Дракон и Рождество

АПД: повесть в законченном виде опубликована здесь; https://ficbook.net/home/myfics/8953669 - на ФБ больше кнопок для оформления и более удобный интерфейс.

Дракон и Рождество
Историческая повесть

Я открылся не вопрошавшим обо мне; Меня нашли не искавшие Меня.
(Ис. 65, 1)

Tempus adest grati;
Hoc quod optabamus,
Carmina l;titi;
Devote reddamus.

Deus homo factus est
Natura mirante,
Mundus renovatus est
A Christo regnante .
(«Gaudete Christus est natus»)

...Возлюбить Его, словно Бог – твой враг
И сокрыт покровом при этом,
 Мы сходились в ночи, где безвиден мрак,
 Как ветра за Арктуровым светом.
...
 Да и сам я словно клинок стальной,
 Но утешить могу лишь надеждой одной:
 Кто Богу, как муж в бою, проиграл,
 Тот  в конце концов превозмог.
Эзра Паунд. Баллада мрака.

Часть первая
«Я не стану мстить»
785 год от Рождества Христова, начало декабря, Падерборн, королевский пфальц
- Видукинд!.. – железный королевский кулак впечатался в неповинную столешницу. – Сакский овод  жалит меня вот уже семь лет ! Проклятый оборотень !
- Это всего лишь имя, - возразил Алкуин Йоркский  и ласково похлопал царственного ученика по широкому жилистому запястью, будто огладил норовистую лошадь. – Он человек, как и ты, и если ты в ярости, то он близок к отчаянию. Поверь, он давно просил бы у тебя мира, если бы мог надеяться на прощение.
- Почему нет? – усмехнулся Карл. Он мог рассвирепеть, но был отходчив и совершенно чужд обдуманной, холодной жестокости. – Этот волчара успешно избежал – в прямом смысле, сбежав в лес – присяги мне на верность, стало быть, он не клятвопреступник, а честный враг. Предателей я никогда не прощаю ради своей чести, Иудин грех отвратителен и людям, и Богу, а с врагом можно заключить мир. Я хочу побеждать, а не покорять ; мне нужны не рабы, а вассалы. Я сам вассал Господа.
- Ты Его верный вассал, мой король, - улыбнулся монах. – И добрый сеньор для тех, кто тебе верно служит. Возможно, сакс уклонился от присяги именно потому, что привык держать свое слово… Представь, что вы сражаетесь на мечах. В каком положении сейчас Видукинд?
- Ранен, истекает кровью, слабеет, но еще отбивается, - ответил Карл. 
- Он фактически обречен?
- Да, разве что ему невероятно повезет…  если противник сделает большую, просто огромную глупость. Откроется, пропустит удар.
- Итак, ты победитель; предложи почетную капитуляцию. Дай ему шанс, мне кажется, он это оценит.
- Да его так и так скоро его же люди мне выдадут. Бросят к моим ногам, как соструненного волка, чтобы собственные шкуры спасти. Сакской знати этот народный герой как кость в горле.
- Ты хочешь этого? – мягко спросил Алкуин.
- Нет. Нет, конечно, – Карл поднял ладони в знак поражения. – Ладно, при первом удобном случае я предложу Видукинду сложить оружие, обещаю.
- Ловлю тебя на слове, - улыбка монаха стала еще шире. – Случай уже представился. Сегодня утром к нам в плен попал зять Видукинда, муж его сестры. Отпусти его, пусть послужит тебе почтовым голубем.
- Учитель Алкуин!.. – Карл откинулся на спинку кресла и захохотал. – Так обвести меня вокруг пальца!.. Хорошо, но никаких переговоров на нейтральной территории - пусть приходит с повинной, в конце концов, я победитель или кто? Хлеб за брюхом не ходит.
Алкуин невольно засмеялся в ответ: непобедимое обаяние Карла действовало и на него.
***
Зять легендарного повстанческого вождя оказался тощим рыжим парнишкой лет девятнадцати. Во всю правую половину его лица лиловел синяк: видно, дерзил с  перепугу, вот и поучили хорошим манерам. Левым глазом он таращился то на палатинов , то на рослого Карла, то на хрупкого Алкуина, и видно было, что от страха все они кажутся ему на одно лицо.
- Что твой шурин?
- Он вроде как не в себе, - нехотя ответил парень. – Недели две молчал – то ли не хотел говорить, то ли не мог. А когда заговорил, жертвы Вотану отказался приносить. Сказал, ваша милость не срубили бы Ирменсул , если бы наши боги что-то могли, а раз они так нас подвели – они не настоящие боги.
- Это что, запоздалое прозрение? – хмыкнул король. О том, как он три дня, как трудолюбивый дровосек, собственноручно крушил топором сакское капище, Карл     вспоминать не любил – главным образом потому, что его воины долго не решались покуситься на идола, убоявшись колдовства. Неприятно обнаружить, что не можешь положиться на своих людей.
- Идол в мире ничто, - проговорил Алкуин. – «К Тебе придут народы от концов земли и скажут: только ложь наследовали наши отцы, пустоту и то, в чем никакой нет пользы» . Сказано также: «Невежды те, которые носят деревянного своего идола и молятся богу, который не спасает» .
Карлу вдруг захотелось спросить: «Какой он из себя, этот Видукинд?», но не спросил – как-то глупо.
- А сколько Видукинду лет?
- Тридцать, король Карл.
- Я думал, он моих лет , - удивился Карл. – Передай ему это, - он протянул юноше свиток. Послание,  написанное рукой Алкуина, гласило:
«Сложи оружие, я не стану мстить. Ищи меня в Арденнских горах, там я намерен отпраздновать Рождество».
И только подписался король лично, смешными школярскими каракулями, которые давались ему труднее, чем любые ратные подвиги : Karolus Rex Francorum et Langobardorum.
***
Карлу приснился хриплый рев рога. «Роланд», - прошептал он и заплакал во сне.
- Мой король, невозможно забрать меч. Пальцы окостенели.
Наверно, баски тоже не смогли… а стаскивать кольчугу, чтобы отрубить руку, сочли тратой времени.
- Такова твоя последняя воля, мой друг? Чтобы вас похоронили вместе? – Карл опустился на колени возле убитого и осторожно взял его руку в свою. В тот же миг пальцы Роланда разжалась, и рукоять меча скользнула в раскрытую ладонь короля.
- Да будет так. – Карл поцеловал мертвого в лоб и крепко сжатые губы.
Палатины, охранявшие королевские покои, стали свидетелями странного зрелища: далеко за полночь король, полностью одетый, сидел у камина в смежной со спальней комнате, держа на коленях обнаженный меч. На длинном клинке играли отсветы огня. Карл ласкал длинными пальцами золоченую рукоять, будто гладил собаку, и что-то шептал.
- Дюрандаль… Тоскуешь, моя красавица ? Мне тоже его не хватает…
Звук рога, которым Бретонский маркграф простился с тем, ради кого жил и сложил голову, снился Карлу нечасто, и каждый раз неспроста. Два года назад, накануне родов Хильдегарды, когда ничто не предвещало беды: это был ее девятый ребенок, и даже личный врач королевы не предполагал, что двадцатипятилетняя красавица сгорит от родильной горячки. Роланд был дружен с Хильдегардой, она всякий раз вступалась, когда Карла выводили из себя его дерзость и безрассудство. С Роландом, так и не нажившим хоть сколько-нибудь благоразумия, было не обобраться хлопот, но Карл его все равно любил. Полагался на него в бою, смеялся его шуткам – особенно нытью о том, что вот опять службы для него нет, все измельчало, настоящего подвига уже не совершить, для того ли его мама рожала, он так не может, не хочет, не будет и вообще уйдет в монастырь. Только непременно в такой, куда принимают с конями, потому что с Резвым он не расстанется даже у райских врат. Карл, как ты думаешь, а в рай можно с конями («И с девками», - непременно развивал кто-то мысль под общий хохот)? Ну, правда, что за рай без коней?..
Он так и ускакал на своем Резвом в Царствие Небесное. Рыжий, как кудри Роланда, арабский скакун лежал рядом – три стрелы понадобилось, чтобы его убить. Рядом валялся баск с разбитым черепом и проломленной грудью – Резвый, охраняя уже мертвого хозяина, бросился на врага, как злой пес.
…Сколько раз Карл прощался с мертвыми друзьями, благодаря их за службу поцелуем мира  в холодные губы. Чаще всего это было так: телега, привязанный позади понурый боевой конь, сомкнутые веки, меч на груди, руки, сложенные на крестовине меча. 
Эгинхард… Роланд… Ансельм… Адальгиз… Гейлон…
Я не смогу сказать Господу моему Иисусу Христу: из тех, кого Ты дал мне, я не погубил никого. Мне остается лишь спрашивать себя, не напрасно ли они отдали свои жизни.
Лагерь саксонских повстанцев в Тевтобургском лесу, несколько дней спустя
- Какой он, король франков? – Видукинд и сам не смог бы объяснить, почему ему так важно это знать.
- Ты же его видел в бою , - недоуменно напомнил зять.
- Я видел лик самой смерти. Я от него бежал, а не разглядывал.
…Королевская скарра  врубилась в строй саксов, как окованный железом таран – в деревянные крепостные ворота. Острием тарана был огромного роста всадник в малиновом плаще, чей вороной жеребец – богатырский, под стать хозяину – рыча, сшибал и давил врагов. Над развевающейся гривой вороного плыл окровавленный меч в полтора раза длиннее других – каждый взмах этого меча снимал голову с плеч или разрубал от плеча до бедра. За страшным всадником, не отставая, мчался знаменосец с красно-золотой хоругвью, бьющейся на ветру, словно язык пламени, а следом по четыре в ряд, стремя к стремени, неслись воины в кольчугах, рубя, круша, топча копытами разъяренных коней всех, кто не пал от королевской руки.
Когда охваченные ужасом саксы обратились в бегство, кидая шлемы, щиты и все, что могло помешать спасению, - всадник в малиновом плаще вздыбил рвущегося вперед жеребца, обуздывая вместе с конем собственную кипящую ярость, и напутствовал своих людей приказом:
- Не давать пощады! Преследуйте их, чтобы ни один не ушел!
И то правда, не в почет королю рубить бегущих.
- Огромный! – выпалил Ворнокинд. – Головой под потолок, а потолки там высокие. У него широкие плечи, длинные руки и ноги, большие серые глаза, а ресницы и брови черные. И волосы густые, как лошадиная грива, до плеч. Он носит усы и бреет бороду, как все франки. Пожалуй, можно назвать его красивым, но это красота меча.
- А сколько ему лет?
- Так не скажешь, он как будто родился таким, как сейчас. Таким же наверняка был в тридцать, и в шестьдесят не особо изменится, разве что седины станет больше. Но я спросил, и франки сказали – ему сорок… Знаешь, они совсем как люди, были не прочь поболтать.
- То-то я и смотрю…
- Это, когда меня в плен брали, - простодушно пояснил зять. – Зато в Падерборне со мной обращались скорее как с гостем – это потому, что я понадобился королю. Они все смотрят на него, как на бога.
