Муравьев. Ч. 3. Гл. 4. Холодный Петербург

В Иркутск отряд прибыл под новый год после утомительного девятимесячного путешествия. Когда было управлять краем? Здесь Муравьева ждало сообщение о назначении полковника Корсакова военным губернатором Забайкальской губернии и наказным атаманом Забайкальского казачьего войска. Николай Николаевич тут же отправил на него представление к генеральскому званию, которое было быстро удовлетворено. Следующим шагом стало направление молодого дипломата Волконского в монгольскую Ургу на разведывание обстановки в китайской стороне, какие там у них настроения, есть ли намерения препятствовать третьему русскому сплаву по Амуру, подготовка к которому новым Забайкальским губернатором уже началась. Ургинскому амбаню Бэйссе Муравьев наказывал передать дружеский поклон и заверения в готовности помогать Китаю против любых иностранных посягательств. Просил также напомнить ему о захвате Индии англичанами.
 
Помимо китайских приготовлений, генерала волновала судьба Сахалина, оказавшегося островом, оторванным от материка. По русско-японскому договору, заключенному в 1855 году Путятиным, остров признан «неразделенным между Россией и Японией», и за него предстояло бороться. Курилы тоже поделены среди гряды, по   проливу Фриза.

 Как бы на Сахалине не заявились заморские гости! Еще в 1853 году Г. Невельской пытался закрепиться на Сахалине, направив на остров, в районе залива Томари-Анива,  Николая Буссе с командой из шестидесяти четырех солдат, который соорудил военный пост, провел на нем зимовку с обследованием острова и  с составлением карты. Буссе стал первым начальником Сахалина. Но с начавшейся Крымской войной пост был снят из-за опасности его разгрома.
 
Аналитические записки Муравьева и сегодня являют образец для подражания внешнеполитическим ведомствам: «…рано или поздно придется уступить североамериканские владения наши. Нельзя при этом не иметь в виду другого: господствовать на всем Азиатском побережье Восточного океана. Мы допустили в эту часть англичан, но дело еще можно поправить». За чтением этих строк как не согласиться с Б.В. Струве, который видел в нем «провидящий ум государственного деятеля, предоставившего отечеству возможность играть подобающую роль на всемирном рынке Тихого океана». Преобразователю земель, потрясшему весь тихоокеанский рынок, был доступен дар провидца. Как прав Струве в упоминании всемирного рынка, подвергнутого Н.Н. Муравьевым  решительной ревизии, если спустя полтора века город Владивосток выступит с претензией на роль морской столицы стран Азиатского Тихоокеанского региона!

Английская угроза не была надуманной. Еще в 1853 году был поставлен пост Константиновский в Императорской гавани, одной из лучших гаваней мира, расположенной в Татарском проливе. Гавань приглянулась тем же англичанам, давшим ей в следующем году  название гавани Барракута. В ней адмирал Путятин спасался от английской эскадры и затопил фрегат «Паллада», чтобы не сдать мореходную гордость противнику. Адмирал остался без фрегата, пост Константиновский был снят, но доводы Муравьева возымели действие, и последовало Высочайшее указание о занятии Сахалина Российско-Американской компанией. Началось заселение южной части острова для воспрепятствия проникновению переселенцев из Японии и Кореи.
 
Русский остров Сахалин не будем путать с китайским городом Сахалян. Оба названия происходят от маньчжурского названия реки Амур: Сахалян-Улла, что означает «Камень на черной реке». Амур называли черным в отличие от китайских рек с водами,  желтыми от переносимого песка. На старых картах это название по ошибке было отнесено к непоименованному острову, а на новых картах добросовестные картографы перенесли название острова со старыми ошибками. Приставка про камень для ясности отброшена, а основное слово переиначено на русский лад. Получился Сахалин.

Что  до расходов на Амурское дело, то чиновники обходились прежними советами экономии скудных сибирских доходов. Какую экономию можно было получить, если население края надо было отыскать, чтобы с него налоги собрать. Приходилось экономить по статьям и сметным расходам, завышая в них цены на закупаемые товары. Да и российская казна после Крымской войны оскудела. Больше помощи губернатор получал от купцов, которых сам же  нещадно преследовал за стяжательство. Но с вестями об амурских сплавах иркутские купцы вошли в состояние радостного ожидания перемен и вносили на них значительные пожертвования, давая повод к укреплению мира с суровым губернатором. Оно состоялось в зале благородного Собрания на обеде, принятом Муравьевым от купечества в их общих интересах.

