Казнённый пророк

                КАЗНЁННЫЙ ПРОРОК
Яркий солнечный лучик иглой скользнул по сумраку тюремного каземата.
Стоявший у плотно зарешеченного окна узник, смотрел как светлое пятнышко медленно продвигалось по его руке, и постепенно исчезло — видать солнце скрылось в облаках. Снаружи который час слышался стук топоров. «Ладят мою новую судьбу, — арестант выпрямил спину и сел на деревянном ложе кровати, — жаль, что не удалось задуманное. Сколько раз приходилось говорить северянам о гибельном их проекте, — размышлял Пестель. А теперь и ни Конституции, ни Республики. На всех пятерых — одна „глаголь“ с перекладиной на Кронверке». Он вспоминал, как несколько минут назад под конвоем вернулся в каземат из большого зала Комендантского дома, где пятерым декабристам, осужденным на смерть, зачитали окончательные приговоры.Стоя в окружении конвойных с шашками наголо, Пестель спокойно выслушал эти жуткие слова:"Верховный уголовный суд, руководствуясь «высокомонаршим милосердием», явленным «смягчением казней и наказаний», решил: «вместо мучительной смертной казни четвертованием, Павлу Пестелю, Кондратию Рылееву, Сергею Муравьеву-Апостолу, Михайле Бестужеву-Рюмину и Петру Каховскому приговором суда определенной, сих преступников за их тяжкие злодеяния повесить». Закончив читать, генерал, встретил взгляд Пестеля как-то замешкался и вдруг отвёл глаза. Павлу вспомнились слова коменданта Петропавловской крепости, генерала пехоты Сукина, сказанные ему на следствии во дворце. «Вот вы господа, читали все: и Дессю, и Констана, и Бентама, и вот куда попали. А я всю мою жизнь читал только Священное Писание, и смотрите, что заслужил». Этим генерал намекал на пожалованное ему императором звание генерал-адъютанта сразу после подавления восстания на Сенатской площади.

     В крепости весь день 12 июля шла никогда не виданная работа по постройке виселицы: царь повелел завершить казнь до четырёх часов утра. И в этом была его жестокость и лицемерие, обнаруженные петербургским обществом. Император известил Верховный уголовный суд, который решал судьбу декабристов, о том, что «отвергает всякую казнь, связанную с пролитием крови», лишив приговоренных к смертной казни декабристов права на расстрел. А ведь двое из них участвовали в Отечественной войне 1812 г., имели ранения и боевые награды. Например, П. И. Пестель, выпущенный из Пажеского корпуса в числе первых, в 19 лет был тяжело ранен в Бородинской битве и награжден золотой шпагой за храбрость, а также отличился в последующем заграничном походе русской армии. С. И. Муравьев-Апостол также был награжден золотой шпагой за храбрость в битве под Красным в 1812 году. А теперь по велению царя им было суждено умереть позорной смертью на виселице.

     На потемневшем от невзгод лице узника скользнуло некое подобие сожаления — он вспомнил свою первую встречу с императором после своего ареста и трудного пути в кандалах от самого Тульчина до Петербурга. Она состоялась в полдень, 3 января 1826 года сразу по прибытии Пестеля в столицу — императору не терпелось посмотреть на главного «злодея», как его к тому времени определило следствие и сам царь. На беседе по желанию царя никого не было — император и узник несколько часов говорили с глазу на глаз. Они встретились один на один — правитель огромной страны и мы-слитель, бросивший вызов самодержавию. Никогда не станет известно, о чём же говорили эти два непримиримых в жизни человека. Лишь дневниковые записи императора приоткрывают завесу противоречий между ними. Как только привели Пестеля во дворец, царь приказал расковать его и, вглядываясь в умное, спокойное лицо потрясателя империи, запомнил эту выразительную встречу на всю жизнь.
     В позднейших мемуарах он напишет: «Пестель был злодей во всей силе слова, без малейшей тени раскаяния, с зверским выражением и самой дерзкой смелостью в запирательстве; я полагаю, что редко где найдется подобный смутьян..».Непонятно было, чего зверского увидел император в лице Пестеля, но потом всем стало ясно, что Николай I испугался уверенности собеседника в своей правоте. Он беседовал с мыслителем, который даже не то что молчанием, но интонацией ответов твёрдо защищал свои идеи, и это, по-настоящему, страшило нового монарха.— Ваше величество, если Вы хотите знать, чего мы желали добиться, так извольте. Я не боюсь Вам этого сказать, потому что знаю о своей участи, в которой Вы приняли самое активное участие. Еще издавна я сделался в душе республиканец, и ни в чем не вижу большего благоденствия для России, как в республиканском правлении. Царствующая семья же есть враг этому благу и силою противилась бы такому миропорядку после нашей революции.— Как Вы можете так решать? Вы что, пойдёте против божественного установления власти? — император остановился у стены и заложил руки за спину, еле сдерживаясь от негодования.— А народ российский не есть принадлежность какого-либо лица или семейства. Напротив, правительство есть принадлежность народа, и оно учреждено для блага народа, а не народ существует для блага правительства. Это положение вещей, считал я, могло быть достигнуто нами только силою, быстро и решительно.— Значит, Вы готовы пролить христианскую кровь для установления своих порядков? — медленно, как будто страшась своих слов, произнёс император.— Смена порядков всегда чего-то стоит и особенно в России — уточнил Пестель и замолчал.Царь, потрясённый такой спокойной откровенностью, прекратил разговор и, не глядя на арестанта, бледный от негодования, вышел из комнаты.