- Я зимовал здесь, чтобы показать саксам блеск моего двора, я проводил здесь сеймы и  принимал послов, чтобы продемонстрировать им мое могущество и моих вассалов – из королевства франков, Италии, Аквитании, Бургундии, Бретани, Каринтии, Испанской марки… Я строил миссионерские центры, я открывал школы. Тебя вот вызвал от фризов, потому что ты лучший в своем деле. Какого рожна им еще надо, Виллехад ? Моя фантазия уже иссякла!
Знаменитый миссионер задумчиво побарабанил тонкими пальцами со следами чернил по массивным серебряным застежкам книжного тома.
- Король Карл, думаю, нам нужен кто-то из местной знати, причем человек, любимый народом  и с безупречной репутацией. Такой, о котором никто не скажет: «Да он просто хочет кусок франкского пирога, свой для него недостаточно жирный!» И очень важно, чтобы этот человек, прежде чем обратиться, был ревностным язычником.
- Словом, нам нужен Видукинд, - саркастически рассмеялся король.
- Очень нужен, - без улыбки согласился монах. – Мне приятны твои слова, но велика ли польза от моих проповедей, когда им внимают лишь под страхом твоего меча?.. Я обратил немало саксов, все они стали искренними, практикующими христианами, но это простые души, король Карл. Дух Божий не вмещается в них, они способны усвоить лишь внешнюю сторону веры: праздники, обряды, благочестивые традиции - то, что нужно для  оформления жизни. Я могу их крестить, исповедовать, причащать, но не могу ничего поделать с отсутствием у них той тоски, которая не утоляется ничем, кроме Бога.
- Уж не утратил ли ты веру, Виллехад?
- Нет, государь. Только иллюзии.
- А Видукинд? Полагаешь, он вместит?
- Видукинд похож на взрослого среди детей. У него глубокий ум, а чувства в основе благородны, хоть и не укрощены воспитанием. Я знаю, ты искусный пловец и ныряльщик, на спор пересидишь под водой кого угодно – как думаешь, почему другие не могут так глубоко погружаться и так надолго задерживать дыхание?
- Боятся. Чтобы воздуха в легких хватило надолго, нужно быть спокойным. Если боишься, сразу наступает удушье.
- В религиозной жизни тоже есть глубина, которая страшит простецов. Людей, способных погрузиться и задержать дыхание, немного, а  язычники – духовные младенцы,  они сразу «всплывают», их выталкивает на поверхность привязанность к плотскому, к земле.  Дух Божий не может долго пребывать в них, зане суть плоть . Видукинд – исключение, он из тех, кто не может жить без святынь. Он сражается с тобой не за шанс стать первым сакским королем, а за святилища, которые ты разрушил. Скоро он  поймет, что идол в мире ничто, и захочет вкусить истинный Хлеб Жизни.
- Если только не попадется мне в бою, - проворчал Карл. – Что-то ты уж очень высокого мнения о вестфальском оборотне.
- И во врагах достойное похвалы надо хвалить. Сказано: «К Нему придут и устыдятся все, враждовавшие против Него» . «Они последуют за тобою, в цепях придут и повергнутся пред тобою, и будут умолять тебя, говоря: у тебя только Бог, и нет иного Бога» .
- Да будет так!
 - Мой король, гонец от графа Тьерри: Видукинд просит конвой, чтобы пересечь с малой дружиной приграничные территории. Он хочет принять Крещение.
...Решение командира конвоя проехать через эту деревню было ошибкой. Как только показалось пепелище, Видукинд вспомнил - это была церковь, и он даже мог бы сказать, когда именно ее спалил.
Возле бывшей церкви их поджидала внушительная толпа – по-видимому, все мужское население деревни от двенадцати до семидесяти лет. Все, способные держать оружие - будь то боевое копье с наконечником в форме букового листа, выдающее бывшего  солдата, охотничья рогатина или простой, но столь же смертоносный  топор. Или дреколье. Или просто тяжелый камень (один уже свистнул в воздухе, гулко стукнув в умбон  вскинутого навстречу щита). И лица у всех такие добрые-добрые…
- Они нас разорвут, - прошептал Альфрик, бледный, как простыня. - Может, на то и был расчет…
Видукинд понял его мысль: король-то вправду собирался простить вождя мятежников, да крестьяне оказались злопамятными, а с крестьян какой спрос. Они же ничего никому не обещали.
И конвой вряд ли помешает расправе. Это же их соотечественники, христиане, такие же франки…
Солдат, впрочем, можно будет потом примерно наказать.
- Саксов – в середину! Щиты! – рявкнул командир конвоя, его звали Винифрид.
Всадники плотным кольцом окружили Видукинда и его спутников, заслонив их щитами. Круглые кавалерийские щиты были невелики – вдвоем не укроешься. Теперь камни и палки  полетели  в королевских солдат.
Угрюмый воин, охранявший Видукинда, выглядел так грозно, что к нему не решились сунуться с дрекольем – лишь забросали с ног до головы грязью и коровьими лепешками и его, и лошадь. Защитнику Альфрика повезло меньше: сразу два камня угодили в плечо солдата и в лошадиный круп. Рослая гнедая кобыла взвилась от боли, заплясала на задних ногах, грозя поломать строй. Альфрик, видя, что никто не собирается отдавать их на расправу, воспрял духом: перехватил поводья ошалевшей лошади, поддержал всадника, покачнувшегося в седле.
- Дорогу, именем короля! Расступись! – Винифрид плашмя огрел кого-то мечом, вдетым в ножны, и обернулся к своим:
- Держать строй! Держать щиты! До смерти не бить! Ры-ысью!
Они прорвались, отбиваясь древками копий, сбив лошадьми то ли троих, то ли пятерых – одного, кажется, насмерть. Двоих солдат пришлось оставить в гарнизоне ближайшей крепости – того, с подбитым плечом, и еще одного, которому камень угодил в лицо, смяв носовую стрелку шлема и сломав нос.
Королевская вилла Аттиньи в Арденнах, канун Рождества
…Милях в пяти от Аттиньи коней перестали пришпоривать: не хватало еще загнать их и  явиться к королю пешими. Оно смиренно, да как-то слишком: как будто тебя еще не начинали бить, а ты уж и нюни распустил. Еще хорошо в рубище одеться и веревку на шею повязать... Галоп не располагал к беседам, зато теперь Альфрик дал волю беспокойству:
- Ты вправду веришь, что Карл не хочет мести?
- Он так сказал, - флегматично ответил Видукинд, поправляя золотую гривну на шее. Отправляясь с повинной к королю франков, он не отказался ни от одного из знаков своего достоинства  dux bellorum  - ни от этой гривны, ни от плаща, крытого дорогим синим сукном, ни от меча с выложенной серебром рукоятью.
Альфрик сгорбился в седле, пытаясь укрыться за конской шеей от ледяного встречного ветра.
- Сила на его стороне - вчера сказал, сегодня передумал. Я бы на месте Карла ни в чем себе не отказывал! Ну, может, для праздничка «милосердно» ослепил бы нас, вместо того чтобы отрубить головы. Хотя, погоди, есть еще идея: нас можно отправить на рудники, а тебя посадить в клетку, возить по всей франкской империи – говорят, она огромна - и показывать за деньги. Ладно-ладно, за большие деньги – ты же знаменит!
- Помолчи, Аббио, - попросил Видукинд, в такт неровной рыси усталого коня       приподнимаясь в седле. – Если бы ты и лишился головы, ты бы этого даже не заметил.
- Это ты лишился головы, - Альфрик выразительно постучал себя по лбу. – Карл хочет мира!.. А в чем его выгода? Зачем заключать мир, когда он так близок к своей цели – уничтожить нас?
- Мне безразлично, что сделает со мной король франков. А тебя никто не тащил сюда силой.
Видукинд понимал, что родич не так уж неправ. Никто еще не называл Карла   вероломным, но и безукоризненно честные со своими запросто обманывают тех, кого не считают за  людей. Разве может кровь варварского князька затмить блеск Железной Короны , омрачить сияющую славу властителя огромной империи? Это даже не предательство, а просто военная хитрость…
Каменный крест за поворотом дороги чем-то испугал коня. Люди Видукинда  многозначительно переглянулись: все помнили легенды о древних воителях, которых мудрые кони предупреждали об опасности, но те, как безумцы, спешили навстречу гибели. Видукинд удержал храпящего жеребца, спешился  и, бросив Альфрику поводья, подошел к кресту.
- Что он там делает? – шепотом спросил Альфрик у Ворнокинда.
- Разговаривает с Богом франков, - так же вполголоса ответил тот.
Видукинд стоял, прислонившись лбом к камню. Свирепый ветер рвал с него волчий плащ, швырял за ворот пригоршни сухого колючего снега. Снежная крупа не таяла на его склоненной непокрытой голове, на длинных каштановых прядях, падающих на лицо.
- Бог христиан, сделавший короля франков непобедимым, сделай меня храбрым, чтобы я не повернул поводья, - шептал он каменному Распятию. – Я так боюсь! Сильнее, чем моя лошадь!
- Хотел бы я знать, что франкский Бог отвечает ему, - грея озябшие пальцы в лошадиной гриве, пробормотал Ворнокинд.
- Рассуждая здраво, тому, кто истребил столько Его служителей, франкский Бог должен ответить: «Не надейся умереть быстро», - вздохнул Альфрик. – Полагаю, то же самое скажет и франкский король.
- Он наш господин, и мы разделим его судьбу, - мрачно кивнул Ворнокинд. – Но я не понимаю его, как и ты. Чем ему не угодили наши боги?
Они говорили тихо, но ветер подхватил эти слова и донес их до ушей Видукинда.
- У наших богов нет мудрости, - резко бросил он. – Они не различают добра и зла и не дают ответов на мои вопросы. Они как хлеб, который снится голодному – голод становится еще нестерпимее.
Сокровище добрых
- Учитель Алкуин, не сошел ли мой отец с ума? – озабоченно спросил принц Карл Юный. – Мы с вами читали «Записки Цезаря о Галльской войне» - вождь галлов Верцингеторикс сдался, но был казнен. Цезарь ведь знал, что делает, разве нет?
- Цезарь не решал этот вопрос единолично. Он был подотчетен Сенату. Будь у него королевские полномочия, возможно, все было бы иначе.
- А кто-то другой на месте отца оставил бы в живых такого врага?
- Нет, не думаю, - честно признал Алкуин. – Логика войны требует, чтобы проблема была решена раз и навсегда. Но в том-то и дело, принц Карл, что невозможно представить никого другого на месте вашего отца. Это бессмысленно.
- Твой сын задает умные вопросы, - похвалил Алкуин, пересказав Карлу беседу с наследником. – Правда, он заблуждается, полагая, что ты нарушаешь правила. В действительности ты их создаешь.
- Он счастливчик – ему есть кому задавать свои вопросы. А я свое детство ненавижу. Будь оно городом, я бы сжег его дотла и пепелище засыпал солью.
