Еще скульптурные злоключения

                Михаил Заборов
             Из серии СКУЛЬПТУРНЫЕ ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ
                ТОРС
                Рассказ
«Неведомые шедевры» он создавал прямо-таки по Бальзаку, да только на простом и грубом художническом сленге это называется работы «запарывать», уходить в дебри, делать, переделывать,  так что работы так и остаются незаконченными. Какая-то органическая асимметрия угнездилась в мозгу C*, она и погубила скульптурную его карьеру. C* назвал это про себя «левая деформация»: правая часть лица или фигуры лепились легко и быстро, а вот в левой части обнаруживались неразрешимые проблемы построения. Раз за разом C* возвращался к процессу, желая асимметрию устранить, но она не устранялась, она была внутри его самого. Живи C* на западе, где деформации не бегут, но ее ищут, может быть иначе сложилась бы его скульптурная судьба.
   Если бы, например, Сутин попал в советскую школу, можно себе представить какую бездарь бы из него сделали, советская школа требовала неукоснительной правильности.
Что удавалось C* так это портрет с натуры, одна его работа попала даже в музей, но возможность лепить с натуры почти никогда не представлялась. Уже в довольно позднем возрасте C* взглянул как-то в зеркало на лицо матери и обратил далеко не в первый раз внимание, что именно в зеркале ее лицо слегка асимметрично, обычно это не замечаешь, но на сей раз его осенило: да ведь это и есть генетическая причина искривления его субъективного пространства.
   В 40 лет, покидая советскую родину, C* не знал чем и как будет зарабатывать в Израиле, но сработала система абсорбции, согласно диплому C* об окончании худ. Вуза, его направили в школу преподавателей искусства, познакомиться с израильскими методами обучения искусству. Кто-то объяснил C*, что при устройстве на работу, свидетельство о прохождении этой годичной школы будет важнее советского диплома.
   Но знакомство  вблизи с модернизмом оказалось весьма разочаровывающим. Наблюдая из советской дали западное искусство, насколько это было возможно, C* был убежден, что модернизм – это нечто вроде высшей математики, которая рождается после и из арифметики реализма. А тут в школе искусств совершенно безграмотные люди сразу начинали «модернять», не имея ни малейшей арифметической базы. Это обескуражило. Кроме того C* был убежден, что модернизм уже себя изживает, и потому у него не было особого желания становиться последним в очередь, как это бывало в Советсом Союзе, к пустеющему прилавку. C* учился теперь ради стипендии, на которую жила вся семья, и ради бумажки об окончании курса. Но курс кончился и С* повезло устроиться сначала в школу, а потом и в вуз преподавать рисунок и скульптуру.
   Сразу по приезде в Израиль ему пришлось много ходить по улицам. Из мисрада в мисрад (учереждение), Сохнут (еврейское агентство), банк поддержки, министерство абсорбции, адвокат для того, чтобы послать обещанный  вызов оставшимся знакомым и еще и потом опять и опять по кругу. А денег на автобус не было. Иногда, бродя по Тель-Авиву, куда он приезжал издалека,  по дороге заходил в магазины, не для того чтобы что-то купить, а только посмотреть.
   Надо сказать, что витрины магазинов в Израиле не могут сравниться с витринами Вены, в которой он пробыл 10 дней, пытаясь уклониться от предначертанного родителями пути в Израиль, но, в конце концов, сдался. Так вот в Вене (первый западный город, который довелось увидеть) витрины – бесконечный музей дизайна, который после советской скудости поразил воображение красотой и ощутимой добротностью изделий. В Израиле – много скромнее. Проходя мимо одного магазина, он увидел внутри большую скульптуру и зашел.  Скульптура – предмет его профессионального интереса, ибо ему довелось три года проучился на скульптурном факе, и он подумывал зарабатывать не хлеб этим  ремеслом. Интересно как лепят умудренные западной культурой и модерном израильские скульпторы?  Зрелище было разочаровывающим: статуя изображала длинноногую балерину в широком шаге-прыжке, ни мысль, ни форма не были интересны. Кто автор скульптуры?- Спросил С* на своем никаком иврите у продавца. Сарпа З. произнес тот гордо звучное имя. Будет ли у меня возможность изваять когда-нибудь такую большую статую в бронзе,- подумалось тогда.
  Прошло 4 года, и после перемены мест и не без счастливой случайности С* с семьей получили квартиру в отосительно новом микрорайоне Тель-Авива. Район производил благоприятное впечатление, но квартира была неважнецкая: три маленькие комнатки на пятом этаже без лифта. С* сильно засомневался, стоит ли соглашаться, но после тяжелых сомнений сказал свое твердое «да», ибо то был Тель-Авив, а квартиры новым репатриантам давали в страшной глуши, подобии советских «хрущеб». И стали готовиться к переезду.
