Тени, кромсающие пространство

  Тогда он сидел с блокнотом на низком берегу Клязьмы, а напротив, на высоком – упирался куполами в небо собор Успения Пресвятой Богородицы. Прекрасный, дошедший до нас аж из XII века с, сохранившимися там, фресками Андрея Рублёва. До возвышения Москвы собор этот служил кафедральным храмом Владимиро-Суздальской Руси. В нём венчались на великое княжение московские и владимирские князья. В последствии этот храм стал прообразом Успенского собора Московского Кремля. Про такие говорят: «Намоленное место!»

Когда-то, после ухода из жизни его жены – верной подруги, очень дорогого и близкого человека в этом непростом мире человеческих страстей, Дан очень полюбил свои утренние вылазки. Брал с собой блокнот и карандаш, термос с кофе и бутерброд, да ещё водички… и на рассвете уезжал из дома.

Ему нравилось смотреть, как начинается день, просыпаются люди и спешат по своим делам. Нравилось ловить обрывки их разговоров о простом и всем понятном человеческом существовании. В такие моменты Дан любил их всех, сострадал нелёгкому быту трудового человека, радовался детям, спешащим в школу, в детский садик. Его-то птенцы уже выросли и разлетелись.
 
Дан ловко шуршал карандашом по своему вечному блокноту, делал пометки на полях, перевёртывал страницы и снова шуршал, изображая детали. Мир был прекрасен. Осень уже началась и тронула охрой кроны деревьев. Белокаменные стены светились рефлексами окружающей среды, выше розовели золотые купола в лучах утреннего солнца, а, резко очерченные, облака неслись над всем этим величием с необычайной скоростью.

Потом его почему-то перенесло в другую реальность. Уже не золотые купола были пред ним… это сам Господь Бог улыбался ему, это сама Любовь парила над кронами деревьев и с нежностью смотрела на него. В её взгляде Дан узнал свою жену и попытался окликнуть её, но звука не получилось. Что-то укачивало его. Ощущение было сладостным, как в детстве, во время утреннего сна, и не хотелось просыпаться, а только ловить сквозь сомкнутые веки первые лучи солнца на лице.

Дану суждено было проснуться. Сначала он почувствовал острый запах псины. Это было, как у бабушки в деревне, когда он, малышом ещё, очень сдружился с собакой, подобранной им однажды на окраине. И он полюбил тот собачий запах.
Потом Дан почувствовал сильную боль в голове и услышал собачье прискуливание. Пёс вылизывал своим шершавым языком его лицо. Как только он шевельнулся и открыл глаза, барбос обрадованно взвизгнул и завыл. Дан снова отключился.

Окончательно очнулся он в больнице, когда была уже ночь. Утром его посетила полиция, пришлось отвечать на вопросы по установлению личности, попытаться вспомнить всё… Потом его нашли дети, и слава богу, потому, что ни документов, ни машины – ничего не оказалось там, на Клязьме, где его подобрали, благодаря уличному барбосу, который выл до тех пор, пока не привлёк внимание людей.

Из вещей осталась окровавленная одежда, да блокнот с зарисовками, послуживший ориентиром, по которому дети и нашли его. Если бы не барбосик, он истёк бы там кровью. Так жизнь распорядилась по-своему.
 
После выписки из больницы, Данила Арефьевич вернулся к своим делам, но стал другим. Несколько иным стало даже его тело – он, сказать по чести, помолодел и похудел. Сделался необщителен и задумчив. Когда представлялся кому-то, называл себя Даном, без отчества и редко, по фамилии. Что-то новое появилось в его взгляде. Такое, что людям хотелось скорее отвернуться, либо уйти. За глаза его стали называть бирюком, то есть, волком.

Неожиданно для себя, он стал понимать человеческие мысли, если люди к нему приближались. И для него начались нелёгкие времена. Ибо оказалось, что люди сближаются и контактируют друг с другом довольно часто по весьма меркантильным причинам, распространяя чувство собственности, либо желания её, на всё и всех.