- Я слышал, что король Пипин отдавал предпочтение твоему младшему брату, - осторожно заметил монах.
- Отец считал меня тупым, потому что грамота мне не давалась, и увальнем, потому что я не знал, куда девать ставшие непомерно длинными руки и ноги. В четырнадцать лет я уже был такой, как сейчас – почти семи футов  ростом. Знаешь, как отец меня называл? – Вавилонская башня!.. Карломан – мелкий злобный говнюк - спал и видел, чтобы на охоте меня запорол кабан или убила лошадь. Мать… королева Берта хотела власти. Она говорила, что у меня много солдатских добродетелей и ни одной королевской, и я хорошо сделаю, если буду сражаться, а ей доверю государственные дела. Плохо быть нелюбимым сыном, учитель Алкуин, даже если ты сын короля.
- Ты называешь меня учителем, но я тоже учусь у тебя, мой король. Ты победил в своей душе нелюбовь, с которой встретил тебя этот мир. Ты умеешь быть беспощадным, и это похвально: если король избегает суровых мер, он теряет державу, а если стремится быть всегда милосердным – становится несправедливым. Но твое сердце не ожесточилось.
- Хочу надеяться, что так оно и есть, - улыбнулся Карл. – Ты понимаешь меня, Алкуин. Мне жаль, что нет другого способа править, как мечом, и, клянусь, я никогда не испытывал радости от чужой боли.
- Что ты делаешь, когда тебе хочется кого-нибудь убить? – спросил он, помолчав.
- Борюсь со страстями, - не удивившись вопросу, без запинки ответил Алкуин. – И кто же этот завтрашний покойник?
- Тассилон Баварский.
Алкуин молчал, ожидая продолжения.
- Верный человек при его дворе донес, что герцог Баварский ведет переговоры с аварами, чтобы они напали на нас и вынудили меня уйти из Саксонии! Мне плевать, что эта свинья Гунольд  нарушила клятву, данную моему отцу! Но Тассилон, мой двоюродный брат!..
Алкуину потребовалось все его самообладание, чтобы не воскликнуть: «Мой король, как ты наивен, ну это же невозможно!» Карл был одним из умнейших людей, которых ученый  встречал в своей жизни, но его глубокий ум сочетался с трогательным, истинно варварским простодушием, порой повергавшим англоримлянина Алкуина в шок.
- Не стоит забывать о том, что самое первое преступление на земле было братоубийством, - сдержанно заметил он. – Как и о том, что Бог хочет спасения для каждого человека. Господь наш Иисус Христос умер за всех. Каждый из нас драгоценен в очах Господа.
- А те четыре с половиной тысячи саксов, драгоценных в очах Господа, которым по моему приказу перерезали глотки? Они будут вечно гореть в аду?
- Сказав  «да», я боюсь похулить Духа Святого, Карл. Тебе случалось в последний момент отменить смертный приговор?
- И неоднократно.
- Возможно, кто-то из этих язычников успел призвать имя Божие за мгновение до того, как был убит. Возможно, в своем сердце он примирился с Творцом. Может ли быть, чтобы Господь его не помиловал? Если ты, грешник, бываешь милосердным, кольми паче – всесовершенный Бог?..
Алкуин  умолк и принялся с педантичной аккуратностью складывать в поясной кошель   письменные принадлежности – циркуль, мел для отбеливания пергамента, линейку, чернильницу. Карл, давно знакомый с привычками монаха, терпеливо ждал, что за этим последует. Наконец последний мелкий предмет отправился в кошель, и Алкуин прямо и строго взглянул на собеседника.
- Мой король, смягчи Саксонский капитулярий. В языке саксов нет слов «совесть», «грех» и «прощение» - они духовные младенцы, коих нужно питать молоком, а не твердой пищей. Они не смогут вместить.
- Сами не смогут, так их же собственные вожди помогут. Эделинги  устали от войны, они готовы на все, лишь бы я перестал опустошать их земли.
- Подумай о Хильдегарде. Сделай это хотя бы ради ее памяти.
- Алкуин, это нечестно!
- Твоя королева была необыкновенной женщиной, ее доброта была даром Святого Духа.  Вспомни, как она умоляла тебя помиловать сакских заложников.
- Ни жены, ни советники не будут вить из меня веревки, - резко бросил Карл. – Я помню письмо, которое ты тогда прислал мне из Ахена. Что ни слово – камень из пращи!..  Я добрее, чем отец - он за такую дерзость укоротил бы тебя на голову.
- Ты принц, первенец короля, помазанный на царство ребенком, в отличие от твоего отца, который должен был внушать страх, чтобы никто не посмел назвать его узурпатором.
- Думай обо мне что хочешь, но я не раскаиваюсь в том, что сделал. Я просто сожалею о том, что был вынужден так поступить.
; Проповедь христианства языком оружия равносильна посеву на бесплодных камнях ! – в голосе монаха, по-прежнему негромком, отчетливо звякнул металл.
- Саксония – бездонная бочка! – гаркнул в ответ король. – Если бы я вложил столько сил в Испанский поход, потратил там столько времени, потерял столько верных людей – вся Испания была бы очищена от мавров!.. Разве плохо быть частью великого целого, Алкуин? Частью могучей христианской империи, наследницы великого Рима? Все эти дороги, школы, библиотеки, равенство всех свободных людей перед законом – это плохо? Когда они перестанут восставать?!
- Когда вырастут дети, воспитанные в христианской вере. Когда они прольют кровь в твоих войнах, под твоими знаменами. Люди ценят и защищают то, что создано при их участии, в чем есть частица их самих... Карл, тобой недовольна франкская знать, твои природные подданные, потому что они не могут  понять твоих замыслов и думают, что это не они глупцы, а ты сумасшедший. Они были готовы повиноваться в силу традиции и служить, как служили твоему отцу Пипину, а ты  возложил на них бремя, которое эти люди не смогли понести. Твоя идея  translatio imperii  чрезмерна для их простых умов. Что же говорить о саксах, для которых ты – страшный чужак, пришедший разрушить все, на чем зиждется их жизнь?
- Ты меня просто вдохновляешь, Алкуин. Отлично. Превосходно. И как быть с этим?
- Строить школы, в которых дети саксов будут учить латынь. Основывать монастыри со скрипториями, где будут обучаться священники из народа саксов, сведущие в латыни, хорошо знающие Писание и литургику, и переписываться книги. Строить церкви, где саксы  будут подходить к Чаше.  Королевство – единый организм, когда подданные – братья и сестры во Христе, члены единого Тела Христова, причащающиеся из одной Чаши.
Карл взял с конторки и бегло перелистал манускрипт, из которого Алкуин делал выписки, - это была книга  пророка Иеремии. Взгляд короля упал на строки: «...ты слышишь, душа моя, звук трубы, тревогу брани. Беда за бедою: вся земля опустошается, внезапно разорены шатры мои, мгновенно – палатки мои. Долго ли мне видеть знамя, слышать звук трубы? Это оттого, что народ Мой глуп, не знает Меня: неразумные они дети, и нет у них смысла; они умны на зло, но добра делать не умеют» .
«Надо же, будто про саксов сказано. А это вот про меня: «...слышен храп коней его, от громкого ржания жеребцов его дрожит вся земля; и придут и истребят землю и все, что на ней, город и живущих в нем” ...».
- Мой дед, чье имя я ношу, был защитником христианского мира. Он разбил мавров. Мой отец  дал клятву от своего лица и лица своих потомков - защищать Папу Римского. Я верен клятве. Этого мало?
- Ты в ответе за спасение души твоих подданных, за их участь в вечности, а не только за их земную жизнь. И даже за побежденных врагов. Ты, вассал Господа, властелин града земного, должен будешь дать отчет властелину Града Небесного! Настоящая победа – не когда враг уступил силе, но затаил злобу, а когда он понял твою правоту.
- Алкуин, что бы я ни сделал, ты всегда говоришь – «Хорошо, но недостаточно! А теперь постарайся как следует, сделай больше, лучше, не забудь вот это и это тоже!» – полушутя, полусердито  сказал  король.
- Ты пробовал доскакать до горизонта?
- Хорошая шутка. Он отодвигается. Лет шести от роду я был очень обескуражен.
- Так происходит развитие, Карл. Так достигается совершенство. Только так оно и возможно.
- А Видукинд? – внезапно спросил король. – Не совершаю ли я ошибки? Может, мой сын прав, и мы с тобой затеяли большую глупость, расхлебывать которую придется мне одному?.. С тебя-то какой спрос – ты монах, это твоя обязанность – призывать к милосердию и все такое.
…Королевская скарра ждала сигнала к атаке. Рыцари застегивали ремни шлемов, проверяли напоследок подпруги, кто-то читал краткую молитву, кто-то затягивал зубами узел на запястье, привязывая меч, чтобы отдача не вышибла из руки. Опытные строевые кони стояли как вкопанные, молодые жеребчики горячились, как и молодые воины.
К Карлу, стоявшему под огненно-золотой орифламмой , подъехал граф Герольд. Тонкими чертами лица он напоминал Хильдегарду, только сестра была блондинкой, а брат – русоволосым с легкой рыжиной.
- Мой король, позволь, я поведу скарру.
- Займи свое место в строю, шурин, - почти ласково почти попросил Карл.
- Я неплохой командир конницы.
- А я лучший.
- Карл, ты не вправе погибнуть в сече, как простой воин.
Карл смотрел с холма вниз, туда, где два крыла франкского войска, сомкнувшись, как железные челюсти, перемалывали мятежников. Он вытащил меч и положил его поперек конской холки.
- Герольд, где твоя вера? Я не умру, пока нужен Господу. И да будет благословенно имя Его, когда Он сочтет, что моя служба окончена.
К небу взлетел протяжный и чистый звук рога, бросая вызов врагу и предупреждая своих: дорогу королевской скарре, никто не станет щадить подвернувшихся под копыта ротозеев. Выученные сильные кони разом тронулись неспешной рысью и, одолев спуск, взяли в галоп. Земля загудела, комья дерна полетели из-под копыт, туча пыли наполовину скрыла всадников - только блестели обнаженные мечи, да красно-золотой стяг, как крыло феникса, яростно бился на ветру.
- За мной, братья! – крикнул король, пришпоривая своего громадного жеребца. – Пощады – никому!
…Герольд почти свалился с заморенного коня, сорвал шлем вместе с подшлемником и навзничь рухнул в траву. Немного отдышавшись, он сел, расстегнул ремни и попытался выползти из кольчуги, но застрял в ней.
- Ох, что-то сил нет…
- Подними руки, - Карл стянул с него просеченную кольчугу. – Ты цел?
- Весь в синяках… Чистая победа, мой король. Зюнтель  отомщен.
- Как бы не так, - угрюмо покачал головой Карл. – Видукинда снова нет ни среди убитых, ни среди пленных.
- А если бы был? Что бы ты с ним сделал?- с любопытством спросил Герольд, расстегивая кожаную броню.