   Еще в центре абсорбции один из приехавших раньше сказал новоприбывшим: «Живя здесь, вы не знаете что такое Израиль, вот переедете в «шхуну» (поселок) тогда узнаете.»
И было ясно, что он предвещает недоброе. Поэтому не без подозрений теперь переезжал С* в шхуну пусть и телявивскую.  Уже в первое посещение нового жилья обратил он внимание на велосипед, пристегнутый у соседнего подъезда. Хорошо, подумал, значит велосипеды не крадут. А дело в том, что велосипед, привезенный еще из Союза, был единственным транспортом семейства, на нем С* ездил на работу, когда жил в Кфарсабе, возил дочь в детский сад, продукты из магазина и многое другое. Иллюзии и радость по поводу переезда рассеялись быстро. Уже во время разгрузки машины, на которой перевезли свой скудный скарб, приходилось, поднимаясь на этаж, на пару минут оставлять машину без присмотра. Так вот в эти минуты зоркие и шустрые туземцы успевали что-то слямзить, из того немногого, что удалось привезти с собой, потом не досчитались многих вещей.
   Стали обживаться на новом месте,  шхуна расположена довольно высоко, отсюда открывается вид на ТА – большой город. До центра сравнительно недалеко, на велосипеде нужно спуститься по нескольким улицам, проехать по мосту, через почти высохшую речку и строящееся вдоль шоссе и ты уже в центре, здесь сутолочно, для разгрузки движения построена подвесная дорога, рядом большое здание газеты «Маарив»  и в пределах досягаемости другие и многие заведения.
   Но проезжая на велосипеде совсем рядом с домом С* увидел в окнах одного здания мольберты и скульптуры. Это похоже на учебное заведение по искусству,  и С* решил зайти, предложить себя в учителя. Собрал какие-то рисунки, фотографии скульптур и заявился в учреждение. Оказалось, что, это действительно «махон оманут» (институт искусств). Конечно же вакансий нет, другого С* и не ожидал.
   Но через какое-то время С* опять проезжал около дома и махона, когда какой-то человек через окошко машины велел велосипедисту остановиться. Оказалось, что это директор махона, он запомнил С*и предложил прийти к нему в кабинет снова. С* не заставил себя просить дважды и назавтра был у директора. Не сразу, позже С* узнал, чему обязан этим приглашением. Как раз недавно уволили преподавателя рисунка, который осмелился поспорить с директором. Вакансия была предложена С*.Так он стал учителем сначала рисунка а потом и скульптуры в институте искусств.
   Своим ученикам он объяснял словами, но и показывал руками как работать. Надо сказать, что лепя или рисуя ученическую работу, он не успевал углубиться в свои треклятые дебри, из которых выхода нет, потому что работал с учеником несколько минут. В эти несколько минут работал быстро и хлестко, так что работа успевала преобразиться. С* очень любил эти краткие прикосновения к рисунку и скульптуре, так как рисовать и лепить в своей тесной квартирке у него не было никакой возможности, ученики тянулись к нему.
   Состав учеников был разношерстный: группа кибуцников: бородач и 3 девицы, они были требовательны, дисциплинированы и старательны. Еще одинокая женщина, которая, желая стать красивой, сделала себе пластическую операцию носа, но нос ей изуродовали, там, где бывает горбинка образовалось углубление и нос разделился на верхнюю и нижнюю части, деформировался. Теперь ей трудно было дышать.  На вопрос С* подала ли она в суд на своего горе хирурга, она объяснила, что в Израиле по разным бюрократическим препонам это невозможно. Врачи юридически организованы лучше, чем одинокий и бедный пациент.
   Женщина эта лепила деформированные фигуры, С* похвалил, но сказал, что для того чтоб деформировать нужно знать форму и посоветовал пройти годичный курс лепки с обнаженной натуры. Еще две студентки были женами богатых мужей, правда, один из этих мужей уже умер, оставив жене хорошее наследство и совершенно роскошную квартиру. Сама она была несколько увядающей красавицей,  соблазнила успешного бизнесмена в годы своей молодости. С* чувствителен к женской красоте, но ни разу не шевельнулось в его душе ни малейшего сексуального влечения к этой к этой красавице, как-то ощущалось, что секс для нее –  бизнес. Не сразу С* поинтересовался фамилией красавицы, а когда поинтересовался, с трудом вспомнил свое первое впечатление от израильской скульптуры – свое мимолетное посещение тельавивского магазина, в котором он увидел статую  танцующей балерины. Красавицу звали Сара З. Лепить она не умела, и ощущалось, что никогда не научится, но пыталась, это тоже хорошо.
