.  Цензор и профессор Петербургского университета А.В. Никитенко 23 сентября запишет в своём Дневнике: «Был вечером у Плетнева. Я думал найти там А.С. Пушкина, однако его там не было. Вместо себя он прислал едкую критику на Булгарина и Греча…»

«Едкая критика» эта явилась в сентябрьском «Телескопе» (№15) - снова от Пушкина - Косичкина фельетон «Н е с к о л ь к о  с л о в  о   м и з и н ц е   г.  Б у л г а р и н а   и   о  п р о ч е м»: «Может ли кто-нибудь из гг. русских авторов жаловаться на заносчивость или невежество Феофилакта Косичкина? ...Я мог бы говорить в третьем лице и попросить моего друга подписать имя свое под сими справедливыми похвалами; но я гнушаюсь таковыми уловками, и гг. русские журналисты, вероятно, не укорят меня в шарлатанстве. И что ж! Г-н Греч в журнале, с жадностию читаемом во всей просвещенной Европе, дает понимать, будто бы в мизинце его товарища более ума и таланта, чем в голове моей! Отзыв слишком для меня оскорбительный! Полагаю себя в праве объявить во услышание всей Европы…  Я человек миролюбивый, но всегда готов заступиться за моего друга; я не похожу на того китайского журналиста, который, потакая своему товарищу и в глаза выхваляя его бредни, говорит на ухо всякому: ”Этот пачкун и мерзавец ссорит меня со всеми порядочными людьми, марает меня своим товариществом; но что делать? он человек деловой и расторопный!”» - поддерживающий Булгарина Гречь, в обществе на словах от него неоднократно отступался.)

Косичкин объявлял о своем намерении написать роман «Настоящий Выжигин историко нравственный-сатирический роман XIX»: «Он поступит в печать или останется в рукописи, смотря по обстоятельствам» - откровенная угроза. В пародирующем романы Булгарина оглавлении «Настоящего Выжигина» использованы и анекдоты Спечинского: «Глава I. Рождение Выжигина в кудлашкиной конуре. Воспитание ради Христа…
Глава III. …Ваше благородие! Дайте опохмелиться! …
Глава VIII. …Выжигин ябедник. Выжигин торгаш.
Глава IX. Выжигин игрок…
Глава XV. …Выжигин ищет утешения в беседе муз и пишет пасквили и доносы.
Глава XVI. Видок, или маску долой!
Глава XVII. Выжигин раскаивается и делается порядочным человеком...»

Настолько убийственно злую пародию и самому Булгарину не всегда удавалось сочинить. Ради этой пародии-оглавления написана вся сатира: Пушкину любой ценой необходимо высмеять  перед читателем булгаринские романы. При всём притом оглавление «Настоящего Выжигина» мастерски обнажает структуру не исторического, но по внешней канве истории именно - плутовского романа.
 
В первой половине сентября 1831 г. Пушкин из Царского Села шлёт записку к П.И. Миллеру: «Если есть в  ”Сыне отечества” ответ Феофилакту Косичкину, то пришлите мне, сделайте милость. Очень благодарен за ”Телеграф”».  Когда учесть, что П.И. Миллер - племянник по матери московского жандармского генерала А. А. Волкова и будущий секретарь Бенкендорфа, то мы можем осторожно предположить: Пушкин именно рассчитывает на передачу этой ситуации Бенкендорфу. Дело происходит еще до посылки шефу жандармов «Моей родословной»: ещё до того Пушкин желает повернуть дело так, чтобы Бенкендорфу было выгодно держать Булгарина в узде. Так и было, но Бенкендорф предпочитал держать в узде сразу обоих.

Так или иначе, - злые пушкинские сатиры Пушкина вредили Булгарину. От 7 ноября 1831 г. А.В. Никитенко опять запишет в Дневнике: «Вчера был на литературном обеде… Там были: Греч, Сомов, барон Розен, Вердеревский; ожидали Погодина и Каратыгина, но им что-то помешало. Греч блистал неистощимым остроумием. Он чрезвычайно любезен в обществе… Сомов принес мне от А.С. Пушкина поклон и сожаление, что в последний раз у Плетнева не сошелся со мной. Под конец нашей беседы пристали к Гречу, чтобы он разорвал свою связь с Булгариным, которого все притом не очень-то вежливо называли. Греч соглашался только в том, что он сумасшедший…» - надо думать, в том смысле, что продолжение с Пушкиным полемики было для «Пчелы» до закрытия опасно. Как видим, Греч подтвердил своё «звание» «китайского журналиста». (Крайне негативные воспоминания – характеристика Булгарина от Греча вызывает подозрение в само обелении Греча.) Булгарин же, вне зависимости от его моральных качеств, у барьера не сплоховал.
___________________________________

