Повесть Камнеломка, глава девятая

Хорошо, что в автобусе из Бейтостёлена в Осло есть интернет, - Лида успевает немного поработать. Точнее, она пытается работать, а перед глазами все стоит вчерашняя гонка. Да и не наработаешь много с телефона.
И что значило «приезжай на последние дни»? Он знает, что на другие гонки его не поставят? Или сам не собирается бежать? Лида быстро открывает на телефоне программу чемпионата, хотя знает ее почти наизусть. Да, пожалуй, на все другие гонки в сборной сейчас полно спортсменов посильнее Хальворсена. Что уж там. Тем более ему так ясно давали понять, что его не хотят.
А вот в самой длинной и сложной гонке – нет, сильнее него никого не найти. Есть спортсмены сопоставимого класса, да тот же Люнд. Но в сборной ведь и не одно место.

Значит, на последние дни. Все равно на чемпионате мира, наверное, лишний раз и не увидеться. Интересно, а на тренировки там можно попасть? Может, приехать на пару дней пораньше – с учетом тренировок?
Лида уже и не пытается поработать в автобусе со смартфона – она ищет жилье подешевле и считает, во что обойдется Тронхейм. Хотя… что уж подешевле, - наверное, это будет последний раз… Эскиль в любой момент может уйти, видно, что он еле-еле это тянет. Так что надо жить вместе с командой – так будет больше возможностей его увидеть. Томми наверняка знает, где будет команда, - эх, жаль, она не спросила. Можно было бы спросить, прежде чем послать его к черту.
Кстати, ей показалось, или Иселин явно пыталась покрасоваться перед Томми? Зачем ей это? Да она и старше него на несколько лет, если не на целых десять…

***
После сорока девяти километров Эскиль словно утыкается в невидимую стену. Лида много раз, особенно в последние годы, видела, как ему не хватает сил на вторую половину гонки или на последний круг. Но чтобы на единственный оставшийся километр, даже меньше, - такого никогда не было. Он летит впереди остальных с хорошим запасом, на последней отсечке было секунд двадцать, а сейчас еще чуть оторвался. И осталось меньше километра, он уже вкатывается на стадион, остальные где-то за спиной. Остался длинный прокат мимо дальней трибуны, короткий крутой подъем, поворот, спуск и выкат к финишу мимо основной трибуны стадиона.
Он словно ломается перед подъемом – внезапно, почти в один миг. Весь его эталонный ход, стократно разобранный по кадрам на ютубе фанатами, тренерами и комментаторами, рушится. Лида и сама не раз пересматривала эти замедленные съемки - красиво же! И все специалисты говорят, что у него самый чистый коньковый ход среди мужчин, - красивей разве что у Бьорндалена, но он биатлонист и не считается.

А сейчас от этого хода в один миг не остается ничего - словно Эскилю вдруг стали мешать лыжи и палки. Он, обычно легко взлетающий в подъемы под каждый шаг, сейчас еле взбирается в горку. А после нее - еще поворот и длинный спуск... Лида слышит крики болельщиков по-русски: «Петя, давай!» - к середине подъема Хальворсена догоняет Петр Быков, отстававший на двадцать секунд. А с ним еще и кто-то из немецкой сборной. Догоняют и проходят, словно стоячего. Рядом с Лидой на трибуне смотрит гонку тоненькая светленькая девушка - точнее, она смотрит только на Эскиля, а не на разборки Быкова с немцем за первое место.
Лида вдруг узнает ее. Йенни Линдблум, юниорка из шведской биатлонной сборной, бывшая девушка Хальворсена. Или не бывшая? Лида давно перестала слушать сплетни Томми. Нет, наверное, все-таки бывшая, после нее была уже и Николь Шефер из немецкой молодежной команды, такая же тоненькая и светленькая, и вроде еще одна шведка-юниорка, совсем худенькая и белобрысая. Что эта Йенни здесь делает, сейчас март, у них что, нет своих биатлонных соревнований? И если она бывшая - что она на него так смотрит и губы кусает?