   Вторая из богатых жен тоже была красива, звали ее Рут. Успешные бизнесмены берут красивых жен, как богатое свое украшение, муж ее был торговцем бриллиантами, и она была одним из дорогих бриллиантов в его короне. И эта красавица ничего не умела и не подавала надежд, такое ощущается сразу.
   Преподавательская работа подействовала на С* благотворно, впервые освободившись от менторского контроля, который тяготел над ним все годы его учебы и работы в совке, он сам должен был решать, куда и как двигаться. При этом созревавшие уже там соображения по методике рисунка и лепки, дозревали и созревали быстро в стройную теорию.  С* соединил свой опыт занятий музыкой и изоискусством, найдя интересные и важные параллели меж искусствами, а также с общими законами систем – законами гармонии. Не все студенты интересовались теорией как таковой, но практические советы принимали хорошо, что лишь частично удовлетворяло учителя . Поскитавшись немало по различным учебным заведениям С* вынес убеждение, что настоящей школы рисунка, лепки не существует ни там в совке, ни тем более здесь в Израиле. Преподавание сводится к тому, что учитель подходит к ученику и говорит: здесь не так и здесь ошибка, а методики, которая указала бы как избежать ошибок, нет. Такую методику – психотехнику рисунка и лепки с натуры в труднейшем противостоянии с советской школой или «бесшкольем» выносил и разработал С* сам. Теперь он опасался впасть в тот же узкий практицизм исправления ошибок, без глубокого понимания их причин. Он сделал плакат-таблицу, где нарисовал обнаженную фигуру с указанием пропорций и «устойчивых», а также «неустойчивых» точек фигуры, понятия устойчивости и неустойчивости он позаимствовал из музыки. В своих лекциях он объяснял почему те или иные точки являются устойчивыми или нет, и как, опираясь на первые определять вторые. В целом занятия шли успешно. Вместе с тем С* вскоре понял, что он может усовершенствовать школу реалистического рисунка, лепки, но он не может уже отказаться от реализма в принципе.
   Меж тем в мире и в стране свирепствовал модернизм, а тут уж ни о какой методике думать не приходится, дерзко отрицая традиции, модернизм, особенно поздний и позднейший, отрицает и школу. Тут каждый создает свою систему. Поначалу раскрепощение художника из-под власти традиции породило плеяду блестящих гениев, но отказ от традиции, сугубый индивидуализм таили в себе опасность. Художественное экспериментаторство приобретает все более дикие формы. Разрушаются критерии искусства и критерии суждения об искусстве. А когда критериев нет, побеждают художники и судьи харизматы, которые порой сами ничего и делать-то не умеют, но паразитируют на своей харизме, на силе внушения. Они захватывают командные позиции на художественном олимпе и в преподавании искусства и учат студентов тому, что сами умеют, то есть ничему. Именно такое «ничегочество» воцарилось в израильской художественной школе. Патриархом этого ничегочества был художник Рафи Лави, испортивший, как думается, не одно поколение студентов. Как-то С* попал на выставку Ц.Г. – одного из талантливейших выпускников худшколы. Выставка была ужасная: огромные ташистские полотна - к тому времени уже отживший и никому не нужный абстракционизм, ни уму, ни сердцу.
   Харизма – сила могучая, она вершит историю именно тогда и там, когда и где нет устойчивых традиций.  Харизма ориентирована на прямое внушение от субъекта к субъекту, к массе, при этом средства теряют значение, они обретают условно-символический характер. Это уничтожительный процесс в принципе, там где главной ценностью становится сила внушения, авторитаризм, там обесценивается реальность.  Это очень глубокий процесс, социопсихическая патология, вплоть до того, что в авторитарных режимах падает производство, и тогда обнаруживается агрессия по отношению к соседям.   
   В искусстве авторитаризм возносит голых королей, короли эти царствуют и диктуют.
В Израиле ситуация усугубляется тем, что модернизм здесь он не свой-оригинальный, а привезенный из Америки, то есть тут глашатаи модернизма в его разновидностях изначально эпигоны, и это как черпать воду из замутненного источника.
   Между тем директор художественной школы вынужден был пригласить для преподавания какого-нибудь харизмата для привлечения студентов, и такой суггестор в школе появился. Звали его господин Г*, он начал с ниспровержения всего и вся, а «ломать не строить, это всегда легче, тем и привлек  определенное количество студентов. Тогда Г* пожелал сесть на место директора, разразилась распря и школа развалилась. Это произошло не сразу, конфликт развивался исподволь в течение примерно двух лет и наконец разразился в полную силу. В результате студенты оказались без школы, а преподаватели без работы. 