ИСТОРИЯ  И  «ПОВЕСТИ ПОКОЙНОГО ИВАНА ПЕТРОВИЧА БЕЛКИНА». В день, когда вышла статья о «Видоке» - 6 апреля 1830 г.  Пушкин стал женихом Н.Н. Гончаровой. Начались длительные предсвадебные хлопоты. 31 августа 1830 г. Пушкин уезжает в Болдино Нижегородской губернии для устройства имущественных дел, где пробыл с начала сентября до конца ноября: по случаю эпидемии холеры карантины не позволяли ему выехать. В этот получивший название «болдинской осени» период Пушкин почти заканчивает «Евгения Онегина», создает 4 «маленькие трагедии», «Домик в Коломне», «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», «Сказку о попе и работнике его Балде», много лирики.  В Болдине поэт начал, но не окончил статьи «Опровержение на критики» и «Опыт отражения некоторых литературных обвинений». В Москву поэт вернётсяся только 5 декабря 1830 г.

В «Повестях Белкина» немаловажное место занимает «Станционный смотритель». Спор о станционных смотрителях уходит ещё в 1826 год: «Станционный смотритель» Пушкина, — это иронически переосмысленные повести В. И. Карлгофа «Станционный смотритель» (1826) и эпизод из всё того же романа Ф. В. Булгарина «Иван Выжигин» (1830). В обоих этих произведениях станционные смотрители – мздоимцы и плуты, но занятные плуты. (См. Турбин В.Н. «Пушкин. Гоголь. Лермонтов» М., 1978) От 11 апреля 1831 года Пушкин пишет Плетневу: «Петр Иваныч (продолжение романа Булгарина «Иван Выжигин») приплыл и в Москву, где, кажется, приняли его довольно сухо. Что за дьявольщина? неужто мы вразумили публику? или сама догадалась, голубушка? А кажется Булгарин так для нее создан, а она для него, что им вместе жить, вместе и умирать…»

22 мая 1831 г. следует уже цитированная запись в Дневнике Никитенко: «В "Северной пчеле" напечатана юмористическая статья Булгарина "Станционный смотритель", где… человек сравнивается с лошадью, для которой нужен только хороший хозяин… Наш министр, князь Ливен (Карл Андреевич – министр народного просвещения), увидел в этой статье воззвание к бунту…» То есть Булгарин вольно или невольно, но «застолбил» за собой тему «станционных смотрителей»: теперь о них дальнейшие литературные напоминания напоминали и о Булгарине.

От 15 августа 1831 г. Пушкин из Царского Села – Плетнёву в Петербург: «Посылаю тебе с Гоголем сказки моего друга Ив. П. Белкина; отдай их в простую ценсуру, да и приступим к изданию…». «Повести Ивана Петровича Белкина, изданные А.П.» - первый завершённый прозаический опыт поэта Пушкина, а значит, он в любом случае вступал в соперничество с известным беллетристом Булгариным. Но на фоне идущей дуэли намеренная от автора параллель была очевидна: по обратному варианту от Петра Ив. Выжигина Белкин – Иван Петрович.

Пушкин по поводу «Ивана Выжигина» выразится, что «иное сочинение само по себе ничтожно, но замечательно по своему успеху или влиянию» («О журнальной критике» - «Литературная газета»  1830 г., № 3, 11 января, без подписи). Теперь, к осени 1831-го настал момент перехода борьбы с резких личностных сатир на более высокий уровень: речь шла не более не менее, как о концепции истории – о взгляде на русскую историю. Какой образ истории внушали по исторической канве романы о ловких плутах или исключительных романтических героях? Правдиво ли в смысле типичности отражал историю булгаринский Выжигин, на которого в награду за моральные добродетели нежданно-негаданно свалились наследство и титул?!