На выкате к финишу Хальворесена догоняет очередной лыжник, но тут Эскиль, словно очнувшись, упирается - и третье место все-таки не отдает. Йенни Линдблум, протискиваясь сквозь публику, выбирается куда-то с трибуны - наверное, к микст-зоне. Вот не зря Лида заранее не любила крупные соревнования - и точно, никуда спокойно не пробраться! Она привыкла к местечковым норвежским гонкам, где почти нет зрителей, где всегда можно пройти, куда угодно, и где все ее уже знали в лицо. А тут... Полный стадион – тем более Эскиль для горожан свой, он же из Тронхейма, и три четверти стадиона пришли болеть именно за него.
С ее места на трибуне не видно, что происходит в микст-зоне, а на большом экране над стадионом показывают только очередных лыжников, приходящих на финиш, - пару раз камера выхватывает тех, кто уже за финишной чертой, но Хальворсена среди них нет. Оттащили в сторону, увели, или все-таки сам ушел?
Еще несколько минут - и почти все наконец финишировали. Болельщики не расходятся со стадиона, ждут награждения. Еще бы – земляк в призах.

Потихоньку начинают готовить место для награждения, вытаскивают пьедестал. Теперь уже камеры подробно показывают именно финишную зону. Все празднично: оркестр, девушки в красивых национальных костюмах, медали на красных подушках. Иверсен берет интервью у Петра Быкова, говоря по-английски отчетливей и медленнее, чем обычно, и явно стараясь строить фразы как можно проще. Лида всматривается в ее лицо - рысьи глаза, уверенная улыбка. Если она так спокойно улыбается - значит, с Эскилем все в порядке? Кто ее знает, с ее актерским-то прошлым. Нет, ну а что ей, биться головой о снег?

Перед награждением Лида все-таки пробирается к финишной зоне: просто посмотреть на него поближе, убедиться, что все хорошо. Лыжники уже выстроились у пьедестала и ждут начала церемонии, все трое о чем-то весело перешучиваются, и Эскиль, хоть и очень бледный, смотрится задорным и сверкает улыбкой. Своей, обычной.
Лида выдыхает. Вечно она из всего устраивает себе драму. Он ведь не упустил победу, а отстоял третье место и все-таки завоевал медаль.
Тьфу, а еще болельщица. С такими болельщиками никаких злобных журналистов не надо.

Лыжников награждают. Хальворсен с веселой усмешкой бросает букет точно в руки Йенни Линдблум, и по лицу юной биатлонистки Лиде кажется, что шведка еле сдерживается, чтобы не зашвырнуть цветы обратно. А что, она, наверное, попала бы, должна же. Петр Быков отдает цветы Иверсен - похоже, он очень благодарен за то, что она в интервью старалась выбирать самые простые слова и говорить четко-четко. Немец со второго места, фамилии которого Лида не знает, выглядит совершенно растерянным - кажется, он вообще первый раз оказался на пьедестале. Да еще в такой компании, на чемпионате мира и в самой тяжелой гонке.

Хоть какая-то польза от Томми есть: как Лида и думала, он ей все уши прожужжал, рассказывая, в какой из гостиниц Тронхейма будет жить команда, - очень уж ему хотелось поселиться вместе со всеми. То ли чтобы почаще сталкиваться со Стине Бакке, то ли чтобы собирать слухи. Так что где бронировать номер - Лида знала. И ей повезло, свободная комнатка на два последних дня нашлась. В переполненном автобусе от стадиона к центру все обсуждают гонку, Лида невольно вслушивается в чужие разговоры – нет, никто не считает выступление неудачным. Наоборот, тронхеймцы в восторге, что их тронхеймский парень в таком зрелом для лыжных гонок возрасте попал в призы, да еще в такой гонке. Эх. Она неправильная болельщица.

