2. 10... да казнят за близость

 

       Великий Государь и сын его Царевич Федор в тот же день, после приема,  прислали свой обед обильно. И кушанья и питье разносил стольничий князь Лыков с приставом Постником и с помощниками из челяди посольской.

       На длинный стол, покрытый узкою скатертью, на котором не было ни ножей, ни ложек («рыбу, птицу и девицу – берут руками»)ставили осетрину, белугу, семгу, лососину в другие разные рыбы. Всего было наставлено больше ста мисок, и все это на серебре. Для питья были поставлены разные вина во множестве, а также семь бочонков разного меду. Обед продолжался почти два часа. Первая аудиенция завершилась успешно. Так считали в польском посольстве. И знаком того был царский обед. Ответная палата приняла грамоты и договор на изучение.

       Во время обеда Борис Михайлович принимал яства в передней у нижних служек, коим входу в палату не дозволялось, поставлял принесенное на стол, и стоял около столов, пока продолжался обед. То честь велика – царево поручение! Освободившуюся посуду относил назад. Так же отвечал на вопросы о названиях и способах приготовления и что с чем употребляется, и ходил с яствами меж столов, перенося их с первого стола, куда канцлер Сапега посылал.

       Его, стольника, Сапега за стол к себе не пригласил, и не угощал ему же принесенным блюдом, что было принято в подобных случаях, поскольку стольника государь присылал не для услужения в потчевании посла, а наблюдения, и чтоб все происходило чинно и честно. А вот «наблюдение» заключало не просто исполнения по правилу застольных обычаев. Следовало прислуживать, слушать, поддерживать беседу, направляя ее ход в нужном направлении. За то спрос был особенный, и возможность подняться в глазах государя многих посулов стоило.

       В особо торжественных случаях государь отправлял нескольких своих стольников, и тогда один из них был определен и обязан был только сидеть за столом посла. К царским просьбам не прислушаться нельзя никоим образом. Простых дел не поручает государь своим верным подданным! А князь Лыков относил себя к этой страте, как никак на приеме посольском он был вторым рындой - слева от государя стоял.

       Ныне ж за столом канцлера по правую руку сидел секретарь Пелеш. Слева Станислав Варшицкий и князь Ярослав Друцкий-Соколинский. Склонив головы вели беседу с боярином Семеном, не выпуская из внимания поведение и реакцию канцлера. Последний немногословен был – помощники сами должны разуметь, о чем с Годуновым, главой сыскного приказа, можно и нужно говорить. А о чем разговор был неведомо.

       Боярина полякам представили, как крайчей, что, впрочем, было излишне – шляхтичи были прекрасно осведомлены об истинном положении Семена Никитича, имевшего прозвище «правое ухо царя». Тот более интересовался соседями из английского посольства, что в жилых палатах старого дома Бобрищева-Юшки расположились. Было над чем задуматься собеседникам. И выводы делать.

       С крыльца польских палат спустился «кравчий». Его лицо, помеченное следами грубых страстей, бугристое и несвежее обычно, что говорило о необузданности характера, на этот раз излучало довольствие человека достигшего желаемого результата. Излиха выпитые мед и вино сняли привычный запрет на общение с непосвященными. Только глаза привычно смотрели непримиримо-сурово и подозрительно.

       -О чем вы тут? О бабах польских? – ухмыльнулся боярин, - Так тут их нет, то в Литву ехать надобно. А тебе стольник к ночи быть в разбойном приказе, еще воскресная обедня не завершена, боярский обед предстоит, - недобро посмотрел Годунов на Лыкова, - и с московскими невестами быть поосторожнее надо…

       -Мы о пропаже царских тарелок. Который раз у поляков чего-то не досчитываем. О чем так живо обсуждение имели с канцлером? - неуверенно спросил князь Андрей, желая изменить настроение боярина.

       -С польской шляхтой можно договориться. Это не британцы с рыбьими глазами. Вот у кого поучиться можно. Вот только этот Гаврила с их доктором… - и замкнулся боярин, неловко сказав лишнее, - а то, что эти курвы легатские хотели бы не столько мирное соглашение и дружбы иметь с государем, сколько добиться церковного единения, как то в Литве произошло. На их католических условиях! А коли против татар или шведов, то одним коштом иметь бы армию, да «лодзей воинских на их Литевском мору», а только штоб границ меж нами, «от мору до мору» не менять, как то сложилось после Ливонской войны.

       И уже закрывая дверцу возка, прибавил:

       -Да, ты Андрей должен знать, твой кашинский родственник Дмитрий руку приложил к тому договору для Руси разорному.

       Стольник и князь Андрей выехали со двора посольского, и двинулись вверх к кремлю. Устало молчали. Стольник имел свой двор и дом у стен московского Кремля. Расставаясь, Борис доверился приставу:

       -Поляки сообщили Годунову, что на подворье Романовых собираются боевые холопы. Кроме того, им известно от какого-то служки у британцев, что некий «чернец» у Никитичей проживал, он де попрал «иноческий святолепный образ и дьяконьский чин» был осужден Патриаршим судом на тюремное заключение за чернокнижество, призывание нечистых духов и отречение от Бога! Но избежал из Российского государства к ним, в Литовскую землю.

       -Тебе-то что за печаль?  Ты к тем делам у Романовых, какое отношение имеешь? Не удивлюсь, если спелись британцы и литвины. Тогда не жди хорошего.

       -Против Романовых? Ну, у англичан давние нелады с Никитичами. А вот у поляков претензий быть не должно.