- В бою – убил бы, конечно. А после боя… не знаю, - к изумлению друга, ответил король. – Ведь этот сакский Верцингеторикс не дает мне повода презирать его. Он не отрекался ни от христианской веры, ни от присяги, потому что не крестился и не присягал. Вот как ты думаешь, Герольд, почему его соплеменники так легко нарушают клятвы?
- Не знаю… Наверное, они не понимают – как понимаем это мы, - что слова нельзя нарушать: его слышит Бог, оно остается в вечности.
- Ты прав. Однако у вестфальского оборотня есть какое-то понятие о чести. Примитивное, но у других и такого нет. И, я уверен, он думает обо мне без ненависти.
- Почему? – голубые, как у Хильдегарды, глаза Герольда недоуменно округлились.
- Ненависть заставляет преследовать и искать встречи, а он бежит от меня. Бежит как трус, не будучи, однако, трусом. Так бегут от тех, кого боятся полюбить.
- Видукинд - человек незаурядный, - задумчиво ответил Алкуин. – В сущности, этот вестфальский  эделинг – лучшее, что есть у народа саксов. Возможно, он-то как раз способен тебя понять. Будь терпеливым с теми, кому это не дано.
- А я что, не был?! – Карл непроизвольно оскалил зубы и сделался страшен. – Я убеждал, я заключал договоры, я дал им законы, я верил клятвам, когда, разбитые наголову, они молили о пощаде. Всему есть границы, Алкуин. Никто не будет безнаказанно сжигать церкви, пока я ношу меч! – и Карл резко поднял на уровень лица вдетый в ножны меч – форменную оглоблю, яблоко на рукояти человеку нормального роста достало бы до подбородка.
- Иногда я думаю, что неправильно понял Божью волю, - сказал он после паузы. – Возможно, этот народ проклят, и Бог желает, чтобы он был стерт с лица земли. Но я не Иисус Навин, мое сердце от этого содрогается. Я не смогу.
- Божья воля после прихода Спасителя не требует таких жертв, - покачал головой Алкуин. Он спрашивал себя, как часто Карл нуждался в участии, а возможно, и утешении, хоть и  не производил впечатления человека, которому что-то нужно от других. За время знакомства  Алкуин ни разу не видел короля слабым: видел усталым, злым,  обескураженным, но слабым – никогда.
А между тем совсем недавно Карл в один год лишился жены, новорожденной дочери и матери,  любимой со всей ее бестактностью и амбициями. Ближайший друг и сподвижник – граф Герольд из Винцгау, брат покойной королевы - несколько отдалился от него, огорченный, что король, не выносивший мужского одиночества, поспешил жениться вновь. И в Бретани вспыхнул мятеж, пришлось Карлу скакать туда, бросив Саксонию. И  не было больше маркграфа Роланда, умевшего поладить с диковатыми, суеверными бретонцами, - пал в Ронсевальском ущелье. Карл так и не оправился от этих потерь, он прикипает к людям душой, ему больно их терять. Но такова его участь – терять самых любимых, самых преданных, испытанных многотрудными подвигами: люди короля умирают, чтобы король жил и исполнял свое предназначение.
– Мой король, за свою долгую жизнь я совершил два открытия: каждый человек несчастнее,  чем кажется, и все самые лучшие вещи в жизни даются нам через боль. Помни,  никто,  возложивший руку на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия.
…Карл, в кольчуге, звеня шпорами, большими шагами расхаживал перед группой коленопреклоненных сакских старейшин. Поляну перед королевской палаткой, на которой происходило покаяние, стеной окружали конные и пешие франкские воины – сверкающие начищенными кольчугами, они казались отлитыми из железа.
- А вот и вы, лживые сыновья шлюх, рожденные на мусорной куче, - ласково обратился к сакским вождям король, и по железным рядам франков прокатился одобрительный гул.
- А вот и вы, мои агнцы, приготовленные на заклание!.. В глаза смотреть! – Карл подцепил шпорой подбородок ближайшего к нему осанистого эделинга и запрокинул ему голову. Колесико шпоры оцарапало горло, на блестящую позолоченную гривну потекла кровь.
- Что скажете, мои лэйды ? Должен ли я верить этому показному смирению? Какова цена жалобному визгу попавшего в ловчую яму волка?
- Смеееерть!!! – разом взревела тысяча луженых глоток, привыкших перекрывать шум боя. Железная стена качнулась – воины ждали знака, чтобы изрубить саксов на куски.
Карл вскинул руку, удерживая своих людей от расправы.
- Вы слышали, - холодно обратился он к вождям. – На что вы рассчитывали, истребляя при Зюнтеле  цвет моей конницы? Что я не приду? Что прощу вам вырезанных франкских переселенцев, сожженные церкви, смерть коннетабля Гейлона, с которым мы росли вместе?.. Плохая новость для вас, свиньи: я здесь! Вторая плохая новость: я не прощу. Я ведь не Господь Иисус Христос, я лишь Его меч. «Я простру на тебя руку Мою и погублю тебя: Я устал миловать» . Вы исчерпали мое милосердие, скоты, и вас ждет скотобойня.
Саксы склонили головы еще ниже. Они понимали, что вряд ли уйдут отсюда живыми.
- Я позвал вас, чтобы объявить свою волю, - заговорил король, отчеканивая каждое слово. – Я пройду с войском до Эльбы и предам огню и мечу каждую крепость и каждую деревню, встреченную на пути. Каждый мужчина старше двенадцати лет будет убит, каждая женщина и каждый ребенок – вывезены во внутренние области Франкского королевства, и мне плевать, не умрут ли они по дороге. Все имущество саксов объявляется собственностью франкской короны. Я подожгу с четырех сторон Тевтобургский лес, как сжег ваше капище, и сотру с лица земли вашу проклятую Богом страну  человекоядцев, лжецов и клятвопреступников. «Не пощажу и не помилую, и не пожалею истребить их» . Я сказал.
Один из старейшин украдкой поднял взгляд – и ужаснулся, встретившись с черными – сплошной зрачок – глазами Карла. «Они же у него серые», - мелькнула дурацкая мысль. Следующая  была еще более дикой: «Вотан!.. Дожертвоприносились, дурачьё, дождались! Вотан вселился в короля!»
- Франки! Уничтожим раз и навсегда сакскую чуму?
- Аой! Аой! Аой! – загремело со всех сторон, и мечи, вылетев из ножен, ударили  в щиты.
Карл поднял руку, крики и грохот стихли. Он бросил взгляд на старейшин – многие из них уже не стояли на коленях, а лежали ниц, распластавшись в пыли. Король брезгливо подобрал тяжелый малиновый плащ, как если бы саксы были грязью, и спросил:
- Вам что, вырвали языки? Раньше вы отлично умели говорить и лгать!
- Государь, - тотчас подал голос один из эделингов, - я сам едва спасся от головорезов      Видукинда, который убивает саксов, искренне обратившихся в христианскую веру. Я ничего не смог – даже удержать от восстания своих людей. Этот оборотень словно околдовал их. Прости, государь.
- Говори, Альберих, - кивнул король. – Тебя я по крайней мере выслушаю.
- Мой король, преступления саксов велики, и мы так часто молили тебя о милосердии, что больше не имеем на это права. Есть ли что-то, что насытит твой праведный гнев и отвратит его от тех, кто не причинил тебе и Святой Церкви никакого зла?
Король запрокинул голову и захохотал. Этот дикий смех привел эделингов в еще больший ужас, чем обещание сжечь Тевтобургский лес.
- Ты что, старый… пень, предлагаешь мне виру? Я презираю ваши поганые обычаи, а своих подданных не храню в сундуках. Цена крови – кровь, а не золото! Отвечайте, ублюдки: готовы ли вы заплатить мне цену крови, чтобы умерли только предатели? Иначе умрут все.
- Готовы, государь!
- Готовы, мой король!
- Готовы!..
- Так слушайте же: повелеваю в трехдневный срок выдать мне всех зачинщиков и участников мятежа! Они умрут, а невиновные будут жить. Если здесь, у своих ног, я не увижу связанными всех, кто предал свою клятву, - через три дня я выступаю в поход, и уж тогда не стану отделять овец от козлищ!
На следующий день в лагерь потянулись сакские воины – каждый вел заводного коня, на котором поперек седла, кверху задом, лежал связанный человек. Сбрасывая груз на поляне   возле  королевской палатки, они называли имя своего эделинга и имя мятежника, изменившего франкской присяге:
- Мой господин Альберих, верный государю королю, выдает изменников…
- Мой господин Седрик смиренно умоляет государя короля покарать только виновных…
- Мой господин Хенгист, верный клятве, хотел предать мечу недостойных членов своего рода, но это королевское право…
Король расхаживал между стоящими на коленях связанными саксами, время от времени поднимал за волосы чью-то голову и с отвращением бросал: «Знакомые рожи…».
- Да простит вас Бог, потому что я не прощу. Убить их всех, - приказал король, когда выданных мятежников набралось больше четырех тысяч. – Трупы сбросить в Аллер, на корм рыбам. Здешние реки потекут кровью, или я не Арнульфинг . Смертельный ужас – вот единственный довод, который понимают эти скоты.
…Видукинда не было среди обреченных на казнь. Лояльные королю старейшины буквально рыдали и землю ели (а двое взглянули Карлу в глаза и грохнулись в непритворный обморок, одного насилу отлили водой, второй так и помер), клянясь, что предводитель мятежников неуловим, что он появляется и исчезает, проходя сквозь стены, и вообще оборотень.
- Вервольф!.. – страдальчески повторял король, мотая спутанной гривой, как замученный  слепнями конь. – Поистине, этот народ невежда в законе, проклят он!
- Мой король, один из п-пленников оказался дальним родственником Видукинда, - слегка заикаясь, доложил высокий светловолосый воин, судя по выговору – бургундец. – Он
к-клянется принести вам его голову.
- Зарезать эту свинью, - с гримасой отвращения ответил Карл.
- Мой король, но если он вправду избавит нас от этой к-кары Божьей…
- Ты дурак, ничего не понимаешь! – оборвал его Карл. – Мне не нужна его голова - это было бы поражение, а не победа! Мне нужно, чтобы он положил свой меч к моим ногам и служил мне!..
- Мой король, к вашей м-милости королева Хильдегарда, - растерянно доложил все тот же заика-бургундец.
- Что?.. – Отправляясь в карательный поход на саксов, Карл впервые за много лет оставил жену в одном из своих пфальцев – и был совсем не рад встрече.
…Хильдегарда  ворвалась в палатку - и не смогла скрыть шока, увидев любимого мужа. Карл, три недели не выходивший из боев, был страшен: глаза запали, лицевые кости обтянулись, как у завтрашнего покойника, отросшая грива спуталась, трехдневная щетина уже могла  сойти за бороду. Впрочем, беременная королева тоже не блистала красотой, утомительное путешествие верхом не пошло ей на пользу: бледная до зелени, она  буквально висела на Герольде, обхватив руками живот.
- Милая, тебе здесь не место. Я велел тебе оставаться в Падерборне.
Хильдегарда как не услышала.