А вот Томми успевает состряпать злобную статью о закате суперзвезды – Лида ее видит, когда просматривает в автобусе новости с телефона. И еще видит, что Хальворсен собирается сегодня вечером сделать какое-то заявление для прессы.
Вот и все. Наверное, все. Правильно она приехала. Эх, увидеть бы его, - за три дня, даже живя в одном отеле, они так и не пересеклись. Это не местечковые гонки, тут все по-другому, и время у лыжников чуть ли не по минутам расписано.
Телефон вздрагивает в руке. «Лида, поздравляю! – пишет Янника. – Супергонка! Я знаю, что вы расстроены, я бы тоже расстроилась. Но на самом-то деле – супер!»
Она быстро отвечает Яннике и снова думает, как бы увидеться хоть на минутку. «Встреться мне, пожалуйста, - мысленно обращается Лида к Хальворсену. – Я не отниму много времени, я даже минутки не отниму, - просто скажу спасибо. И что ты самый лучший. Да, ты сто раз это слышал. Тысячу. В том числе и от меня. Еще есть время, впереди еще полдня и весь вечер, ты же не уедешь сегодня? Останешься на финальную вечеринку? Где тебя найти? Где-нибудь в холле наверняка промелькнешь… эх, буду ждать, буду там торчать, как пятнадцатилетняя поклонница рок-звезды. Только ты обязательно встреться, ладно?»

На своей остановке Лида выпрыгивает из автобуса, заворачивает за угол на нужную улицу – и почти сталкивается с Хальворсеном, выходящим из дверей гостиницы. Он в куртке нараспашку, без шапки, непричесанные светло-русые вихры торчат в разные стороны.
- Все-таки приехала, - улыбается он.
- Ага. Привет! Поздравляю, отличная гонка! Я же говорила – ты самый лучший!
- Самый лучший сегодня ваш Быков.
- Нет уж, мой – только ты, - отвечает Лида и тут же осекается, - я имела в виду, что болею только за тебя, - она теряется, спросить или нет, но все-таки спрашивает: - Ты… ты нормально?
- Испугалась, да? – он усмехается. – Нормально, спасибо. Последних метров восьмисот вообще не помню. А так ничего.
- Ой, я ж тебя задерживаю. Извини. Еще и замерзнешь…
- Да и ладно, - он снова усмехается. – Свобода. Можно без шапки, можно мороженое, можно вообще что угодно. Увидимся еще, ты же не улетаешь сейчас?
- Сейчас не улетаю. Завтра утром улетаю, с первым самолетом.
- В смысле, через Копенгаген, в шесть утра? – прищуривается Хальворсен. – Тебя подбросить? – он смотрит на ее растерянное лицо и, не дожидаясь ответа, говорит: - Полпятого тебя заберу в холле. Все, правда побежал, пора.
Лида, так же растерянно хлопая глазами, входит в стеклянные двери гостиницы.

В холле – сумасшедший дом: туда-сюда снуют спортсмены, тренеры и прочий народ из команд, у дверей стоят болельщики в надежде заполучить автографы и фото. Иногда попадаются обычные нормальные постояльцы, которые здесь по своим делам и вообще не понимают, что за суета творится вокруг.
Пару столиков в холле оккупировали журналисты – явно в ожидании той новости, которую им собирается сообщить Хальворсен. Лида уже и так все поняла, его слова «свобода, можно без шапки, можно мороженое, можно что угодно» - явно о том, что сегодняшняя гонка была последней. Напротив, у барной стойки возле администратора, на высоком стуле сидит Иверсен с чашкой кофе. Кажется, Лида впервые видит ее не за работой, без неизменных то ноутбука, то микрофона, то старт-листов, то протоколов. На ней все та же тонкая черная водолазка, на груди – серебристая цепочка с какими-то подвесками. Вышедший из лифта Томми тут же кидается к журналистке, что-то показывая ей на планшете, Иверсен взмахивает длинными загнутыми ресницами и улыбается.

Вот как у нее получается так улыбаться – одновременно и завлекая, и отталкивая? Этому в драматических студиях учат, или это у нее свое, природное?
Томми при виде этой улыбки становится похож на крысенка, бегущего за дудочкой.
В холл с улицы входит Хальворсен, неся в руках большой пакет из супермаркета. Он что, за едой бегал?
- Ну все, - он останавливается около стойки, обращаясь к Иверсен, - десять минут, и я ваш. Собирай своих и прочих. Надолго не задержу.
- Да все понятно, что ты скажешь, - влезает Томми. – Ой, а что это у тебя за буквы на цепочке? – спрашивает он у девушки. – Почему Э и Х, ты же Иселин Иверсен?
- Кстати, да, интересно, - подключается Хальворсен.
Он в упор смотрит на девушку, в серых глазах – знакомые Лиде черти. С журналистки вдруг слетает вся уверенность – Лида видит, каким растерянным и беззащитным становится ее взгляд.
- Это не мои инициалы, - наконец собирается она. – Так… один прекрасный спортсмен-зимник.
- И кто же? – не унимается Эскиль.
Журналистка опускает голову, черные вьющиеся пряди падают ей на лицо.
- Эмиль Хегле Свенсен.