 Литература не должна изысканно исключительные случаи в жанре авантюрных приключений подавать как общее и типичное, - так вкратце можно обозначить позицию Пушкина перед публикацией «Повестей Белкина». С Самсона Вырина начинается в русской литературе галерея истерзанных судьбой «маленьких людей». Само имя «Самсон» отсылает к ветхозаветному силачу Самсону, которого коварная Далила лишила силы. В оценке сегодняшнего дня герой «Станционного смотрителя» Самсон Вырин – как лишённый силы само осознания русский народ. А от этого уже прямая «станционная дорога» к будущему гоголевскому в «Мёртвых душах» образу России как «птицы-тройки».

Концепция истории Пушкина в небольшой повести «Станционный смотритель» подана так удивительно сжато, так ненавязчиво! так если не прямо, то в образах запоминающейся! А повесть в литературе того времени претендовала на приоритетное место. Отсюда именно «Повестями Белкина» начинается финальный этап борьбы за читателя, который во временной перспективе Пушкин выиграл, а при первой публикации проиграл. Сначала Пушкин выжидает реакции публики: его авторство будет полностью названо лишь при втором издании «Повестей…». Весьма, однако, сомнительно, чтобы профессиональный журналист Булгарин не понюхал, кто скрывается за инициалами «А.П.» Уже изрядно воспитанная Булгариным публика и критика приняли первые пушкинские повести плохо. В то же время явившиеся ещё неизвестного Н.В. Гоголя «Вечера на хуторе…» встретили приём гораздо более тёплый.

П р о т и в  Б е л к и н а  и "Б о р и с а  Г о д у н о в а". Полевой «Повести Белкина» оценит: «Кажется, сочинитель хотел испытать: можно ли увлечь внимание читателя рассказами, в которых не было бы никаких фигурных украшений ни в подробностях рассказа, ни в слоге и никакого романтизма в содержании… Это фарсы, затянутые в корсет простоты без всякого милосердия». («Московский телеграф», 1831, № 22, стр. 256.)- никто тогда конца так и не понял всей значимости «Повестей Белкина». Сам же Пушкин, отвечая на вопрос будущего секретаря Бенкендорфа лицеиста П.И. Миллера «Кто этот Белкин?», сказал: «Кто бы он ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно». (П. И. Миллер. Встреча с Пушкиным. Рус. Арх. 1902, III, 232 – 234).

 Тоже отчаянно боровшийся Булгарин наносил предупреждающие удары. Так ещё Болдинской осенью 1830-го - во время отсутствия поэта Булгарин начнёт кампанию против пушкинского «Бориса Годунова, которого особенно язвительностью будет уничтожать в 1831-м как антиисторическую трагедию – под видом язвительной рекомендации как её следует переводить для «Библиотеки (русских переводов) для немцев» (от 23 ноября в № 266 «Северной пчелы» за 1831 г. в разделе «Новые книги»).  Т.е. «Ф.Б.» ругательски чернит ту самую трагедию, отрывками из которой он «не мог отказать себе в удовольствии» украсить газету в 1828-м, и которая должна была «прославить Автора более, нежели все доселе изданные им сочинения. – Ф.Б.» (СП 1828 №3). От  «Годунова» «Ф.Б.» обращается к уничижению заложенной в «Повестях Белкина» концепции истории.

От 10 ноября 1831 г. в №255 «Пчелы» в разделе Новые книги дан разбор «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина, изданных А.П.»: Как приятно, в тесном дружеском кругу… слушать рассказы умного, образованного человека — рассказы о чем бы то ни было: о необыкновенном происшествии… о странном сновидении. Рассказчик не утомляет вас подробностями, которые были бы уместны только в   н а с т о я щ е й   Повести…  Жалуются, что содержание сих Повестей слишком просто… только то? — Да, только, а если этого недовольно, возьмите другую книжку, потолще — она будет и подешевле… У поэта, которому довелось издавать сии рассказы, есть, говорят, еще препорядочный запасец сочинений покойного его приятеля…» Под видом хвалы нападки, на которые самый умный ответ – не отвечать. То есть сказано, что «Повести…» совсем не повести, но занятные безделки анекдотцы.  Почему?

