2. Амазонка

У Зуйченко, как и у всех, попавших в известное заведение, корни его, скажем так, специфических воззрений, шли из детства. Ему было лет двенадцать, когда он наблюдал одну увлекательную сцену и понёс за это расплату. Причём, расплата ему понравилась даже больше, чем то, за что он расплачивался.

Жил Гриша Зуйченко в одном подмосковном посёлке. Никакими странностями в глаза не бросался, только, бывало, начинал слегка кривляться при девочках.

Посёлок окружали леса, и в один жаркий день Гриша решил вдруг пройти по знакомой тропинке один. Маршрут его проходил мимо одного пруда, откуда он услышал девичьи голоса и специфические высказывания. Мимо этого он никак не смог пройти. Он попробовал осторожно взглянуть туда и прилёг на холм. 

И вот – среди купавшихся девочек особое его внимание привлекла хорошо знакомая ему светловолосая, крупная, налитая Катя. В её двенадцать лет ей можно было дать все четырнадцать. А ещё одним её свойством была воинственность, проистекавшая из того, что у неё было серьёзно испорчено отношение к мужчинам, начиная со своих сверстников. Катю с матерью бросил отец, перед тем чуть не изнасиловав дочь. И теперь её, бывало, побаивались вполне уже взрослые мужчины, в частности, те, которые могли бы завести отношения с её матерью.

До упоённо наблюдающего Гришки дошла мысль – обежать вокруг пруда и с другой стороны, сквозь заросли камыша посмотреть, как девочки переодеваются. С бултыхающимся сердцем Гриша приступил было к вершинной части своего сладострастного замысла. Но как только он раздвинул заросли, и у него сам собой раскрылся рот, так через секунду Катя издала визг, встретившись с ним взглядом. Заросли моментально сошлись обратно.

– Ой, он смотрел на нас, этот гад! – с омерзением проговорила Катя.
– Кто? Кто? – стали узнавать подружки.
– Да Гришка, кто же ещё! Ну, я задам этому ублюдку! – её голос задрожал. – Всего крапивой исхлестаю!

Девочка моментально сорвала сначала лопух, затем, с помощью него, куст жгучей крапивы. 
– Так, пошли быстрей, мы его опередим!

После предательства отца мама говорила Кате, что всем мужикам нужно только одно. Пока она была маленькой, она ещё не понимала, что это за «одно». Деньги что ли? Думала, что деньги. А вот теперь прекрасно понимала, что имелось в виду, особенно после этой выходки нехорошего мальчика.

Пока Гришка, не спеша, обходил пруд, девочки встречали его, где начинался посёлок, возле бетонного забора, выстроились в шеренгу во главе с Катей. Наконец, он подбрёл, беззаботно и довольно ухмыляясь.

– Так, ну-ка стой!
– Чего вдруг такое-то?
– Ты, тварь, смотрел на нас в пруду?
– Чё-о-о? Приснилось что ль? Делать мне больше не…

Тут он согнулся от боли, и в глазах у него потемнело. Катя со всей силы ударила его кулаком в живот, в подвздошную область. Когда он ещё стонал, Катя вцепилась ногтями ему в щёку и ободрала её, оставив сплошной кровавый след. И, наконец, она вспомнила про крапиву. Согнутого Гришку легко было толкнуть, чтобы он упал, и, сделав это, она принялась неистово хлестать его. Крапива тем летом выдалась особенно жгучая. Гриша вовсе даже не думал сопротивляться и только лишь мерно стонал.

Спустя минуту, одна из девочек, стоявших в отдалении, подошла, увидела, что его туловище от шеи до пупа покрыто волдырями, и закричала:
– Катя, хватит, хватит! – тут она заметила ещё и кровавую щёку. – Ой, он в крови!! Катя, ты что делаешь?! Хватит, прекрати!

Подошли и другие девочки, чтобы оттащить разъярённую подружку.

– А это чтоб он на всю жизнь запомнил! – дико прокричала под конец Катя и ушла сама.

Испуганная девочка подсела к лежащему в крови и волдырях Грише.
– Мальчик, ты как, живой?
– Живо-ой! – сладко протянул он.
– А может, тебе помочь встать?
– Не-э! Не надо! Полежу ещё!
– Мы не думали вообще, что Катя так может. Озвереть так.
– О-ой! Как это прекрасно, что она так может! Ваша Катя всё сделала правильно – я получил то, что заслужил. Она лучшая из вас всех, понятно?

Лицо девочки изменилось, изобразив недоумение и обиду. Затем она резко встала и другим тоном спросила:
– Значит, сможешь сам встать?
– Да смогу, смогу! Тоже мне… разволновалась.
– Ну и лежи!

И Гриша Зуйченко остался лежать под колышущейся сенью зелени. Пока ещё горели и щипали волдыри и ободранная щека, можно сказать, с содранной кожей. Но эти жжение и зуд были странно смешаны с какой-то сладостью, и наконец, сладость вытеснила всё. Это сладость исходила именно от волдырей и содранной щеки.

Мама Гриши хотела было заявить в детскую комнату милиции, чтобы эту Катю поставили на учёт. Но всё улеглось благодаря её сыну, уверявшему, что он сам виноват. Только с щекой приходилось наведываться в травмпункт.

И Гриша Зуйченко, действительно, запомнил это на всю жизнь, правда, не так, как хотела того Катя. То, что его врачи называли болезненным следом, сам он называл сладким следом.