Поездка в Красноуфимск

Гляжу в озера синие,
В полях ромашки рву.
Зову тебя Россиею,
Единственной зову.
Спроси-переспроси меня,
Милее нет земли,
Меня здесь русским именем
Когда-то нарекли…

 Игорь Давыдовыч Шаферан ( советский поэт- песенник).

           Вступление.

 Ах, какие низкие здесь облака... Или люди ближе к Богу?

 Суровый понедельник, где-то одиннадцатый час, вновь трудовые будни.
  Всё хорошее, что есть в жизни, бывает случается, оставаясь в памяти тёплым чувством - гудящим в дремоте котом. Я не имею ввиду материальные блага, ведь есть в жизни нечто, что больше всех материальных благ...

  Я запомнил день, когда наша семья поехала в Красноуфимск. Воскресенье, 18 июня 2017 года, где-то три часа пополудни.

   В жизни каждого человека наступает момент, который он никогда не забудет. Это отпуск! О!
  Все едут на юг, а мы, всей семьёй, в Свердловскую область. На родину моей супруги, в город Красноуфимск.

  Семья наша – папа, мама, дочь и сын.
  Я, папа, Алексей Викторович, оператор газонаполнительной станции, у меня заслуженный отпуск.
  Мама, Людмила Анатольевна, домохозяйка, по-простому за всеми нами нянька.
  Дочь, Надежда, юная леди, ученица младших классов, ей стукнуло десять лет, и она ждёт от нашего путешествия всего самого необычного, волшебного.
  Сын, Владислав, закончил девятый класс с отличием. Он истощён нервотрёпкой при сдаче ОГЭ и нуждается более всех в отпуске, радостных каникулах (сей джентльмен готовится вступить во взрослую жизнь, и пушок над губой явный тому признак).

            1."Отправка".

   С отправкой нам повезло.
 Такси стояло недалеко от остановки, с шестью гусями по борту.
  Старая, с гнилыми порогами, восьмерка все же внушала доверие, потому как за рулем, обмотанным залентой, грустил интеллигентный  очкарик, похожий на бывшего рядового инженера бывшего советского НИИ.

 В наших руках  было много сумок, поэтому мы предпочли частный старый драндулет общественному транспорту. Таксист, как и все, за редким исключением, таксисты, попался разговорчивый:
  - На вокзал-то, на ж/д?
  - На ж/д!
  - Это хорошо! По новой дороге поедем, по асфальтированной. Укатали там сплошняком! Не стали в ямки серить. А то, как же. Горько только, что не для нас стараются, а для иностранцев!
   - Это почему же?
   - К чемпионату готовятся! Мира! Так что не для нас это всё!
   - Да как же не для нас? Мы ж по этим дорогам будем ездить потом. А дома смотри, какие красивые стоят!
   - Вот именно, что потом, после них, а для себя, для народа, без чемпионатов этих нельзя чтоль строить? Да и дома эти с металлопрофильным фасадом и крышами - старые донельзя. Их, прости Господи, как древнюю самую старую проститутку намалевали, и теперь выставили напоказ. Гнилье ж одно! Ты знал, что некоторые, при капитальном ремонте крыши - стропила не меняют, а шьют на подкладки!?
    -М-да, - только и мог сказать я. И подумал, кто же эти таинственные  "некоторые".
  Здесь шеф наступил мне на больную и, уже ставшую старой, мозоль - аферистический кап.ремонт. Всю свою жизнь молодую мне прививали чувство справедливости, а теперь новые микроорганизмы капитализма подрывали  иммунную систему.
 Я замолчал, вполуха слушая таксерские байки и многозначительно кивая, поглощенный, однако, своими размышлениями...
  От проблем никуда не уедешь, не скроешься.
     Так, со скрипом, по недавно заасфальтированной дороге, по которой и старая телега проехала бы без приключений, мы добрались до места.
  За неимением инвалидов, уселись в первом ряду.
  Никогда так не делайте, люди! Если честно, мы не придали значения желтым табличкам сверху. Хорошо, что хоть не штрафуют, как на парковке.

    На вокзале не было никакой толчеи, но и интересного тоже мало. Поэтому родственники уставились в бестселлер Линдгрен "Карлсон опять шалит".
 Скоро и к нам, в Саранск, приедут фанаты круглого предмета, и будут "шалить", как Карлсон в Стокгольме.

  Я же стал бродить, исследовать вокзальное пространство. Остановился напротив книжной этажерки, в которую свалили старые советские блокбастеры и мордовские лирические книжечки.
 На стекле:"Читаем на вокзале". Мысль неплохая.
 Прошёл дальше, нашел буфет, в котором смуглые люди разглядывали изюм в белых булочках.
  - Э-э, а булька свежий? - спрашивали гастербартеры милую барышню, тырящую от них свои прекрасные голубые глаза за баром.
  Чтобы не быть заподозренным в расматривании булок, я вышел и обнаружил лестницу, ведущую вниз. Там оказался туалет- нормальный сортир за пятнадцать рублев.
  Всё - больше ничего интересного не обнаружил. Посмотрел наверх - огромная, в ползала, люстра грозила прихлопнуть всех разом.

     Объявили Наш поезд:"Адлер-Екатеринбург 596 *ЖА". Я думал про эту "жа", что же она означает? (оказывается, буква обозначает направление следования поезда, железнодорожную ветку. Ж - Поволжье, а вот что означала вторая буква осталось для меня тайной).
  Мы стали в ожидании. На перроне народа было немного.
  Привлекала внимание молодая особа, обернутая в плед. Она взмахивала руками, как крыльями, но так и не могла взлететь. Девушка провожала морпеха, который задиристо смотрел на окружающих, заломив беретку на бок: ну, разве ж я не крут!?

  Прогудев и изрыгнув дым, к нашей платформе прибыл поезд. Проводница сверила билеты с паспортами. С краснодарско-украинским акцентом пожелала всего доброго.
 
  В поезде простор, безлюдье. На стеклах боженька размазывал дождь. Улыбался радугой.

  Для детей эта поездка первая.До этого момента они не разу не ездили в поезде.
  Все было интересно: каждый винтик, любой механизм обладал волшебством.
  Фрамуга заскрыпела, отварила ручки-замки и обдала ветром странствий.
  Но самое главное приключение было впереди...

          2." В поезде".

  Как только поезд тронулся и проехал несколько километров, мы встали на час в "Красном узле" (ст.Ромоданово).
  Время стало тянуться как ириска.
  Плавное движение соседнего поезда дети ошибочно приняли за своё.
 Но вот где-то шумно вздохнули тормоза, вагончики покатились, послышался перестук колёс. Сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее: туду – тудум, туду – тудум.
  Равнины, перелески, маленькие станции. Пролетел Алатырь, проплыли лысые берёзки, не сумевшие вырваться из болота.
 За лесом таял закат.

  Что делать в поезде дальнего следования?
  Смотреть в окно. Утопать в ритме движения колесных пар.
  Кушать, спать, читать.
 Детям пришлось объяснить назначение педали в маленькой кабине туалета. Как после помыть руки, нажимая на кранчик умывальника, который высмаркивался холодной водой. Ведь при нынешней новой жизни поезда остались старые, советской закалки.
 За кипятком ходили к болерам, напротив каморки проводника.
  Лазить с верхней полки на нижнюю и обратно стало любимым занятием ребятишек, которому они и сами, без подсказки, научились.
 Как будто век ездили в поездах.

   Пришло время сна. Спали детки, конечно, на верхних полках. Было душно, как перед грозой.
 Вообще, лето выдалось дождливое.
 На небе показалась луна, в салоне зажглись лампочки.
 Каждый вытащил по простыне, которая была в герметичном, запаянном пакете"Ржд", вместе с полотенцем, наволочкой, пододеяльником – гигиена!

  Ночью поезд мчался с гораздо большей скоростью.
 Это я почувствовал, потому что затылок  черезвычайно болел, так, верно, трясло.
 В Казани, к нам в соседи, подоспели две девушки – волонтёрки с кубка Конфедераций.
 Разбудили среди ночи, пошумели и уснули.
 Молодая горячая жизнь!
 Вот, что привлекает в футболе – крутящаяся волчком жизнь – страсть, которой в жертву предаются молодые сердца.
 Недаром же, кесари Рима устраивали гладиаторские бои…
 Жизнь идёт, но человеческая душа всё та же.

         
 С утра стекло вагона было запотевшее, мокрое.
  На полях клубился туман.
  Дочь рисовала весёлые рожицы пальцем и улыбалась чему-то своему, мечтала на верхней полке о чём-то неимоверно счастливом, о чуде.

 О "Волшебнике Изумрудного города". Она уже загадала купить эту книгу в Красноуфимске, городе самоцветов.
 И смотрела, смотрела в окно…
  Сын записывал свои наблюдения в тетрадь.
 Читал "Странник" 2017, 2.
 Детектив Анина о практической химии, ему понравился: "Совсем не ерунда".
 Материал, посвящённый началу репрессий в СССР, заставил задуматься о страхе человека перед человеком, о страхе быть не как все, не стать "врагом народа".

   
  Путь наш приближался к завершению.
 Мы сдали всё своё спальное хозяйство проводнице в целости и сохранности.
 Кстати, наши билеты, она надорвала и тут же вернула обратно ( обратите внимание на этот очень важный момент, не все так делают).
 Утром проводница провела влажной тряпкой, намотанной на лентяйку, по полу.
 Народа-то нет, никто не мешает. Ни на юг едем, на север.
  Подошла начальник поезда – женщина с башкирскими национальными чертами:
  - Ваша поездка подошла к концу? Всё ли вас устроило, хорошо ли всё? Будут ли какие вопросы, замечания?
  - Нет, нет – всё хорошо! Нормально, - закивали все дружно головами и затем замотали в знак отрицания вопросов.

