Арамис. Эпилог

Я прожил свою жизнь не там, где я родился и вырос. Меня окружали люди, которые говорили на иностранном языке. За многие годы я научился понимать их и даже думать на их языке, но я никогда не хотел и не стал одним из них.
Я был и остаюсь конформистом, человеком, который приспосабливается и выживает в любых условиях, но, как я ни старался, я не стал космополитом, то есть человеком без родины.

Я стал знаменит. Мои романы выходят большими тиражами, я богат, но я человек, оторванный от своих корней, и я живу под чужим именем. Мне сейчас по документам 75 лет, хотя на самом деле я на десять лет моложе.

Я, наконец, смог ступить на землю моей родины. Ушли в небытие сталинисты. Ушли из жизни и те люди, которые знали о моем преступлении. Я теперь свободен. Я могу обрести свое настоящее имя. Но нужно ли мне это, когда я 45 лет прожил под чужим именем?

Моя жена на чужбине родила мне сына, который носит не мое имя, а имя того человека, который дал мне новую жизнь, под его личиной.  Мой сын стал немцем, потому что родился и вырос в Германии. Он принял немецкое имя, чтобы не отличаться от своих сверстников. Он не захотел вместе со мной возвращаться в Россию, потому что его родина теперь Германия.
Я шагаю по Москве и не узнаю ее. Она изменилась. Произошла смена поколений. Пришли новые люди, появились новые писатели, появились новые дома и улицы.

Я поехал на свою старую квартиру, где живет мой сын. Он беден, потому что писал о простых людях, о героях великой войны, которые на своих плечах принесли победу своему народу.

Но его не оказалось дома. Он теперь живет затворником на даче, которую я построил 23 года назад. Ему теперь примерно столько же лет, сколько было мне, когда мы впервые встретились.
Когда я подъехал к лесу, который раньше окружал мою дачу, то я поразился. Леса практически не осталось. Те деревья, которые я когда-то оставил на территории моей дачи превратились в лес. Теперь не лес окружает дачу со всех сторон, как в мою бытность, а лес появился внутри ее, а вокруг - дачные участки и дачные дома.

Некогда неприступный забор с колючей проволокой по верху, теперь представляет собой жалкий вид. Доски прогнили и местами попадали. Проникнуть внутрь теперь можно со всех сторон. Я зашел в одну из таких щелей в заборе. Печь во дворе развалилась, сколоченные когда-то мною, стол и стулья просто исчезли под влиянием времени. Дом стал угрюмым серым и неуютным.
Я был поражен такому упадничеству. Неужели гены, полученные от матери, стали превалировать в моем сыне. Я бы никогда не довел свою дачу до такого упадка?

Я зашел в дом. Мой сын сидел за моим письменным столом и печатал на моей старой немецкой печатной машинке. Немецкое качество бросилось мне в глаза. Сколько романов было написано на ней. И теперь она, верно, служит моему сыну.

Дмитрий неохотно оторвался от пишущей машинки и удивленно посмотрел на мое появление. Он меня узнал сразу, но что-то изменилось в его лице. Толи это было презрение, толи негодование моим появление.
- Отец, - сказал он мне, - я так много передумал за эти годы. Я так много узнал о Великой Отечественной войне, что я не могу оправдать твое приспособленчество. Лучше бы ты погиб, чем предал родину.
- Да, сынок, ты прав, - оправившись от такого приема, промолвил я. – Я уже и сам не один раз пожалел об этом. Но мое преступление не имеет срока давности. Ты, что намерен сдать меня органам КГБ?
- Нет, отец, - сказал Дмитрий, - ты лучше уезжай обратно. Нам твое присутствие тягостно.
- Сынок, что же ты написал за это время? – спросил я.
- Вот, посмотри, - сказал Дмитрий, указывая на полки уставленные книгами.  - Это история Великой Отечественной войны, в лицах.
Я  взял, напечатанные в типографии, книги. Их было много. Я посмотрел на тиражи. Каждая книга была напечатана тиражом, не менее ста тысяч.
- Куда же ты дел гонорары? Ведь тиражи-то не маленькие? - спросил я.
- Я отдал их на лечение больным героям войны. Тому, кто не мог самостоятельно передвигаться, я покупал малолитражные автомобили.
- Почему ты себе ничего не оставлял? – удивился я.
- Отец, я за тебя отдавал долг перед родиной. А для меня родина – это верные ее солдаты. Ты же не смог стать верным солдатом родины, поэтому мне неприятно с тобой говорить.
- Но позволь мне хотя бы привести в порядок дом и дачу? Ведь это я построил ее своими руками. Я просто не могу смотреть на такой упадок, – попросил я сына.
- Поступай, как знаешь? – ответил Дмитрий.

Я нанял рабочих, и они целый месяц работали над ремонтом дома и дачи. Дмитрий на это время уехал на московскую квартиру. Подходил к концу срок моего пребывания в стране.

В Москве я сходил в несколько издательств, и мои романы приняли к печати. Я написал дарственную на, причитающиеся мне, гонорары на моего сына. Пусть у него будут средства на его благотворительную деятельность. Я также ему оставил немецкую электрическую пишущую машинку, взамен своей старой, которую я привез когда-то из Германии в 1945 году.

Прощаясь с сыном, я сказал:
- Все же прав оказался твой тезка и мой друг Д'Артарьян. Жить под чужим именем  невыносимо тяжело. Я искренне сожалею, что меня не расстреляли в 1943 году. Мой конформизм привел меня к фиаско. Он лишил меня родины, сына, родителей. Я одинокий волк, как окрестил себя когда-то Джек Лондон. Оказывай благотворительность. Я отдал тебе все свои гонорары. Пусть и мой талант послужит героям войны. Хотя я сам лично сражался не хуже их.

Я смотрел в окно самолета. Под его крылом я видел бескрайние поля и множество березок. Сердце мое невольно защемило. Я опять уезжал в Германию, в страну, которая стала мне прибежищем. Да, и на что мог рассчитывать человек, который предал свою родину.

Стресс, пережитый от холодной встречи с сыном после 23 лет разлуки, дал мне новое видение будущего, которое  пришло само собой.  Я увидел себя совершенно седого, сидящего на террасе своего дома в кресле и грустно улыбающегося в пространство. Вот я, перехитривший судьбу, увенчанный славой, богатый, но никому не нужный, старик доживаю, в совершенном  одиночестве, в чужой стране,  свою жизнь.

Конец