     Позднее он дополнит в своих воспоминаниях, что «узник обнаружил «дерзкую смелость в запирательстве». Но это показывало то, что полковник Пестель просто не желал говорить лишнего, чтобы не навредить ни себе, ни другим.Привыкший на проведённых допросах к слабости духа некоторых декабристов, царь не смог добиться от этого арестанта желаемого — показать свою власть над ним.
Оловянные глаза монарха встретили взгляд настоящего политика — волевого, жёсткого и прагматичного. Ведь это перу Пестеля принадлежала знаменитая «Русская Правда» — проект послереволюционного устройства России. По роду своей служебной деятельности он был разведчиком и контрразведчиком: выполнял сложные задания в тылу противника, следил за «настроением умов» в полках, нейтрализовывал армейских вольнодумцев — тех, которые так или иначе оказывались на его пути и явно мешали его замыслам.Да, он теперь бесконечно укорял себя в том, как можно было ему, проницательному и осторожному службисту, не разгадать в этом щуплом капитане своего полка будущего явного предателя. А ведь каким искренним он всем показался на вступлении в тайное общество.

     Именно поэтому, будучи арестованным по доносу собственного подчинённого А. И. Майбороды, полковник Пестель и не собирался рассказывать всю правду о заговоре императору. На первом допросе в Тульчине он отговаривался полным незнанием о тайном обществе. И сообщал, что «никогда не был членом ни гласнаго, ни тайнаго ученаго общества в России», и поэтому не знает «ни название, ни цель, ни занятия такового». Однако, прибыв в Петербург, Пестель понял, что надо поменять тактику и стал давать показания, но так, чтобы не раскрывать всей правды.Император после личного знакомства с полковником почти понял его огромную настоящую роль во всей истории восстания, но лишь догадывался о многом  и ему становилось особенно страшно за то, что показания Пестеля были весьма и весьма далеки от истины. И что полковник смог утаить те факты из собственной конспиративной деятельности, которые — по тем или иным причинам — скрыть хотел. Именно это приводило царя в исступление, но он ничего не мог поделать с волей узника.

     Как и Трубецкому, Пестелю было что скрывать — готовя государственный переворот, Пестель активно использовал доверие к себе главнокомандующего 2-й армией генерала П. Х. Витгенштейна, непосредственных начальников — командиров дивизий, рассчитывая в ходе предстоящего восстания не только на полковые средства Вятского полка, но и на бюджет всей 2-й армии, стоявшей на юге России. При этом основную ставку Пестель делал отнюдь не на тайное общество: реальная подготовка к реальному восстанию шла в недрах 2-й армии, в сферу революционных интересов Пестель включил немало влиятельных в армии офицеров и генералов.В 13-м каземате Алексеевского равелина Петропавловской крепости его содержали строже, чем других арестованных декабристов — цепей не снимали ни днём, ни ночью. На допросы вызывали тоже чаще. По шороху возле дверей он понимал, как быстро менялись часовые. А это говорило только об одном — власти, да и сам панически царь боялись его побега. А бежать-то ему было и некуда. Да и само место его заточения было одним из самых страшных в Петербурге. Алексеевский равелин, вынесенный за пределы крепостной ограды и огороженный от нее рвом представлял самое труднодоступное место Петропавловской крепости и неудивительно, что именно там устроили тюрьму для особо важных преступников. Привезённый туда ночью Пестель догадывался, что оказался именно в «Секретном доме» — тайном узилище российских императоров. Ведь попавшие туда узники рассматривались прежде всего как личные враги русского царя, потому что для заключения в Алексеевский равелин не требовался приговор суда, а достаточно было всего лишь одного царского слова. Как впрочем, и для освобождения тоже.