   Но студенты и преподаватели какое-то время еще тянулись друг к другу.  С* попытался организовать частные уроки скульптуры в жалчайшем подвальчике своего дома, там поместились 3 студентки, но посадить, поставить натуру уже не было никакой возможности, а без натуры С* не представлял себе учебный процесс, и группа стала распадаться. Тогда Сара З. пригласила  С* к себе домой, в свою огромную и роскошную квартиру в центре города. Дом высотный, внизу в холе сидит привратник, проверяет входящих, если хочешь подняться в квартиру, привратник звонит жильцам, ждут ли они такого-то.  С* ждала его ученица Сара. Он поднялся на 8 этаж, дверь квартиры открыта. Сара встретила его в домашнем халате, пригласила войти. Сначала попадаем в огромный салон, все чисто «с иголочки» салон почти пустой, предназначен для приемов, но на полу и на подставках скульптуры – все отлиты в бронзе. Затем налево кухня куда С* не заходил, направо спальня хозяйки, тоже все с иголочки. Тут нужно спуститься на несколько ступенек, пол паркетный, большая двуспальная кровать у стены не вполне застелена. Между кроватью и противоположной стеной довольно большое пространство, тут же дверь в очень просторную ванную комнату, совмещенную с туалетом. Именно здесь, в большой  спальне устроила Сара свою скульптурную мастерскую. Посреди комнаты стоял большой скульптурный станок и на нем накрытая пластикатом работа. Сара раскрыла работу, то была сидящая женская фигура в длинной юбке в довольно неприхотливой позе.
- Вылепи мне только голову,  - сказала Сара.
- Да, но только ведь нет фигуры, она не построена, я не могу повесить пиджак на стенку, если нет стенки.
   Немного по пререкавшись, согласились, что С* сначала вылепит фигуру, а уж на ней и голову. Свои композиции Сара не придумывала сама, она брала их из репродукций других скульпторов, которые собирала, чуть меняя или нет. Но поскольку лепила она плохо, то то фигуры изменялись до неузнаваемости. В распоряжении  С* два-три часа. Он лепит торс сидящей фигуры, затем приступает к лепке головы. И вот фигура готова, она стала стройней, изящней, миловидное лицо как раз такое как любит Сара. Заказчица довольна, С* не принимает эту работу всерьез, и поэтому не углубляется в дебри, иначе  ничего и не сделал бы. Для того чтоб чувствовать себя свободно, он должен сбросить с себя груз тяжелых вопросов и ответственности, которые сковывают его, когда он думает о своей собственной работе. В конце Сара платит С* по 20  шекелей за час.
    - Уборщице твоей ты платишь больше, - говорит С* с улыбкой. И Сара, не теряясь, находит удивительно логичный и «убедительный» аргумент.
- Но ведь лепить приятнее, чем убирать мусор.
И это действительно так. Для С* часы лепки – отдых, ибо дома работать ему совершенно негде. Правда  С* мог лепить в школе, в которой работал, но после 10 часов занятий с учениками на лепку не оставалось уже сил, поэтому лепил он очень мало.
Интересно, что бы ты сказала, если бы твоему мужу в свое время, платили по тому же тарифу и по той же аргументации, ведь заниматься бизнесом приятнее, чем убирать мусор, подумалось С*, но он ничего не сказал.
   Эти сеансы «учебы» якобы стали повторяться, и всегда Сара начинала с того, что ей надо пролепить только голову женской фигуры, мужчин она не лепила. Но с тем же постоянством С* браковал фигуры Сары и начинал все сначала. После  С* Сара брала мочалку-губку и влажной гладила всю скульптуру, поверхность становилась совершенно гладкой, а скульптура казалась совершенно законченной, если не замечать, что форма при этом смазывалась. Но это не всякий мог видеть. Прямо из спальни Сара звонила по нужному телефону, и приезжали из литейного дома, забирали работу и отливали в бронзе. Ни одной своей работы отлитой в бронзе С* увидеть так и не удастся.
   Так вот и отец С* живописец не продал в Израиле ни одной своей работы. Уже после смерти художника, подвал, в котором хранились его работы, обокрали. Унесли все картины отца, а через какое-то время в интернете появилось сообщение о том, что портрет Михоэлса, написанный отцом и украденный, продан в Лондоне за 80 тысяч фунтов. Воры, они могут продавать краденое, а честный художник может только писать никому не нужные свои картины.