Хальворсен убегает в сторону лифта, помахивая пакетом из супермаркета. Ну точно, с едой.
- Все, надо собираться, - Иверсен отодвигает пустую чашку.
- Постой. Подожди, есть же еще пара минут, - Томми оборачивается к ней. – Я… - он мнется, потом вдруг решается - и говорит даже громче обычного, намного громче. Так, что все заинтересованно на него смотрят. – Иселин, я… Я давно тебе хотел сказать, ты… ты самая замечательная, самая красивая… я не мог представить, что такое вообще бывает… думал, такие чувства только в стихах… а ты все перевернула… Ты – как солнышко в моей жизни… чернокудрое зеленоглазое солнышко… Когда ты мне улыбнулась в первый раз, у меня весь мир… - Томми сбивается, мотает головой и вдруг выдает во весь голос: - Иселин, пусть все слышат. Я тебя люблю, я совсем с ума схожу, когда ты рядом.
- Что? – смеется она и запрокидывает голову, рассыпая по плечам черные локоны. – Ты еще на одно колено встань! Не смеши меня, я же просто резвилась! Забыла с этой чертовой работой, как оно, и решила поупражняться на мышах!
Журналисты за столиком рядом со стойкой валятся от хохота.
- На… на мышах? – он хватает ртом воздух. – Зачем ты?.. Я же живой человек…
- Ну да, - Иверсен снова смеется, запрокинув голову. Хрупкая нежная шея, длинные ресницы, лавина смоляных волос… - Не смеши меня, - она вдруг чуть поворачивается, резко, быстро, и говорит так, что ее слышит только Томми. Ну, еще стоящая совсем рядом Лида и, может, бармен за стойкой. – Ты - живой человек? А Хальворсен, над которым ты устроил этот глум в своих статейках, - так себе, медальная машина, которая забарахлила и больше не нужна, да?

***
Хоть Лида и поняла заранее, что именно Эскиль собирается сказать журналистам, - а все равно чуть не плачет. Да, это была последняя гонка. Да, все его вопросы с лыжной федерацией улажены. Нет, он не определился с планами на будущее, идей и вариантов очень много. Да, пока просто хочет отдохнуть. У него с самого детства, с лыжной секции, никогда не было свободного времени – так что теперь он для начала просто куда-нибудь отправится. Нет, прессе совершенно не обязательно знать, куда. И с кем – тоже совершенно не обязательно.

Лида очень хочет подойти и сказать спасибо, просто спасибо, - но сейчас его рвут на части журналисты. Ничего. Потом. Она все скажет завтра утром. А сейчас лучше выдохнуть и спокойно выспаться в номере – на вечеринку ей все равно не попасть, там только команды и аккредитованная пресса, да и что ей там делать? А вот выспаться надо, иначе у нее завтра в полпятого утра будут синяки под глазами.
В номере она еще раз быстро просматривает с телефона новости. Все спортивные издания уже написали об уходе Хальворсена, все наперебой начинают вспоминать его карьеру и словно заливать лыжника медом и сахаром. Пишут только хорошее, но Лиде почему-то больно это читать. Где ж они раньше были с этим сахаром? Почему никто, кроме Иверсен, не написал ни единого доброго слова в начале сезона, когда косяком шли тридцатые-сороковые места, когда приходилось отбираться в родную команду?