- Карл, неужели это правда? Ты действительно обрек на смерть всех этих несчастных?
- Еще недавно они резали глотки франкам и были вполне счастливы. Хорошего     понемножку, - сухо ответил Карл. – Присядь, дорогая. После Зюнтеля саксы убедились, что франков можно бить, и сделать их покорными может только смертельный ужас. Иначе мы лишимся всех плодов этой войны. Я сожалею о жертвах, но не отступлю из Саксонии. Здесь проходит граница христианского мира, который я поклялся защищать. Нельзя уйти с границы, потому что она пойдет за тобой.
- Где твое христианское милосердие, Карл? Я не узнаю тебя! Тот человек, который когда-то покорил мое сердце, был совершенно другим!
- Это естественно, дорогая. За одиннадцать лет не изменился бы только полный идиот.
- Останови эту резню! Или ты лишился не только христианских добродетелей, но и простой человеческой жалости? – Хильдегарда почти кричала.
- Ты не права. Как человек, я удручен, но как король – обязан взыскать с мятежников кровь моих подданных, всю, до последней капли. Герольд, уведи королеву.
- Это бесчеловечно, - прошептала Хильдегарда, глядя на мужа с жалостью и ужасом.
Граф почти вынес Хильдегарду на руках. Его подвижное лицо отражало сложную игру чувств: он переживал за сестру, но был на стороне короля. Если бы Карла сейчас увидел кто-то, кто совсем его не знал, - счел бы жестоким кровожадным чудовищем. Однако шурин его знал хорошо и видел: король в ужасе от собственного приказа, но не видит иного выхода.
Как бы цинично это ни звучало, но перебить несколько тысяч человек – прежде всего работа. Тяжелая, грязная, длящаяся много часов подряд. Стоны, вопли, лязг железа и влажный хруст костей не смолкали дотемна, а тошнотворный сладковатый запах крови пропитал весь лагерь. От этого смрада храпели и дрожали, покрываясь пеной, ко всему привычные боевые кони и отчаянно выли собаки, взятые для охоты на разбитых мятежников, скрывшихся в лесах.
Это была их первая ссора с Хильдегардой – как потом оказалось, она же и последняя. Королева, прощавшая мужу все – и походные лишения, и случайные пустые измены, – так и не простила Верденской резни. Не простила, потому что не поняла…
- Смягчи Саксонский Капитулярий, государь, - вернул его к действительности голос Алкуина. – Если, конечно, вправду хочешь, чтобы франки и саксы стали одним народом. Твои законы похожи на месть. Король не мстит подданным: он – любящий отец, который с болью в сердце наказывает злонравных детей ради их исправления и благобытия!
- Про благобытие ты саксам проповедуй, - по-лошадиному фыркнул Карл. – Они из тебя живо соорудят святого великомученика. Как так получается, что ты мне, королю, говоришь: «Почему это еще не сделано?», и я беру и делаю?.. Пиши!
Расхаживая по комнате, Карл диктовал – быстро и четко, словно отливая в слова нечто уже созревшее, обдуманное:
- Пиши, Алкуин. «1. Решено всеми, чтобы церкви Христовы, которые строятся теперь в Саксонии во имя истинного Бога, пользовались большим, отнюдь не меньшим почетом, чем каким пользовались прежде идольские капища.
2. Если кто-либо укроется в церкви, да не осмелится никто изгнать его оттуда силою: он может пребывать там в безопасности, пока не будет представлен суду; и за почтение, оказанное им церкви Господа и святых, пощажены будут его жизнь и все члены. Пусть он вознаградит причиненный им ущерб в том размере, как это будет присуждено, насколько сможет; а затем да будет он представлен государю королю, который и пошлет его, куда заблагорассудится его милосердию.
3.  Кто, совершив уголовные преступления, добровольно явится к священнику и, исповедавшись, пожелает подвергнуться эпитимии, и священник засвидетельствует это, тот избавляется от смертной казни».
- Слушай, Алкуин, - закончив диктовать, вдруг спросил Карл, - тогда, по дороге в Рим, мы встретились,  и ты сказал, что хочешь служить мне…
- А ты ответил: «Очень хорошо, мне нужны люди!»
- Ты, один из величайших умов христианского мира! Почему? Что тебе не сиделось в Британии, в родном монастыре?
- Бог открыл мне, что я должен содействовать тебе в просвещении твоего народа… и учиться у тебя.
-У меня?.. Чему служитель Господа может научиться у такого грешника, как я? Книжник  – у того, кто едва умеет писать? Ведь не мечом махать, в самом деле?
- Двум вещам, Карл. Во-первых, любви. Господь отпустил мне скудную меру любви, я людей-то не люблю, только книги, а люди для меня вроде живой природы. Вот ты заходишь на псарню, кормишь и ласкаешь своих борзых, но ты же не думаешь, что они тебе что-то умное скажут?.. А во-вторых… как думаешь, почему я зову тебя Давидом ?
- Ну, я воин…
- И воин, и любовь к прекрасному – к прекрасному полу в том числе – тебе не чужда, но дело не в этом. Нет, Карл, сходство между вами не внешнее: ты, как царь Давид, умеешь радоваться о Господе. Ты замечал, какие слова произносишь чаще всего?
- Мало ли я глупостей болтаю? Хронисты записывают, это их хлеб.
- Эти слова – «Дивен Божий мир!» Ты обнимаешь своей любовью творение Божие, а я могу обнять его лишь мыслью. Это… - Алкуин прищелкнул пальцами, найдя подходящее сравнение, - как быть глухим или не иметь обоняния. Есть такая притча: один подвижник,  не имея дара любви, всё искал какого-то потрясения, какого-то зрелища, которое сокрушило бы его каменное сердце. А в городе, близ которого он жил, была объявлена казнь знаменитого разбойника, много лет наводившего ужас на всю округу.  В день казни отшельник явился в город и пошел следом за железной клеткой, в которой везли преступника. Разбойник увидал в толпе зевак благообразного мужа в монашеской одежде и окликнул его: «Тебе не место здесь, святой человек!» «Знаю, - ответил монах, - но у меня холодное сердце, я ничего не страшусь  и ни к кому не испытываю сострадания. Быть может, зрелище твоей смерти на плахе ужаснет меня и пробудит жалость?» - «Возвращайся в свою келью, брат, и молись, чтобы Бог вразумил тебя, - сказал разбойник. – Смерть не может ничему научить, потому что ее не существует. Нет смерти с тех пор, как наш Спаситель взошел за нас на крест!»
Это я не к тому, чтобы сравнить тебя с разбойником, - благоразумно уточнил Алкуин, - просто хотел пояснить, чему монах может поучиться у человека меча.
- Ну, не только этому, - усмехнулся Карл. – Я закрыл глаза своей матери, как все. Я потерял свою любовь, как многие. Я хоронил друзей, не все мои дети выжили, и не все они станут хорошими людьми – это ясно уже теперь. Трудно смириться с тем, что ты ничем не лучше других – миллионов людей, которые страдали, терпели бедствия, теряли родных и любимых. Кажется, что с тобой такое не должно, не имеет права происходить. Королю так же больно жить, как и любому из его подданных, Алкуин.
- Я вчера получил текст одной молитвы, - тихо сказал монах. – Мой бывший ученик из Йоркской школы сейчас в Византии – копирует редкие святоотеческие  тексты и стихиры. Он прислал мне письмо. Вот, прочти это.
-  ;;;;;;; ;;;;;;;, ;;;;;;;;;, ;; ;;;;;; ;;; ;;;;;;;;, ; ;;;;;;;; ;;;;; ;;; ;; ;;;;; ;;;;;;, ; ;;;;;;;; ;;; ;;;;;; ;;; ;;;; ;;;;;;;;, ;;;; ;;; ;;;;;;;; ;; ;;;; ;;; ;;;;;;;;; ;;;; ;;; ;;;;; ;;;;;;; ;;; ;;;;;, ;;;;; ;;; ;;;;; ;;;; ... Тэзаурус... тон агатон...  – медленно повторил Карл; он выучил греческий уже взрослым и бегло читал на нем, но говорил неохотно, стесняясь плохого произношения. – «Сокровище добрых»?..
- Да, мой король. Дух Святой – сокровище добрых. Он не вселится в злое сердце.
Карл задумался. Хильдегарда была добра; безрассудный вспыльчивый Роланд порой проявлял доброту, такую же непредсказуемую и чрезмерную, как и его отвага. Герольд... вот Герольд не сентиментален: он человек чести, это другое. Роланд казался родным братом  Хильдегарды, тогда как ее настоящий брат характером напоминал Фастраду. А вот сам Карл в детстве и юности сентиментальным  был: не мог пройти мимо нищего на паперти, сострадал беззащитным и обездоленным, видел в мечтах, как станет королем – и все заживут. Войны, власть и просто жизненный опыт поубавили ему чувствительности, вспоминая себя в молодые годы, Карл огорчался, что стал хуже, злее. Однако тем, кто знал его тогда и теперь, было очевидно, что это не так. Король не ожесточился, он лишь приобрел навык размышлять о тайнах человеческой натуры, о скрытых пружинах   поступков, и больше не тратил свое милосердие на тех, кому посострадай – и ты труп.
- Сердце-то у меня не злое... – протянул он с сомнением, украдкой почесав нос, чтобы не сбить собеседника с мысли вульгарным «Апчхи!»
- Ты помнишь сейм в Корбени, на котором бароны избрали наследником Карломана тебя, а не твоего племянника? – внезапно спросил Алкуин.
- Я-то помню, - удивился Карл, - а вот ты его не можешь помнить, тебя тогда со мной не было.
- Неважно. Я хочу сказать, что и аббат Фулрод, и каждый из лэйдов твоего брата тогда искали ответ на вопрос: каково-то будет оказаться в твоей власти? Повиноваться тебе, следовать за твоим знаменем, исполнять твои законы, служить тебе мечом и советом, подлежать твоему суду?.. И все они сочли, что ты не злоупотребишь этой властью, что ты – человек, не способный посягнуть на права, имущество и честь своих подданных. И знаешь что? Я ведь тоже, прежде чем предложить тебе свои знания и опыт, размышлял о том, какой ты повелитель.
- Такой, которого можно изругать как нерадивого школяра, не опасаясь последствий, - хмыкнул  Карл.
- Именно. Ты достаточно добр, мой король.
  Фастрада
- Едут! Почти загнали коней, - доложил воин.
- Хотят успеть к Рождеству, пока я добрый, - усмехнулся король.
Карл радовался Рождеству даже больше, чем Пасхе. Особенно он любил праздновать Рождество в Риме, правда, там на торжественные богослужения, совершаемые Папой, ему, как римскому патрицию, приходилось надевать тогу. Дело, впрочем, было не в тоге как таковой: к ней требовалось римское патрицианское выражение лица, а вот этого Карл вынести не мог – ржал. В этот раз ради Видукинда Карл не поехал в Рим – и утешал себя тем, что зато на нем остались родные галльские штаны .
