сети детства

Безлюдный берег. Растянутые  для просушки   старые  рыбацкие сети.

Сети давно заброшены, они  слишком порваны и изрядно истлели, чтобы тратиться на ремонт. Но снять и выбросить их некому, вот и висят они, дырявя небо потемневшими  колышками. Колышки повторяют линию прибрежной дюны, отчего сети  плывут  над морем то выше, то ниже. 

Сбросив  лоферы из телячьей кожи,  обволакиваю ступни  сухим  и горячим   кварцем,  оставляя  цепочку белых  воронок. Море пахнет хвоей, отраженных в холодной воде корабельных сосен. 

Я бреду вдоль сетей, протянувшихся  между моим  прошлым и настоящим.

Всматриваюсь  в  ячейки крученой бечевки,  в надежде увидеть то, что никому,  кроме меня,  не нужно. Ссохшийся пучок взморника, оторванные клешни крохотного краба, осколки крапленой жемчужной мидии, окаменевший   хвостик корюшки, а если повезет -  голубовато-серое перо балтийской   чайки.

Перья серебристых чаек  теперь можно купить в сувенирном  магазине, по сто рублей за двенадцать дюймов, тщательно отобранные,  без дефектов. Но меня интересует  с неотточенным  очином, обломанное и помнящее море с высоты  броска на розовую медузу. 

Я бреду  вдоль сети и вспоминаю свое  детство, растянутое на колышках памяти, где-то порванное, где-то еще  сохранившее  ячейки, пахнущие  горьковатой солью.

И постепенно, понемногу, я становлюсь  меньше ростом, не замечая, что стою  перед сетями  на коленях. И хрипло  взываю к  невидимому  адмиралтейскому якорю, молитвенно прижав к губам пальцы «якорь, твоё ложе – дно морское, зарой лапы в песок так глубоко, как будто остаёшься там навеки! Аминь!» 

Я  верю, что спасет  меня мой  якорь, удержит на волне,  не вытолкнет килем к небу. И чем горячее я шепчу, тем крохотнее  становлюсь перед собственной памятью, окружившей  меня  бескрайними  сетями. А я, блаженный,  кланяюсь и молюсь истово  святому заступнику Николаю Угоднику  и от бури в море и  от смерти на воде и  от разных бед и печалей…. 

А за моей взмокшей  спиной  поблескивает под солнцем чаша морская, в чьей пучине барахтался я в детстве, как детеныш балтийской нерпы. Разглядывая красными  от ныряний глазами охоту терракотового  краба, ведьмины круги взморника, перламутр гигантской мидии  и  растущую тень чайки, падавшую  на бирюзу моря.  Я тихо прикасаюсь к перу чайки. Детство, ты моя вечность, застрявшая в старых истлевших сетях.

Мои следы замело  песком,  и я возвращаюсь к лоферам  по прохладному мелководью.  И сети уже не кажутся такими бесконечными, какими  казались мне по дороге в детство.