2. 5 Москва. Осень. 1600 год

 
      -Я никому не могу доверять! Как можно, что дворовый человек, почти член семьи от отцов, изменить мог, - стольник Борис Михайлович Лыков верхом на коне, кутаясь от студеного ветра, растеряно смотрел на князя Елецкого,
 
      Сумрачно было, настроению князя Бориса под стать. Приставленный от Ответной палаты, князь Андрей  также ожидал окончания погрузки:
 
      -Да, почему ж ты полагаешь, что он изменщик? Сам же говоришь, изстари, от отцев остался. Тому иные причины следуют. Сам сообрази! – князь по московской привычке проговаривал все согласные слов звонко. Такие не позволят себе опрощено сказать «бох» вместо по-старорусски изысканного «бог».
 
      - Андрей! Что можно иное помыслить, когда отраву в кореньях подтвердил царев доктор. И кто донес? При Федоре Иоанновиче, а и ране у Ивана Васильевича, в добрых, вернех и способных служителях мы никогда бы такого недостатка в холопстве не стерпели, и потому,  и даже противно тому, что оное согласует, как то ныне при царе Борисе… Слишком много воли им, холопам,  дают. И поощряют доносчиков не по мере их…
 
      В возрасте князь Елецкий, для него многое здесь в столице было непонятно:
 
      -Також и се дни сумнения у меня нет о дворовых людех, потому по большому числу состоят оне из пленников или из кабальных людей. Сии всегда господам своим были крепки, первые за жизнь и животы дарованные, вторые по благу добром шли. И кто они, эти посольские, можно ль доверять?
 
      «Тебе ли судить о переменах установленных?». Подозрительность царя, недоверие к окружающим понятна была князю Лыкову, но потворство доносительству среди холопов на своих господ-государей порождало страх и неуверенность:
 
      -И ты о том же. Того хуже, что воеводичи Сапега да Иван же Пасек, гонору шляхетского преисполнены, обсуждали меж собой, что на подворье у Романовых собираются боевые холопы. И много. Говорили, меня не в счет не принимая, я как будто бы не вразумлении для них. Или нарочно, надеясь на меня, видя во мне доносчика? Дворовые же Романова о том молчат. А Бертенев кто? Из мелкого поместного дворянства, всю жизнь боярину Никите посвятил, а тот верно прямил государю, из первых при нем был. Он верный был человек, а перемен не учел. И не его, казначея, это дело! Притом, что при Иване Васильевиче он вольным считался. Вольность же холопей, хотя мало не во всех европейских государствах узаконена, и многую в себе государствам пользу заключает, что может и у нас тогда и от обычая пользовано особливо.
 
      -Ну, уж нет! Вкоренять сей обычай небезопасно… Если дозволить холопам  переменять по своему и в услужении ходить как вздумают, большие распри среди  дворянства возникать будут. Поместья пустошиться будут, до крови и убийств дойти может.
 
      Обед у польских послов уже завершился, только Лыков оставался во дворе и следил за  тем, как в осенних сумерках грузили на колымаги царскую посуду. А было ее немало. Пристав Постник (Посмык звали пристава поляки) пересчитывал, сокрушенно покачивая головой. Восьми серебряных мисок пристав недосчитался!