Переложив на Корсакова, надежного соратника, всю работу по подготовке и проведению третьего сплава, Николай Николаевич отправился в столицу, где надо было представиться новому царю и упрочить столичную поддержку Амурского дела. Обстановка для того представлялась благоприятной. С англо-французами после Крымской войны был заключен мир, что снимало напряженность на востоке. После не подтвердившихся путятинских сообщений о судоходной непригодности Амура правящие лица меняли свое представление о водной артерии, соединяющей материк с морем, и проведенные сплавы были лучшим примером тому. Государь выражал благорасположение  Муравьеву. При новом царе уходили плохо настроенные к губернатору министры; следовало выяснить, с кем предстоит иметь дело наперед.
 
Петербург встретил ненастьем. И морозов не было, но слякоть под ногами, промозглый ветер, густо напитанный влагой, выстужал лицо до костей. Погода колючая, коварная. Весной 1856 года Н. Муравьев, находившийся в Петербурге, отдает команду Корсакову возглавить третий амурский сплав. Завалишин тотчас откликается на готовящуюся экспедицию статьями о вредных последствиях присоединения Амура, распечатанными на всю Европу журналом Герцена «Колокол». Но и пусть знают. Третий амурский рейс в сто десять барж спустился под командой подполковника Н.В. Буссе. Корсаков поставил еще три поста, на реках Кумара, Зея и на Малом Хингане. Из Поднебесной пришли сообщения о том, что в стране растет возмущение династией, что правительство чувствует свою гибель и видит бесполезность отказа Муравьеву в сплавах, но и страшится притязаний европейских держав. Тайпинское восстание приняло угрожающие размеры, ослабляя династию Цин. Наступило время решительных действий.
***
В мае Муравьевы выехали в Мариенбад для лечения, в чем Николай Николаевич нуждался, жалуясь на приливы крови к груди и приступы кавказской лихорадки. Для его режима напряженной работы недоставало сил. Курорты чешской Богемии, знаменитой минеральными водами и архитектурой эпохи средневековья, привлекали европейских знаменитостей, начиная с английских королей. Лечение пролетело как один сладкий миг, и из райского Мариенбада с изысканным обслуживанием и заботой о пациентах – возвращение в ненастный Петербург с коварными интригами царского двора. Для руководящей элиты он красный генерал, для либералов – сибирский сатрап. Ему приписывали вину за действия по присоединению Амура и повышению расходов на окраины. Вконец испорчены отношения с Третьим отделением, собиравшим статьи и корреспонденции Д. Завалишина наподобие таких, как:  «Муравьев революционер, да еще какой!» После того, как генерал отодвинул Запольского, а Завалишину, стремившемуся вклиниться в управленчество, строго указал «не в свое дело не соваться», обиженный декабрист стал ему пожизненным врагом.
 
Н. Муравьев и без того не ощущал полного царского доверия, каким пользовался при Николае Первом, а вдобавок царедворцы плеснули масла в огонь, отказав ему в персональном месте на коронации Александра Второго, состоявшейся в августе 1856 года. Они старались всячески отдалять генерал-губернатора от престола, даже на коронации упрятали в общей массе, дабы присутствие сибирского властелина  было мало заметным. И все же Государь не забыл вручить Николаю Муравьеву орден Александра Невского, украшенный бриллиантами. Коронация царя была ознаменована помилованием декабристов, отбывающих сибирское наказание на протяжении тридцатилетия, и разрешением на их возвращение из ссылки. В тот же день Муравьев откомандировал М.С. Волконского, сына декабриста Сергея Волконского, в Иркутск с долгожданной и радостной  вестью.
 
За первой пощечиной Н.Н. Муравьеву прилетела и вторая: распоряжаясь добрым десятком генералов и адмиралов, он был обойден в очередном повышении звания. Царедворцы мстили ему за то, что он для них чужой, за его независимость, еще за то, что с первых дней прихода к власти оторвал от придворной камарильи доходные «казенные остатки» сибирских золотых приисков. Для сановников и чиновников выдающийся государственный деятель был тем же слоном, в образе которого  Муравьев рисовал Россию в ее отношениях с иными странами.