  - Можно ваш телефончик? – и, увидев, что мы замешкались от такого предложения, начальница добавила, - это для руководства.

  - А-а, ну тогда ладно, - и я ей оставил свой номер телефона.

  За Агрызом поплыли поля жёлтых цветов.
  Земля поднималась к небу, трогала его деревами, тёрла себе спинку белопенными облаками. Где он начинается, Уральский хребет?!
 Тоннели разрывали арочный мост, а вот и городок на реке Уфа, в котором супруга не была 25 лет. Что ждёт нас там? Ведь бабушка и дедушка Людмилы померли, дом продали. Найдётся ли кто из родных? Как нас встретит маленький городок, сторожевая крепость уральского казачества, город Красноуфимск, которому 24 июня исполнялось 281 год? Сколько неизведанного впереди…
  Скорый поезд "Адлер – Екатеринбург" остановился, проводница сбросила железный трап на неизвестную нам землю, родную землю моей Людмилы, по которой исстрадалось её сердце.

  Найти дом, в котором прошло детство. Найти могилу отца, поклониться ей. Найти свои корни, близких людей, найти себя…

          3."Городок".
   
    С самого начала это путешествие стало авантюрой. Изначально не верилось даже в возможность такого приключения.
  Мы приехали в никуда, и не боялись этого, потому, что здесь деревья были большими, горы поднимались от дороги, а за загородкой деревянного дома бурлила река.

  Это было время детства Людмилы, и там оно остановилось. А чтобы завести этот механизм прошлой жизни, нужно было вновь окунуться в это счастье, в безмерное счастье природы Урала. Здесь, казалось, с пригорка можно было дотянуться до облака.
  Итак, мы оказались на Северном Урале, в Свердловской области, на земле уральского казачества, небольшом, в прошлом сторожевой крепости, городке построенным в урочище Красный Яр в 1736 году от набега башкир на город Кунгур.

  В городке с гордым советским названием Красноуфимск.
 Мы проехали Чувашию, Татарию, Удмуртию, оказались на границе Башкирии и Пермской области.
  Чёткого плана, как нам действовать, в городке пусть родном, но без родственников, мы не знали. И нас здесь никто не ждал и о существовании нашем не подозревал.
  Для начала, сфотографировались на фоне красноуфимского железнодорожного вокзала, увенчанного куполом, напоминающим башкирский головной убор - "бурек". Вокзал был построен по проекту выдающегося архитектора Щусева Алексея Викторовича (1873-1949)в стиле Петровской эпохи в 1915г. Алексей Викторович создатель таких памятников архитектуры как Мавзолей В.И.Ленина, Казанский вокзал и др.(ну просто приятно, что такой тезка знаменитый).
    Что делать дальше?! По идее, где-то возле вокзала, должны были быть бабушки, наперебой предлагающие жильё. Они, конечно, были, эти бабушки, но торговали исключительно редиской, а потом и вовсе исчезли, завидев полисмена: не положено там торговать.

 Помаячив возле автовокзала, мы зашли внутрь, купили местную газету "Городок". Стали читать объявления. Но понедельник день тяжёлый: местная гостиница не работала, частное жильё было дорогое, за тысяча пятьсот в сутки.
  Надо было искать, что подешевле. По саранской привычке я обратился к таксистам: кому как не им знать все нюансы рынка.
 Усатый дядька посоветовал нам ехать на местный рынок, там стоят другие бабки, торгующие урожаем с огорода, и вот у них... возможно... что-то и найдётся.
   Людмила стала вспоминать, где он находится, и как вообще можно отсюда добраться до цивилизации или хотя бы городского центра.

  - Дык тО, автобус, дОвезет-тО!- словно услышав наши мысли, сказала разрумяненная бабка, торгующая шанюшками.

  Здесь я впервые столкнулся с особенностью уральской речи, - её закруглённые края были словно камешки со дна чистой реки. В сказках Бажова Павла Петровича, я не до конца понимал это "О", не знал, как оно выглядит в естественной речи, и теперь наслаждался и удивлялся североуральскому наречию.
   Мы сели в газель и, купив билеты, покатились на встречу ветрам.
  Небо нависло, грозило дождем. Но солнце, проблескивая через тучи, давало надежду на счастливый исход сегодняшнего дня. Пусть дождик будет завтра, а сегодня мы же так устали, не надо нас мочить.

 По своему неуемному характеру, я тут же завёл разговор с водителем транспорта:
 - А вы не подскажите, как нам доехать до рынка, а то мы приехали на неделю и не знаем, где остановится.

   Водитель, перебрав в уме "шестерёнки", тут же принял живое участие в нашей судьбе. Наверное, в глубинке везде так.

  - Так вам-тО, небось, в гОстиницу надО? А в центре там местОв не бывает. А насчет бабок-тО не знаю, не видал я. Есть ещО Одна (гостиница). Дык дОставлю вас, пОдскажу.

  В газель зашла девушка с голубыми шариками, заполненными гелием, -  как будто в салон заплыло небо, облака. Шарик оторвался,  полетел к водителю.

  - Ой,ты! пОлетел! Нак его Обратно!
 
Стало по-домашнему спокойно и весело.
  - Вот здесь сходите-тО и ступайте прямо. Там увидите. На пригОрочке.

 - Спасибо!

  Людмила, однако, мою радость не разделяла: она вообще человек критичный. С ней я попадал в интересные ситуации гораздо реже, нежели один.

 -Вот уши-тО развесил и слушает! А он те ездит по ушам-тО. Вот как щас дала бы! Завезли в тьму-таракань.

 Здесь я с удивлением посмотрел на супругу: речь ее стала меняться и приобретала естественно округлый характер уральского самоцвета.

  - Дык чО!? СтОять будем?

  - Ну, поехали обратно, в город.

  И мы перешли дорогу, прыгнув в ПАЗик.
  Владик, который не готов был ко всякого рода злоключениям, заметно нервничал. Разболелась рука, которую он ломал в детстве и нога, которую он ломал, когда ещё бегал в ползунках, подскользнувшись на собственной луже перед телевизором у ромодановской бабушки.
  Надя тоже нервничала.
   В такой ситуации родителям нужно быть особенно спокойными и рассудительными, чтобы эта уверенность передалась детям.

 - Владик, сынок, что с тобой?!

 - Замёрз...

  Я отдал ему свою куртку. Но видимо было что-то ещё, о чем сын не стал говорить в автобусе. Какой-то нервный спазм овладел им. Немые слёзы катились из глаз. Мы вышли на остановке, на пригорке стояла школа N3.

  -Что с тобой!?

   -В туалет хочу...
 
   -Ой, ты, божешь ты мой...

   Мы пошли в школу, что стояла на пригорке.
  Что говорить?
 Сначала я сказал, что ребёнку плохо, и ему надо умыться. Но затем сказал как на духу: "Приезжие мы, вот прихватило живот, перенервничал".
  Ни вахтерша, ни учительница, не выказали никакого презрения или удивления: "Дык, конечно же, идите!" (у нас бы кто так сказал в саранских школах?)
  За окошком маячили родственники, я их позвал: что там, на холоде стоять.
  Пока Владик отдыхал в "кабинете", мы с Надей пошли изучать стену с детскими рисунками.
  Женщина на вахте по телефону искала нам жильё в гостинице:

- У них че тО с кассой, не рОбят сегодня. Ну, дык чо?! Приуныли? мОроженку не хотите!?

 Нет, мОроженку мы не хотели…

  Из дверей кабинетов выглядывали немногочисленные ученики младших классов (не представляю, что они там делали).
 С Надей мы сходили в "Монетку" (название супермаркета) за парой шоколадок. Там, в этом магазине, меня сразу раскусили как блуждающего чужака, хотя я  старался вытягивать "О": " ШокО - ладО - чку..."
  Кассирша даже посмотрела на меня с сочувствием: " Никак ЗалетОк, мАсквич!?"

 - Да нее, саранские мы...

    И что-то не стало мне от того, что мы "саранкие" гордо, хотя и строим стадион к Чемпионату Мира по футболу, и возле дороги у нас "центр Депардье",- но, задумайтесь! дети в соседней школе брезгуют ходить в туалет. Депардье бы туда хоть раз заглянул и посмотрел в окошко на свой центр...
 А здесь, в уральской глубинке, простите меня за такие сравнения, туалет домашний: дезодорант, мыло, бумага, свет включается от датчика движения. Разве что не поет.
  А у нас? И прежде, чем думать о ресторане в центре Депардье, не лучше ли было хорошую школьную столовку открыть и спортивную площадку. Не так, конечно, в глаза бросается, господа чиновники? Нет такой пыли и важности?
 Но именно в этом состоит работа городской администрации г. Саранска. В ее видимости.

  На Урале мне все казалось другим, мне хотелось найти ключ к сердцу этих людей, как к малахитовой шкатулке, в которой заложена любовь к труду; к работе с камнем, в которой он оживает. Камень оживает в работе!
 Я тянулся к этим людям, как к солнцу тянутся растения.
 Женщины в школе столпились, все хотели принять живое участие в нашей судьбе, я протянул шоколадку, прощаясь, сказал: "Ну, просто, не знаем, как вас благодарить".
 Вторую шоколадку мы взяли с собой в путь в качестве сух.пайка: Люда вспомнила дорогу в родной район " Горняк".


       4."Горняк".

   Дорога вилась узенькой змейкой, на пригорках терялись гаражи, одинокий велосипедист рассекал просеку.

    - Скажите мы правильно идем, в Горняк? - бросилась ему наперерез Людмила.

   -Да, в Горняк, - чуть не бросил  руль тот.