Только не плакать. Все, поздно уже плакать, да и незачем: он со всем справился, выиграл медаль в последней гонке, ни один недоброжелатель не сможет ничего сказать, - вон, даже Томми молчит.
У нее тихо вздрагивает телефон. Новое сообщение. С незнакомого номера, по-норвежски. «Лидия, если ты не спишь, - спустись, пожалуйста, в холл. Юнас».
С незнакомого номера. Ну да, старый-то его номер она заблокировала.
«Сейчас приду», - отвечает она. И, даже не посмотрев в зеркало, быстро идет к лифту.

- Я боялся, что ты уедешь после гонки, и я тебя не застану, - говорит он. – Увидел тебя по телевизору в самом начале, еще до старта. Прямых рейсов из Тромсё в Тронхейм нет. Летел через Осло. Хорошо еще, стыковка удачная попалась. Очень боялся, что ты уедешь.
- Мог бы мне написать, - отвечает Лида, глядя в сторону.
- Тогда бы ты точно уехала. Или заблокировала бы и этот номер.
- Да, - кивает она. – Зачем ты прилетел?
- Не знаю. Слушай, еще не поздно, давай пойдем куда-нибудь? Просто посидим. В какое-нибудь тихое место?
- Не хочу никуда. Пойдем, поднимайся ко мне в номер. У меня чайник с собой, и кофе есть, только растворимый. И еда найдется, я ж знатный бомж-турист.
В номере она молча наполняет чайник, ставит его греться и, щелкнув клавишей, оборачивается к Юнасу:
- Зачем ты прилетел?
- Не знаю, - повторяет он. – Увидел тебя. Перед стартом показывали зрителей на трибунах, ты стояла около финиша, в розовой куртке, розовой шапке.
- Да.
- Я подумал – им еще бежать два часа, потом всякие церемонии, награждение, пресса… короче, вряд ли ты улетишь до вечера. А скорее всего – вообще завтра.
- Да.
- Хотел еще раз попробовать. Хотя бы увидеться. Попытаться, что ли. А то ты улетишь совсем, затеряешься где-нибудь, и я себе никогда не прощу, что не попробовал еще раз.
- Двадцать первый век. Не затеряюсь – соцсети, сообщения отовсюду.
- Ну да. Еще б ты отвечала.
Чайник с щелчком выключается, Лида достает гостиничные стаканы.
- Я в них уже наливала кипяток, не лопнут. Чай или кофе? Кофе растворимый. Чай обычный черный. И есть бутерброды с сыром и с курицей, свежие, я сегодня после гонки покупала.
- А что сама не съела?
- Да я что-то с голодухи купила, замерзнув на стадионе, а потом подумала – э нет, я ж так в джинсы не влезу. И не стала, - она с радостью переключает разговор на другую тему.
- Вот дурочка же.
- Осторожнее, стакан горячий, и брать его неудобно.
- Правда дурочка. Будь такой, как есть. Давай свои бутерброды.
- Как ты меня нашел-то?
- Ну... понятно, что ты будешь там, где он. Слушай, я... я должен был побороться. Попробовать еще раз. А то никогда себе не простил бы.
- Да с кем побороться?
- С тобой же самой.
Лида садится на стол, осторожно берет стакан с кипятком.
- Прости меня. Мне надо было сказать все честно, еще когда я улетала от тебя из Тромсё. Я собиралась. Всю дорогу собиралась, весь день до этого. И не смогла. Ты очень хороший. Все мои слова звучали бы по-дурацки, ты не заслужил такого, - она растерянно улыбается. - Ты заслуживаешь какой-нибудь самой-самой лучшей девушки. В сто раз лучше меня.
- Дурочка, - повторяет Юнас. - Мне не нужна самая лучшая девушка, - он поднимается, ставит стакан на тумбочку. - Ладно. Извини. Вижу, я зря приехал.
- Нет. Не зря, - Лида оборачивается к нему, смотрит почти в упор, не пытаясь сейчас отвести глаза. – Знаешь, драться за тех, кого любишь, - верно и правильно. Только так. Пусть ничего и не получится. Но что ты мог - ты сделал.
- Ничего не получится?
- Нет. Ничего. Я слишком хорошо знаю, что это такое - ехать, лететь к черту на рога за тем, кому ты совершенно не нужна. И не хочу тебе такого. Ты, наверное, все сделал правильно сейчас. Но ничего не выйдет. Так... так бывает.
- Ну да. Тебе ли не знать.
- Вот именно, - Лида, сидя на столе, раскладывает рядом салфетку. - Еще русское печенье есть, шоколадное, очень хорошее. Будешь?
- Давай. Я поеду скоро.
- Куда? Первый самолет отсюда в шесть утра.
- Есть поезда. Есть автобусы.
- Ладно. Прости меня.
- За что? - Юнас удивленно смотрит на Лиду. - Нет, ты правда дурочка. Вот скажи - ты же на свои разъезды по лыжным гонкам сколько всего угрохала? Сил, времени, слез, денег? Да?
- Ага.
- Ты хоть о чем-то жалеешь?
- Нет. Ты что, я... я хоть поняла, что живая. Что я вообще есть.
- Ну вот. И я не жалею. Ладно, пойду.