В оскорбленном самолюбии и отсутствии к себе Высочайшего доверия вспыльчивый генерал посчитал невозможным исполнение Амурского дела. Слон в муравьевском обличье протрубил тревогу и подал Государю прошение об отставке. Отставка не была принята, о чем царь уведомил Муравьева через нового военного министра Сухозанета.

 Но министр генералу оказался не авторитет, и, вопреки царскому пожеланию, заявление оставалось лежать в канцелярии. Возникла щепетильная ситуация - верноподданный не принимает монаршее пожелание! И все это в запутанной обстановке, когда Амурское дело находилось в подвешенном состоянии и надежды на благополучное завершение – никакой! Кто из столпов Отечества мог бы исполнить невозможное и решить Тихоокеанский вопрос с наибольшей пользой для России? Царю-императору стало ясно, как в Божий день, что кроме этого прозорливого, неустрашимого и дерзкого генерала нет другого человека в империи для исполнения великой исторической роли.

Смирив гордыню, царь обратился к брату, Великому князю Константину Николаевичу, вмешаться в дело и переломить настрой упрямого генерала. Царь делал ставку на давние доверительные отношения меж ними, на то, что Муравьев, в силу добропамятства, не сможет отказать многолетнему защитнику. Царь не ошибся, князю «удалось подействовать на сердце Муравьева и убедить его не оставлять своего поста».  Вскоре Государь на личной аудиенции подтвердил полномочия Муравьева для заключения нового трактата с Китаем. Он вручил генералу ключик к решению Амурского вопроса, обещавшего стать для России спасительным кругом. После подписания унизительной Парижской конвенции России, побежденной в Крыму, в самую пору показать надменной Европе, что у нее есть интересы поважнее европейских делишек.
 
Получив отказ в отставке, Муравьев, тем не менее, взялся за подготовку передачи дел преемнику. Не раньше, так позже, вопрос придется решать. Собственно, кандидат на высокую должность шел к ней годами и был на примете у Муравьева. Речь идет о Михаиле Семеновиче Корсакове, который еще штабс-капитаном признал в Н. Муравьеве флагмана русской восточной политики, равно как и личного наставника и командира на долгие годы их совместной службы. Михаил Корсаков выделялся инициативой и преданностью долгу. Сотрудничество Муравьева и Корсакова, одержимых идеей открытия пути к Океану, переросло в крепкую дружбу, спаянную искренним  душевным расположением.

Окончательно остановившись на кандидатуре, губернатор согласовал с монархом свое предложение. В письме Корсакову он пишет: «Я доложил Государю, что ты должен быть преемником, и он принял это с одобрением. Итак, ты должен посвятить себя службе в Сибири надолго. Но для того, чтоб все это могло совершиться, я сам остаюсь на несколько лет». Этим же письмом Муравьев намечает сплав по Амуру на следующий год.

Новый проект, поданный генерал-губернатором для введения административного управления присоединенными территориями, состоял в образовании Приморской губернии с вхождением в нее Камчатской области,  Приамурского и Удского, с центром в Охотске,  краев, одобрен и принят правительством. Казакевич был назначен военным губернатором образованной губернии и командующим Сибирской флотилией, пополненной пятью судами американского изготовления. Центром Приморья стал город Николаевск. Отметим, что в указанную губернию не входил Уссурийский край, который позже и станет называться Приморским. Знаменательно, что с этого Акта Приамурский край еще до заключения российско-китайского (Айгунского) договора официально включен в российские владения в Азии, и это решение принято помимо воли и желания Китая, но без всякого сопротивления. Китайское правительство по молчанию признавало право России на владение, а значит, и на обязанность защиты устья Амура и острова Сахалин.
 
