15 глава. Госпожа и рабыня

Придерживая дверь, осторожно ту отворяя, словно боясь оцарапать её краем дорогой пол из диковинных блестящих пластин тёмного дерева, Настасья неспешно переступила порог. Барин уже отвернул лицо, застыв в прежней прямоте ледяного изваяния и казалось безразлично взирал на темень позади оконных стёкол. Однако как только Настасья сделала пару шагов вперёд, граф качнул головой в сторону полок с книгами, равнодушно произнося
-Бери ту, коя под руку попадётся и садись ближе к свету.

Граф вновь застыл в задумчивом безмолвии словно особые думы занимали его, оставляя безучастным ко всему, что было подле рядом. Однако помнилось как неожиданно и пугающе внезапно умело оживать это строгое изваяние. В руках было напряжение словно пальцы готовились взять стрелу… Когда-то давно Настка ловко стреляла из лука, играя вместе с подростками из родного хутора….Жилы словно натянулись под кожей, решительно и опасливо, опасаясь дрогнуть будто предстояло вскоре держать нечто важное и.спасительное? Словно последняя стрела в колчане. Или из-за боязни проиграть в важном бою?

Быстро, будто горячий уголь, Настасья взяла ближнюю к себе книгу и украдкой взглянула на графа, ожидая одобрения или неодобрения её выбора. Однако граф оставался недвижим, лишь успел переменить положение на кресле: теперь барин убрал руку со спинки стула и сидел, скрестив руки на груди. Граф склонил голову вниз словно обдумывал более тяжкие думы. Некая угрюмчивость графа и сосредоточие в окаменевшем лице, переменившимся лишь в проявившейся острой линии меж бровей, успокоили Настасью тем, что задумавшемуся столь усердно и сумрачно барину будет не до её чтения и не до внимания к ней… Может даже взгляда не бросит на неё.
_______________________________________________________

Глядя на неспешно читавшую Настасью, граф думал о происходившем и происходящем за вечер. Отчего-то сегодня двум душам решилось тихо показывать свой норов. То Витовтов, не говоря ничего в оправдание своего порыва, решился покинуть собрание, выйдя на балкон… То теперь эта дворовая так же как Корнелий Витовтов стремится отпрыгнуть прочь, находясь подле. И что все норовят бежать? Хотя бы на время, хотя бы в малейшем неприязненном жесте, хотя бы в прорывающемся искреннем холодном отстранённом взоре.

Вспомнились тёмные, неясные, ставшие ещё темнее от вопроса об товариществе и дружбе, глаза Витовтова и резкий разворот через правое плечо с последующим быстрым, будто скрываемый бег, шагом до окон. Впрочем, не стоило выискивать через рассуждения об вечных вещах, которые любят занудные философы при государе, вроде дружбы, товарищества.Да и как они могут быть вечными? Извечный вопрос, видимо, крепко задел сердце нашего гордого римлянина (так «окрестил» Витовтова граф, удивившись проявлению недозволительного мелкого проступка, который объяснялся лишь теперь уж признанными и графом мнениями об польской спесивости нрава). А остальные объяснения представит сам уж Корнелий Валерианович, но после… Пусть подберёт наиболее подходящие слова. Посмотрим, какие выберет слова, извёртки и способен ли на фантазию как его родственнички… Диковинное имя влияет на диковинности характера или даже дикости?

Тихо досадуя на подчинённого, отчего-то занимавшего по-прежнему интерес к его личностным качествам и личности, граф нехотя вспомнил и неподдельный, не успевший скрыться под наносным-вторым взглядом, взор Витовтова, вернувшегося с балкона к гостям и хозяину. Отчуждённость, словно душа и мысли были далеко-далеко от Грузино, ледяным, зиющим мраком лежала на взгляде синих глаз, ставших вновь светлее спустя мгновение.

Неужто всем так тягостно находиться долго подле меня? -тяжкая мысль назойливо раздражала сознание.А возразить не смеют, все они.Лица держат неизменными, а взора сдержать не могут…подлинного взора с подлинными чувствами.

