2. 9 Шашни московитские

 
        Под самою столицею у моста ожидали уже послов, приехавшие верхом от имени царя, князь Андрей Елецкий и дьяк Постник Огарев со свитою. По улице со стороны Смоленского тракта нескончаемым потоком двигался посольский обоз. Приставы на замученных конях скакали взад-вперед, их задача была разместить прибывших в домах, расположенных на противоположной стороне от усадьбы Романовых.
 
        Послов проводили через лучшие улицы в назначенные им квартиры. На следующий же день произошли небольшие споры и недоразумения.
 
        Посольский дьяк Постник Огарев Григорьев сын, приставленный вместе с князем Елецким обслуживать посольство, явился в палаты к Романовым после многотрудного дня:
 
        -Эти паны-каштеляны вечно всем недовольны. Четвертый день для их устройства привозим и питье, и корма и рухлядь и одежу… А они все про тот пожар поминают, солома, вишь, что вокруг ссыпана и рассеяна по округе их беспокоит. А дожди-ить давно уж тую солому насквозь промочила, и пожечь ее только печи можно.
 
        -А ты ж с ними пил? Водку польскую или нашу сивуху? Да, видно не понял, что пить тебе следовало только «рейнское», - смеясь, выговаривал боярин Александр. Вместе с ним веселились гости, собравшиеся за столом первого этажа палаты на «верхних погребах». Отношение к польской шляхте в этом доме было довольно добродушно-презрительное.
 
        -Я с канцлером Сапегой от самого Смоленска в одном возке ехал. Сам ему по указке ответной палаты доставил и рейнское и сивуху. Сладкую дрянь посол отдал писарю, а сивуху употребляли вместе – «за встречу», а только штоф дно свое показал, когда еще и посады не скрылись. Пришлось перейти на водку, а затем и пиво. По ведру лучшего пива  и простого по ведру…
 
        -Смотри, дьяк, да, тебе за такие шашни с польской шляхтой впору с дыбой познакомиться.
 
        -Так ведь я не по своей воле...
 
        -Мы слышали шум да крики, ты расскажи Григорьич, что там, чем недовольны.
 
        На Руси только бояре и думные дьяки могли величаться «вичами». И потому он, дьяк «ответной» палаты, поощренный уважительным «Григорьич», в деталях изложил суть, как канцлер, избегая непарламентских выражений, путая польские, литовские и русские слова (хотя Лев Иванович по-русски мог изъяснять чисто) выговорил князю Андрею:
 
        -Мы, великий посол и канцлер Великого Князя Литовского, Староста Слонимский, Пернавский и Могилевский, державец Ретовский и Блудненский, - высокомерно перечислил он свои титулы и имена, - прибыли к Великому Государю не для того, чтобы нас сожгли как эту солому. Сохрани Бог нас от этого…
 
        И, глядя сверху вниз, на выстроившихся перед крыльцом приставов, чтоб понятно было, а домыслов потом не было, на уже чистом русском языке прибавил:
 
        -Чтобы избежать опасности и если еще далее будут держать нас в таком тесном месте, то мы принуждены будем сами подумать о себе.
 
        Братья Александр, гигант Михаил сидели за столом, посмеиваясь, слушали торопливый говор дьяка:
 
        -В тесноте, да среди своих. Пусть-ка их Зарядье приветит. А что князь тоже посольскую речь слушал?
 
        Князь Елецкий уже в возрасте, он  еще при царе Иване отличился в Ливонской войне, за что Грозной отметил высокой наградой и назначил воеводой Рыльска. А до того воеводой города его отец стоял . Там Василий и сложил свою своенравную голову во время польской осады города. Верный Ивану Грозному, Андрей также исправно прямил и его сыну Федору Иоанновичу. А Годунов, ценя службу, назначил Елецкого приставом при  послах Речи Посполитой – Сапега слыл политиком хитрым и коварным. Царь делал ставку на ясный ум, житейскую мудрость, умение ладить с людьми, и ... нелюбовь к польско-литовской шляхте.
 