Но отчего так? Ответ читается в письме Б.К. Кукеля: Муравьев «поставил себя так, что его сильно побаивались, видя в нем энергичного распорядителя, и боялись его прогневить, часто соглашаясь с его доводами помимо своих желаний... его боятся как огня и говорят, что этот генерал все сделает, что захочет,  и если  вздумается им навредить, то трудно будет спастись». В Пекине удивлялись смелости русских, ходивших по Амуру и ставивших на нем села и города. В итоге, по книге И. Барсукова, «китайское правительство считало Амурское дело конченным на тех основаниях, как им Муравьевым было предложено их уполномоченным десятого сентября 1855 года в Мариинском порту… оно даже потеряло всякое право протеста на занятие нами левого берега Амура … и не желает заключать нового трактата, опасаясь гласности перед своими подданными».
***
Муравьев наконец-то увидел благоприятные изменения в восточной политике правительства. Взамен ушедшего Нессельроде ему в союзники появился Александр Михайлович Горчаков, вновь назначенный министр иностранных дел. После Крымской войны, когда Российская империя утратила былое европейское влияние и даже лишена права на обладание Черноморским флотом, в Европе стала известной многозначительная фраза министра А. Горчакова: «Россия сосредотачивается». Но где? Как оказалось, на Востоке! И на провозглашенный тезис лучшее пояснение мог дать сибирский управляющий Муравьев. Если Россия на южных границах не смогла отстоять Севастопольскую крепость, то на восточных рубежах она вознамерилась заполучить континент! Сказочная компенсация, а русский флот стараниями дипломатии в скором времени выйдет на черноморскую волну, за что А.М. Горчаков к титулу князя получит звание Светлейшего.
 
Неимоверные усилия, предпринимаемые Н.Н. Муравьевым на протяжении девяти лет, наконец-то дали результаты. Лед тронулся, ломая вековую мерзлоту неверия, недопонимания и косности. Генерал-губернатор пишет Корсакову: «Дело Амура решительно поддерживается правительством, теперь не только Государь и Великий князь, но и все министры в пользу его. Наконец, в глазах и мнении Государя, Великого князя и военного министра ты – преемник мой в исполнении дела, которое должно вознаградить Россию за все то, что она терпит от Запада».
 
Тезис Муравьева об отношениях России с Западом и Востоком остается удивительно злободневным  и в наши дни, словно на том письме чернила не просохли. Западная русофобия имеет древнюю историю и с годами только усиливается. В двадцать первом веке Россия для русофобов, если уточнить, то - для англосаксов, все та же дикая северная страна, населенная варварами, которую следует наставить на путь сомнительных западных ценностей. В письме брату Валериану Муравьев писал: «Россия может поладить с Англией, только унизив себя и утратив всякое влияние в Европе», но то послание вовсе не к брату, а в двадцать первый век.

Военные походы на восточное «жизненное пространство» не перечислить, начиная со времен спасителя Руси князя Александра Невского, разгромившего немецких рыцарей на Чудском озере. Чем все-таки вызвана непрекращающаяся антирусская неприязнь? Конечно, гигантскими размерами страны и неукротимостью духа народа, закрепившего за собой необозримые пространства. Может быть, европейские народы хотели бы стать такими же великими и могучими? Или они не считают себя в безопасности, пока рядом ходит большой русский слон, способный от скуки или по недогляду растоптать попавшиеся под ноги мелкие сообщества?
 
Слон не слон, но, оправдывая фамилию, Н. Муравьев тащил тяжести подобно муравью, первейшему силачу, взваливавшему на себя груз, десятикратно превосходящий вес собственного тела. Не только символ маленького силача напоминает нам ассоциация с образом Муравьева, но и его свойства мстительного насекомого, являющегося, к тому же, неисправимым общественником. Так вот откуда у генерала прорывается гнев, обрушивающийся на тех, кто не вписывается в его представления о должном порядке, тот гнев – это жало насекомого-бойца в его беззаветном служении семейству.
 
Муравьев, стройный и поджарый человек невысокого роста, с дьявольским огнем в глазах, вспыльчивый и резкий в суждениях, способный к безжалостному уничтожению противника, никогда и ни при каких обстоятельствах не отступающий от поставленной цели, какой бы недосягаемой для других она ни казалась. И он же  – сугубо общественное существо, лишенное всякого эгоцентризма, признающее единственно жизнь в колонии, где все должно быть подчинено стройному миропорядку со строгим распределением обязанностей между колонистами во имя единого и справедливого сосуществования. Маленькое жалящее существо, человек, ставший при жизни легендой Сибири. Его несравненные деяния тем ярче засияют на российском небосклоне, чем весомее будет становиться значение Дальнего Востока в делах государства. И тогда свершения Николая Муравьева будут приравнены деяниям Петра Великого и Екатерины Великой. Они еще впереди.
 
Прокопий Иванович Пахолков, нерчинский пароходовладелец  и сподвижник генерала, завещал свои воспоминания о Муравьеве издать в 1954 году, веком спустя после занятия Амура первыми поселенцами, когда общество в полной мере оценит его заслуги.  Но Пахолков не угадал, понадобится еще полвека, чтобы началась серия Восточных экономических форумов, на которых Владивосток будет принимать лидеров государств Юго-Восточной Азии и тысячи российских и зарубежных предпринимателей, которые положат начало золотому веку Дальнего Востока.