     Заключенных всегда доставляли в равелин затемно. Попадая сюда, узник терял свое имя, фамилию, часто забывая при долгом заточении и самого себя. Всего его связи с внешним миром обрывались. Свидания и переписка разрешались только по особому царскому разрешению.Арестанты сидели исключительно в одиночных камерах. В лучшем случае они могли видеть только руки своих тюремщиков, подававших еду.. Сырость убивала медленно, но верно — из-за близости Невы нижняя часть стен была покрыта плесенью, стоячий холодный воздух превращал одежду и матрасы в гнилую труху.А начиналась его жизнь так блестяще. Потомок нескольких поколений московских почт-директоров из обрусевших немцев, сын сибирского генерал-губернатора И. Б. Пестеля и тайного советника, Павел с радостью учился на дому, и потом, в Пажеском корпусе, из которого был выпущен первым по списку с зачислением прапорщиком в лейб-гвардии Литовский полк. За что и удостоился чести быть занесённым на мраморную доску почёта Корпуса. Правда, потом, после восстания и казни, его фамилию торопливо соскребли с доски, но память осталась навсегда. Хотя некоторые преподаватели и были весьма недовольны его постоянными попытками всё подвергнуть сомнению.Растущего в сознании Павла Пестеля отличало желание везде быть первым, упорство и самое главное — непонятное упрямство, а еще — постоянный и странный интерес к общественным вопросам, которые по идее вообще не должны были заботить юношу с такой знатной родословной.

     Директор корпуса Клингер с неудовольствием отмечал в своём кругу среди преподавателей, что «выпускник Павел Пестель, хоть и умен, но чересчур «вольнолюбив»: позволяет себе критиковать крепостное право и, вот ужас, рассуждает о «необходимости равенства всех людей». Зная, что Павел Пестель выпускается из Корпуса первым по знаниям, директор, тем не менее, представил вместо него в поручики товарища по учёбе — Э Адлерберга. Александр I, восхищавшийся военными знаниями выпускника Пестеля, вынужден был вмешаться в скандал. Но Клингер представил царю тайную кондуитную характеристику Пестеля с собственными доносами о вольнодумстве. Император принял соломоново решение в своём духе — выпустить всех прапорщиками, а Пестеля назначить ещё и командиром взвода 2-й гренадерской роты. Но в памяти характеристику его держал и продвижению по службе старался препятствовать..Однако, наставники отнесли эти мысли к мальчишеским заблуждениям и полагали, что далее они не получат развития. Если бы они тогда знали, как ошиблись в своем воспитаннике. Но дальше началась война и 19-летний Павел Пестель впервые стал участником боевых действий.
    
     И, надо сказать, героическим. Действуя в боевых порядках лейб-гвардии Литовского полка, самого молодого в русской армии, юный прапорщик всегда чувствовал помощь и поддержку однокашников по Пажескому корпусу, воевавших бок о бок с ним — Николаем Пущиным, М. Лукашевичем, Э. Адлербергом. Вместе с полком они действовали в самой гуще Бородинской битвы, где приняли боевое крещение, прикрывая левый фланг русской армии на одной из наиболее опасных позиций на берегу Семеновского ручья. В этом сражении Пущин, Ушаков и «под самый уже вечер» сам Пестель, были ранены. Причем Павел получил тяжёлое, долго не заживавшее ранение. Вместе с другими героями Павел Иванович получил в награду шпагу с золотой надписью «За храбрость» из рук фельдмаршала Кутузова.
Родители долго не знали, жив ли сын и только спустя месяц после битвы им сообщили, что он находится в госпитале на излечении. События войны, потрясли его настолько, что он не мог не вспомнить о родных, подводя итоги собственной жизни — о битвах при Бородине и Лейпциге. Всё напряжение боёв он очень остро переживал, словно со времени событий не прошло 13-ти лет — так сильно было ощущение шока от обрушившейся на 19-летнего юношу картины горя, страданий, беспомощности и неразберихи. Это резкое изменение настроения будущего декабриста — от патриотического воодушевления и желания отличиться во что бы то ни стало до уныния и душевного упадка в оставляемой русскими войсками Москве он оставил в письмах родным.

