Кусок мяса 6. Часть 2

Машенька устроилась санитаркой в один из петроградских госпиталей. Забавно: при царе она звалась сестрой милосердия, а теперь превратилась в «санитарку». Её обязанности, однако, не очень изменились, и работа была так же тяжела, как и на фронте. С той только разницей, что контингент пациентов заметно изменился. Именно поэтому Петр был категорически против такой работы, но нужно было как-то кормиться. Деваться некуда, пришлось отпустить Машеньку, при этом буквально конвоируя её по дороге в госпиталь и обратно, - на улицах было неспокойно.

Петр, как мог, пытался достать деньги. По инвалидности ему положили небольшое жалование, от которого он по убеждениям сначала отказался. Не желал принимать подачки от Временного правительства, заключившего позорный, кабальный мир и снивелировавшего все заслуги русской армии. Но со временем, - когда стало нечего есть, - пришлось поменять решение, наступив на горло своим убеждениям. Не бедность пугала Петра, ему было тяжело вот так, постепенно, шажок за шажком, переступать через то, что раньше внушало ему трепет и уважение.

Машенька видела, как он мучается; даже ей нашлось местечко в новом мироустройстве, а вот Петр, казалось, сознательно не желал делать шаг вперёд. Ей тоже было противно и страшно, уныло и горько, порой руки опускались и не хотелось выходить на улицу, чтобы лишний раз не соприкасаться с хваленой «свободой». Но даже так Машенька не могла оценить всю глубину трагедии, потрясшей душу любимого человека.

Если Маша, по простоте душевной, крестилась, переступала через порог и, стараясь не смотреть по сторонам, шла по грязным улицам до госпиталя, где ей приходилось порой встречаться с грубостью и сальными намеками (Петру она об этом не говорила ни слова!), - то именно эта искусственная бесчувственность, в которую она сама себя загоняла, в некотором смысле спасла её. Петр так не мог, не умел.

Машенька даже удивлялась всем тем печальным рассказам, которые Петр приносил с улицы после каждого своего выхода. Сама она научилась мастерски закрываться и ничего не замечать вокруг. А Петр замечал все, даже то, чего не желали видеть его глаза.

Однажды, когда они начали сильно нуждаться, Петр достал из запасников серебряную с позолотой ложку, - подарок барона на именины воспитанника, - и сказал, что снесет её на рынок. Машенька несколько раз доставала ложку из холщовой тряпицы и, вздыхая, любовалась тонкой, филигранной работой. На ложке в обрамлении цветочного венка красовалась монограмма «П», а в ручку был вделан похожий на упавшую каплю крови гранат. Камень был тонко огранён, и блики света танцевали на его поверхности какой-то интересный танец, за которым и наблюдала, как заворожённая, Машенька.

- Не жалко вам расставаться с такой красотой? - спросила она вполголоса.

- Жаль только из-за барона, его ведь уже четыре года как нет в живых. Это была память о нем... С другой стороны, я рад, что он ничего этого не видит... Но за эту вещь возможно хоть что-то выручить, все остальное  в моих сундуках - пустышки.

- Мне кажется, те, кто теперь заполонили рынки, и за пустышки готовы голову друг другу оторвать, - печально констатировала Машенька.

- Пока ещё можно сыскать кого-то из дворян, будем продавать ценное. Я заметил, их переодетые слуги шныряют по рынкам и скупают ценности и украшения, избавляясь от рублей. Потому как сами хозяева готовятся к побегу за границу. А пустышки будем позже продавать пролетариату. Те, вы правы, и за безделушки готовы перегрызть друг другу глотки.

- А вы не думали о том, чтобы тоже уехать?

- Из России? Думал. Я не смогу там, на чужбине. Это сложно объяснить: здесь вся жизнь прошла, здесь могилы родителей, здесь воздух особенный! Вы ткань прошейте нитками, а потом попробуйте нитки вырвать. Вот так же и человек разорвётся, лопнет, если начать тянуть из него жилы любви к своей отчизне.

- Даже если будут убивать, не поедете?

- Если будут убивать, это быстро закончится. А на чужбине медленно, заживо гнить без глотка русского воздуха, - не хочу!..

Продолжить чтение http://www.proza.ru/2019/01/22/2014