       Про суженую, ради которой часто бывал князь в палатах Романовых, умолчал. Все сходилось к недоброму, еще можно было заглянуть, предупредить о предстоящей «обедне», или хотя Настю избавить от насилия и позора. Только недобрые слова боярина Семена смутили и остановили его.



       Небольшой и светлый кабинет на втором этаже особняка британского посольства. В креслах сидят трое. Чуть в стороне, у окна, курит трубку – дело новое даже для англичан! - доктор Христофор Рейтлингер. Секретарь посольский, кутаясь в теплый халат, неторопливо доводит до посла сведения об московских новостях:

       -Царь Борис, по сведениям от боярина Семена нездоров. Его мучают сильные боли в ноге. Настолько, что он не может самостоятельно передвигаться. Доктор Христофор уже осмотрел и может дать свое заключение.

       -Его величество… действительно страдает. Нога опухла, кожа бледная. Я советовал растирать ногу и держать в покое, в приподнятом на весу. Царю при мне ногу подвязали кверху полотенцами.

       -Доктор, насколько это серьезно?

       -Да, сэр, царь сегодня давал аудиенцию польскому посольству. Я приготовил ему настой из маковых стеблей. Минимальное количество, только чтобы облегчить царя, но не усыпить. Но видно, что для него было мучительно, и потому встреча прошла кратко. На заседании присутствовал его сын Федор и это знак, полагаю, что следующие переговоры будет возглавлять царевич.

       За окном стемнело и затихло. Слуге, что зашел, старший посол Ричард Ли велел не зажигать нынче осветительные костры.  Доктор, вопросительно взглянув на посла, ничего не спросил, только внимательней вглядывался в потемневшее подворье. С улицы послышался нарастающий шум. Собеседники поднялись и перешли в соседнее помещение, зарешеченные окна которого выходили на улицу. Посол знаком приказал молчать. Свет не зажигали.

       По припорошенной мостовой молча передвигались толпа вооруженных стрельцов. Вот послышались команды. Люди окружили дом Романовых. Раздались крики, шум ломаемых ворот и ограды, выстрелы.

       -Вы поглядите на польскую квартиру, - сэр Ричард пальцем ткнул в темноту, - это Сапега и его помощники.

       На крыльце дома канцлера стояла небольшая группа, лиц не разглядеть, но ошибки не было. Из окон выглядывала челядь. Их взоры были также обращены в сторону палат Романовых. Когда раздались выстрелы, окна закрылись, свет погас, а люди с крыльца испугано метнулись в дом.

       Доктор перевел изумленный взгляд на окруженный особняк, хотел что-то сказать, но Ричард опередил его:

       -Быстро. Очень быстро, - и пояснил недоумевающим собеседникам, - днем царь приветил польскую миссию, обед устроил, сам Семен Годунов участие принял. Демонстративная расправа над боярами Романовыми всем наглядным уроком будет. Три часа спустя, еще протрезветь не успели! Убить двух птиц одним камнем! У этих азиатов есть чему поучиться.

       Обернувшись к доктору Христофору спросил:

       -Ты встречался с Эль-Фингстоуном? Он должен был донести в сыскную палату о поведении Бельского в Цареве-Борисове. Нам выгодно, и время подошло, чтобы царь избавиться от Бельского!  Доктор, вы меня слушаете?

       Христофор Рейтлингер все еще растеряно смотрел в окно. Доктор никак не ожидал что его слова про коренья, обнаруженные в доме Романовых, могли привести к столь свирепой расправе. Этими словами включилась гальваническая цепь трагических событий большой русской Смуты первой четверти 17 века. Ответил не сразу:

       -Габриэль исполнил, русские его зовут Гаврила, но… он по-русски плохо говорит, по его словам Бельский в Цареве-Борисове высказался так, что «Борис в Москве царь и я с царем в Борисове». Русские могут его понимать как им выгодно. Я перевел как «…а я царь в Борисове».

       По грязному снегу везли, волокли, тащили и гнали пленников. Руки избитых и израненных слуг обвисли и безвольно мотались, сквозь разорванную одежду, будь на улице посветлее, можно было бы увидеть как кровь, истекавшая из ран смешивалась с грязью. На телегах везли связанных пленников и убитых. В одном из них можно было признать богатырскую фигуру Михаила Романова.

       Но это было уже неинтересно сэру Ричарду. Слова Френсиса Уолсингема про русских бояр «Бойтесь открыть русский ящик Пандоры, выпущенные на волю дьяволы, превзойдут  прежних» похоже были пророческими. «Доноса «Гаврилы» на Бельского недостаточно, «отравленные коренья» хорошо решили первый этап. У каждого дьявола свой ящик Пандоры, и мы свой открыли. Теперь дело за доктором».

       -Этого мало. Make hay while the sun shines (Коси сено, пока солнце светит) мой милый доктор. Тебе следует навестить  и уведомить царя, что в Аптекарском приказе у Бельского тоже готовится отрава. Ты же видел у него семена Ricinus comm;nis,  от них нет противоядия… И сказать, что Богдана нельзя близко допускать до царя.

       Братья Никитичи, их сестра 14-ти летняя Анастасия, сын Федора Никитича 5-ти летний Михаил Романов – всех разослали в глухие места. В опалу попали и многие родственники Романовых. На годы. Иные, как братья Александр, Михаил и Василий - безвозвратно. Не избежал ссылки и князь Лыков. Долгие пять лет его глаза, исполненные тоской разлуки, будут искать встречи, в глазах Насти-Анастасии страх сменит безнадежность.
Лыкову обвинений не предъявляли, достаточно было слов боярина Семена «Пошлых дел не поручает государь, но милует и казнит только близких».