Более того, оказалось, что дикая серость и невежество, о масштабах которых он не предполагал, всплыли, неизвестно откуда. Получив свободу действий, всё это процветало махровым цветом, беззастенчиво гордясь собой. Но другого-то взять было негде, и Дан научился скрывать своё отношение к миру.

Помнится, во времена его юности сверстники отчаянно влюблялись, могли пройти пешком по десять километров только для того, чтобы встретиться взглядом, поговорить, побыть вместе. Они пели под гитары умные песни, слушали всеми возможными и запретными путями джаз и блюз, читали последние литературные новинки, знали наизусть стихи и остроумничали, пытаясь блеснуть в разговоре своими познаниями.

Теперь вот «Шариковы» получили широкие возможности излагать без стеснения своё мировоззрение, пропагандировать его, забивать своими безграмотными репликами социальные сети. Порой становилось страшно за будущее страны, детей и внуков.

«Вот и старость…» - говорил себе Дан, - «Она всегда недовольна новым».
Оказывается, мир изменился и уже не принадлежал ему. Мир творился новыми людьми и под себя. Оставалось принять его таким, каков он есть, пытаясь сохранить достоинство. Странно, что никто из его сверстников не заметил, когда это произошло.
 

«Наверно, около шести», - подумал Данила Арефьевич, ведь он всегда просыпался за несколько минут до звонка будильника. Полежав немного, вспомнил, что сегодня выходной, значит будильник звонить не будет. А вчера, с вечера, дом ревел множеством разных голосов потому, что шёл важный футбольный матч. По сути, это было возрождением футбола, который уже много лет был в стране никакой и никак. А теперь сборная команда дошла до четвертьфинала, и болельщики воспрянули духом.

Даже он, Дан, никогда не бывший в их числе, зачем-то купил себе пару банок пива и картофельные чипсы, надеясь примкнуть к этому празднику, ну, хотя бы дома. На его непросвещённый взгляд было непонятно, почему из сотни миллионов жителей, не могут найти пару десятков спортивных ребят, умеющих владеть мячом.

Помнится, он налил в бокал пиво и попробовал чипсы, оказавшиеся слишком солёными, чертыхнулся и отставил их. Когда матч начался, застонал Рыжик – кот, доставшийся от тёти, которой стало дорого его кормить. Кот, к которому Дан привязался всей душой. Но радость совместного бытия оказалась недолгой – соседи по даче постарались, запустив в него чем-то тяжелым. Даже забор затрещал тогда, а кот со стоном приполз к дому. После этого Рыжик, забредший, на беду свою, на чужой участок, начал чахнуть.

Был яркий и жаркий солнечный день. Дан косил газон. Соседка за забором демонстрировала своё крепкое загорелое тело, прикрытое яркими полосками одежды. Резкие тени деревьев, усугублённые фотохромными очками, буквально взламывали пространство. Газон казался не просто неровным, он был в видимых трещинах и провалах.

Во время работы Дан вспоминал давнишние занятия живописью и лекцию о тенях, ломающих пространство. Тогда он надолго увлёкся этой темой, перейдя затем к сфумато великого Леонардо. Позже возникла необходимость заняться физикой и попутно перечитать анатомию. Восприятие мира человеком предстало перед ним несколько иначе. А горизонт всё расширялся, и хотелось окунуться в психологию… те самые тени в живописи взломали пространство и его существования. Потом оказалось, что тени бывают разными...

От дум Дана отвлёк вид Рыжика, лежавшего врастяжку на солнцепёке под кустом смородины. Взяв кота на руки и приласкав его, перенёс в тень со словами: «Друг мой, так-то и солнечный удар получить недолго!» - и тут впервые почувствовал, что кот похудел, хотя, вроде бы, ел как обычно.