Вздохнув, граф скучающе толкнул вверх край обложки книги об истории Древнего Рима. В памяти начало всплывать нечто смутное, словно эта книга была ранее подле, даже падала на пол, когда эта дворовая так же была рядом, читала в один из вечеров… Воспоминания быстро угасли, сменяясь мыслью иного характера-подмечающего то, что несколько удивило… Со одной из страниц открывшейся книги взглянуло какое-то знакомое лицо, доселе виденное раннее: приподнятая в надменной величественности голова, квадратная тяжёлая челюсть, волевой нос с горбом, остро очерченные брови с изломом над глазами властного командира, взгляд отчужденный и независимый как у человека, откровенно равнодушного ко всем правилам и устоям…как у прусского Короля и Корнелия Витовтова. «Корнелий»-прочли глаза, сужаясь в насмешливом прищуре, «Луций Корнелий Сулла «. Быстро пробежав взглядом по строкам, гласящим, что этот древний муж был римским правителем-диктатором, военачальником, хоть и происходил из угасающей знатной семьи, граф оттолкнул прочь книгу.

«Что ж, вот откуда корни такого характера…. Внешность больно уж непокорная, с властными замашками. Сложно признать с таким нравом правила и чужое превосходство, гордыня мешает…высот душа жаждет. Все на амбиции падки…»
Отчего-то граф бросил ещё раз взгляд на открытую книгу, быстро, по диагонали, читая строки об воине и правителе Корнелии… Неумолимость к врагам, благоволения полновластного владыки Гая Мария к молодому офицеру, жестокая расправа зрелого Корнелия над врагами, с составлением списка противников, уничтожение и отказ в помощи к коим были продиктованы его высшей волей, умение выживать при травле в начале военной карьеры и при восхождении ко власти с последующим долгим тревожным этапом её удержания-всё это вызвало потаённый уважительный отклик в душе Графа и…странное опасение, но отчего, чего и почему? И от кого?

Протянув руку, граф небрежно перелистнул увесистую стопку страниц. Не глядя на очередное изображение, не решаясь более уделять внимания и даже взгляда книге, граф повернулся в сторону. Край глаза лишь уцепил в боковом взгляде образ какой-то величественной дамы в античных одеждах с обыкновенным для её племени- римским профилем и надменной, властной красотой.
Облик Агриппины Младшей, одной из самых жестоких женщин, остался безымянным для Графа, решившего отвлечься от книги.

Несмотря на намеренное оттягивание перемены взгляда, граф всё же невольно, словно влекомый каким-то порывом, взглянул наконец-то на Настасью, замолчавшую от надобности перевернуть страницу. Что-то знакомое показалось в этом белом лице, освещаемом пламенем камина, будто мгновенье назад он видел её… Или бросал взгляды украдкой, нарушая решение воли? А может, будучи проездом мимо угодий покойного соседа, ему уже встречалась эта дворовая? Показалось, что будто где-то они виделись… Что-то знакомое, притягивающее внимание, взгляд как-то, что уже ведомо, показалось в этой дворовой. Или это ощущение от того, что помнится до сих пор ясно как управляющий описал детально и чётко наружность пригожей девки из соседних угодий? Наверное, тогда облик создался в сознании и запечатлелся надолго, запоминаясь отменно как запоминалось всё в его памяти, коей Бог не обидел…

Граф вздохнул, переведя взгляд на книгу и замер, всматриваясь в изображение. Будто дворовая причудливо вошла на страницу, но обряженная как знатная дама в платье античного кроя… Или словно надменная царица сошла со страниц, причудливо оказавшись в комнате. Серые глаза графа озарились недоверчивым холодным пламенем, сверкнув в приблизившимся свете свечей подсвечника, который барская рука быстро придвинула к себе. Опасливое чувство от схожести отдалённо полоснуло душу боязнью от схожести простой дворовой с властной, величественной госпожой, взиравшей с видом дамы, отлично знавшей цену своей стати и силу своего величия. Подняв голову, граф резко прищурил глаза, вглядываясь сильнее от накатившего изумления. Ведь на долю секунды показалось, что над русой головой Настасьи сверкнула острая в лучах небольшая медная корона. Однако цепкое сознание графа быстро объяснило глазам, что то лишь край узорчатого настенного незажженного канделябра, который был над диваном, на коем сейчас сидела Настасья. Отблеск огня камина отразился в лучистой детали канделябра как-будто причудливо зажег корону над головой простой дворовой девки. Вполне объяснимо для сознания графа, чуждого к фантазиям и к тому, что якобы по истине могло привидеться как всем прочим людям.