Но то будет когда-то, а пока Муравьев видел, что на первые нужды для исполнения намеченной программы ему потребуется еще лет пять,  понимая, что «по причинам чисто физическим» вряд ли протянет сибириаду  более трех лет.  А программа оставалась прежней:  «не оставлю своего поста, не исполнив окончательно разграничения с Китаем и Японией».  Об этом же говорил писатель Гончаров: «Муравьев нарочито создан для переворотов в пустом и безлюдном крае. Он совершил их немало. Об этом скажет история».

***
С окончанием Крымской войны генерал-губернатор отдал приказ генералу Венцелю о возвращении основной части войск с устья Амура. Для обеспечения их переброски К. Венцель обратился с просьбой к М. Корсакову, забайкальскому военному губернатору, заготовить по маршруту возврата войск ряд пунктов с запасами продовольствия, что и было принято к исполнению. Корсаков начал третий амурский сплав, отправив в начале июня первый транспорт    с продовольствием. Флотилия, возглавляемая подполковником Буссе, состояла из ста восемнадцати барж и плотов с тремястами тысячами пудов груза. Разместив запасы провианта на четырех постах, Кумарском, Усть-Стрелочном, Хинганском и Сунгарийском, флотилия в конце июля прибыла в Мариинск. Путь к эвакуации войск был открыт, но кто бы знал, насколько он окажется трудным, а для многих участников закончится трагически. Подниматься вверх против течения реки, пустыней, с оружием и амуницией, оказалось делом, выходящим из круга обыкновенных событий.

Из Мариинска войска уходили тремя отрядами. Уходили по необжитому амурскому берегу вверх по течению и тянули за собой бичевами лодки с поклажей, а тянуть надо было две тысячи триста верст. Завидный сюжет художнику Репину  для картины «Бурлаки на Амуре», а бурлаки шли и голодали, недомогали, на ночлеги устраивались без помещений. Под командованием полковника Сеславина, личного адъютанта губернатора, шел первый отряд по берегу и дошел до пункта назначения, не потеряв ни одного бойца из тысячного состава. Что ж, на то они и казаки, люди закаленные и приспособленные к природе.
 
Хуже было с линейными частями. Второй отряд из восьмисот солдат в изнурительной дороге от голода и лишений потерял пятьдесят два человека. Основные потери пришлись под окончание похода, после Усть-Стрелочного поста. Третий отряд из трехсот семидесяти солдат и девяти офицеров Тринадцатого батальона под командой Облеухова вышел из Мариинска поздно, когда лучше было перезимовать на месте, что командиру и предлагали, но подполковник спешил с возвратом из личных интересов, на собственную свадьбу. К ледоходу  отряд добрался до Кумарского поста, где решили ждать ледостава и продолжить путь по зимнику. Вырыли землянки, изготовили санки для перевозки грузов и продовольствия, которого было в обрез. Наступили морозы, зимней одежды не было, ночевали в поле у костров, разгребая снег.
 
Положение стало настолько жутким, что Н. Муравьев наказал казаку Р. Богданову описать его во всей беспощадной правде, но опубликовать только после собственной смерти. Приведем эпизод, когда солдаты бросили жребий, кого из них забить на варево, но бедняга, которому он выпал, сбежал из лагеря, чтобы броситься со скалы, настолько ему претило стать обглоданным сослуживцами. С той скалы он увидел разбившегося внизу барана, который таким же образом спасался от волка.

 Сходная участь. Приговоренный солдат и сдал барана на круг взамен себя. Облеухов же на единственной лошади уехал в Усть-Стрелку, выслав оттуда казаков на санных повозках на спасение гибнущего отряда.Удалось спасти многих больных, обмороженных солдат, но все же  потери составили сто два человека. Ошибки были, и большие, прежде всего обусловленные слабой поддержкой из центра. Н. Муравьев видел их и горько переживал, но понимал, что «если мы не  решим заселение сегодня, то завтра уже могут не позволить. А наши ошибки после исправят».
 