А через пару месяцев он уже сидел с котом в ветклинике на капельнице с реанимирующими препаратами. Когда пришёл ответ на анализы любимца, шансов на спасение уже не было. Вскоре кот перестал принимать пищу, и только капельницы ещё поддерживали его существование. Температура тела начала падать с каждым днём, но он держался. Дан клал на него свою руку, мысленно пытаясь передать ему часть своей энергии, и кот издавал слабое мурлыканье. Вчера он всячески упирался, против поездки в клинику, и стало ясно, что кот хочет просто умереть уже.

Рыжик издал стон, Дан выключил телевизор, взял кота вместе с его любимым ковриком к себе на колени и стал гладить исхудавшее тельце. Они прощались. За окном давно уже стемнело, за пределами их обители волнами поднимался гул болельщиков футбола. Там шла жизнь – и это правильно…

Дан очнулся от сна, когда дом уже утих. Кот спал, и он положил его вместе с ковриком в шкаф, куда тот последнее время стал забиваться. Потом прошёл на кухню, вылил нетронутое пиво и выбросил отвратительные чипсы. Не раздеваясь и не включая света, лёг на постель и провалился в тревожный сон. Ему снились живые Тени, ломающие пространство.

Уж такова оказалась его жизнь, что от этих Теней некуда было укрыться. И светлая дорога превращалась в горную тропу с опасными осыпями, обрывами, страшными пропастями, а Тени пытались столкнуть в бездну. Чем синее становилось небо над его существованием, чем ярче светило солнце, тем резче и опаснее становились Тени, только и ждущие этого момента.

Вскоре за котом, неожиданно умерла и тётя, и он захоронил их прахи рядом, на деревенском кладбище, где покоились её близкие. Он в точности выполнил все тётушкины пожелания. Хоть она и недолюбливала Дана за его «не такой, как все», но больше опереться, после смерти мужа, ей было не на кого.

Перед её кончиной, они успели очень нежно проститься друг с другом. Впервые за пятнадцать лет их тесного общения она всё повторяла ему «спасибо, спасибо!», за всё, что он, без всяких претензий на благодарность, как обычно – тихо и незаметно делал. Ведь их связывал довольно долгий период Данилкиного детства.

Кармический узел был развязан. После похорон Дан сильно ослаб, к нему начали прилипать все, ходящие по городу вирусы и лихоманки. Тут он и вспомнил о своей давней привязанности к утренним городам. Птенцы разлетелись, близкие уходили из жизни, а Тени, взламывающие пространство, никуда не девались.

Порой казалось, что «не такой, как все» стало в квадрате. Только дети, навещавшие его по праздникам и выходным, были также великодушны и добры к нему и к этому миру. И Дан попытался сделать всё, чтобы дом его стал их отчим домом, куда бы они всегда могли прийти, чтобы укрыться от невзгод, и получить поддержку ближнего.
Старший сын – Глеб уже имел свою семью, прекрасную жену и дочку-певунью. Храм стал их вторым домом. Дан радовался, что семья пребывает в мире и взаимоуважении, что живёт с непоколебимой верой в душе. Радовался, что семейные традиции продолжаются.

Предметом его тревог стала теперь младшенькая – Маша. Когда-то её, брошенную четырёхмесячную киргизскую девочку, они с женой удочерили. Просто не могли тогда поступить иначе. Дали ей свою фамилию, имя, окрестили, дали ей всё, что смогли. Из-за проблем со здоровьем, они буквально выхаживали её до полутора лет. Жизнь накрепко связала их. Маша стала всеобщей любимицей в семье.

Природа меняла её внешность. Странным образом, они становились похожими. Девочка потянулась к искусству, начала рисовать, и Дан очень помог ей в этом. От матери она переняла мягкий характер и хороший вкус. О её происхождении в доме никогда не говорили. Возможно, Маша и догадывалась, но не спрашивала, не желая обидеть ближних.

И вот, они сидят у него дома, пьют чай, разговаривают. И тут Дан спрашивает, почувствовав изменения в близком и любимом человеке:
- А теперь рассказывай, дочка. Вижу, что ты влюблена. Кто - он, что - он?