    А вот и она: улица Салавата Юлаева, мосток, речка Самарга, возвышенности усыпанные корабельными соснами и низенькими клочками облаков, разрез плитника, березы.
  И слезы покатились из глаз Людмилы: родительский дом. Хоть и переделанный, но место все то же.

 У соседнего двора пожилая женщина собирала лопухи, была занята делом. На миг она бросила на нас взгляд. Людмила обратилась к ней. Начался разговор. В итоге мы узнали, что из всех родственников, осталась одна баба Маруся, жена бабушкиного брата...

   - Возле строящегося дома третий дом с двумя окошками, - махнула на возвышенности соседка.

 Мы поднялись вверх на край Горняка. Домов, которые там строились, было несколько. Куда нам идти!?

   - Всё, я устала, - вымолвила подавленным голосом Людмила.

    - Погоди, щас спросим, - и я постучался в первый попавшийся дом.
 
  - Кто?
 
  - Нам спросить!

  - Спрашивай! - не отворяла дверь хозяйка, но услышав имя бабушки, и, видимо, под влиянием любопытства, открыла дверь.
 Белый громадный пёс высунул язык в дверной проем.

   Надо сказать, что Горняк, один из районов Красноуфимска, никак не был похож на городской район. Скорее напоминал деревушку, заброшенную в горах, недалеко от города.

  Но и сам город напоминал деревню, в хорошем смысле этого слова. Супермаркеты здесь казались чужеродными грибами, и если бы их не было, я бы с уверенностью сказал, что попал в уютный советский городок 60-х, любимое место геологов-разведчиков. Или туристов- авантюристов, таких как мы, к примеру.
  И вот мы стояли посреди этого Горняка, как в блюдце, огороженном от всех ветров кольцом возвышенностей.

  Женщина в домашнем халате, выйдя на проулок, разглядывала нас. Пес натянул цепь, навострил уши.
 
    - Дык, чьи вы будите, говорите? ЛОдейщиковой бабы Кати внучка? Дык они померли давно, а вы дык не знали?
 
  - Да, знали.

   Баба с недоумением посмотрела на нас, затем указала влево:
 
   - Дом то, бабы Маши, вон там, - она указала на гору, - и налево, там увидете: голубой, с двумя окошками.
 
    Мы побрели в горку, без особой правда уверенности, что нас кто-нибудь встретит. Да и с чего бы!? 25лет Людмила не была в Горняке. Кто её вспомнит?
  Вот и домик.
 Подошли к воротам. Люда постучала. Тишина...
 Но вот послышались старческие шаркающие шаги, поднялась щеколда, отварилась дверь.
  Невысокая щуплая бабушка смотрела на нас внимательными умными глазами с прищуром. Людмила шагнула к ней навстречу:

   - Баб Машь, бабы Кати внучка, Толика дочь... я

    - ЛОдейщикОва то, внучка, ой большая какая!
 
    Люда открыла объятья. Словно большая подбитая птица вновь ожила и взвилась к небу.
 Полились слезы. И начался тот бабий плач, от которого так щемит сердце. Стало хорошо, на душе оттаяла вся забота суматошного дня.

  - Ну, все-все, дочка, успокойся все хорошо, хорошо, - говорила бабушка так, словно по головке гладила этими круглыми теплыми словами. - А это твои, такие большие!? Сын и дочь, - вот молодчинка, хорошо-то так. Ну, пошлите, айдате, дык у меня поживете. Вы так с дороги, наверно, кушать хотите? Щас, щас...

  Мы прошли по длинному коридору, слева были сени, справа курятник, с сетчатой дверкой, выходящей на улицу. В конце коридора налево была тяжелая дверь, обитая пухлым дермантином, ведущая в отапливаемое помещение дома. Но коридор этим не заканчивался, дальше была баня, а напротив тёплый туалет.  Коридор заканчивался дверкой, открывающей путь в огород. А дальше, дальше, - необозримый простор сосново-елового леса, уходящего  за горизонт.
 Все столпились на кухне. Момент долгожданной встречи был пройден. Напряжение спало. Было даже  то ощущение, что ты познал счастье.
 Я хотел метнуться в магазин за ликероводочной продукцией: мол, отметить встречу, все дела... Но меня тут же обломали.

  - Это ещё зачем!? Нет-нет, мы не пьём! - в один голос сказали бабоньки.
 
  На скорую руку мы что-то поели за круглым столом в зале, и пошли гулять по Горняку.
  Мы пошли гулять... А Люда с бабой Машей говорили, говорили и не мОгли наговориться. Как будто всё, что было до этой встречи, остановилось на другом берегу, а они плыли в лодке времени, и яркое летнее солнце, выйдя из-за туч, грело душу. И кашель, этот мучающий её всю дорогу кашель, оставил здесь Людмилу.

       5. " Пес Ухо, друг Серёга и кот Василий".

    
   Лохматый пёс с оторванным под ухом куском кожи с шерстью жадно пил из лужи.
 Добродушный его вид никак не вязался с внешним обликом. Он был, верно, известный попрошайка, поэтому завидев девушку в летящем летнем платьишке?.. нет, нет, ветровочке,- посеменил за ней.
 Высунул язык и забегал то слева, то справа, подобострастно заглядывая в глаза. Старался облизнуть её коленки, достать пальчиков ноги в сандалях?.. нет, нет, - в галошах.
 Но госпожа отмахивалась от него:

  - Ухо, отвали, надоел, отчипись колючка!

  "Ухо" - было прозвище простодушной овчарки с оторванными, наверное, в собачьем споре, клочками кожи, которые висели у пса, словно у индейца вниз опущенные перья.
 
  - Ухо, ухо,- позвал я, и собака, повернув  свой длинный шершавый язык, бросилась ко мне, обнюхала и, видимо, ждала подачки. - Не сейчас, Ухо, погоди, дай освоиться.
 Я с интересом разглядывал покусанного, но доброго пса.Видать, попал в переделку или на собачьей свадьбе шаферовал.

 Поднявшись на пригорочек, мы оказались возле дома с кучей дров и уголком отдыха из двух лавок напротив.      
 Если дальше идти в траву, поднималась машка - мелкий гнус, попадающий в любое отверстие. Поэтому местные жители ходили в лес по грибы, по ягоды в накомарниках, сапогах, закрытой одежде.

 Мы гуляли, никто нас не спрашивал:"Чьи мы?" - как это принято в Поволжье, и поэтому, неловко размахивая руками, я поздоровался с соседями и объявил:

  - Здрасте! А мы у бабы Маши остановились, Лодейщиковой бабы Кати внучка приехала на родину, места повидать, на могилку к отцу сходить.

  - Серега, - поздоровался сосед, живущий в доме на горе.  С веселым выражением на лице он слушал меня, и в глазах его мелькнуло доброе чувство, он что-то такое понял про нас, чего мы ещё не знали, и пригласил на лавочку, начал свой рассказ:

  - Это Люда что ли? Толика дочь? С Толиком  мы друзья были. Однажды, мы пошли гулять, а Людмилу забыли, оставили в коляске. Вот смех и слёзы!..
  Анатолий он же малопьющий был - стопятьдесят выпьет и засыпает. Вот это его и погубило тогда… после развода. Выпил, уснул и замёрз...

  Мы еще посидели на лавочке, затем пошли по проулку.
 Недолго мы ещё побродили по Горняку и вернулись.
  Дома нас ждал тёплый ужин, а кот Василий, навострив уши, вглядывался в нас, пытаясь понять, что мы за "гостинцы" такие? И можно ли с нами играть и во что?

    Как мы уснули? Не помню.
 Утром провыулись от непонятного шума: представив мышь, кот Василий прыгал гигантскими скачками по дому, и был похож на кисточку художника, когда он делает взмахи чёрной краской, а летящие от кисточки мазки взрывали пространство на холсте.
  Было уже часов десять, баба Маша уже давно швырялась по хозяйству, оно хоть небольшое: куры, да огород,- но хлопотное хозяйство-то, да мы ещё...

  - Доброе утро.

   - Доброе, как спалось на новом месте?

   -Хорошо спалось... Свалились к вам, как снег на голову. Нежданный гость хуже татарина.

 -Нет, это гость "нечистый", а вы  гости что надо, свои. Дык не в тягость. Всё в радость, бабушку порадуете. А уедите, опять я одна останусь - сын со мной жил, да умер года три назад.
 Я в больницу тогда слегла... А он  курил в постели, дык сигарку в матрац обронил. Он уснул, а матрац задымил. Сын от дыма и задохся. Вот как...
  Дочь хорошо ездит, Татьяна. Надок ей позвонить будет. Она на восстановительном поезде работает. Прыгают они, как вон кот Василий. Ах, ты, лОхмач, - приложила она свою морщинистую руку в растрепанного Василия.

  - Он мышь под дверь положил, - сообщил я, почесывая в затылке.

   - Ну а как же, это работа его. То мышку, то птичку. А враз и крота принёс, здоровый такой  кротища! А я его на дорогу выбросила.
 Все ходят, смотрят,заглядывают, что за чудо, - а мне смешно...
 А в другой раз в огороде он мне таких куч наделал, - да такие ровные. И стою, смотрю, - он вылазит, да лапками вперёд себя, как бульдозер гребет, - раз, да так аккуратно, что прям диво! Ну, я дык его у норы той подкараулила, слышу, лезет, и ломом в нору: ух! А лом считай весь туда вниз ушел, а крота не задел. И не вытащить. Татьяна и говорит: шланг в нору, да водой! Да этож, сколько надо воды. А вода у нас дорогая... И здесь, в Горняке, самая чистая. В центре  ни такая. - И баба Маша поставила на огонь чайник с саморезом на ручке, чайник, не знающий накипи, чайник, не зависящий от "Газпрома", а вполне обходящийся баллоном пропана, подключенного к современной плите. В вазочке растекалось земляничное варенье, поднятое ложкой на хрустящий батон. Попили чая, решили съездить на кладбище, найти могилку отца Людмилы.
 