        -Князь только для представления, он им государевы жалованные слова приказывал, а чтоб безвестно порухи и бесчестия никто никаких не учинил и от лихих ночных людей зберечись, он пришед в Зарядье присмотреть то место, что пригоже, туто место от иных избавить и  литвин сселить кучно, всех в одно место. А хотя на огороды мест нет, опроче ести никому ни у кого не селить. А подлинно все хлопоты на мне.
 
        И вообще, он, Постник с ног сбился, обеспечивая посольство хлебом, питьем, дровами, бельем постельным, уговаривая не торопиться с выходом, а устроиться «доброхотно общежительно». Вышедшим каштелянам, он с князем попытался объяснить, что солома была насыпана для удобства гостей и мягкости хода телег по двору и примыкающей дороге (ну, и скрыть кое-какие следы обыденной жизни простодушных жителей большого города). А что пожары в Москве, так то дело частое, и потому имеется каланча в высокой части города и команда пожарная всегда наготове.
 
        -А слышно, что тот дом, что рядом с посольской квартирой, не просто горел. Наши, дворовые, готовы подтвердить, что к дому-то перед самым пожаром из англицкого посольства служка ходил с мешком. А по утру и запылало. Может, он сухой соломки подложил, да и запалил нароком? – испытующе недобро посмотрел на дьяка Михаил - младший Романов.
 
        -А как-то они углядели, по осени тьма – как до сотворения мира?
 
        -Англичане еще прошлым летом поставили железные жаровни для костры, и своего человека приставили следить, чтобы угли не падали на деревянные помости. Тот и следил, и что падало, в мешок складывал. И, кстати, солому у своего двора они не стелют, у нас, де, телеги на мягком ходу, постлать не надобно, а что до жителей, то они избегают  заборов того дома.
 
        Вечером того же дня братья Михаил и Александр тихо, наедине, обсуждали, какие выгоды сулит им польское посольство, прибывшее заключить мир с Московией. Обоим было ясно, что Литва и с ним Польское королевство ближе, нежели заморская Англия:
 
        -Нам с литвинами и турками торговать надобно. Англичане только смотрят в свои интересы, тащат с Руси наши дешевые товары, нам же везут мануфактуры да железо пушечное втридорога.
 
        -Ты прав брат. С польским королем не следует ссориться, тем более, что у него со свеями давние счеты из-за престола и короны шведской. Пусть бы там и бились.
 
        -Но и край сними знать надобно. Сам знаешь, с литвинами папские прихвостни рядом.
 
        -Ты, Сашка, поосторожнее с такими предположениями, британцы тебе не шведа с поляками. Они у царя в почете еще со времен царя Ивана. Вот за такие-то речи можно и Сибирь угодить.
 
        -Не посмеет, нас Романовых не тронет. Еще при живом батюшке, да при государе Феодоре Иоановиче обещал Борис присматривать за семьей Никитичей, не давать в обиду.

 
        Тем временем к квартирам (домам) поляков подъезжали и, разгрузившись спешно, уезжали повозки с «коробьими» и коробками, колымаги с узлами, возы, телеги с мешками, тележки, набитые, связками и пучками с необходимыми припасами и прочими вещами (не нужными прибывшим гостям).
 
        Не только пожар вызывал недоумение у посольских. Полякам было невдомек, отчего никому из посольства не позволено было выходить из своих квартир. Посольские и канцлер много чего тогда после пожара выговорил князю, а пристав записал только суть, избегая непарламентских выражений.
 
        Поляки, стоя на высоком крыльце посольского дома, орали на русскую прислугу, упоминая (по-польски) всех ползающих и бегающих тварей и чье присутствие, а разума отсутствие вызывает отвращение у шляхты.
 
        Князь Соколинский высказался гораздо яснее, но тоже по-польски. И запахнув контуши, гордо удалились, не слушая объяснений. Слова «bydlo», «dran», «gowno» и  «nieczystoci» вызвали у пристава искреннее недоумение. У британцев, конечно, почище, но они не станут убирать «gowno» по всей Варварке. Почесав в затылке, он поплелся в ответную палату посольского приказа (для доклада).
 