Однако ж что-то в закоулках души неприязненно и опасливо отдалось странным чувством осознания чего-то… А впрочем, ей пошло бы модное платье на античный манер, в который рядятся знатные дамы… Знатные… Далёкие и надменные образы, высокомерно отдалявшие одним взглядом всякого, кто был недостоин их высот, мелькнули в сознании холодным белёсым сомном. А ведь могла бы одна из знатных белеть молчаливым видением и здесь, но смиренно смотрящая долу как эта дворовая… Отчего-то не хотелось называть её по имени.
И отчего-то эта дворовая представилась в белых одеждах как древняя царица из этой книги, сидящая так же безропотно молчаливо и сдержанно подле, напротив, не метаясь на балах как непокорная птица, не смотрящая свысока, а как….покорная и простая баба, облачившая свою стать и красоту в достойную оправу.

Внутреннее чувство причудливого довольства озарило душу словно было увидено то, что сочетало самое желанное, самое хорошее для него и наиболее подходящее, одним словом самое прекрасное и самое нужное….Но что-то ещё и опасалось вида этой горделивой стати, присталой больше госпоже чем дворовой.

Настасья выжидательно молчала, не понимая, что вызывает её молчание. Пристальный взгляд барина, отчего-то давненько уж опустившего руки на край стола и приподнявшего голову, чтобы всмотреться в неё? Или гнет от ожидания неведомого и неожиданного?
Иступлено и пусто, Настасья смотрела вперёд в себя, не помня когда уж нежданно для себя решилась поднять взгляд. Впереди темнела форма барина и белело его окаменевшее лицо, не выдававшее ни мысли ни замысла. Сверкали мелкими пятнами завитки решётки камина, серебристые части причудливого мундира графа, льдинки ярких звёзд за окном. Отблески от всего этого казались ледяными, несущими обжигающий, будто острый для глаз, свет, который больше не манил, а даже пугал…

Граф выпрямился и устало потёр переносицу будто устал смотреть на то, на что было тяжким смотреть…
-Достаточно! -проговорил граф, хотя Настасья давно завершила читать и не намеревалась судя по всему приняться за новые страницы.
Настасья быстро опустила взгляд якобы от стремления послушно закрыть книгу.
-Слов сложных и заумных много. И так часто слышу и читаю их.Иного слышать хочется- затаённо, размеренно оттягивая слова, произнёс граф.
Настасья непонимающе пожала плечами, бросив на графа выжидательный взгляд

Граф удобнее уселся, закинув нога на ногу и забавляющееся изогнул рот в полуусмешке словно над своей причудой
-А теперь сама сказывай, не по книге. Об.ваших сказаниях, поверьях иль об чём забавном, что у тебя в родном краю случалось.

Как и ожидалось, Настасья удивлённо и неподдельно изменилась в лице, обнажив что-то детское, таившееся в этом округлом лице с мягкой линией щёк несмотря на проглядывающиеся широкие скулы. Наверное, приняла слова за шутку-подумалось графу.

Граф одобряюще махнул ладонью в воздухе резко и повелительно
-Неужто всё позабылось? Об чём обычно вы вечерами говорили меж собой в забаву после трудов дневных?
-Да всяко, барин….-Настасья опустила плечи, задумчиво поджав на мгновенье нижнюю губу- И пересуды и сплетни, чего уж таить… Да пустое то. Не об том Вы…а вот…-Настасья подняла на краткий миг озарившиеся азартным блеском зелёные глаза-На сказы у нас народ охочий… Хутор славился затейниками на россказни.