За пределами личной неприязни серьёзной литературой считался только текст с ощутимой моралью. А какую мораль можно вывести, например, из «Барышни – крестьянки»? (Вне ведома Булгарина уже наши - вопрос и сравнения.) Нарядившись крестьянкой, в ближайшей роще вместо грибов ищите, дворянские девицы, переодетых слугами женихов-дворян?.. Смешно! А мораль из «Гробовщика»?!  Пить вредно, - от этого кошмары снятся?.. Лучше и не пытаться этот текст впихивать в рамки повседневной морали. Булгарин здесь выражает общую мысль своего времени о «Повестях Белкина».

 Кроме выхода на концепцию истории, все пушкинские повести, в принципе, о том, что тесно человеку в любой системе: в том числе тесно в системе своих привычных взглядов. И о том ещё повести, что сознание – может в любой момент выкинуть с нами прехитрые штуки.  Сами же «Повести Белкина» освобождают фантазию читающего: базируясь на предыдущих достижениях культуры, творчество всегда за пределами незыблемых систем. Вопрос только в уровне отрыва: насколько авторская планка поднята над общественным уровнем сознания. Про путешествия в будущем времени фантастика самого Булгарина-беллетриста со стороны сюжета была гораздо нетрадиционнее пушкинских повестей.

Вопрос тут не в сюжетах: пользуясь анекдотичными сюжетами, Пушкин мыслит   и н а к о в о - отлично от своего времени; особенно ясно эта   и н а к о в о с т ь   является в  сравнении с Булгариным как с выразителем потребности среднего читателя. А чего этот массовый читатель всегда неосознанно ждёт от литературы? Ждёт подтверждения правильности и незыблемости своих ежедневных привычных основ существования. «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю…» - многие ли жаждут жить такими приоритетами?.. Когда бы русская литература пошла по пути Булгарина, у нас не было бы ни Гоголя, ни Тютчева, ни Достоевского, ни Льва Толстого и Александра Блока – вообще никого и ничего кроме пикулей, дарий донцовых и "бурь дикой страсти" не было бы. И кем бы тогда мы были в настоящий момент?!

                После схватки за «Повести Белкина» логично, кажется, было бы ожидать продолжения баталии. Однако, за бурными полутора годами - с конца 1831 далее в печати следует ослабление до хронически вяло текущих выпадов. Того внешняя главная причина была во всё усиливавшемся давлении николаевскоо режима: Пушкин и практически все его друзья были под откровенным "тайным" надзором (простите за каламбур!) Кроме того «оправданный» вполне реальный и здравствовавший смехотворно плодовитый переиначиватель чужих сюжетцев Александр Анфимович Орлов написал своему непрошенному знаменитому защитнику дружеское благодарственное письмо, на которое Пушкин вынужден был ответить. Такая из собственного памфлета с непредусмотренной анекдотичностью истекающая дружба Пушкина не устраивала: в прямом смысле защищать Орлова или дружиться с ним он не собирался. В случае продолжения дуэли от А.А. Орлова можно было ожидать уже «защиты» Пушкина, что опять-таки походило бы на роняющий репутацию поэта анекдот. Да и уже подустали ретивые бреттеры - дуэлянты «А.П.» и «Ф.Б.».

Внутреннюю причину ослабления военных действий предполагаем в том, что «А.П.», вероятно, решил: чем тратить время на обличения, плодотворнее заниматься дальше концепцией истории, что и привело его в итоге к «Истории пугачёвского бунта» и к «Капитанской дочке». Между «А.П.» и «Ф.Б.»  война - поневоле в боле скрытой форме и уже скорее с подачи «Ф.Б.» - возобновится с выходом «Современника». Можно сказать, что внешняя борьба с Булгариным перестаёт слишком волновать Пушкина: он осознал - в художественное Слово отлил то, для чего боролся.  Так вот Фаддей Булгарин невольно помог Пушкину. Как говорится, из песни слова не выкинешь: без «Выжигиных», возможно, и не было бы у нас «Капитанской дочки»?..
                ______________________________________________

                Бороться с Пушкиным и потом и с Гоголем Булгарин не устанет до самой своей смерти, как всегда не брезгуя очернением соперника  по мелочам: «Ничего нет несноснее, смешнее и притом ничего нет вреднее, как camaraderie, т. е. кампания взаимного восхваления в литературе и nepotisme, т. е. племянничество в общественной жизни! Покойный А. С. Пушкин (знаменитый поэт), негодуя на то, что мы не хотели признавать поэтом одного из его приятелей, рифмоплетов, писал к нам: ”Публика не стоит того, чтоб для нее ссориться с приятелями”. Мы отвечали: ”Приятель, требующий несправедливости, не стоит того, чтоб для него лгать перед публикой”. При этом правиле мы остались, останемся и навсегда!» («Северная пчела» 1845, № 43, 22 февраля) Ни подобное письмо Пушкина, ни ответ Булгарина не сохранились.