        Не мог же он признаться, что московские власти не в силах в полной мере обеспечить их безопасность. Особенно по ночам – московские улицы в те времена не освещались, и осенней порой была тьма «глаза выколи». И боярин Семен, что-то чуял и жестко требовал не допускать поляков в город без особого разрешения и присмотра. Впрочем, еще до получения позволения, поляки на своей шкуре узнают, что такое свобода.
 
        А пока приставы, обидевшись «за высокомерно и не к добру» слова, сказанные поляками, на следующий день не появились у послов. Задело их и то, что канцлер не произнес полный титул царя Бориса. С исчезновением (на четыре дня) приставов иссяк и поток снеди и бытовых удобств к домам миссии.
 
        Трое посольских помощников Иван Caпега, Михаил Фронцкевич, Иван Пасек, надели парадные кунтуши, перепоясались саблями (и это им поставят в вину – в Москве разрешено быть вооруженным только стрельцам)  и отправились на городской рынок. Дело обычное в любой другой стране обернулось для них бедой. Не столько по необходимости, сколько из спесивого отношения к «москалям» они решили выторговать баранью тушу и воз сена. И были обескуражены, когда продавец объявил им цену вдвое превышавшую рыночную.
 
        На крики мигом собралась толпа. Воеводичи обнажили свои сабли, но одно дело  рубить покорных и забитых литовских крестьян, не смеющих даже поднять взгляд на пана, и другое - толпа москвичей, вооруженная дубьем, палками, кольями и слегами. И плохо бы кончилось, если бы не стрельцы, приведенные тайком за поляками одним из приставов. Незадачливые гости в порванной одежде, измазанной навозом и грязью (помните, «gowno»?), проворно вернулись в свои квартиры.
 
        А аудиенцию к царю откладывали со дня на день, под предлогом, что Государь Борис Федорович занемог болью в ноге. Только 26 Октября, в воскресенье, утром, после молебствия, в сопровождении приставов, посольская свита в первый раз поехала во дворец.
 
        Кортеж растянулся от Зарядья до кремлевских палат московского владыки. Послы ехали верхом, а впереди их шли пешком по 6-ти в ряд мальчики, которыми командовал на лошади Адам Лукашевич. Вслед за Сапегою и его помощниками ехали прочие дворяне в два ряда, а между ними в средине пажи несли подарки. 
 
        И здесь «московиты» удивили поляков, подчеркнув торжественность приема и свою заботу о гостях: дорога, по которой послы должны были проходить (от квартир их до дворца), уставлена была по обе стороны московскими стрельцами – «более полтретьи тысячи человек». По вдоль заборы стояли не менее изумленный жители столицы, те, что влезли на ограды выражали свои чувства свистом, криками и обидными шутками – кони, шарахались и строй сбивался. Измучались, исстрадались послы!
 
        Наконец послы сошли с лошадей возле Благовещенской церкви, очень богато отделанной снаружи и внутри, с позолоченными куполами. Приставы проводили их чрез притвор церковный (и это покоробило «латынцев»), прямо к царским палатам, где находился сам московский князь, с думными боярами. На протяжении всей лестницы по обеим сторонам ее, и на крыльце, прямо до самых палат царских, расставлены были боярские дети.
 
        И опять паны чувствовали себя оскорбленными. При входе на крыльцо дворянство по настоянию приставов должны были идти не впереди, а за послами. У этих «варваров» все не как в Европе!
 
        То была единственная встреча с царем Борисом. Все дальнейшие раунды переговоров вел его сын Федор (которого на западе считали слабоумным!). Годунов был болен и по Москве ползли слухи о его скорой кончине. Братья Романовы в переговорах участия не принимали. Клан Романовых готовился к открытой борьбе за престол. Из родовых поместий в Москву стягивались к ним на подворье вооруженные люди.