Граф довольно кивнул, внимательно всматриваясь в тихо отмирающую от сковывающей зажатости Настасью, начавшую оживать от дозволения побыть прежней…
-Только не про волков да змеев. Наслушался- тихо усмехнулся граф, шелестя погрубевшим довольно-сытым голосом существа, утоляющего наконец-то себя тем, что ловко добыл из редкой и необычной пищи.
-Нет-нет. О пташке, что желания исполняет-Настасья широко распахнула глаза и подняла ладонь словно боялась что нечто-то упорхнет, такое светлое и хрупкое-За той, за которой взаправду иногда люд гонялся… Золотая как пламя, сказывают…
-Так значит веришь? -начал было недоверчиво-насмешливо говорить граф, но быстро умолк, заметив как гневливо взметнулись вверх брови Настасьи и повелительно безучастно проговорил- Сказывай.

С проворной лёгкостью Настасья бережно отложила книгу в сторону и сложила руки на коленях, словно собираясь с мыслью. Сказка помнилась дословно, наизусть запечатанная в памяти как многое другое когда-то увиденное и услышанное в жизни.Однако неловкость не покидала от того, что было неожиданно услышать такое пожелание барина- рассказать ему сказку. Что за очередная блажь? Иль притаилась каверза какая? Вот сейчас барин рассмеётся, сменив строгое выражение лица на насмешливую гримасу, присталую более бесу нежели чем человеку… Сказку на ночь испрашивает, а сам что? Так и слушать будет? Или….у постели сказку ему сказывать велит? Настасья повернула в сторону камина лица, так долго противно озарявшему позолоту стоявшего поодаль барского ложа, на которое опасливо было взглянуть всё это время покуда она читала барину.

Да и как рассказывать сказку взрослому, да ещё важному такому, более того-барину… Не то, что сказывать детворе или братьям позади печи, в приятном сумраке от редких огоньков огарков свечей… Как тогда казалось всё иным, диковинным и даже манящим всё то, что мелькало образами из сказаний в полутьме хаты, в сумеречном мирке… Словно осколок детства всплыл тёмными, рябыми красками в сознании, спасительно уводя от настоящего, того, что было ныне наяву.И словно в тёмную воду знакомого ручья, захотелось нырнуть, уплывая хотя бы на мгновенье от этого опасного сумрака, от строгого барина и ледяного белого дома, в котором было тепло словно по недоразумению, будто дом стоял на краю преисподней.

Мысли об былой жизни-вольной и свободной, вновь окатили душу особой смелостью, затаённой отвагой. Настасья вздохнув, делая вид, что промедляла от того, что точнее вспомнить силилась сказание, начал говорить тихо, осторожно наращивая завлекающий таинственный полу-шёпот будто говоря, боялась оскорбить непочтительным обращением важное верование её люда в диковинную притчу об волшебной птице.

Но что-то горькое, злое и недоверчивое, тыкало незримо в самую глубь души, говоря ей, что сказанию верить нельзя. Да и она давно уж не верила в золотую птицу, исполняющую желания. Разве птица может обронить золотые перья? Перья из чистого золота, подарки беднякам заместо монет. И разве птица может говорить, а не беззаботно щебетать? Да и нет чудес, чтобы кто-то исполнил желания… Бог и то, не всегда исполняет их-осторожно шепнуло что-то злое, сомневающееся во всём. Да и показывается птица не всем, кто её ищет-рыщет, стремится подманить-даром иль мольбой….

С первых строк графу тоже не верилось в придумку простого люда насчёт птицы-спасительницы и помощницы. Верования простого люда богаты на разные чудеса вроде исполнения желания, помощи от небывалых существ… А подоплека одна-нежелание трудом добыть желанного, а чудом, удачей. А ещё понимают, что помочь им некому окромя Бога, вот и тешат свои головы невежественные чудачествами с верой в сказания, предания, верованием в особые силы. Однако ж слушать мягкий, со сдерживаемой звонкостью молодости, голос девушки было приятным. Смотря со снисходительной недоверчивостью, граф мягко улыбался, не размыкая губ, изогнутых в привычной жёсткой непримиримой линии неуступчивости и недоверия. Да и впервые кто-то так вольно, легко и тепло решался говорить при нём, к тому же рассказывая что-то по приказу графа.