- Ой, пап, ты заметил!? А я не знала, как тебе сказать.

- Рассказывай, голубушка, - ласково посмотрев на неё, с улыбкой произнёс Дан. – мы уже месяц с тобой не виделись, и я очень соскучился, а ежедневные звонки, так это не то… Как дела в твоём институте? Парень-то, наверно, тоже художник?

- Нет, пап, он не художник, он – менеджер. Зовут его – Абай, и он – киргиз.

При этих словах, кровь отхлынула от лица Дана и ему стоило немалых усилий сохранить самообладание. Слишком ещё свежо было воспоминание о проломленной голове на берегу Клязьмы. Полиция тогда ведь не нашла ни машины, ни документов, ни тех, кто пытался его убить – след уводил в горы. Но ещё более тревожным было воспоминание о Машкином происхождении.

Чтобы успокоиться, Дан спросил о значении имени. И дочь сообщила, что Абай означает внимательный. Потом они влезли в интернет и Дан заметил, что второе значение – осмотрительный. Затем он вперемешку расспрашивал о новых художественных работах, о дипломной подготовке, о том, чем этот менеджер занимается.
Выяснилось, что Машка мало себе представляет род занятий избранника. Знала только, что работает он на фирме Самсунг, где-то на Киевском шоссе.

Тут, раздался телефонный звонок и Машка, зардевшись, стала разговаривать со своим приятелем. Дан услышал его сладкоголосый говорок, чмокнул дочь в лобик, и показал знаками, что отойдёт не на долго. Сам же обойдя вокруг, глянул через плечо, чтобы взглядом сфотографировать его телефонный номер и внешность. Парень был явно старше дочери.

Уйдя на кухню, Дан записал номер входящего звонка и стал лихорадочно думать, кого подключить к тому, чтобы возможно больше узнать об этом человеке. Ну, а громким словом «менеджер» у нас, в России, кого только не называли. Сразу стало ясно, что брат – Глеб об этом ничего не знает.

Работа Дана в своё время была весьма секретной, и кое-какие связи у него ещё остались. А бывших в их профессии не бывает.
Вернувшись в комнату, он постарался не показать своего смятения. Дочь как раз только что закончила разговор.

- А, знаешь, Маш, тащи-ка ты его ко мне! Хочу познакомиться. Да и не гоже молодой девице встречаться с парнем, не представив его родителям. Кстати, он, наверно, мусульманин? Ты-то ведь у нас крещёная христианка… А, что брат твой, его тоже не видел? Ведь Глеб очень любит тебя и уж ему-то ты могла довериться… Ах, молодость, молодость!

- Ну, пап! Абай такой застенчивый. Я предлагала с тобой познакомить, а он постеснялся.

- А приходить в дом к девице он не постеснялся!?

- Пап, ты старомоден.

- Машк, о чём ты говоришь? Сама-то подумай. В их ауле, его бы уже, как барана прирезали за такое поведение.

- Ты серьёзно?

- Доченька, серьёзней некуда! Это может обернуться для тебя большой бедой. Давай, я завтра к тебе зайду, как бы случайно. Во сколько он приходит?

- Нет, пап, сейчас нельзя…

- Что случилось?

- У меня его сестра, Сабира, остановилась с сыном.

- А почему же, не у него?

- Он ещё не накопил на квартиру и живёт на съёмной с двумя товарищами.

- Где же они у тебя в однушке разместились?

- На кухне, на диване, - настороженно говорила Машка.

- Давно?

- Две недели уже. Сначала приехали только переночевать, пока не возьмут билет до Бишкека. А потом у них там что-то не получилось…

- Что-то не получилось, говоришь? Ну, ладно-ладно, успокойся, - Дан прижал к себе эту доверчивую головушку. Столько было в нём сейчас любви, сострадания и нежности к этому бесконечно дорогому человечку! – А как он относится к сестре? Он добрый человек?