  - Не знаю, найдёте ли? - вздохнула баба Маша, - надо Татьяне позвонить, может с вами сходит, - и сухие руки сжали чёрную коробочку мобильника.

       6. "Могила отца".

  С запасного пути на дальней станции Агрыз сошёл с рельс состав, и восстановительный поезд, на котором работала Татьяна, бросили туда.
 В разговоре с Людмилой, дочь бабы Маруси предостерегла её, что городское кладбище изменилось и навряд ли она найдёт могилу отца... Она бы могла отпроситься, но... ЧП.
  Семья собралась и отправилась на остановку. С Горняка в город ехал только один автобус, номер четыре. Напротив остановки разрез горы, состоящий из плит известняка.
 Когда-то здесь был завод, выпаривали известь...
 Жизнь бурлила, а сейчас лишь речка Самарга...
  Горняк стал тихим, почти заповедным уголком, - тишину его нарушали алкаши да псы, да разливные голоса неугомонной детворы.
 Подъехал ПАЗик, открылись двери,  мы прошли в салон, стали смотреть в окна.
 Где нам точно выходить, мы не представляли, поэтому смотрели по сторонам в надежде понять, где наша остановка.
 Проехали под мостом, сверху прогудел поезд. Людмила, было, пыталась спросить бойкую кондукторшу, где выходить, но та не придала значения её тихому голосу. Громче, громче надо. Не слышно здесь робких голосов. Так мы и проехали до конечной. Автобус встал. Мальчишки гоняли мяч на остановке, и он залетел под автобус. И водитель, и кондукторша смотрели, как резиновый полусдутый мячик выкатывался из-под днища.
  На обратной дороге мы сошли у больницы, вверх от которой шла дорога на кладбище.
  У старого обветшалого, местами провалившегося, кирпичного забора торговали пластмассовыми цветами. Живых не было. Мы купили два букета.
 За воротами вроде как нищий мужичок спросил закурить или закусить, я не разобрал. Здесь была территория бродяг, нищих, пропоиц, блаженных одиночек.
 Асфальтная дорожка вела к старой церкви, в которой только закончилась служба, и народ  шел навстречу.
  Надо было найти могилку. После дождя земля не просохла, но не это нас смущало. Теперь мы явно поняли слова Татьяны: границ между оградками не было совершенно, пройти было практически невозможно. Мы пытались пройти и с другого края, но только намотали на подошвы сырую землю. Кружили мы долго...
 И было так уже невмоготу, что хотели уйти. Но как? Как уйдёшь!? Когда проехали две тысячи с лишним километров ради этой встречи...
  И тут я не знаю, что произошло, чудо это, власть небес, судьба, - да только Людмила с уверенностью пошла между сросшимися могилками к отцовской, родной. Как будто сердце ей подсказало.
 Вера человеческая есть самое совершенное чудо.
 Напротив разрушенной часовенки, петляя между березой, под цветущей сиренью было то сокровенное место, к которому стремилось душа дочери, потерявшей отца. Сердце защемило, зашло плачем и болью. Перед нашими глазами, поросшая травой, под кустом сирени предстала могилка, в которой был похоронен Людмилин отец – Анатолий, и его отец, переживший сына, Николай. Так вот в одной могиле, отец и сын.

  - Ой, Владик, в деда Николая ты вышел, и ростом и всем, - сказала Людмила, захлёбываясь в слезах и убирая могилу от сорной травы.
  Мы молча постояли, стараясь запомнить этот момент. Люда вытирала красные от слёз глаза. Здесь была похоронена память о корнях, о той боли и той силе, которой награждают нас предки.
 Для Людмилы это было чувство щемящей выстраданной радости и гордости, и одновременно большого безразмерного горя.
  Пришло время возвращаться в Горняк.
 За воротами кладбища женщина среднего возраста нырнула в микроавтобус ритуальных услуг и спрашивала человека внутри: "А мышей-тО не бОишься!?"
 И так мне это понравилось выражение, как будто нет ничего более страшного, чем мышь в жизни работника ритуальных услуг - "гробовщика", одним словом.
    Я смотрел в окно автобуса: проезжая по центру, и позже, гуляя -не увидел ни одного банка, не считая скромного "Сбербанка", который, наверно, расплодился везде, где есть деньги. Про " ипотеку" тоже ни разу не услышал, даже не вспомнил за все время путешествия. Зато ювелирные магазины и изделия из камня разных пород здесь были на каждом шагу. Да ещё "материнский капитал" - листовки с желанием помочь его обналичить, за определенный процент, висели повсюду. Но этим, как говорится, вся страна болеет. Какую бы головоломку не придумала Дума, народ всегда решит её по - своему. Но капитальный ремонт, видимо, докатился и сюда. И красноуфимцы, наверно, придумают, как отремонтировать памятник архитектуры, которым является сам город.
    Нам же тоже было о чем подумать в этот белый вечер... Белый от того, что облака укладывали спать вековые сосны и молодые березы, накрывали одеялом из разнотравья, по которому, казалось, разливается тёплое молоко: и уже было непонятно, где земля и небо. Зеленая трава становилась прозрачной. И облака, не зависимо от времени суток, были ближе к земле и людям, или люди были ближе к небу. Мне стало понятно, почему так сюда стремилась Людмила. Природа здесь была удивительной: и не горы, а высоко; и не деревня, а хорошо; и не курорт, но отдыхаешь всей душой. И, главное, здесь была непостижимая сила, которая скрывалась в сердцах людей. Ощутить которою можно только родившись здесь, вдыхая ежедневно этот горний воздух. Или мне всё это казалось, подобно страннику в Изумрудном городе... Но ведь сказку создают люди. И я всё больше, и больше уверялся в этом, беседуя с бабой Машей, которая хранила в своей памяти удивительные истории и знала истинное значение многих красноуфимских памятников, поставленных людьми, с которыми она прожила без восемнадцати лет-век.
    
    7."Шиловы и Велижанины".

    Баба Маруся Шилова (в девичестве Велижанина) вышла замуж за Ивана, брата бабы Кати Лодейщиковой (в девичестве Шилова).
 - Ивана-то лет тридцать как уж нет со мной. Работал шофёром на автобусе, перевозил людей. И вот что-то  сердце защемило так, прям почувствовал он... сказал кондукторше, чтоб предупредила всех...
 Остановился на обочине, у края леса, и помер.
  Люди походили по лесу, погуляли, да и спрашивают: "Почему стоим?" А им отвечает кондукторша: "Умер наш водитель, не поедем". Они повозмущались, думали шутит водитель, и давай его поднимать, - а он холодный. И так страшно стало...
  Ведь он специально остановился, чтоб людей не погубить. Чувствовал. Кровь в жилах стынет. Рано он ушёл от меня, рано. А теперь ещё и сын...- горевала баба Маша.

  В этой большой семье родилась на Урале в 1974 году и Людмила, моя супруга: у Кати и Николая Лодейщиковых (фамилию потом изменили на Ладейщиков - через "а", в связи с повальной грамотностью) был сын Анатолий, который повзрослев познакомился с девушкой Валей, приехавшей на практику в местное тепловозоремонтное депо из Мордовии.
 Не долго думая, молодые люди поженились.
 Родилась дочь, назвали Людой, - людям, значит, милая. Впрочем, вскоре молодожёны развелись. Анатолий был военным,  семья моталась по военным городкам, посёлкам Дальнего Востока. Может это послужило причиной разрыва, может ещё что. Кто его знает?(для Людмилы это очень больная тема).

  А баба Маша, у которой мы остановились, родилась в местах, про которые написал Павел Петрович Бажов в уральских сказах.
 Бегала по пригоркам, играла в камушки, - и такие удивительные попадались, такие красивые...
 Да и сейчас с берегов Уфы камни и в бане, и у двора, под доской. На доске бабушка сидит, а камни, вбирая природную энергию, ее лечат. Особенно, когда нагреваются на солнышке:
  - А в тот раз, такой камень с Уфы принесла: белый, гладкий, прозрачный, свет через него как в душу смотрит. Татьяне, дочери, больно понравился, отдала ей.
  Но всё же там, где они жили с Иваном, у Чёрной речки, такие уральские самоцветы лежали ковром под ногами. И поначалу Маруся собирала их, да бросила это дело, привыкла к ним.
 Несмотря на свой возраст, уральская бабушка сохраняет здравый рассудок, бодрость духа, и помнит молодые годы:
 - Бажова я видела живого. Он приходил к нам в школу. С бородкой такой, глаза горят. И два часа рассказывал нам о своих сказах.
 А мы сидим. Рты открыли, и не шелохнемся. И до того удивительно нам...
  Про эту "Малахитовую шкатулку" все уши матери прожужжала. И она купила мне книгу, отстояв несколько часов в очереди. И Синюшкин колодец, и другие места вовсе не сказка. Это все настоящее, живое, - вздохнула Маруся.
 - Только там какой-то завод был горный. И пыль, и крошка от того завода, когда идёшь или скотину гонишь, в воздухе стояла, когда ветер подует. И мы все платками закрывались. А все равно попадало в легкие.
 Тогда у меня родилась дочь Татьяна, и кровь у неё была плохая, болела часто, и врач сказала нам: "Уезжайте отсюда, если хотите ребёнка спасти". Так мы оказались в Красноуфимске.