***
Внизу, в ресторане и конференц-зале отеля, полным ходом идет вечеринка в честь завершения чемпионата. Юная девушка-волонтер на входе сверяет списки приглашенных с карточками аккредитации, вычеркивая уже пришедших. Молодые лыжники - Петр Быков, Каспер Бакке, Пер Норхейм - смеясь чему-то, подходят к сотруднице, показывают аккредитации. Волонтер, и без аккредитаций прекрасно знающая всех в лицо, расцветает, быстро отмечает в листе три фамилии.

- Ого, все пришли, - по-английски говорит Каспер Бакке, замечая, что на листе вычеркнуты уже почти все фамилии. - Двое осталось, да?
- Да, - улыбается девушка. - Остались Хальворсен и какой-то Томас Краузе. С какого-то немецкого сайта о лыжных гонках.
- Эскиль вряд ли придет. И вымотался сегодня, и улетать ему вроде рано. Хотя кто его знает, - обращается Каспер к остальным. - А этот, Краузе, это вообще кто?
- Это ж Томми, наверное? - догадывается Быков.
- Точно. А где он, его кто-то вообще видел?
- Не-а. Да черт бы с ним.
- Странно, что его нет, - Быков смотрит то на одного норвежца, то на другого. - Он же такой... всегда вынюхивает. А тут самое то. Вечеринка. Кто-то напьется, кто-то какую-нибудь глупость учудит. Он такое любит. И Стине вон, а он за ней вечно как хвостик.
- У него уже новая любовь, - хохочет Каспер. - Правда, она его отбрила. Эх, жаль, мы не видели. Ребята с телевидения рассказывали, что целое шоу было. Они так ржали!
- Я б после этого тоже на его месте на людях не показывался, - отвечает Пер Норхейм. - Ну, спросим у кого-нибудь, кто его знает. Пойдем, хватит уже тут стоять.

***
- Я думала, ты не придешь, - оборачивается Иселин.
- Я на полчаса-час. Проститься со всеми, спасибо всем сказать, - Хальворсен замедляет шаг возле нее. - Красивое платье, очень.
- Спасибо.
- Будешь здесь? Я подойду потом.
- Ага.
Каспер Бакке и Пер Норхейм останавливаются рядом.
- Иселин, ты что сделала с Томми? - смеется Каспер. - Мы все пропустили.
- А что ты с ним сделала? - оборачивается Хальворсен, собравшийся уже уходить.
- Говорят, было сатирическое шоу.
- Ой, да бросьте. Он сдуру признался мне в любви. Я... скажем так, отклонила предложение. Все, тут и рассказывать не о чем.
- Ага, - Каспер берет со стола бокал с шампанским. – Хорошо ж ты его отшила, что следов не найти. Мы его пробовали искать. Но он расплатился за номер, заказал такси и уехал. Его сайт не работает. Мейлы возвращаются. А его телефона у меня нет. Ладно, мы пойдем. Увидимся еще.
Молодые лыжники, перешучиваясь, идут в другой конец зала.