    Оказалось, что среди богатых женушек своих богатых муженьков бытует мода на такие вот занятия скульптурой. На поддельных скульпторесс работают безвестные батраки, и затем фальшивые эти скульпторессы выставляют батрацкие эти работы как свои и даже неплохо продают, как это делала Сара З. Ведь у них собирается светское общество-публика, она же и покупает.
   С* узнал обо всем этом позже, когда разразился громкий скандал. Один из его учеников, очень талантливый тоже батрачил у какой-то богатенькой женушки и изваял для нее несколько работ. И вот горе скульпторесса решила вступить в союз художников, представив эти работы как свои. Но талантливый этот ученик не был покладистым как С*, он пошел в союз художников и рассказал все как было. Разразился, как сказано, скандал, скльпторессу с треском и позором выгнали из  союза и приняли еще какие-то строгие решения, С* не интересовался.
   Приходя к Саре, проходя мимо привратника, он сам себе казался героем одного из рассказов Шолом-Алейхема, где бедный учитель богатенькой, но умом недалекой невесты пишет вместо нее письма ее жениху и получает на удивление разумные ответы, потом оказывается, что и за жениха писал письма другой, тоже бедный и неприметный учитель.
С* неприметно поднимается на этаж, шмыгает в спальню Сары. Потом долгие часы они наедине.
- Что  о нас думает уборщица, - говорит Сара, то ли шутя, то ли нет. Что это намек? Но С* не испытывает ни малейшей тяги к этой холодной, все еще красивой женщине. Он увлечен лепкой и больше ничем, немого сожалеет о мочалке, которая портит его работу в конце, но в общем его это мало волнует.
   Между тем еще одна богатая жена и бывшая ученица по имени Рут пригласила С* к себе на виллу с той же целью. Она тоже выискивала в журналах подходящие репродукции и просила С* вылепить что-то подобное, что он и делал. Но не всегда находилась подходящая репродукция, и тогда С* изобретал что-то свое. Однажды он изваял обнаженную женскую фигуру в коленопреклоненной, но динамичной позе, которая ему понравилась. Назавтра он работал у Сары, поставил фигуру в близкую позу, но в процессе работы, следуя неисповедимой логике формы, он шаг за шагом придал фигуре то же движение, что и вчера у Рут. Ничего, подумал он, это скульптура для дома и друзей, где Сара и где Рут, они никогда не встретятся. Но работы встретились и очень быстро в том же литейном доме. Не отливший ни одной своей работы в бронзе С* как-то забыл, что из квартир богатых жен все его работы направлялись прямиком в литейку, тут они и встретились. Рут была поражена в самое сердце. При следующей встрече она высказала свое недоумение и растерянность С*, она силилась понять, как, когда Сара успела подсмотреть «ее Рут» идею и сделать такую же фигуру. Невдомек ей было, что Сара делает точно то же, что Рут - нанимает батрака, а батрак на ту беду он один и тот же.
С* улыбнулся в душе и подумал о тщете человечьей, но объяснять ничего не стал, только зарекся на будущее.
   Однажды Сара увидела в журнале торс обнаженной мужской фигуры и пожелала, чтоб С* изваял что-то подобное. С* работа заинтересовала, он любил лепить обнаженное тело, взялся за работу рьяно и через два часа торс был вылеплен. Работа оказалась удачной настолько, что холодная Сара восхитилась и воскликнула: «Он так прекрасен!» А С* сказал: «Только не трогай работу, любое касание испортит.» И холодная женщина Сара на сей раз не взяла в руки злосчастную свою мочалку. О дальнейшем С* узнал лишь намеком из слов Рути: торс произвел большое впечатление на видевших его людей в литейке и особенно на саму Рут. До того она все прикидывала кто лучше она или Сара, но торс поверг все ее сомнения, Сара оказалась недосягаемой.
   Много ли мало ли прошло времени, Сара решила устроить вернисаж «своих» работ. К тому времени скандал с позорным изгнанием скульпторессы Х* уже разразился, и Сара переживала страшно, как бы С* не учинил ей подобное же разоблачение. «У меня дочери, и мне нужно их уважение, - сказала она С*, я тебя умоляю…, она не закончила фразу. «Я не делаю подлостей»- отвечал ей С*.
   О дальнейшем С* узнал опять же лишь намеком: при следующей их встрече Сара просто «светилась» от счастья и успеха, и впервые смотрела на С* с благодарностью и любовью. Значит вернисаж прошел отлично, Сара, кончно, хорошо продала «свои» работы, в том числе и неиспорченный мочалкой торс, и может быть продала не один раз, ведь скульптуру можно отливать много раз. А С* хотелось только одним глазком увидеть однажды свою работу, отлитую в бронзе.