- В том-то и дело, что он их очень любит. У них вообще так принято – заботиться друг о друге.

- У нас… тоже… так… принято, - скрипнув зубами, с расстановкой выдавил Дан. – пойдём-ка на кухню, я угощу тебя жареным морским окунем! Только не уходи сейчас, что-то сердце прихватывает…

И Маша не посмела отказать отцу, хотя и собиралась уже уходить. Таким она его не видела даже на маминых похоронах. В лице буквально не было ни кровиночки.

А Дан тем временем потихоньку вытащил и отключил её телефон. Потом он суетился на кухне, угощая дочь, пил корвалол, подсыпал ей димедрол – сначала в подливу к рыбе, и Машка поморщилась, сказав, что с пряностями переборщил, потом – ещё куда-то. Потом они вместе «искали» её телефон, и наконец Маша заснула, прикорнув на диванчике.

А Дан уже вызвал Глеба, объяснив ему всё на ходу. Уже вызвал «скорую» на предмет того, что не угробил ли он дочь свою, тоже объяснив необходимость своих действий.

«Скорая» вызвала полицию. В полиции, к счастью, оказались не идиоты. Машку решили не будить, оставив на попечение, приехавших к этому времени, жены и дочки Глеба.
Мужчины, в сопровождении полиции, взяв Машины ключи, поехали к ней домой. Войдя тихо в квартиру (полиция осталась пока на лестнице), обнаружили, мирно балакающую на своём языке, семью за чаем с восточными сладостями.

Дану хватило одного взгляда, чтобы понять, что это – семья – муж, жена и ребёнок. Мужчина тут же схватился за нож, а жена его прижала к себе сына. Ни она, ни мальчик не издали ни единого звука – ни вскрика удивления, ни испуга. В их глазах была только ненависть. Мужчина бросился на Дана, но Глеб успел выставить руку, и нож вспорол ему вену.

Когда Глебу накладывали жгут на руку, полиция уже выводила гостей столицы. Оперативник снимал на камеру следы побоища, другой осматривал квартиру в поисках документов. В сумке Сабиры были и наркотики. Страшно даже подумать, что они могли сделать с Машей, ибо там же нашлись заготовки документа на безвозмездное право проживания.

Остаток ночи Дан с Глебом провели в больнице, а утром давали показания в полиции. Эта история закончилась для них не скоро. Выяснилось, что Абай жил по паспорту брата, его истинное имя было вписано в паспорте так называемой «сестры», а менеджером у нас называли кладовщика.

Прошло время. Благодаря любви и заботе ближних, Машка хорошо защитила диплом. А храм, куда она пришла вместе с семьёй Глеба, помогал исцелить её душу. Об этом происшествии дома никто не говорил.

В Крещенский сочельник они все собрались у отца, абсолютно поседевшего за последнее время, но всё такого же несгибаемого. Нельзя было ему согнуться, не было у него на это права. Тени, кромсающие пространство человеческого бытия, жили рядом.

Когда дед с внучкой – первоклашкой лучшей школы их района, лазили под ёлкой, прилаживая Щелкунчика, пропиликал телефон.   

- Танюш, это наверно из Сашкиной школы сообщение пришло, - кричал Глеб с кухни, - посмотри, что там им задали?

- Ой! Тут такое… что вслух лучше не читать! Но выдаётся за весёлое поздравление родителей с праздником: Стишки-депрессяшки –
«у меня нет попы
у меня нет тить
я должна работать
чтобы как то жить» – далее шло ещё гаже…
а в конце была приписка: «отправь это сообщение всем своим друзьям пусть поржут!»

И, как водится, ни знаков препинания, ни прописных букв. Отправителем оказалась чья-то родительница из их класса под ником Ксюша.
Вся семья, собравшаяся вокруг смартфона, молча смотрела друг на друга.


Нина Степ, Москва, 2019
Фото из интернета