- Иселин, - Хальворсен уже никуда не собирается уходить. - Ты что творишь?
- Я должна была согласиться?
- Он же мальчишка! Если он что-то с собой сделает?
- Он давно совершеннолетний. И естественный отбор никто не отменял.
- Ты его спровоцировала? Зачем? Он же глупый ребенок.
- Ты в его возрасте был олимпийским чемпионом.
- Трехкратным. Зачем ты все-таки так с ним?
- Иди, прощайся, с кем хотел, - Иверсен быстро отходит от стола, резко оборачивается. Слишком резко, так, что черные волнистые пряди вспархивают в воздухе, словно крыло. - Счастливого полета, куда бы то ни было.
- Спасибо.
- Стой.
- Ммммм?
- Все равно на нас никто не смотрит, все у стола с алкоголем пасутся…
- Ты к чему это?
- Обними меня, - она поднимает голову, смотрит на Хальворсена по-детски растерянно и беззащитно. – Пожалуйста, а? На полминутки?
- Ты что? – Эскиль притягивает девушку к себе. – Так?
- Да. Не отпускай.
- Эй, ты что, плачешь? Из-за этого идиота?
Иселин вырывается из его рук.
- Да. Из-за идиота.
Она резко, не покачнувшись, разворачивается на своих двенадцатисантиметровых каблуках и идет к выходу из зала. Стараясь собраться, не дрожать, не плакать. Просто пройти через зал и где-нибудь забиться в уголке, чтобы взять себя в руки.
- Иселин, что с тобой? – голос Арне Люнда словно выдергивает ее из тумана.
- Все хорошо. Оставь меня.
- Иселин? Ты что дрожишь? Так. А ну-ка пойдем отсюда, - он разворачивает ее к себе и бережно, но твердо направляет к выходу. – Не смотри по сторонам, смотри на меня. А то сегодня увидят слезинку – завтра кости обглодают.
- Какая теперь разница. Пусть.
- Ну-ка соберись. Хотя пришли уже, можешь не собираться, - Люнд достает из кармана джинсов карточку от номера, открывает дверь, усаживает девушку на одну из кроватей. – Все. Вот теперь плачь сколько влезет, никто не увидит. Ты чего дрожишь, холодно?
- Я пойду, - Иселин пытается что-то сказать, но из-за слез не может.
- Да куда ты пойдешь. Ты б себя видела. Сиди.
Он выпинывает ногой из-под кровати полусобранную спортивную сумку, достает из внутреннего кармана фляжку.
- Глотнуть сможешь, или совсем трясет? Ну-ка давай. Все, хватит, - Люнд убирает фляжку, садится рядом с Иселин, осторожно притягивает ее к себе – скорее успокаивая, чем обнимая.
- Арне, я тебе всю флиску сейчас тушью измажу.
- Да черт с ней. Плачь сколько хочешь.

***
- Ты до собора-то хоть дошла? Посмотрела?
- Да. Только совсем быстро, уже закрывали. Я… я на тренировке была, на тебя смотрела, вернулась поздно.
Серый «мерседес» с прокатными номерами выруливает на дорогу к аэропорту.
- Не люблю ранние рейсы, сплю на ходу.
- Хорошо едешь для спящего.
- Зато днем уже дома. Эй, ты чего грустишь?
- Тебе сейчас Рамзау – больше дом, чем Тронхейм?
- Тронхейм – всегда дом. Рамзау – ну, за столько лет уже тоже. Чего грустишь?
- Ну… я ж тебя больше не увижу. А если и увижу – ты меня не вспомнишь.
- Почему это не вспомню?
- А что вспоминать? У тебя стада поклонниц. Ничем я не примечательна, та еще незабудка.
- Незабудка? – Хальворсен быстро смотрит в зеркало, перестраиваясь. – Ты-то? Нет. Ты камнеломка.
- Что? – спотыкается Лида о незнакомое слово.
- Камнеломка. Черт. Я не знаю, как она по-английски.
Лида достает телефон:
- Скажи по буквам.
- S, l, i, d, r…
- А, все, нашла, - она смотрит на открывшуюся картинку. – А почему?
- Маленький бесстрашный цветок. Тихонько растет, никогда ничего не просит. Со временем разламывает любые камни. Вон уже аэропорт, видишь башню?

Окончание - вместо эпилога:
http://www.proza.ru/2019/01/20/2067