  За своим здоровьем бабушка следит особо тщательно: на кухне, под полотенцем, лежит аппарат по измерению давления. Кушает то же выборочно. Вставная челюсть не прижилась, и Маруся пережевывает пищу деснами. Спать ложится рано, но и встаёт ни свет ни заря.
 В обед подремлет. Измерит давление, выпьет таблетки. Пойдёт курам "даст", поработает в огороде. "Робит" как может.
 Ходит уральская бабушка быстро, но западая на один бок: последствие инсульта, когда часть тела была парализована. В магазин не ходит, из-за одного случая:
 
  - В тот раз ходила, дык упала. Лежу как пьяная, а мимо люди ходят и не узнают меня: думают пьяная. А потом оклемалась и спрашиваю: "Неж то не узнали? Или застыдилися?" А молчат все, стыдно признаться в своем равнодушии. И ведь и здесь, на Урале, всякий народ...
 
  Продукты баба Маша заказывает какой-то доброй женщине, и та ей в раз неделю приносит: лекарства, продукты и прочее.
 Немного помолчав и подумав, Маруся промолвила:
  - Вам бы родню найти. В деревне Нижний Иргинск, на улице Расчихина, живет баба Валя, сестра вашей бабы Кати. Вам бы к ней съездить, она-то вам родня, а я так, сбоку. Вам это поинтересней будет. Да и болеет она, ей будет приятно. Вот и адрес, дочь сказала, - баба Маша из сухих ладоней развернула, будто чародей, тетрадную бумажечку с фиолетовыми каракулями, видимо, приготовленную заранее.

   8."Японский городовой".

   Мы собрались в дорогу.
 Приехали на автовокзал. Но не всё так оказалось просто: билеты надо было заказать заранее. Свободными были три места, а нас четверо. "Стоячих" не полагалось в связи с местным горным рельефом. Был ещё вариант: частный извоз.
В старой "Ниве", развалившись, грея пузо на вылупившимся солнышке, сидел дядька с усами и небритый. Было непонятно открыты у него глаза или просто нарисованы на веках.
 - До Нижнего Иргинска сколько?

 - Тыща.

 - ООО, дорого!

  - Ну, погоди, погоди... Сколько вас? Ну, давай восемьсот. Да давай, сколько ни жалко. А к кому вы? А?

  Но  мы уже притулились на остановке и, не смотря на все уговоры, Людмила твёрдо кивала головой по горизонтали.
  Никакого желания ехать на разваливающемся рыдване, да ещё с детьми, не было.
  Семья побрела вверх, в город, решив прогуляться по центру, зайти во дворики. Вслед нам прогудела "Нива" с двумя дамами на борту и "боровом" за рулём.

    Мы вышли в город. Сразу, за поворотом направо, стоял огромный, увешенный шарами, как гирляндами, недавно открытый супермаркет "Московская Ярмарка".
  Ради любопытства, мы зашли внутрь: пустой, и даже за гранью пустоты памятник потреблению, изваяный из полок, зеркально отражающий ваши желания.
  У зеркала в полный рост красовался джигит, проницательно разглядывая свой маникюр.
  Мы прошлись. Ребятишки выбрали себе красочные головные уборы. 
 Подошли к кассе, джигит уже стоял у аппарата. Рядом с ним - скромная девушка, вероятно местная, контролер зала.
 Они, как ни странно, играли в слова.

 - Алупка, - сказал юноша с Востока.

 - Омлет,- ответила девушка с Урала.
 
 - Ээ, нет - тебе на "а" - аборт, - И джигит как бы застенчиво прикрыл рот.
 - Как вам не стыдно?! - изумился Владик, который в силу своего юного возраста, реагировал на всё бурно, пылко, с убеждениями как можно поступать, а как нельзя.
  - А? Чего? - заметил нас кассир.

  -Да не, не - ничего, работайте, - махнул я рукой.
  Наше присутствие их не смутило и, между делом, пробив товар, муж гор и дева Урала продолжили играть словами.
 На второй этаж мы прошли по инерции. И через две минуты вылетели на свежий воздух. Запах материала, из которого была сделана обувь, выгонял на улицу.
  В следующий раз, когда мы оказались в этом месте, динамики у магазина разрывала оглушающая музыка: так немцы в последнюю войну, не знающие как взять город, применяли психологическую атаку...
   Гуляя по городу, мы зашли в булочную, купили "шанюшки" - ватрушку с картошкой (здесь  они дешёвые, восемь рублей всего)!
 Взяли по мороженке и уселись в старом дворе.
 Края у всех лесенок, качелей были округленные: еще с советских времён они хранили в себе оберег шара, предохраняющего от острых углов.

   - Японский городовой! - раздалось где-то в глубине двора чьё-то  "здрасте". Восклицание от удивления современной  жизнью...
  И я вспомнил рисунок иероглифов изнутри дома бабы Маши, что они означали? Когда появились, от чего берегли? Кто знает...
 
      9." Банька".

 
   Возвращаясь домой, мы заметили, как мелькнула и задергалась занавеска, как будто  попался кто. Это дочь бабы Маши, Татьяна, проведать приехала. У Татьяны, к слову, собственный внук: озорной мальчишка лет восьми.
  -Ой, здрасте, - сказали мы, вваливаясь в двери; скомкано, наперебой загалдели: нет билетов.
 - Дык мы не знали, Татьяна-то была, могла и билеты вам купить. Ну, теперь в следующий раз... -  хотя понятно было, что следующего раза не будет.
 -А я тут картошку "огребла", - сказала баба Маруся. - Дождь-то льёт и льёт, а ждать, когда просохнет -дык ещё намочит. Вот. Баньку затопила.
  Татьяна и баба Маша швырялись во дворе, а мальчишка, внук и правнук в одном лице, стал рассказывать, что он поймал "вот такую рыбу", что живёт он в Екатеринбурге, но знает там гораздо меньше людей, чем здесь. И там он гуляет мало, а здесь воля!
  - Екатеринбург далеко, 200км.

  - Да нет, сынок - Саранск далеко, 2000км, - округлил я.

    Баня топилась на дровах, по -белому. Вытаскивая с поленницы сосновую щепку, баба Маша обратилась ко мне:
 
  - Понюхай, как пахнет,- запах смолянной, густой.
   В баню пошли сначала барышни.  Нескоро показались раскрасневшиеся довольные лица наших бабонек:
   -Потолок низкОй, не понравится вам баня-то.
    -Да вам же понравилось.
    -Дык вы длинные, а мы то нет.
     Но нам понравилось. Небольшая лавочка и вешалка для переодевания. Дверь в баню лёгкая, за ней хоть и низенькая, но опрятная парная. Особенно понравилась печь: металлическая. Сбоку грелась вода, сверху камни с реки Уфа. Напарились наславу.
  В деревенской бане сын был в первый раз. Впечатления: кайф! класс! супер! И веничком и по спине, и по заднице, и по пяточкам. А запах любого мыла в бане приобретает иной вкус: березового листа и парфюмерии. С хозяйственным мылом - это ещё и запах с детства, когда все в деревне мылись в одной общей бане, и ничего лучше этого ощущения прелого листа и мыла не было. Разве что, когда выходишь с бани на свежий воздух, - а в закате разливаются звуки сверчков, пронзающий крик птиц и далекое мычание коров, ждущих вечерней дойки.
  Здесь, в Горняке, стояла тишина.  За баней, на заваленке, мы  смотрели в закат, разливающий красное-красное, тягучее-тягучее небо по верхушкам елей: молодых и у горизонта старых. Казалось, взрослев,деревья исчезают в огненном мареве вечера.
 Где-то высоко и рядом пролетел самолёт, и я знал, что на противоположной стороне зажглись огни на маяке. Кот Василий обходил свои владения. Хотелось остаться в вечности…
   Подошли наши барышни, вся семья уселась позади бани.
  Мы смотрели, как морщится закат, не желая расставаться с красотой этих мест. Не было слышно ни лая собах, ни криков пьяных соседей напротив, лишь крики молодежи, крутящихся на тарзанке на горе.
  Затем стало совсем тихо. Было слышно дыхание Людмилы. Я положил её маленькие ладошки в свои "загребульки"…
 Дети пошли спать. Тень от громадного крыла отпечаталась в закате, который сдулся, как большой резиновый мячик, не спеша и важно. Завтра ребятишки его вновь возьмут, накачают и будут играть до вечера, весело и без пустых забот. А попрошайка-пес Ухо пить из лужи, а затем смотреть в глаза, высунув язык, как лопату: ничего мне на него не положите...

   10. " С утра".

     С утра зарядил мелкий дождь, -"поросячий". Но дождик не помешал добежать до колонки,умыться.
  В доме умываться неудобно, да и вода потреблялась по счетчику. Бабе Марусе может и не жалко было, но когда мы начинали мыть посуду, она все пыталась нас вразумить: "Да что вы моете, я б сама помыла".
  Имелось  ввиду, что плещем мы не размерно.
  Баба Катя поставила нам пластиковый тазик под раковину, чтоб мы видели, сколько воды уходит. Когда тазик набирался, его надо было выплеснуть.
 Канализация - дело рук сына, и была налажена не так давно, перед самой его нелепой смертью. Баба Катя дорожила памятью сына.

  - Ванну мне хотел сделать, вон там, - и баба Катя показала в уголок, где спал Влад. В углу стоял нерабочий умывальник: кран не затягивался до конца. Владик, вставший с утра помыть подмышки, открыл кран, но не смог его затянуть. За что был подвергнут серьёзной критике. В ответ сын пожал плечами: "Я ж не знал". 