Горькие итоги переходов дурно отозвались на репутации Н. Муравьева, однако, освоение края продолжалось. Крестьянские семьи из Иркутской и Забайкальской области, переселившиеся  на Амур во втором сплаве, основали пять деревень. Исключительную роль в завоевании водного пути к Океану сыграли забайкальские казаки. Их руками сбиты сплавные плоты; многие из пионеров заселения поплатились жизнями, умирая от неурядиц, неизбежных при крупных исторических событиях. Но все же, на океане стояла Сибирская флотилия, а в устье Амура разместились гарнизоны сухопутных войск. Муравьев строил планы освоения востока на предстоящий год, направив в столицу доклад о заселении левого берега Амура. Впереди – четвертый сплав.
***
 В декабре 1856 года Н. Муравьев возвращался из Москвы в Иркутск. По пути посетил Тельминскую фабрику, чтобы проверить положение фабричных рабочих, находившихся в полу-крепостной зависимости, и отправил распоряжение Корсакову приготовить к приезду обед на славу в узком дружеском кругу. В предновогоднем послании были перечислены приглашаемые друзья-товарищи: иркутский губернатор адмирал Карл Венцель, декабрист Александр Поджио, есаул Рыкачев, состоявший для особых поручений, да чтоб непременно был экзекутор Главной управы Гермоген Трапезников. Дружный квартет единомышленников дополняли два генерала – Михаил Корсаков и Николай Муравьев. Стол следовало накрыть внизу губернаторской резиденции. Почетный караул не выставлять, не было в нем необходимости, да и зима стояла морозная.
 
Кто же они, близкие губернатору люди? Декабрист Александр Викторович Поджио, получивший двадцать лет каторги, проявлял лучшие свойства итальянской расы. В его облике, черных жгучих глазах, характерном профиле и в горячих выражениях дружбы с первого взгляда угадывалось южное происхождение, искренность и прямодушие в отношениях.  В Сибири итальянец женился на Л.  Смирновой, классной даме Иркутского института. На встречах в домах Волконских и Трубецких Александр Поджио, и с ним Петр Муханов, своим «просвещенным умом, приветливостью и выработанностью взглядов на условия сибирской жизни больше других пленяли» участников бесед, вспоминал Б.В. Струве. Черты гуманности и снисхождения к недостаткам людей, малодоступные губернатору, влекли его к итальянцу, будто святыня паломника для  очищения души от прегрешений.
 
А.В. Поджио сдружился с Муравьевыми очень коротко, не позволяя себе демонстрировать окружению близость отношений с губернатором, так желанной для всех и каждого. Несмотря на все настояния Муравьева, он никогда не появлялся на губернаторских приемах и балах. Скромность поразительная. Летом, когда генерал уезжал на Амур, Екатерина Николаевна, губернаторша, переезжала в небольшой домик Поджио и ютилась там в одной комнате, имея в нем   душевное успокоение и уют.
Александр Поджио в 1838 году был переведен из Петровского завода в Усть-Куду Иркутской губернии, где находился его старший брат Иосиф, вышедший из восьмилетнего тюремного заключения в одиночной камере. В тюрьме здоровье узника было безнадежно подорвано;  Иосиф Викторович умер в 1848 году и похоронен на Иерусалимском кладбище, имеющем большую историю.
 
Место под главное кладбище Иркутска отведено в 1772 году на Иерусалимской горе и исправно действовало полтора века, приняв в подземные покои добрую сотню тысяч усопших. Город мертвых душ. В тридцатых годах прошлого века горсовет решил закрыть кладбище с последующим переоборудованием под парк культуры. Пролетарская культура на костях, дело привычное, но вот только надгробья и памятники, имеющие историческую ценность, зачем-то были уничтожены. Каким-то чудом сохранился памятник Иосифу Поджио. Вероятно, революционерами двадцатого века декабрист признан «своим». Захоронения «чужих», среди которых немало  героев нашей повести и настоящих патриотов России, сравнены с землей. Парк культуры и отдыха, с аттракционами, предприятиями питания и танцплощадками, действовал с полвека и тихо зачах. Ныне здесь возведен историко-мемориальный комплекс;  на Аллее Памяти почетное место занимает памятник декабристу И. Поджио.
 
Мало известно о Гермогене Трапезникове, горном исправнике золотых приисков,  а был он из знаменитого рода Трапезниковых, насчитывавших до тридцати фамилий и внесших огромный вклад в развитие Иркутска и Сибири. Начало роду положил некий Трофим из поморских крестьян, прибывший в Сибирь в конце семнадцатого века.