Ранее, в 1833 году в «Сыне Отечества» (Ч. 33 (155). № 6. С. 309–326) будет напечатана статья Ф. В. Булгарина «Письма о русской литературе. Письмо II. О характере и достоинстве поэзии А. С. Пушкина», начинается статья за здравие, а кончается за упокой. Признав, что Пушкин творил в переломное время поиска пути, Булгарин заявляет: «Публика… бросилась к Пушкину, который заговорил с нею новым языком и представил ей поэзию в новых формах, возбудил новые ощущения и новые мысли. Этого переворота, этого впечатления нельзя было произвесть, не имея истинного гения; а потому дарование Пушкина столь же велико, как и заслуга. Но сие дарование и сия заслуга более велики   о т н о с и т е л ь н о, нежели   п о л о ж и т е л ь н о, то есть то, что Пушкин сделал в России и для России, не может сравниться с тем, что сделали гении-преобразователи в Англии, Германии и Франции…» - Пушкин творил по канве Байрона, а пошёл он по этому неправильному пути из-за чрезмерных похвал старших друзей поэтов (шпилька в адрес Жуковского и кн. Вяземского)…

В целом «Письма о русской литературе» Булгарина есть откровенная программа - обоснование   з а в и с и м о с т и - в т о р и ч н о с т и  русской литературы от европейской, что для Булгарина (всё-таки поляк и русский язык ему не родной!) было в нормальном порядке вещей. И действительно! - это в порядке течения обычной – не в момент перелома исторической преемственности: как молодая – у Европы учившаяся русская литература могла претендовать на ведущее место и диктовать «моды»?! И тем не менее Александр Пушкин задал молодой литературе такой потенциал – такой толчок в определённом направлении, что скоро после гибели поэта наша литература выйдет на одно из первых мест в Европе. Вполне ли понимал Булгарин, - чему в лице Пушкина он противодействует?.. Это сложный вопрос оставляем на совести по царскому определению "очень умного" Булгарина.
                _________________________________________________

 
ДУЭЛЬ ПРОТИВ РАБСТВА ЛИТЕРАТУРЫ.  В 1829-м Александр Пушкин был избран в члены «Московского Общества любителей российской словесности» 1829 г., а 30 декабря 1833 г. произведён в камер юнкеры, что его оскорбило. Молодые люди самых знатных семей добивались произведения в камер юнкеры как начало возможности блестящей придворной карьеры. Но Пушкину-то шёл уже 35-й год.  Кроме того назначение ставило поэта в ещё большую зависимость от двора: «Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию. Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного. Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства!» (Пушкин. Дневник от 10 мая 1834 г.)»

 И поэт демонстрирует в обществе открытую оппозицию против волею или неволею проводящих правительственную политику журналистов, которые по иронии судьбы тоже никак не могут правительству угодить. Пушкин, Дневник от 22 декабря 1834 г.: «Имел долгий разговор с великим князем (Михаил Павлович в семье считался вольнодумцем). Началось журналами: «Вообрази, какую глупость напечатали в „Северной пчеле", дело идет о пребывании государя в Москве. „Пчела" говорит: „Государь император, обошед соборы, возвратился во дворец и с высоты красного крыльца низко (низко!) поклонился народу". Этого не довольно: журналист дурак продолжает: „Как восхитительно было видеть великого государя, преклоняющего священную главу перед гражданами московскими! " — Не забудь, что это читают лавочники! " (в № 206 «Северной пчелы» от 13 сентября 1834 г. был описан приезд Николая I в Москву 7 сентября). Великий князь прав, а журналист, конечно, глуп». Тем не менее «лавочникам», случалось, оказываться честнее правительства.