  - Ой, воды-то сколь утекло, сколь намотало, - сокрушалась бережливая бабушка.
  В старых людях, как я заметил, это чувство обостряется. Тем не менее, пока мы с ней жили, баба Маруся не взяла с нас ни копейки. Чисто формально, мы не были родней, но, по сути, по духу не было роднее человека на земле в эту неделю отпуска, чем эта сухонькая бабушка с жилистыми руками и умными добрыми глазами, за которыми читалась боль.
  История Людмилы, которая приехала на родные места, на могилку к отцу-не оставили её равнодушной. Сама бабушка швырялась как могла, и робила, пока есть силы, и вздыхала: "Хоть бы на ногах смерть встретить". Говорила она об этом буднично, запросто и мысль эта не тяготила её: "Уж сколь Господь отмеряет, так и будет".

   С утра, перед домом, после того как растирались холодной водой с колонки, мы с Владиком делали зарядку. Полчаса энергичных движений на свежем воздухе.
  Надя же принимать участие в этом не хотела, и подглядывала за нашими нелепыми движениями в окно, да посмеивалась.
  В доме напротив, кстати, тоже. Там жили три алкаша и пьющая женщина. Чем и как они зарабатывали себе на пропитание, оставалось только догадываться.
  Вечером, из кустов с низины,  кто-то вылазил, и ему неслось вслед: "Ей, пингвин, ты куда погреб!?"
  Слышалась перебранка, впрочем, недолго. Эти люди и мы жили в параллельных мирах, и не хотели соприкасаться.
     Здесь, впрочем, и по всей России, пьянство не считалось таким уж большим грехом (что и говорить, ведь сам пьяница). 
 А безработица в малых городах и селеньях стала делом привычным. Люди искали работу в Екатеринбурге. В Красноуфимске ни то что бы ее не было, но её не было для всех; она не устраивала молодых людей, желающих обзавестись семьёй.
 И все же, в провинции остаётся не тронутым то, что в больших городах закатали в стекло и монолит: человеческая суть.
  А смысл жизни в единении с природой.
   И поэтому, попив чая с земляникой, мы с ребятишками до обеда гуляли по Горняку.
 За домом, где прошло детство Людмилы, мы обнаружили самодельную детскую площадку и познакомились с внуками соседки.
  У одного на шее была серебряная цепь, толщиной с палец, а у другого печатка. Ни че так ребятки восьми годков.
  Поотдаль от игровой площадки мы обнаружили ещё один магазин и конечную остановку четвёртого маршрута. В магазине за прилавком сидело здоровое дитятко годов тридцати трёх, совершенно круглое и бритое лицо его было одинаково довольно собой и окружающими. Двигаться продавцу было очень стеснительно, и он предпочитал сидеть на стульчике. Думаю, любой стул под его громадной попой казался стульчиком. Всё, что он продавал, дитятко записывал в тонкую синюю тетрадь.

  - Нам печеньки и мОроженку, - обрадовали мы дядьку. Но денег хватило только на печеньки-сердечки.

  - Они же тяжёлые, - оправдывался большой мужик, встряхивая кулёк громадными пальцами.

  За магазином Владик вздохнул: "Зато всем достанется. А мОроженку мы бы с Надей только кушали. Дык, печеньки не тают".
  Ребята присели на лавку отдохнуть. На ней, с краю, лежал огромный камень селенит, игрушка местной детворы.
  Где-то жалобно закричали птахи, предчувствуя дождь. Большая чёрная птица шумно взмахнула крылом: коршун.
  Баба Маша рассказывала, что вот так, как-то раз, коршун унёс курёнку. И она выбивала её палкой. И выбила, но курочка уже задохлась.

  11."Менгиры".

  Собирался дождь, надо идти поближе к дому.
  Вдоль дороги, по просёлку из жёлтых цветов, мы дошли до камня с изображением всадника и надписью: " 450 лет вхождения Башкирии в состав России". И под всадником надпись: " Национальный герой башкирского народа Салават Юлаев" – и годы жизни "1754 – 1800".
  Такие камни называют "менгиры" – памятники, естественные обелиски, хранящие тайны и тепло людских сердец.
  Но именно этот памятник здесь не был, его торжественно установили не так давно: " по следам Салавата Юлаева".
  Так что же там, под этим камнем, на этом месте?!
  Баба Маша, потирая сухие жилистые руки,рассказывала, что это могилка…
  И могилка Салавата – и никого больше: "Издревле там стоял деревянный крест, и всегда там, чьей-то рукой, были положены живые цветы.
  Ходят  к этому месту "менгиры" – так здесь называют ещё татар и башкир, а не только каменные изваяния, хранящие силу.
 Всегда  там этот крест стоял, всегда. А теперь камень".
 ( Официально, Салават умер в заточении в 1800 году в крепости Рогверик, в Эстонии ).

    Домой мы шли в раздумье: нам чудился всадник с раскосыми глазами в горе, камне, ветре.

  12."За маяком".

 Когда поужинали, вышли на проулок.
  Вечер святился японским фонарём, встряхивая домики, в которых появлялись жёлтые огоньки, баньки, из которых пыхтел белый дым, согревающий сердце запахом сосновой смолы.
 На горе, где высоко, на самой верхушке, стоял маяк для летающих посудин, резвились подростки.
  На корабельной сосне, на самой низкой её ветви, метрах пятнадцати, была привязана крепкая верёвка. С другого конца привязана доска, на которую надо было вставать или садиться. Затем, раскачиваясь, ты как бы взлетаешь над склоном горы и над всем посёлком.
    Баба Маша, выпустив кур из огородки, смотрела, как они клюют зерно, расшвыривают камушки. Одна несушка подлетела к ней на колена, баушка взяла её в сухие тёмные жилистые руки, погладила по гребню: "Ой, ты моя курочка, ой, ты хорошая, ласковая! Ну иди, полетай!"
   Другие курицы ревниво окружили бабульку, одна клюнула в ладонь.

  - Ах. Ты злыдня! А ну-ка отселева! – притопнула галошей Маруся. – Ох, как больно клюются, заразы. В иной раз, до крови,  - обратилась она уже ко мне, стоявшим поодаль, и с изумлением наблюдавшим, как гладят курочку. До этого момента, я был твёрдо уверен, что гладить можно только кого- нибудь пушистого, незадиристого и покладистого. Жирного кота или пса с добрыми глазами. А вот нет – всякая тварь живая любит ласку!

  - Летают-то как! – сказал я, словно про курей, о молодёжи, раскручивающей тарзанку на сосне.

  - Ага. В то лето двух в больницу увезли. Раскрутились и упали. Переломали себя, - заметила баба Маша, - дык, вы сходите, время-то убивать надо.

  - Ну почему убивать? Спасать! – бодро сказал Владик. – Почему бы и не сходить? Пойдём!

  Мы отправились в поход, было ещё светло и белый вечер входил в силу.
  Люда, как старая бабка, умудрённая пережитым, сидела с Марусей.

  - А ты что же? Не идёшь? Сходи, развейся. Дык ещё молодая вот так сидеть. А я уж посижу с моими курочками, - и она вновь погладила любимицу.

  - Да?! – встрепенулась Людмила, - а что, надо и впрямь на гору подняться.
  По правде сказать, "гора" - это большой холм, покрытый лесом.

  Мы поднялись к тому месту, где привязана была тарзанка к сосне. Каждый из нас, кроме Люды, осторожно покрутился, без разбега и ухода в полёт. Людмила не каталась, ей казалось невозможным кувыркаться, как ребёнок.
  Смотря на наши нелепые и боязливые движения, местные селянки улыбались, сдерживая видимо себя, чтоб не заржать. И всё-таки прыснули от смеха! Да и нам было очень весело и совсем не страшно, - ну, ни капельки. Лишь по-началу, чуть- чуть.
  Затем мы поднялись ещё выше, зашли за маяк. Дорогу в высокие сосны сторожила надпись: "Животных выгуливать запрещено. Не мусорить. Данный сосновый лес является заповедным местом".
 Наступила пора возвращаться. Завтра был день города Красноуфимска.

   13." Прощание с родиной".

   Одним из самых незабываемых и значительных событий стал день города 24 июня.
 По нашем приезде висел плакат у вокзала: "Красноуфимску-281 год", а фойе украшали детские рисунки. Уже тогда мы решили, что обязательно пойдем на этот праздник.
 Тайной надеждой Людмилы была мечта найти и купить на ярмарке в день города колечко с голубым отливом внутри камня, которое у неё было потеряно.
  Детям хотелось, прежде всего, веселья и впечатлений. Того же хотелось и мне. Я тоже как большой ребенок  никак не повзрослею; сколько бы жизнь меня не била, умнее не становлюсь и верю в Чудо. Верю в счастье.

  Утром вставать не хотелось совершенно. Не было такого ощущения, что ты в гостях, а не у себя дома. Ни разу не возникло ощущения, что мы где-то в чужом месте. Наоборот, казалось, что нашли Родину, которую потеряли, ощутили заботу родной земли, тепла материнской груди, если хотите. Не знаю, с чем ещё сравнить это чувство, которое в каждом человеке появляется, когда он сталкивается с чем-то ему дорогим и родным. Как будто был в этих местах когда-то, и вернулся в Отечество.
  Напоив себя чаем с земляничным вареньем, которое засахарилось от того, что его некому было есть до нашего приезда, мы пошли на День города Красноуфимска.

  -  Дык ступайте, развейтесь. Не зря же приехали, - напутствовала нас баба Маша.
 Не зря.
  Нестройной веселой семейной гурьбой четыре человека потопали по неровной уральской земле в сторону остановки. Навстречу  попался маленький мужичок, - мужичок с ноготок. Под руку его вела громадная баба
.
 - Здрасте!-тоненьким бабьим пьяным голоском пропищал мужик. В таких людях очень сильно мужское достоинство, но его легко задеть невниманием.

 -Здорово,мужик, -приветствовал я.