Королева Фастрада озабоченно взглянула на мужа. Ее беспокоила одна мысль, но было неясно, как Карл это воспримет – сочтя, что его поучают как мальчишку, он мог основательно вспылить.
Фастраде  было непросто. Два года назад Карл похоронил горячо любимую жену Хильдегарду, и, хоть женился, не доносив траура, до сих пор о ней тосковал. Фастрада была ему нужна, чтобы заботиться о детях, управлять двором и королевскими поместьями, пока он воюет, к тому же обычай требовал, чтобы в торжественных церемониях принимала участие королева. Что до чувств, сердце Карла все еще принадлежало  Хильдегарде. «Она была прекрасна, как никакая другая франкская женщина», - приказал он выбить на ее надгробии в усыпальнице аббатства Сен-Арнульф и вернулся к саксонской кампании только после торжественных похорон. Фастрада вела себя тактично и осмотрительно, старалась поладить с друзьями мужа, не вмешиваться в то, что ее не касалось, быть доброй мачехой и хотя бы явно не ревновать Карла ни к покойной супруге, ни к случайным подружкам. Надо отдать должное королю, официальных привилегированных фавориток при живой жене он не заводил и относился к Фастраде  с неизменным уважением, даже начал посвящать ее в государственные дела. Было заметно, что Карл ценит ее усилия, благодарен ей, доверяет – к большему он пока не готов, но и это немало. В сущности, они поладили.
- Карл, милый, - решилась Фастрада, - сегодня день твоего триумфа, и я не хочу его испортить, но…
- Но что? – дружелюбно спросил муж.
- Не очень-то приятно стоять на коленях перед тем, с кем сражался семь лет. Пожалуйста, облегчи для сакса  это бремя. Если хочешь сделать Видукинда союзником, пощади его гордость, прошу тебя.
- Милая Фастрада, я не собираюсь куражиться над ним, если ты об этом. Я проявлю уважение, тем паче сакс выпил столько моей крови, что может по праву считаться кровным родственником. Но, дорогая, неужели ты думаешь, что я глупец? Хоть я и ношу Железную Корону, но у меня не чугунный лоб.
- Прости, - поспешно извинилась Фастрада. – Прости, пожалуйста. Мне казалось, мужчины не всегда такое понимают.
- Короли понимают, - проворчал Карл.  – А если вдруг нет, недолго им быть королями…      Будь с ним приветлива, но не слишком. А то еще влюбится в тебя, такое случается: после боя или охоты все чувства так обострены, что женские лица просто слепят красотой.
- Он женат.
«Кому это мешало?» - судя по лицу, хотел возразить Карл, но осекся. Он действительно ценил  Фастраду и старался не обижать.
Их брак был скоропалительным: король затосковал, в один год лишившись жены и матери. Карл – хоть и научился с возрастом этого не показывать - по натуре был привязчив, не любил одиночества, быстро замерзал без внешнего тепла. Тот год вообще был тяжелым: в злосчастной битве при Зюнтеле погиб коннетабль Гейлон, друг детства, один из немногих, кто называл Карла не «мой король», а просто по имени, и кого он сам называл «Мои братья».
Отец Фастрады, граф Рауль, прибыл на майские поля  и на пиру, после смотра и маневров, пожаловался Карлу на дочь: рано осиротела, воспитана теткой – ученой аббатисой – в монастыре, теперь изъясняется на латыни и толкует о каком-то, прости его Господи, Плутархе с еще более каким-то Боэцием, перестарок уже, осьмнадцать годков , а замуж  нейдет.
- А за меня пойдет? – вдруг спросил король. – Я уживчив, не груб, не зол, Плутарха читал.
При этом он прозаически размышлял: восемнадцать лет, взрослая девица, ссориться с падчерицами из-за кукол не станет; ребятишки, воспитанные ангелической Хильдегардой, молоденькую мачеху не обидят… Знать бы еще, какова она из себя-то? Хороша ли, добра?..
- Да, Господи!.. – возликовал, осознав открывающиеся перспективы, будущий тесть. – За косы  приволоку!
- Порыв ценю. Но за косы не надо, - усмехнулся король. – Я, слава Богу, еще не хвор добром с девицей поладить. Без кос.
***
- Милая, отыщи мне, пожалуйста, все, что есть в библиотеке, о тактике византийских   катафрактариев  и боевом применении сарматской конницы на службе Рима.
- Карл, я же ничего не понимаю в военных трактатах, - удивилась Фастрада. – Я поищу, конечно, но Алкуин справился бы с этим лучше.
- Алкуин очень занят. Он составляет план строительства каритас – центров помощи христианам в Иерусалиме, Кордове и других частях Римской империи, захваченных сарацинами.
- А я в этом не участвую? – не сумела скрыть обиду Фастрада.
Карл замялся, вид у него был… смущенный?! Странно – осчастливив очередную красотку, смущения он не выказывал…
- Прости, но нет. Это в память о Хильдегарде. Она подала мне эту идею, когда мы возвращались из Сарагосы. Она сказала: пока у нас недостаточно сил, чтобы выгнать магометан из Испании и Святой Земли, но мы не можем бросить наших братьев на произвол судьбы.
- Это благородно. Я тоже хотела бы почтить память королевы Хильдегарды. Дай мне знать, каким образом я могу это сделать. Она мне не чужая, ведь я воспитываю ее детей.
…По правде говоря, Карл не думал, что его брак с Фастрадой – про любовь. Скорее уж – про честный обмен и взаимное уважение: он дал гордой амбициозной девушке то, чего она не получила бы ни с кем другим, а взамен обрел преданную союзницу. «Про любовь» было у них с Хильдегардой: и родство душ, и взаимное притяжение такой силы, что самая  короткая разлука вызывала физическую боль. А от Фастрады он даже не особо скрывал своих подружек, полагая, что разумная жена на шалости мужа обязана  смотреть сквозь пальцы.
Смерть Хильдегарды ранила Карла очень глубоко. Он не хотел новой любви и страха  новой потери. Он полагал, что в браке вполне достаточно быть приятными друг другу, не испытывая каких-то испепеляющих чувств. Но Фастрада?.. О чем она думала, отдавая руку мужчине на двадцать лет старше себя, соглашаясь стать мачехой его семерым детям, из которых один уже брился?.. Не жалеет ли о своем выборе?
Ему тогда показалось недостойным разменивать тоску по Хильдегарде на пустые связи. К тому же в каком-то помрачении ума он вообразил, что пустота таким образом заполнится, и новая супруга  заменит ту, которую не вернуть – в той мере, в какой вообще один человек может заменить другого. Когда же Карл понял, что это не сработало, то постарался, чтобы Фастрада не чувствовала себя обделенной. Но удалось ли ему это?
- А почему ты пошла за меня замуж? Ты же меня тогда совсем не знала.
- Я знала, - спокойно возразила молодая женщина. – Ты – тот, кто велел учить девочек латыни, риторике и стихосложению. Если бы не ты, мне пришлось бы провести жизнь за прялкой. Брр, ненавижу!
***
- Что-то случилось, королева Фастрада? – Алкуин поднял на нее спокойный внимательный взгляд.
- Ничего особенного, святой отец. Просто Карл дал мне понять, чтобы я не лезла не в свое дело. Муж не любит меня, - резко бросила Фастрада. – Он любил Хильдегарду, а я просто полезная вещь, вот и все.
- Вы ошибаетесь. Карл ведь не юноша, взрослые мужчины любят иначе. Он доверяет вам. Хильдегарда не занималась государственными делами, об этом не могло быть и речи!
- Конечно, не могло, она же сопровождала его во всех походах! Он не расставался с ней ни на день. А без меня не скучает… во всех смыслах. 
- Королева Хильдегарда умерла в двадцать пять лет потому, что беременная тряслась в седле и всех своих детей зачала и родила в походных палатках, - резко ответил Алкуин. -  Карл понимает, что это убило ее. Он жалеет вас, потому и оставляет дома. Вам повезло – вы с ним встретились, когда он уже научился жалеть.
«Бедная Фастрада, бедная девочка, - думал Алкуин. – Как же она его любит. Да и можно ли его не любить, видя, как он поет своим звонким голосом ;Верую” за литургией  и объезжает войска, приветствующие его тысячеголосым «Аой!»; как беседует на латыни с учеными клириками, цитируя греческих философов, и непонятно, откуда эта осадная башня вообще берет такие слова. Как на коленях целует ступени базилики святого Петра в Риме; как ныряет, точно дельфин, или затевает возню со своими малышами, умудряясь не выглядеть при этом идиотом; как заразительно хохочет и яростно негодует. Наш король на диво щедро одарен способностью внушать    любовь. Обычным людям, чтобы их любили, нужно очень постараться, а таким, как Карл, достаточно просто быть».
Что такое любовь?
Воздержание Карлу давалось трудно – тем бескомпромисснее он налагал на себя ограничения, связанные с Адвентом . Свирепо, как мученик идеи, грыз за обедом яблоки, а ночевать уходил в отдельную спальню, приговаривая: «Не может править державой раб собственных страстей».
В эту ночь, прочитав главу из Священного Писания и молитвенное правило, король долго не мог уснуть. Его беспокоили мысли о старшем сыне, бастарде, отстраненном им от наследования. После смерти Хильдегарды многое пошло не так, и Пипин Горбун, уже юноша, обнаружил зависть и ненависть к сводным братьям, особенно к старшему – наследнику.
Хильдегарда  как-то покрывала все это своей светлой исцеляющей добротой, она была такой любящей, что подле нее оттаивали самые злые сердца. А на Фастраду Пипин с первого дня смотрел волчонком. И, что хуже всего, в его нападках на Карла Юного Карл-старший с отвращением узнавал истерическую хватку покойного Карломана. Младший братец точно так же изводил терпеливого, нескорого на расправу, исподволь наливающегося  яростью Карла, не давая ему уклониться от ссоры. И так же, доведя брата до багровой пелены перед глазами, выставлял себя жертвой.
Фастрада поладила с детьми Хильдегарды, великодушными, как мать – у них сложились свои отношения, они мирились, ссорились, но в целом наблюдался некий баланс. Однако Пипина только тяжелая отцовская рука заставляла вспомнить о хороших манерах. А для принца Карла сводный брат стал настоящим гвоздем в сапоге. Поговорив с первенцем пару раз, Карл-старший убедился, что одними воспитательными беседами этой беды не избыть, и отослал его в Прюмский монастырь изучать богословие.
Однако это не было решением проблемы. Только отсрочкой.
Он незаметно задремал, затем проснулся, как от прикосновения – очень бережного, не таящего никакой угрозы. В изножье постели сидела Хильдегарда. Теперь она приходила реже, чем в первый год после смерти.
- У тебя все хорошо? – спросил Карл.
- Да, все в порядке. Но, Карл, я беспокоюсь. Что ты думаешь о Пипине?
- Злонравен, завистлив. Словом, вылитый Карломан. Может, он не мой сын? Может, братец мне назло соблазнил Химильтруду ? Хотя нет, такой зазнайка не снизошел бы до простолюдинки.