Чем так возмущён Великий Князь? Аристократ возмущён стилизацией заметки под средне общественные вкусы, но разве для высшей аристократии издавались газеты: разве великие князья обеспечивали окупаемость тиража?! Будь заметка написана сухим официальным языком она гораздо менее понравилась бы желающему "прослезиться" массовому читателю. Пушкин тоже кривится от литературной низкопробности стилизации. Тем не менее "низкопробным" журналитам иногда случалось оказываться честнее властей.

От 7 февраля 1837 г. А.В. Никитенко запишет в Дневнике: «Греч получил строгий выговор от Бенкендорфа за слова, напечатанные в "Северной пчеле": "Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-летние заслуги его на поприще словесности"» - статья на смерть Пушкина по выражению Косичкина "китайского журналиста"....

Разбирая сейчас журнальную борьбу того времени необходимо помнить характеристику князя Вяземского: крупных журналистов тогда можно было перечесть по пальцам. Русские литература и журналистика были молоды: их активные первопроходцы мучительно искали возможные под давлением властей путь. В таких условиях могли ли споры литераторов и журналистов не обернуться личностными разборками?!  Булгарин как бы в отражал некую на тот момент концентрацию и общих черт журналистики, и отношения правительства к гласности в целом: всё для поэта неприемлимое.

 Булгарин в критике ой как бывало перехлёстывал до оскорблений. Но и Пушкин, Вяземский, Дельвиг тоже «перехлёстывает». Так от 15 -16 марта 1834 г. Пушкин пишет князю В.Ф. Одоевскому две записки: 1. «Едете ли Вы на совещание к Гречу? Если да, то отправимся вместе; одному ехать страшно: пожалуй, побьют»; 2. «Дело идет о Конверсационс Лексиконе: я это пронюхал. Соглашаюсь с Вашим сиятельством, что нынешний вечер имеет свою гадкую и любопытную сторону. Я буду у Греча, ибо на то получил разрешение от Плетнева, который есть воплощенная совесть. Поедем; что за беда? Ведь это будет мирская сходка всей республики. Всего насмотримся и наслышимся. А в воровскую шайку не вступим. - А. П.» Греч предложил Пушкину и Одоевскому участвовать в редактируемом им Энциклопедическом лексиконе, замысленном издателем А.А. Плюшаром.

17 марта 1834 г. Пушкин резюмирует: «Вчера было совещание литературное у Греча об издании русского Conversalion's Lexikon. Нас было человек со сто, большею частию неизвестных мне русских великих людей… Я подсмотрел много шарлатанства и очень мало толку… Не говорю уже о чести. Охота лезть в омут, где полощутся Булгарин, Полевой…» - данные лица воспринимались и как бесчестные, и как выразители насильственной к литературе политики властей. А.В. Никитенко это событие опишет так: «Сегодня было большое собрание литераторов у Греча… человек семьдесят. Предмет заседания -- издание энциклопедии на русском языке… В нем приглашены участвовать все сколько-нибудь известные ученые и литераторы. Греч… прочел программу энциклопедии, которая должна состоять из 24 томов и вмещать в себе… статьи, касающиеся до России.  Засим каждый подписывал свое имя на приготовленном листе… Пушкин и князь В.Ф. Одоевский сделали маленькую неловкость, которая многим не понравилась... Все присутствующие… те, которые не согласны, просто не подписывали. Но князь Одоевский написал; "Согласен, если это предприятие и условия оного будут сообразны с моими предположениями". А. Пушкин к этому прибавил: "С тем, чтобы моего имени не было выставлено". Многие приняли эту щепетильность за личное себе оскорбление». Самое интересное, что по сути Пушкин окажется прав: в недалёком будущем Плюшар будет затевать склоки.
               ______________________________________________
               
                В связи с Булгариным интересна ещё одна несколько запоздалая и напоказ реакция Пушкина. На от 29 марта 1834 г. письмо секретаря «Общества любителей российской словесности» М.П. Погодина ответ Пушкина не позднее 7 апреля 1834-го: «Радуюсь случаю поговорить с Вами откровенно. Общество Любителей… выбрало меня в свои члены вместе с Булгариным, в то самое время, как он единогласно был забаллотирован в Английском клубе <в Петербургском>, как шпион, переметчик и клеветник, в то самое время, как я в ответ на его ругательства принужден был напечатать статью о Видоке; мне нужно было доказать публике… что я имею полное право презирать мнение Булгарина и не требовать удовлетворения от ошельмованного негодяя, толкующего о чести и нравственности. И что же? в то самое время читаю в газете Шаликова: Александр Сергеевич и Фаддей Бенедиктович, сии два корифея нашей словесности, удостоены etc. etc. Воля Ваша: это пощечина. Верю, что Общество, в этом случае, поступило, как Фамусов, не имея намерения оскорбить меня.  -  “Я всякому, ты знаешь, рад.”» - видно, всё-таки не все относились к Булгарину так негативно, как желалось бы его сопернику.