  -О, ты смотрика,тебя тут каждая собака знает, - уважительно прошептала, склоняясь к уху мужичка, гром-баба.

  - А то как же, - без сомнения в своём авторитете, ответствовал мужик. И они растворились в дождевом насморке, - люди любящие друг друга.
 Люда вскинула кверху зонтик. Забубнили капли, затарабанили по китайской материи.
 "Японский городовой!" - послышалось рядом: это проехал велосипедист возле нашей остановки, скрылся за поворотом узкой горной дороги. Пронизанная ветром и дождем, его спина блеснула, как рыбья чешуя над водой.
  Через мостик перешли две девушки и в раздумье остановились, не заходя под крышу остановки: четвертый автобус приедет минут через двадцать, не раньше. Навстречу им, с другой стороны, шел юноша: "Мой вам респект и уважуха" - произнёс он одно и то же, но на разных языках. -Пойдем!?"
  - Айда! - натянув куртки на головы, они пошли навстречу празднику. До города недалеко.
 Подъехал автобус и закончился слепой дождь, но небо все равно оставалось в пятнах, как пегая лошадь.
  Весь транспорт двигался по береговой окраине города у берега Уфы, центр был перекрыт - там уже открылась ярмарка, гулял народ, на сцене площади выступали творческие коллективы.
  За древним храмом Александра Невского, наша семья вышла на остановке "Парк", оказалась в старом добром парке отдыха.
 
  В то время, как кот Василий, свернувшись клубком, валял шерсть по складкам простыни и одеяла в доме бабы Маруси, мы вошли в зелёный сад. Оказались в пространстве столь же великолепным, сколь и простым.
  Красноуфимский парк более всего походил на заповедник прошлой эпохи, которого не коснулось время: советский детский парк со старыми аттракционами: солнышко, железная дорога...
 Современным аттракционам тоже отделили уголок, но где-то на задворках.
 
 Посреди парка "синюшкин колодец" глядел на "мухоморы" - перевёрнутые тазики, прибитые к спилу дерева, покрытые пятнами краски.
  Сцена, где уральские казачки звенящими голосами выводили песню о красотах мест родных находилась в тени акаций. Какими неокрепшими тонкими голосками они пели, - переливы их, как будто  дорога с пригорка на пригорок.
  Здесь же, чуть поодаль, на зелённой лужайке, выстроились самовары всех родов и эпох.
 За ними казаки варили кашу, но раздавать не торопились, как будто ждали кого… А вот и они: администрация города в виде чиновников в белых рубашках. Сразу все зашевелились, в приготовленные пластиковые тарелочки с половников начала плюхаться каша. Всё-же нужен нам барин, пусть даже этот барин в детском садике с тобой на один горшок ходил, одну козявку делил. Времена меняются, изменяя людей. Не те уже люди, не те.

    Мы присели на длинную лавочку, расположенную полукругом недалеко от сцены; слушали,  как поют уральские девчонки.
  Мне не захотелось записывать их на смартфон, потому что слышалось в голосах что-то давно забытое, и руки с гаджетом опустились сами собой.
На аттракционах мы не стали кататься: это был парк для маленьких, для очень маленьких детей и их родителей. Семейный парк.
  Просто было приятно прогуливаться по тёмным зелёным аллеям. Мы прошли три круга и вышли на простор города, на его центральную площадь, где Ленин сжимал в руке кепку и глядел с постамента на культурный праздник.
  Вся площадка была занята башкирскими юртами и старинными самоварами. Девушки в национальной одежде угощали чаем с мятой, пожилой башкир раздувал меха баяна, но не пел, а задумчиво гладил по клавишам.
 На большой сцене  выступал коллектив с Перми. Через дорогу, направо, перед рынком, всё было в дыму от приготовления шашлыков. Далее, на дороге, ведущей от площади, люди торговали кто, чем хотел.
  Люда смотрела украшения, а я встал рядом с мужиком, торгующим топорами, ножами и вилами. Так как я очень долго стоял, то он подозрительно покосился на меня и спросил: "Чем я торгую?!" В тот момент мне открылось явственно, воочию, значение фразы "торговать таблом" (выражаясь цензурно).
  Как ни странно, Людмила купила то, что хотела ни с прилавка, а в магазине "Лазурит", в котором в этот день была скидка. Кольцо с голубым камнем, с белым  отливом внутри, - как упоминание о родине.
  Бабе Маше купили в подарок платок, по рисунку напоминавший малахитовую шкатулку; сам малахит -  камень дорогой, и мы его не приобрели.
 Подарок Маруся для порядка вначале не брала, даже бранилась: "Да вы что, на что он мне – я не хожу никуда. Деньги только перевели на меня. Лучше домой заберите!"
 А я ей так отвечал: " Это от души, баба Марусь, вещь тебе куплена. Так что, хошь не хошь, а подарок принимай".
  На ярмарке я купил сувенир в виде плоского камня, на котором был изображён глухарь, Владик пирамидку – камень, Надя спинер, чтобы играть с котом.

  В Горняк мы уезжали тяжело, транспорт весь шёл по нижней части города. Облака вновь посинели, почернели, набухли. Грянул раскатом гром, ещё в отдалении и неопределённо сверкнула белой вспышкой молния – и забарабанил непрекращающийся в это лето дождь.
 Я вызвал такси. Минут через пять приехала красавица на красной "Мазде", и довезла  домой. Пока в Горняк. Но завтра, ближе к обеду, нас ждал поезд до Саранска.

   Вечер прошёл сумбурно. Всё в разговорах, да воспоминаниях.
  С утра попили чёрный чай с земляничным вареньем, посмотрели в окошко. Живая душа устремлялась в зелённое море на гребнях холмов, на которых плавало облачко.
 
  У бабы Кати, Царство  Небесное, к которой в дни своей юности приезжала Людочка, была картина, натура этих мест. Лес, озеро, на берегу старое строение. И что-то таким казалось больным для души, что баба Катя зашвыривала её под окно, в чуланчик.

  - Швыркть и всё! А я допытываю: " Баба, а что же ты её так? – рассказывает нам Людмила, - а она отвечает: " Дык там ей самое место, и не доставай!"
  Видно, задевала за что живое, слепленная из мазков живопись, что хотелось спрятать, забыть, похоронить… Или это была память о человеке, подарившем картину. Кто знает… Людское сердце хранит столько тайн.

   Мы собрались и стояли у порога.
  "Убираться, пока не доедете, не стану, примета такая. И провожать тоже, ступайте с Богом!" – напутствовала нас старый человек с добрыми глазами, морщинистыми складками на сухом лице.
 Когда пошли мимо луж, оглянулись – занавеска взлетела, баба Маша помахала нам за окошком рукой.

 
 Ты знаешь, что в пространство, которое ты покидаешь, будет долго, как бабочка в окно, проситься память. И, поглаживая подушечками пальцев фотографии, руки как по волшебству будут рождать иллюзии чудесного края – города на семи холмах – нет, ни Москвы – Красноуфимска.
 Настоящая красота она ни в столицах, ни в гламуре, а в гордой и бедной провинции. Что значат все деньги мира, когда рядом сопит детское сердечко, познавшее Настоящую жизнь Настоящих людей. Поэтому надо возить детей в такие края, если уж жить там не случилось. Это как ориентир на всю дальнейшую жизнь.
 Повзрослев, это детское сердечко захочет вернуться в Сказку, но к тому времени краски, очевидно, уже померкнут.
 И снова зарядил дождь. Водитель подвез нас прямо к высоким дверям вокзала. До отправления оставалось чуть больше часа. В фойе была выставка детских рисунков, подписанных незамысловатыми стихами других юных творцов. Что могут рифмачи против простого детского слова? Ни – че – го. Про картины такого не скажу. В современной живописи давно уже наметилась тенденция к неожиданности.
  Впрочем, о чем это я? Человек судит и рассуждает с легкостью лишь о том, в чем мало знает толку. Узнавая предмет ближе, познавая его в пространстве, ты видишь в простом необычайное и наоборот.
  Из других развлечений была газета "Гудок" и кафе на перроне вокзала.
   Объявили наш поезд. Людмила, душа моя, с двумя авоськами, в одной из которых выглядывала разделочная доска, а в другой связка бананов и пирогов ( у меня  в руках тоже че-то было ), с напряжением ждала, когда остановиться поезд, чтобы стартануть к восьмому вагону. Он же, как на зло, оказался метрах в ста от нас.
  Эту стометровку мне никогда не забыть: груженные сумками, мы как кенгуру запрыгнули на подножку вагона. Встречала нас какая-то муренная харя, выглядывающая из-за поручня.

   14."Возвращение".

 Плутоватая и круглая рожа проводника мне сразу не понравилась. Он был похож на спекулянта советского периода: казалось, что все время хотел что-нибудь "загнать". Увидев, что мы и так спешим, проводник ещё больше начал нас подгонять, чем придал всей этой суете образ катастрофы: "Давайте, давайте быстрее, две минуты же только поезд стоит!" Билеты наши он забрал себе и не стал их возвращать, пока я не пожаловался начальнице поезда.
 
 - До места доедите, бельё сдадите, тогда и отдам, - оправдывался этот хмырь.

  "Ну, уж не знай, для каких целей спанадобились тебе наши билеты", - думал я.
  Так и заставил его отдать. И затем всю дорогу читал обиду на физиономии этого грустного суетливого дяди, а в бегающих глазах  вопрос: " А не должны ли мы за что-нибудь деньги?"
 Близость вагона-ресторана все же многое объясняло эти беспристанные швыряния с сахарными пакетиками и вечно помятое лицо – видать чё ни чё, а перепадало.
  А может просто, - я злой человек, и рассуждаю по неведению своему. Может это лишь внешние проявления внутреннего движения незнакомой души, так сказать "кинематика" духа.
  Вскоре была длительная стоянка.
 Поезд, проскрипев колесными парами, выдохнул воздух из труб тормозной системы, как будто усталый рабочий дядька, и замер на авторежиме.