- Ты не любишь Пипина, - без осуждения, но с грустью сказала Хильдегарда.
- Не люблю. Не могу любить. И не потому, что это не тот сын, которым можно гордиться. Я не вижу ничего благородного в его уме, ничего красивого в его характере – просто маленький говнюк, который вырастет в большого засранца.
- Знаешь, я и жену свою нынешнюю не люблю, - печально признался Карл. – Хочу полюбить, а не получается. Хотя у нее только один недостаток: она не ты.
Хильдегарда улыбнулась:
- Карл, а что такое, по-твоему, любовь?
…Это было на празднике у графа Винцгау. «Карл, окажи честь моей сестре, ей четырнадцать, и она говорит только о тебе», - смеясь, попросил его Герольд. Карл был не трезв и не пьян, а ровно в том состоянии, когда море по колено. «Да хоть бы и твоей бабушке, если ей придет охота плясать», - хлопнул он друга по плечу и направился к его младшей  сестренке. Тоненькая девочка подняла золотисто-карие глаза, и он, двадцатидевятилетний, многоопытный, повоевавший, вдруг обнаружил, что сердце бьется не где положено, а почему-то в горле, отдаваясь громом в ушах.
- Это чувства, милый. А любовь – состояние воли. Ты любишь кого-то, если желаешь ему жизни и благобытия. И ненавидишь, если желаешь ему исчезнуть, хорошенько помучившись.
- Помучившись?.. Никому не желаю мучиться, зачем? Но вот провалиться желал, Карломану, например. Кое-кто до сих пор думает, что я подослал к нему убийц. Я знаю, что я этого не делал, но кто-то же сделал это!
- Советник твоего отца, конечно, - Хильдегарда широко раскрыла глаза. Ее красота была совсем не королевской – очень наивной, без привкуса вызова, тайны или опасности. Но Карлу она никогда не казалась пресной. Он ценил простые вещи: честность, преданность, прямоту, соблюдение договоренностей.
- Фулрод !.. А ведь он еще жив… Клирики живут долго, - задумчиво проговорил Карл.
- Ты уж не тревожь его, старенького, - попросила Хильдегарда. – Карломан пообещал Гунольду независимость той части Аквитании, которой правил ты, - при условии, что Гунольд избавит его от тебя. Он все равно отыскал бы способ с тобой покончить, рано или поздно. Фулрод решил, что будет лучше для королевства франков, чтобы ты жил, а твой брат умер.
- Порой я спрашиваю себя, почему Бог ставит хороших людей в положения, нравственно безупречного выхода из которых не существует?
- Не Бог делает это, Карл. Мир стал таким, потому что ранен грехом. Но для нас есть выход из любого положения и ответ на любой вопрос. Этот ответ – не «что», а Кто: Христос.
…Карлу было знакомо это чувство – когда отчаянный зов: «Где Ты, Где же Ты?» замирает в пустоте, и холод мира – как холод тела, из которого вылетела душа. И когда   наконец снова ощущаешь Его присутствие, больше уже ничего не нужно.
- Да, - сказал он. – Да, я знаю. Вопросы теряют смысл, поскольку Он и есть ответ.
- Как дети? – помолчав, спросила Хильдегарда.
- Старшие скучают, но молчат. Карл не хочет обижать мачеху; девчонки, Аделаида с Ротрудой, боятся расстроить меня. Малыши уже начали забывать. Когда они подрастут, я должен буду рассказать им, какая ты была. Но вот что странно: я так хорошо тебя знаю, что все сказанное будет полуправдой, потребует оговорок и уточнений. «Помните, дети, ваша мать была очень доброй» – да, но не только. «Она была самой храброй женщиной на свете» - правда, но не вся. Что я им скажу?
- Скажи: «Я похоронил вашу мать и лишь после этого вернулся к своей армии». Это почти     то же самое, как если бы ты в знак траура отпустил бороду, - рассмеялась Хильдегарда.
- В походе я не всегда успеваю побриться. К тому же трехдневная щетина – шанс получить стрелу при встрече с мятежниками не сразу, а лишь когда разглядят франкскую кольчугу и коня не местной породы. Почему-то бритый подбородок бросается в глаза в первую очередь.
- Мне пора, Карл, - грустно улыбнулась Хильдегарда. – Я больше не приду. Не изменяй своей новой королеве.
- Это выше моих сил, милая. Передай привет Роланду и маме. Скажи им, что я скучаю.
- Они недалеко, как и я. Но ты должен думать о тех, кто по эту сторону.
- Я должен своим вассалам, я должен подданным, я должен Церкви, я должен Папе, я должен Фастраде и даже Пипину, которому дал неподходящую мать. Быть королем не так легко и приятно, как думают многие.
- Вот потому Фулрод так и решил. Твой брат не понимал этого, а ты понимаешь. И ты справишься. Ты очень сильный.
- А то. Впору запрягать и пахать.
Их руки почти соприкоснулись, разделенные невидимой, но осязаемой преградой, похожей на тонкое стекло. «Стекло» было теплым. Оно затуманилось, как от дыхания, и Хильдегарда скрылась в этом тумане.
«Дыши!»
Альфрик и другие остались за поворотом длинной галереи, в мечущемся свете факелов, за скрещенными копьями палатинов (где только Карл таких идолов набрал – хоть бы моргнули, сволочи!). Много чести для свиты сакского мятежника – лично сдаваться могущественному франкскому королю.
- Ждите здесь… - оруженосец замялся, не зная, как обращаться к спутнику, и на всякий случай решил быть вежливым: - …ваша милость. Я доложу.
Видукинд остался ждать под факелом, вдетым в каменное кольцо. Из полумрака галереи просторный, залитый теплым золотым светом зал был ему виден как на ладони, зато тем, кто находился на свету, вряд ли удалось бы его рассмотреть. Тронное кресло на помосте пустует, но узнать короля легко – вот он, возвышается над всеми, как сторожевая башня  над крепостной стеной. Густая грива кажется взлохмаченной, как будто ее причесывали пятерней. Король франков, имя которого саксы не смеют произнести вслух, точно боясь рассердить грозное божество... Одетый как рыцарь, не считая скрепленного золотой фибулой малинового плаща, Карл стоит у камина и внимательно слушает щуплого седого монаха, не достающего ему до груди. Очень похоже, что монах ему за что-то пеняет. Должно быть, это знаменитый Алкуин из страны англов, единственный, для кого грозный франк – не повелитель, а почтительный ученик.
Чуть поодаль, в креслах, юная красавица в платье изумрудного цвета и подросток лет тринадцати, одетый как оруженосец, слушают другого монаха, читающего на латыни толстую книгу. Новая жена Карла, приехавшая к мужу на Рождество, и его сын, рожденный в год, когда началась эта война ?.. У ног красавицы паж настраивает лютню. Десяток свитских – блеск золота не скрывает широких плеч и хищной грации, присущей людям меча: это воины. Два клирика увлеченно беседуют на латыни. Конечно, где Карл – там и клирики, куда бы они ни направлялся, за ним прямо крестный ход. Двое рыцарей   играют в шахматы. Стайка хихикающих, перешептывающихся  девиц; королева из-за плеча пасынка бросает на них строгие взгляды.
А франки-то и впрямь люди как люди, выказывают друг дружке расположение, делят досуг, смеются, беседуют. Позавидовать впору. Никто не раболепствует перед королем, все держатся непринужденно и, похоже, прекрасно себя чувствуют. Вот кто-то засмеялся, один из любителей шахматной игры  закашлялся и нехорошо помянул суровую саксонскую зиму. Охнул и принялся извиняться перед королевой и ее девицами. Перед королем, что характерно, извиниться и не подумал: видно, этого любителя латинской учености упоминанием чьей-то матушки не проймешь.
- Да ладно, граф Тьерри, отец, когда разозлится, еще не так выражается, - сдал с потрохами хохочущего Карла принц.
- Карл, это недопустимо! – возмутилась мачеха. – Возможно, в бою - неизбежно, хотя все равно сквернословие не украшает, особенно короля. Но в обществе благородные люди поступают именно так: просят прощения, если случайно оскорбили чей-то слух бранным словом.
Алкуин что-то сказал в ответ. Вдруг король, не переставая смеяться, протянул длинные руки, сгреб монаха в охапку и потискал его, как веселые дети тискают щенков и котят. 
Взгляд сакса скользил по незнакомым радостным лицам. Некоторые были мечены шрамами – уж не его ли рукой?
Оруженосец, приблизившись, тихо сказал Карлу несколько слов. Тот повернул голову, все взгляды обратились к нему, а затем к галерее. Разговоры стихли, лютня издала щемящий, резко оборвавшийся звук.
Видукинд на миг прикрыл глаза, собираясь с силами. Когда же он их открыл, то не увидел зала.
Огромная фигура Карла загородила проем арки, скрыв Видукинда от любопытных глаз.
***
«Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю: пути орла на небе, пути змея на скале, пути мужчины к девице ; и для чего Ты, Господи, снабдил этого  душегуба  иконописной рожей. Брови вразлет, глубокая продольная «морщина гордеца» на лбу  – норовистый, что называется, «мамка стоя рожала». Мужественные, но тонкие  черты, глаза – вернее, византийские очи в пол-лица  - внятно говорят: отважен, правдив, не знаю удержу в ненависти и в любви. Редко увидишь мужское лицо такой красоты – ни дать ни взять одичавший, отощавший на подножном корму архангел. Неудивительно, что дремучие соплеменники принимают этого парня за сверхъестественное существо: в нем и правда есть что-то нездешнее. Как же он такой получился-то?.. Подстричь, приодеть – получится отличный герцог, просто картинка.
Видишь, я упростил твою задачу, как только мог. Ну давай, доведи дело до конца, не для того же ты проделал долгий путь, чтобы все испортить. Просто сделай это».
Карл сделал шаг навстречу и остановился. Хлеб за брюхом не ходит.
Видукинд  попытался что-то сказать – губы дрогнули, - но не смог: горло перехватило.
Карл молчал. Его бесстрастие было напускным, но выдать его могла разве что нижняя губа, которую он, забываясь, чуть-чуть выпячивал. Эту смешную привычку знали немногие уцелевшие друзья детства да мать, которая уже два года как не жила на свете.
Несколько быстрых шагов, которые дались ему труднее, чем путь из Тевтобургского леса в Арденнские горы, - и Видукинд нашел глазами глаза короля - серые, словно подернутые льдом. Он долго не отрывал от них взгляда, хоть это и было дерзостью.
Без единого слова сакс опустился на колени, положил к ногам Карла свой меч, разомкнул гривну, гулко стукнувшую о мозаичные плиты. Для тридцатилетнего у него было многовато седины, склоненная голова в свете факела казалась пегой.
- Дай посмотреть на тебя, - сказал Карл спокойно. – Твой затылок я уже видел. – Голос у короля был неожиданно звонкий и молодой.