     Картины войны, какие он увидел во время Лейпцигского сражения вызвали у него даже мысли о самоубийстве — он запасся ядом на крайний случай. И то, что в его идеях члены Северного общества увидели опасного мнения, было лишь итогами военных впечатлений наряду с учтенным опытом Французской революции. Да, он, Пестель, всегда выступал последовательным сторонником военного переворота в столице лишь для предотвращения возможного массового кровопролития. А сколько политического опыта он приобрёл, участвуя в русско-австрийских переговорах летом 1813 года в качестве курьера двух императоров. Он уже тогда понял, каковы могут быть рычаги европейской политики. И, наконец, фигура французского императора стала для Пестеля настолько внушительной, что он реально поверил в могущество личности.— Раз одному человеку по силам изменить государственное устройство к лучшему, — рассуждал Пестель в одной из петербургских бесед с Рылеевым, — то почему в России, у нас это нельзя сделать?— Но это же будет диктатура деспота, нам никак нельзя её принять — с жаром возражал поэт. — Если уж иметь над собой деспота, то иметь Наполеона, — спокойно и уверенно отвечал Пестель. Как он возвысил Францию! Сколько создал новых фортун! Он отличал не знатность, а дарования! Если бы кто и воспользовался нашим переворотом, ему должно быть вторым Наполеоном, и в таком случае мы все останемся не в проигрыше!»Рылеев в ответ только развёл руками: «Не готова наша страна к этому. Не поймёт народ такого исхода.»

    Мысли горячо толклись в голове, надо было бы подумать, как родные воспримут всё это, — Пестель ходил по каземату, стараясь хоть как-то согреться, — я так давно не писал им. Неожиданно колыхнулась дверь и в неё просунулась фигура в сутане, за которой в коридоре угадывались ещё силуэты. — Батюшка?, — удивился узник. Что так скоро? — Велено исповедовать, Ваше благородие, сказал пастор (Пестель был лютеранином),уже всё почти готово…Но пастор ошибся. В России так давно не казнили, что нельзя было найти ни тех кто умел строить эшафоты, ни тех, кто вешал. Новый генерал-губернатор Петербурга Голенищев-Кутузов приказал в городской тюрьме построить и испытать эшафот, а потом привезти его в крепость. Разобранную виселицу повезли к месту казни, но по дороге извозчик заблудился в темноте и её пришлось возводить с большим опозданием. Царь, между тем, через каждые полчаса получал точные сведения о происходящем в городе и крепости, и, стоя на берегу пруда, снова и снова нервно бросал своему любимому псу платок в воду. Он старался унять хотя бы этим простым движением холодный и липкий страх, что сидел в нём с того самого стылого утра 14 декабря, когда он увидел на площади всех, кто посмел выступить против него.

    А в крепости продолжалась трагикомедия. На валу, в десяти шагах от восточных ворот Кронверка, приговорённых к каторге и ссылке подвергали гражданской казни — в знак смерти над их головами ломали шпаги, бросали в костры сорванные мундиры и ордена, а затем набрасывали на обнажённые тела тюремные балахоны с колпаками узников и всех снова уводили в казематы крепости.Приговорённые к смерти пятеро декабристов под конвоем солдат Павловского полка, прибыв на место казни на Кронверке застали суету плотников-чухонцев, которые впопыхах пытались собрать эшафот и виселицу. Генералы и полицейские чины, устроители казни, нервно переговаривались и ёрзали в сёдлах на лошадях неподалёку — им до сих пор казалось, что повозка с виселицей и эшафотом исчезла в утренних сумерках не просто так, а в результате нового заговора.

    «…Эшафот уже строился в кругу солдат, декабристы двигались в оковах, — описывал происходящее один из современников. Каховский, медленно шёл один впереди, за ним Бестужев-Рюмин под руку с Муравьевым, потом Пестель с Рылеевым под руку же и говорили между собою по-французски, но разговора нельзя было слышать. Проходя мимо строящегося эшафота в близком расстоянии, слышно было, что Пестель, смотря на эшафот, сказал: «C’est trop» — «Это уж слишком» По воспоминанию квартального надзирателя, «они были совершенно спокойны, но только очень серьезны, точно как обдумывали какое-нибудь важное дело».Когда к ним подошёл священник, Рылеев приложил его руку к своему сердцу и сказал: «Вы слышите, как оно спокойно бьется?» Осужденные в последний раз обнялись. Священник — протоиерей Мысловский, награжденный после процесса декабристов орденом, передавал в своих «Записках», что Пестель, увидев виселицу, сказал: «Ужели мы не заслужили лучшей смерти? Кажется, мы никогда не отвращали чела своего ни от пуль, ни от ядер. Можно бы было нас и расстрелять. Видать, что посеял, то и взойти должно и взойдёт впоследствии непременно».Подходя к нему, чтобы исповедать, продолжал священник, я увидел в его лице одно лишь спокойствие. Ничто не колебало твердости его. Казалось, он один готов был на плечах своих выдержать тяжесть двух Альпийских гор».