Будто дворовая забыла о привычной настороженности и своей привычке дичиться барина, напрягаясь каждой жилой так, что это было видно глазам. В зелёных глазах наконец-то граф более не видел затаённой ненависти к себе и злобного непрощения. Глаза Настасьи светились тихим светом, озаряясь изнутри лучистым блеском как редкие изумруды. Может она вспоминает как рассказывала эту сказку своим братьям пока те не умерли? Ведь да, управляющий и она сама сказывали, что были братья, умерли в детстве… Отчего-то впервые сведения, знания путались в сознании. Всё о своей жизни, о сведениях о ком-либо или о чём-либо было словно в тумане. Или не хотелось думать о чём-то? И сами слова Настасьи словно слышались сквозь незримую плотную завесу.

Безучастно глядя вперёд себя, граф ясно осознавал одну наиболее важную сейчас мысль, бывшую даже самой важной: впервые в жизни он полюбил.Полюбил сидящее впереди существо, казавшееся чем-то стоящим далеко от титулов, социального положения, принятых правил о женских идеалах вроде покорности и угодливости. Ни разу не искреннее ,не покорное и не любящее создание, но словно близкое сердцу, духу, душе. Но всё было неважным, не трогающим сознания, разума и рассудительности.

Словно желая крепче покрыться бронёй, напомнить себе о образном покрове могущества и силы, граф прижал ладонью к шее края воротника мундира. Дышится как-то тяжелее-тихо отметил рассудок, но сознание было занято другим ходом мыслей-мыслями о том…что нет мыслей, а царит необычайное забытье от всех размышлений, острых замечаний ума, от всех осмыслений того, что происходит в жизни. Необычайная лёгкость, удивительная свобода окатила мышление человека, уже много лет обычайно всегда занятого осмыслением какой-либо информации, аналитической деятельностью пытливого ума. Да и с детства жизнь заставляла думать много и обо всём… Даже книги и прогулки не уводили прочь от порой мучительного осмысления всего, что занимало ум и душу.

Неизвестное и благостное чувство, дарившего доселе неощущаемую легкость мыслей и душевного состояния, начало терять приносимый покой, сменяясь тревогой, которая всегда была от неизвестного, непонятного…а значит могущего быть опасным.
Словно нехотя, с усилием воли отрываясь от приятного питья, граф сжал тонкие губы, шумно вздохнув и неприязненно произнёс, махнув ладонью, когда Настасья только заканчивая сказ
-Занятно.Весьма. Да только сама в эти нелепицы не веришь…-качнул головой граф, поднимаясь со стула- Хотя у нас народ тоже любит за птицами гоняться, золотыми. Важных птиц много в Петербурге- произнёс граф, занося раздражённо порывистый шаг-Что желания исполнят, если их умолить, задобрить-с холодом в строгом голосе проговорил граф, делая решительный, твёрдый шаг будто хотел почувствовать побольше тверди в теле от этой тяжёлой напряжённой поступи.

Настасья вновь внутренне сжалась словно зверёк, ожидающий нападения и выжидательно глядела на графа потемневшими зелёными глазами, схожими теперь с малахитом. Что это граф поднялся так грузно и говорит столь сурово? Сказ не по душе пришёлся? А что угодить ему может-то? -говорило сознание, не дивясь уже ничему исходившему от строгого барина.
Ну хоть может сейчас велит прочь идти… Мол надоела ему своими…как он сказал…нелепицами.

Граф сложил руки на груди, окинув Настасью каким-то пустым взглядом словно не желал видеть её перед собой.Но этот пустой взор понравился Настасье так, как долго уж она выдерживала пристальный взгляд барина пока читала и рассказывала сказ. Глазами не видела, но ощущала сердцем тяжкий и неприятный ей взгляд. Вряд ли барин не смотрел на неё.

-Позабавила- серьёзно и словно говоря о провинности холодно, как судья, произнёс граф-Сама-то что желаешь?
Граф взглянул на Настасью с холодной укоризненностью в глазах, ожидая как ото всех затаённого желания испросить что-либо у него и его могущества.