 - Стоянка пятнадцать минут, Агрыз! - перемолол и вымученно выплюнул слова проводник, по-лихватски заломив форменную фуражку на бок.
 Когда мы с "робятыми" вынырнули на свежий вечерний воздух по рифленым и все же скользким металлическим ступеням, проводник стоял возле вагона. Было не понятно: весь он помятый или только костюм. С усталым видом он наблюдал за шумящей толпой, и мутный удрученный взгляд его говорил: "А что я здесь делаю?! А так положено, это работа".
  Кто-то из пассажиров играл в догонялки, кто-то курил, отравляя окружающим воздух, но многие кучковались вокруг тёток, торгующих с лотков или  кружились у станционных "комков". Поесть- попить. И я с тоскою вспомнил былое время, когда на станциях и в поездах главным товаром являлась свежая газета с запахом типографской краски и свинца от клише. А сейчас что: "Кому воблу?"- или ещё вот это: "Кому луковых колечек?"
    Короче, мы купили по мороженному из контейнера сгорбленной тетки, которая продавала за полтинник и эскимо, и пломбир, и фруктовый лёд. Затем отправились в вагон.
 
  Наши места оказались в плацкарте боковыми, другие места все были заняты молодёжью из Екатеринбурга, которые в сопровождении пары дородных тёток- учителей, ехали отдыхать на юг, в один из летних лагерей. Причём, детки были, как самые маленькие, из младших классов, так и подростки- старшеклассники.  Если для младших главным развлечением был говорящий бурундук-игрушка, повторяющая в искаженном виде речь, то для старших игры сексуального характера.
  Где-то девушка поставит ножку в разрез ног парня.
  Где-то парень обратит внимание на набухающие бугорки девушки. То обнимаются, то толкаются. Всё это сопровождается таким количеством мата, которого хватило бы лихому зеку на пару ходок. Чтобы они ни говорили, все слова обязательно принимали нецензурный оборот.
  Единственным наказанием для ребят, которое придумали тётки-учителя, это страх оказаться без карманных денег, хранящихся у тёток в оном месте, и остаться без прогулок на станции.
 Разговор подростков-старшеклассников сводился к шокирующим ситуациям, к острым ощущениям, разврату.

  - Я видел, как индюку отрубили голову и он бегал без неё, - рассказывал прыщавый парень лет шестнадцати, у него зазвонил мобильник, в который он самодовольно и нарочито вульгарной интонацией сообщил: - А мы с Уяевой пару раз уже переспали! Ха-ха-ха!

 - Ты меня бесишь, козюлина! Ведёшь себя как долбик!- ответила Уяева.
Конечно, это всёго лишь молодые игры в жизнь понарошку.
  Но… игры ли!?

     Наступил вечер. Когда и в поезде, и за окном становится темно, зажигаются маленькие светодиодные лампочки под потолком. Все-таки прогресс далеко шагнул, и жёлтый свет, исходящий от лампочек "Ильича", сменил холодный белый. Наверное, снаружи поезд стал походить на новогоднюю гирлянду или гудящий огромный мотылёк, пронизывающий тёмное пространство-время. Интересно смотреть, как тени от проходящих людей отражаются на стекле, живут на его поверхности вместе с электрическими бликами светодиодных лампочек и пролетающих дорожных столбов. Вот одна тень поцеловала другую, и смех утонул в мерном стуке колес. Поезд засыпал, но кое-где в нем просыпалась молодая жизнь... Это отправляющаяся на летний отдых молодежь готовилась к ночной безбрежной Свободе! Что же они делали по ночам?! Общались, ржали, прикалывались... жили. Вспомните себя в подростковом возрасте... Все будоражит, сердцу хочется любви... Но не это меня поражало, а способность некоторых людей скидывать походные сумки, сбрасывать сандалии и надевать мягкие домашние тапочки и халат. Чувствовать себя в дороге как дома. Довольные, они ходили и гремели подстаканниками, в которых явно был не только чай. Многие готовились ко сну, а кто-то к ночным блужданиям. Это было заметно по тому, что  днем торчали с верхних полок чьи то голые пятки, а на нижних образовывались какие то белые вершины со взбитой простыни. Чтобы отгородить себя в этом тесном мире от посторонних, пододеяльники использовали как ширмочки, привязавая оба края к блестящим металлическим поручням. Получался некий бодуар, отдельный мир.
 
    Наступала ночь. За белой простыней, на боковом плацкарте, я читал Наде сказку о Василисе Премудрой и сказочный лес вырастал за ширмой. Голоса молодёжи смолкли: они слушали!
 
    - А мне тоже в детстве читали сказки... - послышалось с другой стороны нашего сказочного мира.

 Стало и тепло, и грустно от того, что возникло это чувство душевной любви.
 Свет от лампочек проплыл и запрыгал на кочках между столбов мотыльками; фрамуга поскрипывала; дочь засыпала, укрывшись пододеяльником  сголовой.
  Я подтянулся и оказался на верхнем ярусе. Кинул очки в маленькую сиротливую сеточку с краю от затертой ручки фрамуги и, подложив руки под подушку, где  была сумка с деньгами, уснул.
  За окном было все размыто, не разобрать. Подъезжали к какой-то станции.
  Просыпался я тяжело, болел затылок от встряски. Приоткрыв левый глаз, я увидел разноцветные носки какой-то барышни; приоткрыв правый, спешащего умываться и чистить зубы юношу с одноразовым полотенцем "РЖД".
  Вскоре к нам подошёл хмырь-проводник и напомнил, что скоро Саранск и надо бы сдать бельишко. Причем сначала он подошёл ко мне, а потом к супруге: как будто мы  не одна семья. Ну, да фамилии у нас разные, но у нас же отменили феодальное право. Свободная страна, где каждый имеет право выбора сходить с ума по-своему. И да, у неё красивая фамилия, а у меня не очень.
  Объявили станцию: "Красный Узел".
 Коренастые девки продавали садовую клубнику и соленые огурцы с лотков, как коробейники; раскрывая свои красивые и большие рты, зазывали на перроне заезжих покупателей.

  - Ягоды-то мыть надо?

  - Да что их мыть, они ж с огорода! Земля не грязь, а кормилица!
 И вот, каких-то полчаса - и наше путешествие подошло к завершению: блеснуло обновлённое здание вокзала - Саранск! Ура!
  Сошли на родную землю, как с корабля из дальнего плаванья.
 В округе все перерыто-перекопано, приближался и нарастал звук перфоратора.
 Подошел саранский таксист, похожий на парня с одесского лимана: через мохнатую грудь пробивался крест и пропадал в розовой футболке, во рту че-то заблестело, кепка-голова!
  Недалеко от вокзала была тюрьма на улице Рабочей, располагалось множество оптовых баз, возле которых, как мошкара, вилась всякая шпана.
 
 - Куда поедим!?

 - Да, не - мы местные!
 Блатной таксист растворился в цементном облаке.
 Мы вперевалочку пошли навстречу улицам, где с верхушек домов на нас смотрели беззубые таджики.
 На безлюдной остановке скинули свою поклажу на лавку.
 Шел двенадцатый час рабочего понедельника, и впереди у меня была ещё неделя отпуска.
  Подъехал восьмой троллейбус. В нем было необычайно уютно и свободно, хотя новые троллейбусы многоуровневые и очень узкие.
  Уже на подходе к дому, нырнув в наш хрущевый треугольник с двухэтажными "особняками", мы встретились с пытливым взглядом седого старичка-пьяницы:"Никак с Югов!?"
 
  Да нет - с Урала мы!

Скрипнули рассохшиеся ступени, отворилась дверь, дыхнул в лицо запах старой краски и дерева.
 
     Послесловие.
      
  С того момента, как человечество придумало железную дорогу, на ней стали происходить удивительнейшие истории. Вернее, происходили они в поезде.
  За окнами поезда с двойным стеклопакетом пролетала чужая жизнь (кстати, я заметил, что между внешним и внутренним стеклом совершенно нет пыли; т.е. по сути это сжатый законсервированный воздух). "Дом на колесах" превращался в общежитие дорожной жизни: здесь люди знакомились; созерцая проплывающие облака, влюблялись; коротали время.
  Между счётом деревьев, которые мелькали как спички, высыпанные из коробка, думали и мечтали. "Тудум-тудум, тудум-тудум, тудум-тудум"...
    Сейчас, когда вспоминаю наше путешествие, я топлю печку-голландку, слушаю, как внутри неё языки пламени облизывают кирпичи и гудят в пустоте.
  Старый холодильник "Чинар 3" врубается в состязание звуков и издает размеренное и громкое жужжание.
  На плите газоаппарата 1961 года бухтит чайничек.
  Сейчас...
  За моим окном сломался тонкий ствол старой яблоньки под гнетом осенних яблок, местами уже гнилых.
  Стремясь к свету, в своё время, она вытянулась, и, не имея сил, надорвала хребет.
  Людям не нужны больные яблоки, они их не срывают, - не имея сил ни расти, ни падать, яблоки сгниют на ветке.
  Ветер колыхнет надорванную спину яблони, больные листья зашепчутся с зелеными.
  Клубок паутины, как сахарная вата, закачается в предвкушении добычи.
  Прошлое, Настоящее и Будущее окажется в одном времени, под названием Осень... Та пора, когда созерцание умиротворенной природы дарит наивысшее наслаждение, упоение и умолишение...
 
сентябрь 2017.