     Виселица была ещё не готова и приговорённым пришлось сидеть на траве неподалёку от последнего места на земле, беседуя о чём-то своём. Рылеев писал прощальное письмо жене, Муравьев-Апостол ободрял упавшего духом Бестужева-Рюмина. Каховский понурив голову сидел и молился, время от времени крестясь и позвякивая ручными цепями. Пестель стоял рядом и спокойно смотрел, как хмурые и полусонные чухонцы неловко орудовали топорами. «Нервничают, — вдруг поймал себя на мысли полковник, — ещё бы. Столько лет не казнить и тут столько сразу. Да, разучились ремеслу смертному в России». Наконец, плотникам удалось достроить эшафот.Приговорённых к смерти возвели на место казни. Полицмейстер Чихачёв снова прочитал вердикт Верховного суда с заключительными словами: «За такие злодеяния повесить!».

    Стоя на скамье виселицы и ощущая за спиной дрожащие руки палача, Рылеев обратился к товарищам: «Господа! Надо отдать последний долг». Протоиерей Пётр прочитал короткую заупокойную молитву. На осуждённых накинули белые балахоны, что вызвало у них недовольство: «К чему это?». Всё продолжало идти не по плану. Однако виселицу строили в спешке, и оказалось, что стоящие на досках смертники даже не достают шеями до петель. Помощники палачей в разрушенном здании Училища торгового мореплавания нашли скамейки для учеников, которые спешно принесли и поставили на эшафот. Один из палачей неожиданно рухнул в обморок, и его пришлось срочно унести. Наконец зазвучала барабанная дробь, на шеи казнимых накинули петли, из-под их ног подручные экзекутора выдернули скамью, и через несколько мгновений трое из пяти повешенных неожиданно для всех рухнули вниз — три гнилых верёвки оборвались..

    Наблюдавшие за казнью генералы забеспокоились, происшествие реально могло снять с них эполеты. То ли экзекуторы не учли, что вешают приговорённых с оковами, то ли верёвки изначально были отвратительны, но трое декабристов — Рылеев, Каховский и Муравьев — Апостол рухнули в яму, сломав доски помоста тяжестью собственных тел. Трагикомедия казни продолжалась.В светлеющем тумане утра некоторым из свидетелей происходящего стало дурно. Когда веревки троих приговоренных оборвались, среди редких свидетелей жуткого зрелища прошелестело: «знать, Бог не хочет их смерти». Обычно преступника дважды не вешали, но заговорщиков в этот раз помиловать не собирались.

     Извлечённый из ямы и брошенный палачом на её край Муравьёв-Апостол воскликнул: «Бедная Россия! И повесить-то порядочно у нас не умеют!». Карабкаясь из ямы, поднялся на ноги весь окровавленный Рылеев и, обратившись к генерал-губернатору Кутузову, выкрикнул ему в лицо: «Вы, генерал, вероятно, приехали посмотреть, как мы умираем. Так и сообщите государю, что мы умираем в мучениях». Когда же новый возглас Кутузова: «Вешайте,вешайте их скорее снова», — возмутил спокойный, предсмертный дух Рылеева, этот свободный необузданный дух заговорщика вспыхнул с прежней неукротимостью, вылившись в слова: «Подлый опричник! Тиран! Дай же палачу твои аксельбанты, чтобы нам в мучениях не умирать в третий раз». Руководители казни отправили посыльных за новыми досками и верёвками.

     Процедура затягивалась — найти эти вещи в Петербурге рано утром было не такой уж простой задачей. Наконец, новые верёвки и доски принесли, троих сорвавшихся, получивших травмы при падении, повесили. Всю вину за сделанные упущения возложили на инженера Матушкина, которого за некачественное строительство эшафота разжаловали в солдаты. Когда врачи констатировали смерть повешенных, их тела сняли с виселицы и положили в разрушенном здании Училища торгового мореплавания.К этому времени в Петербурге окончательно рассвело, и вывезти трупы для захоронения незаметно было невозможно. Как вспоминал обер-полицмейстера Княжнин, следующей ночью тела декабристов были тайно вывезены из Петропавловской крепости и захоронены в братской могиле, на которой не было оставлено никакого знака. Точных сведений, где именно похоронили казнённых, нет. Наиболее вероятным местом считается остров Голодай, где хоронили государственных преступников со времён Петра I. В 1926 году, в год 100-летия казни, остров Голодай переименовали в остров Декабристов, установив там гранитный обелиск с профилями каз-нённых революционеров-дворян.Сбылись, сказанные Пестелем перед казнью слова: «Что посеял, то и взойти должно и взойдёт впоследствии непременно». Знали бы только Пестель и его смелые соратники, что именно взошло из того, что они посеяли….
17 января 2019 г.