Продолжение пушкинского письма: «Но долг мой был немедленно возвратить присланный диплом; я того не сделал, потому что тогда мне было не до дипломов, но уж иметь сношения с Обществом Любителей я не в состоянии. Вы спрашиваете меня о «Медном всаднике», о Пугачеве и о Петре. Первый не будет напечатан. <МВ запрещён цензурой> Пугачев выйдет к осени. К Петру приступаю со страхом и трепетом… Вообще пишу много про себя, а печатаю поневоле и единственно для денег: охота являться перед публикою, которая Вас не понимает, чтоб четыре дурака ругали Вас потом шесть месяцев в своих журналах только что не по-матерну. Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок.  Быть так».

 До времени на Булгарина выливается всё яростное неудовольствие Пушкина: можно ли было излить это неудовольствие на Бенкендорфа или царя?! Как бы теперь не казался неправ – не вежлив Пушкин в частностях, но по совокупности он пытается в корне пресечь связь искусства и литературы с органами: литературы по заказу от властей и для развлечения серых масс не должно быть, - его позиция. Обществу следует не потакать, но задавать ему перспективный урок само осмысления с подсказками. От первоначальной позиции аристократической партии здесь почти ничего не остаётся: этот из истории русской литературы «партийный» сюжет перескакивает на совершенно уровень.
                _______________________

                "А.П."  и  "Ф.Б." – в соответствии со стилем мышления своей эпохи первоклассные литературные дуэлянты. Но надо признать: Булгарину для нападок на Пушкина требовалось немало смелости.  В то время, как булгаринские выпады едва ли особенно испортили поэту отношения с царём, пушкинские фельетоны сказались на перспективной репутации Булгарина негативно. Ранее лояльный к "Ф.Б." - В.Г. Белинский В 1836-м будет критиковать новый роман: «Памятные записки титулярного советника Чухина… Сочинение Фаддея Булгарина. Санкт-Петербург… 1835… Падший авторитет нельзя ни поднять, ни уронить -- так тяжел он. Поэтому мы не хотим ни защищать знаменитого романиста двадцатых годов, ни вооружаться против него критическим пером… Почтенный автор уверяет читателей, в своем предисловии, со всею искренностью, свойственною одному гению, что его новое произведение есть чуха: мы прочли несколько страниц и увидели, что скромный автор совершенно прав». («Молва» 1836, ч. XI, No 3)

 После смерти Пушкина и особенно после в 1844-м смерти графа Бенкендорфа от властей неприятности градом посыпятся на Булгарина по самым, казалось бы, ничтожным поводам. Так в 1851 г. Николай I даст указание III-Отделению сделать строгий выговор за очередную булгаринскую статью, «очевидно доказывающую, что он всегда противился мерам правительства», и передать, что «этого Булгарину не забудет». (ГАРФ. Ф. 109. 1 эксп. 1830. Ед. хр. 446. ч.  VI.)  Соответственно эпохе тоже носящий в своём характере черты дуэлянта (к тому же ещё и весьма злопамятного!), Государь явно пристрастен:  на Булгарине вымещает самодержавное неудовольствие за им самим же разрешённую в стране минимальную гласность.

Для Пушкина Фаддею Булгарину суждено было послужить зеркалом – чего русской литературе не надо и по какому пути ей не следует идти. «А.П.» боролся не с одним соперником – личностью «Ф.Б.», но с опасным русской литературе определённым мировоззрением в том числе и доносительства, неизбежно – за пределами частно личного вытекающего из подчинения творчества властям и властям, в каком случае на некоей невидимой грани творчество перестаёт быть творчеством (тому яркий пример – время сталинизма). И всё же всё это сейчас для нас не отрицает важности оставленного Булгариным - журналистом: подшивки «Северной пчелы» более чем за 25 лет предоставляют ценнейший материал приглушённого - политикой Николая I придавленного кипения общественных страстей тех лет. «Пчела» обрисовывает образ средне статического массово общественного читателя 1920-1940-х гг. И именно «Пчелой» Гоголь воспользуется для создания образа Аксентия Поприщина в «Записках сумасшедшего».