Настасья подняла лицо, недоверчиво подёрнув бровями, но спешно опустила лицо, покорно залопотав
-Да что желать помимо милости Вашей…
-Да полно тебе-громко и как-то гулко произнес граф, быстро подходя к Настасье словно подлетая подобно тёмной птице и взял ту за подбородок-Что желаешь? Проси.Не шучу.
Настасья почувствовала как решительно цепко впились пальцы графа и поняла, что угодливо лепетать, скрывая истинное пожелание, не выйдет. И казалось, что барин что-то искал из помысла, которое он ожидал услышать от неё… Думает, что вольную испросит дворовая?

Настасья подняла спокойный взгляд на барина, выжидательно молча. Почему-то что-то довольное тепло окатило душу от того…как мучительно, боясь дрогнуть, крепкой была рука барина. Что-то боится услышать, узнать? От отчаяния словно барин крепко сжал её лицо. Крепко, однако ж как-то выверенно по силе, не желая вреда и боли нанести… Неужто она, девка простая, так в горячее чувство досады или гнева вогнала ледяного барина? Что-то позабавило Настасью от осознания, что она вывела из безучастия графа какой-то своей провинностью, известной лишь барину.

Вздохнув, обдавая тёплым дыханием холодную ладонь графа, Настасья размеренно произнесла мечтательно и устало
-Да нелепица, барин… Позабавлю Вас.но.рада буду повеселить душу Вашу милостивую.Желание одно… А можно… Дозволено мне.выйти на выступ? Из окна своего видала как один гость Ваш вышел…

Граф сразу понял о ком говорит Настасья и удивился от другого непонимания….зачем она так же хочет умчаться на балкон как тот своеобразный человек Витовтов.Что за причуда у них двоих одна и та же? Всё умчаться норовят, вырваться как птицы на воздух…
Да только вернуться всё равно придётся…

Граф отвёл руку от лица Настасьи и искренне громко, с глухим раскатом резковатых гортанных звучаний нутряного голоса засмеялся
-Повеселила-одобряюще произнес голосом, исполненным расположения-Да с невежливой дурости охота только пример брать? -задумчивым голосом назидательно спросил граф, уже отходя в сторону балкона. Граф распахнул дверцы, ведущие на небольшой балкон, с которого хорошо обозревался внутренний двор
-Темень всё равно… Никто не увидит-сам себе произнес вслух граф, отходя в бок от распахнутых дверей балкона-Забавное желание. Глупая трата…-привычно холодно и отчужденно проговорил граф, внимательно смотря на лицо Настасьи.

Настасья осторожно поднялась, опираясь на деревянную спинку дивана словно опасалась рухнуть в обморок от нежданной радости или неловкости. Свежий воздух обдал щеки приятной прохладной.Хотелось словно пить этот стылый воздух, вдыхать освободительную прохладу… Словно душа стала свободнее, когда дышалось иначе от того, что глаза видели свободную даль в зияющем тёмном проёме, а сама она стояла высоко…в высоте и тепле, пусть и на короткое время. Ноги показались легче, а тело словно не чуяло холода и вовсе не норовило сжаться от морозного воздуха. Особая стать появилась твёрдым стержнем в хребте, когда представился перед глазами тот смелый военный, шагнувший на каменный выступ прочь от барской силы, графской воли….
Захотелось так же выпорхнуть на мгновенье прочь от горниц ледяного каменного дома.
Но Настасья медлила, словно не верилось дозволению. Казалось опасливо, что барин передумает и глумясь захлопнет двери в назидание, чтобы дворовая не помышляла упорхнуть…

Граф однако ж пригласительным, замедленным словно нежеланным для него взмахом, повёл рукой в воздухе
-Ну же, иди. Я не шучу. На морозе не оставлю- усмехнулся граф, однако быстро и как-то с горькой гримасой рта, прервал сорвавшуюся привычно язвительно-насмешливую шутку
Настасья сделала шаг вперёд и замерла, взглянув ещё раз на графа. Тот стоял неподвижно, равнодушно смотря на неё.
Быстрой пружинистой поступью Настасья прошла до открытых дверец и замерла на пороге. Фигура графа темнела сбоку и словно уже далеко…хотя барин стоял совсем рядом с неё.
Боком видя барина, Настасья смотрела вперёд, в тёмное звёздное небо, под которым, внизи, светлели дворовые постройки. И всё показалось таким далёким, не могущим сейчас дотронуться до неё…