Видукинд  поднял голову. Не всякому хватит душевных сил сохранять достоинство, предавая себя в руки смертельного врага; саксу это удалось. В больших темно-синих глазах не было вызова, но не было и страха. Этот спокойный открытый взгляд понравился  Карлу. «Гордый, люблю таких», - усмехнулся он про себя. И тут Видукинд заговорил:
- Что бы ты ни решил насчет меня, пощади моих людей, король Карл, им незачем умирать.
- Никто не умрет, потому что мы ждем рождения Богомладенца. Твои соратники помилованы, как и ты, - ответил Карл и переломил клинок о колено, отшвырнув жалобно звякнувшие обломки:
- Я дам тебе другой меч. Этот запятнан. Скажи мне, почему ты здесь? Тебе ведь приходило в голову, что это ловушка.
- Желание жить присуще даже зверю, король Карл, - медленно проговорил сакс, - но я не зверь, и для меня важно, чтобы моя жизнь имела смысл. Твой Бог немножко показал мне Себя. Отныне я Его раб и твой человек, если ты меня примешь.
- С большой радостью. Встань… герцог Видукинд.
У сакса вырвался судорожный вздох. «Алкуин прав – он человек, и ему страшно. Вон как губы дрожат».
Встать, к стыду своему, Видукинд не смог. Как всякий воин, он знал, как в бою боль от неожиданной раны, даже неопасной, мгновенно лишает мышцы упругости, как один пропущенный удар подчас бывает роковым: обмякшее тело не слушается, меч становится неподъемным, свинцовым, и все, и тебя добьют, если товарищ не прикроет щитом.
Оказалось, внезапно схлынувшее напряжение всех душевных сил действует так же.
Больше всего ему хотелось сейчас просто сесть на пол и так сидеть без единой мысли в голове, тупо глядя на королевские сапоги из красной кордовской кожи.
Карл догадался, в чем дело, и поднял его – осторожно, как человек, привыкший оберегать окружающих от своей чрезмерной силы.
- Тебе сейчас кажется, что ты теряешь свою свободу, но это не так. Ты скоро поймешь, что значит быть частью чего-то большего, чем твоя жизнь или твое племя, затерянное в полабских лесах. Я разрушил твой мир, ты можешь ненавидеть меня – глупо и ни к чему не приведет, а можешь пойти за мной - и в этом честь и свобода. Служить мне неплохо, я даю не меньше, чем беру. Твой путь сюда был дорогой через долину смертной тени – но есть места, куда по-другому не попасть.
- Когда ты меня окрестишь? 
- На Богоявление, если успеешь пройти огласительные  беседы и катехизаторы  сочтут, что ты готов. А огласить можно и сегодня. Твое Крещение будет публичным. Это необходимо. Ни у кого и тени сомнения не должно возникнуть, что оно состоялось.
Карл опасался, что сакс усмотрит в этом некое ущемление своей гордости, но тот спокойно кивнул:
- Я понимаю.
- Я буду тебе крестным отцом.
- И что это значит? – по возрасту Карл отнюдь не годился Видукинду в отцы, а только в старшие братья.
- Я поручусь за тебя перед Богом, - пояснил король. - И дам Ему ответ за тебя на Страшном суде, как за своих сыновей. Не подведи меня, а то гореть нам обоим в преисподней.
- Не подведу.
- А ты мне нравишься! Сдается, поладим!
Объятие застало Видукинда врасплох. Он хотел верить в благородство короля, но не ждал от него доброты. И то ли оттого, что этот братский жест был совсем неожиданным, то ли оттого, что идея Альфрика насчет железной клетки, оказывается, застряла у него в голове, - душа отозвалась такой благодарностью, что защипало глаза.
Карл, видимо, снова что-то почувствовал – и шепнул ему на ухо одно слово, возымевшее такое действие, что навернувшиеся было слезы сменились нервным смешком.
- Пойдем, я представлю тебя моим вассалам.
- А мои люди?
- О них позаботятся.
Когда они вошли в зал, тяжелая рука короля лежала на плече сакса.
- Благородный Видукинд из Энгера* - теперь один из нас. Так должно было быть, и так стало, потому что франки и саксы – братья. Велю забыть былые обиды, кто вздумает ими считаться – пусть пеняет на себя.
- Королева Фастрада. Принц Карл Юный, – представил король тех двоих, кого Видукинд верно угадал, прячась в галерее. Красавица улыбнулась, чуть приподняв уголки сомкнутых губ, парнишка наклонил голову, бросив на Видукинда любопытный взгляд. Он был красив и очень похож на отца – те же большие глаза цвета железа, резкий излом черных бровей, фамильный нос Арнульфинга, – и обещал вымахать таким же долговязым.
- Аудульф… Эберхард… граф Тьерри, мой кузен… Фридугиз… Валафрид…  граф Герольд, мой шурин… Адальгард, аббат Корби, мой кузен…
- А это мой друг – великий Алкуин из Йорка, он подготовит тебя к Крещению. Нельзя стать христианином, ничего не зная о догматах христианства. Сначала знания, потом – действия !
***
- Что он тебе сказал? – кинулся к нему Альфрик. – Я же видел – он что-то шепнул тебе на ухо! Что?
- Он сказал: «Дыши!»
(Окончание в процессе)
Примечания:
Настало время благодати,
то, что мы желали,
Песни веселые
Благочестиво да воздадим!

Бог стал человеком
К удивлению природы,
Мир был обновлен
Христом-Царем.
  Видукинд возглавлял войну саксов против франков с 778 по 785 год.
  Имя «Видукинд» буквально означает «Дитя леса». Переводится и как «Волк», и как «Лесной дух».
  Алкуин Флакк Альбин - (ок.735-804) - англосакс, ученый и педагог, деятель «Каролингского возрождения». Родился недалеко от Йорка, здесь же получил образование в архиепископской школе, которую возглавлял Эгберт Йоркский. В 781 г. А. по пути в Рим познакомился с Карлом Великим и вскоре сделался его ближайшим советником и другом. Считается, что именно он вдохновил писцов на разработку нового письма, известного как каролингский минускул.
Большое значение имели труды Алкуина по литургике, заложившие основы католического богослужения.
А. создал ряд учебных пособий: учебник грамматики, учебник риторики, учебник диалектики, сборник  задач по арифметике и др. Был одним из создателей Академии Карла Великого, наставником королевских детей.
  Подлинная фраза Карла Великого
  Палатины – гвардия, дворцовая стража. Слово «паладин» (благородный рыцарь) – искаженное «палатин», и это неслучайно: эти воины, порой незнатного происхождения, были лично известны королю, который давал им различные поручения военно-административного характера, и нередко они делали впечатляющую карьеру.
  Священное дерево саксов, объект религиозного поклонения. И. находился в священной роще в Вестфалии, где в 772-м году был уничтожен Карлом Великим, как и крепость-святилище Эресбург.
  Иер. 16, 19.
  Ис. 45, 20
  40 лет
  Карл Великий страдал дислексией: он с большим трудом мог писать, несмотря на обширные познания  во многих областях (вплоть до астрономии) и превосходное владение латынью.
  Дюрандаль – это женское имя, его можно перевести как «Та, которую невозможно сломать».
  Поцелуй мира – ритуальный жест (касание губами губ), символизирующий особые отношения родства между вассалом и сюзереном.
  Состоявшееся в 783-м году в ходе Саксонских войн сражение на месте современного города Детмольд, в котором армия франков под командованием короля Карла Великого наголову разбила войско восставших саксов.
  Скарра – дружина, отряд.
  Виллехад Бременский (Willehad) - святой, выдающийся миссионер, род. около 730 г. в Нортумберленде; распространял христианство в землях фризов, в 778-м г. был призван Карлом Великим для проповеди среди саксов, но из-за Видукинда, начавшего охоту за ним, был вынужден уехать и возвратился в Саксонию лишь после его крещения.
  Быт. 6, 3.
  Ис. 45, 24.
  Ис. 45, 14.
  Военный вождь, фактически король, избранный племенными князьями из своей среды на время войны.
  Железная Корона – корона завоеванного Карлом Великим Лангобардского королевства, изготовленная из золота и украшенная драгоценными камнями; ввиду чрезвычайной массивности была укреплена изнутри железным обручем, отсюда и название.
  Рост Карла Великого – около 92 см.
  Герцог Гунольд II Аквитанский – вассал франкской короны, поднял восстание в 769-м году, после смерти короля Пипина Короткого, отказавшись принести клятву верности его наследникам Карлу и Карломану. Молодой король Карл подавил восстание, Гунольд II бежал в сопредельную Васконию. Герцог Васконии Луп II, не желая войны с франками, выдал Гунольда Карлу и признал его своим сюзереном.
  Эделинги – сакская знать периода разложения родоплеменного строя.
  Подлинная фраза Алкуина, упрек, брошенный им королю.
  translatio imperii – излюбленная идея Карла Великого: передача (статуса и традиций) Римской империи франкскому королевству.
  Иер. 4, 18-22.
  Иер. 8, 16.
  Знамя Карла Великого – цвета пламени.
   Состоявшееся в 782-м году сражение близ горы Зюнтель, в котором восставшие саксы под командованием Видукинда наголову разбили франков. Эта битва - крупнейшее поражение войск  Карла Великого за весь период его правления.
   Франкская знать, служившая королю за поместья и связанная с ним вассальной присягой.
  Иер. 15, 6.
  Иер. 13, 14.
  Основателем династии Каролингов был св. Арнульф (ок. 580 - ок. 640 гг.), влиятельный сановник при дворе меровингских королей Теодеберта II и Дагоберта I, одно время занимавший пост епископа Меца, но окончивший жизнь отшельником.
  Псевдоним Карла Великого в придворной Академии.
  Молитва «Царю Небесный»:  Царю; Небе;сный, Уте;шителю, Ду;ше и;стины, И;же везде; сый и вся исполня;яй, Сокро;вище благи;х и жи;зни Пода;телю, прииди; и всели;ся в ны, и очи;сти ны от вся;кия скве;рны, и спаси;, Бла;же, ду;ши на;ша.
  Галльские штаны - длинные свободные полотняные или кожаные брюки, унаследованные от галлов и сарматов; одежда рыцаря вплоть до 13 в.
  Майские поля – ежегодный военный смотр, на который король франков собирал своих лэйдов. Как правило, за майскими полями следовала военная кампания.
  Брачный возраст франкских девушек наступал в 13-14 лет.
  Обязательное пение «Верую» за литургией ввел лично Карл Великий.
   Адвент (от лат. Adventus - пришествие) - название предрождественского периода, принятое в среде католиков и некоторых протестантских деноминаций (например, у лютеран), аналогичное периоду Рождественского поста у православных. Адвент - время ожидания Рождества Христова.
  Химильтруда – невенчанная жена (конкубина) принца Карла, мать его первенца Пипина Горбатого, которую он оставил, став королем, т.к. она была женщиной низкого происхождения.
  Аббат Фулрод – настоятель монастыря Сен-Дени, друг и советник Пипина Короткого, употребивший все свое влияние, чтобы помочь Карлу получить королевство брата после его смерти.
  Карл Юный родился в 1772 г.
  Излюбленная фраза Карла Великого