В определённой мере Фаддея Булгарина можно назвать жертвой деспотического режима: человека с изломанным сознанием, каких в любом государстве немало. В исторической перспективе Пушкин дуэль с Булгариным выиграл, с какой же стати мы можем позволять себе слишком рьяно пользоваться плодами  ч у ж о й  победы? Поэт дрался с журналистом на дуэли Словом в том числе для того, чтобы литературная критика очистилась от брани и нападки на личности.

                __________________________________________
 

КЮХЕЛЬБЕКЕР, БУЛГАРИН  И - НАША РОЛЬ. 25 июля 1834 г. Вильгельм Кюхельбекер запишет в Дневнике, что в «Письме о русской литературе»: «Упрекает Булгарин… друзей Пушкина за то, что они хотели сделать из него только артиста, живописца и музыканта, — говорит, что ”писатель без мыслей, без великих философических и нравственных истин, без сильных ощущений — есть просто гударь, хотя бы...” и пр. Но без сильных ощущений и мыслей можно ли быть и музыкантом, можно ли быть и живописцем? А что Булгарин разумеет под великими нравственными истинами — мы знаем! Его величие не слишком-то велико, а, кажется, ему нужна дидактика в новом платье, о т  к о т о р о й   д а  с о х р а н и т   н а с   Б о г!»

В тяжелейших условиях каторги Кюхельбекер не употребил против его предавшего Булгарина ни одного ругательного слова, типа до сих пор фигурирующего в учебных изданиях определения - «гиена русской журналистики»… Бранью ли утверждается истина?! И разве до настоящего времени журналистика  в корне изменилась?! Давайте произведём психологически игровой эксперимент: вот, у нас сейчас на нашем историческом этапе эпохально переломное, подобное пушкинскому время. Так на какую из разобранных в статье ролей мы могли бы «попасть - подойти»?

«Роль» гениальнейшего русского поэта Александра Сергеевича Пушкина сразу исключаем: только безнадёжно самовлюблённый и не очень умный может серьёзно претендовать на такое. А роль Николая I?  Даже если мы при хороших шансах достичь власти обладаем весьма недюжинными способностями Николая Павловича, сможем ли присвоить искреннюю веру в помощь Свыше помазаннику божию?.. Нет! Опасную роль Николая I лучше тоже не примерять: довольно у нас уже было и «грозных», и странных правителей, и активных общественных фанатиков.

Какая же из нашего списка «роль» остаётся? Остаётся роль безгласного читателя «Пчелы», на что по таинственным свойствам человеческого сознания оно отчего-то упрямо не желает соглашаться: пункт, повергший гоголевского Поприщина в сумасшествие. Какая «роль» уже совершенно не привлекательна. И вот если после всего этого мы начнём употреблять в сталинские годы поисков врага родившиеся фразы «гиена или рептилия русской журналистики», то незаметно для себя окажемся даже не на место Булгарина, – нет!

Наука психология гласит: люди нередко обличают в других то, чего потенциально боятся в самих себе. Поэтому любитель ругательных ярлыков попадает именно в безликую струю поиска глобального врага при собственной незыблемой правоте (мнимой, естественно). Буде же глобальный враг прогресса поименован, по логике его следует обезвредить... Лучше не будем продолжать: «Д а  с о х р а н и т  н а с   Б о г!» Начинаться наклеивание ярлыков  может с  во многом справедливых обвинений Булгарину, а кончается претензиями к «кривлянию» Пушкина и  современными интернет - заявлениями, что Гоголь был «ничего больше, как лгун…», а Лев Толстой "извращает историю…" Соринку в  биографии гения легче заметить, чем бревно в собственном глазу.

 Вильгельм Кюхельбекер указал прекрасный выход: человеческими вежливыми словами подведя историко эстетические итоги, вместо клеймения врага просто самому  п р о д о л ж а т ь   н е  совершать некрасивых даже в малейшем эстетическом смысле поступков. Бумага, господа, не всё стерпит: рано или поздно ярлыки обратятся на их измысливших.