Уже забыв думать о резком шаге того гостя графа, Настасья широко шагнув внесла себя на каменный пол желанного выступа.Края сарафана тяжко взметнулись, показавшись приятно тяжёлыми крыльями. Более холодный воздух обдал лицо, заставляя мысли быть более ясными и острыми как льдинки. Пройдя до перил, Настасья взглянула вверх. Звёзды сверкнули ярче и будто виделись уже несколько чуточку ближе… Не хотелось думать ни о чём. Ни о барине, судя по шагам, шагнувшем вслед за ней и стоящем на пороге, позади неё. Ни о дворовых, тихо переговаривающихся меж построек на дворе.

Не испрашивая дозволения, боясь отказа, Настасья сделала последний шаг и положила ладони на каменное ограждение.

Графу захотелось поскорее шагнуть вперёд от опасливой мысли, если эта гордая и непокорная душа решит совершить недоброе: прыгнуть вниз, прочь от его воли и власти. Однако Настасья осторожно крепче прижала ладони к перилам и плотнее встала ногами на каменный пол.

«А ведь иначе всё видится….Права я была»-подумала Настасья, оглядывая двор-«Вот ещё почему тот человек вышел …Высь барская… С неё иначе всё видится… Будто глаза другие… А глаза порой видят то, что душа чует… Коль смела душа-то и глаза глядят смело и видят всё храбр, не боясь…». Холод не ощущался, а каждый вздох давался с особым довольством.
Да только граф, стоявший поодаль, не трогаясь с порога, напоминал о иной жизни, уготованной ей…

Глубоко вдохнув, словно прощаясь с вольной жизнью, обретённой вновь на мгновение, Настасья склонила голову.
-Хватит…-заверительно и сдерживая грусть отозвалась Настасья на молчаливое ожидание барина-Не понять мне его радости…-махнула ладонью в знак деланной досады Настасья и повернулась к графу. Благодарно взглянув, Настасья быстро потупила взор от того, что к уголкам глаз упрямо бились скупые ручьи сдерживаемых слёз.
Граф лишь развернулся, поворачиваясь прямой, застывшей в ровной линии, спиной.
-Дверь затвори, а то воздух стылый- отрывисто, отчужденно с угрюмой тяжестью в голосе приказал граф, отходя к столу, смотря цепко вновь на свои бумаги.

Настасья горько улыбнулась, осознавая злую издёвку барина, повелевшего затворить самолично дверцы к свободе, глядя воочию на свободу, быстро затворяемую собственными руками. «Чтоб воля меньше помнилась… И более не тянулись руки к ней» — в сознании проявилась беспощадная выжигающая лютым пламенем мысль осознания своей догадки.

Руки норовили дрогнуть, когда Настасья затворяла дверцы. Повернувшись, Настасья увидела графа занятого чтением своих бумаг. Не поднимая на неё взгляда, барин лишь качнул головой в сторону дверей комнаты, негласно веля Настасье уйти.

Чувствуя свинцовую тяжесть в глазах и жгучий стыдливый румянец на лице, Настасья спешно, боясь сорваться на лёгкий бег, вышла из комнаты.

Граф отложил бумаги, в строки которых вглядывался, не читая давно уже прочитанных строк. Неуклюже и небрежно поднявшись со стула, граф всмотрелся в зеркало. Затаённо опасаясь увидеть себя…иным, граф вглядывался в своё отражение. Быстро подняв руку, граф резким порывистым движением расстегнул ворот мундира. Что-то тяжелее и гуще стало в воздухе, хотя тот был полон морозной свежести, успевшей набежать пока были отворены дверцы на балкон. Дышалось уже не так легко как секундами ранее…

Отражение показывало обычный облик его, сохранявшего незыблемое спокойствие и ничего не выдающее равнодушие. Вроде ничего не переменилось в его взгляде, маске лица. Ничего не выдавало сильного чувства, в котором окончательно признаться себе пришлось лишь чуть ранее этим вечером. Быстро развернувшись, граф бросил равнодушный взгляд сквозь дверцы, ведущие на балкон. Позади темнела ночь, белели остовы любимого владения.